С бактериологическим оружием у японцев тоже было не очень хорошо. Они занимались выращиванием возбудителей холеры, газовой гангрены, сибирской язвы, брюшного тифа, паратифа и других, но множество тонкостей все время мешало создать эффективное оружие. Так, бубонная чума передается блохами при их укусах, японцы — их ученый Исия — хотели создать чуму, передающуюся воздушно-капельным путем.
Сотрудники Исии заражали чумой 'бревна' — подопытных из китайцев, корейцев, монголов, маньчжуров, русских — и отбирали штаммы возбудителя чумы, 'пробивавшие' иммунитет. Им удалось снизить заражающую дозу для человека не менее чем в 60 раз. Но они получили другую проблему — чумная палочка быстро утрачивала свои вирулентные свойства в процессе хранения, при многократном пересеве в культиваторах, при масштабировании процесса производства бактерий, при лиофильном высушивании и применении в качестве агента БО. Исия попал в ловушку, которая у генетиков называется 'платой за селекцию': отбирая возбудитель чумы по одному признаку, вирулентности, он утрачивал десятки других. В итоге японцы освоили простые технологии лиофильного высушивания бактерий — такие бактерии могли храниться в высушенном виде и разводиться в жидкостях перед непосредственным применением. Но это высушивание на порядки снижало вирулентность бактерий.
С самими бактериями не получилось, не получалось и с блохами. Требовались мало того что блохи, нападающие на людей, а не на собак, так еще и инфицированные возбудителем чумы. В природе блохи заражаются только от грызунов, погибающих от чумного сепсиса, до чего не каждый грызун доживает, но даже если доживает и блоха насосалась его крови, то чумные бактерии еще должны размножиться в ее пищеварительном тракте и закупорить желудок, чтобы испытывающая постоянный голод блоха скакала от человека к человеку и кусала, кусала, кусала — только тогда от нее будет какая-то польза. Но сам процесс заражения блохи зависел от температуры окружающей среды, влажности воздуха, частоты повторного питания, а потому мог длиться и три дня, а мог — и двести суток. Так мало того что были проблемы с блохами — были проблемы и с их доставкой. Если сбрасывать бомбы с блохами с небольших высот, это подвергает опасности сам самолет — его могут сбить. Если подняться на большую высоту — блохи передохнут от недостатка кислорода. Да и от взрыва бомбы они тоже погибают. Фигня ! — сказал Исия — и создал бомбы с подкачкой кислорода внутрь, а также керамические бомбы с взрывчаткой, расположенной снаружи — чтобы она смогла разрушить корпус бомбы когда надо и вместе с тем минимально воздействовать на блох. В каждой двухкилограммовой бомбе их было до 30 тысяч штук, но и это не приводило к эпидемии, максимум — к локальным вспышкам, а так крестьяне соломой сжигали места падения таких бомб без особых последствий для населения. Более того — за время исследований и попыток применения бактериологического оружия от заражения погибло более трехсот сотрудников лаборатории Исии (в РИ уже после войны этим людям установили памятник в Токио — это как если бы в Германии установили памятник Йозефу Менгеле и другим нацистским живодерам).
Бактерии при сбросе бомб также гибли из-за высокой температуры и давления, а оставшиеся быстро утрачивали активность. Даже бактерии газовой гангрены и сибирской язвы, более устойчивые к повышенным температурам, при взрыве погибали на семьдесят процентов, а возбудители чумы — и вовсе на девяносто. Поэтому японцы попробовали их распылять, для чего приспособили выливные авиационные приборы (ВАПы), которые применяли для распыления отравляющих веществ. Были проведены большие испытания того, как воздушный поток влияет на бактериальный аэрозоль — прежде всего поток от воздушного винта и вихревые шнуры от крыльев. Исследовали и влияние компоновочной схемы самолета, его скорости, высоты полета, атмосферной турбулентности, экрана земли, влажности и температуры окружающего воздуха — все для того, чтобы обеспечить вдыхание этого аэрозоля человеком, попавшим в облако. На полигоне близ маньчжурской станции Аньда десятки раз расстилали белые полотнища, затем распыляли с самолета водную суспензию из яичных желтков, чтобы выяснить, как будет распределяться по поверхности земли распыляемый материал. Но размер оседавших капелек был значительно большим, чем он должен быть у частиц, способных проникать в глубокие отделы легких (в РИ только в конце 40х годов американцы, уморив несколько людей без их ведома, установили, что только частицы аэрозоля в диапазоне размеров 1-5 мкм способны вызывать инфекционный процесс у людей). Да и с выживаемостью бактерий были проблемы — еще до войны сотрудники Форта Детрик в США выяснили, что при распылении дистиллированной водой выживает менее процента бактерий — по мере испарения капель бактерии оказывались беззащитны и гибли, а в растворе желатина выживало уже более десяти процентов, но при этом только пятнадцать процентов частиц аэрозоля были нужного размера — меньше пяти микрометров. Но и с этими частицами возникала еще одна проблема — такие мелкие частицы могли просто не опуститься в приземное пространство, а так и остаться висеть в воздухе. Технических проблем было море.
ГЛАВА 27.
Тем не менее, японцы не отказались от своих планов по заражению несдававшихся городов Советского Союза, и уже в середине сентября, пока еще стояла более-мене теплая погода, попытались заразить заранее намеченные цели — Ворошилов (Уссурийск), Хабаровск, Благовещенск и Читу — у японцев были производственные мощности на 300 килограммов бактерий чумы в месяц и десятки миллионов заразных блох. А также холера, тиф, сибирская язва. И все это добро надо было куда-то девать. Но советские специалисты были настороже -в предыдущие годы японцы не раз пытались заразить реки и водоемы на территории СССР (РИ), а потому сотрудники противоэпидемических отрядов и население отслеживали появление множества мертвых крыс и мышей, более того — их отлавливали и проверяли на предмет возбудителей болезней. Да и за японскими бомбардировщиками следили — так, именно благодаря службе наблюдения были обнаружены несколько участков с высокой концентрацией блох, которые тут же обработали горящим бензином. Водоочистительные станции охранялись особо, поэтому японцам не удавалось их повредить бомбардировками, и, хотя японцам удалось заразить холерными эмбрионами некоторые водоемы, эпидемии не возникли — лишь отдельные случаи заражения. А над городами японцам не давали летать на малой высоте, были эффективны лишь парашютные бомбы, которые разбрасывали свое содержимое по радиокоманде с самолета. Самим японцам, пожалуй, применение бактериологического оружия и то принесло больше забот — самолет, возвращавшийся с задания по заражению местности, во время пробега при посадке сопровождала поливочная машина, которая обрабатывала его дезинфицирующей смесью, более того — вслед за ним дезинфицировалась и ВПП, а персонал находился под постоянным наблюдением врачей (в РИ — меры американской армии во время Корейской войны). А на советской территории противоэпидемиологические меры были привычным явлением, так как совсем недавно все эти болезни ушли как страшный сон, но из-за границы еще и до войны нет-нет да и прорывались возбудители. Поэтому все так же планово совершались обходы местного населения чтобы выявить больных, работали санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты, банно-прачечные дезинфекционные отряды — в предыдущие двадцать лет советская власть потратила много сил на борьбу с эпидемиями, и, так как ей не требовалась закупка бриллиантов, позолоченных карет и играть в европейских казино, то многие болезни — чума, тиф, холера, малярия и прочее — были мало того что побеждены, так по ним продолжалась работа — не возникают ли где новые очаги заражения. Бдили. Благо что попытки применения японцами бактериологического оружия были, и не единожды — еще при отступлении на Халхин-Голе в 1939 отряд японских смертников попытался заразить воды Халхин-Гола бактериями острокишечных заболеваний.
Мы и ожидали применения всех этих средств уже по нам — и химических, и бактериологических. Соответственно, мы расширили производство противогазов, накидок, антидотов, лекарств — все это либо уже производилось здесь либо можно было переориентировать местные производства — скажем, химические заводы — на выпуск антидотов и протирочных жидкостей против ОВ, местные медлаборатории стали делать противочумную вакцину, которую разработала в тридцатых годах советский врач Магдалина Петровская, а с запада мы самолетами завозили антибиотики — стрептомицин для лечения чумы — уже по нашей технологии, а от холеры — тетрациклин ... ну, наверное он — я помнил что он водится в пиве, из пива его и выделили, и он убивал холерные эмбрионы, а в Корее мы стали выпускать жидкости с солями, чтобы восстанавливать электролиты в организме при обезвоживании, которое вызывала холера — собственно, антибиотики особенно и не нужны, организм обычно выздоравливает сам если восстанавливать уровень электролитов, но антибиотики уменьшают симптомы и несколько ускоряют выздоровление, так что лишними точно не будут. Печать брошюр, лекции, тренировки войск и населения, обустройство газобомбоубежищ, больниц, передвижных госпиталей, изолирование помещений — мы старались защитить если не всех, то хотя бы войска и места плотного проживания — прежде всего Пхеньян и Сеул как наиболее вероятные цели для атак — на всю Корею у японцев просто не хватит химии, да и смысла нет обстреливать, например, горы — плотность населения сравнительно низкая, мест для обороны более чем достаточно, а поднялся чуть повыше — и вышел из зоны заражения.
Конечно, помимо налаживания противохимической обороны мы развивали и обычные вооружения, благо что ноябрь выдался сравнительно спокойным — японцы своим применением химоружия против РККА по сути выстрелили себе в ногу и более месяца расхлебывали последствия ответных ударов — обороняться могли, а вот наступать либо просто перебрасывать крупные части — уже нет. Поэтому, хотя к северу от Пхеньяна наш фронт и был стабильным, но в самом городе и между Пхеньяном и Сеулом мы методично добивали остатки белояпонских войск — собственно, по Пхеньяну уже шла зачистка чердаков и подвалов, восточная группировка также была разбита и шло додавливание группировки к востоку от Хэджу — мы обкатывали свои подразделения, проводили их слаживание и насыщали оружием — так, уже в середине ноября наши корейские предприятия выпускали в сутки по двести самозарядок под пистолетный патрон, причем уже не требовалось распиливать винтовочные стволы — наладили высверливание и нарезку на местном металлоборабатывающем оборудовании, как и прокат заготовок, причем из довольно качественного металла, благо запасов что железа, что легирующих присадок японцы накопили довольно много, но им все это требовалось для флота, а стрелковое вооружение потребляло существенно меньше — мы даже подумывали начать производство бронетехники, благо что прокатные станы тут были. В дополнение к этим двумста самозарядкам наши заводы ежедневно выпускали по тридцать 60-миллиметровых минометов, двадцать калибра 82 миллиметра, десять в 120 миллиметров, и мин соответствующих калибров — две тысячи, девятьсот и сотню. А еще две тысячи гранат, сотню МОНок и почти миллион патронов, с основном пистолетных, для самозарядок — новобранцам требовалось много тренироваться. С середины ноября 1943 года пошли и первые РПГ уже местного производства, и выстрелы к ним, на подходе были СПГ и крупнокалиберные пулеметы, начали выпускать подствольники и выстрелы для них — в части производства вооружений повторялась ситуация осени 1941 года, только теперь у нас были чертежи оружия и всей оснастки, готовые техпроцессы, гораздо больше оборудования, а уж по запасам — так вообще небо и земля — в отличие от сорок первого, сейчас мы даже не планировали отправлять в переплавку на металл рельсы и паровозы — трудом корейцев японцы заготовили много металла, да и другого сырья был некоторый избыток — каучука так вообще было как грязи — сказывалось его перепроизводство в оккупированных странах Юго-Восточной Азии, лишенных сбыта на привычных рынках западных стран, так что не только противогазы, накидки, но и кирзовые сапоги шли с фабрик потоком — многие корейцы только с нашим приходом надели нормальную обувь.
Вот насчет взрывчатки пришлось пересмотреть планы. Мы ее получали из бомб и морских мин, что находились на местных складах японской армии и флота, но вскоре бомбам нашлось лучшее применение — мы перегнали в Корею на постоянное базирование два, затем еще два высотника — и начали терроризировать японский транспорт. И если для паровозов хватало и пятидесяток, то кораблям — подавай минимум двухсотку, а для некоторых и бомбы массой в тонну будет маловато, так что бомбы мы пока переориентировали на их непосредственную задачу — каждый день с запада поступало минимум десяток комплектов с аппаратурой управления, которую мы навешивали на бомбы и отправляли в полет. Зато к середине ноября была снята морская блокада западного побережья — сначала залива Чемульпо, а затем и дальше на север и на юг. Это позволило нам проводить мелкие десантные операции по небольшим портовым городам — прежде всего набеговые, с целью добычи боеприпасов, продовольствия, освобождения корейских патриотов из тюрем, ну и уменьшения поголовья японцев и их прихвостней.
Но и созданием плацдармов и отвлекающими операциями мы также не брезговали. Так, именно морским десантом были выманены из Кванджу несколько японских батальонов, после ухода которых наши батальоны освободили город менее чем за сутки — а это двести километров на юг от Сеула, еще сто пятьдесят — и южное побережье Корейского полуострова. Такими мелкими операциями мы постепенно расширяли освобожденную территорию, чтобы повысить наши возможности для маневра. Заодно обкатывали свежесозданые штурмовые батальоны, к ним в поддержку даже переоборудовали в штурмовики двадцать из полусотни захваченных у японцев истребителей и почти полсотни транспортных самолетов — поднавесили брони, пулеметов, даже начали делать для них РС-60 — и отправляли на головы окопавшихся японцев и, самое главное — их батареи — без противодействия японской артиллерии наши бойцы почти без потерь подбирались к японским укреплениям под прикрытием дымовых завес, шестовыми минами выносили минные поля и проволочные заграждения (перед этим мы запретили создавать им отряды смертников, хотя корейцы и были также горазды), забрасывали японцев гранатами и делали контроль — мы пользовались тем, что против нас на южном направлении стояли даже не второсортные — третьесортные японские дивизии, набранные из призывников старших возрастов либо ограниченно годных к строевой службе — они и так-то вояки никакие, а против русской тактики — считай что их и нет.
К концу ноября вдруг оказалось, что мы освободили уже всю центральную треть Корейского полуострова и вышли к портовым городкам восточного побережья. Возможности продвинуться на север пока не было — там стояли полноценные армейские части. Продвижение на юг также постепенно глохло — японская оборона все уплотнялась и уменьшалось количество возможностей просочиться между опорными пунктами и начать кошмарить опорники снайперскими группами — оптический завод в Сеуле выдавал нам уже двадцать оптических прицелов в сутки, а потому снайперская война еще только набирала обороты. Поэтому в начале декабря вдруг оказалось, что наши наступательные возможности по суше временно исчерпаны — штурмовые батальоны еще разворачивались в пять бригад, тяжелое вооружение для них — прежде всего минометы калибра 120 миллиметров — еще производились — мы планировали для начала создать пять минометных полков крупного (для нас) калибра и посмотреть — что они смогут сделать если их применить массированно по узкому — пару километров — участку японского фронта. Да, за линией начавшего устаканиваться фронта действовали многочисленные диверсионные и партизанские отряды, но в ближайшее время мы не сможем кардинально изменить ситуацию, а остановка — это смерть — японцы получат возможность перегруппироваться, выбрать направление удара и ударить. Нельзя им такого позволять, надо чтобы именно они реагировали на наши действия и распыляли свои силы, стараясь защитить все и в итоге оказываясь слабее везде. Поэтому нам надо было шуметь как можно больше и как можно ширше. И единственный театр, еще предоставлявший нам такую возможность — море.
