Видя, что Мануэль не спешит с пояснениями, девушка вернулась на диван, постепенно забывая о пылающем внутри пламени. Ей внезапно очень захотелось узнать о его прошлом. Хотелось выслушать, понять и даже, если это в ее силах, помочь ему.
— Твоя мать сделала что-то плохое? — Осторожно спросила она, ласково накрыв большую мужскую ладонь своей рукой.
— О, нет. Она в жизни никому и никогда не сделала зла. Она была святой. Отец отыскал ее среди мусора и прочего лицемерия, постоянно обитающего в окружающей его многолюдной толпе. И он боготворил ее. Ублажал. Любил до безумия.
Он резко замолчал, словно дальнейшие слова давались ему с невыносимым трудом.
Желая хоть немного помочь, Шеннон легонько подтолкнула его своим следующим вопросом:
— И что же с ней случилось?
— Я убил ее. — Прогремел ошеломительный, резкий ответ.
Абсолютно не поверив услышанному, кроткая слушательница пораженно покачала головой, а Мануэль, уходя в свои далекие воспоминания, стал вновь отдаляться от нее все дальше и дальше.
— Моя мать тоже очень любила отца и старалась делать все, чтобы быть хорошей женой. И муж отвечал ей взаимностью. Изо дня в день он баловал ее, даря драгоценности и прочие дорогие подарки, но все же была одна единственная вещь, которую любящий супруг дарить ей отказывался — она безумно мечтала о ребенке. Ее не прельщали изысканные бриллианты, роскошные дома и светское общество. Все, что она хотела — это сына. Отец очень переживал за ее здоровье, ведь она была очень хрупкой женщиной, но все же уступил ее мольбам. Вскоре моя мать забеременела мной... Она рожала меня в муках и адских агониях, но все же, даже не смотря пережитую боль, ужасно любила свое дитя. — Его взгляд помрачнел, словно картины прошлого заполонили глаза. — Спустя сутки после родов она умерла. Никто не подозревал о внезапной угрозе внутреннего кровотечения. Врачи не смогли спасти ее...
Ошеломлению Шеннон не было предела. Представляя ту боль, что тяжким бременем сидела на плечах Мануэля, девушка крепко сжала его ладонь.
— Но ты в этом не виноват.
Не став переубеждать сидящее рядом невинное дитя, он лишь тихо хмыкнул себе под нос и мрачно усмехнулся.
— Отец не простил мне этого. Но больше всего его угнетало, что последние часы своей жизни его жена уделяла мне, а не ему. Даже не смотря на боль, прочно сковывавшую ее тело, она все равно всегда тянулась ко мне, спрашивала обо мне, безумно любила меня... Он не мог простить мне ее смерть. Для него я был изгоем. Ненужным напоминанием об утрате самого любимого человека в его жизни. Стоило мне только появиться рядом с портретом матери, как его глаза тут же гневно сужались, всеми фибрами души осыпая меня лишь ненавистью и проклятием. С детских лет со мной возились лишь гувернантки и лучшие учителя во всей Италии. Но не он. С тех пор как я родился, не было момента, чтобы он с восторгом посмотрел в мою сторону... Он даже не разговаривал со мной...
У Шеннон екнуло сердце, представляя перед собой маленького ни в чем неповинного мальчика, который отчаянно нуждался в любви собственного отца.
— Неужели он совсем с тобой не разговаривал? — Боясь спугнуть своим голосом его минутное откровение, тихо спросила она.
— За все восемь лет он не сказал мне ни слова. — Глухо отозвался мужчина.
Сглотнув застрявший в горле ком, Шеннон, к своему стыду, так и не смогла укротить не в меру разыгравшееся любопытство и задала новый вопрос:
— А что же было потом? Как вы помирились?
Не заметив ее внутреннего противоборства, сероглазый брюнет протяжно вздохнул, вновь окунаясь в далекие воспоминания.
— Однажды отца навестил его дальний друг Роберт, приехавший к нему из Швейцарии. С ним был его сын — мой ровесник. Мне только исполнилось восемь, но я уже прекрасно понимал, что значит ревностно смотреть на других сыновей, чьи отцы открыто гордились своими отпрысками. Мой отец же как и всегда меня не замечал. Когда Роберт уезжал обратно, он пригласил отца к себе на охоту. Отец с охотой принял это предложение, но тут взгляд друга внезапно упал на меня, и он тут же предложил взять меня с собой, чтобы его сыну было не так скучно. Нехотя мой отец все же согласился. Итак, мы поехали в Швейцарию — молчаливый отец, чей взгляд всегда становился чернее тучи, стоило ему только посмотреть в мою сторону и я, детская душа которого уже изрядно ненавидела его за это. Охота была всего лишь очередным мужским развлечением. Нас было шестеро: четверо взрослых мужчин и двое восьмилетних детей. А ещё много собак. Мы слонялись по лесу уже не один час, заглядывая в самые непроходимые дебри, чтобы выманить из своих скрытных убежищ диких кабанов. Собаки метались из стороны в сторону. Наконец одна из них учуяла след и повела за собой всех остальных. Я не помню, как именно оказался один посреди широкой поляны. Разгоряченные скорой добычей охотники скрылись в плотной растительности деревьев, и я не знал, куда идти. Выбрав наугад дальнейшее направление, я пошел веред, выходя на небольшую лужайку. Внезапно позади послышалось грозное урчание и скрежет земли, разрываемой копытом животного. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что сзади стоит разъяренный кабан, который вот-вот бросится на меня. Я приготовился к самому худшему. Прикрыв глаза, я ждал атаки дикого зверя. И вот кабан побежал. Я слышал грохот его копыт по влажной земле и знал, что он уже совсем близко — всего лишь в нескольких шагах от моей смерти. — Мануэль на мгновение остановился, чтобы перевести дыхание. — Внезапно в воздухе прогремел выстрел. Должно быть, отец каким-то образом заметил мое отсутствие и пошел назад. К счастью он пришел вовремя. Он убил кабана всего одним патроном. Это был меткий выстрел, но тогда я не оценил этого. Открыв глаза, я изумленно посмотрел на него. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не его. Я стоял там и не мог поверить, что это он. И все же, встретившись с его взглядом, меня словно пронзило молнией. В этом взгляде было все то, о чем я и мечтать не смел: боль, обида, испуг, сожаление и любовь. Огромная любовь. Такой, которой я никогда в нем не видел. После всего этого, я не мог оставаться со своим отчуждением, подпитанным лишь своей слепой ненавистью за его прошлые поступки. Прошлое вмиг отступило. Осталось лишь настоящее, в котором мой отец только что спас жизнь своему ребенку — мою жизнь... — Сделав глубокий вздох, брюнет вновь на секунду прервался и лицо его озарилось приятной улыбкой. — Не договариваясь, мы бросились друг к другу. Тогда впервые я увидел слезы на лице отца. Это были слезы сожаления за свои прошлые проступки. С тех пор наши отношения в корень изменились. Мы оба нашли в себе силы простить друг друга, о чем никогда не сожалели. Мы создали с ним наш маленький мир любви и гармонии, в котором мы всегда были вместе... так было вплоть до прошлого лета, когда мой отец умер от рака. Но даже тогда он был счастлив, так как уходил от любящего сына к своей любимой жене...
Наконец, мужчина закончил повествование, и вновь взяв со столика свой полупустой фужер, залпом осушил его до дна.
Выслушав столь душещипательную историю, Шеннон непроизвольно углубилась в себя. Она была рада, что отношения отца и сына так хорошо закончились, но все же никак не могла поставить себя на место Мануэля. Она бы не простила. Уличная жизнь сделала из нее грубую, жесткую, беспощадную женщину, которая привыкла отвечать по справедливости, следуя лишь одному простому принципу: "Как вы со мной — так и я с вами!". Хотя, отец Мануэля все же не вышвырнул сына на произвол судьбы. Мануэль вырос в богатом доме, он не голодал, ему не приходилась воровать, ради куска хлеба.
Что не говори — их судьбы слишком разные, хоть у каждого из них они были и не самыми сахарными в детстве.
— Я рада, что вы помирились. — Вслух произнесла она, взяв в руки свой фужер. Отпив пару больших глотков, которые немедля обожгли ее горло, она сокрушенно договорила. — Но наши отцы слишком разные. Ты любил своего, а я — ненавижу, и так будет всегда.
— Но если...
Не желая и дальше продолжать их бессмысленные распри, Шеннон мгновенно приподняла ладонь вверх и угрюмо покачала головой.
— Никаких "если". Не хочу думать и говорить о нем дальше, испортив остатки этого вечера. Прошу, давай закроем тему.
Понимая, что спорить бесполезно, Мануэль вынужденно отступил и медленно кивнул головой. Ожидая того, что за его откровенность, Шеннон расплатится с ним той же монетой, он и не думал, что ее ледяную броню не возможно будет растопить даже сейчас. Но упрямство Шеннон было сравнимо разве что с его собственным. Поэтому, не желая отступать, темноволосый мужчина вновь перевел тему беседы в удобную для него позицию.
— Хорошо. Тогда давай рассмотрим план "Б".
— План "Б"? — Выгнув правую бровь, заинтригованно переспросила девушка. — И в чем же он заключается?
Смело взглянув в ее лицо, Мануэль четко выговорил:
— В том, чтобы объяснить Леонардо Пасквитти твое материальное положение и надавить на его жалость.
Едва не поперхнувшись выпитым вином, девушка громко закашлялась.
Нет, он что — издевается? Она же попросила прекратить эту тему! Однако тут же сообразив, что ее отец и синьор Пасквитти для Мануэля — это два абсолютно разных человека, все же покорно опустила голову и глубоко вздохнула.
И почему ее раньше не предупредили, что сегодняшний вечер в этой стране посвящен ненавистным отцам?
— У Леонардо Пасквитти нет жалости. — Едва сдерживая нотки праведного гнева, тихо выпалила она. — Я проработала у него целый день и поверь, знаю, о чем говорю.
— Да, неужели? — Казалось, искренне удивился собеседник. — Это странно, потому что за те долгие годы, что мы с ним знакомы, он показался мне вполне дружелюбным и понимающим человеком.
— Вот именно, тебе "показалось". — Все ещё не решаясь поднять голову, чтобы Мануэль не заметил полыхающего яростного пламени в потемневших глазах, сквозь зубы прошипела она.
— Не думаю. — Спокойно подложил брюнет. — Леонардо Пасквитти всегда отличался своим чувством справедливости и чести. Недаром он столько лет провел в сенате.
Не сдержавшись от изумления, глаза брюнетки слегка расширились и недоуменно уставились на спокойное лицо собеседника.
— В сенате?
— Да, — вполне серьезно подтвердил мужчина, — он проработал около восьми лет в верхней законодательной палате парламента Италии, занимая должность бывшего губернатора Искьи.
Теперь настала очередь удивления Шеннон.
— Да, неужели? — Повторила она с саркастичным смешком прошлую реплику Мануэля. — Ну надо же, какой мужчина! Прямо образец порядочности и добросовестности. Он, наверное, помог многим людям своей страны?
В ее голосе отчетливо проскальзывали насмешливые нотки, тесно переплетающиеся с новой волной нарастающего гнева и обиды.
— Совершенно верно. — Со вздохом подтвердил брюнет, прекрасно понимающий, о чем она сейчас думает.
А думать действительно было о чем.
Узнав, что ее отец некогда занимал такую высокую должность, узнав, что он помогал сотням незнакомых людей, уделяя им свое драгоценное время и внимание, ее голову занимал лишь один-единственный вопрос — почему же он не помог им с матерью? Чем они хуже других? Почему он забыл о них? Почему, черт возьми, он так ни разу и не ответил ни на одно из писем Софии и не прислал им хотя бы один ничтожный цент на пропитание? Почему? Почему? Почему?!
Обуреваемая слепой яростью, Шеннон со всей силы сжала ладони в кулаки.
"Ненавижу!" — это было одним-единственным словом, воспринимающее ее рассудком.
А потом пришли слезы. Горькие, безутешные слезы.
Ненавидя себя за значительно увлажнившиеся глаза, брюнетка поспешно встала с дивана и отошла на пару шагов вглубь комнаты. Она не хотела, чтобы Мануэль заметил ее состояние. Да и что она могла ему объяснить? Что так сильно распереживалась и теперь корит себя за попытку обворовать бывшего члена сената? Это была бы глупая ложь. Да и ее язык никогда бы не повернулся, чтобы это произнести.
Нет. Она совсем не жалела того, что сделала. Не жалеет и сейчас, даже не смотря на то, что теперь ей до конца жизни предстоит просидеть в грязной, вонючей камере.
Ну подумаешь тюрьма?! Благодаря папочке, ее жизнь никогда не была простой и сладкой. Она выстоит и в этот раз. Она не сломается. А когда она вновь окажется на свободе, то с удовольствием плюнет в сторону могучего Леонардо Пасквитти ещё раз — пусть даже для нее он и окажется последним.
Мануэль продолжал неподвижно сидеть на своем диване, молчаливо наблюдая за вздрагивающими плечами темноволосой женщины. Ненавидя себя за свой язык, который в конец испортил их сегодняшний вечер, мужчина поставил хрустальный фужер на угол столика и встал на ноги. Медленно приблизившись к Шеннон, он ласково обнял ее за плечи, притягивая напряженно подергивающуюся спину к своей груди.
— Я просто хотел сказать, что Леонардо Пасквитти может помочь нам. — Намеренно сделав ударение на последнем слове, словно в оправдание за выбранную тему произнес он. — Если бы ты знала его чуть больше, то, несомненно, увидела за напускной хмуростью характера так же очень доброе и отзывчивое сердце.
Стряхнув крупицы набежавших слез, девушка упорно покачала головой.
— Нет в нем сердца. — Тихо проговорила она, не сдержав тихий всхлип. — Ты не знаешь его. Он... он очень холодный человек. Бесчувственный...
Протяжно вздохнув от ее упрямого взгляда на вещи, мужчина медленно развернул девушку к себе лицом.
— Ну с чего ты это взяла? — Как можно мягче спросил он, приподнимая ее подбородок.
Стоило ему лишь увидеть тень непередаваемой грусти на несчастном лице, как у него тут же защемило сердце. Как же ему хотелось вновь услышать ее счастливый, беззаботный смех, который словно музыка парил из комнаты в комнату, украшая на своем пути все вокруг.
Но, увы, сейчас перед ним стояла упавшая духом девушка, чьи искусанные до крови губы слегка подрагивали в такт своему дрожащему телу.
— Я это знаю. — Твердо сказала она и, прежде чем Мануэль вновь стал заверять ее в мягкосердечности Пасквитти, поспешила добавить. — Ты даже не представляешь, с чем я столкнулась в его доме ещё до того, как решилась выкрасть эти чертовы бриллианты.
Заметив легкую заинтересованность на лице мужчины, она сглотнула подступивший к горлу ком, окончательно решив раскрыть его глаза на столь добрый и мягкий характер милого старика.
— Был уже поздний вечер, когда я убиралась в кабинете синьора. — Прерывистым голосом начала она. — Я не сразу заметила сидящего за столом сына хозяина. Он был пьян в стельку. От него несло алкоголем за версту, но все же я смело продолжила свою работу. Я просто не ожидала, что пьяный Алессандро наброситься на слабую служанку в доме своего отца.
Взгляд Мануэля резко помрачнел.
— Что он сделал? — Слегка надавив на ее плечи, холодным тоном, способным заморозить даже огнь, тихо спросил он.
Встретившись с его суженными глазами, Шеннон впервые по-настоящему хотелось отпрянуть от этого человека, спрятаться в темный угол и не выходить из него, покуда к Мануэлю не вернется былое хорошее настроение.
