— Вам конец, ваше величество.
А король закричал:
— Коркоран!
Охрана только и ждала этого. На мокрой рубашке Илидора заплясали точки лазерных прицелов, и вокруг противников сомкнулось кольцо из вооружённых фигур в чёрном. Все стволы были направлены на Илидора. Начальник королевской охраны Коркоран приказал ему:
— Оружие на землю!
Илидор был вынужден бросить меч.
— Трус! — презрительно сплюнул он.
— Я прежде всего король, — ответил Раданайт. — На моих плечах лежит забота об Альтерии, и я не могу позволить себе безрассудство оставить её без короля. Кроме того, мне просто жаль тебя: за убийство короля тебе грозила бы смертная казнь, а так хотя бы останешься жив. Я обещал твоему отцу сохранить тебе жизнь, и я сдержал обещание. — И приказал охране: — Арестовать его!
Охрана выполнила приказ. Раданайт сказал спокойно и сухо, глядя в сверкающие ледяной яростью глаза Илидора:
— Прости, ничего личного. Перед законом равны все, и я вынужден поступить так, как он требует, невзирая на родственные связи. Кроме того, это охладит твой пыл и убережёт тебя же самого от дальнейших неосторожных действий, мой юный импульсивный друг.
Увидев на запястьях Илидора серебристые браслеты, Джим закричал:
— Не трогайте его!
В безрассудном и яростном желании защитить сына он налетел на охрану и осыпал их широкие спины градом ударов. Один из них стал его отстранять, но Джим с криком полоснул по его лицу ногтями. Разозлённый охранник всё же не ударил, а только оттолкнул его, но и этого было достаточно: Джим упал. Толкнувший его охранник тут же получил от короля весомый тумак.
— Вы что себе позволяете! — сурово прикрикнул на него Раданайт.
К Джиму уже бежал Эннкетин:
— Ваша светлость, вы ушиблись?
Он помог Джиму подняться на ноги, и тот сразу же бросился на короля, готовый голыми руками растерзать его. Охрана снова встала на защиту короля, но тот коротко и властно приказал:
— Отставить!
Он поймал Джима в объятия и так крепко прижал к себе, что тот так и не смог вырваться, сколько ни бился в его руках. Не вынеся охватившего его неистового аффекта и задохнувшись в железных объятиях Раданайта, Джим лишился чувств. Держа его на руках, король коротко бросил охране:
— Ждать здесь, я сейчас.
В мокрых сапогах и отяжелевшем от влаги плаще, с вымокшими, неровно обрезанными волосами, он понёс Джима в дом, и Эннкетин, стараясь не отставать, следовал за ним по пятам. Бережно уложив Джима на диван, Раданайт опустился возле него на колено и похлопал его по щекам, приводя в чувство.
— Джим! — звал он. — Джим, очнись! Ну, ну, приходи в себя! Эй, кто-нибудь, воды!
Эннкетин, сам не свой от испуга, побежал за водой; от волнения он разбил стакан, шёпотом выругался, схватил новый и наполнил его водой. Когда он вернулся, Джим уже очнулся и тихо всхлипывал на плече у Раданайта. Тот гладил его по волосам твёрдой, не дрожащей рукой в белой влажной манжете.
— Ну, ну... Всё хорошо. Всё кончилось. Успокойся. — Взяв у Эннкетина стакан, он поднёс его к губам Джима. — Вот, выпей глоток... Вот так, умница. Ну? Тебе лучше?
Джим только застонал в ответ. Раданайт слегка поморщился.
— Не надо, не надо истерик... Довольно. Он сам меня вызвал, я вынужден был обороняться. Он нарушил закон, и мне пришлось его арестовать, чтобы он не натворил чего-нибудь ещё... Весь в Фалкона, что тут скажешь.
— Раданайт, ведь это в твоей воле... Отпусти его, — умоляюще простонал Джим.
Король качнул головой.
— Я не могу себе позволить небрежно обращаться с законом, — сказал он устало и серьёзно. — Каждый шаг короля имеет гораздо больше последствий, чем шаг простого гражданина — ты сам понимаешь... Но, — добавил Раданайт, значительно понизив голос, — всё не так уж непоправимо, поверь мне. У твоего сына есть шанс отделаться лёгким испугом — всё будет зависеть от тебя. Приезжай, и мы всё обсудим.
С этими словами король приложился губами к бледному лбу Джима.
— Ну, всё, мне пора. Я должен увидеть Лейлора. — Обернувшись к Эннкетину, он сказал сухо и властно: — Позаботьтесь о нём, любезнейший. Если потребуется, вызовите врача. В общем, не мне вас учить, что делать.
Эннкетин отвесил почтительнейший поклон.
— Да, ваше величество. Всенепременно.
Глава XXIII. Просьба
Джим сидел в сиреневом кресле в кабинете. В камине трещали голубые языки пламени, за заплаканным окном раскинулась непроглядная серая пелена туч.
— У меня неутешительные новости, мой дорогой, — сказал лорд Райвенн, садясь на стул. — Во-первых, состояние Лейлора тяжелее, чем оценивалось первоначально. Отравление очень сильное, и неизвестно, сколько он пробудет в коме. И ещё кое-что... Он был на третьем месяце. Ребёнок, разумеется, погиб.
Джим закрыл глаза. На него обрушилось столько горя, что у него уже не осталось слёз — только тупой болью ныло сердце.
— Что во-вторых? — спросил он еле слышно.
Лорд Райвенн вздохнул.
— Эсгин тоже плох. Малыш родился хоть и недоношенный, но жизнеспособный, но у Эсгина было тяжёлое внутреннее кровотечение. Ему сделали операцию, его состояние критическое... Сегодняшняя ночь покажет, как у него пойдут дела. Если он её переживёт — значит, выкарабкается.
— Есть и в-третьих? — спросил Джим.
— Есть. — Лорд Райвенн налил в стакан глинета, но пить не стал, отодвинул стакан. — Илидора обвиняют в государственном преступлении — покушении на короля. Это до двадцати лет тюрьмы. — Лорд Райвенн вздохнул, подняв на Джима печальный и серьёзный взгляд. — Даже если у нас будет очень хороший адвокат, это мало чем поможет.
Джим встал, подошёл к столу и залпом выпил налитый лордом Райвенном глинет. Обжигающая жидкость чуть не вылилась обратно, но Джим удержал её в себе, хотя на глазах у него и выступили слёзы.
— Я свяжусь с господином Пойнэммером, — проговорил он глухо.
Г-н Пойнэммер был уже в курсе дела: он успел побывать у Илидора. Он не утешал Джима. Шансы добиться даже хотя бы сокращения срока были ничтожны. Потягивая маленькими глотками сильно разбавленный водой глинет, миниатюрный слуга закона сказал с удручающей откровенностью:
— Дело почти на сто процентов безнадёжное, ваша светлость. То, что изложил мне ваш сын, звучит мало вразумительно и вызовет у суда мало доверия.
— Но ведь ясно же, что он не планировал никакого покушения, это чистые эмоции! — воскликнул Джим.
— Вам, может быть, это и ясно, — возразил г-н Пойнэммер. — Но в суде это будет трудно подать в убедительной форме. Что мы имеем? Попытку самоубийства младшего брата, записку с туманными и слишком неконкретными обвинениями в адрес короля и пару невесть откуда взявшихся дуэльных мечей. Записки нет: ноутбук Лейлора забрал король, приобщить к делу нечего. Вообще ничего не ясно. Никаких вразумительных фактов, кроме одного — самого нападения. Король — фигура неприкосновенная, и покушение на него считается государственным преступлением. Если бы на месте короля был кто-то другой, то можно было бы говорить о незаконной дуэли, наказание за которую — от двух до пяти лет, а если учитывать то, что она обошлась вовсе без телесных повреждений, то виновный мог бы отделаться символическим наказанием. Но у нас, увы, иная ситуация...
Джим слушал с закрытыми глазами. Он вздрогнул, когда его руку мягко и сочувственно накрыла маленькая тёплая ладонь г-на Пойнэммера.
— Увы, ваша светлость, утешить мне вас нечем, а зря обнадёживать вас я читаю для себя непозволительным, — проговорил слуга закона.
Слёз не было, только невыносимо болело сердце. Джим налил стакан глинета и поднёс к губам, но г-н Пойнэммер мягко удержал его руку.
— А вот это не советую, ваша светлость. Делу это не поможет, а сгубить ваше здоровье и красоту может в два счёта. — И он, отняв у Джима стакан, приложился к его руке мягкими губами. — А это было бы очень жаль.
Джим откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.
— Значит, никакого спасения нет? — спросил он глухо.
— У меня есть мысль, но я не знаю... — Г-н Пойнэммер загадочно улыбнулся.
— Говорите. — Джим открыл глаза и выпрямился в кресле. — Что бы это ни было. Если есть хоть какой-то шанс, нужно его использовать!
— Поскольку вы состоите с королём в родственных отношениях — если не кровных, то, по крайней мере, узаконенных, — то вы могли бы обратиться к нему, так сказать, по-родственному, — сказал г-н Пойнэммер. — Могли бы попытаться убедить его не выдвигать против Илидора обвинения в покушении. В его власти отозвать обвинение, и тогда вашему сыну будет вменена в вину незаконная дуэль, а это, согласитесь, совсем другая статья. Королю же за это ничего не будет: он обладает иммунитетом. Но это, конечно, требует определённой дипломатии. Тут я вам не советчик: вам самому лучше знать подход к вашему высокопоставленному родичу.
В памяти Джима всплыли слова Раданайта: "У твоего сына есть шанс отделаться лёгким испугом. Приезжай, и мы всё обсудим". При мысли о том, что придётся идти на поклон к королю, умолять его, сердце Джима отяжелело, как камень. Непробиваемая стена недосказанности была разбита Раданайтом, когда он приходил просить руки Лейлора — тогда он всё ясно высказал, но теперь вместо стены между ними пролегала непреодолимая пропасть. И они стояли на её противоположных краях.
— Вряд ли это возможно, — прошептал Джим.
— Что ж, как знаете, — пожал плечами г-н Пойнэммер. — Я лишь высказал своё мнение, а решение остаётся за вами.
— Значит, вы не берётесь защищать моего сына? — спросил Джим уныло.
— Ну, почему же, — ответил г-н Пойнэммер, поднимаясь и накрывая руку Джима своей. — Из уважения к вашему покойному спутнику, а также ввиду моей глубокой и искренней симпатии к вам, ваша светлость, я попытаюсь сделать всё возможное и невозможное. Будем держаться на связи.
Джим ещё долго сидел в кабинете в тяжких раздумьях, потягивая разбавленный глинет, пока Эннкетин не доложил о приезде Эриса.
— Проводи его сюда, — сказал Джим.
Эрис вошёл, распространяя вокруг себя пленительный аромат невинности. Джим заставил себя встать, взял его за пальцы и поцеловал его губы. Тёплое кольцо руки обвило его шею.
— Почему вы хандрите тут один, ваша светлость? — спросил молочный голос.
— У меня проблемы, мой хороший, — сказал Джим, глядя в лазурную бездну его глаз и не видя там ни искреннего тепла, ни сердечной привязанности.
Заслышав о проблемах, Эрис нахмурился.
— Забудьте о них, ваша светлость, — сказал он. — Я помогу вам в этом. Давайте сходим сегодня куда-нибудь. Прокатимся.
— Боюсь, эти проблемы не из тех, которые легко забыть, — невесело усмехнулся Джим. — Один мой сын лежит в коме, а второго могут надолго посадить в тюрьму. Я что-то не в настроении развлекаться, дружок.
Эрис насупил брови, присел на подлокотник кресла.
— Всё так серьёзно? Я вам сочувствую, ваша светлость... Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Да, — сказал Джим. — Избавь одного моего сына от обвинения, а другого вытащи с того света.
Эрис смотрел на него недоуменно. Джим плеснул в два стакана немного глинета.
— Я шучу, мой милый. Будешь? — Джим протянул ему один из стаканов.
Эрис взял стакан, всё ещё недоуменно морща лоб.
— Невесёлые у вас шутки, ваша светлость, — пробормотал он. — Но я всё равно готов сделать для вас всё, что только ни попросите. Если хотите, я могу побыть с вами, чтобы вам не было одиноко и грустно.
Джим вздохнул.
— Если тебе это не в тягость, дорогой, — да, пожалуй, твоё общество меня бы развлекло.
— Что вы, мне это нисколько не в тягость! — с готовностью воскликнул Эрис. — Я буду только рад.
В его обществе Джим провёл час, слушая его болтовню. Что-то разительно изменилось в его чувствах к нему, Джим сам себе удивлялся. Раньше вздор, который нёс Эрис, казался ему милым, забавлял его, и он слушал его со снисходительной улыбкой, а теперь всё, что он говорил, вдруг стало просто глупым. Эрис мог болтать без умолку на любые темы, не заботясь о том, что некоторые его суждения были весьма поверхностны, а некоторые откровенно глупы и, с точки зрения Джима, неверны. Слушая эту ересь, Джим содрогался и, когда Эрис предложил сыграть ему на органе, охотно согласился: так, по крайней мере, словесная какофония стихнет, и её сменит гармония музыки. Чем-то Эрис напоминал Арделлидиса, но только как дурная пародия: за годы дружбы с последним Джим убедился, что, несмотря на не слишком большую глубину ума и отсутствие всесторонней эрудированности, у того было доброе и отзывчивое сердце, способное на подлинные, глубокие и нежные чувства. Если он любил, то всей душой, а если ненавидел, то всеми печёнками (некоторые выражения Арделлидис усвоил у Дитрикса и всё ещё по привычке употреблял — кроме упомянутых "печёнок", например, называл Джима "мой ангел"). Но важнее всего было то, что он был органически неспособен на подлость и предательство, был верен в дружбе и любви и от природы великодушен. В Эрисе Джим не видел ни подлинности чувств, ни цельности характера, и вообще ему казалось, что за этой обворожительной внешностью скрывалась мелкая и хищная натура. Чары рассеялись, Джим вдруг с удивительной ясностью увидел его насквозь, и то, что он увидел, был примитивно, неприглядно и мелко.
Сказать по всей строгости, Эрис и на органе играл весьма посредственно, но это, по крайней мере, не так резало слух: в музыке он не фальшивил, как в жизни. На Джима снова навалилась усталость и чувство ложности и ненужности того, на что он тратил своё время и свою душу. Разочарование и досада на себя были так тяжелы, что не хотелось даже дышать.
— Думаю, нам с вами очень пошли бы диадемы, — сказал вдруг Эрис. — Я был недавно в ювелирном магазине и видел там очень красивые диадемы — просто чудо. На них узор из крошечных голубых феонов.
— Ты хочешь пойти со мной к Кристаллу? — спросил Джим, поражённый такой откровенностью. — Несмотря на все мои проблемы?
Эрис присел к нему на колени. Играя его волосами, он сказал:
— Ах, это неважно... Проблемы разрешатся, всё будет хорошо, вот увидите. Я готов идти с вами к Кристаллу хоть немедленно, ваша светлость. Я буду всё делать для вас — всё, что захотите. Только одного не заставляйте меня делать: рожать детей.
Джим нахмурился.
— Ты не любишь детей?
— Терпеть не могу, — откровенно признался Эрис. — Вся эта возня с ними — такая тоска, такие хлопоты! В жизни есть много вещей получше этого.
— Например? — спросил Джим, предугадывая ответ и, откровенно говоря, уже не желая его слышать.
— Например... Ну, например, прокатиться по магазинам, потусоваться в клубе. — Эрис шаловливо провёл пальцем по плечу Джима. — Заняться любовью. Но — не забывая о противозачаточных средствах!
— Понятно, — усмехнулся Джим. И спросил, чувствуя бессмысленность дальнейшего разговора: — А ты не задумываешься о том, что после тебя ничего не останется, если ты не произведёшь на свет хоть одного сына?
Эрис сморщил носик.
— Ну, ваша светлость, не будьте занудой! В мире и без меня этого добра хватает.
