По пути стали попадаться острова — они заметно путали картину, потому что, выбрав неправильный проход, можно было угодить в приток и уйти совсем в другую сторону, а хотелось добраться именно до Уральских гор. Как много проходили в день? Трудно оценить. Но никак не меньше десяти километров относительно берега. Ветер держался устойчиво и был холодным, но река постоянно делала повороты — зевать на руле было некогда.
Однако время для поездки оказалось неподходящим — подниматься навстречу высокой воде идея не из удачных. Ландшафт продолжал оставаться равнинным, а река — широкой. Справа на берегу стали встречаться скалы — обычный камень, не руда. Специально останавливались и проверяли все незнакомые с виду образчики. А тут и встречный ветер — дней десять просидели на берегу, потому что продвигаться на вёслах было мучительно и почти бесполезно.
Рыбалка, охота, обильная еда. А местность так и осталась равнинной, покрытой смешанными лесами.
Только в июне стало возможно идти на вёслах. Временами и паруса ставили. Река возвращалась в свои обычные берега, и течение сделалось не столь сильным. Вот и новая засечка в памяти — идти вверх по этой реке нужно не раньше середины лета. Поторопились. Зато верховья рядом с домом без проблем миновали по высокой воде.
Очень хотелось найти Чусовую, по которой, как припомнила Светка, Ермак Тимофеевич направлялся на покорение Сибири. То есть, по этой реке можно пройти очень далеко вглубь Уральских гор. Только вот как угадать, который из впадающих притоков именно она? А скальные выходы на берегах появлялись всё чаще и чаще. Делали остановки, высылали разведку на берестяных челноках — нужно было заходить в заливы или притоки, осматриваться. Поодаль замаячили покатые возвышенности, а в руслах ручьёв стали попадаться незнакомые камни.
— Смотри, Шеф! Похоже на почку, — один из мальчишек притащил зелёный камушек, напоминающий формой нечто из внутренностей.
Взял в руку — не слишком тяжёлый. Царапнул — твёрдость средненькая. Капнул кислотой — ого! Растворяется!
— А ещё такие есть? — прошли с мальчишкой вдоль ручья — тут сплошная галька. Сколько её ни перебирали — ничего похожего не нашли.
Но сам камень положил в угли костра — их много нагорело. Добавил дровишек, да и оставил, как есть, изредка подкладывая в костёр понемногу топлива — обычно процессы в металлургии идут многие часы, поэтому не стал торопить события. Дождался, пока всё прогорит, пока остынет зола, а потом достал кляксу металла красноватого цвета — медь. Вот это везуха!
* * *
Везуха вышла неправильная. Больше подобных камней в ручье не нашлось — всем племенем прочесали его до самых истоков, до родников, от которых он брал своё начало, но ничего похожего так и не нашли. И других странных камней тут не отыскалось — гранита и полевого шпата встречалось много, было немало всяких разных минералов, только медь не выплавилась ни из одного.
Чуда не случилось. Вечером, накануне оправления в дальнейший путь к верховьям, из лесу вышли три незнакомых охотника. Завёрнутые в вонючие шкуры, с каменными наконечниками копий, они явно принадлежали к не тронутому дыханием цивилизации древнему миру и ничего и никого не боялись. Сделали жест "Вижу", присели к мужскому костру. Речь их, однако, не совпадала с языком "охотников на мамонтов", но пантомима, мимика и жесты были понятны.
От кухонного костра женщины принесли угощение, мужчины спокойно приняли его, и стали неторопливо есть. Помаленьку завязалась беседа — гости и хозяева сошлись на том, что дичи в этих местах нынче мало, и пора отсюда валить. Вклиниться с расспросами о камнях Венику удалось только в финальной части разговора. Как раз успел на листке бумаги изобразить тот самый камень, который так торопливо переплавил в металл — ничего, кроме особенной пупырчатой формы передать не удалось — ни цвета, ни плотности, ни твёрдости изображение отобразить не в силах.
— Тут не видели, — последовал ответ. — Там видели — взмах рукой куда-то в восточном направлении. Или юго-восточном — точнее не скажешь.
— Покажете?
— Очень далеко. Идти нужно долго, до тех пор, пока не ляжет снег.
В середине лета это означает месяца четыре в дороге. Или пять. Да уж — расстояния тут!
Разговор сделался трудным. Хипу, так звали старшего, как выяснилось, нужно охотиться для женщин. Он не может оставить их надолго. Но может взять с собой. Тогда они будут идти ещё дольше. А как туда дойти? Он может объяснить только часть пути, потому что это вдоль реки. Но потом нужно показывать на месте.
Где эта река? Вон там. Близко. День пути. Он покажет.
* * *
В Каму впадала действительно крупная река. Не великая, но с шириной русла в несколько сотен метров. Тут и остановились для того, чтобы разобраться, кому куда дальше следовать. Аону и его людям хотелось остаться в большой реке — тут много рыбы, и можно ходить под парусами, потому что широко. И вообще они бы с удовольствием вернулись на Волгу и попробовали снова двинуться на юг. А Шефу оставят один швертбот и байдарку. Трёх оставшихся им хватит, тем более что с ними есть ещё два челнока и один большой чёлн.
Бродяжий дух тянул охотников на мамонтов в новые странствия. А племя у Хипа небольшое. Кроме троих мужчин в нём ещё две женщины и мальчик. Разместить такую команду на швертботе не составит труда. Быстро обо всём договорились, да и разъехались в разные стороны.
Четверо мужчин на вёслах, Ленка на руле и трое пассажиров. Встречное течение заметное, но вполне преодолимое. Иногда помогали парусом. В узкой реке это трудно, но случались периоды, когда ветер благоприятствовал — за первые дни продвинулись очень хорошо и заметили, что путь направлен преимущественно на юг. Петляла река относительно немного. Зато потом проявился её настоящий характер — берега то сходились в каньоны, где течение убыстрялось. С берегов над водой нависали скалы, а из воды торчали камни. Вдобавок русло стало выписывать такие загибоны!
Продвинуться тут на вёслах было решительно невозможно, а ставить парус и опускать шверт... чтобы решиться на это, нужно полностью потерять инстинкт самосохранения. Выручил длинный канат — за него удавалось вытягивать бот, стоя на берегу. Бывали и более сложные ситуации, когда подойти к воде с суши не позволяли скалы. Тогда канат заносили вперёд по берегу и один конец спускали по течению, привязав к нему палку-поплавок. Обычно ловили её с лодки-берестянки, крепили к носу бота, а потом вытягивали само судёнышко.
В трёх местах длины каната не хватило — пришлось действовать в несколько приёмов. Но потом на равнинных участках опять шли ходко, навёрстывая потраченное на перекате время.
Новые знакомцы неудовольствия не выказывали. Брошенная за корму блесна приносила крупных рыбин незнакомых ребятам пород, но местные сразу отнесли их к классу съедобных. Варёные, жареные, печёные — во всех видах они были хороши. Никто не голодал. Женщины дополняли меню собранными на берегу травами и корнями. Что-то запекали, что-то ели сырым. Лето вообще исключительно сытное время года, если знаешь, что и как.
А возня с лодкой на перекатах? Ну, не бывает в жизни сплошных удовольствий — тяготы и лишения для древних людей — дело привычное. А тут ещё и интересно, и азарт! Борьба со стихией, еттить!
Вши? Были, да все вышли. Ножницы Саниной выделки справились и женскими косами, и мужскими космами. Сделать в походных условиях щелок несложно, да и немного дёгтя выгнать тоже получается. Для этого нужен горшочек? Есть горшочек. У женщин хватало времени поговорить о своём, о девичьем. Местный язык тоже оказался не слишком трудным — взаимопонимание наладилось довольно быстро. Между тем перекаты остались позади, и река опять стала равнинной. Вскоре свернули в приток, по которому поднялись на вёслах.
— Пойдём, — поманил Хип за собой. — Покажу тебе твои камни, похожие на почки.
И километра не прошли, поднимаясь по пологой ложбине, как начали натыкаться как раз на то, что искали. На те самые комковатые, словно замёрзшие пузыри, камни зелёного цвета.
* * *
Медь получалась очень легко — в самой примитивной печке, сложенной на манер домницы — то есть пустотелым цилиндром из первых попавшихся камней. Даже дутья не требовалось — то есть о тысячах градусов речь не шла. Пара отверстий снизу, чтобы воздух внутрь всё-таки поступал. В этом своеобразном "ведре" из поставленных стоймя хворостин потолще, нажигались угли — после обгорания и дробления обычной палкой они заполняли примерно половину объёма. Сверху насыпалась разбитая молотом руда — около четверти объёма. А сверху снова добавлялись дрова. Всё это неторопливо прогорало, после чего оставалось подождать остывания, вытащить готовую медь и загрузить её в бот. Получалось её много — приходилось звать на помощь мужиков.
Помогали ребята очень охотно, потому что во время процесса собственно плавки Веник ковал для них ножи, наконечники, топорики, скребки и шила — везти обратно запас полосового железа никакого смысла не было — клану нужна только медь. Много меди
Шеф грузил швертбот под завязку, освободив его от всего лишнего, Оставил новым знакомцам молоток, наковальню и зубило — как выплавлять металл ребята просекли, а как ковать его холодным — показал. Избыточные горшки, лишние шкуры — всё ушло на подарки. Ленка и медь — больше ничего он отсюда не повезёт. К тому же надо торопиться — сентябрь уже в самом разгаре.
Глава 40. Жизненные мелочи
— Нет, Люба, неправильно я Веника любила, — вздохнула Ленка.
— Неправильно, это как? — улыбнулась Галка. — Может, и нам с Вячиком попробовать ваш способ?
— Тебе бы всё шутить! — скривилась Любаша. — А, может, в нашей Леночке настоящая страсть проснулась?
— Ой, проснулась, девочки. Да я теперь для него... не знаю, что готова сделать!
— Это что же такое у вас случилось на этом Урале? Нет, понятно, что смотаться неведомо в какую даль и притаранить чуть не тонну готовой меди, это... да круче только яйца, а выше только звёзды, как сказал мой Сашок, — удивилась Любаша.
— Расскажи, Лен! Что между вами было?
— Ну, не знаю, получится ли передать. Представьте себе, что вы спускаетесь вниз по реке через перекаты. Узкое ущелье, вода бурлит, из неё то тут, то там выглядывают огромные каменюки, а с берегов над этим нависают скалы, словно бойцы. Я каменею от страха и жду, что нас сейчас размажет, а он поглядывает в свои путевые заметки и только покрикивает: — Вправо греби. Еще вправо, теперь влево, — а у самого борта возникает из воды гранитный клык и стремительно убегает назад.
— То есть, он только покрикивал? — не поняла Галочка.
— Нет, работал кормовым веслом. Вы представить себе не можете, как было страшно!
— То есть ты его что, от страха полюбила?
— Ну, вы просто не понимаете. Кругом натуральный ужас, а он спокойный, как двери. И сосредоточенный. Когда мы вышли на спокойную воду, переставил вёсла в бортовые уключины, сел на банку и давай грести, будто по городскому пруду катается. Я ведь думала, что он... ну... не очень смелый, — Ленка задумчиво оглядела деревья, с которых облетала пожелтевшая листва, и зябко поёжилась. — Так это не один раз было. На той реке этих перекатов... не помню сколько. Страшные! Но, если в другой раз он меня снова с собой возьмет — поеду, даже не пикну.
— Да, сплющило тебя, подружка, — улыбнулась Галочка. — Ты ведь, если я не ошибаюсь, сама его без себя не отпустила.
— И не отпущу, — согласилась Ленка. — Я за него боюсь.
* * *
— Так что? Ты еще с одним племенем покорешился? — Саня показал, куда положить последний из слитков и довольно потёр руки. А у нас нормально получаются болты и гайки на двенадцать с резьбой полтора миллиметра.
— В глубину? — уточнил Веник.
— Шаг такой. Расстояние между витками. Ты с какого дуба рухнул?
— Я в Ленку влюбился.
— Это как понимать? Вы же давно... вроде как... вместе.
— Ну, да. Нравилась она мне.
— А теперь? Африканская страсть? Что это случилось, отчего ты вдруг так воспылал?
— Да пороги мы с ней проходили. Признаться, натерпелся я страху. Там всё быстро, то камни из воды, то к береговой скале тащит — только успевай поворачиваться. А она работает носовым веслом, словно заправский плотогон среди пены — вылитая Афродита. Как на тихое место выбираемся, садится к рулю вся такая спокойная. И это много раз. Богиня, а не девчонка.
Саня ухмыльнулся и перевёл разговор на другое: — Лариска возмущалась, что ты драгоценный поделочный малахит на простую медь перевёл.
— С чего она взяла, будто он поделочный?
— Ну, сказала, что это поделочный камень. Так что, будешь ты, наконец, свой Стирлинг до ума доводить? Тот, что крутит точило, работал без нареканий. Любаша просит повторить для вращения жерновов, а то, говорит, тяжело руками весь-то день крутить такую тяжесть.
* * *
Путешествие путешествием, но летний отдых завершён, и пора входить в курс дел — за лето в посёлке многое изменилось. Выстроены, наконец, бани, похожие на настоящие. Капитальные деревянные срубы устроены по-разному. Видно, что пробовали несколько способов, и все дали удовлетворительный результат. Внутри — печки со вмазанными чугунными котлами, чугунные же вьюшки, дверцы. Заглянул в топку — колосники тоже чугунные. Круто. Строганые полы, кадушки для воды, веники заготовлены. Даже тазики деревянные. Около судостроительного дома под навесами аккуратными штабелями лежат материалы на любой вкус, в лаборатории всё те же девчата — Светка, Наталья и Пуночка.
Тут простым осмотром ничего не поймёшь. Да и не отпустят его без того, чтобы не поговорить.
— Шеф. У нас ничего не получается с растительным маслом! — берёт быка за рога Наталья.
— А чего ничего?
— А того, что дёготь обжигает кожу. Его нужно разбавлять. Он хорошо растворяется в жире, но животные жиры густеют.
— Поясни, отчего обжигание кожи стало недостатком? Это же для дезинфекции ранок и ссадин. Йод тоже обжигает.
— От йода шкура не слазит.
— А глицерином не пробовала разбавлять?
— Ой! Зато мы сосновый дёготь получили — хорошо действует на кожу.
— И тоже обжигает?
— Ага.
— А из чего пробовали давить масло?
— Из разных зёрнышек. Что-то ничего не выдавливается.
— А ты, Свет? Что у тебя новенького?
— В общем-то, про разложение торфа кое-что выяснилось. Пятая часть массы уходит в какие-то горючие газы. Пятая — в газы, растворимые в воде. Какие — не поняли, разбираемся. Десятая вытекает жижей, похожей на тот же дёготь. А то, что остаётся — уголь. Сгорает жарко, но золы от него много. Ну, вон ещё бумагу очередной раз улучшили. Клей подобрали и стали в неё добавлять мел. Она теперь у нас белая и не так легко рвётся — нитками можно сшивать.
В мастерской обнаружил несколько ткацких станков и увидел, что для поднимания и опускания нитей основы прилажены тонкие проволочки — наконец-то сумели приспособиться получать их протягиванием через отверстия, а то раньше только прокатывать получалось. Проволока — это хорошо. Проволока — друг человека.
* * *
