На самом деле хочешь, — сообщил Вайми. — Уж это я чувствую. Но из этого ничего не выйдет. Лучше даже и не пробовать. Отдать Ключ можно только добровольно.

— И что же делать? — спросил Димка, очень недовольный тем, что Вайми, хотя бы отчасти, сказал правду. — Ты сам сказал, что в голове у Льяти хаос, открытый всем ветрам мира. Вдруг он захочет сотворить какую-то дичь, например в самом деле превратит всех в своих рабов или того похлеще?

Такое вполне может быть, — согласился Вайми. — Всего лишь одно обстоятельство, один нюанс, один долг, одно знание или одно чувство — и всё переворачивается с ног на голову. Я сам, честно сказать, много раз поступал так, как ещё секунду назад не мог представить.

— Прекрасно, — буркнул Димка. — И что дальше?

Дальше? — Вайми помолчал. — Если совсем в общих чертах, то Реальность можно менять либо потому, что кто-то разрешил тебе это и дал такую возможность... либо своей собственной силой.

— Я не маг, — вновь буркнул Димка.

Вайми вдруг беззвучно рассмеялся.

А вот и нет. Ты знаешь, как надо поступать. Хотя бы иногда. Можешь увлекать за собой других людей. Это вполне серьёзный и офигенно ценный дар та-верена, сплетающего Реальность так, как нужно.

— Но это не магия, это просто... ну... везение.

Можешь называть это как хочешь, суть не изменится. На самом деле все, кто наделен душой, наделены и способностью изменять Реальность — просто в силу того, что душа, как бы ни странно это для тебя звучало, брешь в этой Реальности, соединяющая физическое тело с пространством-вне-пространства, с высшими размерностями, не проявленными в мире физического. Как-то так.

— Души не существует, — буркнул Димка.

Вайми вновь беззвучно засмеялся. Потом в мире что-то... сдвинулось и Димка удивлённо... моргнул? Сейчас он видел душу Вайми — как призрачный силуэт, дробящийся на бесконечность отражений, стоит приглядеться. Он ощутил пласты эмоций и чувств, которые не мог назвать иначе, нежели любовью. Это не была любовь к человеку или даже человечеству. Это была любовь, свойственная одиночкам — таким же, как он сам, — любовь чистая и жестокая. Любовь к свободе. Любовь к жизни.

Тогда объясни мне, как это мы с тобой сейчас общаемся, как я свел с ума Мэцеё, как он управлял замунгами и так далее. Неделимая Сущность, то есть душа, на самом деле есть у всех. Просто обычно она не может выходить из тела. Иногда она может совершать экскурсии в другие места, это ты и сам только что сделал. Я вот обрел способность входить в чужие сознания, и, хотя бы отчасти, управлять ими. Говорят, что можно стать даже свободным сознанием, не привязанным к телу и способным вселяться в другие тела. Теперь и ты сам встал на новую ступень и можешь мгновенно попасть в любое место, хотя это и нельзя назвать перемещением: ведь здесь ты не присутствуешь физически и потому ничего не можешь сделать.

— А ты? — спросил Димка.

Я? Довольно опытный сновидец. Обычно я вижу лишь то, что поблизости, но могу оказаться в любом месте Реальности. Хотя и не могу заранее сказать, в каком.

— Всё это очень интересно, но мне-то что делать, если Льяти вдруг начнет чудить? — спросил Димка.

То, что я сейчас скажу тебе, считается величайшей тайной, но пёс с ней, — помолчав, сказал Вайми. — Итак, так как душа есть брешь в этой Реальности, соединяющая её с пространством-вне-пространства, то способности её потенциально безграничны. Но, поскольку она обитает всё же в физическом теле, степеней свободы у неё очень немного. Владеющий магией имеет их больше. На самом деле тут всё очень просто: не знающий магии ограничен законами природы, высший маг имеет их все. В общем, если очистить суть от всякой мистической муры, то душа не-мага движется в обозначенных этими законами пределах... но величайший секрет в том, что они не в силах запретить все возможные... движения. За их пределы можно вырваться... просто надо думать не вперед или назад, а в... сторону. Каждый раз — в ДРУГУЮ сторону. Божественность не есть какой-то особый тип мышления: это ВСЕ типы мышления одновременно. В теоретическом пределе, разумеется. И просто выскочить на этот уровень мало: конфликт множества типов мышления мгновенно приведет к безумию — и к смерти. Нужно увеличить ещё связность сознания или силу притяжения его элементов, если хочешь, то есть, добавить эйуан...

— Чего? — спросил Димка.

Вайми вздохнул.

Добавить связности. Семантической, конечно. Мне вот добавили. Поэтому я и не свихнулся, даже несмотря на... разнообразие в голове.

— Ну, хорошо, — Димка вздохнул. — И как мне научиться думать в сторону? Причем сегодня? Времени-то нет.

Ну, один-то способ есть. Но я совсем не уверен, что он тебе понравится.

— Поселить в башке демона?

Пф. Нет. Хотя чаще всего делают именно так. Просто потому, что так проще. Демонов всегда в избытке, на любой вкус. Единственный небольшой, но противный недостаток — они обладают собственной, конечно, злой волей. В дополнение к своим... способностям. Но это не обязательно.

— Бывают демоны без воли? — предположил Димка.

Уже не демоны, потому что нечто, не обладающее волей, нельзя назвать существом. В природе такого, конечно, не бывает. Но, если постараться, можно вырастить такую штуковину в себе, в своей душе. И стать с её помощью магом. Она называется а-линн.

— И ты конечно хочешь поделиться этой... штуковиной со мной, — без труда догадался Димка.

Да, вроде того. От меня не убудет, а вот тебе это может спасти жизнь. И всем нам, честно говоря.

— И ты думаешь, что я соглашусь?

Я же сказал, что тебе вряд ли понравится.

— И не понравилось, — согласился Димка. — Пусть будет, что будет, но я хочу остаться собой. Так что закончим.

Ну, тогда...

Мир вокруг погас.

* * *

Когда солнце зашло, а за окнами вспыхнули диковинные медно-рыжие фонари, которые здесь включали лишь на этот День Надира, всех землян охватило чемоданное настроение — ребята одевались, собирали вещи. Никто не знал, что выйдет у Льяти и выйдет ли вообще, но всем хотелось верить в лучшее, хотелось верить, что они вскоре вернутся домой. Если верить здешней практике воскрешений, вернуться можно будет только с тем, что было на теле или в руках, поэтому мальчишки и девчонки набивали карманы и загружали рюкзаки. Всем хотелось привезти домой побольше сувениров, пусть это и будут всего лишь банки здешних консервов или даже откровенный хлам, вроде пластмассовых кружек. Иаши лишь вздыхал при виде такого разорения своего обиталища. Димке всё это хомячество и вовсе казалось смешным... но и у него настроение было приподнятое. Так или иначе, но вся их здешняя история сегодня завершалась...

* * *

Возвращаясь из туалета, Димка вдруг услышал разговор за дверью одной из комнат. Льяти говорил с Вайми, и похоже, давно...

— ...Мастер, конечно, просто сволочь, но он даровал нам чистоту. Избавил от пьянства, наркотиков, секса, всей той дряни, что отравляла жизнь в моём мире, — сказал Льяти и Димка невольно замер, прислушиваясь. Он понимал, что подслушивать подло... но ничего не мог с собой поделать. Любопытство оказалось сильнее...

— Чистота — залог веры. Залог порочной святости, залог ограничений традиций, залог косности мысли и развития, — это уже Вайми. — Чистота тоже может быть оружием, даровать её — значит, ограничить противника в дальнейшем. Эрос — это врата. Эрос — вот настоящая бесконечность, по сравнению с которой чувства — так, детская игрушка.

Льяти помолчал и Димка почти что наяву увидел, как он покачал головой.

— Вайми, ты не знаешь, ЧТО творилось у меня на... родине. Что, чёрт побери, творили мои одноклассники. Они трахались. Девчонка с девчонкой, мальчишка с мальчишкой. Они занимались этим как животные, словно они были голодные звери. Это было отвратительно. Знаешь, я иногда думаю, что мы с тобой тоже животные. Мы так же хотим есть, мы так же держимся за свои шкуры и за шкуры своих женщин. А когда мы умираем, то нас хоронят, и мы остаёмся лежать в земле, и всё равно наши тела остаются такими же, какими мы были в жизни. Разве это не так?

— Наверное, так, — согласился Вайми. — Но всё-таки, это не совсем так. Понимаешь, ведь мы... мы не такие. Если мы умрём, то мы превратимся в пыль, но мы не будем в ней, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Ты хочешь сказать, что мы будем в тех местах, где сейчас нет никакой пыли? В пустоте?

— Да, в пустоте. И мы там будем, как никогда живые. Во всяком случае, до тех пор, пока кто-нибудь не найдет нас. Тогда он сможет сделать с нами, что захочет. Он может взять нас в рабство, он может убить нас, или он может бросить нас на съедение своим зверям. Или он может просто оставить нас и забыть о нас навсегда.

— А если он будет очень добр к нам?

— Тогда мы тоже станем очень добрыми. Но это не поможет. Мы все равно превратимся в прах. Я не хочу, чтобы мы превращались в прах, я хочу жить вечно.

— И ты думаешь, что мы сможем это сделать?

— Думаю, что сможем. У нас есть сила.

— Какая сила?

— Ты знаешь. Сила, которая может стать нашим другом. Это та сила, которую мы черпаем из земли. Именно она заставляет камни расти. Мы черпаем её в земле и в воде, из воздуха и из огня. И вот тогда мы превращаемся в пыль.

— Но ведь ты не можешь знать этого наверняка. Может быть, ОН сделает с нами что-то хорошее. Это же не значит, что ты умрёшь.

— Это значит, если мы умрём. Но я знаю, что мы не умрём. Потому что, когда мы умираем, мы снова возвращаемся к жизни. Мы становимся ещё более живыми, чем были раньше. И когда мы вернемся, мы вновь станем людьми, которые знают и любят свою жизнь и которые ценят то, что им дано.

— И ты знаешь, кто сделает это с вами? — спросил Льяти.

Вайми пожал плечами.

— Кто знает? Может быть, Бог. Или дьявол. Может, это будет кто-нибудь из нас. Я не знаю. Никто не знает. Но если мы все сегодня вечером умрём, значит, так тому и быть.

* * *

За дверью раздались шаги и Димка спешно вернулся в свою комнату. И замер, уткнувшись лбом в стекло.

Он не знал, сколько времени простоял вот так, глядя в окно. И как давно он перестал быть просто мальчишкой. Но это было неважно. Что-то внутри него снова сгорело. На этот раз навсегда.

* * *

Наконец Льяти отвел Димку в свою комнату. Почти пустую и заставленную у стен какими-то пыльными коробками — видно, что тут никто раньше не жил, но Льяти явно было на это наплевать, да и самому Димке тоже. За окнами уже стемнело, четыре узких прямоугольных плафона в углах потолка рассеивали мрачный синеватый свет, но и он казался ему уютным. Всё равно, он вряд ли увидит его во второй раз...

— Ну что, пошли? — спросил он у Льяти.

Тот взглянул на Димку — и вдруг широко ухмыльнулся.

— Сегодня День Надира. В этот день все одеваются как первые люди Ойкумены — и мы не должны отличаться от них. Так что...

* * *

Асфальт был ещё теплый и босой Димка вздрагивал при каждом шаге — казалось, что он идет по шершавой пыльной шкуре какой-то спящей твари. Твари, в которую после заката превратился весь город. Воздух тоже не остыл после удивительно жаркого дня, он был сухой, тоже пыльный и щекотно обтекал почти обнаженное тело — правду говоря, весь наряд Димки сейчас составлял низко лежащий на бедрах красно-сине-черно-белый плетеный шнур с прицепленным к нему спереди весьма скромным по размерам темно-зеленым фартучком, украшенным каким-то густо-желтым знаком. Зад у него был совсем голый, так что шагая по улице он чувствовал себя очень неловко. К счастью, праздничные оранжевые фонари горели на ней редко и неярко, так что отчасти всё это безобразие скрывал полумрак. Но всего лишь отчасти...

Он покосился на бесшумно шагавшего рядом Льяти. Одет тот — если это можно так назвать — был совершенно так же. Правда, узнать его сейчас было почти совершенно невозможно — вся его кожа была окрашена в густо-синий цвет, с ещё более темными разводами. По ней плавно изогнутыми линиями тянулись серебристые блестки — казалось, он смотрит на небо позднего вечера со звездами. Сам Димка был покрашен точно так же, но впитавшаяся в кожу краска сейчас совершенно не чувствовалась. Всё тело, от макушки до пяток, стало почти мучительно чувствительным — но наверное больше от ирреальной обстановки, чем от чего-либо другого.

Он вновь покосился на Льяти. Беззвучно мелькающие босые ноги, на щиколотках — узкие браслеты из темно-красной, шершавой, грубой кожи. Ещё один — на икре под правым коленом, с него на шнурках свисают пять бусин Ключа, словно налитых изнутри сочным светом — две зеленых и три фиолетовых. Выше, на бедре — такая же узкая тугая перевязь, в которой торчали три тонких оперенных дротика для духовой трубки — её Льяти небрежно нес в руке. Низко лежащий на бедрах тяжелый плетеный шнур с фартучком. Ещё два шнура поверх него — черный и коричневый. С них на круглую задницу Льяти свисало ещё по дюжине куцых, разной длины шнурков, кончавшихся кисточками и овальными бусинами из тяжелого, густо-фиолетового стекла — по одной на коричневых шнурках и по две — одна в середине — на черных. Сбоку от них висел небольшой кинжал в коричневых кожаных ножнах, тоже украшенных шнурками с голубыми, красными и фиолетовыми бусами. Он казался игрушечным, но Димка уже знал, что лезвие у него всё же стальное и при этом очень острое. У него самого было легкое копьё с небольшим, но тоже острым стальным наконечником. Всё это барахло и краску им предоставил Иаши из своих личных запасов...

Он ухмыльнулся и перевел взгляд выше. На правом плече и запястье Льяти были такие же узкие кожаные браслеты, на левом запястье — нитка густо-зеленых бус. Двойное ожерелье — верхнее с тремя тускло-желтыми бусинами, нижнее — раздвоенное, с тремя веретенами из гладкого коричневого камня и маленькими двойными подвесками из нефрита под ними. Но всего необычней выглядела его прическа. Часть прямых волос Льяти была поднята от висков к затылку и стянута ниткой мелких бус из черного стекла. Несколько прядей торчали вверх забавным хохолком, остальное плоским, широким пучком лежало поверх основной массы. Слева, перед ухом, на шнурке свисали ещё две крупных, светящихся желтым бусины Ключа, справа, на двух шнурках, две маленьких красных и две черных. Между них весело блестели длинные, ярко-зеленые глаза, на сей раз, совершенно природные. Нижняя часть короткого носа Льяти была покрашена в мягко-фиолетовый цвет, так что он казался чем-то вроде кошачьей пуговки. Смотрелось это всё смешно, но при том — совершенно естественно, и Димка невольно коснулся своего носа, покрашенного точно так же. Но в остальном он был украшен куда проще — волосы стянуты в хвост (правда, с самой этой стяжки свисали на шнурках две желтых и две сине-фиолетовых бусины), узкий браслет из темно-красной кожи на правой щиколотке и второй такой же — на левом запястье. С него свисало несколько прядей длинной темно-синей бахромы.