— Что скажет по этому поводу обвинение? — обратился верховный судья к старшему советнику Хэймелину.
— Обвинение, ваша честь, рекомендует всё-таки не отпускать подсудимого из-под стражи, — ответил тот. — Не потому что оно не доверяет слову уважаемого милорда Райвенна, а потому что не совсем уверено в том, что подсудимый сумеет удержаться от опрометчивых и опасных действий.
— Обвинение склонно перестраховаться? — с чуть приметной усмешкой заметил судья Оргеч. — Что ж, ваша позиция ясна, старший советник Хэймелин. Обвиняемый! — обратился он к Илидору. — Как по-вашему, мы можем доверять вам? Будете ли вы вести себя надлежащим образом, если мы отпустим вас из-под стражи?
Встав, Илидор сказал:
— Как правильно заметил мой защитник, я не глупец и не самоубийца. Я испытываю глубокое уважение и любовь к милорду Райвенну, очень благодарен ему за поручительство и заверяю, что не посмею подвести его.
Голос его из динамика прозвучал вполне смиренно, но в глазах всё ещё поблёскивали — хотя уже и не так заметно — колючие искорки непокорности. Наверно, именно они и беспокоили обвинителя, заставив его высказать протест против освобождения Илидора из-под стражи. Судья Оргеч сказал, вставая:
— Суд удаляется для вынесения решения.
Судьи отсутствовали сорок минут. Конвоиры тем временем позволили Джиму подойти к кабинке и перемолвиться с Илидором несколькими словами. Всмотревшись в лицо Джима, Илидор с беспокойством заметил:
— Папуля, ты неважно выглядишь... Как ты себя чувствуешь?
— Ничего, сынок, я в порядке, не волнуйся, — улыбнулся Джим, стараясь говорить и выглядеть бодро. — Немного не выспался сегодня, только и всего.
Илидор, пронзив Джима угрюмым и пристальным взглядом, спросил:
— Это ходатайство короля — твоих рук дело?
— Неважно, сынок, — вздохнул Джим, прикладывая ладонь к ударопрочному пластику кабинки. — Главное — теперь тебя не будут судить за покушение на короля, и Марису не придётся проливать о тебе горькие слёзы. Кстати, он снова передаёт тебе привет... Он звонит и заезжает, всё время спрашивает о тебе.
Илидор задумчиво опустил глаза, чуть улыбнулся. Приложив свою ладонь с другой стороны прозрачного пластика к ладони Джима, он сказал:
— Передай ему, что я очень скучаю и люблю.
— Думаю, ты скоро сможешь ему об этом сказать и сам, — улыбнулся Джим.
Появились судьи, и все поспешно заняли свои места. Внушительно прочистив горло, судья Оргеч объявил:
— Суд принял следующее решение. Первое: в связи с ходатайством его величества обвинение в покушении на жизнь короля с подсудимого снять и квалифицировать его деяние как незаконную дуэль, не сопряжённую с причинением физического вреда противнику. Второе: в связи с поручительством уважаемого гражданина освободить обвиняемого из-под стражи с отправлением его на базу, где он состоит на службе, под надлежащий надзор командования. Следующее заседание суда по данному делу состоится пятого ульмара в девять утра. Обвиняемый, в вашем распоряжении двое суток, чтобы явиться на свою базу. Если по истечении этого времени вы там не появитесь, будут предприняты меры по вашему розыску и заключению под стражу, и тогда уже ни о каком освобождении речи быть не может. Предварительное слушание объявляется закрытым.
Утро для второй половины дартмара выдалось на удивление солнечным. Было сухо и холодно, шаги Илидора гулко отдавались в плитках дорожки, по которой он шёл к дому Мариса с букетиком цветов. Его встретил эконом Лумм с баллончиком "Антипыли" в руках.
— Доброе утро, Лумм, — поздоровался Илидор. — Могу я видеть Мариса?
— Здравствуйте, сударь, — учтиво приветствовал его Лумм. — Господин Марис сейчас спит. Он не спал всю ночь и заснул только утром, после того как куда-то позвонил. Нежелательно его сейчас беспокоить.
— Я его не побеспокою, — пообещал Илидор. — Понимаете, Лумм, я возвращаюсь на свою базу, и перед отбытием мне хотелось бы увидеть Мариса... Хотя бы посмотреть, как он спит. Я тихонько. Прошу вас, позвольте мне войти.
— Ну, хорошо, — согласился Лумм, очарованный лучистой улыбкой Илидора и его ясными глазами со смелыми искорками. — Только смотрите — не разбудите его!
Почти неслышно ступая зеркально блестящими сапогами по устланной ковровой дорожкой лестнице, Илидор поднялся в спальню Мариса. Потихоньку приоткрыв дверь, он вошёл и застыл у порога с улыбкой на губах.
Размётанные по подушке янтарные волосы мягко сияли, озарённые лучиком солнца, пробивавшимся сквозь щель между занавесками, на щеках лежала пушистая тень ресниц, тихое дыхание слетало с приоткрытых губ, а белая рука с длинными пальцами свешивалась с края кровати. Илидор с нежностью склонился над спящим Марисом, всматриваясь в его милое лицо, по-детски безмятежное и покрытое розовым румянцем, а потом осторожно взял свесившуюся с кровати руку и коснулся губами тёплых пальцев.
Ресницы Мариса вздрогнули, послышался долгий сонный вздох, и он открыл глаза. Увидев склонившегося над ним Илидора, он встрепенулся и приподнял голову.
— Ты?.. Тебя уже отпустили?
— Привет, малыш, — улыбнулся Илидор, протягивая ему цветы. — Я зашёл повидаться с тобой перед отъездом. Извини, что разбудил.
Марис приподнялся, упираясь локтем в подушку, одной рукой взял цветы, а другой протёр немного слипающиеся глаза и заморгал, окончательно прогоняя сон.
— Ты уезжаешь? — спросил он, встревоженно и заспанно хмурясь. — Куда?
— На свою базу, детка, — сказал Илидор, ласково откидывая упавшую Марису на лицо прядку волос. — Следующий суд будет через две недели, а пока меня отпустили.
— Значит, ещё не всё. — Марис сел в постели, провёл по лицу ладонями. — Эта проклятая судебная волокита... Ну, уже что-нибудь известно?
Илидор присел на край постели, нежно коснувшись открытого плеча Мариса и поцеловав его изящный носик.
— Двадцать лет мне уже не светит. Меня будут судить за незаконную дуэль. Возможно, отделаюсь условным сроком или штрафом. По крайней мере, Пойнэммер это обещает.
Марис обвил рукой шею Илидора и прильнул лицом к его щеке. Илидор ласкал его волосы, и они сидели так — ничего не говоря, просто соприкасаясь лицами. Наконец Илидор сказал:
— У меня есть немного времени до отъезда. Может, прогуляемся? Денёк сегодня обещает быть отличным.
Марис встрепенулся.
— Да, с удовольствием. Сейчас! Подожди, я быстренько.
Он проворно выскочил из постели, блеснув белизной длинных стройных ног, и умчался в ванную, расположенную по соседству со спальней. Пока он там плескался, Илидор держал руку под одеялом, которое хранило под собой тепло тела Мариса, и улыбался. Молочная кожа, янтарные волосы, аквамариновые глаза и губы со вкусом асаля — вот всё, что он любил. Упругое и сильное молодое тело, страстный обхват гладких длинных ног, неизменная готовность предаться любви — всё это за семь лет их знакомства оставалось прежним, но с каждым разом Илидор обнаруживал в этом какой-то новый оттенок, и это его удивляло, восхищало и возбуждало.
Марис вернулся из ванной освежённый, источающий аромат чистого, здорового тела и фруктового мыла, и Илидор, дотронувшись до его прохладных колен, признался:
— Я хочу тебя, детка.
— Что, прямо сейчас? — засмеялся Марис, а у самого в синей глубине глаз заплясали огоньки желания.
— Да, — сказал Илидор. — Я не знаю, когда нам с тобой снова доведётся...
— Тогда давай скорее, пока Лумм не пришёл, — перебил Марис, запирая изнутри дверь и бросаясь на постель. — Прыгай ко мне.
Илидор снял только сапоги. Марис принял его со своей неизменной страстной готовностью, которая так возбуждала Илидора. Пика наслаждения они достигли одновременно, а после полежали немного, не разъединяясь, и Марис гладил голову Илидора, прислушивавшегося к быстрому стуку сердца у него в груди. В дверь постучали, и послышался голос Лумма:
— Завтрак подавать, господин Марис?
Марис ласково подёргал Илидора за ухо.
— Ну что, позавтракаем дома?
Илидор покачал головой.
— Лучше сходим куда-нибудь.
Марис крикнул:
— Нет, Лумм, не надо! Мы с Илидором уходим.
Из тумбочки появилась пластинка противозачаточных капсул, но Илидор придержал руку Мариса.
— Может, дадим природе шанс сотворить её обыкновенное чудо?
Марис улыбнулся.
— Хочешь, чтобы у меня вырос большой живот?
— Хочу, — сказал Илидор. — И чтобы меня обняли за шею маленькие ручки, а в глаза мне посмотрели синие, как у тебя, глазёнки.
Марис, улыбаясь, положил капсулы на место.
— Ладно. Посмотрим, что из этого выйдет.
Потом он одевался, а Илидор смотрел, как белые бриджи обтягивают его стройные бёдра, а белые сапоги с рисунком в виде костра из золотых завитков смыкают тугие голенища вокруг его изящных икр. Пять минут Марис потратил на причёску, надел короткую белую куртку с таким же костром из золотых завитков и накинул белый плащ. Взяв белые с золотой вышивкой перчатки и принесённые Илидором цветы, он объявил:
— Я готов. Куда пойдём?
— По дороге решим, — сказал Илидор.
День в самом деле был необыкновенно хорош: такие редко выдаются глубокой осенью, грустно напоминая о давно прошедшем лете. Илидор предложил зайти в кафе, и их выбор пал на ближайшее заведение, под вывеской "У Ринни и Олли". Это было уютное местечко с кучей народа, но свободный столик всё же нашёлся. Они заказали омлет с сырной начинкой, трубочки с паштетом и десерт из ягодной смеси во взбитых сливках, горячий асаль и, конечно, маиль. Всё было как будто как всегда, но всё же имело непривычный горьковатый привкус; непонятная грусть была даже в самой яркости и приветливости солнечного дня, в уютной обстановке кафе с заключёнными в невысокие кабинки столиками, в улыбке Илидора и в лёгкой мелодии, исполняемой музыкантами в небольшой нише в глубине зала. Илидор наполнил свою рюмку маилем, а Марис передумал пить.
— Если мы серьёзно решили насчёт маленьких ручек, то я, пожалуй, воздержусь, — улыбнулся он.
Он пил ароматный асаль с густой розово-бежевой пенкой, и она оставалась в углах его губ. Илидор, вытерев ему рот салфеткой, достал из кармана плоский бархатный футлярчик размером с пол-ладони и положил его перед Марисом.
— Что это? — улыбнулся Марис.
— Открой, — сказал Илидор.
В футлярчике был альгунитовый браслет из плоских звеньев, лежавших друг на друге внахлёст, как чешуйки. Губы Мариса дрогнули, а глаза засияли.
— Я пока не знаю, что решит суд, — сказал Илидор. — И как всё сложится. Но мне хотелось бы знать, как у нас всё сложится с тобой... Я имею в виду, согласишься ли ты терпеть меня и дальше или пошлёшь ко всем чертям. Знаю, я нахожусь в шатком, неопределённом положении, и сейчас, может быть, не самый лучший момент для этого... Прости, что я так долго тянул с этим. Я люблю тебя, детка, и я хочу быть с тобой. В общем, не согласишься ли ты стать моим спутником?
Лицо Мариса осветила мягкая улыбка. Накрыв руку Илидора своей, он проговорил:
— Мы знакомы с тобой уже семь с лишним лет, и я, признаться, уже начал беспокоиться, что так и не дождусь от тебя этих слов, старина. — Надев браслет и полюбовавшись им у себя на запястье, он вздохнул и сказал: — Ну разумеется, я согласен, любимый. Уже семь лет, как согласен. — Взглянув в излучающие радость глаза Илидора, он усмехнулся. — Ну, что — с этого часа и навек?
— Душой и телом, — сказал Илидор, сжимая его пальцы.
Они долго гуляли по пешеходным зонам, плыли над пропастью улицы, прижавшись друг к другу, на "любовной лодке" и целовались. Взглянув на часы, Илидор вздохнул:
— Мне скоро лететь, малыш... Я ещё хотел заглянуть в больницу к Лейлору.
— Пошли вместе, — предложил Марис.
— Только лучше поедем на экспрессе, — кивнул Илидор. — Так быстрее.
В отделении для коматозных больных царила мёртвая тишина и строгий, стерильный, глубокий покой. Здесь не имело значения, тепло или холодно на улице, лето сейчас или зима: внутри всегда поддерживалась постоянная температура и влажность. В капсуле под прозрачной крышкой воздух был стерилен, жизненные функции регулировались аппаратурой, а поверхность, на которой лежал больной, периодически массировала соприкасающиеся с ней части его тела мягкими валиками — для предупреждения пролежней. Илидор долго смотрел в лицо под прозрачным пластиком, и между его бровей пролегла суровая и горькая складка. Приложив пальцы к губам, а потом к крышке капсулы, он сказал:
— Я люблю тебя, пузырёк. Выздоравливай, малыш... Возвращайся.
Марис поставил на тумбочку подаренные ему Илидором цветы.
— Можно, я оставлю их Лейлору?
Илидор кивнул.
Глава XV. Ущелье Отчаяния
Лейлор шёл по длинному белому коридору без дверей и окон, в котором свету взяться было неоткуда, но, несмотря на это, в нём было светло: казалось, светились сами стены, потолок и пол. Сам не зная, зачем он идёт, Лейлор всё-таки шёл вперёд — туда, где, как ему казалось, должна была находиться какая-то дверь. Белая тишина окружала его, он не слышал даже собственных шагов. Бредя по колено в этой тишине, он обводил взглядом однообразную белизну стен и потолка, и не было никаких признаков окончания этого коридора длиной в целую вечность.
Дверь оказалась перед ним так внезапно, что Лейлор на мгновение остолбенел: она как будто выскочила на него из ниоткуда. Это был конец коридора. Открыв дверь, Лейлор оказался в белой комнате, посреди которой стоял белый овальный стол на изогнутых ножках и два белых стула. В этой комнате было окно, сквозь которое лился солнечный свет, и Лейлор, обрадовавшись, бросился к нему. За окном цвёл прекрасный сад с усыпанными снегом лепестков дорожками, а на залитой солнцем лужайке качался на качелях ребёнок лет пяти, голубоглазый, со светло-русыми кудряшками, в голубом костюмчике и белых башмачках. Засмотревшись на него, Лейлор не заметил, что в комнате он был уже не один: у стола стоял лорд Дитмар в чёрном костюме с белым воротником и манжетами. Обрадованный Лейлор хотел броситься к нему, чтобы прильнуть к его груди, как когда-то в детстве, но во взгляде лорда Дитмара было столько горечи и укора, что Лейлор замер в скорбном недоумении.
— Что же ты наделал, милый мой, — проговорил лорд Дитмар тихо и устало.
От печального звука его голоса Лейлора охватила тоска и тяжёлое, леденящее чувство вины, от которого нельзя было никуда спрятаться. Оно повисло на нём, как тысячетонная каменная глыба, мысли застыли, а язык онемел, и Лейлор не мог найти ни одного слова в своё оправдание.
— Нет, дружок, я не рад видеть тебя, — проговорил лорд Дитмар тихим, надломленным голосом, с бесконечной печалью. — Могу ли я радоваться тому, что ты прежде времени пришёл сюда, собственной рукой оборвав свою юную жизнь? Нет. Я испытываю только горе и боль за тебя, моё неразумное дитя, а мысль о том, на что ты себя обрёк этим поступком, приводит меня в ужас. А самое страшное в том, что я ничем не могу тебе помочь, дорогой.
Каждое его слово вонзалось в сердце Лейлора, как ледяной клинок. Слушая его голос, Лейлор при этом чувствовал и его боль — невыносимую, непередаваемую, безмерную, от которой мертвела душа и руки повисали, как плети, а за стеной этой боли пульсировала открытой кровоточащей раной любовь.
