Едва ли не со скукой выслушав прозвучавший монолог, Мануэль взял присланную Лоренцо бандероль и расслабленно отклонился на высокую спинку мягкого кресла.
— Мне все равно какие убытки принесут компании последние два дня. — Спокойным, равномерным голосом наконец изрек он. — Меня интересует лишь новый проект.
В трубке послышался тяжелый вздох управляющего.
— Как скажите, синьор. — Отступил работник. — Если для вас соперничество с другими фирмами настолько важно, что вы готовы терпеть потери — это ваше право.
Губы Мануэля изогнулись в сухой усмешке.
— Мне не важна конкуренция. — Без интереса вертя в руках обернутую в несколько раз плотной бумагой широкую вещь, по форме напоминающую книгу, он тихо добавил. — Я всего лишь хочу успеть.
Различив решительные нотки в голосе хозяина, собеседник не стал вдаваться в дальнейшие распри, сопровождающие излишними расспросами, на которые он вряд ли удосужится поясняющих ответов, поэтому, не имея другого выбора, лишь энергично продолжил:
— Тот образец, что вы одобрили пару дней назад, полностью готов и находится в лаборатории. Прикажите ли приступать к дальнейшему процессу?
Впервые обрадовавшись хоть чему-то хорошему, Мануэль слегка улыбнулся, доставая из выдвижного ящика стола острый нож для бумаги, чтобы аккуратно разрезать упаковку легкой бандероли.
— Обязательно. — Твердым голосом ответил он.
— И сколько образцов будет входить в первую партию? Если вы так уверены в успехе, то, думаю, для начала тысячи...
— Один. — Резко перебил его Мануэль. — Мне нужен всего один.
В трубке послышалось недоуменное молчание.
— Один? — Слабо веря в то, что его слуху помешали радиопомехи, пораженно прохрипел управляющий. — Столько стараний ради одного флакона?
Мануэля уже порядком начал угнетать затянувшийся разговор. С легким раздражением сорвав бежевую бумагу, его взгляд наткнулся на кожаную обложку какой-то старой тетради.
Потеряв интерес к собеседнику, брюнет резко бросил в трубку:
— Мигель, ты все слышал. Так что не трать понапрасну своё и мое время и приступай к работе немедленно.
Ещё раз внимательно осмотрев потрепанную черную обложку толстой тетради, мужчина отложил трубку телефона и открыл первую страницу. На обороте обложки красивым, несомненно, женским почерком было написано имя владельца сего антиквариата — "София Медичи". Безрезультатно пытаясь вспомнить хотя бы кого-то из своих знакомых с подобным именем, Мануэль напряженно свел брови. Определенно этот человек был не из его круга, хотя фамилия и являлась итальянской.
Послышавшиеся впереди тихие шаги, заставили его на мгновение поднять взгляд. Войдя в богато обставленный кабинет синьора, Роза слегка улыбнулась, ставя небольшую фарфоровую чашку горячего эспрессо на до блеска отполированную поверхность письменного стала.
Поблагодарив ее ответной улыбкой, Мануэль вновь вернулся к лежащей на коленях тетради, чьи пожелтевшие от времени страницы были изрядно замусолены от частого перелистывания. Внезапно осознав, насколько часто раньше читали изложенный на этих хрустящих страницах текст, мужчина заинтригованно прочел первую запись, датированную от первого сентября тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.
"Дорогой дневник, я решила завести тебя, чтобы как с самым близким и верным другом поделиться с тобой событиями своей жизни. Сегодня мне исполнилось двадцать лет. Целых двадцать! Я уже стала взрослой и самостоятельной женщиной. Родители решили устроить для меня сюрприз и приготовить небольшой праздник в честь моего дня рождения на этих выходных. Мама как всегда пытается скрыть от меня эти планы, но она просто не понимает, что ближайшая вечеринка написана прямо на ее лице. Однако это не совсем то, чем я бы хотела похвастаться. Самая главная новость состоит в том, что сегодня я устроилась на работу в один очень богатый особняк. Синьор с синьорой молодожены, чьи родители являются очень влиятельными и известными людьми в кругах светского общества. Ты только представать, впервые девушка из рода Медичи будет прислуживать одним из самых уважаемых и благородных семейств во всей Италии! Дорогой дневник, если бы ты только знал, как я счастлива! Наконец-то я смогу зарабатывать свои собственные деньги, отвечать за свою собственную жизнь..."
Прекратив читать, Мануэль недоуменно нахмурился. И зачем только Лоренцо прислал ему дневник какой-то служанки, работающей почти двадцать пять лет назад? Каким образом это может помочь его делу и оградить Шеннон от тюрьмы? А может...
Вспомнив о былой просьбе Шеннон, которую он любезно переложил на плечи друга, Мануэль наконец-то расслабленно вздохнул, приводя мелкие части головоломки в надлежащий порядок. Должно быть, Фериччи все-таки раздобыл ту тетрадь у полиции, чтобы вернуть ее нынешнему владельцу. Но тогда зачем он так настаивал на ее прочтении? Что может быть интересного и столь необычного в рассказах служанки, работающей на одной из таких же фешенебельных вилл, как и его собственная — подробное описывание грязного белья его знакомых? Не слишком желая копаться во всем этом, Мануэль решил отдать тетрадь в руки Шеннон так и не прочтенной. В конце концов, она ведь, помнится, даже просила его именно об этом. Но с другой стороны, она также и обманула его, сообщив, что это ее обычная тетрадь с ее личными записями. Если все так просто, тогда зачем она ему солгала?
Всё ещё колеблясь, мужчина протяжно вздохнул и беспристрастно взял тетрадь в обе руки. Веером пролиставшийся дневник раскрылся наугад на одной из своих последних записей. Взгляд лениво пополз по изрядно ухудшившемуся почерку, черные чернила которого кое-где выглядели расплывчатыми от когда-то пролитых на поверхность станицы крупных капелек слез.
Не вникая в суть текста, широкоплечий брюнет уже было приготовился закрыть чужие откровения, как вдруг его взгляд зацепился за одну очень хорошо знакомую фамилию — Пасквитти.
Былое равнодушие как ветром сдуло.
Заинтриговавшись, Мануэль вернулся к началу длинного абзаца:
"Порой я впадаю в отчаяние. Запираюсь в нашей крохотной ванной, включаю воду и громко рыдаю навзрыд. Жизнь так сурова. За что нам все эти испытания? Чего от нас требует Господь? Разве я все ещё не расплатилась с ним за свой единственный грех в жизни? Почему он не может подарить нам хоть капельку своего тепла? Быть может, я самая ужасная женщина на земле, но не мать! Больше всего на свете я люблю свою девочку. Как бы я хотела дать своей дочери все, что она заслуживает. Хотела бы, но не могу. Шеннон с рождения была очень умным ребенком. Понимала меня с полуслова. А теперь, в свои почти семь она в совершенстве владеет двумя языками. Ее страсть к книгам не имеет границ. Признаться, меня немного пугает ее огромная тяга к знаниям, и, хоть порой, я и боюсь, что совсем скоро уже не смогу отвечать на все вопросы, но все же я очень горжусь ей. Сегодня я опять подала заявку на ее поступление в школу. И мне совершенно неважно, что говорят эти высокомерные профессоры с их сварливыми взглядами. Шеннон умная девочка, заслуживающая хорошего образования, как и другие дети. Неважно как, но я найду деньги на ее учебу! Хотя, признаюсь, временами, особенно в такие моменты, я очень хочу написать Леонардо Пасквитти и попросить его о хотя бы небольшой денежной поддержке для собственной дочери. Но что толку? На мои предыдущие письма он так ни разу и не ответил. За что он со мной так? Неужели он все забыл? Неужели он все же так никогда и не любил меня?... Но Шеннон, милая, если ты хоть когда-нибудь прочтешь эти строки, то знай, твоя мама всегда будет с тобой, что бы ни случилось. Я обязательно найду выход."
Дойдя до точки, Мануэль застыл в изумлении. Лихорадочно заработавший мозг отчаянно пытался найти вполне разумное объяснением всему написанному... но, увы, так и не нашел.
"Этого не может быть!" — Свирепо кричало сознание. Леонардо Пасквитти, тот самый Леонардо, которого он знал не один год — родной отец Шеннон? — Что за шутки?!
Быть может, все это ошибка? Или же та женщина просто солгала своей дочери, написав ложное имя. Но... но зачем? Она не стремилась вернуться к нему, так же как и сама Шеннон явно не считала, что у нее есть отец.
"— Мне не нужны его деньги! Пускай подавится!" — Как гром пронеслись в его памяти гневные выкрики Шеннон, когда он спросил ее об отце.
— Она знает о нем... — Сам себе пораженно прошептал сидящий в кресле брюнет. — Знает, но не признает...
Отпив глоток изрядно остывшего крепкого кофе, Мануэль криво усмехнулся от пришедшей в голову следующей мысли.
Что за насмешка судьбы — родная дочь вынуждена красть деньги собственного отца!
Все ещё ошеломленный открывшейся правдой, мужчина сглотнул застрявший в горле ком и вновь вернулся к началу старого дневника.
Бегло прочитав первые страницы, в основном описывающие богатый особняк, его устои и самих хозяев, Мануэль наконец-то дошел до более важных фактов — а именно, рассказа о зарождении романа хозяина с его служанкой.
"... Мне искренне жаль синьора Леонардо. Его жена Моргана совсем не знает границ. Сегодня она выкрикивала на весь дом, как она его ненавидит, обвиняла во всех смертных грехах, разбила уйму посуды, накрытой на обеденный стол. А все лишь потому, что он отказался сопровождать ее к их общим знакомым. Он мучается от этого брака, и при виде его несчастных карих глаз мое сердце разрывается на части. Я так люблю его теплую улыбку. Так люблю его добрый смех, который день ото дня слышится в доме все реже и реже. Порой я хочу уйти с работы, чтобы прекратить видеть их скандалы, но при виде его печального лица не могу решиться на подобное.
Но то, что произошло сегодня — не имеет названия.
Прибираясь в спальне синьора, я не сразу услышала его тяжелые шаги, а когда заметила, было уже слишком поздно. Он стоял напротив меня и просто молчаливо смотрел в мое побагровевшее от смущения лицо. Я потупила взгляд, намереваясь обойти хозяина и выйти из комнаты. Но тут он заговорил со мной. Его голос был таким нежным и ласковым, что я на какое-то время забыла, что он мой хозяин. В этот вечер я впервые не чувствовала себя неуклюжей служанкой в том доме. Мы проговорили около часа, и казалось, он был искренне заинтересован моими рассказами о прошлом. Время пролетело незаметно, однако те незабвенные минуты нашего разговора я никогда не сотру из своей памяти..."
Прочтя следующие несколько страниц, Мануэль выяснил, что с этого дня их задушевные беседы стали регулярной вечерней традицией. Пряча втайне от всех свою заинтересованность хозяином, София с радостью встречалась с Леонардо и вполне предсказуемо, что через какое-то время, молодая девушка поняла свою глубокую привязанность к этому человеку. Коря себя за свои чувства, София порывалась уйти с работы, но попытка вновь не удалась.
"... рыдая у него в кабинете, я известила его о своем намерении покинуть их дом. Я объяснила Леонардо, что больше так не могу... Не могу разрушать чужую семью. Но то, что произошло дальше, не поддается никакому объяснению: прижав меня к своему телу, Леонардо Пасквитти поцеловал меня. Пребывая словно в тумане, я яростно отвечала на его страстные объятия, а он все шептал мне, чтобы я не уходила, что я для него последний лучик солнца на всей планете, что его жизнь не имеет без меня значения. Он просил, он умолял меня остаться... и я поддалась его уговорам. Господи, почему же я такая слабая?..."
Так и закрутился их бурный роман. Роман важного синьора и робкой служанки.
Читая через строки об их отношениях, Мануэль наконец-то дошел до главной кульминации этой истории:
"Дорогой дневник, я не знаю, как мне жить дальше. Вчера я обнаружила, что беременна. Все что я смогла испытать — это неимоверный шок и панический страх о своем будущем. Как оказалась, это было не зря. Как наивная дурочка, я в первую очередь побежала к Леонардо, чтобы рассказать ему эту новость. Я так надеялась на его поддержку. Так рассчитывала на его помощь... Я увидела его как раз перед тем, как они с женой собирались выйти из дома. Подозвав к себе хозяина, будто бы по вопросу, связанному с уборкой кабинета, я призналась ему во всем. Наспех выслушав меня, Леонардо пообещал, что разберется с нашей проблемой несколько позже. Он попросил меня встретиться с ним около одиннадцати вечера в одном из набережных кафе, где мы часто встречались. Ужасно волнуясь, я пришла даже на двадцать минут раньше. Если бы я только знала, что просижу все последующие часы в абсолютном одиночестве... В ту ночь Леонардо так и не объявился. Сидя в том маленьком набережном кафе, все мои надежды на спокойное будущее рушились с невыносимой скоростью. Да и что мог предложить обычной служанке женатый хозяин с беременной женой на руках? А сегодня утром, когда я пришла на работу, управляющая объявила о моем увольнении, отдала в руки чек за неполный месяц работы и отправила домой.
Теперь я осталась совсем одна с чеком на небольшую сумму денег, подписанным его рукой! Я не знаю, что будет со мной дальше, как посмотрят на мое поведение родители, но одно я решила точно — я сохраню этого ребенка. Я не позволю себе опуститься ещё ниже, убив плод нашей любви... Или, как я теперь понимаю, плод только мой любви. Господи Боже, помоги мне и моему ребенку..."
Тяжело вздохнув, словно он сам только что пережил описываемые события, Мануэль с сожалением прикрыл глаза. О дальнейшей судьбе Софии он уже мог догадаться, но все же, решительно перевернув страницу, вновь принялся за чтение такого красивого подчерка, описывающие не на шутку трагические события.
При известии о беременности родная семья первая отреклась от Софии. Им не хотелось нести позор своей дочери, грязно связавшейся со знатным, женатым синьором, так же как и не хотелось когда-либо видеть отродие этой порочной связи.
Но мужество не покинуло Софию и уверенная, что за океаном будет лучше, чем здесь — дома, где собственная семья отвернулась от падшей женщины, носящей под сердцем невинное дитя, она покупает билет на корабль в Соединенные Штаты и вскоре обосновывается в Чикаго.
С трудом читая обо всех передрягах судьбы, выпавших на долю несчастной женщины, Мануэль не смог сдержать протяжного вздоха, вызванного искренней печалью и состраданием к матери Шеннон. Однако были и редкие моменты, когда кончики его губ приподнимались в слабой улыбке, как например, когда он узнал, что София назвала Шеннон в честь одинокой пожилой американки, приютившей беременную иностранку, даже не говорящую на ее родном языке. Также как и искренне радовался успехам маленькой шестилетней девочки, и огорчался над ее проблемами со школой...
В оцепеневшем состоянии Мануэль перевел взгляд на белый китайский фарфор изящной кофейной чашки, но вместо нее увидел лишь сияющие ослепительным огнем светло-карие глаза.
Неужели Шеннон на самом деле родная дочь Леонардо Пасквитти?
Со столь ошеломляющей правдой трудно было мгновенно смириться, но все же, где-то глубоко в душе он верил записям Софии. В них было столько неподдельных чувств, что в подлинности ее слов не приходилось сомневаться.
