Это было похоже на растворение.
Отчасти.
Потому что не было ощущения смерти, исчезновения. Пусть стиралась граница моего 'я', но это не несло угрозы. Я не только отдавал себя вовне, но и брал — не много и не мало, а ровно столько, сколько необходимо.
Мое восприятие обострилось неимоверно, перейдя все мыслимые пределы. Я ощущал не просто окружающие объекты, нет. Я чувствовал сам мир — вялую дрему окрестных лесов, завихрения воздушных потоков в атмосфере, и дыхание мощной литосферной плиты под ногами. Живые организмы — о боже, сколько же их! — слали мне свое приветствие, от птиц и белок до мельчайших спор микробов. Процессы тления в почве, заторможенные от холода, медленная коррозия металла проводов и опор ЛЭП, рост ледяных кристаллов высоко в небе, превращающихся в снежинки — я ощущал все так же ясно, как собственное тело, и это был не предел.
Восприятие продолжало шириться с сумасшедшей скоростью, охватывая не только округу, но и загоризонтные дали. Западно-Сибирская равнина, горы Алтая, льды Северного Ледовитого океана, продуваемые жестокими вьюгами степи Казахстана, Уральский хребет — обширнейшие пространства казались теперь лишь каплей в море. В море, которое состояло из одной единственной субстанции, неосязаемой, не имеющей физического представления, но ощущаемой так явственно и реально, как ничто другое. Она была движущей силой всей невероятной мегаструктуры, именуемой 'планетой Земля'. И субстанция эта была...
Любовь.
Я осознал это мгновенно, стоило лишь соприкоснуться с ней. Континенты и океаны, атмосфера и земная твердь, ближний космос и пышущие жаром недра, живое и неживое — все сущее дрейфовало в океане всеохватной любви, и я сам тонул в нем. Захлебывался любовью, потому что для одного ее было слишком много, разрывался на части, не в силах ответить на нее в полной мере. Любовь источало все, и все требовало любви к себе.
У меня бы перехватило дыхание, если бы у меня еще были легкие. Я бы зарыдал во весь голос, если бы у меня еще было горло. Упал бы на колени — если бы у меня они были. Я был абсолютно наг перед этой божественной любовью, лишен даже косных оков плоти. Чувствовал направленное на меня внимание, чувствовал полные ласки прикосновения — не к отсутствующему телу, а к самой душе. Слышал нежный, печальный шепот — что складывался в смыслы заботы и утешения.
Спустя более чем два миллиона лет заблудшее дитя вернулось в родные объятия.
* * *
Удивить Дьявола было сложно, а уж шокировать тем более. Так он думал когда взмыленным мчался через стратосферу. Ощущение присутствия чего-то жуткого к нему пришло еще над Новосибирской областью, но не удивило — вряд ли Висельник отправился в Карантинную зону за кедровыми орешками. Он только прибавил скорости, не заботясь о том, как потом объяснят инверсионный след в небе.
С инфополем творилось что-то очень странное, и хотя это Дьявола также не удивляло, но вызывало определенное беспокойство. Ничего подобного он прежде не встречал. Окружающая его темнота словно собиралась в одной точке, становясь все глубже и плотнее. С большой высоты сложно было увидеть человеческий свет на земле, но что-то ему подсказывало, что миллионы людей сейчас замирают на месте и начинают беспокойно озираться, застигнутые внезапным приступом паники.
Над Томском он замедлился и сделал круг, выискивая место для приземления. У самой границы Карантинной Зоны он заметил два знакомых отсвета, принадлежавших другим эсперам, но не придал этому значению — были более важные дела. Валивший сплошной стеной над городом снег не был для него помехой, но в инфополе внизу ощущалась небольшая область, где свет и тень перемешивались в совершенно неразборчивую бурду. Именно она была эпицентром и именно туда Дьявол ринулся пикирующим бомбардировщиком. Вывернулся в считанных метрах над землей и приземлился на ноги, предоставив следующей за ним по пятам ударной воле расшвырять в стороны снег.
Видеть того, что лежало поблизости на земле, он не мог. Но оттиски одежды, продолжавшие тускло блестеть в Хоре, не оставляли сомнений. Как и тошнотворный запах свежей крови и растертых в кашу внутренностей. Как и бесформенное пятно тепла на снегу, похожее чем-то на огромную кляксу. Это давало ответ на вопрос, 'что' случилось. Так же, как стоящее рядом существо, имеющие форму но не сущность человека, давало однозначный ответ на вопрос 'кто'.
Удивить Дьявола действительно было непросто.
Зато разозлить — легче легкого.
Он не задавал вопросов, и не терзался сомнениями. Он просто ударил — в полную силу.
Не выдумывая никаких сложностей, он действовал по наитию, на чистых эмоциях — и его чувства облеклись в опустошительный шквал. Сочетание всего самого разрушительного, что есть на свете — жара, скорости, излучения и давления. Сила удара не уступала атомному взрыву, и вся эта невероятная мощь обрушилась на одной существо.
Шансы на выживание — нулевые.
Дьявол чуть отступил назад, силясь что-то разглядеть в искореженном инфополе. Вокруг царил полный хаос, и чувства эспера, прежде безотказные, едва ли могли чем-то помочь. Слышался пронзительный свист ветра, подстегнутого перепадом температур, отдаленный гул пламени и шипение пара, еще недавно бывшего снегом. Запах гари, и ничего кроме, даже кровью уже не пахнет. Но что с инфополем, черт побери?! Почему оно выглядит так, будто трещит по швам?!
Встречный порыв Дьявола врасплох. Он не сдвинулся с места, и не получил ран, но пришедший через Хор импульс был подобен удару под дых. Инфополе, кипевшее и буйствовавшее еще мгновение назад, вдруг вновь вернулось в упорядоченный вид. Словно куча детей в школе, услышавших звонок на урок.
— Что ты тут делаешь? — вопрос заданный незнакомым существом со знакомым голосом, звучит буднично, даже скучающе. — Я тебя еще не звал.
Теперь ему видно. Оно не пострадало, даже одежда не растрепалась. Оно не выдержало вспышку гнева эспера, а попросту проигнорировало ее. Это вообще возможно? Дьявол задает себе мысленно вопрос и сам отвечает на него. Да. Правда, тот, кто мог бы повторить подобное, сейчас развеян пепел. Но раз так...
Он снова призывает пламя. Не чтобы сжечь врага, а чтобы выжечь из воздуха кислород. Припадает к земле, хватая ее обеими руками, и громадные куски раскаленной породы ласточками взмывают ввысь, чтобы обрушиться оттуда многотонной лавиной. Этого мало, нужно еще. В окружающем воздухе, в оплавленной почве тяжелые элементы переходят в в радиоактивные изотопные формы. Наконец, даже сама земля разверзается, чтобы пожрать жертву...
— Прекрати, — голос звучит со всех сторон одновременно, тихо, но заглушая все прочие звуки. — Ты попусту тратишь силы.
Эспер ориентируется даже не на слух, а на осязание, следуя за движением воздуха. Он резко проворачивается на месте, делает взмах рукой, обрушивая на цель новый удар, но это его усилие обращается в ничто еще до того, как обрело форму.
— Незрелое сознание, — заключает неведомое создание. — Нерационально использующее ресурсы, мыслящее в примитивной парадигме.
Бесполезно. Совершенно бесполезно.
Все равно, что пытаться высечь плетью море.
Осознание кувалдой бьет по мозгу. Он бессилен. Чтобы он ни сделал, он обречен на провал, и сам не способен никак противодействовать тому, что даже 'чудовищем' язык назвать не поворачивается. И это осознание ширится в сознании эспера, последовательно трансформируясь. Из шока в ужас. Из ужаса в отчаяние. Из отчаяния в крик.
'ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ!'
Психический крик эспера рвет инфополе, как мокрый лист бумаги. Мольба тут же разносится по всему миру. И мир на миг замирает, словно талантливый декламатор на сцене, делающий эффектную паузу...
Рвется с оглушительным безмолвием ткань мироздания. Один за другим на выжженную землю ступают эсперы... люди. Мольба услышана, и помощь пришла. Сейчас все они на шаг перестали быть собой, границы их микрокосмов истончились. Поэтому они не паникуют, не задают неуместных вопросов.
'Что произошло?' — единственный вопрос задается в Хор десятью голосами на один лад.
— Он, — Дьявол указал пальцем на существо. — Он убил Висельника.
Все.
Больше им ничего не требуется, ни объяснений, ни ответов. Десять взглядов обращаются к терминалу, и их полонит ненависть. Иррациональная, иссушающая, на которую способен только человек — ненависть к тому, кто забрал жизнь дорогого человека. Через ослабевшие барьеры личностей ненависть каждого из них резонирует, сливается в единый вал, только набирающий силу, но уже более устрашающий, чем все, что видела эта несчастная земля. Терминал впервые позволяет лицу отразить какие-то эмоции — неясная смесь удивления, беспокойства и испуга. Неизвестно, о чем он думает, и за кого — или за что — он боится, но это не умаляет его безграничного могущества.
Это не противостояние исконного порождения планеты и внезапно вспыхнувших людей. Это столкновение сил равных в своей мощи, но противоположных по направлению. И уже понятно, что как только они соприкоснутся, их ждет аннигиляция. Понятно, что ни один не переживет ее, но остановиться для них немыслимо.
СТОЙТЕ!
Ослепительная вспышка в темноте.
СТОЙТЕ!
Оглушительный грохот в тишине.
СТОЙТЕ!
Импульс, пронзающий оголенный нерв.
Стойте.
Островок порядка среди хаоса.
Остановитесь... пожалуйста...
Мольба Мессии, прибитого к кресту. Не за себя — за весь мир. Прости их, ибо они не ведают, что творят.
Ничтожная былинка, вставшая между молотом и наковальней, не имеет силы встретить их в лоб, этого и нельзя делать. Она разводит руки, не пытается противодействовать силе, а увлекает ее за своим движением, отводит в сторону, позволяя безопасно развеяться в пространстве.
И буря утихает.
Нет больше космического противостояния стихий, есть лишь одиннадцать человек, и есть двенадцатый.
— Хватит! — проорал Висельник, оглядываясь то на эсперов, то на терминал. — Прекратите немедленно! Вы же все уничтожите! Вообще все!
Он не спешил опускать руки, еще не до конца убедившись, что смог развести противников. Те же взирали на него с одинаковым удивлением — все, даже терминал. Он же первым взял себя в руки.
— Почему ты здесь? — спросил он.
— А где мне еще быть, когда те, кто должен вроде как защищать мир, чуть было не разорвали его в клочья? Ребята, я понимаю ваши чувства, и вам очень признателен, но ты! — Висельник упер обвиняющий перст в терминал. — Ты-то что творишь?!
— Я противодействовал угрозе.
— А по-моему, кое-кто слишком долгое время провел среди людей, — голос Висельника сочился ядом. — И стал слишком на нас похож.
— Почему ты еще жив? — терминал не давал сбить себя с темы. — Твое тело уничтожено. Твоя личность должна быть разрушена.
— Я же говорю, ты слишком долго носил человеческий облик. Ты все еще мнишь себя всеведущим и безоговорочно правым, но это не так, и я тому доказательство. Тело уничтожено, да и черт с ним, не в первый раз. Но вот личность... будь я действительно злокачественной опухолью, как ты выразился, мне бы действительно настал конец. Но я не опухоль. Мы не опухоль.
— Тогда что?
— Ты не поймешь. Просто прими это за истину.
Он повернулся к остальным эсперам.
— Извините, что заставил беспокоиться. Как видите, обстоя...
Хлясь!
— Эээ... — протянул Висельник, хватаясь за щеку. — За что? Больно же...
— За то! — рявкнула Шут и обняла его за шею.
— Нашли место, — женщина чуть за тридцать с мягким акцентом.
— Молния, не ворчи, — осадил ее Правосудор. — Сама что ли молодой не была?
— Что значит 'была'?
— Так, погодите, — влез в разговор Дьявол. — Висельник, тебя же тут в кашу размазало.
— Еще как, — кивнул тот безмятежно.
— И какого лешего ты целый?
— Ну, как размазало, так и обратно собрало. Восемьдесят кило материи по всему миру наскрести несложно.
— А это что за хрен? — Дьявол ткнул пальцем в терминал.
— А... простите, забыл представить. Это, дамы и господа, наш коллега по цеху. Он же ответственен за то, что мы стали... тем, чем стали.
— Так это из-за него... — Молния вскинула было руку, но Висельник успел ее перехватить.
— Не вздумай.
— Но...
— И думать об этом забудь! Дышать не трудно?
— Ну, немного. А что такого?
— Ты часто дышишь. Часто и мелко. И пот на лице выступил. Гиперкапния, проще говоря — отравление углекислым газом. Сейчас его концентрация тут превышает все лимиты. А еще пахнет аммиаком и миндалем, хотя ты этого не чувствуешь.
— И что такого-то?
— Географию в школе не учила? Углекислый газ, аммиак, циан — последняя дрянь крайне ядовита, хотя для нас и не смертельна. Из этой смеси состояла земная атмосфера в катархее — геологическом эоне, когда жизнь на земле еще не зародилась. Или, с точки зрения нашего коллеги, пока планета не обзавелась микрокосмом. То, что сейчас концентрация этой первичной смеси в воздухе настолько высокая, говорит о том, что здесь микрокосм истончился настолько, что вот-вот перестанет существовать. Если бы я не успел вас остановить... думаю, это был бы конец. Для всего.
— И... что?
— И то. Для начала уберите за собой. Следите, что делаем я и Смерть, и подхватывайте. Ты, — обратился Висельник к терминалу. — Поможешь?
Тот молча кивнул.
Воцарилась выжидающая тишина.
И тишину прорезала первая нота.
За ней последовала другая. И еще одна, и еще. И ноты сложились в аккорды, а те дали рождение симфонии — не сокрушающей, но созидающей. Она лилась мягко, словно целебный бальзам, своей вибрацией принося расслабление и умиротворение. Растревоженный гневом эсперов мир отзывался на нее, она его убаюкивала, подобно колыбельной, и погружала обратно в сон, порождением которого было все сущее — кажущееся величественным, но такое хрупкое... сновидение, способное истаять в любой миг, которое так не хочется отпускать.
Симфония, что извлекалась не инструментами, а душами. Еще неловкая, порой сбивчивая — ведь те, кто ее исполнял, были неопытны — но все равно прекрасная. Больше чем совместное действие множества разумов, она была символом единения. Примирения. Того, чего так долго не хватало под небом.
Заскрипел под ногами снег, дыхнул холодный свежий ветер. Зашумели в ответ сосны, торопясь снова укутаться в зимнюю дремоту. Стая глупых ворон с насмешливыми воплями пролетела мимо, в сторону города, где легко найти теплое место и еду.
Эсперы и терминал умолкли. По мере того, как мир вступал в свои права, они снова становились собой — или, точнее, теми людьми, которыми привыкли быть.
— Не хочу показаться занудой, — произнес первым Магус, укладывая первый подбородок на второй, а второй — на все остальные, — но мы сейчас в самом сердце Западной Сибири, многие за тысячи километров от своих жилищ. И погода, прямо скажем, зябкая. Есть идеи, что делать?
— Приглашаю всех на чай, — ответил Висельник. — Прямо сейчас, Смерть всех перенесет. Тебя тоже.
Он выжидающе посмотрел на терминал.
— Зачем? — спросил тот.
