Книга I I - Под знаком Василиска

Под знаком Василиска

Вторая книга романа-трилогии "Последняя волшба"

Пролог

Неяркий свет занимающегося весеннего утра с трудом пробивался сквозь туманную изморось, но зал Светлого Собрания, полностью соответствуя своему названию, оставался на удивление светлым. Может быть, благодаря белой, с едва розоватым отливом — цвета топленого молока — окраске стен, а может быть — из-за белоснежных просторных одеяний тех четверых, что во внеурочный день собрались здесь сегодня на заре. Уже почти совсем рассвело, но пятый участник высокого совещания все никак не появлялся, и пока что три облаченных в белоснежные балахоны фигуры в напряженном ожидании расположились за просторным, срубленным из древесины круглым столом в центре небольшого помещения, а четвертый, в точно таком же укрывающем с головы до пят одеянии, нервно выхаживал взад-вперед чуть поодаль, не отрывая взгляда своих холодных серо-голубых глаз — сквозь специальные прорези в закрывавшем все лицо наголовнике — от того окна, которое выходило на восток. Между тем небо на востоке все ярче и ярче наливалось розовым светом с малиновыми разводами. Еще несколько минут — и над линией горизонта уже проглянет краешек восходящего солнца.

Наконец, из ведущего в зал коридора послышались шаги, сопровождаемые еле различимым призвуком эха от каменных стен здания, и в помещение спешно вошел пятый, с ног до головы укрытый таким же балахоном, как и четверо остальных — с той лишь разницей, что его видневшиеся в прорезях наголовника глаза были не голубыми, как у старшего собрата, а карими.

— Я приношу свои извинения, братья, но по дороге возникли некоторые сложности...

— Позже, брат Звеберь, все объяснения позже! — резко перебил его старший из присутствовавших, тот самый, который до прихода последнего гостя в нетерпении расхаживал по залу и на чьем балахоне был вышит коричневыми нитками широко раскинувший крылья орёл. — Давайте поторопимся, восход уже начинается.

Пятеро привычными и хорошо отработанными движениями встали в вершинах правильного пятиугольника. Над центром стола, где в золотой чаше поблескивало капельками жира свежее, парное, неснятое молоко, одна на другую легли десять ладоней. Пять голов развернулись на восток, застыв в ожидании первого солнечного луча. Как только он появился, пять мужских голосов слились воедино: Свет сильный, свет святый, свет лучезарный. Взойди над миром, взойди над всякой живущей тварью. Над всем рекущим, всем бессловесным и произрастающим встань же луч твой, твой огнь небесный, твой жар пылающий. Мрак развей, жизнь разбуди и к себе призови силой своей, дыханьем в груди и жаром в крови. На запад, на север, на юг, на восток — да приùдет царствие света. Хокк! На короткий миг в зале воцарилась сосредоточенная тишина, нарушаемая лишь приглушенным дыханием собравшихся... Наконец, предводитель сделал резкий выдох и собравшиеся, разняв руки, расселись обратно по своим креслам.

— Ну а теперь — к делу. Брат Дракон, сегодня начинаете вы.

Собственно говоря, в масках, балахонах и тотемных именах никакой нужды не было: каждый из собравшихся в зале прекрасно знал, кто из них был принцем крови, кто — состоятельным столичным купцом первой гильдии, а кто иерархом храма или высоким магом. Который из участников прибыл на встречу с севера, а который с юга; кто в высшем руководстве Белого Братства представляет халифа Шахваристана, а кто — эскуадорскую корону. Все всё прекрасно знали; но что ни говори, а тайную организацию делают именно ритуал и традиция, без которых это будет уже не орден подлинных незримых властителей Круга Земель, а всего лишь неуклюжее сборище болтунов и прожектёров. И поэтому встреча неспешно продвигалась своим чередом согласно заведенному издавна распорядку. Сначала — текущие события в государствах Круга, баланс сил в окружении правителей, интриги и заговоры. Потом — промыслы и ремесла, продвижение мануфактуры и торговли. Далее, состояние дел в Конклаве магов и в храмах — как Светлых, так и Тёмных. Брат Дракон, брат Единорог, брат Звеберь. Один говорит, остальные четверо напряженно слушают... И, наконец, предмет особого внимания и извечная головная боль Братства — низшие расы. Но и здесь, в кратком обзоре того из участников встречи, на балахоне которого красовался рыжевато-серый волк, ничего особенно тревожащего сегодня не прозвучало.

— Итак, обстановку в землях Круга можно считать спокойной и благоприятной, — произнес ведший собрание брат Орёл, вставая для традиционного заключительного слова.

Тихо произнес, очень тихо. Даже, пожалуй, слишком тихо, и это предвещало бурю.

— Государства, стало быть, процветают, блага приумножаются, а человеческая раса занимает, как ей и должно, главенствующее положение?

Голос Орла понизился до вкрадчивого шёпота.

— Я правильно вас понял, братья мои?

И наконец, после тягучей наряженной паузы, последовал столь ожидаемый взрыв.

— Чушь! Бред собачий!! Дерьмо!!!

Кулак председателя врезался в столешницу с такой оглушительной силой, что, казалось, задрожали даже и стены зала, а сам стол был готов рассыпаться на мелкие кусочки.

— Вы в своем уме, господа? Где были ваши глаза и уши все эти годы, всё по кабакам да блядкам? И чем, спрашивается, занимались в это время ваши помощники и осведомители, доносы из пальца высасывали да вознаграждение пропивали? Неужели вы... Да что там "вы", ладно, я и с себя вины не снимаю — неужели все мы зажрались настолько, что не видим и видеть не хотим, что творится у нас под самым носом?!

— Но позвольте, Ваше Сиятельство...

— Еще раз предупреждаю, брат Волк, никаких титулов. — Эта фраза была произнесена уже совершенно другим тоном, ледяным и властным. — Стоит нам здесь начать меряться длиной родословных и размером состояния, и дело Братства можно считать заранее проигранным. В пределах этих стен мы — всего лишь братья, братья во человецех, а красивые обёртки и позументы давайте оставим для дворцов и балаганов: у нас, господа, есть дела поважнее.

И после того, как слегка забывшийся шахварец получил себе на голову честно заработанный ушат холодной воды, можно было вернуться к благородному негодованию и продолжать бушевать дальше.

— Что же касается "позвольте", то данной мне властью — не позволю! Позвольте лучше мне самому спросить высокоуважаемого брата Дракона: вы что же, не заметили, что у принца Веррена в Вестенланде всё практически готово к перевороту и дни императора уже сочтены, если только не случится ничего экстраординарного? А то, как спивается цесаревич в Алатыре, да такими темпами, что царь Венцеслав уже издал тайный указ о лишении его прав наследования престола, тоже мимо вашего просвещенного внимания со свистом пролетело?

Невысокий и щуплый, как можно было заметить даже под балахоном, брат Дракон вскочил со своего места и откашлялся, пытаясь вставить ответную реплику, но бушующий Орёл лишь махнул на него крылом своего одеяния и развернулся к следующей жертве.

— А вы, почтенный Единорог, тоже не сочли заслуживающими внимания постоянные неурожаи риса в Чжэн-го? Сопутствующие им голодные бунты и самую что ни на есть крестьянскую войну в юго-западных провинциях империи тоже полагаете досадной мелочью?

Брат Единорог, представлявший в Светлом Собрании асконское королевство, прекрасно понимал, что отвечать и оправдываться не имеет ни малейшего смысла, и только лукаво улыбался теперь сквозь глазные прорези своего балахона. Ясно, что все показное негодование Орла — лишь легкая разминка, и остается только ждать главного, решающего удара старейшины собрания. Но перед этим, согласно законам жанра, по серьгам должны были получить все сестры до единой, и теперь подошла очередь белозерца, укрывшегося под геральдическим знаком своего царства — легендарным Звеберем.

— И вы, любезный друг мой, тоже полагаете, что колдовство, которое вопреки всем установлениям богов начинают потихоньку практиковать на храмовых службах в Эскуадоре — это так, ерунда, мелкие шалости? А если какую-то мелкую шлюшку, без году неделя волшебницу при энграмском дворе, принародно объявляют с амвона богоизбранной и едва ли не Тинктаровой невестой, это тоже шутки ради?

Все попытки оратора устоять на месте безнадежно провалились, и теперь витийствующий брат Орел нервно вышагивал взад-вперед по залу, сопровождаемый синхронно поворачивающимися взглядами четырех укрытых под капюшонами голов.

— О нет, господа, сегодня на нас движется зараза пострашнее чумы и холеры: нестроение и ересь, грозящие нарушить Великое Равновесие, а людей низвести до положения прислужников при убогих тварях, лишь попущением Тинктара существующих ныне в Круге Земель. И более того, эта зараза уже обрела имя и знамя, ибо зовется она — отшельник Юрай!

Выждав эффектную паузу, но так и не дождавшись реакции собратьев, предстоятель Светлого Собрания саркастически рассмеялся:

— Что, не слышали? Ну так услышьте сейчас и затвердите накрепко: преподобный Юрай, тайный советник князя Ренне. И ведь причем сам по себе — совершеннейшее ничто: ни маг, ни жрец... Так, алхимик-самоучка. Еще недорослем ввязался в иодайскую ересь, за что и был изгнан как из Университета, так и из Вестенанда. Одно слово — олух; как в деревне родился, так туда же и возвратился. — Он ненадолго запнулся, чтобы перевести дух. — Однако же сегодня именно этот Юрай состоит в большой дружбе со всеми нелюдями, каких только и вспомнить доведется: с лешими, гномами, кобольдами, вампирами...

Голос брата Орла взмыл вверх; это был уже не клёкот, а горестный плач — погребальная песнь по судьбам злосчастного Круга.

— Он встречался в Суэйне с эльфами. Да-да, с эльфами!!! С теми самыми, от которых, казалось бы, наши земли были уже давным-давно навсегда избавлены. Сумел разыскать в горах тайное, едва ли не последнее в Круге поселение остроухих и провел там почти сутки...

Многозначительная пауза предоставила собравшимся возможность самостоятельно домыслить, какие-такие коварные планы вынашивались в эльфийском логове.

— Мало того, теперь он объявляется в Асконе в обнимку с кем бы вы думали? Ни более ни менее чем с валькирией — ай-яй-яй, брат Волк, и как же вы всю эту выползающую из щелей нечисть в своем отчете проглядели, а?!

Тяжело вздохнув, председатель плюхнулся обратно на свое кресло, чтобы уже сидя встретить резкий вопрос одного из собратьев:

— Простите, Орел, но я хотел бы поинтересоваться, откуда у вас такая информация? И почему вы уверены, что этот Юрай представляет столь уж великую опасность для нашего дела?

— Свет не без добрых людей, Дракон. У меня есть в странах Круга свои осведомители, которые еще не разучились ловить мышей, хвала богам. Есть и хорошие знакомые, небезразличные к делу верховенства человеческой расы. Да и слухами земля полнится...

Оратор обвел собравшихся острым внимательным взглядом — ну вылитый орел, под стать своему тотемному знаку.

— Короче, собратья: пока этот Отшельник движется по нашим землям, проповедуя равенство всех рас и народов, святое дело Белого Братства под угрозой. Под сильнейшей угрозой! Вокруг него уже начинает собираться всякая нечисть и нежить, еретики и раскольники всех мастей, бандиты, по которым веревка плачет...

— И кроме того, — слегка понизил тон предводитель собрания, — есть данные о том, что Юрай сумел снюхаться со светлейшим Всесвятом. Данные пока непроверенные, но смею вас уверить, что запашок из Белозерья доносится весьма и весьма преотвратный. А потому, энграмского еретика и самозванца надо остановить как можно раньше. Остановить во что бы то ни стало и не стесняясь в выборе средств: арестовать именем короля, лишить сил и разума магическими заклинаниями, предать анафеме в обоих храмах...

Укрывшийся под балахоном с изображением геральдического орла внимательно и многозначительно посмотрел на одного из своих собратьев.

— Да хоть наемного убийцу нанять, но остановить.

Резких хлопок обеих ладоней о край стола ознаменовал окончание встречи.

— Можете быть свободны, братья. Следующее собрание — ровно через пять недель здесь же, как обычно — перед рассветом.

И уже на фоне шума отодвигаемых стульев и поднимающихся человеческих фигур прозвучала последняя фраза сегодняшнего собрания, брошенная как бы вскользь, но веско и ехидно:

— А вот вас, брат Единорог, я попрошу задержаться.

Глава 2.1 Вербовка

Удар оказался неожиданно сильным, и Макс его едва не пропустил.

Понятно, что не стоило столько пить накануне. Ох, видят боги, не стоило. Но, с другой стороны, как тут было не выпить? Первый день в чужой незнакомой стране, после долгого путешествия. Другие лица, другие нравы... Блещущая в глаза показная роскошь городских кварталов — при том, что сам королевский дворец выглядел скромным и неброским, удивляя разве что размерами окружавшего его парка. Но зато вокруг! Лепнина вычурных карнизов и пышные белоснежные фасады дворянских особняков в Высоком городе, которые оттеняет лишь сочная свежая зелень просыпающихся от зимней спячки садов, просто поражали воображение. А Низкий город, напротив, слепил разноцветьем красок и блеском позолоты буквально повсюду, начиная от знаменитых на весь Круг Земель торговых домов и вплоть до самой распоследней лавки или харчевни в крохотном закоулке. Да и вино в Асконе оказалось не то чтобы лучше сормского, но при тех же ценах как-то... веселее, наверное. Было в нем, если сравнивать с теми, к которым Макс привык у себя дома, меньше претензий и больше незатейливого удовольствия. И шевалье с легким сердцем воздал местному вину должное, причем с таким усердием, что после ознакомительной прогулки по Эскуадору возвратился обратно в свою гостиницу едва ли не на рогах. Кто ж мог знать, спрашивается, что уже назавтра придется брать меч в руки?!

А теперь делать нечего, и ему с трудом удалось увернуться от чужого клинка, предательски соскользнувшего с его собственного. Будь шевалье Леруа на пять лет старше, на ладонь толще или хотя бы на пять фунтов тяжелее, этот промах ему бы так дешево не обошелся. Но Макс был юн и худощав, а за плечами имел уже, несмотря на молодость, не один пяток поединков. Ему все-таки удалось увернуться от диагонального рубящего удара и, сделав легкий и пружинистый шаг влево, следующий выпад он принял на свой меч уже как дòлжно — чуть ниже середины клинка и встык. На какое-то долгое мгновение противники застыли в напряженной неподвижности, меч в меч, проверяя друг друга на прочность и крепость нервов — чтобы потом одновременно, словно по команде, отступить друг от друга на шаг. И карусель поединка закружилась во все ускоряющемся темпе. Замах, удар, отвод, уйти чуть вправо, отскочить назад, пригнуться, потом резко выпрямиться и снова вскинуть меч... С каждым ударом похмелье уходило, зато возвращались упругость и быстрота движений, а вместе с ними — и веселая злость. Пользуясь тем, что его визави был старше и грузнее, Леруа старался теперь держаться от него на расстоянии, не давая приблизиться для захвата или оглушающего удара, но постоянно теребя и раздражая обманными выпадами, легкими уколами и ударами со всех строн — справа, слева, по груди, по ногам, по запястью сжимающей меч руки... С тем, чтобы наконец, поймав брешь в обороне приуставшего уже противника, достичь его груди в "дотягивающемся" ударе самым кончиком клинка:

— Хэтть!

Да, будь мечи сегодняшних противников боевыми — полновесными и заточенными, — испытывавший боевое искусство Макса сержант наверняка был бы ранен или, по крайней мере, основательно сбит с ног, так что добить бедолагу оставалось бы лишь делом техники. Но сейчас бравый вояка лишь чуть пошатнулся, после чего воткнул свой клинок в землю и расхохотался густым басом:

— Ну что ж, партизан, убедил: какая-никакая выучка у тебя имеется. Теперь клади меч обратно, ополоснись, охолони чуток, а через полчаса жду тебя в "Развеселой вдовушке". Там, за пивком, и побеседуем.

...

Как говорит о том молва,

Не зная зла и горя,

Одна весёлая вдова

Жила в Эскуадоре.

Ты не суди ее, сперва

Дослушай эту песню:

Была румяная вдова

Всех прочих дам прелестней.

Кому подарит нежный взгляд,

Кого приветит словом —

Она давала всем подряд...

...приют под тёплым кровом.

Будь ты солдат или купец,

Коль деньги есть в кармане —

Постигнет всякий молодец

Венец своих желаний.

Макс как раз входил в кабак, когда разудалая солдатская компания, плотно устроившаяся за несколькими сдвинутыми вместе столами, дружно вскинула вверх пивные кружки и с понимающими улыбочками выхватили из уст запевалы последний куплет, хором переиначив его на еще более похабный лад:

Будь ты солдат или купец,

Коль деньги есть в кармане —

Достигнет счастья твой конец

И тут же снова встанет.

"Да уж, — подумалось юному шевалье, — отменно здесь служивый народ гуляет. Весело!" Чем встретила его пивная, примостившаяся рядом с казармами Эскуадорского гарнизона? Прежде всего духотой, в которой были густо замешаны запахи жарящегося мяса, хмеля и мужского пота. А еще — изобилием мускулистых мужских рук в наколках, волосатых торсов в вырезах расстегнутых полотняных рубах и безостановочной добродушной бранью практически за каждым столом. Обстановка была своя, домашняя, разительно отличаясь от вылизанных и манерных рестораций в той части города, которую Макс успел посетить накануне и где день и ночь толклись приезжие продавцы, покупатели, да и просто любопытствующие со всех окраин Круга Земель. На них и было рассчитано пряничное изобилие таверн и кофеен центральной части Нижнего города, не говоря уже о Верхнем, куда простонародью и ходу-то не было.

Здесь же, у "Развеселой вдовушки", посторонних практически не наблюдалось — ну, если не считать самого шевалье, хотя и тот после после недавнего поединка на мечах считался уже почти что местным. Своего недавнего противника по схватке он заприметил сразу же: крепко сложенный рыжеусый сержант уютно устроился за одним из небольшим столиков в самой глубине зала и сейчас приветливо махнул ему рукой, в другой руке продолжая сжимать здоровенную глиняную кружку. Но Макс, которому в чужой стране покамест все было в новинку, позволил себе чуть задержаться перед стойкой — заказать выпивку, поразмышлять над выбором предлагаемых закусок, а заодно и послушать песню, которую выпевали разгулявшиеся вояки:

Как мог ты гневен быть и груб,

Когда тебя хотели

Две пары полных женских губ...

В одном и том же теле?

Пришел однажды страшный тролль

(Разобрала охота)...

Вдова сказала: нет, изволь

Сквозь задние ворота!

К ней гном повадился потом,

И с ним проблем хватало,

Ведь гном дотягивал с трудом

До нужного портала!

Раздался дикий хохот, и пьяный хор вразнобой грянул припев снова, теперь уже в доработанном на солдатский манер варианте:

... Ведь гном дотягивал с трудом

До нижнего портала!

— Мое почтение, сержант, — с вежливой, но в то же время чуть задиристой улыбкой произнес Макс, добравшись наконец до нужного стола.

— Взаимно, — улыбнулся тот в ответ. — Присаживайся. Ты ничего, что я по-простому, без титулов?

— Да нет, намально, — отмахнулся Макс, поудобнее устраиваясь на лавке. Наследником отцовского виконтства он не был и никогда не будет, а посему все фанаберии с титулованием великодушно отдал на откуп старшему из братьев. Его же собственной дворянской чести если что и могло нанести урон, так это высказанное сомнение в умении владеть оружием, пить вино или обращаться с девками, но никак уж не обращение на "ты" со стороны старшего и много повидавшего воина.

— Ну тогда лады! Наше дело ведь, понимаешь ли, война, а не всякие там рыцарские турнирчики. — Сержант презрительно усмехнулся, запив свою усмешку новым основательным глотком, едва не опустошившим кружку. — Ты уже видел, как надо держать строй?

Макс, разумеется, видел, причем видел не далее как сегодня утром.

— Повторяю, блин, в последний раз для особо непонятливых! — зычный голос десятника перекрывал плац насплошь, эхом отражаясь от стен казармы.

— Раз, и два, и три! На счет раз — шаг левой ногой вперед: щит выставили, корпус развернули чуть вправо, правую руку с мечом полусогнули. Нога пружинит, не распрямляем. Щит далеко не выставлять — следим, чтобы у соседа слева оставалось место для замаха. А уж дело соседа справа проследить, чтобы оно оставалось у вас самих. Поняли, похоронная команда? И-и-и.. раз!

Сдвоенная пятерка новобранцев неуклюже, но старательно развернулась и выставила щиты.

— Та-ак-с, — протянул десятник, медленно проходя вдоль ряда. — Не кордебалет, конечно, но для сельской местности сойдет. А теперь — два...

Он снова вернулся на прежнее место в пяти шагах перед строем и утрированно-гнусавым голосом продолжил свое наставление.

— Значитца, на счёт "ды-ва" переносим вес тела на левую ногу и делаем шаг вперед правой. Поворачиваемся при этом чуть влево, одновременно занося правую руку с мечом для удара... Йоптыть!!!

В стремительном броске вперед десятник успел перехватить руку не в меру ретивого салаги за мгновение до того, как тот въехал бы своим мечом в нос соседа по шеренге.

— Я же еще "два" не скомандовал, дурья твоя башка!!!

Макс рассмеялся при воспоминании о незадачливом новобранце, а потом резко встряхнул головой, возвращаясь обратно к застольной беседе. И как раз вовремя, чтобы дослушать окончание разухабистой солдатской песни про гулящую вдовушку — ту самую, в честь которой, кажется, и был назван здешний кабак:

Когда ж Луна в свои права

Встает над бабским миром —

Дарила счастье та вдова

Всем городским вампирам.

Во многих странах я бывал,

Блудил по белу свету...

Эскуадорская вдова —

Тебя прекрасней нету!

Пусть не сносить мне головы

Ни во дворце, ни в храме —

Но только лишь у той вдовы

Есть право править нами!

Он даже успел, отхлебнув пива, вполголоса подпеть гулякам скабрезный повтор последнего куплета:

Пусть дует ветер в голове

И пусть пьяны мы сами,

Но лишь заправим той вдове —

И вровень с небесами.

— Что, понравилась песня?

Макс коротко хохотнул.

— Ну а теперь слушай, что я тебе скажу. Не знаю только, станет ли оно тебе в радость, — задумчиво протянул сержант. — Да ты жуй пока, жуй. Голодное брюхо к ученью глухо, сам знаешь!

Действительно, за то время, что шевалье предавался воспоминаниям, на столе уже появился его заказ — жареные колбаски с бобами. Самая закусь под пиво, кстати — хоть в Вестенланде, хоть в Чжэн-Го. Тем более, что ничто не мешало воздавать им должное и при этом одновременно слушать собеседника.

— Значит, смотри, приятель, какая тут петрушка получается. Завербоваться в гарнизон ты можешь хоть сегодня: молод, статью пригож, меч в руках держать умеешь... Одно слово капитану, и место в строю тебе обеспечено.

— Но? — интонация старого вояки прямо-таки напрашивалась на это "но", и Макс решил не разочаровывать собеседника.

— А "но", парень, заключается в том, что не место тебе в строю. Не для тебя эта служба, вот такой уж ты нестроевой человек.

— В смысле?

— А в том смысле, что от воина требуется только одно: выполнить поставленную задачу. Сказано захватить город — значит, захватывай; сказано защитить город — значит, защищай до последней капли крови. Приказано убить врага — убил и пошел дальше, выполнять следующий приказ. А ты...

Сержант скептически оглядел претендента на место в королевском столичном гарнизоне. Пристально так оглядел, с головы до пояса. Дошел бы и до самых пяток, наверное, но ноги Макса были скрыты столом, кувшином пива и блюдом с остатками фирменных жареных колбасок, которые он неторопливо дожевывал, слушая старого вояку. Так что пришлось ограничиться тем, что есть.

— Тебе же, друг сердешный, надо не просто убить противника, но убить красиво, и чтоб при этом барышни платочками махали от восторга. А это — не для шеренги и не для боевого строя. Лучше другую работу себе подыщи, наособицу: в охрану к какому герцогу, например. Или, пуще того, телохранителем к купцу из первой квадры1 — вообще в "государях" купаться станешь, да и от благородных мамзелей на выданье отбою не будет.

Сержант вздохнул, и на его лице сквозь понимающую лукавую улыбку отчетливо читалось: "Ах, где мои восемнадцать..."

— Въехал? Ну тогда давай еще по одной!

...

Беда никогда не приходит оттуда, откуда ждешь; напротив, она имеет подлое обыкновение заявляться в гости с прямо противоположной стороны. Впрочем, случается и так, что твоя беда просто стоит на месте, в то время как сам ты упорно и настойчиво движешься навстречу до тех пор, пока не уткнешься наконец в ее радостно распахнутые объятья...

Когда веселый и не вполне трезвый Макс покинул таверну "У развеселой вдовы", уже начинало смеркаться, и теперь темнота надвигалась с пугающей быстротой. Хвала богам, шевалье с детства отличался хорошей зрительной памятью, и сейчас он возвращался к себе в гостиницу практически на автопилоте, лишь краем глаза опознавая перекрестки, маленькие площади, броские вывески торговых лавок и вычурные фасады околоточных молелен, примеченные утром по дороге в королевские казармы. Мысли же Макса пребывали сейчас в совершенно ином измерении.

Давешние расcуждения сержанта были продиктованы опытом и здравым смыслом; и к ним, определенно, стоило прислушаться. Но наниматься в охрану к торговцу, пусть даже самому богатому и пользующемуся покровительством короны, — об этом даже и речи идти не могло, ни при каких обстоятельствах. Честь не позволяет. Поэтому как вариант оставались лишь принцы или "герцоги Двора" — те самые, что имели один только почетный титул без всякого поместья и составляли свиту Его Величества, пышной толпой окружая "веселого Франци" на приемах, балах, охотах и прочих развлечениях, до которых монарх был весьма охоч. Тем более, что едва ли не вся столичная знать удостоилась своих титулов не за воинскую доблесть, а по протекции или в благодарность за вовремя предоставленный королю безвозмездный кредит: двор Эскуадора жил на широкую ногу и славился на весь Круг Земель своей продажностью, равно как и развращенностью.

"Что ж, Двор есть Двор. Не мне менять местные нравы, другое дело, что использовать их в своих собственных интересах не возбраняется никому. Даже кошкам..." — припомнилась Максу старая поговорка. Значит, надо будет наказать обслуге выгладить парадный камзол и назавтра же представиться в министерстве Короны, а заодно и поинтересоваться о ближайших балах и приемах, где мог бы подвернуться случай обзавестись подходящими знакомствами.

Впрочем, всё это терпело до завтра, а сейчас неспешно шагающего по эскуадорскими улицам юношу беспокоило совершенно другое.

Беспокоил тот, кто столь же неспешно топал за ним следом, всю дорогу от кабака неизменно держась на расстоянии в двадцать пять — тридцать шагов.

Своего "хвоста" Макс срисовал практически сразу же по выходу из пивной. Другое дело, что срисовывать там было особенно нечего: никаких выразительных черт у следовавшего за ним типа не наблюдалось. Средний рост, неяркая и неприметная одежда, обычная походка — одним словом, ни короны, ни шутовского колпака. Однако же, несмотря на отсутствие низко надвинутой на лоб шляпы или капюшона, толком разглядеть лицо незнакомца и угадать его возраст никак не удавалось. Облик соглядатая все время ускользал от постороннего взгляда, на что шевалье обратил внимание еще у "Развеселой вдовушки". Сей факт наводил на мысли о магии и настораживал.

Отношение к магам у шевалье Леруа всегда оставалось двойственным. С одной стороны, волшебники были весьма и весьма уважаемым сословием. Они входили в светское общество любого города и любой страны Круга, будь то Белозеро или Чжэн-го, Амедония или аль-Баххар, заснеженая Фрейолла или его родной, насплошь увитый виноградниками Сомье. С колдуном можно было весело потрепаться на приеме за бокалом вина, а с магичкой — даже потанцевать на балу. Но, с другой стороны, глубоко внутри повзрослевшего Макса все еще прятался обиженный мальчишка — тот мальчишка, который изо всех сил мечтал стать боевым магом. И которому, как назло, не досталось от богов ни крупинки таланта к настоящему волшебству. Вот эта потаенная ревность, или даже зависть, заставляла его подходить к волшебникам настороженно и отстраненно. Благо и сами маги держались достаточно замкнуто и никого из, как это у них называется, "натуралов" особенно близко к себе не подпускали.

Так что теперь Макс, неторопливо продвигаясь к месту своего ночлега, напряженно вслушивался в шаги за спиной, контролируя, не попытается ли идущий за ним мужчина подойти поближе. Окажись тот волшебником или нет, но лишняя предосторожность никогда не помешает. На всякий случай шевалье даже передвинул на ходу чуть поудобнее перевязь своего меча и проверил, легко ли тот выходит из ножен. Впрочем, меч был на месте и в полной готовности, а соглядатай аккуратно сохранял расстояние, так что юноша позволил себе на мгновение расслабиться...

... чего, как раз, делать совершенно не стоило.

Макс слишком много внимания уделял тому, что происходило за спиной, и когда прямо перед носом у него возникла орава местных гопников, это оказалось для шевалье полной неожиданностью. На какой-то момент он замешкался, а через мгновение отступать было уже некуда: местная шпана окружила молодого дворянина со всех сторон.

— Тэк-с, ну и кто же это здесь у нас?

Вожак компании, колоритный тип средних лет в кожаной безрукавке и с серьгой в левом ухе, сделал неторопливый шаг вперед, поигрывая дубинкой. Причем в передний конец этой, средних размеров, дубинки явно была заделана свинчатка -это однозначно угадывалось по темпу и плавности ее движений.

— Пришлый, стало быть, — взгляд главаря банды пристально ощупал шевалье со всех сторон, выискивая припрятанное оружие или охранные амулеты. — Чужак, да при этом еще богатенький и плюгавенький...

Ах, как же не хотелось сегодня Максу никого убивать! Ну очень не хотелось. После такого приятного вечера в кабаке... Да и вообще, начинать свое пребывание в чужой стране, в ее столице — в этом нарядном, веселом и чуть легкомысленном городе — с убийства было бы как-то... ну, скажем, неэстетично. Хотя шансы на то, чтобы отбиться от местной шантрапы, не проливая серьезной крови, оставались ничтожными. Но все-таки он честно попытался:

— Ты как с дворянином разговариваешь, смерд?

Демонстративно обнажая меч.

— С дороги, урод! Или тебе и твоим шестеркам жить надоело?!

В большинстве своем мелкая шушера, промышляющая гоп-стопом по предместьям больших городов, оказывалась достаточно трусливой и, встретив резкий отпор, предпочитала не связываться. Но, к несчастью, сегодняшний бандит был слишком уверен в своих силах, тем более что подходить к жертве на расстояние длины клинка ни он, ни его подельники не собирались.

— А это мы щас позырим, кто тут у нас урод и кому жить надоело, блин...

Перехватив дубинку в левую руку, главарь взялся ладонью правой за рукоятку висевшего на поясе кинжала, и на сём точка невозврата была пройдена. Отныне право голоса имела лишь сталь. Макс напряг ноги для стремительного броска вперед, а руку с мечом — для разящего удара, внимательно следя при этом за движением руки главаря противников и предугадывая направление возможного полета ножа. Но в тот момент, когда, повинуясь повелительному крику главаря бандитов "Бей!", в юношу с разных сторон полетели пятерик кинжалов, два топорика и увесистый камень из пращи, и хоть что-нибудь из этого арсенала неизбежно должно было поразить цель, каким бы стремительным не оказался его рывок и в какую бы сторону он не двинулся — именно в этот момент в развитие конфликта вмешалась третья сторона, до сей поры всего лишь неспешно топавшая вслед за Максом от самой "Развеселой вдовушки".

Шевалье так и не совершил своего молниеносного броска вперед, на предводителя бандитов. Его остановила та же самая сила, что заставила летящие лезвия застыть в воздухе, а самих гопников повергла в оцепенение. И сила эта едва заметным сиянием голубоватым исходила сейчас из поднятых ладоней загадочного незнакомца, который за то время, пока Макс препирался с местной урлой, успел подойти к ним почти вплотную.

— Вам же было сказано, уроды, — размеренно и веско, но с каким-то незнакомым акцентом произнес пришедший на выручку Максу маг, — чтобы вы не смели загораживать дорогу благородному господину. Прочь отсюда!

На этом мощном возгласе волшебника исходившее из его ладоней сияние сменило цвет на пронзительно-зеленый, брошенное в юношу оружие со звоном обвалилось на булыжник мостовой, а сами бандиты бросились врассыпную, подгоняемые волной беспричинного нестерпимого ужаса, которую несла с собой зеленая колдовская эманация. Мощная сила страха, не признающая никакого сопротивления и заставляющая бежать без оглядки как можно быстрее и как можно дальше.

Самого Макса, впрочем, эта волна ужаса обошла стороной — судя по всему, его спаситель был магом весьма и весьма искусным.

— Благодарю вас, магистр, — вежливо произнес юноша, собирая в кулак всё ещё напряженные, в предожидании боевой схватки, нервы и постепенно успокаиваясь. — Позволите ли поинтересоваться, чем обязан?

— О да, шевалье, я с удовольствием объяснюсь. — Незнакомец широко улыбнулся. — Объяснюсь по дороге, если вы позволите вас проводить. Но если в двух словах, то я намерен сделать предложение, от которого невозможно отказаться. Вам, случаем, никогда не доводилось встречаться с леди д'Эрве?

Новая улыбка мага была уже не ободряюще-добродушной, как предыдущая, а скорее похотливой.

— Роско-о-ошная женщина, доложу я вам. Ну так идемте же, сударь!

Он подхватил оторопевшего Макса под руку, и они неспешно двинулись дальше.

Глава 2.2 Музыка вод

"Течению реки уподоблю я жизнь человеческую: есть у нее свой исток, свой путь и свое завершение. Одним боги даруют ее извилистой и стремительной, подобно горному ручью, другим — размеренной и неторопливой, однако же неудержимой в широкой поступи своей. Бывают у каждой жизни свои мели и свои паводки; и бурные волны нахожу я в ней, и безмятежную гладь. Есть реки мутные, с берегами, поросшими камышом и осокой — и есть те, чья влага прозрачна и чиста, а нежное песчаное дно так и манит приласкать его обнаженной ступней. Но водам всякой реки, будь она коротка или длинна, тиха или норовиста, в какую бы сторону света ни влекло эти воды своевольное и прихотливое течение — рано или поздно, но суждено им пройти свой путь до самого устья с тем, чтобы упокоиться в вечности Мирового Океана."

Именно эти строки древнего философа пришли на память Энцилии, когда она снова стояла на палубе, зябко кутаясь от встречного ветра в теплую шаль из козьего пуха, подаренную на прощание заботливой Клариссой.

Молодая волшебница любила воду с самого детства — недаром она выбрала именно эту стихию как основную для специализации. Ах, как же нравилось ей тогда, еще девчушкой, любоваться мальками, кружащими в прозрачном струении ручья, строить из мокрого песка замки на берегу или весело гонять уток и цапель, шлёпая босыми ногами по каменистому дну... И пусть время давних невинных развлечений давно кануло в прошлое, но плавное течение вод завораживало девушку и поныне. Тем более, что корабль как раз миновал очередную излучину Великой Реки, и открывшееся в предзакатный час зрелище стоило того, чтобы любоваться им снова и снова.

Вальяжно и неторопливо влечет Мейвен воды свои в нижнем течении, широкой полосой живого серебра отделяя пологие равнины побережья Асконы с их перемежающимися полями и садами от крутых склонов поросшего лесом правого берега, что относится уже к графству Сорм. Сейчас, когда весна уверенно вступала в свои права, эти склоны вовсю радовали глаз свежей зеленью распускающейся листвы, сквозь которую то и дело вспыхивали белые и желтые искорки ранних цветов — подснежников, первоцвета, нарциссов. Их дерзкое цветение заставляло грудь вздыматься выше, вбирая в себя насквозь пропахший рекой чуть солоноватый воздух, рот — раскрываться в широкой улыбке, а глаза — чуть слезиться от внезапно нахлынувшего счастья и предощущения перемен.

Зато по другую сторону, на пологих равнинах асконского берега, то здесь, то там проступали черные пятна свежевспаханных полей — это крестьяне вовсю готовились к весеннему севу. Плуги и бороны трудились ныне без устали, да и тягловым лошадкам селян было не до отдыха: пашня не ждёт. А пахота испокон веков — труд тяжкий, с этим не поспоришь. Вот наблюдать за тем, как пашут другие — это, как раз, сплошное удовольствие, в котором Энцилия решила себе не отказывать. Она даже приветливо помахала рукой мужикам, остановившимся для небольшого перекура и вовсю глазевшим сейчас на проплывающее мимо судно.

Самыми же красивыми, конечно, были наполненные свежим ветром паруса встречных кораблей.

Времена больших войн в Круге Земель отошли в прошлое, великие державы пока что единодушно придерживались принципа "Худой мир лучше доброй ссоры", не позволяя междоусобным стычкам и пограничным конфиктам перерасти во что-то более серьезное, и это позволило Конклаву установить на всех больших реках простой и устраивающий всех режим судоходства. Заключался он в том, что совместным усилиями магов прибрежных областей ветер над рекой всегда дул против течения — и те, кому надо было идти по реке вверх, подымали паруса, а те, кто двигался вниз, в направлении моря, свои паруса, наоборот, спускали и спокойно плыли, увлекаемые потоком. Владельцы кораблей и торговцы платили специальный налог, казна оплачивала из него услуги волшебников по созданию и поддержанию нужного ветра, и все были более или менее довольны.

Случалось, конечно, что какой-нибудь чересчур нетерпеливый купец подкупал местного мага или же нанимал заезжего кудесника, чтобы перешибить казенный ветер и поскорее довезти свой товар до места назначения. Увы, результат зачастую оказывался плачевным: столкновение разнонаправленных воздушых потоков порождало нешуточные вихри, способные изрядно помотать и сам корабль, и нервы капитану, а мелкое суденышко или случившуюся поблизости рыбацкую лодку так и вовсе опрокинуть кверху килем. И хотя такие инциденты случались — но лишь изредка, а сегодня устойчивому магическому ветру ничто не грозило; своим чутьем дипломированной волшебницы Энцилия знала это наверняка. И потому она спокойно любовалась тем, как ветер плавно влечет встречные суда вдоль сормских берегов вверх — через имперскую провинцию Вестенланда и дальше к верховьям Мейвена, через Энгр в направлении Вильдора, с которым девушка за последние, донельзя насыщенные событиями месяцы уже успела сродниться.

— Впечатляет, не правда ли?

Баритон, отвлекший волшебницу от созерцания местных красот, был властен и в то же время вкрадчив, а легкая хрипотца опытного морского волка определенно придавала ему обаяния и соблазнительности. "Тщательно отработанных и не раз опробованных на практике, — как тут же прокомментировала про себя Энцилия. — Знаем мы этих морячков!" Но капитан действительно был хорош. Крепко сложенный брюнет буквально сочился жизнелюбием и уверенностью в себе, чему немало способствовали узкая кайма ухоженной шкиперской бородки, обрамлявшей широкое лицо со слегка обветренными скулами, и крепкие мускулистые руки, сила которых угадывалась даже сквозь просторную рубаху и накинутую поверх нее куртку из плотной ткани.

Клинья под молодую пассажирку бравый мореход начал подбивать с того самого момента, как она поднялась на борт, и Энцилии — чего уж греха таить — это было весьма приятно. Так что она с удовольствием позволила втянуть себя в легкий флирт:

— А что, не должно? В смысле, впечатлять?

— Да нет, отчего же? Впечатляйтесь на здоровье, тем более что за бесплатно, — усмехнулся. капитан. — Вот только на здоровье ли? Очень не хотелось бы, чтобы очаровательная гостья простудилась у меня на палубе с непривычки.

Он подошел поближе и приобнял девушку за плечи.

— Уверяю вас, синьорита: из кают-компании вид ничуть не хуже. Но там гораздо теплее и нет ветра, зато есть горячий грог, который я бы вам с удовольствием порекомендовал. Настоящий грог, клянусь вам — вкуснее просто не бывает.

И со вкусом добавил:

— Моряцкий.

— Да неужели? А мне казалось, что до моря нам еще плыть и плыть...

— Ну, не так уж и долго, моя красавица: к утру будем в Эскуадоре.... Зато вся ночь принадлежит нам, не так ли? — Капитан склонился и со значением заглянул Энцилии в глаза.

Ну что тут прикажешь делать? Можно, например, призывно улыбнуться в ответ и произнести что-нибудь неопредленно-завлекающее типа "Не знаю, не знаю, посмотрим на ваше поведение, сударь!", что на тайном женском языке означало бы определенное уверенное "Да". А можно и резко отпрянуть, вырываясь из мужских рук: "Мои ночи, капитан, принадлежат исключительно мне — при всем моем глубочайшем к вами уважении!", ставя тем самым четкое "Нет".

Но проблема заключалась в том, что волшебнице меньше всего хотелось бы делать сейчас четкий выбор.

С одной стороны, она уже две недели как пребывала, что называется, "в полной просушке", и естественные человеческие желания были ей вовсе не чужды. С другой же, заводить мимолетную интрижку по дороге к тяжелораненному Зборовскому... Было в этом что-то недостойное, непорядочное. Всеми мыслями Энцилия уже давно находилась там, в лечебных палатах эскуадорского храма, где лежал сейчас барон. А становилось ему, насколько она сейчас могла ощущать через контактный изумруд, все хуже. Или, может быть, все-таки "да"? Уж больно хорош был красавчик-капитан, да и как она может помочь сейчас Владу, с палубы корабля и на расстоянии целого дня пути?!

— Боюсь, что до ночи еще дожить нужно, шкипер. А вдруг на мель наскочим, или пробоина в трюме обнаружится?

— Типун вам на язык, миледи! — Капитан сделал резкий жест, отводящий сглаз и порчу.

— Спасибо на добром слове, конечно, — язвительно улыбнулась Энцилия, — но лучше, наверное, все-таки горячего грогу.

...

Капитан на корабле всегда прав — это пункт номер один. А пункт номер два состоит в том, что если капитан неправ, то смотри пункт номер один. Но сегодня правота капитана сомнению не подлежала: после первого же стакана горячего грога жизнь стала заметно веселее, а будущность представлялась уже не исполненной проблем, а, напротив, заманчивой и многообещающей. Именно поэтому Энцилия великодушно позволила уговорить себя на вторую чашку обжигающего пряного напитка, одновременно любуясь закатом через круглое окошко уютной кают-компании. И не переставая при этом поддерживать неторопливую беседу с красавчиком-капитаном.

— Должна признаться, сударь, что я совершенно очарована вашим кораблем. — Грог пьянил исподволь, но неотвратимо, и теперь уже юная волшебница кокетничала напропалую. — Так и хочется завернуть его в блестящую обертку и унести к себе в гостиную!

— Моим кораблем? Скажете тоже! — В улыбке капитана промелькнуло старательно скрываемое неудовольствие. — Сразу видно сухопутную душу. Корабль, надо же!

Бравый моряк сделал щедрый глоток и снова обратился к собеседнице, придав теперь своему лицу донельзя назидательное выражение, словно учитель в школе или жрец на проповеди.

— Да будет вам известно, драгоценная моя, что кораблем имеет право называться лишь то судно, у которого три мачты. А у нас их, как вы сами имели возможность убедиться, только две. — По лицу шкипера снова промелькнула легкая тень неудовольствия. — Вот поэтому-то моя "Звезда заката" именуется всего лишь шхуной. Ну а я, соответственно, состою в чине фарватер-капитана.

Последовал еще один глоток горячего напитка, и глаза моряка наполнились затаенной надеждой.

— Вот если будет на то воля Армана, через три-четыре навигации сдам экзамен на капитана открытого моря. Тогда можно будет и на настоящем корабле походить. — Он склонился поближе к девушке. — Но что это мы все обо мне и обо мне, упоение души моей! Расскажите лучше, что влечет вас прочь от златоверхих чертогов Вильдора. Страсть к перемене мест? Казенная надобность? Или, быть может, ожидает вас в Эскуадоре прекрасный принц на белом коне?

Нет, ну насколько же легко оказалось напрочь разрушить очарование момента! Одно неудачное слово — и прощай, романтика.

Энцилия глубоко вздохнула.

— Всего понемножку, капитан, всего понемножку. Отчасти повеление Великого Князя, отчасти и желание повидать мир... — Девушка на мгновение задумалась, вспоминая свои прежние планы. — Хотя рассчитывала я отправиться в совершенно иные края. По крайней мере, в Шэньчжоу меня все еще ждут с нетерпением.

Еще одна скептическая усмешка.

— Надеюсь, что ждут.

— Так отчего же...?

— А оттого, любезный друг, что мой, как вы изволили выразиться, прекрасный принц... Ну, собственно даже и не принц, а всего лишь барон...

Энцилия снова глубоко вздохнула.

— Так вот, ожидает он меня в Эскуадоре не на белом коне, а в комнате с белым потолком. В храмовом лазарете. Ранен он, понимаете?

Действительно ли подавила молодая волшебница судорожный всхлип, или это ему только показалось? Ох, вечно беда с этими женщинами, особенно на корабле! Но настоящий капитан всегда остается капитаном, готовым взять на себя полную ответственность: за судно, за команду, за пассажиров... Да-да, и за груз в трюмах тоже, не в последнюю очередь. И фривольное настроение мгновенно отступило перед мужской солидарностью:

— Тяжело ранен? Очень тяжело?

— Не знаю, кэп, насколько тяжело, — в голосе девушки отчетливо звучала озабоченность, — но опасно ранен, во всяком случае. И без магии там дело не обошлось.

— А почему же тогда в храме, а не в Магиуме?

— Так уж получилось. — Энцилия развела руками. — На самом деле раненых двое, и второй, тоже мой добрый знакомый, а местами даже и начальник — он как раз из жреческого сословия. Вот их под одну гребенку и подхватили.

— Да? — Капитан снова подлил девушке грога. — Ну тогда было бы преступлением не выпить за счастливое выздоровление ваших друзей! И дай нам всем Арман дожить до утра, как вы только что изящно выразились!

.....

Снова ночь. Четвертая, пятая, шестая? До кто сейчас упомнит! И постоянное головокружение — то ли от потери крови, то ли от регулярных доз храмового красного вина, которым монахи эту потерю возмещают. И беспокойно ворочающийся с боку на бок Зборовский на соседней койке. Еще бы ему не ворочаться, если на спину лечь он не может при всем желании!

Прошедший день сменялся следующим, и Юрай, не считая постоянного шума в голове и периодически уходящего из под ног пола, все больше приходил в себя — медленно, но неуклонно. Стараниями храмовых лекарей нападение герцогини-вампирши отходило куда-то вдаль, в прошлое, вспоминаясь уже не кошмаром, а скорее досадной неприятностью. Чему немало способствовали обильная еда и щедрые возлияния, а также ежедневные душеспасительные беседы со жрецами. Ну и, конечно же, целебная мазь, наложенная на то самое место, куда прежде вонзались острые клыки. Хотя, как объяснил один из монахов, опасность самому превратиться в нечто кровососущее Юраю почти не грозила: его организм оказался на удивление устойчив к вампирским укусам.

Сам Юрай, впрочем, уже устал удивляться хитросплетениям своей судьбы и лишь краешком мысли подумал, не послужило ли причиной тому мифрильное кольцо валькирии на его пальце. А еще, уж не из-за этой невосприимчивости к воздействию вампиров ему так легко дается дружба с Владом? Кто знает, кто знает... Но в целом, с каждым днем он чувствовал себя все увереннее и лучше.

Чего, к сожалению, нельзя было сказать о Зборовском. Барон был совсем плох. Как объяснял один из лечивших Влада жрецов, нанесший роковое ранение клинок оказался зачарованным. Причем зачарованным мощно, умело и профессионально.

— И к тому же, брат Юрай, заколдован был тот клинок в первую очередь не на людей, а на другие расы. Включая и... — лекарь замялся, — вторую сущность вашего товарища.

Да уж! Жрецы старательно избегали любого упоминания вслух о вампирской натуре Зборовского, но было совершенно очевидно, что в обычных условиях того бы и на порог храма не пустили, позволь он хоть на мгновение проявиться этой стороне своей природы. А сейчас, после удара зачарованным клинком, природа сия была как на ладони — во всей красе и полноте картины.

— Вы же понимаете сами, достопочтенный, что если бы господин барон не входил в команду леди д'Эрве...

Интересненькое дело, — подумалось мимоходом Юраю. — Оказывается, этак и я теперь уже вхожу в команду Энцилии, а не она в мою?! Ну что ж, у великого герцога своя точка зрения, а у Храма — своя.

— К нашему величайшему сожалению, нанесенные зачарованным оружием ранения здесь в храме поддаются излечению с очень большим трудом. В таких случаях гораздо надежнее работает врачебная магия. Ибо подобное исцеляется подобным, как учат нас отцы медицины!

— Но меня же вы, например, лечите вполне успешно?

— Воистину так, — жрец назидательно кивнул головой в знак согласия. — Поскольку укусы вампира суть рана живая, а не колдовская. Не менее живая, чем учение Двух Богов, силой которого мы эту рану и лечим. Что же касается господина барона...

Лекарь демонстративно развел руками.

— Вот поэтому-то мы и взяли на себя смелость обратиться к уважаемой госпоже д'Эрве с просьбой лично посетить нашу обитель и взять его исцеление на себя. Так что не волнуйтесь, через день-другой леди Энцилия прибудет в Эскуадор, и вашему товарищу ничто не грозит!

...

А вот здесь жрец ошибался, причем ошибался капитально. Не дошли его благие упования до ушей Тинктара, как пить дать не дошли. То ли просил плохо, то ли сильно грешен был... Так или иначе, но оказалось, что основания опасаться за свою жизнь у обоих энграмцев имелись самые что ни на есть серьезные, причем счет шел уже не на дни, а на часы. Если даже не на минуты.

Момент истины случился в самом разгаре ночи. Жрецы в храмовом лазарете разместили обоих друзей в одну келью, и Юрай уже давно посапывал на соседней лежанке, но к Зборовскому сон не желал сегодня приходить ни под каким видом. Мешала тупая боль в ягодицах, которая с каждым днем растекалась все дальше вверх и вниз, к пояснице и по бедрам. И, к тому же, очень напрягала невозможность лечь на спину. А еще больше раздражали непрестанные размышления о том, что теперь будет дальше... Так стоит ли бороться с бессонницей, если это сражение уже безнадежно проиграно?

И, чтобы как-то занять себя, чтобы отвлечься от боли и неприятных воспоминаний, барон попробовал вслушаться повнимательнее в окружающую тишину. Благо острым слухом он, как вампир, был наделен от рождения, а после встречи с Танненхильд стал чувствовать звуки еще в пять раз острее. Несмотря на позднюю ночь, какая-то жизнь в храме и за его стенами продолжалась: шелест деревьев под порывами ветра, изредка — уханье сов, а где-то совсем вдали — негромкое бормотание служителей Тинктара на всенощной молитве... Но все эти отзвуки приходили издалека. Когда же едва различимые шаги двух человек послышались совсем рядом, это мгновенно заставило Влада насторожиться. Барон тут же старательно изобразил из себя спящего: расслабленная поза, прикрытые глаза, дыхание ровное и неглубокое... И весь обратился в слух.

Дверь кельи отворилась практически неслышно, и в комнату, судя по шагам, вошли двое. Две пары ступней остановились и молча застыли у постели Зборовского. Потом почти неслышно переместились туда, где лежал Юрай. И снова — молчание, нарушаемое лишь сосредоточенным дыханием двух пар ноздрей пришельцев. Но исходившую от них опасность можно было ощутить сейчас даже в темноте и полной тишине. Наконец, нежданные посетители направились обратно к двери, и Влад рискнул на мгновение приоткрыть глаза — но лишь для того, чтобы суметь разглядеть два затылка и две мужские спины в широких темных плащах.

Впрочем, удаляться ночные гости не спешили — вместо этого они остановились за порогом и начали вполголоса переговариваться между собой. Другого момента прояснить ситуацию с нежданным визитом могло и не представиться, и тогда барон, отчаянно превозмогая боль в ногах и цепляясь за стенку, чтобы не упасть, неслышно продвинулся к самой двери.

— Ну что вы скажете, брат Ондатр?

— Могу с уверенностью сказать вам, Благородный Дон, что первый, вампир с ранением филейной части, уже не жилец. — Титулование "Благородный Дон" было произнесено с благоговейным придыханием и явно с большой буквы. Барон Зборовский достаточно долго вращался в светском обществе и при дворах самых властительных домов Круга Земель, чтобы понять, что личное имя и титул этого "благородного дона", без самой крайней на то необходимости, вслух обычно предпочитали не упоминать.

— Ранение у него колдовское, храмовым жрецам неподвластное, — продолжал тот, кого благородный дон именовал звериным прозвищем "Ондатр". — Здесь, в обители, я даю ему еще две-три недели, не больше. Если только, разумеется, не вмешается специалист, владеющий лечебной магией.

— Не переживайте, брат, об этом уже позаботились. Ни один чародей королевства не приблизится к храму даже на расстояние полета стрелы. Дон Саонегру в курсе. — Имя верховного мага Асконы было упомянуто, казалось бы, с должным почтением, однако легкий презрительный оттенок отчетливо ощущался. — Но меня больше интересует второй.

— Этот, вампиром недоукушенный? — Ондатр издал короткий смешок. — А вот он уверенно идет на поправку. Лекари храма свое дело знают, ошибок не делают.

— Вы полагаете? Ну что же, в таком случае сделать это за них придется нам самим. — Благородный дон говорил по-прежнему вполголоса, но теперь уже со зловещей интонацией. — У брата Скорпиона на такой случай обязательно сыщется подходящий порошочек, и даже не один. А вы, Ондатр, в свою очередь, подготовьте и проследите.

— Как вам будет угодно, Благородный Дон. Прикажете завтра же?

— Я думаю, лучше послезавтра. Не торопитесь, время пока терпит. — Это было сказано уже с добродушной, почти ласковой интонацией. — Подготовьте все как следует, но только хорошенько проследите, чтобы уши Братства ниоткуда не торчали. Жрецы храма тоже ведь не вчера на свет появились, глазки у них уже давно прорезались. А нам с вами широкая известность противопоказана. Вы всё поняли, брат Ондатр?

— Так точно, Благородный Дон.

— Тогда выполняйте.

И две пары ног разошлись прочь, каждая в свою сторону, от дверей кельи.

.....

Энцилия ворвалась в палату словно метеор, летя по коридорам и переходам храма с такой скоростью, что сопровождавшие ее жрецы и таинственный Макс едва поспевали следом. Палаты Исцеления располагались на самой верхотуре — в кольцевой галерее, обрамлявшей куполообразный свод центрального здания. Ведущая туда лестница оказалась изрядной крутизны, но молодая колдунья буквально взнеслась по ней, словно на помеле. И резко распахнула дверь кельи, в которой лежали теперь энграмские путешественники.

— Ну здравствуй, дорогой! Как ты себя чувствуешь?

Столица асконского королевства встретила леди д'Эрве туманной утренней дымкой, слегка размывавшей живописный вид на гавань и замершие у причалов суда. Сиреневая пелена неторопливо стекала сейчас с реки на набережную, нежно укутывая невесомым одеялом приземистые портовые здания, склады и пакгаузы. А вдали сквозь марево, подсвеченное взошедшим незадолго до того солнцем, угадывались пышные кварталы аконской столицы и возвышающийся на небольшом взгорье королевский дворец. И пусть официальный флаг Асконы состоял из полос желтого и зеленого цветов, но сегодняшним утром его столица открылась молодой волшебнице совсем в других красках: золотистой и матово-белой.

Отводить глаз от такой красоты было мучительно трудно, но увы, любование видами и пейзажами пришлось отложить до следующего раза: эмоциональное напряжение, исходившее от "зборовского" изумруда, гнало девушку вперед — и при этом как можно скорее. Она донельзя остро ощущала, что к преследовавшей барона надсадной боли прибавились с сегодняшнего утра тревога, ощущение опасности и неотложная потребность в ее, Энцилии, помощи. Небрежно чмокнув на прощание в щечку душку-капитана — "Еще увидимся, Гроза морей!", — леди д'Эрве торопливо сошла на берег и огляделась.

В принципе, ее должен был бы встречать в порту один из жрецов храма Тинктара — по крайней мере, так обещал в Вильдоре монсиньор Вантезе. Но их корабль (ах, тысячу извинений, капитан! Ну конечно же, шхуна) пришел в Эскуадор несколько раньше, чем ожидалось, и Энцилия была готова к тому, что придется брать в порту наемный экипаж и отправляться в путь самостоятельно. Благо барахольщицей ее нельзя было назвать никогда, и с невеликой поклажей пока что вполне справлялся любезно выделенный капитаном шхуны и поспешавший следом матрос.

Да, волшебница была готова к обоим вариантам. Но оказалось, что судьба припасла для нее третий, неожиданный.

— Леди д'Эрве?

Приблизившийся быстрым шагом юноша производил приятное, хотя и несколько нескладное впечатление — взрывчатая смесь почтительного уважения и мальчишеской наглости. Благородного происхождения, судя по костюму и манерам; восторжен и циничен одновременно... Эх, молодость, молодость!

— Имею ли я честь видеть леди д'Эрве? — снова поинтересовался юноша.

— Она самая, к вашим услугам, молодой человек. — Энцилия слегка склонила голову в знак приветствия. — А чем обязана...

Но собеседник даже не дал ей ни малейшей возможности закончить свой вопрос.

— Ах, полноте, миледи! Напротив, это я — всецело к вашим услугам. Шевалье Леруа, ваша чародействующая милость. Но для вас, если позволите, просто Макс. — Юноша отвесил щеголеватый поклон. — Карета готова, прошу!

Макс подошел к матросу и решительно отобрал у него кофр.

— В храме вас уже ожидают с нетерпением.

...

Воспаленные и полные беспокойства глаза Зборовского вспыхнули откровенной радостью, когда Энцилия появилась на пороге их кельи. А когда еще через мгновение она, обстоятельно устроившись на кровати больного, принялась покрывать лицо барона мелкими торопливыми поцелуями, у него наконец-то чуть отлегло от сердца.

— Так как ты себя чувствуешь, дорогой?

— Паршиво, радость моя. — Тон Влада оставался озабоченным, хотя сквозь него и проступала теперь определенная надежда. — Честно признаюсь: паршиво. Но дело сейчас не в этом.

— А в чем же тогда? Что случилось?

— Случилось то, что нам нужно отсюда исчезнуть, и притом как можно скорее! — Влад пристально взглянул на юношу, вошедшего в помещение вслед за волшебницей и скромно застывшего теперь у двери, а после этого перевел вопосительный взгляд снова на девушку. — Я прошу прощения, но этот идальго за твоей спиной?

— Шевалье Леруа, с вашего позволения, — представился тут же Макс.

— Ах да, барон Зборовский, — представила Влада в свою очередь Энцилия. — И... его преподобие Юрай, тайный советник князя Ренне Энграмского.

Она широким жестом указала на соседнюю лежанку.

— Энси, я могу позволить себе говорить откровенно?

Энцилия на мгновение задумалась. Действительно, в Максе Леруа таилось что-то непонятное. Об обстоятельствах своего появления в порту он рассказывал по дороге весьма невразумительно, явно недоговаривая. Показной вздох, разведенные руки: "Ну, видите ли, миледи, жрецы попросили начальника порта найти кого-нибудь, чтобы вас встретить. А я, как всегда, оказался крайним..."

Непонятное — да. Но опасности, тем более непосредственной, Энцилия в юном Максе пока что не ощущала. Совершенно не ощущала, при всем старании. И она решила довериться своей интуиции и эмоциональному чутью, тем более, что дарёному коню, как говорится... А обстоятельства, судя по тону Зборовского, действительно были аховыми, хотя в чем именно, волшебница пока еще не знала. И лишний помощник или союзник явно не помешает.

— Я полагаю, Влад, что можешь вполне. Так в чем же дело?

— А дело в том, что наши с Юраем преждевременные похороны уже назначены. Причем не позднее чем на завтра.

Глава 2.3 Рокировка в короткую сторону

Если уж асконская женщина устраивает скандал, то занимается она этим основательно и со вкусом.

У каждой околицы, как говорят, своя особица. Например, сдержанные жительницы Фейна и Альберна в подобной ситуации просто окинули бы мужа ледяным презрительным взглядом, процедив сквозь зубы пару ласковых. А какая-нибудь послушная и почтительная чжэнка, наоборот, наивно улыбнётся законному супругу, исполненная чистосердечной благодарности за мудрый поступок... После чего, удалившись в заднюю комнату, немедленно примется строчить на него обстоятельный донос в городскую управу. Но самыми опасными и непредсказуемыми в этом отношении слыли девы Шахвара: три или четыре раза они могли по такому случаю просто промолчать — с тем, чтобы на пятый столь же молча выхватить из складок платья небольшой кинжал и молниеносным ударом в сердце без малейших колебаний отправить незадачливого главу семейства прямиком в Страну Забвения.

Для гордых же и своенравных дочерей Агнатаберры2, закатить громогласный публичный скандал с истерикой — это святое. Вековая традиция, высокое искусство и, можно даже сказать, предмет национальной гордости.

— Ах ты подонок! Ублюдок! Раззява! Ну и что прикажешь теперь со всем этим делать, а? — Разгневанная горожанка энергично тыкнула острием зонта в один из сваленных на причале чемоданов. С каким удовольствием, Арман тому свидетель, вонзила бы она сейчас свой зонтик в стоявшего рядом недотёпу-мужа! Но потребный для этого градус остервенелости молодцеватая матрона набрать пока еще не успела, и пришлось ограничиться чемоданами. Впрочем, все впереди, а пока что она продолжала накручивать себя, да так, что только перья со шляпки во все стороны летели. — Где деньги, скотина? Я тебя последний раз спрашиваю, урод: где деньги?

— Но пойми же, дорогая, я только на минутку отвернулся... — Мужчина виновато потупился, буквально уткнувшись носом в лацканы своего щеголеватого, патриотических цветов — желтого с зеленым — дорожного костюма.

— Ах, на минутку? Так это теперь называется?

— Ну да, а что?

— А то, кобелина проклятый, что ты же за всю дорогу ни одной бабы пропустить не мог, каждой за ворот норовил свой нос засунуть! Вот и доглазелся, урод, что срезали у тебя кошель лихие люди. И как теперь с капитаном расплачиваться?

Зонтик со всего размаху хряснул по следующему баулу.

— Я-то, дура, размечталась в кои-то веки отдохнуть, на мир посмотреть... Эгедвереш, Спомен, Хортиц! — Название каждого энграмского города сопровождал очередной удар зонтиком по несчастной поклаже. — Как же, как же, Вильдор златоверхий!

На славную склоку было и без того любо-дорого посмотреть, но к тому же невезучая парочка полностью перегородила сейчас проход к "Звезде заката", и Юраю со всей его командой волей-неволей пришлось остановиться. А женщина продолжала бушевать дальше. На дворянку, кстати, она явно не тянула — ни по одежде не тянула, ни по выговору. Равно как и ее незадачливый супруг. "Скорее уж, жена удачливого торговца, — подумал про себя Збровский, — вот эти-то как раз знамениты своим умением собачиться на славу."

Скандал в почтенном семействе, тем временем, накалялся всё сильнее.

— Ты знаешь, идиот, что корабль через час отплывает? А у нас теперь, твоими стараниями, нет денег не то, что на поездку — так даже на то, чтобы обратно до дома добраться... Арман первотворящий, ну какая же я дура была, когда выходила за тебя замуж! И ведь говорила мне мама, и тётя Ксавелла предупреждала, и даже дядя Харпорон не советовал...

Женщина разгоряченно махнула рукой, проклиная свою злосчастную судьбу

— Потому что всем было ясно с самого начала, что ты раззява, кобель и безнадёжный просвистяй, понял? Помесь свиньи с ишаком! Жирная задница с ушами! А к тому же...

Её голос опустился до вкрадчивого шёпота:

— К тому же, ты — самый большой идиот во всей Асконе. Да что там, во всем Круге Земель такого не сыщешь! И даже если Его Величество изволит назавтра провести королевский конкурс идиотов, то ты умудришься занять там второе место. А знаешь, почему не первое?

И после выразительной паузы последовала ударная завершающая реплика:

— Да потому, что ты и-ди-от!!!

"Ну ты посмотри, какие страсти бушуют — никакого театра не надо..." Удивительно, но чем-то этот бурный взрыв эмоций напомнил сейчас Зборовскому верную подругу Энцилию. Неукротимой яростью напомнил, наверное, и бесшабашным нежеланием себя сдерживать. "Да и фигурой они не слишком сильно различаются," — машинально отметил про себя Влад, на мгновение переведя взгляд на стоявшую рядом волшебницу. Именно в этот момент ему и пришла в голову совершенно шальная идея:

— А ведь это, кажется, шанс...

И он спешно придержал рукой не в меру шустрого Макса, который рванулся было вперед, чтобы отодвинуть с дороги занятую пылким выяснением отношений парочку.

— Притормози на минуту, камрад: похоже, что мы слегка меняем планы.

...

"А ведь это, кажется, шанс!"

По иронии судьбы, буквально ту же самую фразу произнесла про себя двумя часами раньше леди д'Эрве, сосредоточенно разглядывая краснеющую и никак не желающую затягиваться рану, которая прорезала ягодицы Зборовского.

Волшебница слишком хорошо и не понаслышке знала их еще здоровыми, полными жизни и движения... Разве можно забыть, как упруго напрягались эти мускулистые полукружья в тот момент, когда Влад снова и снова погружался в ее влажную глубину, а сама она впивалась в эту рельефную плоть своими пальцами, стараясь притиснуть его к себе всё сильнее? Боги мои, как же давно это случилось в последний раз!

Но сейчас ей было не до сладострастных воспоминаний. "Мне нужны всего одни сутки, Энси, — процедил барон сквозь зубы, — но они нужны мне позарез. Делай что хочешь и сделай что можешь, даже вывернись наизнанку, но хотя бы до завтрашнего рассвета мне надо проходить на своих ногах, пусть даже после того я эти ноги и протяну. Дело в том, что уносить наши ноги отсюда мы должны немедленно! Иначе... — Влад закусил губу, — иначе точно кранты! С Белым Братством, понимаешь ли, шутки плохи."

И Энцилия отчаянно делала теперь всё, что могла — хотя могла она, как оказалось, не так уж и много. Магия исцеления никогда не была ее коньком, в студенческую пору девушку гораздо больше интересовали трансформации и превращения, преломление стихий, а еще — поддержание Равновесия в смежных областях (так на суконном языке университетских профессоров именовались быт и светская жизнь). Что же касается лечебных дисциплин — ну разве лишь эмпатия, а все остальное она изучала постольку-поскольку. К тому же маг, который наводил чары на поразивший Зборовского клинок, был гораздо сильнее и опытнее ее самой — это чувствовалось моментально. "Либо Филофей, либо сам Мальгарион, — решила про себя молодая волшебница, внимательно вглядываясь в магический след по краям раны. — Причем скорее, пожалуй, все-таки Филофей". Ректор Магического Университета славился среди студентов своей мелочностью и был, по слухам, весьма неразборчив в средствах — в отличие от барственно-вальяжного и великодушного Верховного Мага империи.

Конечно, Энцилия не могла знать, что Филофей старательно зачаровывал свой меч попреждь всего против одного-единственного вампира, а точнее вампирши. Против дражайшей Ирмы, собственной племянницы и любовницы, с которой его связывали долгие и неоднозначные отношения. Разумеется, маг относился к ней очень нежно и знал с раннего детства, как облупленную — но меч на вампиров все-таки заколдовал. Так, на всякий случай: дружба дружбой, родство родством, а лишняя предосторожность никогда не помешает. Ибо самые страшные и болезненные удары наносят тебе не враги, а друзья — так уж, испокон веков, устроен мир.

Всего этого Энцилия не знала, она и про герцогиню-то Монферре вообще лишь краем уха слышала. Но факт оставался фактом: направляемые соскользнувшим с подлого клинка заклинанием потоки стихий не позволяли сейчас ране Зборовского затянуться. И даже более того, упорно и настойчиво продвигали границы поражения все дальше и дальше вперёд.

Конечно, в своем собственном теле Энси быстренько навела бы порядок, на это знакомой ей общей техники исцеления и противодействия чуждой магии вполне хватало. Но кому-то другому, а тем более еще и вампиру — пациенту с двумя сущностями... Несмотря на очередной энергетический концентрат, который волшебница только что впитала, зарядив себя колдовской силой по самое некуда, ей никак не удавалось зацепиться за край чужого заклинания, чтобы аккуратно отслоить его от резаной раны, исполосовавшей барона.

"Ах, ну почему я не боевая магичка?!", — раздосадованно подумала она в сердцах.

В Университете все те, кто специализировался на воинской магии, проходили специальный курс исцеления ран, полученных в сражении. Энцилия тут же припомнила, как похвалялись и выделывались друг перед другом, в перерывах между занятиями, ее приятельницы с этого отделения:

— Ну, что у тебя сегодня, Самхели?

— Ой, ничего особенного, Шеной, всего лишь резаная рана предплечья и пара отрубленных пальцев. А у тебя?

— Ты не поверишь, лапуля: проникающее ранение в брюшную полость, колотое. Бедолаге воткнули со всего маху дагой в живот, он даже и пукнуть не успел! — и Шеной радостно захихикала тогда, кося взглядом на стоявшую неподалеку и слегка побледневшую Энцилию. — А уж кровищи-то было, кровищи... Весь пол залил, прежде чем я его латать начала!

Именно те давешние слова однокашницы, вспомнившиеся сейчас Энцилии, и подтолкнули ее мысли в неожиданном направлении:

— А ведь это, пожалуй, шанс! Пусть нас такому и не учили, пусть я никогда ни о чем подобном и не слышала, но, исходя из общих соображений, вполне может получиться... Тем более, что терять нам, судя по всему, уже нечего.

И, оторвав взгляд от прославленной и закаленной во многих схватках задницы барона, она ошарашила его неожиданным вопросом:

— Влад, кинжал у тебя найдется?

— Кинжал? — недоуменно вскинул брови Збровский.

— Ну да, дорогой: кинжал, бритва, иголка... Что-нибудь малоразмерное и колющее. Хоть шило... — Волшебница вовремя оборвала себя на полуслове, и напрашивающееся продолжение "... тебе в задницу" так и осталось непроизнесенным. Шутить сейчас на тему получившей тяжелое ранение части тела барона было бы весьма неуместным.

— Ни шилом, ни жалом я пока не обзавелся, сколь это ни прискорбно. Но вот кинжал как раз имеется, — барон махнул рукой в сторону небрежно сваленной под окном кучи своих пожитков. — В боковом кармане вещмешка посмотри, еще вчера там лежал. А ты что же, меня еще чуток подрезать решила?

— Даже и не надейся!

Энцилия коротко хмыкнула, но тут же вернула лицу серьезное выражение и повернулась к Юраю и Максу:

— Знаете что, мальчики? А ну-ка выметайтесь отсюда минут на пятнадцать! Лечение — процедура тонкая и, можно даже сказать, интимная. Лишние глаза и уши мне сейчас здесь только мешать будут.

— Слушаю и повинуюсь, ваша чародействующая милость! — Юрай бодро вскочил на ноги. — Потопали в коридор, бродяга! Заодно и расскажешь, чей ты родом, откуда ты...

И волшебница осталась наедине с Владом.

Прежде всего ей нужно было сосредоточиться и настроиться. Устроившись поудобнее на опустевшей теперь лежанке Юрая, Энцилия несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, осторожно прислушиваясь к ощущениям собственного тела. Потом плавно провела внутренним взглядом от кончиков пальцев на ногах вверх, по коленям и бедрам... В паху предательски ёкнуло приступом плотского желания — все-таки Збровский был ей далеко не безразличен, и вид его обнаженного тела наводил на вполне определенные посторонние мысли, которые волшебница, впрочем, тут же отмела как несвоевременные.... Теперь дальше вверх, к сердцу. И к нему же — от ладоней по рукам и плечам. Сделала? Вот и хорошо. А сейчас надо было уже ощутить ток крови во всем теле, сродниться с ним, всей своей сущностью воплотиться в эту ветвящуюся красную реку — и зафиксировать состояние.

— Хокк! — Резко выдохнув, Энцилия открыла глаза, после чего поднялась и стремительно подошла к перевернувшемуся тем временем на бок и внимательно разглядывавшему ее барону.

— Чего уставился? Поворачивайся обратно на живот и открой место ранения. Сейчас лечить будем, а не то, упаси Арман, выживешь!

— Шуточки у тебя, дорогая, знаешь ли... боцманские.

— А ты что хотел, нежную партнершу для танцев? Просили лекаря, получайте лекаря. — Волшебница уже полностью настроилась на лечение, а целители по всему Кругу Земель славились грубоватым и циничным юмором, в котором перещеголять их могли разве что могильщики. — Ладно, отставить разговорчики в строю! Лежи и не дергайся, а остальное предоставь мне.

И, глубко вздохнув, она резким движением уколола себя кинжалом в безымянный палец левой руки.

То, что задумала Энцилия, требовало сильнейшего сосредоточения, а еще более — быстроты. Времени на пустопорожние разговоры сейчас не было: вышедшая из ее тела кровь могла сохранять эфирный контакт с хозяйкой совсем недолго. И девушка, слегка сдавливая уколотый палец правой рукой, осторожно продвигала его вдоль линии удара заколдованного меча. Вот в незаживающий разрез на теле Зборовского упала первая красная капля, за ней настала очередь второй. Третья, четвертая, пятая... Всё? Ах нет, добавим еще одну, на счет будущей шестой стихии, если таковая когда-нибудь обнаружится.

А теперь — вперед, вглубь! Повинуясь мысленному посылу, частицы ее крови растекались сейчас по воспаленным мускулам барона в глубинах раны, выдавливая и стирая чужое колдовство, а Энцилия поддерживала и направляла их внешним заклинанием: "... сангвамедери хостидевото делео. Хокк!". Заклинание, конечно, было самого общего плана; на то, чтобы как следует подработать его, подстроив под местные условия и сегодняшнюю карту потоков стихий, у девушки не было ни времени, ни возможности. Но хотя бы в какой-то мере оно должно было сработать и так — особенно учитывая, что и ранение свое Влад тоже получил не здесь, в асконской столице, а невесть где, на просторах срединного Вестенланда. И она продолжала шевелить и торопить частицы своей крови в чужом теле до тех пор, пока, наконец, не растаяла самая последняя, едва уловимая тень контакта.

Уфф! Кажется, главное было сделано. Оставалась лишь самая малость: заново стянуть бинтом края раны, подклеив их еще одним заклинанием, а последним на сегодня колдовским усилием подавить чувствительность Зборовского к боли — на какое-то время, конечно, пока хватит действия последних остатков ее волшебства. Энцилия была уже полностью исчерпана, хотелось закрыть глаза и хотя бы на час повалиться в зыбкий полусон. Но увы, времени на это тоже не оставалось; наоборот, надо было еще пробудить барона, который под действием заклинаний и магии крови пока что тоже забылся непрочным сном. По щекам его похлопать, что ли? Или лицо холодной водой сбрызнуть?

А может быть... В голову Энцилии пришла шальная и совершенно хулиганская идея. В трезвом состоянии она, конечно, такого бы себе сейчас не позволила. Но таким трудом давшееся ей колдовство — успешное, причем, и вдобавок необычное, отчасти придуманное ей самой — кружило голову. Хотелось чего-то сумасбродного и безалаберного, раз уж выспаться никак нельзя. И тогда девушка, осторожно перевернув барона на спину, опустилась на колени и прикоснулась губами к его беспомощно обвисшему предмету мужской гордости.

...

Воистину, это было пробуждением, достойным королей! Когда вместо надсадно зудящей боли пониже спины тебя вырывает из хрупкого сна неодолимая сладостная ломота в той части тела, которая уже успела взметнуться в полный рост и налиться соками задолго до того, как ты сам еще только подумал, что хорошо бы открыть глаза. И нежные объятья женских губ, дразнящие касания языка вдоль всего ствола и к самой вершине... Острее, сильнее, мучительнее, а потом трепетная дрожь во всем теле — и, наконец, вспышка высвобождения.

О да, это было прекрасно. Но, как ни печально, о паре часов на отдых и чашку чая с медовой коврижкой после того даже и мечтать не приходилось: Энцилия гарантировала барону лишь одни сутки "рабочего" состояния, а что может случиться с ним потом, без серьезного магического вмешательства, оставалось непредсказуемым. И за эти сутки энграмцам надо было успеть исчезнуть из этой страны или хотя бы из Эскуадора, сбив при этом со следа охотников за своими головами. Поэтому расставание Юрая и Зборовского с гостеприимным храмом отличалось от бегства только тем, что они по коридорам и лестницам не бежали, ограничившись размеренным и торопливым шагом.

К счастью, пожитков у всей честнòй компании было немного и хранились они тут же, на месте. Лишняя пара рук в лице юного шевалье оказалась весьма кстати, а вещи самой Энцилии так и оставались в неразобранном состоянии на крыше кареты. В короткой записке настоятелям храма, которую волшебница оставила в келье, выражалась лишь глубокая благодарность за гостеприимство и лечение ее товарищей, но ни слова сверх того. Едва дождавшись, как за последним из четырех пассажиров захлопнулась дверь экипажа, возничий взмахнул кнутом — и через полчаса Юрай, Зборовский и Энцилия уже стояли на припортовой площади, любуясь пришвартованной у причала шхуной. А заодно созерцая склоку между собиравшимися в путешествие супругами, которые в одночасье обнаружили, что остались без последнего оскола.

И теперь, чуть отодвинув в сторону чересчур шустрого Макса, Влад решительным шагом направился к незадачливой парочке:

— Сеньора, сеньор! Полагаю, я мог бы посодействовать вам в преодолении столь печально сложившихся обстоятельств. Если вы соблаговолите пройти вместе с нами на корабль... — он многозначительно прокашлялся. — Да, кстати, позвольте представиться: барон Зборовский, к вашим услугам. Искренне надеюсь, что мне и моим спутникам удастся уговорить капитана, чтобы он вошел в ваше положение...

Впрочем, благие надежды Зборовского при ближайшем рассмотрении оказались несостоятельными: входить в положение горе-путешественников капитан отнюдь не пожелал. В этом мог бы самолично убедиться любой сторонний наблюдатель, случись ему увидеть четвертью часа позже, как мужчина в знакомом желто-зеленом камзоле уныло сходил с корабля, низко опустив голову. Следом сердобольный Макс вел под руку даму в широкополой шляпе с перьями. Юный шевалье оказался настолько любезен, чтобы предложить этим двоим подвезти их обратно домой в своей карете. Последний прощальный взгляд на пристань, и вот уже пара лошадей неспешно зацокала по мостовой в направлении жилых кварталов Низкого Города. А еще через некоторое время и красавица "Заря заката", подняв паруса и отдав швартовы, плавно двинулась по водам Мейвена обратно на восход, к энграмским берегам, унося с собой троицу искателей шестой планеты. Пусть восвояси, но подальше от наемных убийц легендарного Белого Братства.

...

— И что вы имеете сказать по этому поводу, Ондатр?

Комната, в которой незадолго до заката собрались несколько посвященных и заинтересованных лиц, была уютной и просторной. Мягкие кресла вдоль стен приглашали к неторопливой беседе, а мерное полыхание поленьев в камине, по идее, должно было придавать атмосфере еще больше тепла и уюта. Но тон хозяина хозяина особняка был сейчас настолько ледяным, что брату Ондатру явственно представилось, как будут поджариваться на этом огне в самом ближайшем будущем его собственные пятки, если он не найдет сейчас правильного ответа.

— Ну же, уважаемый! Что это вы вдруг замолчали? Я весь — внимание. Просто-таки не могу дождаться ваших объяснений: каким таким образом двое враждебных нашему Братству и при этом неспособных даже самостоятельно передвигаться инвалидов-чужестранцев умудрились бесследно исчезнуть у вас прямо из-под носа?

— Виноват, Благородный Дон. Не уследил.

Именно так: сначала каяться, а уже потом оправдываться. Причем каяться следует скупыми рублеными фразами, с прискорбием в голосе. И ни в коем случае не напоминать собеседнику, что именно ему самому принадлежала идея отложить операцию до завтра. А то ведь для кого-то он брат Единорог, а для кого-то и всесильный дон Рамиреш, директор-распорядитель Тайного Приказа и первый палач королевства...

— Злосчастное стечение обстоятельств. Предсказать которые не представлялось возможным.

— Вот даже как? — Голос могущественного Благородного Дона был полон сарказма — Ну а предсказать возможные последствия в ближайшем будущем лично для себя, это вы теперь можете?

-О, возможностей масса: уютная дыба, плети от лучших мастеров, или ваше фирменное калёное железо, — с юмором висельника стал перечислять невысокий плотноватый мужчина, и в самом деле чем-то напоминавший обликом того грызуна, чье тотемное имя он носил в Белом Братстве. — Но прежде, чем мы перейдем к этой, вне всякого сомнения донельзя занимательной части программы, может быть, вы позволите мне все-таки обрисовать ситуацию?

— Ну что же, попробуйте, Ондатр. Попробуйте. Только коротко и четко, по пунктам.

— Как вам угодно, Благородный Дон. Итак, пункт первый: Юрай и Зборовский каким-то образом насторожились, несмотря на то, что вся подготовка к ликвидации Отшельника была до предела скрытной. Пункт второй: неожиданное появление "магички со стороны", которая сумела на некоторое время привести раненого барона в чувство. И пункт третий: наши "друзья" снялись с места молниеносно и оперативно, едва успев к отплытию "Звезды заката". И отправились на ней обратно в Вильдор.

— А они действительно отплыли на шхуне, вы это гарантируете?

— На этот счет можешь не переживать, Единорог, — неожиданно вмешался худощавый брюнет с аккуратно остриженной бородкой, до сих пор спокойно сидевший в своем кресле и внимательно следивший за разговором. Брат Аспид был "человеком номер Два" в асконской ветви Братства и единственным, кто обращался к хозяину кабинета на "ты" и по тотемному имени вместо обязательного для всех остальных братьев ветви "Благородный Дон".

— Я, видишь ли, заблаговременно поставил на обоих магическую метку: лишняя предосторожность никогда не помешает. И сейчас ясно вижу сигнал опознавания...

— "Вижу"? — не удержался от вопроса донельзя заинтересованный Ондатр.

— Вижу, слышу, ощущаю... Не придирайтесь к словам, брат. Но сигнал определяется отчетливо, хотя и слабенький: он идет сейчас с востока и постепенно удаляется от нас все дальше, как раз вдоль течения Мейвена. Так что, мой гроссмейстер, этих мерзавцев надо теперь отлавливать и нейтрализовать уже в Энграме. Мне подготовить письмо для Грифона?

— Да, разумеется.

У брата Ондатра отлегло от сердца: похоже, что гнев Благородного Дона слегка поутих, но главное — сменил направление удара.

— А вы, Ондатр, не спешите радоваться. Можете вместо этого отправляться собирать чемоданы: письмо в Вильдор повезете вы. И позаботьтесь лично проследить, чтобы по крайней мере там все было сделано вовремя и так, как следует. Иначе, сами понимаете...

Завершающая реплика Благородного Дона так и осталась незавершенной, но ее интонация и выражение лица главы асконской ветви Белого Братства ничего хорошего в этом случае неудачливому брату Ондатру не предвещали, упаси Арман и помилуй!

Глава 2.4. Тайм-аут

— Так что же это за загадочное Белое Братство, и какие горшки вы с ним не поделили?

Макс был весел и оживлен, глаза его блестели лихорадочным блеском, а руки никак не могли найти себе покоя, находясь в непрестанном движении: то переставить местами нож и ложку на столе, то чуть подвинуть кружку с вином, а то и озадаченно почесать кончик носа... Ну еще бы, столько приключений на ровном месте!

Когда дверца стоявшей на пристани кареты захлопнулась и лошади мерным шагом двинулись вперед, Энцилия поудобнее устроилась на сиденье, перевела дух и наконец-то сняла с себя ненавистную шляпу с перьями, позаимствованную у энергичной супруги асконского торговца.

Подмену действующих лиц Зборовский провернул быстро, уверенно и с присущим ему блеском, чему немало способствовала изрядная сумма, которую барон предложил асконским горе-путешественникам на оплату дороги, питание и какие-то мелкие расходы. Супруги были настолько счастливы чудесному разрешению своих проблем, что безропотно согласились поменяться с Энцилией и Юраем одеждой, благо сменных нарядов у них в багаже имелось предостаточно.

Чуть больше времени ушло на то, чтобы уговорить капитана, который оказался не слишком рад лишнему пассажиру. Но после того, как молодая волшебница прибегла к самому старому в мире волшебству, подарив бравому повелителю парусов и штурвала (Влад, отвернись! Отвернись немедленно, я кому сказала?!) долгий, влажный, завораживающий поцелуй, он, вздохнув, согласился найти на своем судне еще одно дополнительное койко-место. Впрочем, душка-шкипер был настолько обаятелен, что и сама Энцилия после этого поцелуя словно обрела второе дыхание. Или был в том повинен уже следующий поцелуй — тот, которым она попрощалась со Зборовским, завершая столь долгожданную и оказавшуюся столь скоротечной встречу? Но так или иначе, а у девушки даже отыскались еще какие-то силы, чтобы окутать легким мороком их с Юраем лица на то недолгое время, пока они следовали за Максом от трапа к ожидавшей на пристани карете. Серьезного мага-профессионала такой морок, конечно, обмануть не мог, но обывателей и даже возможных наблюдателей из числа не владеющих магией — вполне.

И вот теперь все трое уютно расположились за столиком у "Развеселой вдовушки". Гарнизонная пивная располагалась на отшибе, вдали от обычных путей приезжей публики, да и любопытствующие обыватели из местных сюда практически не заглядывали — в центре Низкого Города вполне хватало заведений и увеселений на любой вкус, так что тащиться на далекую окраину в пивнушку, полную пьяной солдатни, кому-нибудь из посторонних вряд ли пришло бы голову. Нет, здесь собирались свои, к каковым Макс после вечера, проведеного с давешним рыжеусым сержантом, мог уже смело причислять и себя самого. Войдя в знакомые двери, он уверенной походкой завсегдатая направился прямиком к стоявшему за стойкой содержателю таверны:

— Командир, приютишь на денек-другой пару моих друзей? У них фишка не в масть пошла, и надо бы чуток в тени отлежаться.

— На пару дней, говоришь?

Лысоватый корчмарь озабоченно почесал в затылке, благо никакая шевелюра этому уже не препятствовала.

— Ну, разве что до пятницы, а то с понедельника все уже давно расписано и обещано. Одна комната, две постели, две ночи — и за все про всё один "герцог". Устроит?

— М-м-м... Наверное... — Юный шевалье не был посвящен в подробности личной жизни своих спутников, но в силу мужской солидарности с юношеским задором решил, что если эти двое окажутся перед необходимостью провести пару ночей в одной комнате, то по крайней мере Юрай в обиде не останется. И добавил уже более уверенно:

— Да, берем.

— Тогда держи! — Увесистый медный ключ скользнул по прилавку. — Наверху, вторая дверь по левой стороне. Деньги сегодня же, завтрак с шести до восьми, особых разносолов не держим.

...

Чуть позже, после того, как вещи двух энграмских беглецов были небрежно скинуты в предназначавшийся для них номер, а сами они устроились напротив Макса за небольшим столом в углу залы... После того, как на этом столе появилось блюдо с еще горячей, только что из плиты, запеченой свиной ногой... После того, как все трое наконец-то смогли перевести дух после поспешного бегства, а их пивные кружки наполовину опустели... Вот тогда Макс и улучил момент, чтобы задать столь интересовавший его вопрос:

— Так расскажите же мне, сударь, что это за Белое Братство и, главное, почему вы стремглав даете от него стрекача?

— Белое братство? — переспросил Юрай и, тяжело вздохнув, отхлебнул еще глоток пива из своей кружки.

— Есть, говорят, такое. Хотя мало кто о нем слышал, а тех, кто рассказывет, еще меньше. Потому что рассказчики эти, — слегка понизил он голос, — долго не живут. Так мне, по крайней мере, успел разъяснить Зборовский.

— То есть, гильдия убийц, — понимающе усмехнулся Макс.

— Если бы, — сокрушеннно покачал головой Отшельник. — На самом деле гораздо хуже.

Он пристально, со значением вгляделся в глаза молодого собеседника и негромко, но отчетливо произнес:

— Некоронованые властители Круга и строители нового порядка.

— В каком смысле, простите?

— А в таком смысле, что в Белом Братстве собираются те люди, которые ставят все остальные расы ниже своей собственной. Ну, то есть нашей, — немедленно поправился он. — Человек есть венец мироздания, и точка. И поэтому гномов, орков, троллей, леших там с русалками... Короче, всех нелюдей белые братки расположены низвести до положения рабов или слуг при людях. А еще лучше, вообще вырубить под корень: "Хороший гном — это мервый гном", как это у них говорится.

Юрай на мгновение запнулся, а потом снова поправил себя:

— Ну, или хотя бы выжить за пределы нашего Круга. Что они уже практически проделали с эльфами, кстати.

— Не мелочатся ребята, как я погляжу... — Макс даже присвистнул, пораженный таким размахом. — И всё это в глубокой тайне?

— Воистину. Кто состоит в Братстве, никому не известно. Но можно быть уверенным, что эта белая плесень незаметно прорастает нынче повсюду, не различая ни стран, ни сословий. — Юрай брезгливо поморщился. — Есть среди них, если верить Зборовскому, состоятельные купцы, есть и дипломированные маги, и храмовые служители. Графы и герцоги тоже встречаются, если даже не принцы крови. Словом, люди далеко не из последних и с большими возможностями... Ну, очень большими. А что их всех объединяет? Ненависть к чужим расам, конечно, но даже более того — жажда власти.

Он уже давно говорил вполголоса, и за соседними столами его вряд ли бы кто смог услышать в общем гуле и гомоне солдат, заполнявшем пивную. Но голос Юрая сейчас дрожал от возбуждения, как дрожали и пальцы рук. Почему он завелся на ровном, казалось бы, месте — непонятно. Тем не менее, бывшего алхимика пробирала сейчас откровенная мелкая дрожь. Сказались ли усталось и общее напряжение сегодняшнего дня? Не исключено. Или, может быть, это была запоздалая реакция на "всего лишь навсего" смертный приговор, вынесенный ему Благородным Доном, кем бы тот не оказался в действительности? Но дрожь дрожью, а начатую мысль надо было довести до конца.

— То, к чему стремится братство на самом деле, насколько я понял барона — это тайная незримая власть. Негласная возможность из-за ширмы управлять властителями, как куклами, и обустраивать мир к собственной выгоде. Пугая всех, естественно, засильем вампиров, ведьм и вурдалаков.

— Хорошо, допустим — кивнул в ответ заинтригованный Макс. — Но при чем здесь лично вы, ваше преподобие? Как вам удалось этому Братству настолько на хвост наступить, что теперь приходится бежать, словно зайцу от стаи борзых?

— Хотел бы я сам это знать, — огорченно вздохнул Юрай. О полученном от Великого Князя задании его тайный советник предпочитал не распространяться, тем более, что прямой связи между поиском шестой стихии и "белыми" делами пока что не проглядывалось.

— Но вот мой раненый товарищ полагает, что я, на взгляд братьев, слишком уж хорошо общаюсь с другими расами, включая малоизвестные. И даже с сущностями, принадлежащими другим уровням мироздания...

— Серьезно? — Юный шевалье издал невнятный, полный восхищенный возглас. — А перечислите весь список, пожалста!

— Ну конечно, сейчас я всё брошу и начну вспоминать! — Юрай широко улыбнулся. — Нет, по правде сказать, всякой публики хватало: лешие, вампиры, гномы, кобольды... С эльфийской девой довелось вот однажды поговорить по душам.

Он на мгновение прикрыл глаза, вызывая в памяти образ обнаженной Вайниэль.

— Ну и валькирия, конечно. Хотя там я только на подхвате был, а развлекал валькирию все тот же барон Зборовский. Это он у нас дипломат, воин и салонный кот в одном лице...

Услыхав столь колоритную характеристику Владу, Энцилия окончательно проснулась. Невероятная суматоха сегодняшнего дня с его чередой бурных событий — приезд в город, вымотавшее все магические силы лечение барона, потом бегство с переодеванием и, напоследок, наведение "через не могу" морока, маскировавшего их с Юраем от возможных наблюдателей — все это настолько исчерпало молодую волшебницу, что после первого же глотка пива и первого шмата жареного мяса она враз как-то обмякла, задремала, в течение всего разговора двух мужчин более всего напоминая ореховую соню. Но слегка очнулась, стоило лишь Юраю с нажимом произнести имя барона Зборовского, а уж определение того как "салонного кота" окончательно выдернуло девушку из полусонного состояния. Как раз вовремя, чтобы с интересом вслушаться в то, что ответит ее спутник на очередной вопрос дотошного Макса:

— И что вы теперь собираетесь делать?

— Хороший вопрос, шевалье, на сотню "государей" золотом потянет. Но с ответом, боюсь, придется подождать до завтра, а пока что хорошо бы выспаться. Видишь, меня буквально трясет уже от усталости.

— От усталости, говоришь? — вмешалсь в разговор проснувшаяся Энцилия. — А ну-ка покажи руки!

Юрай послушно протянул ладони вперед.

— Которая дрожит сильнее, правая?

Похоже, что задавая этот вопрос, волшебница уже не сомневалась в ответе. Да и сам он, стоило лишь прислушаться повнимательнее к собственным ощущениям, отчетливо осознал, что дрожь исходит от кольца, навсегда обретшего свое место у него на указательном пальце. Того самого, мифрильного, подаренного валькирией и воплощенного Вайниэль. И сейчас от этого кольца исходили отчетливые вибрации, в природе которых Юрай, при всем своем желании, разобраться не мог.

Закончившая Университет с отличием леди д'Эрве, впрочем, разбиралась в магии заметно лучше.

— Так, господа: у нас проблема.

...

Проблемы, как гласит народная мудрость, поодиночке не гуляют. Возможность убедиться в справедливости этой приметы представилась Максу на следующее же утро. Стоило лишь выйти за порог гостиницы, в которой он коротал свои немногие ночи с момента прибытия в Эскуадор, как проблема номер два тут же предстала перед ним в образе двух крепких молодцев с военной выправкой, решительно преградивших дорогу.

— Шевалье Леруа?

— Совершенно верно, господа. А в чем, собственно, де...

Докончить предложение ему не удалось: услыхав утвердительный ответ, в котором эти двое, со всей очевидностью, и не сомневались изначально, они бодро придвинулись к нему с двух сторон, положив руку на рукояти клинков:

— Извольте проследовать с нами!

К счастью, о таком варианте развития событий молодого шевалье успели предупредить еще вчера вечером. Ни на что другое рассчитывать и не приходилось: здесь, в городе, Макс был последним, кто видел Юрая и Зборовского, так что шансов избежать навязчивого внимания людей Благородного Дона — никаких. И совершенно неважно, назовутся ли подошедшие к тебе городскими стражниками, королевскими гвардейцами или отрядом охраны приора Храма Арманова — так или иначе, но подлинная изнанка их маскарадной униформы в любом случае наверняка окажется белее белого.

Конечно, Макс не ожидал, что это произойдет настолько скоро. Но кто предупрежден — тот вооружен. Отдаваться в руки этим двоим у него не было ни малейшего желания, тем более, что такого же мнения придерживался и его наниматель. И поэтому юноша, увернувшись от потянувшихся к нему рук, молниеносно выхватил свой тонкий легкий меч и сразу же, не втягиваясь в пререкания, рубанул со всего плеча ближайшего из незнакомцев.

Пусть противников у него было двое, к тому же оба — старше и опытнее, но на стороне Макса сражались сейчас неожиданность, молодость и быстрота. Первый из агентов Братства подобной прыти явно не ожидал, за что и был наказан тут же на месте. Выхватить свой клинок он хотя и успел, но времени на то, чтобы дотянуть оружие до нужной позиции, уже не хватило, и меч Макса, неловко скользнув с чужого, вспорол чужаку бедро. Впрочем, добивать получившего ранение неприятеля не было никакой нужды, и юноша просто отскочил в сторону, стремительно разворачиваясь лицом ко второму из пришедших по его душу воинов — как раз вовремя, чтобы отвести предназначавшийся ему мощный колющий удар.

"Никогда не торопись недооценивать врага". Эту фразу стоило бы выбить над входом в каждую воинскую казарму и в каждый зал боевой учебы — а заодно и на фронтонах воинских академий в каждой из столиц великих держав Круга Земель, кстати. Отправляясь на задержание некоего шевалье Леруа, имевшего прибыть в столицу две недели тому назад из графства Сорм, ребятам стоило бы позаботиться о приличных кольчугах вместо легких кожаных доспехов. И один из нападавших за эту небрежность уже расплатился серьезной раной, надолго выведшей его из строя. Но надолго — это все-таки не навсегда, к тому же оставался еще и второй. А тот, оторопев поначалу от столь стремительной и столь агрессивной реакции "клиента" на попытку задержания, быстро пришел в себя и сейчас уверенно наносил удар за ударом, демонстрируя при этом очень неплохую выучку. Превосходивший агента Братства в подвижности Макс, как ни поверни,заметно уступал в силе, и ему приходилось снова и снова уклоняться от выпадов противника, хотя тот со всей очевидностью стремился не убить шевалье, но только ранить его, лишив возможности скрыться. И виртуозно чередовал теперь удары справа и слева, сверху и снизу, серьезные выпады с ложными.

Лишив возможности скрыться... "А ведь это идея", — подумал Макс, параллельно с жаркой схваткой не перестававший отчаянно соображать, что же теперь делать дальше. Его главной задачей сейчас было не отправить на пламенные поля Тинктара пару наглых асконцев, а во что бы то ни было избавиться от соглядатаев, не так ли? Время идёт, и в любой момент могут появиться настоящие городские стражники. Или, того хуже, может подоспеть подмога к самим нападавшим. Поэтому отступление представлялось в данном случае наилучшей тактикой. И тогда Макс, не дожидаясь появления первых признаков усталости, улучил момент, когда его противник отпрянул слишком далеко назад после резкого выпада...

... и, резко развернувшись, бросился бежать.

Как ни коротка была схватка у порога гостиного двора, но прохожих и праздных зевак на прилегавшей улице за это время уже изрядно поубавилось. Там и с самого начала было, по раннему времени, немноголюдно, но сейчас большинство из оказавшихся поблизости мирных обывателей предпочли свернуть в многочисленные переулки. А редкие оставшиеся осторожно остановились, прижавшись к стенам, и с любопытством глазели на бесплатную потеху — "двое благородных господ пытаются изрубить друг друга в щепки". Чтобы потом во всех подробностях расписать сие событие знакомым и домочадцам. Включая, разумеется, и последний эпизод: о том, как молодой забияка, умудрившийся серьезно ранить одного из весьма порядочных служилых людей, после этого позорно сбежал с поля боя.

Но Максу было не до угрызений совести по поводу столь недостойно прерванного поединка — для беспокойства ему хватало сейчас проблем поважнее. И юноша изо всех сил нёсся все дальше и дальше вперед, перепрыгивая через попадавшиеся под ногами клумбы с цветами и доски с картинками, завлекавшими гостей в лавки или кофейни — и стараясь при этом не подскользнуться на валявшихся тут же на мостовой нечистотах, обрывках промасленой бумаги и яичной скорлупе. Он старательно петлял по улочкам и закоулкам, постоянно меняя направление бега, но при этом в общих чертах пытался продвигаться на юго-восток: таверна, в которой он оставил вчера Энцилию с Юраем, располагалась именно в той части города.

Молодость и проворство поначалу давали беглецу определенное преимущество. Впрочем, ненадолго: преследовавший его агент Братства гораздо лучше знал собственный город, а к тому же сумел организовать подомогу. Сердце Макса отчаянно колотилось, дыхания уже не хватало, но топот нескольких пар ног за его спиной никак не желал отствавать, а громкие крики "Держи вора!" снова и снова эхом отдавались от выкрашенных в затейливые яркие цвета стен, мимо которых пробегал шевалье.

Наконец, сделав очередной поворот наудачу, Макс вынужден был осознать, что на сей раз удача его покинула: вместо переулка он оказался в небольшом тупике. Два ярко выбеленых дома по левой стороне, два — по правой, и богатое здание с золоченым крыльцом и пышным цветником посередине. Широкое строение, наглухо перегораживавшее дорогу.

— Ну что ж, значит, сегодня не самый лучший мой день, — с залихватской удалью подумал шевалье. — Ладно: чему быть, того не миновать. Живым я им не дамся, а погибать — так с музыкой.

И он начал решительно разворачиваться навстречу приближавшемуся из-за угла топоту преследователей...

... но мгновенно прервал свой разворот на полпути, заметив, как парадная дверь одного из домов прямо перед ним распахивается, открывая путь очаровательной молодой служанке в белом чепце и накрахмаленном бело-голубом фартуке поверх скромного синего платья. На локте у служанки висела большая плетеная корзинка, на свежем румяном лице проступала радостная улыбка, и все в облике девушки буквально пело: "Вот я и пошла на базар, за покупками!"

"Эта собака в науськивании не нуждается" — с гордостью промелькнула в памяти фраза, сказанная о Максе кем-то из его приятелей по былым пьянкам-гулянкам. Один мгновенный рывок вперед, и вот уже хорошенькая служаночка втолкнута обратно в дом, а юный кавалер из славящегося галантностью своих мужчин Сормского графства обхватил ее рукой за талию, поцелуем заглушив возмущенный вскрик "Да как вы смеете, сударь!". Оставалось только, словно в танце, уже вместе с румяной красавицей завершить свой разворот и поскорее захлопнуть свободной рукой входную дверь, покуда гнавшиеся за ним люди еще не показались из-за угла и не успели увидеть эту дверь открытой.

К чести молодой служанки, та быстро смекнула, что сопротивление бесполезно, и предпочла хотя бы получить от вынужденного поцелуя как можно больше удовольствия. Распахнув губы навстречу языку налетевшего на нее наглого, но при этом донельзя очаровательного негодяя, она прикрыла глаза и отдалась на волю его ласк, не обращая внимания ни на топот ног и крики в переулке, ни на требовательный стук во все двери — включая и ту, за которой они сейчас находились.

И лишь после того, как разочарованные преследователи спешно кинулись куда-то дальше, со всей очевидностью решив, что их ловко обманули, а сам шевалье пробежал мимо или свернул в следующий проулок... Только после этого Макс оторвал свои губы от разгоряченной и тяжело дышащей девушки. Но тут же запечатал ее маленький пухлый ротик указательным пальцем своей руки:

— Тсс...

После чего на ладони молодого соблазнителя, как по волшебству, появилась серебряная монета.

— Вот этот "герцог", дорогая, тебе за беспокойство. И за молчание.

— Однако маловато будет, достопочтеный сеньор! — Продажностью в Эскуадоре, судя по всему, славилась не только знать, но и низшие сословия.

— Маловато, говоришь? Да разве тебе самой, милая, не понравилось?

— Понравилось, не понравилось... Кому до этого дело?! А что хозяйка скажет? Я сейчас уже должна была со всей снедью обратно с базара возвращаться! Раскошелились бы вы, сеньор, а то я ведь и закричать могу...

Гнев и обида служанки были предельно искренними. Даже чересчур искренними: как раз такими, какой бывает хорошо и многократно отрепетированная ложь. Но торговаться Макс не собирался:

— Хорошо, будет тебе еще один герцог. И знаешь за что? А за то, милая, что ты меня сейчас осторожненько выведешь через задний двор на соседнюю улицу. Договорились? Ну тогда, скрепим нашу маленькую сделку как полагается.

И он снова с удовольствием прильнул к девушке губами — с тем, чтобы через какие-то полчаса со всеми мыслимыми предосторожностями добраться до "Веселой вдовушки" и появиться в знакомой комнате на втором этаже в точно таком виде, как описывается в старой доброй сказке: "Изрядно ощипанный, но не побежденный".

...

В тот момент, когда их новообретенный соратник возник на пороге, Энцилия со вспотевшим лбом осторожно водила ладонями вдоль лежащего на постели Юрая, на котором из всей одежды наблюдалось сейчас лишь обернутое вокруг причинного места полотенце. Водила, как это и принято у магов, не касаясь тела, но как можно ближе к коже. И водила уже в который раз. И вчера вечером ведь водила, сразу же после ухода Макса, и сегодня, уже выспавшись и на свежую голову...

Но нащупать поставленную на Юрая магическую метку ей так и не удавалось.

То, что ставил эту метку маг гораздо более сильный и опытный, сомнений не вызывало. И ведь не в первый раз уже такое повторялось! Сначала зачарованная дверь в павильоне князя Ренне, потом рана на заднице Зборовского... ладно, ладно, хорошо, пусть будет "на филейных частях" упомяутого барона! А теперь вот — метка, причем на обоих.

От сознания собственной беспомощности и неумелости хотелось швырять вещи и выть на луну, но молодая волшебница снова и снова безуспешно разыскивала злосчастную метку — ту, что напряженно тщилась откликнуться на идущий извне зов и выдать местонахождение Юрая. То, что такой знак стоит, причем на обоих ее товарищах, Энси заметила еще вчера. Наведенный ею морок приглушил тогда на время магический отклик от ее спутника, и пытающийся следить за ними маг — кто бы это ни был — пока что чувствовал только "клеймо" на Збровском, благополучно удалявшемся по Мейвену в направлении родных вильдорских берегов. И это, как раз, было хорошо.

Но постоянно заглушать метку на Юрае, не зная точно, где она расположена, и не имея возможности ее удалить.... Для этого приходилось укрывать пологом магической непроницаемости все его тело, да еще и постоянно подпитывать собственной магией. Которая была у волшебница отнюдь не беспредельной, между прочим! К тому же и кольцо Юрая... То самое, мифрильное, каких и не бывает вовсе, если верить тому, чему ее учили в Университете... Оно очень "нервно" реагировало то ли на саму метку, то ли на тянущийся к ней внешний зов, доводя своего хозяина до дрожи. Именно это и имела в виду Энцилия вчера вечером своим спутникам, когда сказала, что у них возникла проблема.

А как эту проблему решать, оставалось совершенно непонятным. Единственной надеждой был Макс, пообещавший — утро вечера мудренее — что-нибудь разузнать в городе. Именно поэтому Энцилия сразу же оставила свои магические изыскания и подняла глаза в напряженном ожидании, стоило лишь юному шевалье наконец появиться в дверах.

— Есть новости?

— О да, миледи, целых три. Одна плохая, вторая хорошая, ну а третья... В общем, решите сами.

— А если конкретно?

— Ну, первая — в том, что искать вас будут сейчас со всеми борзыми, "чисто конкретно", что называется. Поэтому настоятельно рекомендуется Эскуадор покинуть, не откладывая ни на час.

Лицо Макса, пока он излагал эту новость, оставалось серьезным и напряженым. Небрежным движением он вытер пот со лба, и Энцилия, воспользовавшись паузой, не преминула сделать то же самое.

— А новость вторая, — улыбнулся он, — заключается в том, что есть тут неподалеку одна местная, которая может эту вашу метку снять.

— Волшебница? — В голосе Энцилии отчетливо звучал скепсис. Юрай уже успел пересказать ей, со слов Зборовского, что никто из состоящих в асконской Гильдии Магов за такое не возьмется. И даже более того: без малейшего промедления сообщит куда надо.

— Да нет, — небрежно отмахнулся Макс, — знахарка и ведьма. Но, как рассказывают, с пониманием, и многих дипломированных магов за пояс заткнет. Когда раздухарится, конечно, — с сомнением в голосе продолжил он. — Говорят, такое у матушки Эстриги не всегда случается, а только под настроение. Но уж если к кому и стучаться, кроме магов, то только к ней.

— Так, с этим разобрались, — задумчиво протянула Энцилия, в чьем голосе неуверенность и надежда смешались, кажется, в совершенно равной пропорции. — Ну а третья новость?

— А третья новость, милорд и миледи, заключается в том, что не далее как с сегодняшнего утра пресловутое Белое Братство объявило охоту заодно и на вашего покорного слугу. За что он вам, естественно, премного благодарен!

После всего пережитого за последние часы шевалье просто не смог удержаться от ехидной шпильки в адрес своих собеседников. Но затем серьезно и почти обреченно договорил свою новость до конца:

— Из чего следует, высокоуважаемые, что уносить свои ноги и Эскуадора придется и мне. Причем, естественно, в одной компании с вами.

Глава 2.5. Бабушка в окошке

Во сыром бору на краю дорог,

Где барсук нору недорыл и сбёг,

Там, где правят жуть и полночный мрак,

Где трава пожухла и крут овраг,

Где ни конного и ни пешего,

Ни покойника и ни лешего,

Там, где тьма в ночи — хоть с ума сойти,

Где снуют сычи да неясыти

Где нейдёт со лба неминучий страх —

Там стоит изба о пяти углах.

А как первый угол — земля на вид,

А второй-то, утлый, водой залит,

Весь в прорехах третий — гуляй, сквозняк!

А четвертый светит, как столб огня,

Лишь коснись его — обратишься в дым,

Ну, а пятый вовсе как невидим.

В той избе живет Сыровей-бандит,

Он из года в год за тобой следит.

Пять стихий, пять знаков твоих путей

Примечает всяко рукой своей:

Что свершил, чего совершить не смог,

Где пахал, как вол, где поспать прилёг...

И промчатся годы твои, лихи —

У природы, вроде, лишь пять стихий,

Что ведут тебя вдоль пяти дорог.

А как выйдет время, настанет срок —

Сыровей сурово насупит бровь,

И сорвет покровы, и пустит кровь....

Он навеки твой успокоит страх

И развеет пò ветру бренный прах.

Пять судеб тебе — прошлогодний снег,

А шестой судьбе не бывать вовек.

Каждому овощу, как известно — свое время. К полудню неяркое, но настойчивое весеннее солнце успело разогнать утреннюю хмарь над улицами и площадями Эскуадора, но здесь, вдали от городских стен, лучам дневного светила все еще приходилось пробиваться сквозь ленивую дымку тумана, отчего окрестные пашни и луга казались чуть нереальными, словно бы нарисованными неуверенной рукой авкарелиста-любителя. Именно такими, влажно-размытыми, представлялись они сейчас Юраю-отшельнику из окна очередной наёмной кареты, уносящей их с Энцилией и вездесущим Максом подальше от асконской столицы

Столь же нереальными казались Юраю и все события последних двух дней. Поверить, что это происходит наяву, никак не удавалось; напротив, возникало отчаянное желание встряхнуть голову и проснуться. Потому, что лучше бы это оказалось сном — Арман свидетель, гораздо лучше!

Пока они с Владом Зборовским коротали дни в эскуадорском храме Тинктара, алхимику казалось, что смертельная опасность миновала. По крайней мере, для него лично. Можно было спокойно долечивать последствия вампирского укуса, гадать о загадочном цыганскоми пророчестве и ломать голову над тем, куда же теперь направляться дальше. Тем более, что со дня на день должна была появиться Энцилия, а разыскивать на Юге новую планету он с самого начала рассчитывал именно с ней. Но, начиная с памятной последней ночи в Палатах Исцеления, контроль за событиями начисто выпал из рук Юрая. Ситуация развивалась с обескураживающей быстротой, требуя такой же быстроты и от них самих, а перечень неотложных дел нарастал подобно снежному кому. Когда уж тут размышлять над картами звездного неба, если могущественное Белое Братство объявило на него охоту, да еще и пометило своей колдовской меткой, "чтобы лучше тебя видеть, внученька". А чем быстрее бежишь, тем скорее кончаются деньги — этого непреложного закона тоже пока еще никто не отменял, и очень скоро нанимать следующую карету им станет не по карману. Не говоря уже о его собственном мифрильном кольце, этом невозможном и непонятном кольце "мага вне закона", которое за последние сутки словно взбесилось, ежеминутно подавая какие-то странные сигналы...

Но надежда на благополучное разрешение хотя бы некоторых проблем еще сохранялась, и звалась та надежда нынче матушкой Эстригой. Ведь, если верить Максу и его неназванным знакомым в столице Асконского королевства, именно эта, мало кому известная, знахарка и ведьма могла отыскать и снять магический маяк, не будучи при этом обязанной местному сообществу магов ровным счетом ничем. Оставалась лишь самая малость: отыскать вышеуказанную ведьму на асконских равнинах и пустошах. Да еще и вопрос, согласится ли она помочь?

— Все, господа, приехали — молодой черноволосый кучер залихватски притормозил коней, после чего спрыгнул с козел и распахнул дверь кареты. — Дальше извольте пёхом, потому как мне за Вагран-реку дороги нет.

— Нам что же — туда, на другой берег? — Юрай с сомнением посмотрел на хлипкий дощатый мостик .

— Ну да, уважаемые. Пройдете по той стороне пол-лиги вниз вдоль берега, а как лес начнется — войдите в него и покричите погромче. Если тамошняя ведьма в настрое, она тут же откликнется и сама дальше направит.

— А если не в настрое? — дотошно переспросил подошедший тем временем Макс.

— Ну а если не в настрое, не обессудьте! — Возничий картинно развел руками, после чего снисходительно добавил:

— Да не извольте сомневаться, она у нас старушка приветливая, хотя и со странностями.

...

Ничто так не успокаивает, как неторопливая прогулка вдоль узенькой спокойной речки, столь же неторопливо утекающей вдаль по равнинному ландшафту. Грунтовая дорога, проходившая буквально в пяти шагах от берега, оказалась на удивление твердой и утоптанной, несмотря на исходившую от реки сырость. Троим путешественникам не составляло поэтому никакого труда шагать себе и шагать мимо начинающих уже зеленеть полей, тем более, что двигались они налегке. Немногие пожитки были заблаговременно оставлены в ближайшей деревне, где распорядительный и услужливый Макс сумел договориться о будущем ночлеге для всей троицы. И теперь можно было хоть на несколько мгновений позабыть обо всех заботах и треволнениях последних дней, с любопытством разглядывая окрестности.

По сравнению с гористым Энграмом и уж, тем более, с изобильным и плодородным Сормским графством, земли Асконы были гораздо более пустынными и сухими. Немногие невозделанные участки земли покрывала невзрачная, словно бы ободранная или общипанная кем-то трава, лишь иногда разбавленная низким кустарником. А когда впереди, наконец, показался обещанный извозчиком лес, Юрай разочарованно подумал, что у них в Медвежьем Углу такой лес и рощицей постеснялись бы назвать. Но какое-то скопление деревьев все-таки имело место быть. Поэтому все трое послушно дошагали до начала этого, с позвления сказать, леса и остановились на опушке.

— Эгей! Матушка Эстрига, эге-ей! — зычно выкрикнул Юрай. За десять лет своей деревенской жизни он успел познакомиться с лесными нравами гораздо лучше, чем благородный шевалье Леруа или столичная студентка Энцилия, а потому, не размышляя попусту, взял переговоры на себя.

Некоторое время ничего не происходило, и алхимик уже начал раздумывать, что будет лучше — покричать еще разок или же просто войти в лес и попытаться поискать жилище ведьмы самостоятельно. Но как раз в тот момент, когда он решился было попробовать заново выкликнуть ее имя, из глубины лесочка выскочил совершеннейший красавец — заяц ослепительно белого цвета. Длинноухий и длиннолапый зверек, задержавшись на мгновение перед людьми, сделал широкую петлю вокруг всей троицы, а потом снова вернулся к ближайшему дереву и поднял одну из передних лап, словно приглашая гостей следовать за ним.

— Ну что, пошли? — Юрай окинул спутников вопросительным взглядом.

— Пошли, — отозвался Макс, после чего скептически добавил вполголоса, как бы про себя. — Не угодить бы только в какую-нибудь бездонную нору...

К счастью, никакая нора или западня под ногами путешественников не разверзлась, и спустя несколько минут они уже стояли перед маленьким домиком ведьмы. Выросший в Конюховом Хуторе на бабкиных сказках Юрай простодушно ожидал увидеть что-то вроде покосившейся "избушки на курьих ножках", но лесное убежище ведьмы оказалось достаточно опрятным и ухоженным — одноэтажное строение с плетеными стенами, обмазанными глиной, которое пышной шапкой накрывала тростниковая крыша. Оно совершенно сливалось с окружащим пейзажем, и за сто шагов маленького домика было уже практически не различить за деревьями.

Доведя гостей до порога, красавец-беляк счел свою работу выполненной и тут же молниеносно исчез за деревьями. А Юрай, аккуратно постучавшись, приоткрыл дверь и жестом пригласил Энси и Макса заходить следом за ним внутрь.

— По добру ли, по здорову ли, уважаемая?

Почему-то именно такое, донельзя просторечное деревенское приветствие пришло на ум энграмскому посланнику в тот миг, когда он впервые увидел матушку Эстригу. Круглолицая и остроносая женшина преклонного возраста властно восседала за широким столом, широко расставив локти крепких мускулистых рук. На лице и ладонях асконской ведьмы были отчетливы заметны следы прожитых лет, все же остальное укрывал тяжелый халат неопределенного сине-коричневого,"сливового" цвета. Точно так же и волосы пожилой знахарки были старательно прибраны под темный платок, что в целом создавало спокойное и какое-то очень "домашнее" настроение. Но властность и проницательность во взгляде Эстриги были столь выразительны, что назвать ее старухой не посмел бы никто.

— И по добру, и по здорову, и по всем остальным местам впридачу. Заходи давай, чего встал на пороге? И друзей своих тоже заводи! — Вежливость и деликатность в разговоре к числу достоинств ведьмы явно не относились; впрочем, ценили ее люди не за это. — Присаживайтесь тут на лавке и выкладывайте, в чем беда-печаль ваша.

— Меченый я, видишь ли, матушка. В том и печаль моя, и беда, — по-простому, но достаточно резко ответил Юрай, пока его спутники заходили в дом и усаживались. — Бают люди, что ты колдовскую отметину снять можешь, да еще и Конклаву после этого не заложишь. А правду ли бают или напраслину, тебе виднее.

— Виднее, говоришь? Ну так встань и подойди поближе, гость дорогой, чтобы мне разглядеть как следует. А то я чтой-то к старости слаба глазами стала...

"Надо же, хоть и старая, а кокетничает!", — восхитился Юрай. Цепкие пронзительные глаза, мгновенно обыскивающие и оценивающие тебя со всех сторон, словно просвечивая насквозь, — это было самым первым, что обращало на себя внимание в облике асконской ведьмы. И поверить в слабость ее зрения он решительно не мог. Но всё же послушно подошел поближе и дал Эстриге возможность обойти себя со все сторон, внимательно разглядывая и, что его поначалу особенно удивило, обнюхивая. Хотя удивляться было, на самом деле, нечему: Юрай и сам долгие годы состоял в Медвежьем Углу знахарем и алхимиком, и собственный нос зачастую подсказывал ему гораздо больше, чем глаза или уши. Но с той поры произошло столько событий, что совсем недавние, если судить по календарю, времена казались уже чем-то безнадежно позабытым и нереальным.

Наконец, матушка Эстрига покончила со своими наблюдениями и, отойдя на несколько шагов назад, сокрушенно покачала головой.

— Да, парень, нехорошая на тебе метка стоит, недобрая, — голос ведьмы опустился почти до шепота. — Вся белая-заплесневелая, и злые люди тебе ее ставили.

— А где вы ее заметили, уважаемая Эстрига? — Энцилия хотя и поклялась себе сидеть молча и не вмешиваться, но профессиональное любопытство перевесило все остальные сображения. — Я же ведь повсюду искала...

— Так она повсюду и есть! — Ответ матушки Эстриги прозвучал сварливо, но с оттенком довольства собой. — Рассыпана сейчас по всему телу мелкой пудрой, а собираться в одном месте станет только, чтобы на зов откликнуться. Специально для таких вот, как ты, сильно учёных...

Молодая волшебница была уже готова вспылить, кинувшись грудью на защиту родного университета — благо кидаться было чем, и даже с избытком. Но сидевший рядом Макс спокойно и уверенно накрыл ее руку своей ладонью, подавая молчаливый знак: "Уймись!"

Хвала Арману, своевременная дружеская поддержка помогла Энси удержаться в рамках и не испортить отношений с той, на которую все трое возложили сейчас свои надежды.

— Скажите, матушка, а снять вы эту метку, рассыпанную, сможете?

— Снять-то сниму, конечно. И даже возьму с вас недорого, всего два серебряных герцога, — озабоченно проговорила Эстрига. — Но вот что потом с ней, окаянной, делать?

Ведьма снова подошла к оторопело молчавшему Юраю и пытливо заглянула ему в глаза, словно намереваясь о чем-то спросить. Затем ее лицо внезапно прояснилось, и женщина лихо прищелкнула пальцами обеих рук.

— Так! — Она перевела взгляд на Энцилию и Макса, сидевших на скамье и заинтересованно наблюдающих за всеми загадочными процедурами. — Вы двое! Там у входа бревно лежит поваленное, слева от крыльца. Пойдите-ка посидите на нем, свежим воздухом подышите, пока я здесь с этой плесенью разбираться буду.

Но, поймав разочарованный и почти обиженный взгляд молодой волшебницы, матушка Эстрига рассмеялась и совсем другим, мягким голосом добавила:

— Да ты не переживай, милая, самое главное не пропустишь. Обещаю.

Обещанному самому главному, впрочем, пока что предшествовало неглавное. К счастью, ни глотать сушеный крысиный хвост, ни опускать руки в крутой кипяток, ни даже раздеваться Юраю не пришлось, и какое-то время он спокойно сидел на лавке, пережидая, пока ведьма совершает свои приготовления в маленьком закутке за занавесью, где, судя по всему, у нее располагалась кухня. Сидел себе и молча оглядывался по сторонам.

Изнутри весь дом матушки Эстриги представлял собой одно большое помещение, из которого занавесками и ширмами были выгорожены несколько отдельных углов, причем за одной из занавесок периодически раздавалось невнятное шебуршение и мурчание. "Ну какая ж ведьма без кота?!", — понимающе улыбнулся про себя Юрай. В центральной же, свободной части комнаты, помимо того большого стола, за которым сидела хозяйка, встречая гостей, можно было заметить еще несколько низеньких столиков и большой шкаф, в котором мирно соседствовали глиняная посуда, затертые книги, бутыли причудливой формы и даже несколько мотков шерсти.

Один из маленьких столиков особенно бросился Юраю в глаза — может быть, из-за стоявшего на нем кувшина со свежесрезанными ветками деревьев: дуба, ясеня и еще каких-то незнакомых, которые в энграмских лесах не встречались. И если некоторые из эти веток только еще радовали глаз набухшими почками, то на других уже начали проклевываться молодые ярко-зеленые листки.

Именно такую ветку и выбрала вернувшаяся тем временем в залу деревенская знахарка. Повинуясь ее знаку, Юрай поднялся на ноги и сделал пару шагов вперед, на свободное пространство. Тогда пожилая ведьма сбрызнула выбранную веточку теплым пахучим настоем из принесенной с собой чаши и начала ходить кругами вокруг "меченого" алхимика, поглаживая его со всех сторон молодыми листочками и бормоча какие-то пришепетывания: "Сойди с руки, перейди на листки. Сойди с плеча, пока кровь горяча. Сойди с груди и назад не гляди..." При этом она постоянно поворачивала свою веточку, словно наматывая на нее невидимую паутину.

Наконец, на теле Юрая не осталось ни одного уголка, которого бы не коснулся бы тонкий и пахучий ясеневый прутик. Ведьма уже развернулась было к выходу, но внезапно передумала и пытливо заглянула энграмскому алхимику в глаза:

— Чужую отметину я с тебя, почитай, сняла. Да ведь не о том ты печалишься, соколик, не о том заботишься. А о чём, расказать не хочешь ли?

Голос был завораживающим и располагал к откровенности. К тому же, разом успокоившееся мифрильное кольцо на юраевом пальце откликнулось на эти слова приятным теплом, как бы советуя довериться асконской ведунье. И он ответил — коротко, скупыми рублеными словами, но как на духý:

— Неведомая звезда на юге. Знак Василиска. Шестая стихия.

— Вот даже как? — В глубине глаз матушки Эстриги что-то полыхнуло, и она на некоторое время замолчала, сосредоточенно размышляя. Юрай тоже решил ничего больше не добавлять, так что возникшую тишину нарушало только их дыхание да шуршащий где-то за занавеской кот. Потом Эстрига решительно выдохнула, словно приняв тяжелое решение, и чуть изменившимся голосом произнесла несколько коротких слов. После чего развернулась и решительно направилась к двери, жестом поманив его отправиться следом.

Снаружи, тем временем, туман уже полностью растаял, и сквозь деревья проглядывало послеобеденное солнце. Пригревшиеся и оживленно разговарившие до сих пор о чем-то Энцилия с Максом враз замолчали и поднялись, а матушка Эстрига в своем сливовом халате резко подняла руку, все еще не выпуская из нее той самой ясеневой ветки. Подняла — и издала странный клёкот, подобающий скорее не человеку, а птице: "Кья-кья-кья!" После чего жестом свободной руки призвала всех остальных молчать и не двигаться.

Ожидание продлилось недолго: не успело сердце отсчитать и пяти сотен ударов, как из поднебесья на руку ведьмы буквально упал молодой чеглок — серебристо-бурые крылья, грудка кольчужной раскраски и лицо, чем-то мимолетно напоминавшее саму матушку Эстригу: сварливый и недовольный взгяд, зоркие глаза, чуть загнутый книзу клюв... Только вот знаменитые чёрные птичьи "усы" в картину не вписывались — таких у хозяйки лесного домика отродясь не бывало.

Прощебетав еще несколько трелей на непонятном птичьем языке, асконская ведьма ласково погладила крылатого странника небес по голове, а затем с прощальным криком распахнула руки. И молодой чеглок вспорхнул обратно к облакам, унося с собой зажатую в когтях ясеневую ветвь далеко на север, в родные леса Вестенланда — куда он и возвращался сейчас после зимовки на теплых островах шахварского побережья.

Последовали его примеру и трое путешественников. От души поблагодарив матушку Эстригу и расплатившись, они тоже отправились на север, хотя и не столь далеко: до деревни в которой остались их пожитки и где они собирались заночевать, от памятного моста через Вагран было совсем недалеко, и вполне можно было успеть к ужину еще засветло.

Пока они размеренно шагали вдоль берега реки, Энцилия успела подробно расспросить Юрая о процедуре снятия метки и теперь молча переваривала этот рассказ, пытаясь совместить колдовство деревнской ведьмы со всем тем, что она успела узнать о магии в Университете и за время своей вильдорской практики. Что же касается Макса, то он был просто любопытен от природы ко всему новому и необычному, и пережитые за сегодняшний день переключения его изрядно воодушевили — теперь, когда все опасности и проблемы оставлены позади, а впереди поджидает увлекательная возможность выпить и закусить.

А в голове самого Юрая, размеренно двигавшегося вместе с двумя спутниками по дороге, неотвязно повторялась та самая последняя фраза, которую сказала ему матушка Эстрига, пока они оставались еще в избе:

"Придешь ко мне сегодня ночью. В полночь. Один."

...

Морковно-красное солнце едва успело коснуться своим краешком горизонта над неспокойными водами Сормского залива, когда молодая ещё, но уже неотступно приближавшаяся к среднему возрасту женщина в тёмно-корчневом платье неторопливо, но решительно поднялась по ступенькам крыльца и постучала висевшим здесь же молотком в парадную дверь скромного гостевого особняка, уютно расположившегося буквально в двух шагах от набережной Мейвена и принадлежавшего эскуадорской короне. Платье благородной донны было изысканным, но неброским и строгого покроя, слегка напоминая военную форму. Что-то бойцовское наблюдалось и в облике самой женщины — невысокой, коренастой и крепко сбитой, с властным и чуть угрюмым выражением лица. И было отчетливо заметно, что ждать она не привыкла. По крайней мере, у этих дверей.

Похоже, что и открывшая входную дверь горничная нисколько не сомневалась в праве благородной донны посещать нынешнего хозяина или, точнее, постояльца особняка в любое время дня и ночи. Почтительно склонившись, она лишь сообщила посетительнице, где того разыскивать:

— Их сиятельство cейчас в салоне, на клавесине играть изволят.

Последнее, впрочем, можно было и не уточнять: неуверенные, спотыкающиеся звуки, издаваемые несчастным инструментом, были отчетливо слышны даже в прихожей. Кажется, его сиятельство пытался изобразить сейчас простенькую народую песенку, типа "У жреца была собака", но даже эта незатейливая мелодия удавалась ему с трудом.

— Совершенствуетесь в исполнительском мастерстве, милорд? — язвительно начала было свой вопрос женщина, входя в салон, но тут же прикусила губу: дон Сальве сидел вовсе не за клавесином, а уютном кресле у противоположной стены. И нажимал на клавиши не пальцами, а магическим усилием.

— Ах нет, что вы, прекрасная Мадлейн! Всего лишь практикуюсь в управлении силами и потоками. Видите ли, драгоценная моя, — развел он руками, — если не поддерживать себя в форме регулярными упражнениями, магическая техника очень быстро... Ну, как бы это вам сказать?

Волшебник запнулся на мгновение, подыскивая наиболее точную формулировку с привычной дотошностью, доходящей порой до занудства.

— Магическая техника... Вы знаете, без должного и регулярного употребления она не то, чтобы забывается, а скорее застывает. Или, лучше сказать, деревенеет?

Он слегка причмокнул губами, словно пробуя каждое из этих слов на вкус.

— Проще говоря, когда отвыкаешь, то даже на самое примитивное заклинание вместо одной минуты может уйти уже все пять. А в жизни бывают такие моменты, когда ваша судьба решается за один удар сердца, если не быстрее — вы же и сами это хорошо знаете. Вот и тренируюсь помаленьку каждый день. Или что прикажете делать, ждать у моря погоды? Я, кажется, только этим и занимаюсь уже которую неделю...

Вачи Сальве с упреком посмотрел на свою гостью.

— Помнится, одна очаровательная и очень уверенная в себе дама обещала мне высочайшую аудиенцию сразу же по приезде в Эскуадор. Или я что-то путаю?

— Я искренне сожалею, — слегка потупила голову донна Мадлейн, — но последний вояж Его Величества неожиданно затянулся.

"Вояжами" на лукавом языке царедворцев Эскуадора назывались пьяные загулы с актрисами и танцовщицами, в которые его величество Франсиско I имел обыкновение уходить с завидной регулярностью, за что и получил в народе прозвание "весёлый король". Впрочем, простонародью подобные нравы пришлись весьма по душе, лишь прибавляя монарху любви и обожания со стороны поданных. Но серьёзным государевым людям, включая донну Мадлейн и ее высокого покровителя, эти манеры Его Величества не прибавляли ничего, кроме лишних забот и головной боли.

— Поверьте, любезный мой лорд Сальве, всё свершится в надлежащее время, причем в самом же недалеком будущем: вас обязательно примет не только король, но и Его Святейшество.

И в самом деле, получить вожделенный и обещанный энграмскому перебежчику герцогский титул из королевских рук Вачи Сальве мог только в том случае, если они сумеют договориться с верховным жрецом Армана. А его святейшство Верлозар был, по слухам, фигурой очень и очень непростой, об чем можно было судить даже по тому рискованному заданию, которое они с доном Рамирешем предполагали поручить самому Сальве. Ведь магия в храме — дело до сих пор в Круге Земель неслыханное, к тому же обещавшее вызвать изрядное неудовольствие со стороны главного чародея королевства, небезызвестного дона Саонегру.

Но выбирать лорду Сальве было не из чего. После скандальной отставки с поста главы Обсерватории и верховного мага Энграма его прозябание в Эгедвереше было не более чем почетной ссылкой, да и прилагавшегося к утраченному посту именования "ваше сиятельство" Вачи удостаивался теперь только здесь, в Эскуадоре. Причем не столько из уважения к былым заслугам удостаивался, сколько авансом, и энграмский волшебник это прекрасно понимал. А если чего и не допонял бы, так всесильный дон Рамиреш еще раз доходчиво объяснит — при помощи плетей, дыбы, иголок под ногти и всех остальных подвластных ему средств убеждения.

— Знаете, милорд, — прервала женщина его размышления, заполнившие затянувшуюся до неприличия паузу в разговоре, — у меня есть для вас новость, и притом весьма интригующая. Как вы думаете, кто вчера навестил Эскуадор с краткосрочным визитом, не продлившимся и суток?

— Тушè, Мадлейн, вы меня действительно заинтриговали! — Сальве склонил на мгновение голову; то ли почтительно, то ли покорно. — И кто же? Правитель Тао Цзы, король Венцеслав или, может быть, даже лично сам император Вестенланда?

— Ну, зачем же ходить так далеко и высоко... Всего-лишь одна ваша "хорошая знакомая" (госпожа Мадлейн отчетливо выделила издевательской интонацией последние два слова): некая леди д'Эрве.

— Да вы что такое говорите, донна, действительно Энцилия? Эта, эта... жалкая выскочка и шлюшка? — Подавить вспышку гнева бывшему Верховному Магу энграмского княжества все-таки удалось, но с очень большим трудом. Ведь именно упомянутое "юное дарование", прибывшее в Вильдор на практику и первым делом умудрившееся забраться в постель к великому князю, и было самой большой занозой из тех, что остались в его душе после отъезда из Энграма. Именно ее винил он сегодня во всех своих теперешних бедах.

Обвинения эти были, строго говоря, совершенно безосновательными: молодая выпускница Университета приехала в столицу энграмского княжества ровно через две недели после того, как опальный лорд Сальве её покинул. Но спокон веков не встречалось еще в Круге Земель такого гнева и таких обвинений, которые были бы абсолютно обоснованными и неоспоримыми. Кто-то же должен быть виноватым, в конце концов?! Так почему бы и не эта выскочка-интригантка?

Раздражение обиженного судьбой мага, впрочем, отхлынуло столь же стремительно, как и возник. К следующей фразе голос лорда Сальве звучал уже едва ли не холоднее, чем льды самых высоких вершин северного Свейна:

— И что она здесь забыла?

— А вот это, как раз, очень хотелось бы знать. И причем не только мне... — Донна Мадлейн многозначительно помолчала. — Якобы приехала навестить двух раненых энграмцев из ближайшего окружения князя Ренне. Которые, по случаю, находились на излечении в здешнем храме Тинктара. И так шустро навестила, представьте себе, что к исходу того же дня все трое дружно упорхнули обратно в Вильдор.

— Вы можете предположить, почему? Или, правильнее даже спросить, зачем?

— Не вполне, и в этом как раз и состоит наибольшая неприятность. Что-то агенты Великого Князя явно затевают. Причем непосредственно здесь, под самым носом у службы Охраны Короны.

Молодая женщина несколько раз нервно прошлась взад-вперед по салону, после чего снова повернулась к собеседнику.

— Предполагается, что это не последний ее визит в наши края.

— И тогда?

— А вот тогда, дорогой мой лорд Сальве, я и те люди, которых я представляю, искренне надеются, что вы сможете заняться ею лично. Как могущественный маг, как преданный королю дворянин и как лицо, имеющее личную заинтересованность в том, чтобы исчерпывающим образом разобраться с этой агенткой Вильдора.

— Хм-м-м... — в глазах Вачи промелькнули маслянистые искорки. — А как мужчина?

— О чем речь, ваше сиятельство! Как мужчина вы вполне заслуживаете, чтобы вами занялась я сама, и причем немедленно. — И она потянула ему затянутую в перчатку руку. — Идемте же.

У дверей малой гостиной, в которой обычно проходили их интимные часы, лорд Сальве остановился, почтительно пропуская даму вперед. А, войдя следом и аккуратно заперев дверь на ключ, резко повернулся лицом к своей донне. Как раз вовремя, чтобы получить увесистую пощечину сначала по левой щеке, распахнутой ладонью, а потом — по правой, тыльной стороной все той же крепкой тренированой ладони.

— За что, госпожа? — радостно улыбаясь, простонал маг.

— А ни за что. Просто так, для разминки. Потому, что мне этого захотелось, — ответ Мадлейн прозвучал презрительно и высокомерно, без малейшего следа той почтительности, которую она демонстрировала еще пять минут назад в музыкальном салоне. Здесь, в этих четырех стенах, их связывали совсем иные отношения... Нет, то есть связывать она его тоже иногда связывала, но сегодня у госпожи было, пожалуй, несколько другое настроение:

— На колени! Руки быстренько за спину, сцепил в замок, и резво начал вылизывать мне туфли, — она чуть приподняла подол своего платья, полностью открывая изящные, хотя и несколько тяжеловесные полуботинки на едва заметном каблуке. — Не напортачишь — так уж и быть, позволю полизать и повыше. Ну а нет, пеняй на себя.

И его сиятельство Вачи Сальве, некогда верховный маг великого княжества Энграм, могущественный волшебник и умудренный опытом придворный, со счастливой улыбкой и сладострастными вздохами принялся послушно лизать запорошенную уличной пылью обувь своей госпожи. Не оставляя и тени сомнения в том, что до завтрашнего утра ни его, ни донну Мадлейн мысли о промелькнувшей на асконском горизонте и тут же загадочно исчезнувшей Энцилии, она же леди д'Эрве, уже не побеспокоят.

Глава 2.6. У шеста

Не проложили еще в Круге Земель такой дороги, которую можно было бы пройти дважды.

С каждой прожитой минутой ты меняешься, и в неменьшей степени меняется окружающая тебя реальность. Времена суток и времена года, положение звезд на небе и направление ветра — все в этом мире преходяще, и в следующий раз тот же самый, казалось бы, путь ты прошагаешь уже по совсем другой тропе и другими ногами. Придорожное дерево, у которого когда-то остановился отдохнуть, окажется обрушено недавней бурей. Выбоину, где вчера застряла твоя ступня, сегодня покроет лепешка коровьего навоза, да такая, что не грех и дальней стороной обойти. А стражники на знакомой заставе не преминут взыскать за проход изрядно бòльшую мзду, чем всего лишь год назад: сотворить страну, в которой бы налоги и сборы хоть когда-нибудь снижались, не под силу даже богам.

Да, Юрай шел сейчас вдоль речного русла той же самой дорогой, по которой он один раз уже бодро прошагал не далее как сегодня днем, в веселой компании энграмской волшебницы и сормского... Раздолбая при титуле — иначе, наверное, Макса было и не определить. Но тогда, увлеченный разговором, Юрай не особенно глазел по сторонам. Его взгляд был устремлен прямо вперед, к далекой прибрежной рощице, где они надеялись отыскать домик матушки Эстриги.

Теперь же, в заполненном ночной тишиной одиночестве и под высоким весенним небом, подсвеченным склоняющейся к горизонту молодой луной, здешние окрестности выглядели совсем по-другому. Или, может быть, сказывалась накопившаяся усталость? За дни прозябания на храмовой больничной койке Отшельник изрядно поотвык от продолжительных прогулок пешком, и по второму разу протопать те полторы лиги, что отделяли избушку лесной ведьмы от ближайшей деревни, оказалось вовсе не таким уж простым делом: ноги с непривычки гудели и настоятельно просили отдыха. Но жгучий интерес настойчиво гнал Юрая всё дальше и дальше вперед.

— И всё-таки: ты хорошо подумал, начальник? — в последний раз спросила его Энцилия часом раньше, пока он одевался к выходу. — На дворе темень непроглядная, места незнакомые, да и лихие люди ненароком побеспокоить могут... Ведь магическую метку Эстрига с тебя сняла — ну так и спасибо ей за это, пусть Братство теперь за Владом попусту гоняется.

Волшебница озабоченно вздохнула: как там Зборовский? Лечебное действие ее "неправильных" заклинаний, наспех придуманных в лечебных палатах эскуадорского храма, уже наверняка подошло к концу. И о том, как себя чувствует себя сейчас барон, даже и думать не хотелось. Но делать нечего: служба есть служба, и порученное великим князем задание еще никто не отменял. А вот насколько вписывается в то задание назначенное на полночь повторное рандеву Юрая с асконской ведьмой, оставалось для Энцилии пока что неясным. И она переспросила еще раз:

— Нет, ну ты точно уверен? Может, оно тебе все-таки не надо?

— Надо, Энси, надо! — В дальнейшие объяснения Юрай решил пока что не вдаваться, ограничившись лишь короткой фразой, которая должна была развеять страхи его соратницы. — Дайлу я беру с собой, так что от лихих людей при случае отобьюсь: здесь, в конце концов, деревня, а не столица.

Дайла... Это имя он дал когда-то свому купленному в Фанхольме мечу — в память о бедной девчушке, насмерть задавленной на дороге загулявшими баронетами. Погибшей едва ли не у него на глазах всё там же, в шахтерском городке у подножия Свейнских гор. Там, где они со Зборовским встретились с эльфийской девой Вайниэль и отыскали смертельно ядовитый Шестой Металл. На далеком и холодном Севере... Ну да что об этом сейчас вспоминать?

И бывший алхимик решительно поднялся на ноги:

— Не скучайте тут без меня. Ну, пока!

...

За то, что их стремительное бегство из Батау обошлось без материальных потерь, стоило снова и еще один лишний раз поблагодарить Влада Зборовского. Раненный в самое чувствительное место барон не только смог вызвать на помощь валькирию, но и предусмотрительно попросил ее прихватить с собой всю поклажу из гостиницы. Благо для такой сверхсущности, как Танненхильд, прицельно вытянуть из комнаты телепортом их немногие пожитки на расстоянии в сотню шагов было делом недолгим и несложным.

— Да уж, — подумал Юрай, размеренно переставляя ноги по ночному тракту вдоль маленькой асконской речушки, — ни одному из смертных такое точно не по силам. Даже пяти старейшинам Конклава Магов, вместе взятым.

К сожалению, в дальнейшем на помощь Танненхильд рассчитывать не приходилось, будь она хоть трижды Олбеорнсдоттир: с бароном небесная дева уже расплатилась сполна, а большего она, собственно, никогда и никому из них не обещала. Подобные "клавесины в кустах" если и встречаются, то лишь раз в жизни, и поэтому со всеми наиболее ценными вещами Юрай старался теперь не расставаться. А уж в особенности — с теми артефактами, которые могли оказаться нужны для поиска и воплощения шестой стихии. Вот и сейчас, помимо меча добротной гномской выделки, при нем были почти все накопившиеся за время их со Зборовским путешествия "забавные безделушки".

Полученная от монахов Островского Скита двухцветная армитинка с "выявителем предназначения", подвешенная на цепочке из чередующихся золотых и сереряных звеньев — она уютно устроилась на груди под рубахой, слегка болтаясь из строны в сторону при быстрой ходьбе. А мифрильное кольцо, сплетенное из волос валькирии и пресуществленное в легендарный эльфийский металл девой Вайниэль на склонах Эльбенборка, навсегда поселилось на указательном пальце правой руки. И только бестящий шарик, в который батавскому мастеру-стеклодуву удалсь наглухо запаять шарик пресловутой "ртути", оставался пока что в деревне под бдительным оком Энцилии.

Уже три артефакта... Интересненько. А для полного воплощения шестой стихии их что, потребуется шесть? Надо будет как-нибудь обстоятельно поразмышлять на досуге. Да еще и с Энцилией посоветоваться. Впрочем, это дело будущего, пока что время терпит.

Но, возвращаясь в кольцу... Так уж получилось. что за все дни после бегства из Батау Юрай ещё ни разу не пытался заняться магией. Поначалу надо было приходить в себя после подлого вампирского укуса от щедрот загадочной герцогини. Потом — игра в салочки с наёмными убийцами... Ну, а в последние дни его магическое кольцо словно взбеленилось, реагируя на поставленную Белым Братством метку. Тоже из всех сил старалось не позволить себя обнаружить, наверное.

Зато теперь, после того, как в чутких руках матушки Эстриги эта магическая метка благополучно перекочевала на ясеневый прутик и теперь с каждым взмахом крыльев призванного ведуньей перелетного птаха уносилась все дальше и дальше на север, можно было и поупражняться в магическом искусстве. Тем более, что мифрильное кольцо просто-таки рвалось в бой, ласковым теплом отдаваясь в руке и словно приглашая потоки стихий на веселый хоровод все те долгие минуты, пока Юрай размеренно и неуклонно сокращал расстояние, отделявшее его от жилища ведьмы.

Молодая луна в этому времени уже успела спрятаться за горизонтом, и поэтому первой мыслью, пришедшей в голову неопытному волшебнику, было наколдовать себе источник света. Но сказано — еще не сделано. Заклинание "сияющего потока" казалось совсем несложным, по крайне мере в устах наставлявшей его в магических искусствах Энцилии, и сама она создавала магический свет без малейшего труда. Тем не менее, даваться в руки неторопливо шагающему по асконской равнине Юраю это заклинание сейчас явно не желало.

— Люцеат эйнос, хокк! — повторил он еще раз, изо всех сил концентрируя внимание и волю.

И опять — никакого результата, как об стенку лбом.

Может быть, не "люцеат", а "люциант"? Или не "эйнос", а "эис"? Или вовсе даже "хабеат люцис"?

Успевший в далекой юности познать лишь первые азы волшебствования, а после этого уже трижды лишавшийся магического дара энграмский алхимик одну за другой перебирал все мыслимые варианты формулы на "лингва магика", собирая к себе в кольцо потоки стихий в самых разных сочетаниях, но как была вокруг него сплошная темнота, так и оставалась. Несмотря на все усилия и старания.

От злости и безысходности хотелось кусать локти, если не вообще повеситься. Ну отчего же я такой бездарь, просвети Арман?!

Но бог-светоносец приходить на помощь решительно не желал. Или, может, просто час был неподходящий, посреди темной ночи-то? Это ведь вроде как тинктарово время...

И в тот момент, когда незадачливый волшебник уже вконец отчаялся, решение проблемы совершенно неожиданно, каким-то дуриком кинулось ему в голову:

— Какого лешего, в конце концов?! Тебе шашечки нужно или ехать?

Если уж сотворить источник света никак не получается, то отчего бы не попробовать наколдовать себе умение видеть в темноте?! Способны же на это кошки и совы, причем безо всякой магии... И тогда, заново сосредоточившись на потоках стихий Огня и Земли, Юрай устремил ищущий взгляд далеко вперед и едва слышно прошептал: "Визио нокто финстере, хокк!"...

... чтобы сразу же увидеть в просветлившейся дрожащим зеленоватым сиянием прежней темноте близкую рощицу и чуть дальше, в глубине за деревьями, приглушенные огоньки в окнах маленького домика матушки Эстриги. Кажется, его там действительно ждали.

...

Нет в Шахваристане лучшего времени года, чем прибывающая весна. Стоит молодому солнцу хоть немного отогреть смерзшуюся за холодные и ветреные зимние месяцы почву, как та буквально вскипает изобилием красок и ароматов. Еще вчера разбросанные посреди песков валуны безжизненно встречали рассвет наросшим за ночь инеем, а сегодня из-под земли уже стремительно пробиваются первые пятнышки подснежников, примулы, нарциссов. И не успеваешь оглянуться, как им на пятки наступает новая пышная волна цветения: лютики, маки, ирисы... Вспыхивают лепестками сиреневых и оранжево-желтых соцветий неуклюжие колючие кактусы, высыпает густой икрой красных и белых бутонов низко стелющаяся по полям вербена, да и на кустах журавельника тоже в одночасье распускаются бледно-лиловые бутоны.

Коротка и быстротечна весна в пустыне, и поэтому каждое растение отчаянно торопится прокричать живой природе свой призыв: "Приди же и опыли меня для новых поколений! Я проснулось, наконец, я хочу жить и цвести — опять и снова!" И тогда казавшиеся еще вчера однообразно-унылыми и донельзя скучными в своих желтоватых или ржаво-бурых одеяниях равнины в считанные мгновения оборачиваются вдруг нарядным многоцветьем и буйством форм и красок, услаждая и радуя глаз.

Но всё это — только днём. Зато ночь весенней пустыни отдана запахам, и некоронованная царица южной темноты, душистая фиалка, снова дурманит тебе во мраке голову пряными флюидами, растворенными в легком и ласковом полуночном ветре. Аромат её цветения душен и назойлив, неистребим и незабываем; он лишает разум покоя и ввергает в непрочный зыбкий сон, наскозь пропитанный двусмысленными намёками и чувственными иносказаниями.

Рафхату бен Эльму, однако же, сегодня ночью было совсем не до порочных сладких снов. Сказать, что верховный маг халифата оказался сильно озадачен посланием, пришедшим из Хеертона, значило бы сильно приуменьшить действительное состояние вещей — хотя в письме Филофея, ректора единственного на весь Круг Земель императорского Университета Магии, формально и не содержалось ничего особенного. Короткий текст, который Рахфат прочел сегодня незадолго до заката на отполированной до блеска медной поверхности магического "Окна эфирных посланий", скупым языком извещал, что прибытие ректора в Шахвар задерживается на неопределенный срок в связи с легким простудным недомоганием, о чем сам Филофей искренне и глубоко сожалеет. Однако необходимость подобного визита, как счел необходимым пояснить его превосходительство, не только не отпала, но даже усугубилась и приобрела неотложный характер. В связи с чем он и намерен посетить столицу халифата так скоро, как только ему это позволит состояние здоровья.

— Да неужели? — скептически подумал тогда Рафхат. — И больше тебе, уважаемый ректор, сказать нечего?

Не секрет: то, о чем человек умалчивает, способно поведать о нем гораздо больше, чем то, что он произносит вслух. Надо только суметь правильно расслышать чужое молчание. Именно этому занятию и предавался сейчас в глубокой ночи старый и опытный "лис пустыни", как многие за глаза называли верховного мага .

— Что-то там, в Хеертоне, у старого кобеля не сложилось...

О похотливости ректора и его привычке пользоваться постельными услугами нерадивых студентов и студенток ходили легенды, но к сегодняшней проблеме это явно не имело никакого отношения. Похоже, что где-то рассыпались его сложно скроенные планы. Обломал себе на чем-то зубы многоопытный вестенландский интриган.

Ход мыслей Рафхата вдруг споткнулся, обнаружив легкую неточность в формулировке.

— На чем-то... Или на ком-то?

Да-да, вот так было точнее. Оставалось только понять, что за планы строит сегодня старина Филофей и почему это они вдруг расстроились. Ну, и самое главное, конечно: какая роль в этих планах отведена ему самому? И будет ли ему с тех планов, как говорят торговцы на столичном базаре, "польза и удовольствие"? Причем не только ему, Рафхату, верховному магу халифата Шахваристан, но более того — самому халифу и той стране, которой магистр бен Эльм имеет честь служить.

Вот именно так и никак иначе, ибо служение Отечетву — это высокая честь, а не "польза и удовольствие"! Так что хитроумные планы и намерения Филофея могут пока и подождать.

И в этой мысли могущественный маг обрёл, наконец, управу на свою бессонницу: уже через минуту тишину его спальни нарушало лишь легкое похрапывание.

...

— Вот не спится же бабке, — с легким раздражением подумал Юрай, по второму разу за сегодняшние сутки поднимаясь на крыльцо маленького опрятного дома, уютно укрывшегося среди деревьев.

Но делать нечего: если имелась хоть малейшая надежда узнать что-нибудь о шестой планете небосвода или, по крайней мере, о таинственном астральном знаке Василиска, то упускать ее не следовало ни в коем случае. И энграмский странник, тяжело вздохнув, постучался во входную дверь. После чего, выдержав едва ли мгновение, решительно эту дверь распахнул...

Причем распахнул, как выяснилось, в первую очередь для того, чтобы в изумлении застыть на пороге.

Комнату ведьмы освещали сейчас только две невзрачные свечи, одиноко горевшие у окон по обеим противоположным сторонам помещения. Свет их был неярок и с трудом развеивал ночную тьму, но действие "совиного глаза" — так назвал Юрай свое только что придуманное заклинание — пока еще сохранялось, и в подрагивающем зеленоватом свечении он мог вполне отчетливо разглядеть как обстановку помещения, так и спокойно сидящую в кресле у стола женщину.

Убранство комнаты осталось тем же, что и днем: несколько маленьких столиков вокруг большого, и рядом — знакомый шкаф с витриной. Хотя на висевшую на стене картину Юрай прежде особенного внимания не обратил. А зря, к ней стоило приглядеться повнимательнее: на белом листе грубыми штрихами (уголь? черный карандаш?) был очень выпукло и образно очерчен разбойничьего вида мужик — волосатый, небритый и с топором за поясом. Сейчас, обрамленный тенями от шкафа и прочей мебели в неровном колеблющемся свете, этот ушкуйник впечатлял гораздо сильнее, чем при дневном свете. Да и сова, раскинувшая крылья у него над плечом, тоже. Но, если не считать "ожившей" и заигравшей в полутьме картины, в комнате со времени прошлого посещения не изменилось, казалось бы, ровным счетом ничего. Зато хозяйка...

Вальяжно раскинувшаяся в кресле женщина была похожа на прежнюю бабку-знахарку не более, чем орел на воробья. Длинное черное платье со стоячим воротником, пусть даже и наглухо застегнутое, отчетливо обрисовывало пышную грудь немолодой, но прекрасно сохранившейся... дамы, иначе и не скажешь. А столь же длинные волосы спокойно струились по плечам, доходя едва ли не до локтей незнакомки. На пальцах ее красовались несколько массивных серебряных перстней, а кулон с фигуркой глазастой ночной хищницы — совы — уютно угнездился в ложбинке бюста. И только властность и мудрость во взгляде женщины оставались всё теми же, что и у похожей на клушу деревенской ведьмы, которая несколько часов тому назад снимала с него магическую метку Белого братства.

— Э-э-э... Донна Эстрига?

Интонацию этого приветствия-вопроса Юрай сумел выстроить очень точно и двусмысленно: не то "Вы ли это, уважаемая?", не то "Когда с ней можно будет встретиться?" — понимай как хочешь. Но уж на роль "матушки" нынешняя обитательница маленького лесного домика никак не годилась, поэтому-то он и выбрал вежливое и безличное обращение, принятое в Асконе:

— Э-э-э... Донна Эстрига?

— Она, она самая, — рассмеялась дама низким грудным смехом, от которого у Отшельника почему-то вдруг отчетливо ёкнуло ниже пояса. — Других не держим.

— Но...

Юрай запнулся, пытаясь облечь в подходящие к случаю слова свою озадаченность.

— Почему же тогда раньше, днём... Это магия?

— Да нет же, — ведьма явно забавлялась недоумением гостя. Впрочем, судя по всему, именно на такой эффект она и рассчитывала. — Никакого волшебства, только мыло и расчёска!

Широким царственным жестом обитательница лесной избушки указала своему ночному посетителю на соседнее кресло.

— Присаживайтесь, достопочтенный, и устраивайтесь поудобнее! Боюсь, разговор у нас коротким не получится. Может быть, вина?

— Да, неплохо бы, наверное, — ошарашенно ответил Юрай, сняв куртку и наконец-то расслабив изрядно подуставшие ноги. — Но все-таки, уважаемая: к чему был тогда этот дневной маскарад?

— К чему, спрашиваете? Да к тому, что негоже гусям в корыто бриллианты крошить. — Улыбка пожилой дамы как-то разом потухла и обрела горечь, подобно плохо засоленному огурцу. — Для местных вполне сойдет матушка Эстрига, большего им и не надо.

Ведьма обреченно вздохнула.

— Но давайте все-таки поговорим о вас, мой энграмский скиталец, — продолжила она после короткой паузы, ставя на стол кувшин с вином и два изящных серебряных кубка, украшенных по ободу узорными поясками причудливого чернения. — О вас и о вашем предназначении. Помнится, кто-то упоминал сегодня о знаке Василиска?

— Было такое дело. Цыганка нагадала однажды...

Юрай на мгновение прикрыл глаза, вспоминая давний вечер в Тремпеле и тогдашнее загадочное пророчество.

— Прямо-таки простая цыганка, на деревенском базаре? Вы шутите.

— Ну хорошо, не простая, — он улыбнулся, поневоле поддаваясь обаянию хозяйки. — Это была их цыганская баронесса, причем даже она нагадала этого вашего Василиска лишь с третьей попытки. И обошлось мне это в полновесный золотой "государь", между прочим!

— Неужели только с третьей? — игриво стрельнула глазами донна Эстрига. — А чем же две предыдущие нехороши были?

В конце концов, под легкими уколами наводящих вопросов Юраю пришлось выложить все, до единой, подробности разговора с главой цыганской общины: сначала гадание по руке, потом на хрустальным шаре и, наконец, историю с картами Щекора. Чуть напрягши память, он даже смог полностью воспроизвести тогдашний расклад на столе. Но понимания это не прибавляло.

— Нет, нет и еще раз нет! Делайте со мной что хотите, уважаемая донна, но солнцекруг досконально известен всем и каждому. Шестьсот двадцать пять раз астрономами и астрологами вдоль и поперек пересмотрен, уж поверьте. И созвездий в нем как было, так и есть — ровно десять, ни единым больше.

По мере своего рассказа Юрай заметно разгорячился, чему явно способствовал немалый градус предложенного хозяйкой напитка. Да и лукавые повадки самой ведьмы, каким-то образом обернувшейся из затрапезной старушки в интересную моложавую даму, уводили сейчас его мысли в другом, совершенно уже неожиданном направлении. Впрочем, не столь уж и неожиданном, если призадуматься: о том, что не бывает некрасивых женщин, а бывает только мало выпивки, доподлинно и по собственному опыту знает любой мужик.

— Ну, как сказать, — нерешительно протянула женщина, доверительно склоняясь к гостю и накрывая его ладонь своей. — Вы же сами хорошо знаете, Юрай... Я позволю себе называть вас просто по имени? Хотя бы в силу своего достаточно почтенного возраста...

Вот только этого мне еще сейчас не хватало!

Он резко встряхнул голову, пытаясь отогнать прочь подступившее невесть откуда плотское желание. Эстрига же тем временем продолжала размышлять вслух, при этом не прекращая нежно поглаживать мужчину по руке. Совмещала, так сказать, приятное с полезным.

— Так вот послушайте старую ведьму: есть в Круге Земель истины общеизвестные. Доступые всем и каждому. Но наряду с ними...

Она чуть помедлила, подбирая слова .

— Наряду с ними существует еще и мудрость сокровенная, открытая лишь немногим. Избранным. Достойным. А прежде всего, твердым в разуме и чистым душой.

Обе свечи в комнате на мгновение вспыхнули ярче, словно подтверждая слова хозяйки.

— Ибо если выплавлять металл возьмется невежда, — продолжала донна Эстрига, — то пламя в его руках не сможет породить ничего, кроме пожара. Не говоря уже о подлецах, для которых любой огонь только для поджога богами человеку и ниспослан.

Она снова коротко вздохнула, на мгновение потупив при этом голову.

— И пусть открытое мне знание и невелико, но даже им я могу поделиться только лишь с теми, кто его достоин и применит только во благо. А вот насколько это относится к вам, мой нежданный, но давно предсказанный гость...

Женщина пристально заглянула Юраю в глаза.

— Многое в вашей судьбе и предназначении я уже сумела прочитать сегодня днем. Да и то, что откровенности вашей положен предел, тоже понимаю и принимаю: есть вещи, о которых вы рассказать просто не вправе.

— Не смею с вами спорить, моя госпожа. Но...

— А вот это пресловутое "но" заключается в том, что все-таки необходимо провести еще одно, последнее испытание. Вы позволите?

Легким движением кистей рук вверх дама предложила Юраю подняться. А пока тот неторопливо вставал, напрягая уставшие от недавней ходьбы ноги и отрывал от сиденья пригревшуюся в уютном кресле задницу... Затраченного на это времени синьоре Эстриге вполне хватило для того, чтобы проворно расстегнуть несколько пуговок на своем платье и развести руками широко в стороны края образовавшейся щели. Верхние и нижние пуговицы при этом оставались застегутыми, и взгляду оторопевшего Юрая представились две белеющие полусферы — полные и налитые груди никогда не рожавшей женщины, — обрамленные овальным вырезом черного бархата.

— Смотреть сюда! — Голос ведьмы стал низким, властным и чуть хрипловатым от подступившей похоти, которая, судя по всему, обуревала не только энграмского волшебника, но также и его ну очень гостеприимную хозяйку. — Смотреть мне на грудь, не отрываясь!

Что ни говори, но подчиниться такому приказу — одно удовольствие, хотя тот и был явно излишним. Отвести свой взляд от столь великолепного зрелища изголодавшийся за долгие месяцы путешествия по женскому вниманию Юрай в любом случае не сумел бы, даже очень постаравшись. Его глаза словно приклеились намертво к маленьким темно-красным бусинкам по центру роскошных полушарий, белеющих в похожем на семя чечевицы проеме черного платья Эстриги. Волшебник смотрел сейчас только на них — и поэтому не смог увидеть глазами, но только лишь почувствовал, как крепкие и умелые женские пальцы расстегивают ему где-то там, внизу, штаны, а потом крепко охватывают и начинают решительно поглаживать получившее свободу и неудержимо, подобно "ваньке-встаньке", взметнувшееся вверх мужское естество.

Хотя закончилось все на удивление быстро — недолго музыка играла, недолго гоблин танцевал. Руки синьоры Эстриги были ласковы и опытны, а продлевать мужчине удовольствие в ее намерения явно не входило, так что всё пронеслось по привычной программе, но в ускоренном темпе: сначала напряжение в отвердевшем до хрупкой ломоты стволе, потом — подымающийся от основания к вершине поток огненной лавы... Змея Кварджонг привстает на кончике хвоста, изготовившсь к смертельному броску... шесть ослепительных мгновений вечности...

И вот уже все позади, а довольная ведьма аккуратно и сосредоточенно натирает его семенем свои груди.

— Присядьте, Юрай, — теперь ее голос был спокойным и деловитым. — Расслабьтесь и приведите себя в порядок, а через минуту-другую всё прояснится. Вы видите?

Единственным изменением, которое смог сейчас заметить волшебник, аккуратно застегивая штаны, были вспушхие и вырвавшиеся вперед соски её грудей: до сих пор они оставались словно вдавленными в мягкие полушария, из чего бывший деревенский знахарь и сделал прежде вывод, что Эстрига ни разу не рожала и не вскармливала младенца. А вот теперь — поди ж ты! Хотя нет, было и еще что-то: темные кружки вокруг этих сосков стали заметно ярче, словно подсвеченные изнутри багрово-красным огнем.

— Именно таким и рисуется астральный знак Василиска, мой друг — веско произнесла ведьма, обводя груди сверху вниз ладонями. — Как раз то, что вы сейчас видите: две окружности, вписанные в общий овал. И если они откликнулись на ваше семя...

Медленно проведя в последний раз пальцами по груди, донна Эстрига снова застегнула свое платье — хотя и, как ему показалось, с легким оттенком сожаления. Но момент похоти прошел, теперь наставал черед для момента откровения.

— Давайте, Юрай, начнем с самого начала. В нашем мире нет ничего неподвижного: в постоянной вибрации пребывает всё сущее, от мельчайшей былинки до великих гор. Морской прилив сменется отливом, а восход солнца — заходом. У бабочки дрожат усики, у пчелы — крылья, и даже неприступные скалы содрогаются порой под ударами землетрясений. Так?

— Так-то оно так, — в голове у него почему-то всплыла сейчас фраза, слышанная когда-то давным-давно и, казалось бы, навсегда позабытая: "Колебание предшествует шагу; и лишь неуклонным возвратным движением достигается неподвижность." Эти слова не раз повторяли ему учителя — Торвальд и Мэйджи, а "Заповедная книга иодаев" называла их вторым шагом к постижению истинной сути вещей.

— А что, мадам тоже стоит на Пути?

Но спросить об этом саму ведьму он не успел, даже если бы и решился: сделав новый глоток из своего бокала, она повела разговор дальше.

— Вот и движение Солнца по небосводу, мой достопочтенный Юрай — оно точно так же подвержено вибрациям, хотя лишь единицам достает терпения и внимания их заметить. Колебания эти невелики, и лишь в очень редкие, особенные годы путь дневного светила по небосводу отклоняется от привычного настолько, что оно ненадолго заходит в созвездие Василиска.

— И тогда?

— И тогда...

Донна наклонилась поближе к Юраю и внимательно заглянула ему в глаза, после чего театрально-"страшным" шепотом признесла:

— А тогда над закатными волнами Южного океана встает Роковая Звезда Гремм

Полюбовавшись испуганным и настороженным, если не сказать "завороженным", лицом своего собеседника, женщина откинулась обратно в свое кресло и расхохоталась. И в этот момент в нынешней, благообразной и донельзя обходительной донне вдруг прорезалась прежняя матушка Эстрига, домовитая и грубоватая деревенская ведьма.

— По крайней мере, так рассказывают в Шахваре. В прибрежных провинциях халифата эти дни очень любят. И посвященный им Гремм-ан-Итхол — праздник восхода Звезды — отмечают шумно и разгульно. Вы только представьте себе берега острова Итхол, насплошь усыпанные толпами гуляк, которые предаются всем мыслимым и немыслимым наслаждениям! На песке, в пене прибоя, на скалах и даже, вы не поверите, на ветвях деревьев.

Ведьма со вкусом облизала губы, словно мечтая очутиться в этот миг там, в Шахваре.

— Так, по крайней мере, расказывают сведущие люди. Но случается это, как я уже сказала, редко, раз в восемь или девять лет. Причем точную дату следующего явления Звезды, — она развела руками, — умеют предсказывать только жрецы аль-Баххара.

— Прекрасно, — слегка оторопевший Юрай с размаху, единым глотком опустошил свой свой кубок: события и сведения сыпались на него сегодня как из ведра. "Чего ты, собственно и добивался, дорогой, не так ли?"

— Просто замечательно, многоуважаемая донна. Но остается только последний вопрос: а причем здесь я?

Последним, впрочем, этот вопрос оставался лишь считанные мгновения: единожды начав спрашивать, остановиться уже очень трудно.

— И, опять же, эти недавние телодвижения... Что вы хотели испытать, собственно: насколько я мужчина? Или насколько он у меня длинный и толстый? — Теперь уже и в его-преподобии-тайном-советнике-великого-князя прорезался прежний деревенский знахарь, пивший самогонку стаканами и в выражениях особенно не стеснявшийся.

— Ш-ш-ш! — Эстрига плавно повела ладонями сверху вниз, призывая собеседника угомониться. — Вы никак не хотите понять самое главное, Юрай. Не хотите, или просто боитесь.

— И это главное заключается в том, что...?

— Знак Василиска — это знак исключительный. Под ним рождаются лишь единицы. Но именно они определяют судьбу миров и оплодотворяют Вселенную новой реальностью. — Донна Эстрига сделала многозначительную паузу, после чего коротко подвела итог.

— На что, как показало последнее испытание, вы и оказались способны.

Глава 2.7 Штрафной удар

Тот, кто первым придумал путешествовать по рекам на кораблях, заслуживает долгой мучительной казни. И непременно публичной — чтобы другим впредь неповадно было.

Можно было бы, например, насадить этого умника на кол, привязав к обеим рукам флаги, и в таком виде водрузить на крышу главного здания порта в Вильдоре. Вместо флюгера — пусть уж вдосталь повертится, пока подыхать будет.

Или раздеть догола и выставить на Хортицкой площади. А точнее — вывесить, привязанным к перекладине виселицы кверх ногами. И потом через воронку заливать ему в задницу воду, ведро за ведром, бочку за бочкой, пока гадёныша не разорвет изнутри, да так, чтобы его поганые потроха водопадом наружу вынесло, на радость всем бездомным псам в окрýге.

А еще можно, связав подлеца по рукам и ногам, перебить ему все кости и бросить окровавленным в какой-нибудь подходящий затон, где жадные и вечно голодные сомы будут отъедать от него кусочек за кусочком... Чтобы ни у кого не оставалось сомнений: человеку пристало передвигаться по суше. Пешком, на лошадях, в повозка и каретах... Хоть на карачках — но только по тверди земной и путешествуют все приличные люди. Да и нелюди тоже. Покажите мне хоть одного гнома или гоблина, который согласится сесть в лодку!

Фантазия у Влада Зборовского была поистине неисчерпаемой, но работала она сейчас только в одном направлении — обратно на берег. Барона штормило.

Причем штормило не по-детски, хотя Мейвен в своем среднем течении — река исключительно спокойная. Сколько-нибудь сильной волны на ней практически не бывает, а волшебный ветер, наполнявший паруса "Звезды заката", дул сегодня ровно и без малейших порывов. И в том, что Влад чувствовал себя, словно в бушующем море у западных берегов Асконы, когда легендарный Мелетонский Бык из-под воды вздымает и обрушивает на прибрежные скалы неудержимые пенные валы — в этом не были повинны ни шхуна, ни сама река. Даже имея в виду, что вблизи текучей воды ему как вампиру всегда было несколько не по себе.

Нет, дело было в другом.

Наспех скроенная магия леди д'Эрве выполнила свою задачу и сотворила, казалось бы, невозможное: она на целые сутки стянула Зборовскому незаживающую рану на тех частях тела, о которых в дамском обществе упоминать не принято. Причем "самопальное" волшебство Энцилии не только вернуло барону способность ходить, но и помогло ему переломить ход событий, подменив саму волшебницу и Юрая совершенно посторонними персонажами и перенацелив исходящую от Белого Братства опасность исключительно на себя.

Хотя он всего лишь сделал то, чего требовали долг и дворянская честь.

Да, он это сделал, Тинктар побери! Но теперь наступала расплата: пусть магия Энси и смогла подстегнуть на какое-то время его тело и обмануть боль, но сила никакого волшебства не вечна. А после этого наступает похмелье. Состояние полной исчерпанности, когда кажется, что сам ты не в состоянии пошевелить пальцем даже под угрозой смертной казни, но при этом самый легкий ветерок способен запросто сдуть тебя за борт. Голова кружится, как карусель на ярмарке, а пол — и уж тем более палуба — так и норовит сбежать из под ног куда-то в неизвестном направлении. И единственное, чего хочется в такую минуту — это забраться в койку, забиться под одеяло и забыться сном...

Как же, размечтался!

— Нет, ну вы только полюбуйтесь на эти поля, господин барон! У меня просто сердце слезами обливается. От одного-единственного взгляда на подобную бесхозяйственность, хочется крепко выругаться, а потом не мешкая взяться за плеть. — Негодующий возглас в очередной раз вывел Влада из того блаженного состояния хрупкого равновесия, которое тот едва-едва сумел обрести.

— Простите?

— Даже и не предлагайте, барон, такое не прощается. Где это видано, чтобы столько земли невозделанной оставлять, едва ли не треть всей пашни?! Уверяю вас: плетьми и только плетьми, иного обращения это сельское быдло и не заслуживает.

Надоедливый голос, назойливо зудящий сейчас над ухом, принадлежал некоему господину фон Поттиху — мелкопоместному дворянину из южного Вестенланда, с которым Збровский был вынужден разделить каюту. Других свободных мест, достойных обладателя баронского титула, на шхуне не оказалось, и теперь Владу приходилось часами выслушивать подробности многочисленных дел и забот своего соседа: остановить поток словоизлияний самовлюбленного фанфарона было просто невозможно.

— Мне, во славу Арманову, довелось побывать едва ли не во всех странах Круга. И поэтому я досконально знаю, как вести сельское хозяйство. Уж поверьте, милорд, знаю как никто другой! Так, что ни лени, ни бесхозяйственности от своих крестьян терпеть не намерен ни при каких обстоятельствах.

Возможно, что в словах Поттиха и содержалось что-то, помимо пустой похвальбы, но вряд ли: даже такому весьма далекому от деревенских дел воину и дипломату, как Зборовский, было очевидно, что все свои познания сей землевладелец получил от деда, если не прадеда — и с тех пор не обновлял. Трехпольный севообоорот, который ввели управляющие баронским имением еще при отце Влада, позволял повысить урожайность полей до сам-семь или даже, при хорошей погоде, сам-восемь, то есть едва ли не вдвое. Но самому Поттиху до этих докучливых подробностей, судя по всему, дела не было: он мыслил пусть и дедовскими понятиями, зато масштабно.

— Могу вас уверить, барон, что мои поля славятся на весь Вестенланд, на зависть окрестной мелкоте. Да и кожевенные цеха тоже: есть, есть у моих мастеров потаенные секреты выделки, за которыми все лендлорды империи охотятся, — горделиво добавил он тут же. — Скажу без преувеличения, что обо мне знают во всех сколько-нибудь значимых домах и дворах Западного полукруга — баронских, графских и даже герцогских!

Предприимчивый землевладелец был настолько увлечен своим рассказом, что его не волновало уже ничто. Ни то, что Збровский его практически не слушает, ни сомнительная слава пустобреха и прожектёра — а именно в таком качестве и знали фон Поттиха при упомянутых дворах. Знали, вежливо выслушивали, а потом столь же вежливо посылали подальше. И доблестный энтузиаст радостно устремлялся к следующим рубежам, чтобы пытаться соблазнить своими пропахшими нафталином грандиозными идеями всё новых и новых владык.

— Вот вам, наверное, это трудно себе представить, милорд, я ведь несколько постарше вас буду...

Он скептически окинул взглядом фигуру соседа, который в очередной раз скорчился от боли на своей койке и менее всего был расположен сейчас поддерживать светскую беседу.

— Так вот, доложу вам: меня неоднократно и радушно принимали управители герцогских хозяйств Альберна и Монферре, головной казначей Малой Роси и даже распорядитель двора царя Венцеслава. А в Эскуадоре буквально на днях удостоил личной аудиенции сам кастелян-сениор, — не унимался фон Поттих. Перечислять свои именитых знакомых он был способен, судя по всему, часами, хотя большинство из этих титулованых дворян уже назавтра не вспомнили бы его в бесконечной череде посетителей и просителей, а оставшиеся немногие навряд ли сыскали бы для надоедливого визитера хоть одно доброе слово — в этом у барона не было ни малейших сомнений. Успел Зборовский за годы службы пообтереться при дворах, и отличать обходительность от искренней заинтресованности он научился уже давно.

Впрочем, доблестный фон Поттих уже дозрел до того, чтобы перейти к сути интересовавшего его вопроса.

— Кстати, высокоуважаемый господин барон, вы вполне могли бы представить меня при вильдорском дворе. — Он даже и не думал просить о подобной услуге, а всего лишь великодушно соизволял Зборовскому оказать ему такую любезность. — У вас же наверняка есть неплохие знакомства, не отпирайтесь!

Ну сейчас, конечно — Влад всё бросит и станет от чего-то там отпираться!

Барон отключился от журчания речей продолжавшего тараторить Поттиха и попытался повнимательнее прислушаться к собственному состоянию. Похоже, что с ним творилось сейчас нечто странное. Привычная боль в ягодицах от полученной неделю назад раны как бы отступила на второй план, а поверх нее накатывали все новые и новые приступы тошноты, головокружения, жажды. Во рту пересохло, руки то и дело начинали мелко дрожать... Зборовский вынужден был закусить губу, чтобы не застонать

А сосед все никак не унимался. Проворковав несколько минут о тех небывалых привелегиях и выгодах, которые сможет получить господин барон, представив великому князю и его ближайшему окружению его выдающиеся и многообещающие планы, фон Поттих переключился на современную молодежь — непочтительную, наглую и, на его взгляд, совершенно ничего не понимающую в жизни.

— Но ведь отсюда недалеко и до измены, Зборовский, до самой настоящей измены! Причем за примерами далеко и ходить не надо.

Он доверительно наклонился поближе и продолжал теперь уже едва ли в самое ухо Владу.

— Вот, например, граф Сормский. Не покойный Антван, с которым я, кстати, был прекрасно знаком, — Поттих многозначительно прокашлялся. — Нет, нынешний, молодой Эньел, которого я тоже с детских пеленок помню...

Зборовский не мог поверить своему счастью: на какое-то мгновение в каюте воцарился тишина. Но, увы, она оказалась лишь короткой паузой, которая понадобилась его соседу, чтобы перевести дух и продолжить свой рассказ с ещё бòльшим воодушевлением

— Так вот, несколько лет назад он взял себе нового лекаря, тоже молодого и якобы чрезвычайно талантливого.

Голос фон Поттиха оставался таким же сварливым как и раньше, но сейчас в нем появились уже и зловещие нотки.

— А этот, с позволения сказать, лекарь — из молодых, да ранний — потихоньку начал подмешивать ему к лекарствам яд! В настой от кашля, в мазь для боевых ран, в средство для, — он коротко рассмеялся похабным понимающим смешком, — для укрепления мужской силы, ну, вы понимаете... И вот повсюду этот юнец-лекаришка стал подмешивать ему яд. Причем не такой, чтобы мгновенно убить, а такой, что его светлости постепенно становилось все хуже и хуже, и вроде бы без какой-либо причины. И если бы не я...

Стоп! А вот эту историю Зборовский как раз слышал. Причем слышал во всех подробностях и совершенно с другой стороны. Виконт Местерль, с которым барон как-то разговорился на приёме в Эгедвереше, входил в комиссию, разбиравшую донос на графского лекаря и дело о заговоре с целью убийства сеньора, который этот лекарь со своими помощниками якобы составил.

Дело тогда оказалось не стоящим и выеденного яйца. Никаких ядов и никаких заговоренных на вред лекарств графу никто не предлагал, что и подтвердили лучшие врачеватели и маги, специально приглашенные из самой столицы империи, Хеертона. А пошатнувшимся здоровьем молодой граф был обязан исключительно разгульному образу жизни: неумеренным возлияниям, бесконечным охотам в сырую холодную погоду и вопиющей неразборчивости в выборе любовниц. Чего вслух, разумеется, никто не произнес.

Но оболганному графскому лекарю сильно повезло, что Эньел оказался, при всем при том, властителем разумным и сдержанным в решениях. Случись подобное, например, в Асконе, незадачливого целителя для начала бы просто повесили — так, на всякий случай: "бережёного Арман бережёт и Тинктар не берёт". Ну а потом уже стали бы разбираться. Может быть, стали бы. Хотя и не обязательно: лекарей у нас много, а властитель, как известно, один.

— Так вот, господин барон: я посчитал своим долгом немедленно сообщить его светлости о своих подозрениях. Решительно и со всей откровенностью.

— М-м-м?! — Как бы ни было плохо сейчас Зборовскому, но любопытство всё-таки победило: каким образом станет теперь выкручиваться его сосед, оказавшийся, помимо всего прочего, еще и мелким доносчиком?

— К сожалению, этот негодяй сумел убедить графа в своей непричастности. И я даже знаю, с чьей помощью.

Лицо фон Поттиха окрасилось новыми красками. Это было выражение совершенной просветленности — сродни тому, какое можно наблюдать у иерархов в храме Армана во время праздничных служб. Ему открылась высшая истина — не более и не менее. Он знал, знал доподлинно, откуда уши растут.

— Вы бы видели форму его ушей, барон! Без эльфийский крови здесь явно не обошлось, уверяю вас. Пусть не полукровка, пусть квартерон или даже восьмушка, но где-то эльфы у него в родне наверняка есть. А они своих не сдают. Так что эльфийской магией его и отмазали — закон крови.

Закон крови...

Да именно так: закон крови. Ключевые слова словно открыли какую-то защелку в мозгу Зборовского, и все мгновенно стало на свои места. Ларчик-то просто открывался! Влад в единый миг сознал и причину своего нынешнего состояния, и единственно возможный способ излечиться. Способ, которого он не хотел и не мог себе представить — но удержаться был уже не в состоянии.

И тогда барон, плавным кошачьим движением выдернувшись из лежачего положения вверх, без единого слова совершил элегантный бросок и вонзил свои вампирские клыки в ярёмную вену удивленно вскинувшего в этот момент голову фон Поттиха.

В конце концов, тот сам виноват!

...

"Удивительное все-таки создание голубь. Ведь и глупа, казалось бы, птица, и в жадности своей предела не знает — пшена или хлебных крошек способна в один присест больше собственного веса склевать. А уж какие они любители гадить под себя, усыпая пометом городские площади и в одночасье уделывая прекраснейшие памятники... Не сыщешь в столице ни одного белёного подоконника или карниза, которые не приходилось бы ежедневно отчищать от зловонных черно-зеленых потеков голубиного дерьма. А изловить нарушительницу да поджарить — так и ничего особенного, как бы придворные повара не изощрялись. Домашние куры, к слову сказать, и то вкуснее, не говоря уже о перепелах, куропатках или прочей дичи. Вот хортицкий шпекан, например: всем птицам птица! Одно слово — сладкоголосый король амедонских лесов. Да еще в луковой подливе, да с орехами и свежесобранными лесными ягодами... Надо будет распорядиться на кухне, кстати, чтобы к пятничной трапезе приготовили. Давненько я себя не баловал. А пренебрегать телесными благами, как сказано в Писании, есть грех великий, понеже противно сие воле и установению Армана-созидателя".

Немолодой мужчина в длиннополом светло-голубом одеянии служителя Старшего Бога аккуратно сглотнул слюну, предвосхищая грядущие маленькие радости, после чего снова вернулся взглядом к окошку. С высоты его кабинета, располагавшегося на одном из последних этажей храмовой башни, княжеский дворец был виден во всей красе. Монументальное и помпезное здание, выкрашенное в песочно-желтый цвет по верхним этажам и в красновато-корчневый — по цокольному, широко раскинуло свои крылья, словно обнимая просторную дворцовую площадь. Впрочем, ряд маленьких башенок поверху центрального строения придавал резиденции Великого Князя некий момент легкости или даже легкомысленности, оттеняя незыблемую твердость фасада и угрюмую темноту арочных проемов — слава Арману, идея мирового равновесия была вильдорским архитекторам не вчуже. А над подковообразным центральным входом ярко блистало позолотой в лучах заходящего солнца изображение ритуальной княжеской короны — неширокий обод с шестью гордо поднятыми вверх зубцами.

Впрочем, внимание полноватого и начинающего седеть жреца занимали сейчас не красоты дворца, а пернатый красавец, выписывающий над площадью круги прямо перед его окнами.

"Да, и глупа эта птица, и жадна, и гадлива — но сколько же красоты в стремительном полете почтового голубя, свершающего свой путь к родным местам!"

В том, что голубь был именно почтовым, не оставалось ни малейшего сомнения. Об этом однозначно говорила характерная черно-белая окраска крыльев в сочетании с пурпурно-изумрудным переливом птичьей грудки. Да и по самому полёту спутать сегодняшнего пернатого визитера с уличными голубями, пригодными разве что на прокорм бездомному коту, было совершенно невозможно.

Но почтовый голубь — это новости. Пусть по сравнению с волшебными зеркалами дальнописи, которыми пользовались маги Обсерватории, храмовая голубиная почта и была медлительной, но зато она не зависела от переменчивого направления стихийных потоков, а летали голуби практически в любую погоду. И последнее, самое главное: ни подслушать, ни перехватить прикрепленное к птичьей лапке сообщение было совершенно невозможно — в отличие от посланий, передаваемых через зеркала.

В любом случае, появление почтового голубя означало срочные новости издалека. А стало быть — новые проблемы, ибо единственная хорошая новость может заключаться лишь в отсутствии новостей, на что сегодня рассчитывать явно не приходилось. И мужчина, озабоченно вздохнув, позвонил в стоявший у него на столе в специальной подставке серебряный колокольчик:

— Скажите там на голубятне, чтобы приняли послание и доставили мне без промедления. К вящей славе армановой!

— Сию минуту, монсиньор, — дежурный секретарь, проворно поднявшись со своего кресла в прихожей, заторопился по коридору вдаль. И через несколько минут хозяин высочайшего кабинета уже разворачивал аккуратно свернутое письмо:

"Настоящим его святейшество Верлозар имеет честь известить своего преблагого собрата, его святейшество Брегонцо о том, что подготовка церемониального обряда Освящения Посевов в королевстве Аскона благополучно завершена, и выражает свои наилучшие пожелания успешного проведения традиционного празднества также и в великом княжестве Энграмском, да пребудет на то воля Создателя и Хранителя".

Что ж, иногда отсутствие новостей может само по себе оказаться наиважнейшей новостью дня — если мы говорим о видимом отсутствии...

Дорога к вершине храмовой иерархии ни простой, ни прямой не бывала еще никогда и ни в одной из стран Круга. Где-то приходится идти напролом, где-то — искать обходные пути, а порой наивысшая доблесть и мудрость заключались в умении вовремя отступить. Искусство убеждать, способность находить союзников, наука болезненных компромиссов — они приходят с прожитыми годами и с накопленным опытом, но начиналась эта дорога для всех одинаково: со школьной скамьи и с ежедневной зубрежки священных текстов. Наверное, именно многолетняя привычка к толкованию Писаний и заставила монсиньора Брегонцо мгновенно выделить сейчас все те несообразности и умолчания, которыми просто полнилось доставленное голубиной службой послание из Эскуадора.

Прежде всего, рутинный текст записки не предполагал никакой срочности или доверительности: подобное можно было бы без малейших хлопот переслать самой обычной почтой, наземной и лошадиной. Во-вторых, извещение было сделано от лица самого первосященника Асконы, но составил и подписал его всего лишь некий дон Кавальо — второй секретарь управления внешних сношений при канцелярии Верлозара. Уровень, для послания Верховному Жрецу дружественного государства совершенно неподобающий. Да и личной печатью примаса сие послание скреплено не было.

Для ровного счета можно было бы добавить еще, в-четвертых, белоснежный цвет листа, на котором размашистым, хотя и предельно аккуратным почерком было выведено полученное письмо — вместо обычной бумаги кремового цвета с водяными знаками, которой традиционно пользовались в межхрамовой переписки. Хотя искусством изготовления белёной бумаги Аскона издавна славилась на весь Круг Земель: только добываемые в прибрежных водах Мелетонского залива водоросли позволяли дочиста отбеливать всё что угодно, от волос эскуадорских красоток и вплоть до, как утверждали досужие зубоскалы, замаранных репутаций придворных вельмож. Так что использование белоснежной бумаги — или меловой, как ее еще называли, — при всей ее занебесной цене было бы неудивительным для любого светского послания из столицы королевства. Но кафедра Верлозара в пристрастии к подобным излишествам до сих пор замечена не была.

И, наконец, пятый сигнал — едва различимый для непосвященных, но способный рассказать многое понимающему взгляду: тонконогий единорог, служивший гербом асконскому королевству, располагался в верхнем поле письма не после храмовой эмблемы Арм-и-тин, но перед ней, словно бы ставя светскую власть превыше власти богов.

— Свет сильный, свет святый, свет лучезарный! — Монсиньор Брегонцо привычым жестом сложил пальцы обеих рук в ритуальном жесте "сплетеных колец". После чего решительным шагом подошел к дверям, отделявшим его кабинет от прихожей, где по-прежнему коротал часы дежурный секретарь.

— В течение ближайшего часа меня не беспокоить: время молитвы и созерцания. — И, прежде чем захлопнуть за собой дверь, добавил для вящей убедительности еще пару слов. — Не беспокоить, хотя бы даже сам Тинктар распахнул чертоги своих Пламенных Полей.

Особую убедительность распоряжению Верховного Жреца придал засов, которым он старательно запер изнутри дверь своего кабинета. И только после этого Брегонцо достал из кармана рясы и стал решительно перебирать увесистую связку ключей. Медленно, неторопливо, словно оттягивая изо всех сил неизбежный момент принятия решений.

Связка была большой, но нужный ключ казался в ней самым маленьким. Да и на обычные ключи походил он мало: прямой серебряный штырь без гребней или бороздок, скорее напоминавший брелок или какое-то другое украшение. И лишь косые нарезки в разные стороны по обеим сторонам блестящего белого цилиндра могли подсказать внимательному взгляду, что он пригоден на что-нибудь еще, помимо того, чтобы услаждать патриарший взор.

Решительно вздохнув, монсиньор Брегонцо подошел к искусно изукрашенному изображению сакрального знака "Арм-и-тин" на одной из стен своего кабинета и решительно воткнул серебряный штырь в малоприметное отверстие на светлой половине символа. А еще через минуту в ароматном дыму большой белой свечи, покоившейся до того в его личном потайном хранилище наряду с прочими "безделушками", жрец уже читал проступающие на нагревшемся в пламени листке совсем иные слова. Истинное послание из Эскуадора. Послание, которое требовало сейчас действий быстрых и решительных.

— Шамони, голубчик, огромная просьба! К нам ожидаются гости из Асконы: прелат Скандор с сопровождающим, рыцарского сословия... Вы уж позаботьтесь о покоях в Гостином Крыле и достойном кормлении, хорошо?!

И, расслышав подобстрастный ответ из кабинета секретаря, размеренно добавил:

— Да нет, на неделю, не более того. Я думаю... — в голосе первосвященника Энграмского Княжества мелькнул столь необычный для иерарха оттенок неуверенности... — Да, надеюсь, за неделю они справятся. Если пребудет на то светлая воля Армана.

Глава 2.8 Кризис жанра

Возмущению леди Клариссы не было предела.

— Зборовский, вы сошли с ума! Что вы себе позволяете?

Верховную волшебницу княжества можно было понять. А чего другого ожидали бы вы от женщины, которую будит посреди ночи стук в балконную дверь спальни? Расположенной при этом, что характерно, на третьем этаже особняка. От женщины, беспардонно выдранной из теплой постели, в которой она находилась при этом отнюдь не в одиночестве?

Последний факт оказался для барона несколько неожиданным: еще несколько месяцев тому назад, когда он покидал Вильдор, личная жизнь графини находилась где-то поблизости от точки замерзания. Как же много успело здесь произойти за время моего отсутствия, однако!

Но если говорить о сегодняшнем полуночном визите, то на месте этой дамы пришла бы в ярость и любая другая. А учитывая, что с магией Кларисса была знакома не понаслышке, барон серьезно рисковал получить от хозяйки дома щедрый залп пламени в лицо или, по крайней мере, лавину нечистот на голову — такая вот нежная встреча спросонья для непрошенного гостя.

Однако выбора у Влада Зборовского не было, поэтому он все-таки решился рискнуть, понадеявшись на вошедшие в притчу сдержанность и благоразумие волшебницы, которые только лишь усилились с тех пор, как она получила свое последнее назначение при дворе и необъятной длины титул графини фон унд цу Мейвенберг.

К счастью, барон не ошибся. Одного быстрого взгляда сквозь осторожно приоткрытую дверную щелку хватило для того, чтобы возмущение женщины растаяло, подобно следу от магического удара по каменной стене, а на смену ему пришло сочувствие и едва ли не материнская забота.

— Вы ранены?

— Пустяки, графиня, до свадьбы заживет, — Влад небрежно усмехнулся, словно призывая собеседницу не обращать внимания на его перевязанную наспех руку. — Но ситуация безотлагательная и до утра ждать не может. Четверть часа — это все, о чем я вас прошу. А после этого благополучно покину не только ваш дом, но и столицу. А может быть, даже и княжество: в моем нынешнем положении чем дальше, тем лучше.

Кларисса на мгновение задумалась.

— Хорошо, через пять минут я открою вам входную дверь. Но спускаться извольте так же, как поднимались: в свою спальню я вас не приглашаю ни при каких обстоятельствах.

"Тем более, что это место уже занято", — подумала она с улыбкой, возвращаясь к кровати.

— Извини, дорогой, но мне придется тебя ненадолго покинуть. Срочные дела.

Нежный и короткий поцелуй в губы был не только просьбой о прощении, но и обещанием приятного продолжения постельных утех в самом недалеком будущем. Лишь только она управится с этим маленьким недоразумением

— Впрочем, если ты все равно проснулся, то можешь послушать — канал я тебе открою.

И леди Кларисса, накинув теплый пеньюар, заторопилась вниз, ко входным дверям. Судя по внешнему виду Зборовского и обстоятельствам его появления, будить сейчас еще и прислугу было бы совершенно неуместным.

...

Времени у барона действительно было мало. Он прекрасно отдавал себе в этом отчет с самого начала: уж если ты умудрился наступить на больную мозоль всемогущему и укрытому непроницаемым пологом тайны Белому Братству, то собственные ноги надо уносить как можно скорее и как можно подальше. Слава Тинктару, что Влад был еще способен передвигаться на своих двоих, причем без малейших затруднений — это стало еще одним невероятным событием прошлой ночи. Хотя, устроившись поуютнее ближе к вечеру в любимой "Лачуге пьянчуги" за кружкой красного споменского, барон сумел кое-как объяснить свое загадочное исцеление. Отчетливо помнилось, что магия, которой Энцилия наспех подлатала его тогда в Эскуадоре, была круто замешана на крови. И немеряная доза свежей человеческой крови, которую Зборовский вытянул из некстати подвернувшегося под руку соседа по каюте... (Скорее уж под зубы, — услужливо поправил тут же внутрений голос.) Именно эта доза, помноженная на ту невероятную и неосознаваемую силу, которую подарила ему Танненхильд одной незабываемой осенней ночью, и вдохнула, наверное, новую мощь в почти уже истаявшее заклинание.

— Эх, Танька-Танюха... — Воспоминание об отчаянном трехдневном загуле с валькирией отдалось жаром и напряжением в чреслах барона. — Даром что Олбеорнсдоттир!

О том, что ради его выздоровления несчастному фон Поттиху пришлось отправиться в последнее путешествие к Пламенным Полям, Зборовский почти не переживал: премерзкий был человечишко. Настырный предприимчивый дурак, да к тому же еще и доносчик. Но от того, чтобы высказывать это маркизу Орсини, Влад предпочел воздержаться: уж слишком их беседа напоминала допрос.

— Да, капитан.

— Нет, капитан.

— Не могу знать, капитан: когда я покидал каюту "Звезды заката", господин фон Поттих пребывал в добром здравии и также намеревался сойти на берег. Насколько мне известно.

А что прикажете отвечать? "Видите ли, господин капитан, я собственноручно выкинул его обескровленный труп за борт, терзаясь при этом угрызениями совести за собственную несдержанность", — так, что ли?

Впрочем, на первый раз объяснения Зборовского маркиза удовлетворили, а предоставлять лично возглавившему дознание капитану княжеской гвардии второго шанса Влад не собирался. К сожалению, в столице у него оставалось ещё несколько неотложных дел, хотя ввести Его Высочество в курс нынешней ситуации барон уже успел — именно в кулуарах дворца и отловил его дотошный капитан Орсини. Но еще пара дней, и можно будет двинуться в путь, причем куда-нибудь подальше. И желательно на восток, оттягивая на себя внимание всемогущего Белого Братства.

Хотя нет, не так. Положа руку на сердце, отвлечь преследователей от продолжавших свой путь Юрая с Энцилией было лишь поводом, а настоящая причина заключалась в другом: Владу Зборовскому было тошно от самого себя.

Уже многие годы барону удавалось обходиться почти без человеческой крови. В молодости — да, бывало. В конце концов, если всемогущие боги даровали ему судьбу вампира, причем унаследованную по прихоти рождения... Короче, его собственного мнения по этому поводу никто не спрашивал. И юный Влад от души предавался ночной охоте, не щадя не только соседских крестьян, но даже порой и отцовских, за что ему периодически и влетало от родителя ото всей души.

Но в какой-то момент всё это просто надоело. Повзрослел, наверное. Жизнь ведь дается всего лишь одна, пусть даже и долгая, вампирская. Так стоит ли тратить ее попусту на то, чтобы от заката до восхода пугать простолюдинов, жрать да пьянствовать, а днями отсыпаться?! И юноша всецело отдался учёбе — поначалу воинским искусствам, а позже еще и искусству дворцовых интриг впридачу. Раз и навсегда решив, что для него существует лишь один вид человеческой крови — кровь врага, а в остальном, когда приспичит, вполне можно было обойтись животными.

И вот теперь — сорваться, после стольких лет воздержания!

Было в этом что-то, недостойное чести дворянина, сколь не оправдывай себя чрезвычайными обстоятельствами и тяжелым ранением. Да и врать потом в лицо офицеру, который превосходит тебя и титулом, и в звании, и даже годами... Как-то не коммильфо, знаете ли-с.

Общеизвестно, что лучшее средство от угрызений совести покоится на дне бутыли. Вот так и получилось, что сегодняшний закат Зборовский встретил в любимой ресторации, за кружкой старого доброго споменского. За первой кружкой последовала, естественно, вторая, а потом и третья... Наконец, перекинувшись парой слов с приятелями за соседним столикам, он стал уже собираться к выходу, когда в зале появилось новое знакомое лицо. Новое и в первый момент неожиданное, хотя Влад сам же и предложил ему в свое время перебраться в Вильдор. Но случилось это пару месяцев назад и совсем в других краях, за сотни верст отсюда. Поэтому барон лишь удивленно присвистнул, а потом махнул служке, небрежно подняв вверх указательный палец.

— Сию минуту-с, — торопливо откликнулся половой, без единого слова понявший требование клиента. И уже буквально через минуту появился у стола Зборовского с новой кружкой вина: прислуга в "Лачуге пьянчуги" была вышколена великолепно, за что барон и любил это заведение. А Пелле, сладкоголосый фейнский скальд, неспешно выпростал из чехла гусли, пробежался пальцами по струнам и затянул под одобрительные выкрики пьяной публики за соседними столами свою давнюю и печальную балладу о прекрасной эльфийской деве Вайниэль.

Сказание о звездносветной остроухой красотке Влад однажды уже слышал. Более того, именно эта баллада и последовавший за ней рассказ Пелле и помогли тогда им с Юраем добраться до тайного убежища Вайниэль в соуэйнских горах близ Фанхольма. Что там в действительности произошло между эльфийкой и Отшельником, барон знал лишь в самых общих чертах — его самого вежливо, но настойчиво попросили подождать в гостиной зале. Впрочем, даже и не подержав свечки, Зборовский не мог не заметить раскрасневшихся лиц сладкой парочки по возвращении, да и свежеобретенное мифрильное кольцо на руке его спутника тоже о многом говорило.

"Вот уж действительно, — вспомнилась Владу старая присказка, — не воспевать женщин надо, а попросту трахать!" И, в очередной раз пригубив уже четвертую по счету кружку, продолжал меланхолично разглядывать заезжего северного скальда. А тот, похоже, неплохо обустроился в энграмских краях: восхищенные служанки снова и снова подносили ему букетики цветов, да и меди с серебром в лежащей на полу миске все прибавлялось и прибавлялось.

Подобной популярности, славе и стабильному доходу оставалось только позавидовать. Хотя на расшитый золотом камзол и наилучшей выделки яловые сапоги, в которых щеголял сегодня Пелле, всех этих подаяний было бы явно маловато. Но уже следующая песнь, которую затянул песнопевец, не только объяснила его неожиданный достаток, но и заставила Зборовского вспомнить свои же собственные слова, которые он сказал тогда скальду в придорожной таверне: "Вот коли напишешь про ее высочество Тациану балладу не хуже, чем про твою эльфийку, так тебя вообще золотом осыпать могут. " А тот, похоже, намотал это себе на ус и отчетливо усвоил, с которой стороны у бутерброда масло:

Когда б я был цветочник, то лучший свой цветок

Я клал бы каждой ночью на царственный порог,

Чтоб ароматом дивным он услаждал твой сон...

Великая княгиня,

Великая княгиня,

Великая княгиня, ты — светлейшая из жён.

И дальше все в том же духе: "Вот бы бы я астролог...", "Ах, будь я птицеловом..." — вариантам несть числа, но трижды повторенные в каждом куплете славословия Тациане барона покоробили, при всем верноподданическом уважении к Ее Высочеству. Да. разумеется, он и сам весьма неплохо умел льстить, как и любой придворный и, тем более, дипомат. Но не так же грубо! Нет, вот будь я сам бардом, я бы пел по-другому: жестко, зло, с напором. Чтобы всех до единого дрожь продирала.

И, швырнув на стол пару серебряных "герцогов", Зборовский решительно направился к выходу, даже не удосужившись дождаться конца песни или хотя бы кивнуть скальду, напоминая о давешней встрече. Пора было двигаться дальше.

...

Свежий воздух трезвил, но уже несколько шагов по улице убедили барона в том, что принимать на грудь целых четыре кружки в первый же вечер по возвращении в столицу было, мягко выражаясь, поступком несколько опрометчивым. И далее в направлении своего городского дома он продвигался заметно медленнее, превозмогая некстати возвратившуюся боль в пояснице и слегка прихрамывая. Это, очевидно, и ввело в заблуждение тех, кто терпеливо поджидал его в конце следующего переулка.

Пару крепких ребят с отменной боевой выучкой Влад заметил практически сразу — а точнее, учуял своим враз обострившимся вампирским чутьем. Да уж... Трудно было ожидать, что белые братья сумеют достать его так быстро. Одно из двух: либо по его душу прислали местных, либо — что гораздо более вероятно — посланцы из Эскуадора воспользовались дальним магическим телепортом. При мысли о том, в какую нехилую сумму могло это обойтись Братству, он даже проникся уважением к самому себе. Но боль моментально отступила на второй план. Рука барона автоматически легла на рукоять меча, а мышцы послушо напряглись в готовности к атаке — своей ли, чужой... Не столь уж важно теперь, кто начнет первым. Хотя в голове все еще царствовал легкий туман, и это едва не помешало Зборовскому засечь последнего из братанòв, который устроился на крепкой ветви нависавшего над дорогой дерева, изготовившись к прыжку.

У всякой монеты, как известно, две стороны, и что тебе выпадет, титлò или бòшка — дело случая. Или шулерского умения, гнушаются коим только безнадежные идиоты. Да, Зборовский не ожидал столь скорого появления погони. Но и охотники никак не рассчитывали застать свою жертву выздоровевшей и готовой к полноценному бою. Просто не могло этого быть, по уверениям мага, консультировавшего их перед отбытием из Эскуадора:

— Две недели в лучшем случае. Да и то, если за лечение сама Кларисса возьмется, — маг-консультант похотливо облизнулся, припомнив женские стати верховной волшебницы энграмского княжества. Действительно: хороша была графиня Мейвенберг, ничего не скажешь. Да и по части колдовства — уж посильнее своего предшественика, лорда Сальве, во всяком случае.

— А пока что ему сильно повезет, если сам ноги передвигать сможет, — маг оторвался наконец от пустых мечтаний и вспомнил, зачем его, собственно, пригласили. — Особенно после той ударной дозы заклинаний, которую он здесь получил. Полагаю, что жестокий отходняк на пару суток ему обеспечен. Так что в добрый путь, господа!

Но господам, как выяснилось, не повезло. Сочтя прихрамывание пьяного вампира за признак немощи, они позволили себе слегка расслабиться, тем более что троекратное предвосходство ничего, кроме легкой добычи, не сулило. Но Зборовский был настороже и отреагировал мгновенно. Легкое и по-вампирски быстрое смещение влево, и вот уже прыгнувший на него с дерева охотник не повис сзади на плечах у своей жертвы, а распластался носом вниз на булыжной мостовой. "Хрясь!", — и вскочить на ноги ему уже не пришлось. На асконце был кожаный доспех, но меч барона — верный меч старогномской выделки, с которым Влад не расставался уже много лет — пропорол его насквозь. И пропорол вместе с сердцем незадачливого охотника впридачу: бить лежачего, что называется, не проблема.

Придавив свеженький труп ногой, барон немедленно выдернул меч из тела и взял наизготовку: к нему спешным шагом, едва ли не бегом, приближались еще две тени, в которых ничего белого и пушистого, кроме названия их пресловутого Братства, отнюдь не наблюдалось. Причем один из нападавших показался Зборовскому знакомым — то ли телохранитель которого-то из купцов первой гильдии, то ли охранник Арманова храма... "Смешаная команда, вот даже как!" И это было его последней сознательной мыслью, дальше все решали рефлексы. Техника сражения, доведенная до автоматизма, когда наносишь удар прежде, чем успеваешь об этом подумать. Потому что тот, кто много думает во время боя, тут же загребает гораздо больше времени на раздумья — в Стране Забвения или даже на Пламенных Полях, как кому повезет после смерти.

— Именем великого князя! — взревел один из нападавших, нанося резкий рубящий удар такой силы, что будь на месте Зборовского кто-нибудь менее увертливый, его бы просто сбило с ног.

— Да хоть выменем его, — сквозь зубы отругнулся барон, уводя вражеский меч в сторону. А пока его обладатель пытался совладать с инерцией и остановить клинок, чтобы сделать новый замах, барон успел повернуться в сторону второго из нападавших, нанося встречный удар. На открытом пространстве достаточно ловкому воину вполне по силам обороняться от двоих и даже троих противиков. Но только обороняться, а не нападать, да и то не слишком долго, поскольку, сосредоточившись для атаки на одном из врагов, упускаешь из виду другого, и спасает только быстрота движений и скорость реакции. И, почувствовав после нескольких минут этой игры в кошки-мышки признаки приближающейся усталости, Влад понял, что пора рискнуть.

Забыв на время про второго противника, он несколькими ложными выпадами расшатал оборону асконца. Удар справа, слева, по ногам, в направлении головы — и все это в убыстряющемся темпе, сходном с деревенским танцем на празднике летнего солнцеворота. И раз, и еще раз, и в третий... Наконец, посланник Белого Братства на какое-то мгновение сбился с ноги, отражая очередную атаку барона, и потерял равновесие. И этого мгновения Зборовскому хватило, чтобы острым колющим ударом вонзить клинок ему в живот. "Всё, идальго, приехали!"

Именно в этот момент его и пронзила резкая боль в незащищенной левой руке. Сколь ни быстр был только что барон, но все-таки он провозился с асконцем слишком долго. И последний из врагов — "Из храмовых стражей, точно. Причем не рядовой, а старшина боевой пятерки или даже сержант", мелькнул всполох памяти где-то на краю сознания — изловчился подойти поближе и вскользь рубануть по завершающему свой удар барону.

— Ах ты, Тинктарово отродье!

Боль обожгла, но она же и зашвырнула боевой настрой Збоовского на небывалую высоту. Сейчас лицом к лицу к противнику оказался не человеческий воин и даже не вампир, но подлинный берсерк в безумстве битвы, отчаянный и неудержимый. "Да славится сумасшествие в кровавом честнòм бою, под храбрости стягом и чести у вечности на краю!", как пелось в каком-то древнем храмовом гимне. Запах крови, хлещущей из двух поверженных врагов, да и из собственной раненной руки тоже — он дурманил, пьянил, звал вперед... И Влад неудержимо ринулся на оставшегося в одиночестве храмового стражника.

Опьянение берсерка могло продержаться лишь несколько минут, — это барон знал наверняка. И не собирался поэтому тратить впустую ни единого из отпущенных ему мгновений. Удар, отвод, легкий финт, еще один... Мечи встык, вскользь, снова встык. Внезапно отскочить назад, лишая противника опоры, потом колющий удар прямо в лицо, заставляющий его отшатнуться на нетвердых ногах... И, на излете боевого куража — завершающий удар. Да упокоит Арман с миром душу раба своего, именем безвестного.

А теперь надо было уходить. Не дожидаясь рассвета. С этой улицы, из этого города, из этой страны... Далеко и надолго. Вот только перед этим хорошо было бы все-таки обработать рану и выяснить, что там творится с магической меткой Белого Братства. Но где и когда? Леди Кларисса, владеющая магией как никто другой в герцогстве и полностью посвященная в суть миссии Юрая, была наилучшим и едва ли не единственным вариантом. Оставалось только надеяться, что она не спустит его с лестницы магическим ударом в особо извращенных формах.

...

По счастью, обошлось. Хотя вместо обещаной четверти часа ему пришлось провести в гостиной верховной волшебницы никак не менее полутора. Собственноручно перебинтовав раненую руку и подкрепив действие лекарств из домашней аптечки еще и несколькими заклинаниями, леди Мейвенберг усадила Зборовского в уютное кресло и заставила во всех подробностях изложить их с Юраем путешествия — начиная от телепорта под Змийгородом и вплоть до стремительного бегства из Эскуадора.

Открытие шестого металла, как ни странно, не произвело на Клариссу особенного впечатления — или она в совершенстве владела искусством скрывать свои эмоции. Гораздо больше волшебницу заинтересовали эльфийка Вайниэль и валькирия, с которыми довелось столкнуться по пути. Но главное, конечно — как отреагировал на появление энграмских путешественников её коллега по цеху, Всесвят. Вот тут расспросы Клариссы были предельно дотошны и въедливы: политика, однако!

Когда волшебница, наконец, отпустила Збровского в его дальнейший путь "незнамо куда", за окнами уже занимался рассвет. Но перед этим еще раз тщательно убедилась в том, что поставленная Белым Братством магическая метка на теле барона истаяла без следа. Хотя углубляться в обстоятельства последней ночи Зборовского на шхуне, когда и произошло, одновременно с его исцелением это знаменательное событие, оба старательно избегали.

Захлопнув за ночным гостем дверь, слегка утомленная графиня впорхнула в спальню.

— Нет, ну ты всё слышал? И как тебе это нравится, дорогой?! Неладно что-то в княжестве энграмском, если я теперь обязана осваивать ремесло знахарки, а таинством металлов и планет, наоброт, занимается какой-то недоделанный вампир!

— Скорее уж переделанный, — усмехнулся ее любовник. — Руками небесной валькирии переделанный. А также прочими достопримечтельными частями ее тела, как я понимаю. Мужчина хмыкнул, но потом спросил уже более серьезно:

-Так значит, метка Братства с него полностью сошла? Прошлой ночью, после того как он скажем так — неплохо перекусил? Никогда бы не подумал, что такое возможно.

— Не волнуйся, дорогой, — интимные заигрывания и самодовольство смешались в голосе Клариссы практически в равных пропорциях. — От той, которую ему только что поставила я, избавиться будет посложнее.

— Ты поставила?

— А что тут такого? Береженого Арман бережет, а за этими великосветскими вампирами глаз да глаз нужен.

Коротко вздохнув, волшебница улыбнулась, и теперь в ее голосе звучало уже неприкрытое желание:

— Так не вернуться ли к тому, на чем нас так некстати прервали?

И она забралась обратно под одеяло. Тинктар с ним, с этим Зборовским!

Глава 2.9 Двойной захват

Новая жизнь в столице асконского королевства с каждым днем все больше и больше нравилась лорду Сальве — или дону Сальве, как он предпочитал теперь именоваться на местный лад. Веселый город, веселые нравы, почет и уважение — всё то, чего ему столь отчаянно не хватало в Вильдоре. Ведь при энграмском дворе правила поведения были расписаны от и до, и упаси Арман ненароком обратиться к барону графским титулом, подойти к великой княгине не с той ноги или даже всего лишь заказать недостаточно дорогое, не соответствующее твоему чину вино к обеду. Уж кто-кто, а Вачи знал это досконально и из первых рук, ибо в бытность свою энграмским верховным магом пребывал едва ли не на самой вершине власти. Но власть властью, а маленькие радости вольной жизни, как оказалось, порой стоят большего, нежели заскорузлое, с головы до пят закованное в броню церемониала могущество владык. И знакомством с этими радостями он был целиком и полностью обязан Мадлейн.

О, Мадлейн! Прекраснейшая донна сокровенных мечтаний, с которой свел его случай в Эгедверешской ссылке. Именно она, свинцовоокая агентка асконской короны, властной десницей своей отняла у лорда Сальве его столь тщательно охраняемую невинность, обучив взамен сладостной свободе добровольного рабства. Да и внешними признаками почета вильдорский беженец обделен не был: собственный особняк в Верхнем Городе, слуги, достойное содержание и даже сохраненное за ним обращение "Ваше Сиятельство". А в случае успеха нынешней миссии ему, Вачи, был обещан и герцогский титул вкупе с причитающимися владениями — в этом заверили как его святейшество Верлозар, так и всемогущий дон Рамиреш.

Ах да, его миссия... Единственное, пожалуй, чего энграмскому беженцу мучительно не хватало в Эскуадоре — это изысканной, утонченной и многослойной вильдорской кухни. В здешних ресторациях, пусть даже и самых изысканных, вкус был весь нараспашку. Плоские и претенциозные блюда словно стремились перекричать друг друга блеском и изобилием своих составляющих. Но вот изысканная тонкость оттенков, которую постигаешь заново с каждым следующим глотком и чьей игрой славились обеденные залы высшего дворянства Вильдора, Эгедвереша, Спомена или Хортица — искать ее на эскуадорских кухнях было бесполезно.

Впрочем, с лучшими образцами асконской кулинарии Сальве, так уж и быть, был готов смириться. Но именно с лучшими. А что он делает сейчас в забытой обоими богами солдатской пивнушке на глухой окраине — это было одному Тинктару известно. Здесь, где пахло мужицким потом и подгоревшими колбасками, кислой капустой и несвежим пивом, а за каждым из столов матерились, играли в кости и при каждом удобном случае норовили залезть ладонью под юбку служанке или буфетчице? И надо же было, чтобы нелегкая занесла его в этот дешевый кабак, где взыскательному глазу и отдохнуть не на чем!

Хотя нет, одно светлое пятно в этом вертепе все же наблюдалось: загадочная русоволосая дама, одиноко устроившаяся за угловым столиком. Назвать ее бабой, девкой и уж тем более шлюхой не повернулся бы язык ни у одного из присутствующих. Нет, это была именно дама, владетельная особа благородных кровей. Именно поэтому, пожалуй, столь неуместной выглядела она здесь и сейчас, в своем элегантно пошитом дорожном платье изысканнейшего светло-зеленого цвета, подобного тому, которым отмечены едва распустившиеся листья мяты. Так могла бы смотреться, например, пышная роза на капустной грядке. Или чистопородная баххарская кобылица среди стада перепачканных навозом овец...

— Интересно, а как выглядела на ее месте пресловутая леди д'Эрве?

По словам кабатчика, Энцилия действительно ночевала здесь примерно с неделю тому назад, причем в компании двух мужчин. Ушлый хозяин пивной поначалу был скуп на подробности, но пара серебряных "герцогов" и магический нажим, которому Сальве еще не успел разучиться со времени отъезда из Вильдора, скоренько развязали ему язык. Сочетание магии и денег вообще способно творить чудеса — в любой части Круга Земель без исключения, а уж в насквозь перепроданной и перекупленной Асконе более всего.

— Так они с тем, что постарше, благородный дон, собирались здесь еще пару дней перекантоваться, понятно дело, — угодливо мельтешил содержатель кабака. — А вот как этот молодой с утра появился, весь из себя растрепанный и с лица сбледнувши...

— И кто же его так приголубил, любезный? Он, часом, не говорил?

— Да нет, благородный дон, как в рот воды набрал, — развел руками кабатчик. — Приказали они, значит, завтрак им подать на скорую руку, а потом собрались в одночасье. Я и денег пересчитать не успел, за постой уплаченных, а они уж пролетку кликнули, и поминай, как звали.

— А звали-то как? — решил уточнить на всякий случай Сальве.

— Да я уж и не упомню, благородный дон, и вправду не упомню. Нет, молодого-то знаю, не совру: дон Леруа, стало быть, и вроде как из Сорма он. Потому как он еще и раньше здесь бывал. А вот эти двое... — хозяин пивной сокрушенно пожал плечами, — не запомнил. Странные у них только имена были какие-то, не нашенские.

Похоже, что больше сказать кабатчику было действительно нечего, и Вачи великодушно отпустил его обратно за прилавок, наградив на прощанье лишним "герцогом". А себе малодушно приказал подать новую чарку вина. Почему бы, собственно, и нет? Ведь поиски, на которые его вежливо, но очень настойчиво и весьма убедительно снарядили донна Мадлейн и ее покровитель, Рамиреш великий и ужасный, вполне могли подождать до завтра: извозчик, подвозивший неделю назад эту мелкую энграмскую шлюшку д'Эрве и ее приятелей, сейчас уже наверняка третий сон видел.

Зато дама за столиком в углу, вне всякого сомнения, заслуживала того, чтобы приглядеться к ней повнимательнее. Кто она такая, в конце концов? И главное, с чего бы это ей тоже интересоваться Энцилией и ее спутниками? А ведь интересовалась — об этом хозяин заведения сказал буквально сразу же, как только Сальве заговорил с ним о своем деле.

Да, пожалуй, стоит приглядеться к ней повнимательнее. А потом, может быть, даже и подойду!

И Вачи, расслабившись, сделал новый глоток. В конце концов, белое асконское здесь было не таким уж и плохим.

Загадочная незнакомка, впрочем, вызывала интерес не у него одного. Периодически кто-нибудь из завсегдатаев солдатской пивнушки подходил поближе с явным намерением завести беседу — но тут же боязливо отходил обратно, словно отброшенный неведомой силой. И это было тем более странным, поскольку тренированные и закаленные в боях воины эскуадорского гарнизона в целом были ребятами не из пугливых. Но вот, однако же, стоило даме бросить на них ледяной взгляд из-под шляпки, как всякое желание приволокнуться у незадачливых соискателей женской ласки тотчас же пропадало. И она с невозутимым видом возвращалась к своему красному вину, капельки которого подобно свежепролитой крови ложились на пухлые чувственные губы, делая их еще краснее.

Разумеется, стоило проверить эту красотку на следы магии, что лорд Сальве и не преминул сделать первым делом. Но не тут-то было: ауру женщины окружала мощная непроницаемая завеса, сквозь которую он не сумел пробиться, несмотря на все старания. Более того, в этой завесе ощущалось что-то неуловимо знакомое, словно ставил ее маг, с которым энграмскому волшебнику уже доводилось встречаться.

Он как раз допивал свое вино, когда незнакомка резким движением поднялась из-за стола и направилась к выходу, небрежно оставив на столе стопку монет. И лорд Сальве решительно поторопился вслед за ней. Тем более, что с стороны тыла дама смотрелась тоже очень даже неплохо. "Ну, не догоню, так хоть согреюсь, — вспомнилась ему старая шуточка, которой так любили щеголять офицеры при энграмском дворе. — Благо времени пока еще хватает".

Можно было бы с уверенностью поставить двадцать пять против одного и даже пятьдесят против одного, что изысканную леди будет ожидать у входа не менее изысканная карета, но этим вечером любителя беспроигрышных ставок ожидало бы жестокое разочарование: вместо того, чтобы кликнуть кучера, на облучке дожидавшегося хозяйки где-нибудь за углом, дама просто двинулась вдоль по улочке неспешным шагом, насвистывая веселенький мотивчик. А в какой-то момент, оказавшись в наименее освещенном месте ровно посередине между двумя и без того не слишком ярко горевшими фонарями, молниеносным движением сдвинулась вбок и буквально растаяла в темноте. Прискорбно, но все магические навыки незадачливого соглядатая оказались бесильными перед ее умением невидимо и бесшумно двигаться в ночи.

— Ох, а непроста оказалась дамочка, — огорченно подумалось Вачи. — Оборотень, что ли? Или даже вампир?

Энграмский маг задумался на мгновение, а потом в сердцах махнул рукой и отправился на поиски своего собственного экипажа.

— Ну да и Тинктар с ней. Чует мое сердце, не в последний раз мы пересекаемся. А времени, как было уже сказано, пока хватает.

...

— Вот только этого мне еще не хватало, — раздраженно подумала Ирма, покидая гостеприимные своды "Веселой вдовушки". Мало того, что следов Юрая ей обнаружить так и не удалось, так еще и какие-то конкуренты на пятки наступают! Круглолицый блондинчик в партикулярном платье явно не принадлежал к числу завсегдатаев солдатской пивной, да и с хозяином у стойки беседовал подозрительно долго. До предела обострив свой слух, она даже сумела разобрать пару фраз из этой беседы. И сказать, что услышанное ей понравилось, было бы весьма сильным преувеличением. То есть, в переводе с придворного на простонародный, наглой брехней.

В какой-то момент донельзя раздосадованная герцогиня даже всерьез задумалась над тем, а не надкусить ли ей вену назойливому преследователю. А что? Как говориться, нет человека — нет проблемы. Но, по зрелому размышлению, предпочла воздержаться. Пока. Прежде всего, этот тип был далеко не так прост, как старался выглядеть: подаренный Филом амулет едва не накалился докрасна, блокируя его попытки магического проникновения. Вот уж явно не любитель! Да и на одиночку этот блондин тоже не походил. И что же за конкурирующая фирма устремилась теперь на поиски Юрая-Отшельника одновременно с ними самими? Этот вопрос должен был бы озаботить любимого дядюшку выше крыши: в исскустве интриги тот не знал себе равных, разумеется — но только в том раскладе, когда имел все карты на руках. А посему припрятанный в ее, Ирмы, отделанном карамахенскими кружевами рукаве лишний козырь никогда не помешает.

Ну и, наконец, блондинчик был просто не в ее вкусе. В самом прямом и буквальном смысле: пить кровь она предпочитала из брюнетов и, по возможности, принадлежащих к простонародью — у них вкуснее. А за мускулистым мужиком, падким на заезжую богачку, здесь на городской окраине дело явно не станет. И молодая женщина неспешным шагом устремилась вперед.

Как в воду глядела ее светлость, воистину словно в воду. Или, применительно к случаю, как в кровавый фонтан: за ближайшим же углом ее резко ухватил за плечо крепко сбитый жлобина в жилетке на голое тело и, небрежным движением руки развернув к себе, тут же пощекотал горло жертвы кончиком кинжала.

— Далеко ли собралась, красотка?

— Да нет, милый. Тебя вот искала, — нежно промурлыкала женшина, ласково и до невозможности чувственно кладя свою затянутую в кружевную перчатку ладонь на руку, державшую кинжал у ее шеи. И нежно эту руку поглаживая. — Или ты не рад?

Низкий, с легким придыханием голос дамы звучал настолько многобещающе, что некоронованый король местных подворотен едва не пустил слюни при мысли о том, какое сокровище добровольно плывет ему в руки. А все драгоценности он с этой титулованой красотки, разумеется, всё равно снимет — но уж потом, с голенькой и многажды поиметой!

И это было последней осознаной мыслью самовлюбленного бандита, потому что в следующее мгновение...

Жаль, конечно, очень жаль, что юный Макс Леруа не мог видеть этой сцены! Случись ему вместо дальнего асконского захолустья оказаться в эту минуту в столице королевства, на маленькой окраинной улочке, где несколько дней назад этот хам в компании таких же вахлаков и недоумков посмел угрожать ему дубиной — сегодня ночью у него имелись бы все основания почувствовать себя отмщенным. Молниеносным движением руки с мгновенно проступивщими на пальцах вампирскими когтями ее светлость процарапала глубокие борозды на руке мужлана, заставив его взвизгнуть от боли и выронить кинжал. А затем, столь же стремительно — ни один смертный в Круге Земель не сподобился еще соперничать в быстроте движений с истинным вампиром — волчком провернулась у него под рукой и вонзилась клыками в вытянувшуюся от боли мужскую шею.

— Ах, Арман-вседержатель, как же сладко! — лениво подумала Ирма, поддерживая левой рукой медленно обмякающего бандита. Она даже не стала отводить серьгу, свисавшую из его левого уха и сейчас легонько задевавшую слегка крючковатый нос женщины. Именно ради таких моментов и стоило жить — пред ними меркли и пышные приемы в герцогском дворце, и роскошь бриллиантов, и даже привычно-скандальное перетрахивание с родным дядюшкой, периодически отвлекавшимся от своих колдовских обязанностей ради любимой племянницы. Любимой причем во всех смыслах, включая самые непристойные.

Последняя мысль еще сильнее возбудила молодую вампиршу, "усугубив алчность похотью", как мог бы выразиться на проповеди какой-нибудь храмовый жрец. И тогда Ирма, не отрывая клыков от щедро предоставившей свои услуги шеи, скользнула свободной правой рукой в портки жертвы и нежно, но вместе с тем в полную силу вонзила когти в его причиндалы — те самые "два волосатых мешка", о которых распевали свои скабрезные песенки конюхи у нее в конюшнях в те часы, когда полагали, что господа их не слышат. А может быть, даже наоборот, прекрасно понимали, что герцогиня их тайком подслушивает и тоже имеет с этого свое извращенное удовольствие.

— Эх, надо было красное надевать, — раздраженно выругала она себя несколькими минутами позже, оглядывая кровяные следы на сегодняшнем бледно-зеленом платье. Пятна происходили из вен на запястье недавнего "кавалера", взрезанных ее когтями, разумеется. Зато ни капли сладостной вахлацкой крови из яремной вены она мимо своих губ не пропустила, уж будьте уверены! — Да и перчатки тоже насквозь прорваны... А, впрочем, что у меня, лишнего платья и перчаток не найдется? Или денег на новые?

И дама, небрежно и презрительно оглядев в последний раз обескровленный труп у себя под ногами, зашагала прочь. Разумеется, карета ожидала ее не далее чем в трех кварталах отсюда. Но вот знать об этом плюгавому круглолицему блондину было совершенно необязательно.

...

Сердце "плюгавого блондина", впрочем, чуяло совершенно безошибочно: они пересеклись снова уже на следующее утро, столкнувшись нос к носу на Почтовой площади, где располагался дом кучерской гильдии. Хотя недаром говорится, что утро вечера мудренее, благо машинерия слухов и сплетен в таком городе, как Эскуадор, работает круглосуточно. Пара вопросов, заданных нужным людям с легким применением магии или, в другом случае, ну очень острого слуха — и вчерашние незнакомцы встретились наутро едва ли не как родные:

— Ваша светлость? Рад приветствовать столь далеко от родных пенатов. Какими судьбами в нашем королевстве, если будет дозволено спросить?

— Да вот все докучливые светские обязанности, — герцогиня де Монферре предпочитала держать свои карты "ближе к орденам" или, учитывая ее пол, ближе к декольте. — Совершенно неинтересные, поверьте. А вы, Сальве, уже называете "нашим" Асконское королевство? И столь любезные Вам некогда златоверхие купола Вильдора и Эгедвереша позабыты напрочь?

— Ах, полноте, герцогиня, времена меняются, и порой самым непостижимым образом. — Лорд Сальве деликатно прокашлялся. — Но, кстати, о времени: боюсь, что вынужден откланяться. У меня совершенно неотложное дело к старейшине кучеров.

— Вот как?

В голосе Ирмы звучала сталь, вполне достойная того железа, которое составило славу и служило залогом успеха ее герцогству.

— В таком случае поспешим же, поскольку мое дело как раз адресовано ему же! — Слово "мое" дама выделила донельзя высокомерным тоном, недвусмысленно напоминая опальному магу, что ее собственный титул существенно выше.

Хорхе по прозвищу "Хлыст" был несказано удивлен, когда когда старейшина подвел к нему двух расфуфыренных господ из благородных. Он только что задал овса своим лошадям и собирался пропустить пару кружек пива, прежде чем приступить к работе, и вот нà тебе!

— Ну да, ну я. Ну чё? Да, были такие, трое. Почитай, неделю назад...

— А куда они направлялись, любезный? — неторопливо спросила донна, вперив в извозчика пронизительные глаза какого-то непонятного, льдистого цвета.

— Э нет! Позвольте, миледи, я первый нашел этого свидетеля! — попытался отпихнуть её толстоватый дон, буквально выпрыгивая из своего светло-серого костюма.

— Скажи-ка лучше, помогал ли им кто из посторонних садиться в экипаж? А может, вместе с ними и отправился?

— Вы забываетесь, лорд Сальве!

Донна оскалила в злобной усмешке свои острые, едва ли не вампирские зубы и снова притиснулась к слегка прибалдевшему Хлысту.

— Давай-ка отвечай на мой вопрос, да поживее!

Дон в сером костюме, в свою очередь, так покраснел от негодования, что походил сейчас на перезрелый помидор.

— Герцогиня, вы переходите пределы допустимого, при всем уважении к вашему титулу. Вы чужестранка и не имеете права вмешиваться в расследование, представляющее государственные интересы королевства!

Дамочка, оказавшаяся не менее чем герцогиней, попыталась было что-то вякнуть в ответ, но тут их препирательства прервали два бравых парня с военной выправкой, подошедшие откуда-то сбоку.

— Кто тут смеет рассуждать о государственных интересах? Интересы короны представляю здесь я, капитан гвардии Эйшар, — демонстративно и почти издевательски поклонился тот, что постарше. — К вашим услугам, благородная донна, благородный дон. Так что попрошу освободить важного свидетеля для моих вопросов! Моих, вы поняли? Мы преследуем убийцу наших сослуживцев, а стало быть, злоумышленика против Его Величества!

Герцогиня, впрочем, проявлять понимание явно не собиралась.

— К вашему сведению, капитан, я представляю здесь Гильдию Магов, интересы которой распространяются далеко за пределы королевства Аскона. Уверена, что даже Его Величество не станет чинить препятствий моему расследованию и выкажет уважение к старейшей и самой могущественной организации Круга Земель!

— Ах так? — Лорд Сальве окончательно рассвирепел, с трудом удерживаясь от того, чтобы обрушить на соперников по расследованию столб магического пламени. — А не подумать ли лучше вам, милостивые дамы и господа, что может сказать по этому поводу Дон Рамиреш, чьи интересы представляю здесь я?!

Казалось, одно только упоминание всемогущего патрона Сальве вызвало заморозки по всей округе, а воздух сгустился и заледенел. А разъяренный Вачи тем временем саркастически продолжал:

— Может быть, кто-нибудь из вас желает побеседовать на эту тему лично с Доном Рамирешем? В одном из его пыточных подвалов, например?

Благородные господа настолько увлеклись спором, кто из них главнее, что совершенно позабыли уже о Хорхе. И тот, презрительно сплюнув, отправился в пивную, как и собирался, сопровождаемый в спину жаркими криками:

— Но служба королю?!

— Но Конвент?!

— Но приказ Тайного Приказа?!

Пиво в таверне, впрочем, тоже оказалось тёплым и слегка прокисшим.

— Вот уж действительно: если не задался день, так не задался, — уныло подумал про себя Хлыст. — Не отвозил бы эту троицу к Вагран-реке, так и горя бы не знал.

И снова отхлебнул из кружки.

— Ох, доля моя тяжкая, извощицкая...

Глава 2.10 Карамболь от двух бортов

Сегодня Макс был в ударе. Легкий и гибкий меч буквально летал в его руках, когда "непревзойденный мастер клинка" крутил петли и восьмерки, изящными бросками перехватывая оружие из руки в руку. Удары сыпались один за другим — рубящие, колющие, с плеча или даже колена, настигая противника с неотвратимостью тинктаровой молнии. Чужой выпад "знаменитый боец и первый меч Вестенланда" перехватывал легко и с лёту, словно храмовая нищенка яблоко, небрежно брошенное ей на паперти добросердечным прихожанином, а уж его собственную оборону пробить не удалось еще никому из нападавших, сколь бы надсадно те не пыхтели с натуги.

— Ну же, ну же, давай, приятель, — подманивал он очередного претендента, демонстративно раскрываясь. — Кис-кис-кис! Или мышей ловить разучился?

Но стоило лишь мечу нападавшего пересечь незримую черту, которую мысленно прочертил для себя мастер, как этот меч неумолимо вышибало из нетвердой руки стремительное вращение максова клинка, слепя глаза восхищенным зрителям.

И всё удовольствие — по пятнадцать осколов с любого желающего: "Пожалте бриться!", как говàривали в цырюльнях старого доброго Сомье.

Месяца ведь не прошло с того момента, как он покинул показавшиеся вдруг негостеприимными стены родительского замка, а сколько событий успело произойти за это время! Расписывая в очередной раз свой меч по углам квадрата вокруг головы нового соперника, юноша задумался о том водовороте судьбы, который захватил его и стремительно понес в неизведанные края — и всё после единственного разговора с незнакомцем на забытой Тинктаром окраинной улочке в Эскуадоре. Одна лишь долгая беседа, и вот уже вчерашний одинокий волк стал загонщиком стаи, завсегдатай изысканных сормских рестораций — кабацким задирой, а утонченный сын виконта развлекает теперь деревенщину потешными боями на сельских ярмарках.

— Даже имя пришлось сменить, блин, — подумал он с тоской, презрительно тыкнув, легонько и плашмя, столь некстати потрявшего равновесие и барахтающегося теперь на земле противника, знаменуя тем самым окончание боя. Да, Макс Леруа остался в прошлом, надежно упрятанный до лучших времен в сундук воспоминаний, а на смену ему пока что пришел Массимо Элейро, "прославленный виртуоз разящей стали", или как там его еще только не величали рекламные афиши. Ну и куда влечет теперь нелегкая прославленного виртуоза, под палящие солнце аулов и кишлаков Шахваристана? А может быть, даже еще дальше — под соломенные крыши и на гостевые циновки в селениях далёкого Чжэн-го? Одному Арману известно... Но цена была обещана хорошая. Такая, за которую и пол-Круга Земель обойти не жалко. Достойная цена!

Зажав в горсти честно заработанные медяки, Макс решительно отодвинул входную занавеску шатра гадалки, стоявшую в двух шагах тут же, на ярмарочной площади.

— Как дела, Энси?

— Дальняя дорога суждена тебе, бриллиантовый, а в конце ее чаровница знойная да денежная, — привычно отшутилась Энцилия, убирая карты и пересчитывая дневную выручку. — А не будешь руки мыть перед едой и старших слушаться, тогда казенный дом с окнами в крупную клетку!

И женщина снова вернулась к кассе: оба мужчины безоговорочно доверили распоряжаться финансами именно ей — некогда леди д'Эрве, а ныне знаменитой прорицательнице мадам Арвелюр, и никак иначе. Взгляд на наличность, впрочем, разочаровывал: деньги потихонечку набирались, но гораздо медленнее, чем хотелось бы всем троим.

После известных событий и скоропалительного, чтобы не сказать панического, бегства из Эскуадора путь в большие города был им заказан, равно как и визиты в любой банк. Белое братство не дремлет, а с его подачи разыскать беглых преступников и получить обещанное за них вознаграждение стало теперь заветной мечтой каждого стражника королевства. Так что добираться до шахварской границы приходилось окольными путями, по деревням да проселочным дорогам, а зарабатывать на проезд и пропитание — да чем угодно, что только легендарная дворянская смекалка подскажет.

Смекалка подсказывала многое, и трое беглецов худо ли бедно, но продвигались всё дальше от Эскуадора, пробавляясь случайными заработками на ярмарках, которых в весёлой и легкой на подъем асконской глубинке было хоть пруд пруди. Всё дальше от Эскуадора и все ближе к границам Шахваристана, где Юрай и его спутники смогли бы свободно вздохнуть полной грудью и перевести дух. Ну а пока приходилось засучив рукава зарабатывать себе на жизнь и на дорогу. Благо ни Юрай, ни сама Энцилия дворянами по рождению не были и с детства хорошо знали, почем кусок хлеба. Единственное, чем молодая волшебница решительно отказывалась подрабатывать — это собственным телом.

Хотя предложений подобного рода мадам Арвелюр получала неисчислимое количество, едва ли не от каждого мужчины, заглянувшего в палатку к гадалке.

— Вот какая-нибудь леди Маржет или леди Веермейн на моем месте и размышлять бы не стали ни минуты, — подумала Энси, рассеянно глядя на червоную даму, что открылась сейчас в колоде. — Хотя чего уж говорить, добрая половина фрейлин Тацианы сочли бы это самым лучшим выходом из положения. Да еще и совместить приятное с полезным!

А ей самой — ну никак душа не лежала, хотя долгое отсутствие мужчины потихоньку начинало уже действовать на нервы. Особенно на те, что пониже.

Мужчины под рукой были, причем целых два. Но с Юраем у девушки с самого начала сложились товарищеские отношения, сломать которые случайным перепихоном было бы просто, но вот восстановить их после этого — практически невозможно, так что не стоило и пробовать. "А магическое соитие втроем тогда во дворце не считается! Это было для постижения Истины, а не ради простого бабского удовольствия", — тут же одернула она себя.

— Другое дело Макс. Надо будет этого красавчика как-нибудь соблазнить при случае. Хорош собой, в прекрасной форме, да и особой стеснительностью не страдает, — плавно перескочила она мыслью ко второму своему спутнику. — Хотя странный он какой-то, этот Макс. И что его заставляет держаться с нами: чувство долга, чисто мужской интерес ко мне или просто скука, помноженная на жажду приключений?

Усмешка Энцилии была донельзя скептической: "Вот уж действительно, с нами не соскучишься!" Но эту нехитрую мысль тут же подтвердили шум и крики, заставившие усталого мастера потешных боев немедленно выскочить наружу. А вслед за ним на улицу устремилась и гадалка, в своем развевающемся от быстрого бега цветастом халате.

-Так-с, ну и кто же это тут у нас? — Стражник неторопливо разглядывал документы Юрая, пока стоявший рядом дородный жрец снова и снова тыкал в Отшельника пальцем:

— Да как... Да как он смеет, наглый... ?! — Священнослужитель в последний момент с трудом проглотил бранное слово. Судя по всему, донельзя непристойное и лицу духовного сословия непозволительное. По крайней мере, в присутствии.

Стражник, впрочем, оставался невозмутим. Судя по двум скрещенным пятиугольникам на форменной куртке, это был не абы какой рядовой, а десятник, и держался он соответственно званию: уверенно и властно.

— Стало быть, преподобный Потап, он же Потап Михайлов сын Горыщенок, согласно документам?

Поддельные документы у всех троих были наилучшей выделки. Покупка фальшивых бумаг у одного из самых известных мастеров Воровской Гильдии была последним делом, задержавшим беглецов в Эскуадоре и основательно опустошившим их казну, но зато отличить эти подорожные от подлинных вряд ли смогли бы и в Тайном Приказе, не говоря уже о городской Управе порядка. Даже невидимая магическая печать была на месте, в чем Энцилия очень тщательно убедилась при покупке.

— Ну так в чем же дело, достопочтенный отец? — Десятник обратил наконец внимание на охрипшего от негодования жреца.

— Да ведь он же... Он же двурушник, господин сержант! — Служитель культа для пущей верности повысил в звании представителя светской власти еще на ступень. — Сектант какой или вообще самозванец, несмотря на все документы.

— Вот ты, негодяй!

Теперь жрец обращался уже непосредственно к Юраю. Судя по голубому одеянию, он представлял храм Армана и был, соответственно, преисполнен благородного пафоса. В отличие от служителей Тинктара, носивших багровые одежды и предпочитавших в подобном случае не обличать, а проклинать.

— Как ты смеешь отправлять службы обоим Богам одновременно? Кто в Круге Земель такое мог бы вообще дозволить, я тебя спрашиваю?

Спокойствию Юрая могло бы сейчас позавидовать и каменное изваяние. Но немудрено: у него в запасе имелся сейчас такой козырной туз, какого не снилось и самому отъявленному шулеру в эскуадорских игорных домах.

— Дозволение сие, почтеннейший брат мой, — тонкую издевку в его ответе смог бы заметить только очень проницательный слушатель, к каковым обвинитель Юрая со всем очевидностью не относился, — получено в Белозере, в Островском скиту. Причем от обоих отцов-настоятелей получено: как от владыки Архелоя в полухраме Армана, так и от отца Перфилия, предстоятельствующего у служителей Тинктара.

"Ну, поехали писать губернию," — отчетливо читалось на лице моментально скисшего десятника. Быстрой поживы явно не предвиделось, а встревать в богословские диспуты у него не было ни малейшего желания.

— Причину же сему соизволению вы можете воочию наблюдать сами, брат мой... — Юрай выразительно запнулся, намекая, что неплохо бы и представиться.

— Жамейро, — нехотя пробурчал раздосадованный жрец, принимая в руки выпростанный Юраем из-под рубахи подвес с "Выявителем предназначений". — Отец Жамейро из храма арманова, что в Эдинах.

Эдины были центральным городом провинции и отстояли от места ярмарки на добрых полтора дня пути. Но Юрай об этом даже не успел задуматься: он, при всей своей невозмутимости, с трудом сдержал сейчас смех, осознав, насколько титулование "В Эдинах" сходно с непристойным энграмским ругательством, которое разве на конюшне и услышишь.

Впрочем, даже рассмейся сейчас Отшельник в полный голос, отец Жамеро вряд ли бы его услышал — он во все глаза недоверчиво уставился на амулет, который все еще висел на длинной цепочке из перемежающихся золотых и серебряных звеньев на шее у якобы белозерского жреца по имени Потап. Ведь "Выявитель предназначений" был редчайшим артефактом, доступным лишь в самых крупных храмах, да и там этими амулетами попусту не разбрасывались. Не исключено, что самому отцу Жамейро доводилось видеть такой "Выявитель" лишь один-два раза на лекции в храмовой Академии, еще будучи послушником. А уж держать в руках...

И сейчас он сосредоточенно и аккуратно переворачивал металлический диск туда-сюда, снова и снова убеждаясь, что лицевой стороны и изнанки у юраева артефакта нет: золотой Арм-и-Тин на фоне диска черненого серебра с одной стороны полностью сответствовал такому же, только серебряному сакральному символу на тускло-желтом фоне — с другой. Являя тем самым абсолютное Равновесие, достойное скорее Гильдии магов, буквально подвинутой на той самой идее вселенского равновесия.

— Или что, Арман теперь уже перестал быть старшим Богом, а Тинктар — младшим, так это прикажете понимать?

Недоуменным бормотанием жреца тут же не замедлил воспользоваться жандармский десятник:

— Однако же, святые отцы, вы тут извольте разбираться далее сами. А у Короны и светской власти, следует полагать, никаких претензий к преподобному Потапу не имеется, поскольку нарушений установленного порядку не выявлено. Честь имею!

С этими словами десятник двинулся дальше по ярмарочным рядам, орлиным взором высматривая, к чему бы можно было придраться и с кого истребовать штраф. Или взятку, благо в Асконском королевстве разница между этими понятиями была столь тонка, что сходу и не заметишь.

Отец Жамейро тем временем сосредоточенно размышлял о чем-то, морща лоб и машинально потирая потные руки, чего сам, кажется, даже и не замечал. Наконец, на лице его появилось хитроватое выражение, а из просторного кармана жреческой рясы явился на свет изрядных размеров кошель.

— Вот что, брат сердечный: тридцать "государей" золотом, и чтобы ноги твоей у нас в провинции не видели. Или предпочтешь долгие разборки в кардинальском храмовом суде в Эдинах?

"Уж лучше иди нах, — продолжил он мысленно. — Нам тут таких шибко умных не надо!"

Скандальный слушок о балаганном жреце, отправлявшем в своей ярмарочной палатке службу обоим Богам на выбор, дошел до Эдинского храма еще несколько дней назад и тут же заставил старших клириков встревоженно настрожить уши. Когда же подаяния в обоих городских храмах заметно сократились, осторожные расспросы указали на того самого Потапа: всенародная любовь жителей Асконы к широкой красивой жизни естественным образом сочеталась у подданных его величества Франсиско I с прижимостостью и патологической страстью к экономии. А воздаяние обоим богам сразу в одном и том же месте обходилось значительно дешевле, чем многие жители провинции тотчас же не преминули воспользоваться. И если припугнуть загадочного проповедника не удалось, то следующим шагом сам собой напрашивался подкуп.

— Вот даже как?

Спокойный голос Юрая был сейчас не теплее заснеженных вершин Эльбенборка, а уголки рта собрались в понимающую ухмылку. И велеречивое храмовое многословие в одночасье собралось в единственное короткое слово:

— Сто.

— Да ты совсем с ума сошел, достопочтенный? — Голос отца Жамейро был исполнен благородного негодования. — Побойся Армана! Неурожай же, подают мало, королевские милости до нашей провинции вообще не доходят, все по дороге расхватывают... Так и быть, пятьдесят!

— Девяносто, только лишь Тинктара ради. — В искусстве торговаться его преподобие был весьма слаб, обычно предоставляя это Энцилии. Или, прежде, Зборовскому. Юрай даже улыбнулся, вспомнив, как ловко торговал барон для него меч в гномской лавке на окраине Фанхольма. Дайла, впрочем, спокойно занимала сейчас свои ножны в одном из дорожных сундуков, что хранились у мадам Арвелюр: не пристало служителю культа обнажать свой меч всуе.

Зато отчаянно торговаться — очень даже пристало, и отец Жамейро был ближайшим и ярчайшим тому свидетельством. Так что приходилось соответствовать... Сошлись на трех квадрах — семидесяти пяти — и отъезде поутру. А то, что преподобный Потап путешествует вовсе даже не в одиночку, ни он, и его спутники предпочитали не афишировать. Хотя для себя лично Юрай бы и шестидесяти не выторговал.

Но теперь, слава Арману, деньги были, и трое могли спокойно продолжить свой путь вплоть до шахварского побережья, чтобы успеть вовремя. До праздника Гремм-ан-Итхол оставался еще целый месяц.

...

— Тинктар подери, до праздника остался всего месяц, а еще ничего не готово, даже и верблюд не валялся!

Айюль-ханум абу-ль-Бахрави была просто вне себя от негодования. Истинная дочь своего отца, она ко всем начинаниям относилась с предельной серьезностью и ответственностью, будь то организация приёмов в его губернаторской резиденции или ежедневный контроль за казной вверенной провинции. И нерадивые горничные, и вороватые управители трепетали от одного упоминания Айюль Луноликой, Арманову Грому Подобной — так некогда воспел ее один из придворных поэтов. Причем трепетали и боялись пуще гнева тинктарова даже в самые что ни на есть обычные времена. О чём же говорить теперь, в канун великого праздника Звезды, который случается всего лишь один раз в два или три пятилетия, в зависимости от хода небесных светил?!

А дел было действительно невпроворот. Вина, фрукты, сладости, рис и баранина для плова — все это надо было заказать на целую уйму гостей, включая самых высоких, вплоть до сыновей и дочерей самого халифа. Заказать, получить и доставить в полной сохранности на остров, да и самих гостей туда же перевезти. Для чего, кстати, еще и флот нужен.

Далее, обслуга: повара, служанки, дворовые, стражники охраны... И шлюхи, конечно. Разливанное море шлюх любого калибра, на выбор уважаемых гостей. Стройных как газель или обильных телом, словно бархан в пустыне. Юных девушек, едва перешагнувших порог детства, и зрелых матрон, приблизившихся уже вплотную к порогу старости. Светловолосых, брюнеток, рыжих... Но с ними-то как раз, проблем не было: блядей в халифате хватало, как и в любой другой стране Круга — так уж устроен мир.

Главную проблему ханум, ноющую головную боль ее составляли сейчас музыканты. А среди музыкантов — один единственный, лучший и неповторимый.

Мансур.

О сладкоголосый Мансур, чарующая мелодия безутешного вожделения недавних времен! Тягучим и горьковатым было звучание дуэта их страсти в тот миг, когда его зурна погружалась в ее ребаб до самых сокровенных глубин — подобным дикому меду Арахшана, где пчелы сбирают нектар на высокогорных лугах. Как упоённо взращивал этот греховный садовник цветы наслаждения на просторах её тела: алые маки на щеках, тугие бутоны бордовых роз на сосках щедрых грудей, пышную поросль махровых гвоздик над вратами, ведущими в армановы небеса неутолимого желания! А сколь усердно вылизывал нежный песнопевец пахучую росу с этих врат, прежде чем затопить своей мелодией её страждущую пустоту...

— Урод! Мразь! Гиена, извечно кормящаяся гнилой падалью падших женщин! В пустыню его до скончания веков, и пусть там верблюдиц трахает, пока ему яйца раскаленным песком не выжжет дотла!

Велик и могуч был словарный запас красавицы Айюль, легко перекрывая весь диапазон от высокопарных дворцовых од и вплоть до самой низкопотребной базарной брани. К каковой он и устремился сейчас при мысли о подлом изменщике, презрительно сделавшем ей ручкой и сбежавшем аж в Шэньчжоу.

— К какой-нибудь косоглазой красотке небось, которая от горшка два вершка, а петь только нижними губами и умеет! А я-то для него старалась, в самой столице концерты организовывала. — Благородному возмущению губернаторской дочки не было предела. — Тоже мне, на словах "вечный поклонник вашей красоты, ханум", а на деле шакал брехливый. Да пошел он... К оркам на ужин, вот. В качестве десертного блюда.

У самой Айюль в качестве десертного блюда были сегодня предусмотрены айва с мёдом и вяленая дыня, так что после нового бокала терпкого красного "Жемчужина Баххара" из лучшей коллекции отцовских подвалов жизнь казалась чуть более привлекательной.

— В конце концов, на этом красавчике свет клином не сошелся. Сыщутся и другие, только свистни. Что для большого концерта на Гремм-ан-Итхол, что и для сольных выступлений в моей постели. — Баххарская дева причмокнула пресыщенными пухлыми губами, предвкушая грядущее удовольствие. — А может, даже и не сольных...

Айюль-ханум могла себе это позволить. Как дочь губернатора, управительница его хозяйства и "соломенная вдова" при отправленном в домашнюю тюрьму муже-наркомане, она пользовалась такой свободой, которая и не снилась большинству шахварских женщин. Но оставались еще и вещи, которых за всё золото Круга Земель не купишь. Дети, например. Стремительно сбежавший за пределы халифата и недосягаемый теперь для нее Мансур был бы хорошим производителем, а вот повышать ли его хотя бы до статуса фаворита, она для себя еще не решила. И тут нà тебе — бац! — такая подлянка с его стороны.

— Может, мне действительно другая судьба суждена? — рассеянно задумалась она, потягивая баххарское. — Ведь сказано же в Пророчестве Исфахана: "Падшая дочь возвысится, и причислит ее безмужняя жена к семье своей". Может, это действительно про меня? Дело остается только за малым: отыскать эту падшую дочь да из ямы на свет Арманов вытащить.

И с этими мыслями достопочтенная Айюль-ханум абу-ль-Бахрави резко допила свое вино и встала.

— А певцов на празднество из Асконы пригласим. Или даже, еще лучше, амедонских цыган из Эгедвереша. И пошел он в гномскую задницу, этот Мансур!

Глава 2.11 Пит-стоп

— Движение и смерть. Скажи мне, друг, что общего меж ними?

— Не скажу я. Пока в руке блистает верный меч, нисколько над судьбой моей не властна безносая старуха при косе. Напротив, властен я без лишних слов одним клинка ударом обезглавить, всего одним движением руки того врага, что встанет предо мною иль преградить мне возжелает путь. Я твой властитель, Смерть, пока я жив. И, покоряя города и страны, несу тебя на острие меча.

То — первая строка: "Движенье смерти".

А в предначертанный богами час, чей срок неведом нам, ничтожным смертным, я знаю, ты возляжешь предо мной и примешь в леденящие объятья, я ж радостно вложу в твои уста свой стон последний. И, мечу подобно, пронзит мой уд движением одним, последним лоно терпкое твое, и тут же успокоится навеки.

То — "Смерть движения", последняя строка.

И эти две короткие строки сойдутся вместе на надгробном камне, как два клинка в неистовом бою. Но мудрый прочитает между ними слепящий снег на склонах дальних гор, и нежный плеск волны на побережье, и аромат цветения садов... Букет вина, что полнит кубок мой, и жира жар, стекающего с мяса. Красотки необъятные бока, и сон детей. И многое другое, что пожелают боги и судьба вложить меж двух, таких коротких, строк.

Вложить всего одним движеньем. К смерти.

Актёр был великолепен. Пафос, пластика, дикция... Настоящий трагик, вполне достойный выступать на лучших подмостках Эскуадора, Хеертона или Алатырь-города. Но вот, поди ж ты! Развлекает толпу посреди рыночной площади в захолустной Каррехоне — последнем асконском городке по эту сторону границы.

Энцилия сокрушенно вздохнула. Хотя, собственно, уж кто бы говорил? Еще неделю назад она сама, титулованая дворянка и волшебница с университетским дипломом, точно так же развлекала разношерстную публику, изображая гадалку на деревенских ярмарках. Но сегодня вечером они с Юраем и Максом позволили себе расслабиться и взглянуть разок на тот же самый мир с другой стороны зеркала. Честь и слава жреческому сословию асконского королевства, чьи щедрые отступные позволили им оставить заботы о хлебе насущном! И с комфортом быстренько смотаться из пределов того королевства куда подальше, — ехидно продолжил внутреннний голос. — Тем более, что это это полностью совпадало с вашими планами, или как?

— А ты, маленькая, помолчи! — осадила девушка свое второе "я". После чего воздала должное запеченной рыбе с капустным салатом, не переставая при этом любоваться доблестным рыцарем в роскошных доспехах, который как раз приступил к следующей сцене своего вертепа.

— Тьфу ты, тоже мне доспех! — презрительно скривился сидевший напротив Макс, в очередной раз глотнув красного из своей кружки. — Сплошная показуха, местным тёлкам да коровам пыль в глаза пускать, и только. Нет ребята, "здесь вам не тут".

Шевалье рассмеялся почти в полный голос, вспомнив усатого сержанта эскуадорского гарнизона, у которого эта армейская присказка буквально не сходила с уст.

— Да уж, здесь вас быстро отвыкнут самогонку пьянствовать и безобразия нарушать! Случись хоть самая малая заварушка...

Заварушек, впрочем, пока что не случалось. Даже странно как-то: с тех пор, как он вместе с энграмскими искателями приключений на собственные турнюры и фижмы благополучно ускользнул от погони в Эскуадоре, дальнейшее их передвижение инкогнито по асконским градам и весям протекало совершенно спокойно. Как-то подозрительно спокойно. Хотя надо отдать должное всем троим: беглецы за время путешествия весьма успешно вжились в новые личины и даже умудрялись неплохо зарабатывать в роли балаганных артистов.

Но всё-таки! Как ни прикрывала их Энцилия своей магией (уж не знаю, что там насчет Юрая), но и королевская стража, и Белое Братство тоже не вчера на свет родились. И чем ближе к шахварской границе, тем настороженнее становился юный дуэлянт и бретёр, подвизавшийся ныне в роли провожатого для энграмской парочки. Тем более, что и наниматель его тоже настоятельно советовал быть готовым к любым неожиданностям.

— Кстати, о Юрае, — размышления Макса незаметно перескочили совсем в другую сторону. — О чем это он сейчас задумался, служивый?

А задумался Юрай о многих вещах сразу, но прежде всего о предназначении того самого шестого металла, что получен был у кобольдов в пещерах далекого Фанхольма и теперь покоился у него в кошеле, надежно упрятанный в стеклянную оболочку. Привел же Отшельника к этим мыслям последний монолог фигляра, о движении и смерти. Ибо монолог тот полностью и едва ли не дословно повторял слова матушки Эстриги, сказанные в их памятную ночь наедине:

— Страшный это металл, скажу я. Для стремительного бега предназначенный и для смерти леденящей. Страх он сеет великий и богатство немеряное, так вижу я во тьме меж звезд! Но только лишь вижу, — деревенская ведьма рассмеялась тогда и поспешила вернуться с пророческих интонаций к светской манере разговора. — А вот что именно мои видения значат, так то уж вам трактовать придется, достопочтенный.

Сокрытый знак Зодиака, прикосновение к Грани, иные смыслы и Откровение великое... Много высоких и не всегда понятных слов наговорила ему той ночью матушка Эстрига. Хотя какая она, к троллям и демонам, матушка? Чресла Юрая буквально застонали от воспоминания о том действе, которым эта немолодая уже, но еще очень привлекательная (когда умоется и как следует оденется) женщина демонстрировала ему начертание астрального знака Василиска, а потом вершила свое последнее испытание. Настолько застонали, что мужчина даже окинул взглядом всю рыночную площадь: не попадется ли на глаза подходящая шлюха, скоротать остаток ночи?

Но потом все-таки передумал и сдержался, из уважения к леди д'Эрве: не поймёт-с. Хотя холостая жизнь евнуха ему за время странствий уже порядком поднадоела. Ну да ничего, вот доберутся они до шахварских пределов, там и разберёмся.

...

Оказалось, однако же, что разобраться с Юраем и его спутниками решили также и совсем другие силы. Причем не только не дожидаясь границы, но очень даже беспокоясь, как бы они трое, упаси Арман, ту границу не пересекли.

— Энси, Макс! Комар!

Голос Юрая был напряжен и отрывист, и слова его означали сейчас совсем не то, что слышалось. Какие, к тинктаровой бабушке, комары в цветущую весеннюю пору? Нет, восклицание "комар" на том условном языке, который придумали себе путешественники, означало сигнал об опасности, причем об опасности немедленной и серьезной. Сигнал, понятный только им троим.

Хотя внешне никаких поводов для тревоги, казалось бы, не было. Макс и оба энграмца неторопливо тряслись в нанятой повозке, коротая немногие оставшиеся лиги от Каррехоны до Ар-Раиса — маленького пограничного городка, находившегося уже в пределах Шахваристана. Кучер в колоритной широкополой шляпе и широких штанах неопределенного цвета, где-то между болотным и грязно-коричневым, лошадку свою особенно не погонял, и бедолажная животина плелась себе шагом, предаваясь задумчивым размышлениям о свежем сене. Так, по крайней мере, подозревал сам Юрай, в бытность знахарем в Медвежьем Углу научившийся неплохо понимать домашних животных.

Сам же бывший знахарь пока что пытался поупражняться в "Слове стоячей воды" — последнем заклинании, которому его научила Энцилия. Юрай вообще старался по ходу их бегства из Эскуадора не терять времени даром, продолжая уроки, начатые еще в Вильдоре. Вечерами девушка наставляла его в магии, а сменивший Зборовского Макс — во владении мечом, и мало-помалу бывший деревенский увалень приобретал некие черты воина и мага. Пусть не первоклассного, но все-таки остановить волшебством кровь из порезанного пальца или пару раз прокрутить кистью свою Дайлу он был уже в состоянии. И Юрай совсем уже было настроился сделать надлежащий пасс для заклинания, как указательный палец словно обожгло огненным всполохом.

Кольцо!

Его мифрильное кольцо мага. То самое, что сплела Танненхильд из своих волос, и трасформированное потом Вайниэлью в легендарное эльфийское серебро. Единственное в своем роде на весь Круг Земель и поставившее бы в тупик даже ректора Академии, Филофея, найдись у него тогда — во время их короткой боевой стычки на улочках Батау — лишняя минута, чтобы это кольцо разглядывать. Вместо того, чтобы со всего маху садануть Влада Зборовского пониже спины своим заколдованным мечом и попытаться потом стащить его с вампирши-герцогини, пока валькирия на помощь не подоспела...

Все эти мыслекартины промелькнули в голове Юрая за какой-то кратчайший миг, скомканные в единую кучу. Но предаваться воспоминаниям времени не было: кольцо предупреждало его сейчас об опасности. Просто-таки вопило изо всех сил: "Тревога!!!"

Как раз вовремя: уже через минуту эта тревога обернулась несколькими вспышками огня, обложившими их повозку справа и слева — в такой близости, что Максу пришлось резким рывком отшвырнуть возничего назад на сиденье и самому в стремительном прыжке перехватить поводья. Непривычная к огню боевых схваток кобыла просто ошалела от ужаса, и от шевалье потребовалось все искусство, приличествующее его титулу "всадника", чтобы не дать животному понести. "Ну же, ну же, моя хорошая, — букавально заклинал он несчастную лошадину, — не бойся, все сейчас утихнет!" И лошадь доверилась вкрадчивому и ласковому голосу Макса. А может быть, было в ее успокоении еще что-то, юному воину и дуэлянту до сих пор, казалось бы, неподвластное? Кто знает...

Но перед этим была еще минута между упреждающим окриком Юрая и огненным ударом, нанесенных неизвестным и невидимым врагом. Это была долгая, донельзя долгая минута, особенно для Энцилии. Крик "Комар" воплотился для неё буквально — комариным укусом: то раскалился докрасна висевший в ложбинке между грудями "Талисман переплетения сфер". Подарок великого князя она носила скорее по привычке, а не из мистических соображений: что ни говори, приятно получить изящный заграничный артефакт из высочайших рук всего лишь за одну неплохо проведенную ночь. Хотя мистики в этих переплетенных сферах также скрывалось немало: недаром единственный раз до сего дня талисман хоть как-то проявил себя на памятной службе в храме Тинктара, после чего монсиньор Вантезе, верховный жрец храма, объявил ее чуть ли не богоизбранной. "Вот же старый перец, — скептически подумала тогда Энси, — делать ему больше нехрена!" Да и гроссмайстер Нгуен Эффенди, заехавший однажды с недолгим визитом в Вильдор, тоже пробормотал об этом артефакте что-то невнятное, больше скрывая и недоговаривая, чем объясняя — это легко читалось на его хитрой чжэнгойской мор... Ну хорошо, скажем "физиономии", из уважения к званию и опыту верховного мага сопредельного государства.

Все это было, впрочем, уже давно, а теперь талисман на ее груди снова зажил самостоятельной жизнью — всего лишь во второй раз за то время, пока леди д'Эрве имела честь его носить. Молодая волшебница отреагировала мгновенно, в чем и оказалось их спасение. Потому, что заклинанию "магического щита" требуется определенное время, чтобы набрать силу и напитаться потоками Воды и Земли, двумя самыми жесткими из пяти известных Стихий. И магиня старательно подпитывала сейчас возникающую завесу своей энергией, подхлестывая и направляя в основу защитного полотна потоки именно этих двух элементов.

К вящей славе Тинктаровой, она успела.

Удар следующего огненного шара пришелся уже непосредственно по повозке и спалил бы ее легко и ненавязчиво, в изящной асконской манере — не прими на себя удар стихии вовремя набравший силу магический щит Энцилии. Но таинственный враг не зевал: новые файерболы сыпались градом, и спасали пока что только этот щит, да еще кавалерийское искусство Макса, заставлявшего не приученную к цирковым трюкам кобылу усердно метаться вправо-влево, уворачиваясь от вспышек огня и при этом продвигаясь все-таки к вожделенному Ар-Раису.

Они летели со всей доступной лошаденке скоростью. Повозка жалостно скрипела при каждом вираже, а колеса стучали словно при последнем издыхании, когда им случалось попасть в колдобину или наткнуться на какой-нибудь камень — выбирать гладкий путь не было уже ни времени, ни возможности. В какой-то момент они едва не опрокинулись, и только неловкий, но действенный магический тычок Юрая помог их колымаге снова стать на все четыре колеса.

Юрай вообще старался не высовываться, предоставив поводья Максу, а магию Энцилии — их чутью и умению он доверял сейчас больше, чем своим собственным, рассчитанным на более спокойную обстановку. И держался поэтому, что называется, на подхвате.

Пограничная застава была уже совсем близко, когда огненный звездопад оборвался, а вместо этого перед беглецами внезапно возникла сплошная стена огня. И простиралась эта стена и вправо, и влево столь далеко, сколько хватало взору, а перескочить ее деревенской кобыле было тоже явно не под силу. Более того, оглянувшись назад, Макс заметил вторую стену пламени, которая стремительно надвигалась сзади. И у них оставался только один шанс — на прорыв.

— Юрай, держи огонь! — крикнула Энцилия, мгновенно оценив ситуацию. Конечно, она имела в виду не конкретные полосы пламени, но Огонь как стихию, и бывший сельский знахарь из Медвежьего Угла правильно ее понял. Пошли все-таки впрок все уроки магии, которым он поднабрался за эти месяцы. А может быть, и кольцо помогло, впитало же оно чуть раньше жар стеклодувной печи в Батау, когда мастер Виташек запаивал в шар смертельно ядовитую ртуть. Так или иначе, а Юрай напряг все свои силы и старательно сдерживал теперь Элемент, питавший силой оружие неизвестного противника. Тем более, что изо всех пяти огонь был его сущности, пожалуй, ближе всего.

Энцилия же обратилась к своей профильной стихии — воде. И направляемый ее волей стремительный поток влаги хлынул теперь в огненную стену, затопляя и смиряя ее. Отверстие в испепеляющей полосе получилось узким, но все-таки достаточным для того, чтобы повозка с беглецами проскочила сквозь облако пара не только целой, но даже почти и не обгоревшей. Остановившись, наконец, перед скромным домиком заставы уже на шахварской территории, по которой их враг вести свой магический огонь не смел.

— За такую веселую поездку прибавить бы надо, хозяйка, — подал голос возничий, все это время корчившийся в страхе на заднем сиденье. — Кобылу загнали, повозку закоптили, да и за скорость надбавка полагается!

Аскона есть Аскона, однако, и национальный характер никакой магией не вытравишь!

— Ладно, держи, чего уж там, — Юрай небрежно кинул кучеру еще пару серебряных "герцогов". Они трое были целы, невредимы и уже в Шахваристане. А это многого стоило.

...

В частности, стоило это многих нервов лорду Сальве, который в злобном исступлении колотил сейчас кулаками о депревянную столешницу у себя в эскуадорском особняке. Сколько сил потратил он на то, чтобы выследить Энцилию, эту поганую энграмскую шлюшку, с которой у мага были давние счеты. Как старательно готовил этот тайный удар, тем более, что всемогущий дон Рамиреш оказывал своему новому союзнику любую поддержку, которую только можно было пожелать. Деньги — так деньги, сообщения шпионов о местонахождении этой гадины — тоже, артефакты из запасников Магиума — пожалуйста... Одно лишь условие, причем необременительное: отправить к Пламенным Полям не только саму суку д'Эрве, но и обоих ее кобелей впридачу.

Очевидно, у наводившего ужас на всё королевство главы Тайного Приказа были свои высокие резоны в отношении двух спутников Энцилии, но Вачи Сальве предпочел в них не вдаваться: меньше знаешь, спокойнее спишь. А вместо этого старательно настроил свое зеркало дальновидения, готовя смертельный удар из-за горизонта.

— И теперь так опростоволоситься! — Бывший верховный маг Энграма только замычал, представив, сколько лишних плетей всыплет ему донна Мадлен. Ей ведь, ближайшей помощнице Рамитреша, только хлыст в руки дай. Скажи спасибо, если живым до кровати доберешься.

Нет, зря он всё-таки понадеялся на шанс прихлопнуть эту мелкую вошку, не сходя с места. Стоило, наверное, самому тоже отправиться на юг и нагнать всю компанию по горячим следам. В прямой колдовской схватке пресловутая леди д'Эрве от него бы не прикрылась, будь она хоть пятижды восходящая звезда на магическом небосклоне. Конечно же, стоило.

Но уж больно не хотелось. Во-первых, следы беглецов были не такими уж и горячими. С отвозившим мятежников кучером Сальве побеседовал по душам и примерное направление бегства себе представлял. Проблема заключалась в том, что они уже успели уйти за пределы прямого телепорта, да и точных координат дальновидение не давало, только картинку. Наводить по ней магический удар — это одно, а мчаться в карете неизвестно куда — совершенно другое, куда более ненадежное.

Это раз. А, во-вторых, тогда под ногами постоянно путалась бы эта Монферре. Тоже мне, железная герцогиня! Что ей нужно было от Энцилии или кого-то из ее спутников, совершенно неизвестно, но уж союзницей она не была ни в коем разе. Единственное, что смог понять дон Сальве из их полного недомолвок и умолчаний разговора, более всего походившем на выяснение отношений, хотя и в галантно-великосветском тоне — так это то, что герцогине беглецы нужны живыми и только живыми. Тогда как дон Рамиреш придерживался прямо противоположной точки зрения.

Ну и, наконец, Вачи просто не хотелось уезжать от Мадлен. Вот и понадеялся он на магию дальнего прицела. Как последний мальчишка понадеялся, на потеху честной публике!

...

Более всех из упомянутой честной публики, наверное, потешался сейчас магистр Рафхат бен Эльм, верховный маг халифата, внимательно наблюдавший за огненным сражением через свое зеркало дальновидения.

Прежде всего его заботило, конечно, чтобы ни один магический удар с асконской стороны не попал по вверенной ему территории. Случись такое, гнев магистра был бы сокрушающим. Причем не только его лично гнев, но и всего сообщества магов. А попасть под пристальный взгляд лорда Буборека, возглавлявшего дисциплинарную комиссию конклава, было, пожалуй, и пострашнее, чем навестить пыточные подвалы Серхио Рамиреша. Мало кто знает, на что способны старшие маги Круга, наказывая нарушителей установленного порядка. Но уж тот, кто знает на своей шкуре — тому, считай не повезло. Очень не повезло. Даже если выживет.

К счастью для Вачи Сальве, тот успел остановиться вовремя. И теперь Рафхат только посмеивался, вспоминая свои молодые годы. Начинал-то он именно как боевой маг, и неуклюжие старания коллеги вызывали у него сочувственный смех, не более того.

— Да уж, недаром этого Сальве погнали из Энграма: слабак и недоумок, одно слово. От меня бы эти трое заживо не ушли, захоти я свести с ними счеты. Сделал бы, как кроликов! В коробочку с двух сторон, а щит можно было бы или загасить, или продавить...

Он озабоченно почесал нос и повторил собственную мысль:

— Точно не ушли бы, захоти я. А вот захочу ли?

Могущественный и мудрый маг надолго задумался. Действительно, вокруг Энцилии и Юрая идет сейчас какая-то непонятная игра, непонятная и запутанная, и ведет ее никто иной, как Филофей. Ректор Академии и второе лицо в магической лиге Вестенланда, ни более ни менее. Второе лицо, которому очень хочется стать первым?

— Ну что ж, может быть. Посмотрим. Да, посмотрим и послушаем, тем более, что ректор, после долгих проволочек, должен наконец прибыть в столицу Халифата в самые ближайшие дни. Вот тогда и решим.

И Рафхат бен Эльм небрежным жестом стер видение Ар-Раиса со своего зеркала. Его ждали другие дела.

Глава 2.12 Вторая подача

Счастлив всякий дом, что полнится детскими криками. Будь то вылизанный до блеска особняк титулованого лорда или насковозь перемазанная сажей убогая лачуга угольщика, притулившийся на краю дремучей чащобы скромный домик лесника или роскошные палаты императорского дворца в самом центре многолюдной столицы — без детских голосов любое жилище останется лишь пустым и печальным нагромождением стен. И тогда в нем поселяются призраки.

— Сожалею, что вынужден огорчить вас, миледи, но я не маг и не волшебник, а всего лишь скромный лекарь. Впрочем, насколько я понимаю, ни колдовство, ни молитва вам тоже до сих пор еще ни разу не помогли. Остается лишь надеяться, что следующего ребенка вы всё-таки сможете выносить. Тем более, что я буду тогда с вами с самого начала.

Интонации дона Карродеса были глухи и печальны, под стать ситуации и собеседнику. В тавернах и на деревенских ярмарках он обычно выражался иначе.

— Тупицы, идиоты, кретины! Вам что, собственная жизнь не дорога и вы готовы подарить свое здоровье и состояние любому шарлатану и обманщику, который пообещает новейшее чудодейственное средство для вечной молодости? Или, наоборот, всеисцеляющие мази и настои, изготовленные по заветным рецептам старцев в Островском скиту? Снадобья из змеиного яда, добытого в мангровых зарослях на месте древних заброшенных городов южного Чжэна?

С каждом следующим словом тон лекаря становился все более издевательским — он донельзя ловко изображал манеры и повадки заезжих "чудо-целителей", которыми полнится любой праздник.

— Да все эти снадобья делаются в фавелах Эскуадора, на Малой Извозщичьей улице, к вашему сведению! Из самопальной бормотухи делаются, из мышиного помёта да лопухов придорожных. Красивых наклеечек да ярлычков только вот поналепят, чтоб блестело, и пошли торговать по всему Кругу. Таким же лопухам, типа вас, впаривать...

И раздосадованно махнув рукой, разворачивался восвояси. Но такое бывало на ярмарках да в торговых рядах. В гостях же у капитана великокняжеской стражи приходилось выбирать выражения, да и случай был совершенно отличным.

Новомодный асконский врач объявился в Вильдоре недавно, и притом не по своей воле. Был он лицом округл, а ростом невысок, но зато вперёд вырос основательно: крепкий увесистый животик однозначно выдавал в Карродесе преданного почитателя пива. Благо энгрское пиво славилось по всем землям Круга, и не в последнюю очередь за особый душистый привкус свежеиспеченного хлеба, который столь любезен подлинным знатокам хмельного напитка.

Много лет перед тем врачевал дон Карродес в Эскуадоре и был принимаем с почетом и уважением в самых титулованных домах. Особенно же — среди тех, чья рука привычна к мечу, ибо первой специальностью его были как раз боевые раны и увечья. Но это-то врача и сгубило: слава его в исцелении воинских ранений была настолько велика, что некий уважаемый герцог просто отказывался поверить, что его собственный сын был обречен — после жестокого поединка, который наследнику случилось провести в настолько пьяном состоянии, что он за здорово живешь пропустил несколько смертельных ударов, и никакая медицина помочь уже не могла. Целителю это было ясно с самого начала, хотя он и сделал всё, что было в силах человеческих. Но герцог-то оставался в твердой уверенности, что виноват в смерти его сына именно Карродес: специально, дескать, не лечил, или даже ускорил переход юного маркиза к небесам Армановым каким порошочком.

Чушь и бред, конечно. У нас, однако же, чей титул выше, тот и прав. Врач счел поэтому за благо срочно собрать свои пожитки и перебраться в соседнюю столицу, иначе казённые харчи и небо в крупную клетку были бы ему обеспечены, несмотря на полную невиновность и все прошлые заслуги. Ведь покровительство высоких вельмож бывает зачастую щедрым и выгодным, но никогда долгим — и это стоило бы заучить наизусть любому, кто намеревается сделать карьеру при дворе. Любом дворе Круга, без исключения.

Вот и обустроился дон Карродес в Вильдоре Златоверхом, как почтительно именовали энграмскую столицу поэты. А посколько его слава неосмотрительно проследовала за ним по пятам, на новую жизнь пожаловаться славный врач покуда не мог: отбоя в посетителя и пациентах не наблюдалось, от простонародья до самых именитых. Наблюдалось же сейчас нечто другое, непонятное и странное.

Какое-то проклятие, похоже, висело над знатными домами княжества, обрекая их на вымирание: одна за другой самые высокие дамы Вильдора и Эгедвереша выкидывали недоношенными мертворожденных детей — даже если какой-нибудь герцогине или баронессе случалсь забеременеть, что тоже поисходило нечасто. Вот и маркиза Орсини, стоявшая сейчас перед ним со слезами в глазах...

Дон Карродес огорченно вздохнул, мысленно разводя руками. Медицина, увы, не всесильна, даже в сочетании с магией и молитвами. Бывают незлечимые болезни и случаи, перед которыми остается только смириться. Всем без исключения. И многострадальной маркизе, этой хрупкой и ломкой блондинке с широко распахнутыми миндалевидными глазами и тонкими, чувствительными пальцами арфистки — тоже. А впереди ведь был еще визит к самой Великой Княгине! Ну, если ещё и та какие-нибудь снадобья от самозваных знахарей принимать вздумала...

Многое не любил по жизни добродушный, но при этом вспыльчивый асконский лекарь. Покойную тёщу, например — чтоб гореть её душе вечным огнём на пламенных полях Тинктара! Войну вот не любил, хотя основной заработок в прошлые годы ему приносила именно она, мать родна. Не любил, потому что слишком хорошо знал, сколь тесны и мучительны бывают объятья смерти, косящей свой урожай на полях сражений. Из первых рук знал, чай, не понаслышке! Самогонку вот не любил дешевую, хотя порой случалось пробавляться и ею, в коротких перерывах между операциями. Да еще асконскую знать, высокомерную и насквозь продажную, тоже недолюбливал, наверное.

Но пуще всего в жизни ненавидел дон Карродес шарлатанов и лже-врачей, что выдавали простодушной публике откровенное дерьмо под видом чудодейственных лекарств. Беззастенчиво и внаглую выдавали, но с самоуверенным видом: дескать, мы тут лучше всех учёных врачей понимаем! И публика доверчиво отворяла свои кошели, благо недостатка дураков ни в Энграме. ни в Асконе спокон веков и доселе не испытывалось, да и в других странах круга тоже. Порой лекарь даже задавался вопросом после пары кружек пива: интересно, а в Стране Забвения и на Пламеных Полях столько же дураков, как среди живущих? Или все они благополучно почивают сладким сном на небесах армановых? Но надраться до положения риз вместе с каким-нибудь храмовым жрецом, чтобы обсудить потом с профессионалом эту животрепещущую тему, асконскому врачу пока еще как-то не приходилось.

А приходилось вместо этого раз за разом пытаться донести до простодушных обывателей одну простую мысль: тот, кто покупает у знахаря, лишь оплачивает собственные похороны. Причем преждевременные. Хотя пытаться-то он пытался, но без особенного успеха — всем ведь подавай чуда на халяву!

Оставалось только надеяться, что Её Высочество окажется достойной своего титула и положения верховной правительницы могучего государства, продемонстрировав чуть больше здравомыслия. Хотя, если судить по ее единственной дочери, надежды на это оставалось не слишком много.

Действительность, спрочем, превзошла все его ожидания.

— Ну и что вы скажете, мой Пропоклепсион?

Голос её высочества был ласков и предупредителен, насколько верховная власть в государстве на такое вообще способна. Да и сравнение с легендарным вестенландским целителем, прославившимся некогда своим непревзойденным искусством, льстило. Но Карродесу было сейчас не до самолюбования: он вступал на очень и очень хрупкую дорогу, оступиться на которой было подобным смерти.

— Не ошибусь ли я, Ваше Высочество, если предположу, что некоторое время назад вы были беременны?

— Да, это так, милорд. — Эта фраза прозвучала уже холодно и сухо, без малейших интонаций. Так могла бы разговаривать, наверное, сама Смерть, случись ей однажды потерять своего ребенка.

— И это произошло впервые за многие годы, не так ли?

Лекарь был сама деловитость, тоже не позволяя себе выразить ни единой эмоции.

— Да, милорд, вы правы. Впервые после рождения Иды.

Вот ведь, еще одна головная боль правящей династии. Бедная маленькая девочка — выросшая, но так и не повзрослевшая. Полоумная и придурковатая наследница престола, сжалься над ней Арман вседержатель!

Ида была безнадежна, вне всякого сомнения — об этом говорил Карродесу весь его опыт и все знания, накопленные за годы практики. И все-таки, всё-таки... Все-таки было в этой девочке что-то вопиюще неправильное, чему знаменитый асконский врач не мог найти ни объяснения, ни даже названия. Непонятное и необъяснимое.

Он помотал головой, отгоняя неприятную мысль о собственном бессилии. Пусть так, но об этом он подумает позже, а пока — пока что наступала пора класть голову прямо на плаху. Со всей осторожностью, роазумеется, и подстелив как можно больше соломки:

— Я приношу свои глубочайшие извинения, Ваше Высочество, за мой следующий вопрос. Но я просто обязан задать его, руководствуясь не праздным любопытством, но исключительно заботой о Вашем благе и государственных интересах.

Лекарь глубоко вдохнул и, после паузы, выдохнул наконец тот самый вопрос:

— Вправе ли я предположить, моя повелительница, что отцом этого ребенка был не Его Высочество?

Вспыхнувшие пунцовым пламенем щеки великой княгини давали ответ яснее, чем любые из непроизнесенных слов, и многому научившийся при асконском дворе дон Карродес поторопился отыграть назад:

— Прошу прощения за свой нелепый вопрос, Ваше Высочество, и нижайше прошу считать его никогда не звучавшим в этих стенах. Но, если мне будет дозволено дать врачебный совет...

Тациана снова промолчала, но заинтересованное выражение ее лица однозначно подтвердило, что да, дозволено.

— Так вот, с Вашего высочайшего соизволения я бы порекомендовал Вам просто повторить такую же попытку еще раз.

"Такую же" был выделено интонацией и на дипломатическом "языке между строк" однозначно означало: с тем же самым производителем.

— Просто Ваш женский организм, Ваше Высочество, должен привыкнуть и подстроиться, после столь долгой паузы. И я искренне убежден, что вторая попытка может оказаться более удачной, чем предыдущая.

"Знать бы еще только, где носит Тинктар того самого производителя, — озабоченно подумала княгиня после того, как слуги неслышно затворили за Карродесом двери ее личных покоев. — Последний раз его видели в Эскуадоре, но это уже весьма давно было."

Думать дальше об отце своего неродившегося ребенка совершенно не хотелось, и Тациана попробовала переключиться на кого-нибудь из его спутнков.

— Вот Зборовского, например, тоже в последний раз видели здесь в Вильдоре, а теперь стража и дознаватели его днем с огнем разыскать не могут. Ни капитан Орсини со всеми полицейскими отрядами, ни Кларисса со всей своей магией. А интересно было бы узнать, чем барон сейчас занимается!

...

Влад, барон Зборовский, специальный посланник князя Ренне и беглец, подозреваемый в убийстве ни в чем не повинного энграмского дворянина, в настоящий момент был занят тем, что пытался выжить. Что выглядело не такой уж простой задачей, если принять во внимание удавку, которая стремительно затягивалась на его шее.

Хотя начиналось всё очень весело.

— Славься царь Здзибор, самодержец Белозерский!

Стражник на кордоне потрясал бело-зеленым стягом со стилизованным изображением звеберя столь яростно, словно хотел сейчас докричаться до самых звёзд.

— Ну славься, — Зборовский являл собой само добродушие. Смена правителя в бестолковом и вечно раздираемом смутой соседнем царстве его не слишком удивила, хотя и слегка насторожила. — А что же прежний, Венцеслав?

— Да грибочками отравился третьего дни, как сказывают.

Улыбка стражника была понимающей и многозначительной. Но при этом донельзя довольной: по случаю восшествия на престол всем служивым людям, согласно высочайшему повелению, было выдано по чарке водки и золотому "государю". А коли так, пущай те цари хотя кажный день меняются: до Алатырь-города далеко, вольна птица — и та аж три дня летит. Наше же дело не царское, а государево: начальству служить да границу охранять, а дальше хоть трава не расти!

Но помянуть незлым тихим словом старину Венцеслава всё-таки стоило, чем и занялся Влад в первом же трактире, подвернувшемся по дороге. Горилка за помин души выглядела вполне сносной, голубцы — свежими, и жаловаться на жизнь пока что не приходилось. Хотя надолго задерживаться в Малой Роси он не планировал, заранее решив держаться направления дальше на восток, в Рось Великую. Чем дальше он окажется от Асконы, тем безопаснее будет оставшимся там Юраю и Энцилии. Пусть уж лучше белые братья гонятся со всеми собаками за ним самим, пока те двое ищут "то-не-знаю-что" на юго-западе материка: если Его Высочество сказал "надо", наше дело не рассуждать, а исполнять. Хотя будущее самого Зборовского выглядело в этом раскладе донельзя неопределенным.

Впрочем, желающие внести определенность в будущее барона, заодно и сократив это будущее до исхода сегодняшней ночи, отыскались очень быстро.

— Ну что, берем?

Старший из бандитской троицы перекинул взгляд с одного из своих дружков на другого, подбадривая и укрепляя решимость.

— Красавчик-то нездешний, только что границу пересек. А стало быть, деньги его еще не растрачены, добыча типа "я вас умоляю".

— Да уж крепок он больно на вид, и при мече, батяня! — В голосе второго бандита, что выглядел малость помельче, явственно звучало сомнение. Но атаман был непреклонен:

— Ты еще поговори у меня, Кудря! Ну и хрена ли, что при мече? Нас однако трое, против одного. Нешто не сделаем? А к тому же, — голос главаря бандитов просто-таки сочился от предвкушаемого удовольствия, — супротив струночки-то ему вообще не устоять.

И атаман решительно подвел черту под препирательствами:

— Значит так: берем как привыкли. Зайчик выманивает за порог, я накидываю из-за двери, Кудря прикрывает сзади. А будешь много рассуждать, — он внимательно посмотрел на подельника по кличке Кудря, который и действительно был заметно кудрявее своих дружков, — тогда сам со Струной познакомишься. Короче, на счёт "три" — пошли. Мы еще не таких ломали, ребята. Вперед!

Тот, кто мог бы услышать сейчас разговор собирающихся на дело грабителей, наверняка поразился бы тому, с каким выражением произносил каждый раз их старшой слово "Струна" — так, словно оно было написано с самой заглавной буквы, которая только может быть во Всеобщем. Но струнка их заветная того заслуживала. И уже заслужила, причем не раз.

А взяли они ту струну у одного гнома-затворника, которого грабанули по дурости пару лет тому назад. У старого хрыча и брать-то оказалось нечего — так, серебра и золотишка по мелочи. Полными враками, стало быть, вышли все россказни старых бабок да бывалых людей о немеряном богатстве мелкого народца. Или это он один такой, странненький недоросток, от паршивого кобеля у сучьей матери уродился?

С досады бандиты перерыли тогда весь домишко, приткнувшийся к подножию каменистого холма вдали от людских поселений, да и от гномских тоже. И вот уже в самом конце, по пятому разу обшаривая пустой сундук хозяина, обнаружили за подкладкой пергаментный конверт, а в нем — тоненький прутик неизвестного металла.

Однако же, известный или неизвестный, а свою службу тот метал служил исправно. И, будучи приложен к чужой шее, моментально лишал ее какой бы то ни было способности к сопротивлению, обжигая и оглоушивая одновремено... Что первым испытал на собственной шкуре тогдашний соратник Батяни, когда вознамерился стащить эту струну под шумок, пока атаман почивает. Атаман же, прекрасно зная, с кем дело имеет, лишь притворился, что спит — и на месте придушил незадачливого вора предметом его же собственной кражи. Немало подивившись тому безропотному смирению, с коим двурушник принял воздаяние за грехи.

За этим подлецом настала очередь другого, потом третьего и даже пятого — до тех пор, пока Батяня не убедился в могуществе и особых умениях своей Струны. А после этого употреблял ее по назначению только к жертвам, к дружкам же — исключительно для острастки. Но сейчас новая жертва была намечена, и тонкая ниточка радужно-рыжеватого металла просто рвалась в бой, чтобы в очередной раз насытиться людским отчаянием и страданием. Она и так уже достаточно изголодалась, бедняжечка.

Зборовский же, со своей стороны, был настроен сейчас благодушно и весело: новая страна, новая жизнь, и все былые треволнения с проблемами уже позади. За исключением одной-единственной, главной проблемы — как и куда теперь двигаться дальше. По стране, по судьбе... Но с ее решением можно было и подождать, а пока что удалого барона, после пары стопок знаменитого малоросского Спотыкача, тянуло на подвиги. Тем более что троица лихих людей за соседним столом явно на это напрашивалась. Наконец старший и, по виду, самый опытный из троих вышел за дверь, а второй угодливо приблизился ко Владу и с похотливой улыбкой на лице спросил, не угодно ли благородному господину отведать свеженьких девочек.

— Ну просто яблочки наливные, вашбродь, едва тронутые, но с пониманием. Цветы майской поры, жемчужины нашего гостеприимного края! Не пожалеете, мамой клянусь.

Что да, то да. Шлюхи из Малой Роси стояли — или лежали? — в первых рядах представительниц своей профессии, служа украшением любого дома терпимости Круга Земель, начиная от промозглых селений Альберна и вплоть до разгульных портовых городов южного побережья. Будь оно чжэнским или шахварским, без разницы. Хотя со Владом последнее время происходила совершенно странная история: его практически перестали интересовать все женщины, за исключением одной-единственной. Той самой зеленоглазой колдуньи, с которой он расстался неделю назад, не проведя вместе и двух суток. И от которой барон удалялся сейчас все дальше и дальше.

По собственной воле. Чтобы отвести от нее беду.

Но кучерявый тип, как прекрасно понимал Зборовский, никаких девочек на самом деле под рукой не имел. Это был всего лишь предлог, чтобы выманить богатенького дворянчика наружу и подставить под удар своих подельников, которые уже взяли кинжалы наизготовку. Кинжалы, дубину, удавку, что там у них еще может быть в запасе? Меч? Нет, меч навряд ли. Да хоть бы даже и два меча — преимущества неожиданности у татей не будет, а это уже совершенно меняло весь расклад.

— Ну что ж, господа, поиграем вашими краплеными картами, если вы уж так настаиваете. И посмотрим, чей туз в рукаве окажется козырным!

Спустя всего лишь минуту лихие люди были вынуждены с огорчением признать, что карты "богатенького дворянчика" старше. Петля едва успела коснуться шеи шагнувшего за порог барона, как он молниеносным разворотом корпуса перенес линию давления с мягкого горла ровно напротив, на твердый загривок, шейные позвонки которого были не в пример тверже и позволяли выиграть пару лиишних секунд. А больше Владу, с его заранее включившейся вампирской быстрой реакции, и не требовалось. Удар, вслепую, ногой назад попал-таки в пах шедшему следом бандиту и на некоторое время привел того в нерабочее состояние, пока острые когти правой руки поддели затягивавшего петлю главаря шайки в самом чувствительном месте — под ноздри. И короткого удара ребром по горлу вскинувшего голову хама оказалось достаточно, чтобы тот хрипя осел на пол. Вот теперь можно было уже почти спокойным движением выхватить из ножен меч и встретить им третьего бандита, одновременно пытаясь свободной рукой снять с шеи разочарованно обвисшую удавку.

Но "пытаясь снять", как выяснилось, совсем еще не означает "снимая". По крайней мере, в данном конкретном случае. Тонкая металлическая струна словно прилипла к шее барона, согревая ее ласковым касанием и упорно не желая отрываться от кожи — хотя и душить сама по себе тоже не душила. Поэтому Зборовский, прикинув, что в ближайшую минуту ему с этой стороны ничто не грозит, высвободил вторую руку и рванул вперед на последнего из нападавших — как есть, со свободно болтающейся петлей на шее. Перед этом, разумеется, одним резким ударом снеся кудрявую голову предпоследнему, как раз пытавшемуся встать с колен. И единственный оставшийся к этому моменту в живых разбойник совершил, наверное, самый умный поступок в своей жизни: бросился наутек. Тем самым упомянутую жизнь заметно себе продлевая.

— Что же это у вас в заведении, голубчик, столько крыс расплодилось? — брезгливо сказал барон трактирному слуге, выбежавшему на шум как раз вовремя, чтобы прибрать весьма впечатляющие результаты короткой схватки. Но, Тинктар упаси, ни мгновением раньше: неровен час, попадешь еще кому-нибудь под горячую руку. — Кота бы себе завели, что ли...

И резко осадил полового, начавшего что-то лепетать в оправдание:

— Стакан горилки мне в номер, и чтоб до утра не беспокоить!

Оставшийся вечер Зборовский планировал теперь провести в одиночестве. Поскольку струна, все еще болтавшаяся у барона вокруг горла, явно требовала неторопливого и ласкового обращения. А там, глядишь, и пригодится на что. Занятная прилипла к нему проволочка, ну очень занятная.

Глава 2.13. Навес в штрафную

Долог путь до Шахвара, безмерно далек,

Не короче дорога оттуда.

Овевает пустыни горячий песок

Утомленные ноги верблюда.

Здесь никто не торопится смерть обогнать,

Здесь движенья томительно вялы

У горстей, набирающих плов, и опять

Не скудеют кумысом пиалы.

От полярных морей в неизмерной дали

И заснеженных гор, — да не плачь ты! —

Под пылающим солнцем бредут корабли,

Чьи горбами вздымаются мачты,

Словно перси красавиц шахварских кровей,

Тех, что ждут тебя после дороги,

Тех, которые скромно застелят постель

И омоют уставшие ноги.

Так не хмурь же сегодня вспотевшего лба,

Об утраченном доме тоскуя...

Здесь песками времен засыпает судьба

Недалёкую память людскую.

С заунывной песней погонщика было не поспорить при всем желании: путь до столицы Шахваристана оказался действительно далеким. Слишком далеким для телепорта, сколь не запасайся амулетами да зельями — и это несмотря на то, что в колдовском искусстве Филофея могли превзойти разве только пятеро Великих, возглавлявших гильдии основных стран Круга. Как максимум пятеро, да и то ещё как посмотреть. Мальгарион и Всесвят — вне всякого сомнения, это да. Но что касается Нгуена и Саонегру, тут уже бабушка надвое сказала. А вот Рафхат...

Его сиятельство Рафхат бен Эльм как раз и был целью нынешнего путешествия ректора — маленький пронырливый чародей, уверенно управляющий Магическим собранием шахварского халифата посредством сложной и хитро сплетенной сети интриг. "Вкрадчивый пустынный лев", как однажды выразился с присущей ему восточной образностью Нгуен Эффенди.

Единственно лишь ради личной встречи с многоуважаемым верховным магом и согласился Филофей пересесть из уютного кресла у себя в кабинете сначала в золоченую повозку, запряженную четверкой лошадей, а тепрь вот и вовсе в крытый фургон, который неторопливо тянуло за собой нелепое четвероногое создание с двумя горбами — вослед многим другим, себе подобным. Но ничего не поделаешь, "в каждом уголочке свои заморочки", как гласит народная молва. И могущественному главе императорского Университета не оставалось иных вариантов, кроме как неспешно трястись по ухабам пустыни и предаваться праздным размышлениям. Благо цель того стоила.

Раздосадованный ректор снова выглянул в окно, но там по-прежнему колыхались необозримые пески Альвах-сакхава — Великой Северной Пустыни, как пышно именовалась эта местность в Шахваристане. Хотя это еще откуда посмотреть, — скептически подумал про себя Филофей. — Из Джерба или Аль-Баххара она, может быть, и северная, но по нашим вестенландским меркам более чем южная! И на какое-то мгновение ему с грустью вспомнились родные улочки Хеертона. Блистательный императорский дворец, гранитные стены корпусов Университета, достойные всяческой похвалы увеселительные заведения Нижнего города — и прохлада, божественная прохлада, о которой теперь можно было только мечтать.

"Но ничего не поделаешь, — повторил про себя дипломированный чародей, — приходится запасаться терпением. Ибо терпение — это наше всё." Рафхат ведь тоже был не целью, а всего лишь средством в долгоиграющих и расчитанных на много ходов вперед планах вестенландского мага. Одним из многих средств для достижения его собственной цели номер один. Той единственной цели, которая только и достойна любого человека номер два. Да и не только человека: гномы, тролли, вампиры и все остальные нелюди в этом смысле ничем от человеческой расы не отличались. Равно как и волки в стае, например: за спиной у всякого вожака всегда маячит и ждет удобного случая готовый претендент на его место, так уж устроен мир.

Ректор невольно улыбнулся, вспомнив забавную картинку, увиденную вчера на стене постоялого двора, где они заночевали. Тотемный волк халифата был изображен там в виде злобного, но удачливого хитрована, который хищно облизывается из-за угла глиняной сакли на гарцующего поодаль асконского единорога. Хищно, плотоядно, предвкушая скорую поживу... Политический подтекст карикатуры угадывался без труда, хотя в ближайшее время и не представлялся осуществимым. Но местным посетителям нравилось.

Вот таким же, как зверь на рисунке, и был его сиятельство Рафхат бен Эльм — подвижным, осторожным, безжалостным. Хват бен Волк, если уж играть в имена. Но только такой вожак соседней стаи и мог поддержать теперь Филофея в его атаке на верховного (пока еще верховного!) мага Вестенланда. Просто обязан был поддержать. Тем более, что и повод имелся: пресловутый Юрай-Отшельник. Лазутчик и тайный агент энграмской короны, который тоже неспешно продвигается сейчас по шахварской пустыне в направлении столицы. А с какими-такими коварными целями он продвигается — подходящая и весьма убедительная история на этот счет у Филофея была уже заготовлена.

— Эгей, любезный, а ну-ка давай поживее! Меня в вашей долбаной столице с важными новостями ждут. Будешь и дальше черепахой ползти, так схлопочешь от халифских палачей прутьями по пяткам, мало не покажется!

А вот теперь, сорвав злость и недовольство на возничем, можно уже и предаться более приятным мыслям. О своей дорогой племяннице, например, благо имелась у Филофея одна такая. "Причем не только имелась, но и бывала имета — давно, регулярно и в самых разнообразных вариантах", — с удовольствием отметил про себя ректор. Впрочем, зачастую удовольствие отделяет от головной боли, плавно переходящей в геморрой, лишь расстояние в один-единственный шаг. И его маленькая девочка, она же герцогиня де Монферре, этот шаг, похоже, уже сделала.

Воспоминание о последнем разговоре с Ирмой заставило мага грязно выругаться, помянув всуе Тинктара с его пламенными полями и пройдясь по матери всей вампирской братии, начиная с приснопамятного барона Зборовского. Ну кто же мог знать, что тот окажется вампиром, да еще не из последних?! И что действие тщательно приготовленного заклинания пойдёт на тихой батавской улочке, в один далеко не прекрасный час, совершенно вкривь и вкось, заставив племянницу воспылать к этому мерзавцу неимоверной плотской страстью...

Про финал давешней схватки, когда на сцене внезапно появилась валькирия, вспоминать уже совершенно не хотелось. Вот ведь выпрыгнула ниоткуда, словно страхолюдина на пружинке из детского игрушечного ларца, какие идут нарасхват на деревенских ярмарках! Выпрыгнула, выскочила, а потом прихватила обоих энграмцев и была такова, только собирай за ней потом разорванные потоки всех пяти стихий — полетели клочки по закоулочкам... И лишь богам ведомо, сколько сил пришлось потратить Филофею и сколько златых гор наобещать, чтобы Ирма не бросилась теперь вдогонку за бароном, который по последним данным растаял без следа где-то на просторах Белозерья.

— Ну да ничего, — успокоил себя ректор, постепенно отходя от внезапной вспышки ярости, — не Арман горшки обжигает. Проиграть сражение еще не значит проиграть войну: в конце концов, этот недоделанный энграмский молокосос всего лишь мелкая разменная монета в его, Филофея, большой игре, в которой он уже готов сделать следующий шаг. А похвастаться тем, что своими глазами наблюдал в действии настощую валькирию, легендарную сущность с верхних этажей мироздания, кроме него не может ни один маг и ни один жрец! Что добавляет новых козырей в и без того неплохой расклад, который лежит сегодня у него на руке, однако.

Мерная поступь верблюдов тем временем оборвалась, и через минуту-другую ректор уже энергично соскочил на твердую мостовую столицы халифата. Его ждали роскошные гостевые покои и не менее знаменитый шахварский плов. А наутро — великие дела, о которых здешние акыны сложат в будущем еще немало славных песен. Вперед, дружище, и горе тем, кто против нас!

— Только надо будет на сон грядущий основательно проработать легенду для Рафхата. Еще раз, последний. Юрай — ренегат и отступник, заслан энграмской короной в Шахвар с целью... подготовить покушение на халифа? Нет, не пойдет, жидковат он для этого. Лучше по-другому: подсидеть самого бен Эльма. В подвалах вильдорского замка тамошние мастера подготовили, дескать, пакет подложных документов, уличающих Верховного мага Шахваристана в измене. Так?

Филофей удовлетворенно почмокал губами. Кажется, получилось неплохо.

— Подбирает, понимаешь ли, всякую шваль и нечисть по дороге, от чащобных леших и гномов-отступников до деревенских ведьм. На площадях фиглярствует, сплетни злокозненные про него, Рафхата, разносит. Да еще и со Всесвятом стакнулся, по слухам... — Ну а теперь переходя непосредственно к сути дела. — И получается, что верховному чародею халифата просто необходим надежный союзник в Совете Пяти. А показательное уничтожение засланного казачка их союз как двух высших магов как раз сплотит. И укрепит.

Повяжет, строго говоря. Но хитроумный шахварский волк и сам это прекрасно понимает. Не мальчик, чай.

И достопочтенный ректор облегченно выдохнул: получалось вполне логично. Знать бы только, где этого недоумка Юрая сейчас, к Тинктару, хромые кобылы носят?!

...

По иронии судьбы, упомянутого недоумка носило сейчас совсем неподалеку. Они с Филофеем вполне могли бы столкнуться на каком-нибудь из перекрестков торных путей, ведущих в столицу Шахваристана, если бы одна из лошадок, везущих повозку с тремя энграмцами, действительно не охромела.

Причем не по своей воле.

Лошади, конечно, заметно быстрее верблюдов. Чем и был обусловлен выбор Макса в их пользу, а оба путешественника из Вильдора признали за ним право этого выбора — после того памятного инцидента на границе, когда их едва не превратили в обугленные головешки. Поэтому бравая троица и поспешила унести ноги как можно быстрее и как можно дальше от тех пламенных объятий, которыми их проводило Асконское королевство.

Всем хороша лошадь как средство передвижения, казалось бы. Но все-таки на раскаленных солнцем южных равнинах она не более, чем чужак с Севера. Равно как и сам Макс. Будь он чуть менее самонадеян и чуть более знаком с шахварскими реалиями, трижды бы подумал, прежде чем решился спрямить по открытому песку петлю извилистой дороги. Но молодость, помноженная на опьянение недавним успехом, сыграла свою роковую роль, и в какой-то момент одна из двух кобыл, запряженных в их повозку, обломила ногу о край огромной ловчей ямы, укрытой прочным, казалось бы, слоем высохшей глины.

— Ну, здравствуй, Смерть! Так вот ты какая...

Изо всех участников опрометчивой скачки по пустынному бездорожью оказаться в ловушке угораздило только Макса — вот оно, подлинное сормское счастье во всей красе! Вовремя завалившийся на бок экипаж сыграл роль тормоза, удержав над отвесным краем как и бедолажную охромевшую кобылку, так и ее подругу по упряжи — пусть не пострадавшую физически, но бившуюся сейчас в истерике почище манерных фрейлин при вестенландском дворе. Что же касается Энцилии и Юрая, эти двое благополучно завалились набок вместе во всеми четырьмя колесами их тарантаса и теперь отчаянно пытались выпутаться из-под той кучи барахла, в которую в мгновение ока превратилась их тщательно упакованная утром поклажа. И лишь "особо везучий" шевалье кубарем вылетел со своего сиденья возницы вперед и вниз — туда, где его терпеливо поджидало огромное волосатое нечто о шести лапах. Звезда ночных кошмаров здешней публики.

Ахчхон.

Разным людям смерть является в разном обличье. Кому-то мерещится безносая старуха в саване с косой, другим — остроносый статный мòлодец в красном плаще и черной маске... Особо продвинутым пьяницам удается даже разглядеть ее копошащейся на дне бутылки, пятой или шестой по счету, кто считает?! Но перед юным сормским дворянином его кончина предстала сейчас в облике громадного пушистого комка шевелящихся белоснежных волос высотой в полтора человеческих роста, из которого алчно проблескивали лишь черные глаза и зубы. Завершали же картину шесть когтистых членистых лап, поддерживавших это тело на весу, а сейчас стремительно приближающее острые зубы к незадачливой жертве.

Джербский пещанник только именовался джербским, а на самом деле рыл свои смертоносные ямы по всему шахварскому прибрежью вплоть до Баххара на самом востоке халифата. У местного народа он заслужил печальную славу "убийцы верблюдов" и "шестилапого хозяина ночи", а подлинное имя зверя, ахчхон, обыватели не то что произносить, а даже и думать про себя не смели.

Особо удалые шуткари, впрочем, поговаривали, что зверь этот — лишь ночное обличье знаменитой красавицы Айюль, которое она принимает, подустав от дневных забот. Луноликая дочь баххарского губернатора славилась на весь халифат не только красотой и смоляным цветом волос, но и тем покровительством, которое она оказывала людям искусства: живописцам, сказителям, но в особенности же — музыкантам. Вот и сейчас на ее широких и округлых плечах лежали все заботы по подготовке празднования дня Гремм-ан-Итхол, главного праздника пятилетия. Но это днем, а вот по ночам, если верить досужим россказням, она и обращалась в свою полную противоположность. Недаром, дескать, живого мужа упекла куда-то в провинцию, да еще и так, что он оттуда носа не кажет!

Возвращаясь же к зверю. Он был знаменит тем, что совершенно не поддавался магическим воздействиям. Более того, длинные белые то ли волосы, то ли шерсть (мнения специалистов расходились) обладали способностью поглощать чужие магические потоки и использовать их для накопления собственной силы. Пример джербского пещанника был знаком назубок любому второкурснику Академии, как пример того, что трижды подумай прежде, чем применять свое магическое искусство.

Именно поэтому выбравшаяся наконец из-под горы тюков Энцилия и стояла сейчас на краю ямы-ловушки, бессильно сжимая руки: никакой магией здесь не поможешь, а только лишь навредишь. Оставалось надеяться на прославленный клинок Макса и его не менее прославленное мастерство как фехтовальщика.

К счастью, клинок оказался под рукой, а точнее — за спиной, где юный шевалье носил его на чжэнский манер во время переездов. На всякий случай, так сказать. И как в воду глядел! Или, с учетом обстановки, скорее как в песок. Но так или иначе, а меч был в пределах досягаемости, и Макс коротким движением руки выхватил его из заплечных ножен на полную длину. Как раз вовремя, ибо пещанник равнул к своей жертве с прытью, которой Макс не ожидал. И карусель завертелась.

Главный недостаток меча, который носишь за спиной — то, что он с неизбежностью короток. А для того, чтобы удерживать на расстоянии многопудового разъяренного зверя, скорее подошли бы алебарда или копье. "Эх, где ж ты, моя Виктория?!", — сокрушенно вспомнил герой свою красавицу-алебарду, оставшуюся дома. А теперь, в замкнутом и нешироком пространстве ямы, оставалось уповать только на скорость передвижения и на то, что представится возможность коротким прямым ударом выколоть песчаннику глаз — других уязвимых для своего меча мест он пока что не замечал. Или надеяться на то, что Энцилия с Юраем что-нибудь придумают сверху. Ну, булыжник сбросили бы, например... Хотя где там, в пустыне, найдешь хоть один булыжник? За два последних часа поездки сам Макс так ничего крупнее песчинок и не приметил.

Ситуация тем временем становилась тупиковой. Пещанник все время норовил навалиться всей тушей, чтобы прижать свою жертву к стене, или зацепить ее одной из когтистых лап. Меча ахчхон как бы боялся, но не слишком, лениво отдергиваясь от выпадов Макса и тут же набегая оратно. Пару раз юноша сумел рубануть зверя по одной из суставчатых конечностей. но особенного эффекта это не возымело. Больше же всего он боялся, как бы меч не увяз в длинных белесых космах, Между тем пуха от шерсти пещаннника на дне ямы становилось все больше и больше. Да и усталость накапливалась — постепенно, но неотвратимо... Так где же выход?

Нашел выход, как ни странно, именно Юрай. Магия к ахчхону неприменима — себе дороже. И любой выпускник Университета знал это так же твердо, как дважды два четыре. Но Юрай-то академиев не кончал! Может быть, именно поэтому ему и пришла в голову совершенно необычная мысль. Бред конечно, но если уж ничто другое не помогает...Снаружи пещанник от потоков магической энергии защищен, да. Но вот если изнутри?

Метнув в грозу пустынь маленький шар огня (а больших-то он пока и не умел, но этого и не требовалось), волшебник-самоучка подждал, пока тот его поглотит, и постарался вдохнуть побольше энергии в свою же магию, которая оказалась уже по ту сторону барьера. Вдохнуть, накачать, направить... Да назовите как хотите, лишь бы помогло. Потому что в нормальном, немагическом языке правильных слов для этого нет.

Но результат — был. И, уловив отклик силы изнутри чудовища, выплеснул туда все, что у него было.

— Не может быть! — мелькнула изумленная мысль в голове Энцилии в тот момент когда она осознала, что именно делает сейчас Юрай. — Но ладно, удивляться будем позже, а пока что надо спасать Макса.

И вложила своей собственной силы в тот канал, который он для нее открыл. После чего, спустя лишь несколько мгновений, яма наполнилась невыразимым смрадом и грязью: зверь лопнул изнутри. Макса они, впрочем, вдвоем за руку вытащили. Но терпеть вонь пришлось еще долго, пока Юрай на уцелевшей кобыле не сгонял до ближайшего селения за помощью. Ибо с водой для гигиенических процедур в пустыне, как вы догадываетесь, довольно напряженно.

...

— Итак, все трое живы. И уже в Шахваристане.

Этот негромкий ночной разговор слышали только сейчас двое. Несмотря на то, что собеседников разделяли многие сотни лиг. Но оба предприняли надлежащие меры к тому, чтобы их обмен мнениями остался приватным.

— Итак, все трое живы. Это хорошо или плохо?

— Хорошо или плохо? — задумчиво переспросил первый. — И помолчав, честно ответил:

— Пока не знаю. Но скажем так: сейчас это было бы преждевременно.

Он еще раз покатал свою мысль на кончике языка. И нашел вкусной.

— Да, они еще не выполнили своего предназначения, и убивать их сейчас... Или позволить им умереть, что в общем-то одно и то же...

Наконец, нашелся подходящий к случаю образ:

— Я думаю, что это означало бы зарезать курицу, которая готовится снести золотое яйцо. Пускай и последнее, но оно пока еще у нее внутри. Так что подождем.— И тут же перешел к другим делам.

— А что слышно в алатырских пределах?

— Ничего удивительного. Мятеж и смерть Венцеслава Братство может смело записать на свой счет. — В голосе второго собеседника слышалась отчетливая угроза. — Что ж, когда-нибудь и этот счет окажется предъвленным к оплате. Надеюсь.

— Тогда вместе с вами надеюсь и я. До связи?

_________________________

1 Квадра — количественное существительное, обозначающее "двадцать пять". Используется так же, как в нашем мире "десятка", "дюжина" или "сотня". В данном случае имеются в виду 25 самых именитых и богатых купеческих домов королевства Аскона, составляющих Первую Гильдию.

2 Агнатаберра — древнее название Асконского нагорья.