Эсгину стало стыдно за свою нерешительность. Серино уже овладел собой, он стоял спокойный и твёрдый, ласково глядя на Эсгина. "Вот кто настоящий лорд Дитмар, — снова мелькнуло в голове Эсгина. — Я недостоин его".
Альмагир встал, в недоумении морща лоб.
— Погодите, погодите, ребятки, — проговорил он. — Ничего не понимаю! Я что-то не припомню, чтобы между вами была какая-то страсть. Сынок, я не знал, что у тебя отношения с Серино.
— Ты многого не знаешь, отец, — тихо сказал Эсгин.
— Это, впрочем, верно, — согласился тот. — Мы с милордом почти не видим тебя, у тебя своя жизнь... И всё же какая неожиданность! И как давно это у вас, ребята?
Эсгин растерянно молчал, и за него ответил Серино:
— Около полугода.
"Полгода, так полгода", — подумал Эсгин. У него камень свалился с души, и вдруг захотелось обнять Серино и заплакать. После того как отец вышел из комнаты, чтобы сообщить лорду Райвенну эту новость, Эсгин так и поступил.
Завтрак подали в восемь. Стол был накрыт в саду, в беседке, окружённой яннанами и боалами. Боалы цвели белыми шарообразными гроздьями, густо насаженными на ветки друг возле друга, отчего каждая ветка выглядела, как одна большая гроздь. Излишне говорить, что аромат вокруг беседки стоял чарующий. Утро было великолепное, солнечное и безмятежное, по белоснежной скатерти весело плясали солнечные зайчики, а очищенный вчерашней грозой воздух был свеж и благоухал весной. Лейлор пребывал в превосходном настроении, и постное лицо отца приводило его в недоумение и слегка удручало. Илидор сразу спросил заботливо:
— Как ты, пузырёк?
— Всё хорошо, — ответил Лейлор. — Всё просто отлично.
Илидор устремил ему в глаза внимательный взгляд.
— Ты прямо сияешь, — заметил он. — Как будто вчера ничего и не случилось.
Лейлор улыбнулся: ему было отчего сиять. Фадиан тоже проснулся в хорошем самочувствии и нежно ворковал с Арделлидисом, подставляя ему для поцелуя то щёку, то губы, то плечо. Лорд Райвенн, усевшись на своё место, спросил озабоченно:
— Лейлор, дитя моё, как ты сегодня себя чувствуешь?
— Я в порядке, милорд, благодарю вас, — ответил Лейлор, почтительно склоняя голову.
— Рад это слышать, — отозвался лорд Райвенн. — Иди ко мне, голубчик, поцелуй меня.
Лейлор чмокнул его в седой висок и обнял за плечи, а лорд Райвенн окинул его проницательным взглядом.
— Когда ты улыбаешься, кажется, что и солнце светит во сто крат ярче, — проговорил он ласково.
Все ждали только короля: он слегка задерживался. Но ждать пришлось совсем недолго: вскоре он появился, сопровождаемый эскортом из красивых, великолепно сложённых слуг. При его появлении все встали.
— Всем доброе утро, — сказал Раданайт с общим поклоном и улыбкой. — Как спалось? Хорошо ли вы отдохнули?
— Благодарим вас, ваше величество, — ответил за всех лорд Райвенн.
Демонстрируя безупречные манеры, король подошёл к отцу и почтительно поцеловал ему руку, после чего сел на своё место во главе стола. Один слуга принял у него плащ, другой отодвинул стул, третий подал очищающие салфетки для рук.
— Надеюсь, у всех хорошее настроение? — спросил король, с улыбкой обводя взглядом присутствующих.
Арделлидис ответил, обнимая за плечи Фадиана:
— Мы, кажется, встали сегодня с той ноги, ваше величество.
— Ну, тогда всё в порядке, — улыбнулся король.
Лейлор сидел как на иголках: ему не терпелось объявить всем радостную и ошеломительную новость, но он вынужден был ждать, пока король сам сделает это. Раданайт между тем не спешил с этим: он поддерживал общий разговор. Лорд Райвенн сказал, обращаясь к нему:
— А у нас в семье радостное событие, ваше величество. Спешу вам сообщить, что Серино сегодня утром попросил руки Эсгина, и мы с Альмагиром благословили их. Впрочем, ребята уже в том возрасте, когда родительское разрешение на брак не требуется.
Ровно секунду царила тишина, только ветер шелестел в саду. Почти ничего не отразилось на лице Раданайта — ничего, кроме лёгкого недоумения, которое сменилось слегка насмешливым пониманием. Но уже в следующее мгновение король искусно овладел собой и как ни в чём не бывало улыбнулся.
— Что ж, поздравляю тебя, дорогой братец, — сказал он Эсгину. — От души желаю вам с Серино счастья. — И, чуть понизив голос и прищурив глаза, добавил: — И чтобы у вас как можно скорее родился малыш.
Он произнёс это с улыбкой, но его взгляд в улыбке не участвовал: глаза Раданайта были спокойны и холодны, как зимнее небо. Никто, кроме напрягшегося Эсгина, этого не уловил; все стали наперебой поздравлять обручённых, особенно радовался Дарган.
— Ну наконец-то, старик! — хвалил он Серино. — Молодчина! А то я уж боялся, что у тебя синдром холостяка. Однако ловко же ты прикидывался недотрогой!
Джим, выведенный этой новостью из тревожной задумчивости, устремил на Серино недоумевающий взгляд.
— Вот так сюрприз, сын! Почему я ничего не знал?
— Папуля, прости, что поставили тебя перед фактом, — смущённо проговорил Серино, целуя его тонкое запястье. — Я подумал, ты не станешь возражать.
— Причин для возражений у меня нет, но... Это так неожиданно! — Джим нервно порвал салфетку. — Я и не подозревал, что ты намерен остепениться.
— Так уж получилось, папуля, — улыбнулся Серино.
— Философ у нас известный молчун, — заметил Илидор. — Никому не дано разгадать, что у него на уме. Старик, когда свадьба-то?
— Думаю, скоро, — ответил Серино. — Тянуть с этим мы не будем.
Раданайт пустил в Эсгина ядовитую стрелу:
— Вероятно, на то есть веские причины?
Слова "веские причины" он выделил голосом, но это замечание осталось без ответа. Впрочем, король не сомневался, что оно дошло до адресата: Эсгин покрылся мраморной бледностью.
— Как ты сказал, дружок? "Синдром холостяка"? — обратился тем временем лорд Райвенн к Даргану.
— Совершенно верно, милорд, — кивнул тот.
— Я бы не спешил ставить Серино такой диагноз, — заметил лорд Райвенн. — А вот применительно к его величеству это звучит гораздо уместнее.
Раданайт лучезарно улыбнулся, сверкнув безупречно ровным рядом белых зубов. Лейлор всей душой и всем телом уловил в наставшей паузе волнующий смысл и в предвкушении весь покрылся волной мурашек.
— Думаю, мне недолго осталось быть холостяком, — обронил Раданайт.
Заявление короля грянуло, как гром среди ясного неба. Все умолкли и обратили взгляды на него. Раданайт засмеялся.
— Что вы все так на меня смотрите? Что я такого сказал? Все вступают в брак, разве королю это запрещено?
— Но, позвольте заметить, это очень важный шаг, ваше величество, а для короля — в особенности, — сказал лорд Райвенн. И осторожно полюбопытствовал: — Если это не секрет, у вас уже есть избранник?
— Есть, — ответил король. — Скоро вы узнаете, кто он. Ещё осталось уладить кое-какие формальности, и до этих пор позвольте мне сохранить интригу.
Какая-то сила подбросила Лейлора со стула, как мощная пружина; он был готов на весь сад прокричать во всё горло: "Вот он я, избранник короля!", — но взгляд Раданайта, ласковый и строгий одновременно, пригвоздил его к месту. Лейлор сделал вид, что просто усаживается на стуле поудобнее, устыдившись своего нетерпения.
Его движение, впрочем, не ускользнуло от Эсгина.
Завтрак прошёл в приятной и непринуждённой атмосфере; в том была заслуга короля, выбиравшего такие темы для беседы, в обсуждении которых могли участвовать все, включая Арделлидиса и Фадиана. Лейлор изнывал в ожидании, но вплоть до самого конца завтрака король так и не объявил об их обручении, ограничившись туманным намёком на своё скорое бракосочетание. Бросая на него недоуменные взгляды, Лейлор не знал, что и думать. Прощаясь, Раданайт был внешне сдержан и сух, но нежное пожатие его руки всё сказало за него гораздо красноречивее слов. Король был полон загадок и неожиданностей, и это злило, волновало и мучило Лейлора.
Уже во флаере, по дороге домой, он получил сообщение:
"Завтра вечером я приеду к вам для серьёзного разговора. Можешь сказать отцу правду о холлонитах. Люблю тебя, целую миллион раз. Твой Р.".
Глава XVIII. Правда о холлонитах
День выдался напряжённый — впрочем, как всегда, но Раданайт не чувствовал себя усталым. Лёгкий допинг в виде нескольких глотков маиля из отделанной каэлием изящной фляжечки, с которой он никогда не расставался, помог ему собраться с духом для важного разговора, ради которого он летел из Кабердрайка в Кайанчитум.
Покинув родительский дом, он решил, что любви в его жизни не место. Он посвятил всего себя общественно-политическому поприщу, а тратить силы и время на "розовые сопли" считал для себя неприемлемым. Всё, за что Раданайт ни брался, он всегда доводил до конца, отдаваясь делу с кипучей энергией и действуя где-то напором, а где-то умом, расчётом и хитростью. Поставив себе цель, он добивался её, а потом ставил следующую, и всё начиналось сначала. Так он шёл наверх.
Оказавшись на вершине, он осмотрелся и понял, что одинок на ней. У него было всё, но это не радовало его, более того — пустота и холод на сердце подсказывали, что что-то в его жизни не так. Всего того, что он когда-то принял решение исключить из круга своих интересов — романтических глупостей, эмоционального общения, доверия, душевной открытости и тепла, любви — ему как раз и не хватало. Эсгин? Тот не отдавался ему до конца, не открывал своей души, и даже в минуты близости предавался каким-то своим мыслям. Находясь рядом с Раданайтом, он в то же время отсутствовал. Его потухший взгляд, хмурое лицо и это вечное отсутствие порой вгоняли Раданайта в тоску. В Эсгине не хватало какой-то искорки, он был пассивен, тревожен, уныл и не уверен в себе. Он сам не знал, чего хотел, и его приходилось буквально вести по жизни за руку. Устраивая его в свой аппарат на чиновничью работу, Раданайт спросил его:
— Малыш, ты сам-то — как? Уверен, что это — твоё?
На это Эсгин ответил:
— Наверно, да.
И так было всегда. Он никогда не говорил уверенного "да", постоянно присутствовало это "наверно". Интересно, как он ответил на предложение руки и сердца, которое сделал ему Серино? Видимо, тоже "наверно, да", не без усмешки подумал Раданайт. Узнав об этом их решении, он испытал что-то вроде облегчения: если Серино был согласен тащить этот балласт на себе дальше, то — флаг ему в руки.
Хоть Раданайт и изгнал любовь из своей жизни, он не раз ловил себя на том, что ищет Джима везде. Все, кто хотя бы отдалённо напоминал его, вызывали странный отклик в душе Раданайта и пробуждали на её дне глухую боль, старую, уже почти уснувшую. И он пытался гнать это наваждение прочь, убеждая себя, что всё это осталось в прошлом.
В "Оазис" он приехал, не зная, что Джим с младшим сыном будут там. Сидя за столом главного зала в центральном корпусе и поддерживая вежливую беседу с лордом Кхар-Ук-Уммом с планеты Рхарум, он вдруг ощутил укол странного беспокойства, будто кто-то его безгласно окликнул. Источник этого чувства находился где-то в зале, и Раданайт обвёл взглядом гостей. И увидел глаза Джима.
Сначала он решил, что ему опять почудилось, но это оказалось не видение. Глаза принадлежали юному созданию, поразительно похожему на Джима, которое смотрело на Раданайта с таким восторгом, что его будто накрыло плащом из тёплых мурашек. Никто и никогда не смотрел на него так — восхищённо, влюблённо и зачарованно. Все эти годы на Раданайта смотрело очень много людей, но в их взглядах не было того, что лилось из глаз этого юного существа искрящимся, тёплым и ласкающим потоком, сладким и дурманящим, как любимый Раданайтом маиль. С тех пор как он вышел в самостоятельное плавание по жизни, его уважали, недолюбливали, побаивались, в разные периоды в нём видели соперника, оппонента, соратника, начальника — и вот, наконец, главу государства, но никто и никогда не видел в нём просто Раданайта. Под взглядом этих глаз его душа обнажалась, условности слетали с неё, как шелуха, а панцирь суровой неприступности, который он носил на сердце, треснул, и оно осторожно, не веря своему счастью, выглянуло в трещину одним глазком...
Всё, что он когда-то отбросил как не стоящее его времени и усилий, улыбнулось ему светлой, чуть наивной улыбкой, и сердце запросилось из панциря наружу, забилось в нём до боли в груди, вспомнив, что оно — живое. Рассудок замолк в недоумении, а сердце рванулось туда, к этой улыбке. Пробормотав лорду Кхар-Ук-Умму какие-то извинения, Раданайт бросился догонять обладателя глаз, в один миг совершивших у него в душе переворот.
Сейчас он уже не мог вспомнить дословно, о чём они тогда с Лейлором говорили. Кажется, они излили друг другу душу. Ничего подобного с Раданайтом не происходило уже очень давно, он всегда был предельно сдержан и никогда не говорил о чувствах, а тут — выложил всё как на духу. И каждое его слово откликалось в душе Лейлора: Раданайт видел это в его глазах. Ещё никто не слушал его так неравнодушно, с таким сопереживанием, воспринимая его боль как свою, ещё никто не протягивал ему своё сердце на ладонях так просто, наивно и вместе с тем по-ангельски величественно. Раданайт не мог поверить, что этот подарок предназначался для него, ему хотелось сдёрнуть с глаз Лейлора романтическую пелену, но вместо этого он сам ослеп.
Видел ли он в Лейлоре Джима? Сначала от сходства у него захватило дух, и к сладости маилевого дурмана примешалась старая горечь, крепко настоявшаяся на дне его души, как вино тридцатилетней выдержки; оттого вкус первого поцелуя горчил, а первая близость была опьяняюще-терпкой. Потом Раданайт разглядел в Лейлоре его самого, расплетая и отделяя друг от друга его собственные черты и черты Джима, и из горькой реки прошлого он окунулся в освежающий поток нового, настоящего.
Всё, от чего он открещивался все эти годы, накрыло его с головой, как цунами. Ему почти не требовался маиль, он и так всё время ходил словно хмельной, хотя по его внешнему виду этого, вполне возможно, никто не замечал: привычка к сдержанности не подводила его. Раданайт словно раздвоился: одна его половина по-прежнему работала, решала государственные вопросы, а вторая... У второй просто сорвало крышу.
Лейлор сделал ему предложение сам — этот поступок и умилил, и рассмешил, и восхитил Раданайта. Так не поступил бы ни Джим, ни Эсгин... Это было похоже на него самого в юности. То, как Лейлор смело шёл к желаемому и добивался своего, импонировало Раданайту и роднило его с Лейлором — как будто король увидел в его глазах своё маленькое отражение. Что он мог сделать? Только прижать Лейлора к сердцу и ответить "да". В этот момент в его душе будто что-то встало на место — какой-то кусочек, который до сих пор блуждал, не находя покоя.
Сейчас, откинувшись на спинку сиденья и рассеянно рассматривая большой букет цветов в корзине, Раданайт думал о том, что ему придётся встретиться с прошлым — возможно, вновь глотнуть горькую настойку боли со дна души. Нет, он не боялся этого: мысль о Лейлоре грела его, уютно свернувшись пушистым клубком у него на сердце.
