Фонари горели в тумане, известная особа ждала в лабиринте уже полчаса, а свёрток так и лежал на кровати. Услышав повторный тихий стук, Лейлор поднял голову.
— Да, — ответил он.
Тот же слуга почтительно вошёл и с поклоном сказал вполголоса:
— Меня прислали узнать, отчего вы задерживаетесь. Вас по-прежнему ждут, вам надлежит явиться на указанное место. Вас очень просят поторопиться.
— Передайте пославшему вас, что я не намерен бежать по первому его зову, — сказал Лейлор. — Если ему так нужно увидеть меня, пусть сам придёт. Так и передайте.
Ещё двадцать минут белые призраки фонарей светили в тумане, а Лейлор дрожал в одеяле, слушая бешеный стук своего сердца. Он рисковал, дерзнув так ответить известной особе, но безропотную покорность он также не собирался проявлять. Дёшево его ценят, если ожидают от него рабского повиновения!
Слуга вернулся в третий раз. С изящным поклоном он передал:
— Ваш покорный раб ожидает вас на том же месте. Он смиренно молит вас сменить гнев на милость и прийти, чтобы он мог покаянно припасть к вашим ножкам. Не забудьте надеть плащ: в саду прохладно.
— Хорошо, я сейчас буду, — сказал Лейлор. А про себя подумал: "Так-то лучше!"
Он оделся, обул туфли, и золотые узоры щекотно поползли вверх по его голеням. Накинув плащ и подняв капюшон, он выскользнул из комнаты.
Холодный туман окутал его со всех сторон. Он был таким густым, что впереди нельзя было ничего разглядеть в трёх метрах, и Лейлор слегка растерялся: как найти дорогу в такой мгле? Рядом послышался голос юноши:
— Позвольте вас проводить. Туман необыкновенной густоты, как бы вы не заблудились.
Кутаясь в плащ, Лейлор последовал за юношей, который грациозным балетным шагом шествовал по туманному саду, ориентируясь в нём, очевидно, даже с закрытыми глазами. Из тумана проступили очертания стен лабиринта, и слуга указал Лейлору на вход:
— Сюда, пожалуйста. Вы не заблудитесь: дорога отмечена.
Дальше Лейлор пошёл один. Дорога была действительно отмечена, и весьма оригинальным способом: в траве горели свечи в стеклянных стаканах, расставленные примерно через каждые два метра. Ступая золотыми туфельками по сырой подстриженной траве, Лейлор следовал по светящимся меткам и достиг центра лабиринта в пять минут. Внутри беседки, тускло озарённая свечами, стояла фигура в чёрном плаще с капюшоном. Хоть Лейлор ступал по траве тихо, но при его приближении фигура обернулась, и под капюшоном заблестела венчавшая её лоб корона. Лейлор молча вошёл и остановился перед королём. Во взгляде Раданайта не осталось и тени холодности, он был уже совсем иным — нежным и виноватым. Он протянул к Лейлору руки и позвал ласково:
— Иди ко мне, дитя моё.
Лейлор не спешил бросаться в его объятия: он подошёл к скамейке и стал делать вид, что разглядывает горевшую на ней свечу.
— Отчего мой дорогой повелитель так суров со мной? — спросил Раданайт, подходя и останавливаясь у Лейлора за плечом. — Отчего он так долго не хотел прийти ко мне, что пришлось посылать за ним три раза? Чем я заслужил такую немилость? Верно, потому что ему хочется помучить меня, упиваясь своей властью над моим сердцем?
Лейлор обернулся.
— Это вы меня мучите, ваше величество, — ответил он дрогнувшим голосом. — Сегодня вы не сказали мне ни слова, не посмотрели на меня, будто меня вовсе нет! А потом потребовали, чтобы я среди ночи явился к вам. Как прикажете это понимать?
— Так вот из-за чего ты был сегодня сам не свой, — проговорил король, отодвигая капюшон Лейлора и касаясь пальцами его щеки. — Дитя моё, я был с тобой сдержан вовсе не для того, чтобы тебя мучить. Я просто не хотел раньше времени обнаруживать при всех, что между нами что-то есть.
— Я нахожу это странным, ваше величество, — сказал Лейлор. — Зачем скрывать чувства? Что в них преступного?
— У королей всё обстоит не так просто, моя радость, — улыбнулся Раданайт.
— Всё равно не понимаю, — повторил Лейлор, зябко кутаясь в плащ: ночь действительно была очень холодна. — Разве оттого что вы король, вы перестаёте быть живым человеком, способным на такие же чувства, как все остальные люди?
— Ты, безусловно, прав, мой милый, — вздохнул Раданайт. — Я живой человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но уж таково положение короля, ничего не поделаешь. Каждому его шагу, каждому слову людьми придаётся особое значение, король не имеет права на многие человеческие слабости и ошибки. А в личной жизни королю приходится быть вдвойне осторожным. Из всех публичных фигур король — самая публичная. Ты можешь себе представить, как это порой непросто. Даже на этой семейной встрече я не могу в полной мере расслабиться и дать волю чувствам, как бы мне того ни хотелось.
— Это очень плохо, когда всё время живёшь с оглядкой, — сказал Лейлор. — Но мне всё же по-прежнему непонятно, что дурного может быть в том, если о наших чувствах узнает папа или милорд Райвенн. Папа отобрал у меня ваш подарок... Он сказал, пока я не назову имя дарителя, он не отдаст мне холлониты.
— Не огорчайся так сильно по этому поводу, моё сокровище, — сказал Раданайт, нежно обняв Лейлора сзади и прильнув своей щекой к его щеке. — Но отчего ты не сказал ему, что их подарил тебе я? Поверь, детка, он не сможет запретить нам быть вместе. А из-за камней не расстраивайся. Пусть отбирает — я буду дарить тебе новые. Если пожелаешь, я осыплю тебя дождём из драгоценностей — все их он не сможет отобрать.
— Я не хочу таиться! — воскликнул Лейлор, поворачиваясь к королю лицом. — Я хочу... Я хочу быть вашим спутником!
Глаза Раданайта замерцали.
— Это что — предложение? — улыбнулся он.
Лейлор смутился, у него запылало лицо, и он не знал, куда девать взгляд. Может быть, он сморозил глупость? Король улыбался, и непонятно было, что это — насмешка или радость. Окончательно смешавшись, Лейлор закрыл рдеющее лицо ладонями.
— Я серьёзно спрашиваю, детка, — сказал король, отнимая его руки от лица и заглядывая ему в глаза. — Я правильно тебя понял?
— Ваше величество, простите, я... — Лейлор запнулся, окончательно встав в тупик. Слова стали как каменные глыбы, ему было не под силу ими ворочать, и он бессильно уткнулся в плечо короля. — Я ещё не разобрался в этих тонкостях... Наверно, мне следовало дождаться, пока король первый это скажет.
— Отчего же? — проговорил Раданайт с улыбкой. — Нигде не написано, что нельзя делать королю предложение. По крайней мере, если бы такой пункт этикета существовал, я бы о нём знал. Если решение созрело в твоём сердце, детка, скажи это.
— Но мы... Мы родственники, — пробормотал Лейлор, слабея под сверкающим взглядом короля.
— Не кровные, — покачал головой Раданайт. — Только кровное, биологическое родство может быть препятствием к браку, ты это знаешь. Твой папа мне не родной брат, и я тебе не кровный дядя, это ни для кого не секрет. Так что же, милый? Я услышу от тебя эти слова, или ты ещё не готов их сказать?
Сердце Лейлора сжалось в маленький пульсирующий комочек, дыханию было тесно в груди. Туманная ночь не давала ни слова подсказки, лабиринт молчал, молчали и свечи. Король тоже молча ждал. Опустившись на колени, Лейлор взял дрожащими похолодевшими руками руку короля и прильнул к ней.
— Я люблю вас, ваше величество... И смею просить вас оказать мне честь... Не согласитесь ли вы взять меня в спутники?
Король поднял его с колен, поцеловал и прижал к себе, укутав полами своего плаща. Глядя с нежностью ему в глаза, он проговорил:
— Всем сердцем, всей душой отвечаю тебе: да. И отныне я принадлежу тебе одному, равно как и ты мне.
Лейлор судорожно обнял его и зажмурился. Среди пронизывающего туманного холода они обменялись теплом губ, и Лейлор прильнул к Раданайту под плащом. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись и тут же снова слились в поцелуе.
— Тебе ещё нет шестнадцати, и придётся ждать год, любовь моя, — сказал король. — Кроме того, пока тебе не исполнится двадцать, требуется согласие папы. Но я думаю, всё будет хорошо. — И, уткнувшись лбом в лоб Лейлора, добавил: — Всё серьёзно, детка. Назад пути нет.
— Я знаю, ваше величество, — прошептал Лейлор.
Король прижал его к себе крепче.
— Я совсем замёрз, пока ждал тебя... Согреешь меня?
— С радостью, мой король, — ответил Лейлор, сверкая глазами и дрожа.
— Это ты мой владыка, — нежно проговорил Раданайт.
Несмотря на мучительный озноб, Эсгин вышел на балкон, в туманный сумрак. Одеяло, в которое он кутался, не спасало его, но он не возвращался к себе в спальню, а продолжал тоскливо дрожать от холода: спать он всё равно не мог. Зародившаяся в нём новая маленькая жизнь была не нужна Раданайту, он велел её уничтожить. Он сказал, что не собирается признавать ребёнка своим, и если Эсгин всё-таки намеревается производить его на свет. Последние его слова были: "Смотри — без глупостей. Если попытаешься раздуть скандал, тебе придётся плохо". Эсгину вовсе и не нужен был скандал, но от этих слов и от холодного взгляда Раданайта ему стало тоскливо, дурно и страшно. Пустота, усталость и холод окружали его.
Оказалось, что Эсгин был не один на балконе: на другом его конце стоял Серино. Он смотрел на световые пятна фонарей во мгле и не видел Эсгина. Его задумчивый взгляд Эсгин ловил на себе сегодня с самого прибытия во дворец. Ему отнюдь не было неприятно внимание молодого мыслителя, который был к тому же, ещё и весьма хорош собой. Он стоял у парапета, высокий и великолепно сложённый, и густая золотая грива спускалась ему до пояса — он был натуральный блондин. Этот спокойный задумчивый парень отказался от титула лорда в пользу младшего брата Дейкина; от этого на первый взгляд странного поступка веяло благородством, и если кто-то мог назвать Серино чудаком, то Эсгин считал его чудаком симпатичным. По удивительному совпадению их обоих одолевала бессонница, и они одновременно вышли этой ночью на балкон, чтобы полюбоваться видом туманного сада.
Эсгин вздрогнул и вдобавок к ознобу почувствовал мурашки волнения: Серино заметил его. Эсгин сам себе удивлялся: отчего это волнение, и почему сердце стукнуло, когда он поймал взгляд Серино? Отчего это не волновало его днём и почему так взволновало сейчас? Возможно, дело было в его душевной пустоте, требовавшей заполнения.
Сделав вид, что не видит Серино, Эсгин не двигался с места, кутаясь в одеяло: он ждал, что тот предпримет. Подойдёт или не подойдёт? Туманное ожидание длилось полминуты. Нерешительность Серино озадачивала Эсгина: ведь, казалось бы, у того не было причин робеть. Красавчиком, строго говоря, его назвать было нельзя, но симпатягой он был отменным — с великолепной фигурой и роскошными золотыми волосами, приятным округлым лицом и умным мягким взглядом, а белизна его кожи могла сравниться с молоком. Рука Серино скользила по перилам: он шёл к Эсгину. Когда оставалось лишь несколько шагов, Эсгину вдруг опять стало тошно: а что он скажет ему, этому задумчивому ясноглазому парню? Выложит ему всё как есть, явив перед ним во всей красе свою гниющую рану? Эсгина охватила мучительная слабость, и он оперся почти всем весом на балконный парапет. Бежать было поздно.
— Я думал, только мне одному не спится, — сказал Серино. — Ты тоже не можешь уснуть?
— Да, — ответил Эсгин сдавленно: в горле стояла невыносимая горечь.
Минуту они помолчали, глядя на белёсые пятна фонарей в тумане. Эсгин боролся с тошнотворным тоскливым отчаянием, засевшим у него где-то под сердцем, а Серино, не догадываясь, по-видимому, что происходило у него в душе, думал о чём-то своём.
— Что-то странное творится во Вселенной, — проговорил он. — Ты не находишь?
— Да, наверно, — пробормотал Эсгин. Другого ответа он не придумал.
— И с людьми что-то не то, — продолжал Серино, глядя во мглу.
Это высказывание показалось Эсгину в какой-то степени созвучным с его собственными ощущениями. Он поморщился и кивнул:
— Пожалуй, ты прав.
— Наша Вселенная — живое существо, и она больна, — сказал Серино с задумчивой печалью. — И больна она уже очень давно. Её убивает людская агрессия и бездушие, а любви и света в ней остаётся всё меньше. Тревожные симптомы уже появились.
— И что же это за симптомы? — спросил Эсгин, про себя подумав: чудной парень, но славный.
— Разного рода аномалии, — ответил Серино. — Например, так называемые блуждающие временные дыры. Их природа практически не изучена, но я полагаю, что это зловещий признак. Признак того, что с Вселенной не всё в порядке.
— Ужасно, — вздохнул Эсгин. — И что же будет с ней?
— Она постепенно погружается во тьму, — ответил Серино. — Она умирает.
— Это можно как-нибудь остановить? — спросил Эсгин, но не из любопытства, а скорее от необходимости поддержать эту странную беседу.
— Предотвратить гибель вряд ли возможно, — проговорил Серино, поворачиваясь к Эсгину лицом. — Возможным представляется лишь несколько замедлить этот процесс, но при условии, что населяющие Вселенную разумные существа осознают губительность любого рода агрессии и откажутся от неё.
— Вряд ли все разумные существа разом смогут это осознать, — усмехнулся Эсгин.
— Разумеется, не все и далеко не разом, — согласился Серино. — Чтобы нейтрализовать возникший во Вселенной дисбаланс, сделать это нужно как минимум половине всего разумного населения.
— А сложившаяся к настоящему моменту ситуация, полагаю, оставляет желать лучшего, — заметил Эсгин.
Серино задумчиво кивнул, а Эсгин потуже закутался: озноб не отступал. Холодные пальцы тумана пробирались к нему под одеяло, прогоняя остатки тепла, и Эсгин косился на Серино, зябко поёживаясь: тот был даже без плаща. Окинув взглядом его сильную фигуру, Эсгин поймал себя на мысли, что было бы приятно сейчас согреться в его объятиях.
— Наверно, я выбрал мрачноватую тему для разговора, — проговорил Серино несколько смущённо.
— Да ничего, — скованно улыбнулся Эсгин. — Очень интересная теория... Хотя, действительно, немного жутковатая и печальная. Ты сам до всего этого додумался?
— Ну... Я не одинок в своём мнении, — ответил Серино уклончиво.
— А ты всё время мыслишь категориями вселенского масштаба или всё-таки иногда находишь минутку подумать о простых земных вещах? — спросил Эсгин, неловко усмехаясь уголком губ.
Серино тоже усмехнулся, потом нахмурился и опустил глаза.
— Наверно, я кажусь тебе странным? — спросил он.
— Ты... как бы это сказать? Занятный, — сказал Эсгин, подбирая слова не без труда. — Интересный. Ну... Да, пожалуй, слегка не от мира сего. Но, наверно, все философы такие. Ты... умный. Интересно, в кого ты таким уродился?
— Я сын садовника, — ответил Серино, вскинув глаза. В его тоне Эсгину почудилось что-то вроде вызова.
На пару секунд в тумане повисло неловкое молчание. Когда Эсгин осмелился поднять глаза и встретиться с испытующим взглядом Серино, внизу, под балконом, прошли две фигуры, одна из которых держала переносной светильник. Она шествовала в тумане походкой балетного танцора, а вторая фигура была закутана в чёрный плащ с поднятым капюшоном. Обе направлялись к зелёному лабиринту. Осматриваясь, фигура в капюшоне показала лицо, и на него упал свет. Эсгин узнал Лейлора.
