Лейлор нашёл в себе силы улыбнуться и сказать:
— Ничего... Я понимаю.
— Я рад, что ты понимаешь, — сказал Раданайт. — Я сам ужасно раздосадован, я безумно по тебе соскучился, моя радость. Я тоже ждал этой встречи, как и ты. Прости меня, мой родной, что так получилось. Извини... Увидимся в другой раз. Я с тобой свяжусь.
Ещё десять минут после этого Лейлор сидел в оцепенении, в груди было пусто и холодно. Ещё вчера мысль об этой встрече согревала его и окрыляла, была источником радости и утешения. И всё было нипочём, и даже вроде бы не так досадно на отца, который связался с этим молодым красноволосым хищником. А сейчас... Всё было безрадостно, тягостно и невыносимо.
Снова зазвонил телефон.
— Солнышко, ты не плачешь? — спросил голос короля.
— Нет, — ответил Лейлор.
— Умница... Я люблю тебя. Ну всё, мне пора. Целую тебя, малыш.
Лейлора стало познабливать сильнее, как будто туман просочился в квартиру, пробрался к нему под плед и пополз по коже. Что теперь делать? Остаться здесь или возвращаться домой? Медленно поднявшись и побродив по квартире, Лейлор остановился у стола, на котором стоял заказанный им ужин. Куда теперь всё это девать? Составив всё в холодильник, он стал собираться домой.
Застилая кровать, на тумбочке он вдруг заметил компактную фото-видеокамеру. Кажется, он сам не оставлял здесь ничего; может быть, это забыл король? Он вспомнил: в прошлую их встречу Раданайт, кажется, сделал несколько снимков и видео — как он сказал, себе на память. Какой же он рассеянный — позабыть такую недешёвую вещь! Лейлор сел с камерой на кровать и стал просматривать содержимое её памяти. Да, вот эти снимки: Лейлор в постели, в кресле с бокалом вина, а вот видео — король снял, как Лейлор жонглировал фруктами. Фрукты раскатились по полу, и пришлось их собирать, а Раданайт снимал Лейлора в самых интересных и соблазнительных ракурсах. Лейлор думал, оставить ли ему камеру здесь или забрать с собой, чтобы при следующей встрече отдать Раданайту, когда на экране вдруг появились незнакомые снимки.
В первые секунды они вызвали у Лейлора недоумение, а потом всё больше повергали его в шок. На снимках был Эсгин — то полуодетый, то вообще обнажённый, в таких позах и ракурсах, в каких Лейлор его не мог себе и представить. Может быть, это снимал Серино? Нет, вздор: как снимки, сделанные Серино, могли попасть в камеру Раданайта? Следом за снимками Лейлор увидел короткое видео: Эсгин, расхаживая по спальне, постепенно раздевался до нижнего белья. За кадром послышался голос Раданайта:
— Детка, сними с себя всё. Я хочу видеть тебя без одежды!
Это был его голос, сомнений не могло быть никаких. Забравшись в постель и натянув на себя одеяло, Эсгин под его покровом снял с себя что-то из белья и бросил в того, кто снимал, и интимная деталь туалета закрыла объектив камеры, повиснув на нём. На этом видео закончилось.
Лейлор прокрутил его ещё три раза. Голос принадлежал Раданайту.
Через час он был дома. Встретивший его Эннкетин был удивлён:
— Что-то вы скоро, сударь...
— Отец дома? — перебил Лейлор.
— Его светлость ещё не вернулся, — ответил дворецкий. — Вы же знаете, его встречи с господином Эрисом так быстро не кончаются.
— А Эсгин дома?
Эннкетин не успел ответить: Лейлор уже бежал на поиски Эсгина. Он нашёл его в спальне: тот собирался ложиться в постель. Серино опять допоздна засиделся в библиотеке, и Эсгин был в комнате один. Увидев Лейлора, он ничего не сказал, только вопросительно смотрел на него.
— У меня для тебя кое-какие интересные кадры, — сказал Лейлор.
Он подсоединил камеру к телевизору и вывел видео и фотографии на большой экран. Увидев себя, Эсгин сначала как будто растерялся, а потом его лицо стало каменным. Поддерживая рукой живот, он сел на кровать. Он просмотрел всё до конца в полном молчании.
— Это было в камере Раданайта, — сказал Лейлор. — Что это значит?
Эсгин несколько секунд молчал. Его лицо покрылось бледностью, между бровей пролегла складка.
— Полагаю, он ещё не знает, что это к тебе попало? — спросил он холодным, бесцветным голосом.
— Это его голос за кадром! — вскричал Лейлор, не ответив на его вопрос. — Это он снимал?
— Да, — ответил Эсгин тихо, глядя застывшим взглядом прямо перед собой.
Лейлора трясло, как в лихорадке. Голова плыла, лицо горело, а в груди всё превратилось в глыбу льда. Жуткое, мраморное спокойствие на лице Эсгина было непроницаемо, как маска.
— Спрашиваешь, что это значит? — проговорил он. — По-моему, всё ясно и прозрачно. Мы были с ним любовниками лет десять. Я был неопытным, глупым юнцом, когда он вовлёк меня в эти отношения. В нём есть что-то такое, что заставляет ему подчиняться... Это трудно описать словами. Он опекал меня, как заботливый старший брат, даже почти как отец. Я всем ему обязан — и поступлением в лучший вуз Альтерии, и устройством на работу сразу же после его окончания. Недурно в двадцать один год получить место в королевской администрации с огромным жалованьем, правда? Плюс — шикарная квартира в центре столицы и самая что ни на есть дорогая машина.
Лежащая на животе рука Эсгина навела Лейлора на леденящую догадку.
— А этот ребёнок...
Эсгин чуть приметно кивнул, погладив свой живот.
— Его. Он не хотел его — сказал мне, чтобы я избавился от него. Он сказал, что такие последствия крайне нежелательны. А я взял и не подчинился ему — впервые в жизни сам принял решение! Серино стал моим спасителем... А знаешь, почему Раданайт втянул меня в эти отношения? Чтобы через меня отомстить моему старшему брату Фалкону, с которым он враждовал из-за твоего отца, и вот таким извращённым способом морально удовлетворить себя. Можно ли мстить покойникам? Ещё как можно, пока живы те, кто с ним чем-то связан — родственными узами или узами чувств... Фалкона уже нет, но есть наш с ним отец, Альмагир, есть я. О любви здесь речи не шло, он просто упивался властью надо мной. Я понимаю, это звучит как бредовая теория, Раданайт тоже назвал это бредом, потому что ему больше нечего было мне возразить, понимаешь? Когда нечего ответить, просто посылают собеседника... Что он и сделал. Но я раскусил его, поверь мне, я читал это в его глазах. А теперь подумай сам, зачем он обхаживает тебя?
Лейлор уставился на него в немом недоумении. Эсгин поднялся и постучал пальцем по его голове.
— Думай, детка, используй свои серые клеточки, как я это сделал, чтобы понять, зачем ему всё это. Включи мозги! Твой отец его когда-то отверг, причём дважды: сначала выбрав Фалкона, потом — милорда Дитмара. Делай выводы. Раданайт ничего не забывает и не прощает. Он как бомба с часовым механизмом: тикает, тикает потихоньку, а потом как взрывается! — Эсгин изобразил руками нечто вроде взрыва. — С катастрофическими последствиями... Теперь ты видишь, с кем ты связался? Открою тебе правду: Раданайт никого не любит, кроме себя. Единственная его страсть — это власть, и он будет стремиться удерживать её в своих руках настолько долго, насколько это будет возможно. Мой тебе совет: беги от него прочь, пока не поздно.
— Но ведь он... просил моей руки... Мы... мы дали друг другу клятву, — пробормотал Лейлор, из последних сил пытаясь отогнать наползающую на его жизнь и будущее страшную чёрную тень.
— Ха, ты считаешь это железной гарантией его намерений? — усмехнулся Эсгин. — Помолвка легко рвётся, она — ещё не клятва у Кристалла. Не будь таким наивным и сними наконец розовые очки, малыш.
Дрожь била Лейлора полночи. В висках стучало, оледенение постепенно охватывало всё его нутро, тепла не осталось даже в руках. Помертвевшими пальцами он тёр виски, но катастрофическая правда всё равно не укладывалась в его голове. Он пытался "использовать серые клеточки", сопоставлять. Если Раданайт мог так поступить с Эсгином, то... Теперь Лейлор припоминал взгляды, которые Раданайт бросал на его отца, и в них ему мерещился призрак былых чувств. Да и сам Раданайт не отрицал, что когда-то любил его, причём так, что отказ глубоко отпечатался на его последующей жизни. Всплыли в памяти и слова отца: "Он делает это назло мне, хочет отнять у меня самое дорогое... Он мстит".
Всё, чем он жил, дышал и во что верил, покрылось чёрным налётом тления, разваливалось на куски и превращалось в разлагающиеся останки.
Под утро Лейлор почувствовал, что и его душа начала холодеть и распадаться, как труп, и уже ничего прежнего в себе он не находил. Отец вернулся в седьмом часу утра, опьянённый не то маилем, не то чарами Эриса. Лейлор не узнавал его: его улыбка стала другой, пахло от него тоже чем-то незнакомым, да и говорить он стал как-то иначе, и вёл себя совершенно не так, как прежде. Он даже не заметил, что с Лейлором что-то не так, лишь велел Эннкетину проследить за тем, чтобы он позавтракал и не опоздал в школу. Сам же, наскоро приняв душ, упал в постель.
Эннкетин, добросовестно исполняя наказ хозяина, подал завтрак в обычное время. Все собрались за столом, как всегда, в восемь утра; всё было, как обычно, но внимание Эннкетина привлекло странное, окаменевшее лицо Лейлора. Он двигался, как во сне, к завтраку почти не притронулся, и Дейкин спросил его:
— Малыш, что это с тобой сегодня? Всё ещё не проснулся?
Лейлор вскинул взгляд и невпопад улыбнулся. После завтрака близнецы и Серино разъехались по своим делам, заторможенный Лейлор отправился в школу, а Лайд с Эсгином пошли на прогулку с маленьким Азаро. День был солнечный, сад горел всеми красками осени, и их прогулка затянулась на целых два часа. Этот приятный осенний денёк засиял ещё ярче, когда около полудня в дом вошёл Илидор: он приехал в недельный отпуск. Освещая всё вокруг своим взглядом и улыбкой, Илидор стремительно взбежал по ступенькам навстречу Джиму, который, засияв ответной улыбкой, раскрыл ему объятия.
— Привет, папуля!
Джим засмеялся, подхваченный сильными руками сына, и погладил обеими руками его коротко стриженую светло-русую голову. Эннкетин подал чай, и за столом собрались все, кто был дома: Джим, Илидор, Лайд и Эсгин. Последний был как будто немного задумчив и рассеян — впрочем, такое часто с ним случалось, да и вообще, по мнению Эннкетина, он был, что называется, себе на уме — лишнего слова не скажет. После чаепития Илидор познакомился со своим маленьким племянником: Лайд с гордостью показал ему своё детище и позволил подержать на руках. Малыш не испугался и с любопытством изучал мундир Илидора и его лицо. Бережно поддерживая головку крохи, Илидор улыбнулся.
— По-моему, он пошёл в Дейкина, — заметил он.
— Дейкин гордится своим наследником, — сказал Джим. — Это будущий лорд Дитмар.
Близнецы вернулись домой в пять, Серино — в половине шестого, а Лейлор где-то пропадал. Обеспокоенный Джим позвонил ему, но тот не ответил. Он вернулся в десятом часу, с виду как будто пьяный, хотя от него ничем не пахло. Бледный, со стеклянным невидящим взглядом, он ни с кем не поздоровался и сразу прошёл к себе в комнату.
— Что с тобой, сын? — спросил Джим, входя к нему. — Ты на себя не похож! Что с тобой происходит?
Лейлор молчал, медленно снимая плащ. Бросив его на кровать, он подошёл к окну и стал смотреть в холодный осенний сумрак. Джим подошёл и повернул его к себе за плечи.
— Посмотри мне в глаза!
Взгляд Лейлора был жутковато пуст и тускл, жизни в нём было не больше, чем в выключенной лампочке.
— Ты... Ты принимаешь какую-то дурь? — спросил Джим севшим от ужасной догадки голосом. — Лейлор! Чем ты занимаешься?
Неожиданно ясным, звучным голосом Лейлор ответил, глядя в одну точку:
— Ничем, за что мне могло бы всю оставшуюся жизнь быть стыдно.
В комнату вошёл Илидор. Он слышал слова отца о дури и странный ответ Лейлора, прозвучавший, как некий личный намёк. Всматриваясь в лицо младшего брата, он обеспокоенно хмурился.
— Стыдно? Что ты имеешь в виду? — спросил Джим в замешательстве.
В глазах Лейлора появился жутковатый блеск.
— А Флокар, папа? — сказал он. — Помнишь, чем ты там занимался? Помнишь Квайкуса? Он мне всё рассказал, когда мы были в "Оазисе". Ты переспал с половиной Галактики!
Джим тихо ахнул и отшатнулся, бледный, со сверкающими в глазах слезами. Он покачнулся, как будто из него в один миг ушли все силы, и только Илидор удержал его на ногах, вовремя подхватив.
— Папуля! Что он такое говорит? — спросил он испуганно. — Он что, бредит?
Джим замотал головой и зажмурился. Беспомощно прижавшись к плечу Илидора, он закрыл лицо ладонью. Илидор обратил гневный и возмущённый взгляд на Лейлора. Влепив ему пощёчину, он воскликнул:
— Что ты говоришь? Ты с ума сошёл!
От пощёчины Лейлор отшатнулся. Его глаза влажно сверкнули, и он бросился ничком на свою кровать. Илидор, обняв отца за плечи, проговорил:
— Пойдём, папуля... Успокойся.
Через десять минут, делая маленькие глотки успокоительного чая, Джим сидел в кабинете в большом кресле у горящего камина. Илидор поддерживал его дрожащие руки, чтобы чай не расплескался.
— Я не знал, что всё обстоит так скверно, — проговорил он. — Кажется, Лейлор совсем от рук отбился. Он никогда таким не был... Не беспокойся, папуля, я во всём разберусь.
— Если бы только милорд Дитмар был жив, — прошептал Джим. — Я не справляюсь... Я запутался.
— Я наведу порядок, папуля, — сказал Илидор твёрдо. — Времени у меня немного, но я сделаю всё, что смогу.
Отдав ему чашку, Джим горько покачал головой.
— За неделю не разобрать завалов, скопившихся за месяцы, — вздохнул он. — Наверно, он таким образом протестует против Эриса... Не хочет, чтобы я с ним встречался. Боюсь, из-за этих встреч я мало уделял времени Лейлору.
Когда Эннкетин подходил к двери комнаты Лейлора с его пижамой в руках, его насторожила тишина, царившая там. Он постучал.
— Сударь, ваша пижама.
Никто не ответил, и Эннкетин осторожно вошёл. Лейлор лежал поперёк кровати в странной, безжизненной позе, с одной рукой на груди, а другая его рука свешивалась вниз. Комната была освещена лишь висящим в воздухе голубым прямоугольником экрана ноутбука, на котором был какой-то текст. Подойдя и склонившись над Лейлором, Эннкетин позвал:
— Сударь... Вы бы переоделись в пижамку и легли бы в постель, как положено.
Лейлор не отозвался. В безжизненности его лица было что-то пугающее, и Эннкетину невольно вспомнился мёртвый Эгмемон. Боясь верить своей догадке, он осторожно взял свешенную с кровати руку Лейлора, приподнял, и она упала снова, как неживая. Холодея от ужаса, Эннкетин позвал громче:
— Господин Лейлор! Что с вами? Вы меня слышите?
Ответа не было, под сомкнутыми ресницами Лейлора залегла мертвенная тень. Эннкетин уронил пижаму и нагнулся, вслушиваясь, есть ли дыхание. Дыхания он не уловил. Попробовав прощупать пульс, он и его не нашёл. Встряхнув Лейлора и похлопав его по щекам, он ещё раз позвал дрожащим и сдавленным голосом:
— Господин Лейлор... Деточка!
В том, как мотнулась от встряхивания голова Лейлора, Эннкетину почудилась рука смерти. Зажав белой перчаткой горестный вопль, он выскочил из комнаты.
