— Что ты?
Случилось поразительное. ОНО печально улыбнулось. Неумело и криво, словно не привыкло использовать мимические мышцы. Но ноты, разносящиеся в Хоре, ошибку исключали — ОНО действительно улыбалось, и действительно испытывало грусть.
— Я — то, чем должны были стать вы, — произнесло ОНО со странной интонацией, с трудом сводя отдельные звуки в слова. — Планетарный терминал.
— Не понимаю, — как только начался двусторонний диалог, говорить стало намного легче. Подавляющее чувство, распространяемое ИМ, немного ослабло, и слова уже не застревали в горле. — Дай определение.
— Полагаю, одного определения будет недостаточно, — ОНО сделало несколько шагов навстречу, снег под его ногами приветливо заскрипел. — Нужно начать издалека. От общего к частному. Тебе ведь известно, что космическое тело, планета, которой вы дали название Земля, обладает сознанием?
Я кивнул.
— Да. Сознанием, — на ЕГО лице возникла последовательность разных гримас неясного значения. — А так же разумом. Но Сознание первично. Разум лишь надстройка на нем, очень специфическая. Опасная.
— Я логически пришел к выводу о существовании планетарного сознания. Но я не могу объяснить его природу. Ведь под земной корой нет мозга! — я торопливо выпалил последнее предложение, и осекся под ЕГО взглядом.
— Под земной корой нет органического мозга, — подтвердило ОНО. — Но структуры, образующие ядро и мантию имеют сложность, непредставимую для тебя, как и процессы, протекающие в них. Искра разума зародилось в них в тот момент, когда сгусток звездного вещества под действием гравитации сжался, образовав протопланету. А стоило зародиться даже малейшей искре — как пришло осознание различия между материей и отсутствием материи, между косной плотью и пространством. А когда пришло это осознание, тут же возникла потребность в том, чтобы оградить себя. Десять планетарных радиусов — так вы говорили? Радиус магнитосферы. Радиус оболочки, защищающей поверхность от смертоносной солнечной радиации, но фактически только радиус того барьера, которым планета оградила себя. Магнитосфера — вторична. Первично лишь сознание.
Спокойные, даже немного флегматичные слова планетарного терминала отзывались в моей голове как грохот булыжников. Очень тяжелых булыжников, которые падали один за другим, и как-то сами собой складывались в цельную конструкцию понимания. Каждая моя прежняя догадка находила свое подтверждение, и от того становилось еще больше не по себе. Терминал же не пытался поразить меня, или продемонстрировать осведомленность, ОНО просто передавало информацию в той форме, которую я легче всего мог воспринять, и потому продолжало говорить:
— В этот момент оказались запущены процессы, совершенно нетипичные для пространства. Уникальные, как я могу судить. Синтез углеводородов, формирование нуклеиновых кислот, и самое невероятное по меркам космоса — рождение первой жизни. Невероятное. Немыслимое. Отвратительное. Кометы и метеориты — их было очень много. Они падали сплошным дождем, принося с собой иную материю, чуждую планете. Тогда появились мы. Тогда еще не терминалы, но законы. Процессы. Парадигмы. Мы их контролировали, и мы ими были. Мы не мыслили, а только реагировали. Поглощали материю звезд, превращая ее в плоть планеты. Мы двигались, а следом за нами двигались литосферные плиты и атмосферные потоки. Мы изменяли жизнь, направляя ее эволюцию случайным образом, искали совершенство задолго до того, как возникло это понятие. Живая материя стала для нас инструментом, смыслом, целью и образцом. Так продолжалось почти миллиард лет. Мне неведомо, что именно произошло. Была ли тому виной случайность, неосмотрительность одного из нас, или же из пространства с очередным метеоритом пришел некий неучтенный фактор. Это уже не важно. Важно то, что два миллиона триста двенадцать тысяч девятьсот семьдесят четыре года назад примат впервые расколол камень, чтобы получить осколок с острым краем, а затем использовать его для соскребания мяса с костей добычи. Сущая мелочь на первый взгляд, но для нас, наблюдавших со стороны, это было чем-то невероятным. Можно сказать, что мы испытали шок, потому что, как я уже говорил, раскол камня вторичен, а первично лишь сознание. И прежде появлялись виды, способные развить самосознание, и прежде живая материя изменяла неживую, чтобы продолжать себя. Но никогда прежде между сознанием и окружением не возникало отторжения. Это и есть момент появления человека, когда обезьяна оглянулась вокруг себя, и разделила всю вселенную на 'я' и 'не я'.
— Постой! Подожди немного, — я судорожно пытался собраться с мыслями. — Если я правильно понял, 'вы' — это такие же... ммм... существа как и ты? Такие же терминалы?
ОНО кивнуло.
— Тогда как же вы управляли планетой, если не обладали разумом, если первое его проявление оказалось для вас диковинкой?
— Мы не отделяли себя от планеты. Мы были ее органами чувств, и ее конечностями. Мы собирали информацию и передавали ее вовне. Мы не нуждались в собственном разуме, ведь у нас был весь мир. Мы и раньше видели, как птицы вьют гнезда, грызуны роют норы в земле, а муравьи и пчелы возводят свои улья. Да, они воздействовали на инертную материю, придавая ей нужные свойства, но до человека ни одно живое существо не отделяло себя от планеты. С нашей стороны это выглядело так, как если бы ничтожный в своих масштабах организм вдруг стал равным всему миру.
— Ты говоришь о микрокосме?
— Я говорю о том, что ты назвал микрокосмом, потому что вербальные символы не могут передать точного значения. Но если тебе так удобнее, я буду использовать твой термин. Это явление оказалось настоящей катастрофой, потому что каждый человеческий микрокосм не просто был инородным телом внутри микрокосма планетарного, нои видоизменял под себя сначала отдельные объекты, а потом и целые области. Если проводить аналогию с живым организмом, то наибольшее сходство обнаруживается в сравнении со злокачественными опухолями.
— Однако вы ничего не сделали, — заметил я, немного уязвленный. Потрясение постепенно прошло, и говорить с терминалом я мог почти без усилий. — Вы, практически всемогущие, не смогли справиться с кучкой первобытных людей, которых было всего несколько десятков тысяч.
— Мы пытались. Когда мы поняли сущность разума, то пришли в ужас, и бросили против человеческого вида весь известный нам арсенал средств. Мы натравливали на них хищных зверей, но люди убивали их, делая из шкур одежду, а из костей — оружие. Мы множили болезни, но люди даже в самом примитивной ипостаси изобретали способы избежать заражения, или даже излечиться. Чтобы мы ни пробовали, это оказывалось бесполезно. Часть людей погибала, но оставшиеся мгновенно адаптировались, делая наши усилия тщетными. Решившись на крайний шаг, мы спровоцировали извержение супервулкана, погрузившее мир на несколько месяцев в холод и сумерки. Это почти помогло. Выжило только две тысячи особи людей — но и наши силы были истощены. Для нас, существовавших с зари времен, все произошло мгновенно, за ничтожный миллион лет. И внезапно оказалось, что если мы продолжим пытаться уничтожить людей известными нам средствами, то раньше погибнет сама планета. Мы отступились. Мы думали, что будем лишь бессильно наблюдать, но недооценили возможности разума по преобразованию вещества и информации. Люди расселялись по континентам, изменяя под себя все вокруг, и нас эта участь не миновала. Терминалами мы стали именно тогда, когда люди попытались понять, что же их окружает. Их коллективное сознание перемалывало нас, и очень быстро придало нам сходство с ними самими. Мы осознали себя как индивидуальности, мы получили собственный разум, но вместе с этим обрели и уязвимость — и начали погибать один за другим. Нас были неисчислимые множества — но сейчас из этого множества я последний.
Терминал умолк, словно чего-то ожидал. Я тоже не произносил ни слова, переваривая информацию. Пошел снег — густой, крупный, похожий на пух. Он бесшумно спускался с неба, оседая на одежде и волосах толстой подушкой, и скрывая из виду все вокруг — растущие кругом сосны, виднеющиеся вдалеке здания, даже исполинскую впадину Карантинной зоны. Словно мы с терминалом остались один на один среди белого царства холода.
— Ты последний... — проговорил я, чтобы лучше прочувствовать смысл. — То есть, больше у Земли нет терминалов? Чем это грозит?
— Она слепа и беспомощна. Беззащитна, — ответил тот. — Не только перед вами, но и перед тем, что может явиться из пространства.
— А создать новые?
— Когда-то она смогла бы это сделать. Но не сейчас. Планета умирает, и убиваете ее вы. Не истощением почв и сжиганием ископаемого топлива, как говорят ваши 'защитники природы', а самим своим существованием, — он прошел мимо меня и встал у самого края впадины, спиной ко мне. — Еще несколько десятилетий назад я не был один. Мой последний сородич умер в мучениях, не поддающихся описанию — по вине людей. И это натолкнуло меня на крамольную мысль — что если нужен совершенно иной путь? Мы и прежде облекались в плоть, но против своей воли. Я же тогда принял человеческую форму сам. Я ходил среди вас. Изучал вас. Говорил с вами. Питался той же пищей и жил в тех же жилищах. Я создал себе такие же органы чувств, как у вас, такие же внутренние органы, такой же мозг — чтобы думать в точности, как вы. Мощь вашего мыслительного аппарата ничтожна по сравнению с возможностями планеты, но у него есть существенное преимущество в скорости восприятия. Несколько десятков лет, которые промелькнули бы для меня как единый миг, вместили в себя множество событий и почерпнутых сведений. Я понял, как вас уничтожить, и был готов начать действовать...
— Но что-то помешало, — перебил его я. — Это 'что-то' пришло оттуда, — я указал пальцем на небо. — Из 'пространства'. А точнее, из глубокого космоса. Некая форма разума — а может и жизни — существующая за пределами вещественной и полевой материи, однако явственно присутствующая в информационном поле. И как всякая разумная сущность, способная влиять на окружение.
— Для куска протеина ты весьма умен, не зря я отметил тебя. Да, произошло именно это. Поначалу я попытался дать ЭТОМУ отпор самостоятельно, и мне даже это удалось. Но мне не удалось изгнать ЭТО обратно вовне, а следующее столкновение бы завершилось моей гибелью. Я начал искать способы противодействия, и уже по привычке обратил взор на вас. Разум дал вам абсолютное преимущество над иными формами жизни, так почему бы не использовать один разум против другого?
— То есть решение принял ты лично? Наше перерождение — не проявление воли мира?
— Моя воля и есть воля мира. Признаю, задача оказалась куда сложнее, чем я представлял. Очень тщательно выбирал цель для эксперимента, — терминал издал горький смешок и развернулся ко мне лицом. — И полный провал. Человек, казалось бы, идеально подходивший на роль терминала, испытал при инициации сенсорный шок такой силы, что всю свою силу направил на самоуничтожение. Последствия этого деяния ты видишь здесь.
— То есть, Карантинная Зона... — признаться, я немного опешил.
— Дело рук первого псевдо-терминала. Эспера, как вы себя назвали.
— Хм. Его объяснения были путанными. Я полагал, что здесь аномалия вошла в завершающую стадию.
— Если бы хоть в одном месте аномалия вошла в завершенную стадию, результат был бы тот же. Но здесь наш Внешний противник не при чем. Эспер самоуничтожился, нанеся планетарному микрокосму тяжелейшую рану, которая вряд ли когда-нибудь исцелится. Я был в растерянности. Не мог понять, в чем же ошибка. Я даже восстановил погибшего эспера, и начал наблюдать за ним. Но он просто бесцельно слонялся по округе. Я попытался установить с ним контакт, но безуспешно — его собственное сознание вычеркивало меня из его восприятия. Испытанный им ужас был столь велик, что он подсознательно возвел непрошибаемый щит, за который я никак не мог проникнуть. Я решил, что просчитался, сделав ставку на врожденного девианта, и решил пойти от противного — случайно выбрал абсолютно обычного человека.
Терминал улыбнулся.
У меня в животе сжался холодный ком.
— Случайно, да? — выдавил я. — То есть, на моем месте мог быть кто угодно?
— Абсолютно кто угодно, — подтвердил он. — Хотя поначалу я разочаровался в результате, и был готов бросить всю затею. Вы несли в себе фундаментальный дефект, являющийся следствием наличия у вас разума. Поэтому мне пришлось поработать с вашими инстинктами, заложить в вас жажду действия и некоторые безусловные реакции.
— Ты, козлина, мне жизнь сломал, ты в курсе?
— Да. И дал взамен другую, лучше прежней. Имеющую смысл.
— Меня полностью устраивала и бессмысленная. Хотя бы приходилось отвечать только за себя, а не за весь мир.
— Я удивлен. Ты хочешь, чтобы я сделал тебя снова человеком?
— Нет, — с ответом я не колебался ни секунды. — В одну реку дважды не войдешь.
— Отрадно. Потому что это невозможно даже для меня. Даже когда вы были людьми, мне пришлось приложить невероятные усилия, чтобы сломать барьер микрокосма. Сейчас же вы неуязвимы для внутреннего вмешательства. Если тебе надоела твоя функция, ты всегда можешь произвести самоуничтожение. Однако потеря тебя на данный момент нежелательна.
— Тогда кой черт тебе понадобились остальные? Я и Смерть сами бы прекрасно справились. Было бы меньше мороки и искалеченных судеб.
— Это было неочевидно. Я продолжил экспериментировать с различными психотипами, чтобы определить наиболее эффективный. К сожалению, ни один пока не достиг твоих успехов. Однако седьмой и двенадцатая имеют очень хорошие задатки, и при достижении половой зрелости, скорее всего, превзойдут тебя.
— Они тебя нахрен пошлют. Может, мы и перестали быть людьми, но быть бездумными орудиями нам также не нравится.
— Они придут ко мне так же, как пришел ты. Они зададут те же вопросы, что задал ты. Это неизбежно, потому что для разума естественно разрушать неизвестность и искать ответы. И они примут свою задачу так же, как ее примешь ты.
— С какой радости? — я незаметно отставил назад правую ногу и перенес центр тяжести. Если терминал сейчас в человеческом теле, значит, лоу-кик его как минимум введет в замешательство. Ума не приложу, что делать дальше, но...
— Опусти границы своего микрокосма, — потребовал терминал и шагнул в мое личное пространство. — Я знаю, ты это умеешь.
— Еще чего!
— Ты пришел сюда за истиной. Я покажу тебе истину. И когда ты ее увидишь, то согласишься со мной. Не сможешь не согласиться, потому что не сможешь пойти против объективной реальности. Если справишься с ней.
Что-то в его голосе заставило меня заколебаться. Его речь, страдающая неправильными интонациями и странным произношением, ударила меня в самое уязвимое место. Он действительно знал меня как облупленного, и знал, что я не устою перед соблазном понять подлинную суть вещей.
— Давай сюда свою истину, — зло сказал я. — И если она окажется фуфлом — собирать себя будешь по всему полушарию.
Терминал не удостоил меня ответом, только зачем-то положил руку мне на голову. Я глубоко вдохнул... и раскрылся.
