При упоминании лифта в головах Далии и Калеба немедленно поднималась волна беспорядочных образов, вычленить из которых один, дающий четкое представление об убегающей в космос дороге, не получалось. Воображение рисовало Далии высокую вычурную штуковину вроде поставленной на корму гондолы дирижабля, уносящуюся в бескрайнюю темноту на столбе ослепительного пламени. Калеб, хорошо помня, чем обычно заканчивались попытки проанализировать образы прошлого, предпочитал вообще ничего не домысливать. А капитан Асока, увязавшийся с ними за компанию, вообще ничего не представлял. Для него Турангалила оказалась именно той самой загадочной обителью предков, из которой люди ковчегов были изгнаны злобным и мстительным Энлилем.
Вид самой подъемной капсулы разочаровал всех троих. Ей оказался молочно-белый кокон, покоящийся в углублении посреди круглой площадки шагов в двести диаметром. Тот факт, что в высоту кокон мог посоперничать с любым городским зиккуратом, а окружало его три посадочных яруса, ни на кого впечатления не произвел — после исполинских размеров самой Турангалилы это уже были мелочи. Как и лифты на Тильмуне, капсула была насажена на уходящий вверх трос. По толщина он лишь немного уступал державшим ковчеги n-полимерным нитям. И так же, как на Тильмуне, лифт беспрекословно подчинялся командам Чилдермана. Разве что не разговаривал.
Стены кокона разъехались в стороны, пропуская пассажиров. Внутри находилось два кольца кресел с угольно-черными сиденьями и спинками — одно вдоль прозрачной внешней стены, второе вокруг шахты, через которую проходил трос. Оставшееся пространство пустовало.
— Садитесь куда хотите, — Чилдерман приложил к стене руку, и из-под нее тут же разбежалась паутина логограмм. — Подъем займет минут сорок.
Асока в нерешительности застыл на пороге, настороженно разглядывая салон лифта.
— Капитан, Энлиль вас забери, вы давайте решайте — с нами едете, раз напросились, или катитесь обратно на "Граф Д"! — раздраженно бросил Чилдерман. — Мы здесь не на экскурсии.
В глазах Асоки мелькнуло что-то странное, но он разом подобрался и решительно ступил на слегка пружинящий серый пол. Не говоря ни слова, капитан прошагал к ближайшему креслу, и уселся в него, вцепившись руками в сиденье так, что побелели костяшки пальцев. Прикрыв глаза, он быстро-быстро зашевелил губами.
Лифт бесшумно закрылся, и сколько Далия ни старалась, она так и не смогла разглядеть шва в том месте, где сомкнулись двери. Стена оставалась гладкой, ровной и через нее прекрасно было видно окружающий лифт посадочный комплекс.
Как лифт стронулся с места, никто из пассажиров не ощутил — только снаружи мелькнули верхние посадочные ярусы, сменившиеся темной трубой с изредка пролетающими мимо огнями. Лишь через минуту или две внутри начала ощущаться легкая вибрация, да и она прекратилось, стоило лифту покинуть ствол Турангалилы и оказаться в окружающей трос оболочке.
Однако через бешено мелькающие гексы не было видно ничего особенного — лишь бесконечный залитый солнцем океан, ничуть не более интересный, чем с борта любого дирижабля.
— Я представляла себе все это как-то более, э-э... увлекательным, — вздохнула Далия, когда гексы стали проноситься мимо со слишком большой скоростью, чтобы их можно было посчитать.
— Раньше здесь играла музыка, — сказал Чилдерман. — Потом стало не до нее.
— А это что такое? — в глаза Далии бросился плоский серый квадрат, почти сливающийся с покрытием пола.
Она нагнулась и подобрала его. Полупрозрачный лист, прикрепленный к круглой рейке, вдруг пошел цветными пятнами и запестрел проявляющимися то тут, то там буквами.
— Похоже на чью-то записную книжку, — Чилдерман взял из рук Далии моргающий лист и поднес его к свету, льющемуся через стену. — Работает от солнечной панели, так что еще можно что-то прочитать...
Пастырь провел пальцами по краю листа, прогоняя перед глазами текст, и нахмурился, разбирая нечеткие буквы. Через минуту черты его распрямились, он оторвался от чтения и протянул лист Далии.
— Посмотрите сами. Возможно, вам будет интересно.
Текст начинался прямо с середины, и хотя местами в нем встречались даты, год, когда были составлены записи, определить было невозможно.
...наконец, отказало отопление в гидропонной оранжерее. Теперь вопрос пары дней — когда она замерзнет и обсерватория останется без воздуха. На химическом регенераторе можно протянуть от силы месяц, если загерметизировать те помещения, в которых я не бываю... Впрочем, чего я ожидал — прошло сорок лет с тех пор, как "Ультимо" покинул Солнечную систему, а я по образованию астрофизик, не инженер. Да даже будь я дважды инженером, разве мне удалось одному, без киборгов, поддерживать в порядке все местные системы? До Исхода этим занималось пятьсот человек. Удивительно, что этого вообще не случилось раньше.
02.04.16
Сегодня утром, зайдя в оранжереи, я понял, что все закончилось — водоросли замерзли и стали хрупкими, как старинная бумага. Стекла уже начали покрываться изморозью, так что даже если произойдет чудо и мне удастся восстановить теплоснабжение, в обсерватории нечем будет дышать.
Я закрыл все отсеки, кроме жилого и наблюдательного поста. Уже через час пришлось включить аварийный регенератор — стало тяжело дышать и закружилась голова. Увы, дни "Коперника" сочтены, и мои вместе с ним.
Хотя, разве я рассчитывал протянуть даже столько?
06.04.16
Утром, отключив искусственную гравитацию, несколько часов провел, болтаясь в воздухе на наблюдательном посту. Выводил на экран поочередно все конечные пункты Исхода. Отсюда они кажутся россыпями мутных точек. Помню, в детстве я страшно удивился, кода узнал, что большую часть информации о других звездах ученые получают, не рассматривая их в телескоп, а сканируя излучения всевозможных диапазонов. Чуть позднее я выяснил и то, что даже эти сигналы приходят к нам устаревшими на сотни и тысячи лет. А это значит, что отправляя корабли Исхода, мы оперировали данными, устаревшими задолго до старта.
Может быть поэтому, когда пришло время грузиться на корабль до Земли, вывозивший последних людей с колоний, я заперся на одном из дальних складов и выбросил свой коммуникатор?
07.04.16
Вообще-то Комитет по выживанию не давал сумасшедшим вроде меня ни единого шанса. Мне удалось ускользнуть от их контрольных групп только благодаря тому, что они слишком торопились. Приказ Руснака не подлежал обсуждению — все до единого люди должны быть либо в капсулах "Ультимо", либо на борту ковчегов. Кроме меня от комитетчиков ускользнул только Эмиль Госсен на испытательном стенде моста Эйнштейна-Розена на Хароне. Туда просто никто не догадался заглянуть, а он отогнал к Плутону старый пассажирский транспорт и не отвечал ни на один запрос. Госсен прослужил на этой посудине всю свою жизнь — начал помощником стюарда, а закончил бортинженером. Может быть, у него и не доставало каких-то важных винтиков, но мне ли судить об этом?
Представляете — до Исхода межпланетное пространство Солнечной системы заселяли сотни миллионов людей! Нам не удалось терраформировать Марс или Венеру, не говоря уж о том, что мечты о садах на лунах Сатурна так и остались уделом писателей-фантастов докосмической эры. Зато люди захватили внутренности почти всех спутников, а в кольце астероидов постоянно работали миллионы шахтеров. А теперь на всю эту пустоту нас осталось всего двое сумасшедших. Точнее уже я один.
Госсен замолчал пятнадцать лет назад, как раз когда мы отмечали его день рождения. Перед этим он собирался запустить двигатель и попробовать добраться до Земли. Он был на четверть века старше меня, так что я до сих пор не знаю, что случилось. Может, здоровье подвело, а может какие-то технические неполадки. Он просто сказал "подожди минуту, сейчас вернусь" и прервал связь. Больше я его не видел, хотя один из каналов я всегда держу открытым на частоте корабля Госсена. Наверное, по истечении стольких лет, это глупо, да?
Только теперь, когда замерзшая оранжерея не оставила мне выбора, я задумался над тем, не попытаться ли мне повторить то, что собирался сделать Эмиль?
Я ведь, черт возьми, уже многие годы вздорный старикан, разговаривающий с собственным дневником на повышенных тонах. Но это не значит, что я готов сдохнуть вместе с обсерваторией.
К тому же, я давно забыл, что у неба может быть другой цвет, кроме черного.
11.04.16
Ну вот и все. Я сижу в кресле корабля, автопилот которого настроен на маяк Турангалилы. Воздуха в обсерватории хватило бы еще примерно на неделю, но какой смысл оттягивать неизбежное?
Сильно сомневаюсь, что когда-нибудь это будет кто-то читать, но все-таки постараюсь объяснить, что заставило меня почти сорок лет назад спрятаться от комитетчиков. Если Госсен был слишком привязан к своей посудине, и, подозреваю, давно считал ее живым существом, то я просто не захотел ничего менять. Меня бросало в пот от мысли на пару тысяч лет превратиться в кубик льда, упакованный с миллионами таких же кубиков в самый большой холодильник, который когда-либо существовал во вселенной. Стоило мне представить, что это такое — две тысячи лет без движения, без шанса повлиять на что-либо — как внутри у меня все сжималось. Две тысячи лет по пути к звездам, которые, может быть, уже давно мертвы! Моя работа всегда казалась мне похожей на работу археолога — и он и я изучали далекое прошлое. Но в дни Потопа я вдруг осознал, что Исход — это рывок в никуда.
Бортовой компьютер прогоняет проверку системы корабля. В отличие от обсерватории, яхта простояла на консервации с момента создания станции. Вряд ли на ней могут быть какие-то неполадки, но чем черт не шутит? Пусть лучше машина делает всю работу как положено. За это время я успею набросать еще немного.
На Землю меня тоже не тянуло. До отлета "Ультимо" я дважды побыл в ковчегах и то, что я там увидел, привело меня в ужас. Мне с трудом верится, что на Земле нашлось столько людей, добровольно согласившихся вернуться в средневековье, на сотни лет назад! Но главное — я сильно сомневаюсь, что мои знания астрофизика там кому-то пригодились бы. А больше я ничего не умею делать.
Ну вот, я даже не заметил, как мы отстыковались! Пока автопилот совершал курсовые маневры, я успел бросить последний взгляд на свой дом. Надо же — обсерватория снаружи кажется такой огромной! Здоровенная шипастая гантеля, движущаяся под углом к плоскости эклиптики. А внутри каждый поворот знаком настолько, что я мог пройти станцию из одного конца в другой с закрытыми глазами. Может быть, я так привык к ней, что поэтому она и казалась маленькой и уютной?
В моем возвращении на Землю, возможно, есть определенная ирония. С другой стороны, кто сказал, что мне нужно возвращаться в ковчеги? Южный орбитальный лифт снесли во время массовых беспорядков, но Турангалила простоит еще не одну тысячу лет. От людского общества я давно отвык, я иногда даже думаю, что если увижу живого человека, то перепугаюсь до смерти. Так что все, решено. Что мне нужно — это немного продуктов и современной медицины. И то и другое на Турангалиле наверняка имеется.
Вот только в минуту, когда моя старая обсерватория уже превратилась в крошечную точку на экранах яхты, я вдруг задумался — а зачем, собственно говоря, мне все это? На кой черт я прожил эти сорок лет?
Лист мигнул и погас. Далия испуганно принялась трясти его, но так и не смогла вернуть к жизни.
— Элемент питания окончательно сдох, — ответил на повисший в воздухе вопрос Чилдерман.
— Жаль, — Далия вздохнула и отложила дневник. — Интересно было бы узнать, что все-таки случилось с этим человеком.
— Да ничего особенного. Я наткнулся на него через три дня, после того, как он спустился сюда. Пришлось прервать мучения бедолаги.
— Храни вас Мами, Чилдерман! За что вы его грохнули?!
— А кто вам сказал, что я его грохнул? — на лице пастыря появилось выражение неподдельного изумления. — Я просто отправил его в одну из гибернационных камер. Их тут тысяч двести, специально для таких, как он. Не надо было прятаться от контрольных групп.
— Смотрите! — раздался голос Калеба, прильнувшего к стене.
Небо за ней приобрело густо-синий оттенок, а стоило поднять взгляд повыше, как он проваливался в чернильную пустоту с яркими проколами звезд. Лифт покинул атмосферу планеты и стремительно приближался к вершине Турангалилы.
Горизонт снаружи выгнулся, как городской купол. Теперь океан оказался далеко внизу, и даже стена тумана, окружавшая Северный полюс, выглядела как брошенный детский обруч из гнутого бамбука. Прижавшись к стене и напрягая зрение, можно было различить и темные диски ковчегов, щедро рассыпанные предками по поверхности воды. А над ними парили все больше увеличивающиеся в размерах неровные громады якорей.
Лифт на мгновение накрыла тень, и перед глазами Далии пронеслась усеянная выступами стена — они проходили какую-то промежуточную станцию. И стоило лифту подняться над ней, как его пассажирам предстало удивительно зрелище.
Вокруг лифтовой оболочки медленно вращались три кольца, диаметр которых, по самым скромным подсчетам, был не меньше полусотни километров. Снаружи на кольцах застыли огромные фигуры, отдаленно напоминающие человеческие. Далия совершенно четко могла различить отставленные чуть назад руки. Выступы над плечами не могли быть ничем иным кроме головы, а вот ниже пояса штуковина больше напоминала осу. Еще больше это сходство усиливалось от того, что за спинами гигантов топорщились шесть узких крыльев.
Глядя на вращающихся за стеной существ, Калеб, Далия и Асока потеряли дар речи. Лицо капитана исказила гримаса, а губы еще быстрей зашептали беззвучные молитвы.
— Это серафимы, — донесся до них из-за спины голос Чилдермана. — Автономные боевые машины, подчиняющиеся только мне. Они построены в достаточно лихие годы, но на счастье живущих тогда людей, их так и не активировали. Как и многое другое из того, что потом отправили в переплавку.
— И что они теперь здесь делают? — спросила Далия, не отрывая взгляда от проплывающих рядом серафимов.
— Многие считали меня параноиком. И я решил воспользоваться этим, уговорив Комитет дать мне контроль над серафимами и "Ораторио".
Кольца с серафимами исчезли. Снаружи стали появляться тонкие стержни, увешанные каким-то оборудованием, назначение которого оказалось выше понимания поспотопных землян. Задрав голову вверх, Далия обнаружила, что над лифтом нависает серый диск верхнего причала Турангалилы. С каждой секундой он становился все больше, постепенно закрывая собой окончательно почерневшее небо.
Путешествия по верхней станции Турангалилы Далия почти не запомнила. В отличие от просторных помещений основания башни, здесь оказалось настоящее царство запутанных переходов и заполненных разноцветными контейнерами наспех перестроенных ангаров. Чтобы попасть в некоторые из них, приходилось ждать по пять-десять минут, пока невидимые компрессоры с гулом нагнетали воздух в находящиеся за шлюзами помещения. А один раз им пришлось пройти по прозрачному переходу, протянувшемуся под тускло-серой поверхностью диска Турангалилы. Идти было жутко — под ногами у путешественников мягко светилась укрытая облачным покровом Земля, а справа и слева через свисающий лес антенн просматривались звезды. Материал перехода был настолько прозрачен, что первый шаг по нему всем, кроме Чилдермана, дался с огромным трудом.
