Влюбленные в море

— Что это?

— Ничего, — хмуро ответила девушка. На взгляд упорных синих глаз пояснила, — упала.

— С лестницы скатилась? — уточнил, дотрагиваясь до припухлости на запястье. Голосом, холодным-холодным, произнес, — нельзя же быть такой неосторожной.

— Нельзя, — легко согласилась она.

— Кто?

— Знаешь, братец, не твое это дело.

— Кто?!

Глянула дерзко в глаза — ей никто не указ, и делает, что хочет. И за последствия отвечает сама. Куснула губу, гася усмешку.

— Его легко узнать... все приметы на лице.

Кортинас неожиданно улыбнулся в ответ.

— Узнаю сестренку. Только не делай так больше, хорошо?

Девушка поджала губы.

— Не обещаю.

— Я же за тебя беспокоюсь!

— Излишне.

— Ничуть. Ты хрупкая, наивная, нежная, да и вообще, девушка! Беспомощное, по сути, создание.

— Еще чуть-чуть, и мне придется вызвать тебя на дуэль, — проворчала Лючита, поглаживая рукоять складного ножа-навахи.

Энрике ухмыльнулся, пальцы взъерошили короткие волосы.

— Мала еще. Или думаешь, взяла пару уроков ножевого боя, и теперь вояка заправская?

— Вояка или нет, но кое-что могу, — немного обиделась она, понимая все же, что прав, прав Кортинас. — Братец, и с каких это пор ты стал сварливым?

— С тех самых, как встретил тебя, сестренка.

— Тебе это явно на пользу не пошло.

Он серьезно покивал, но не выдержал и улыбнулся.

— Ты невыносима.

— Не больше тебя, братец, не больше тебя.

Уселась, поджав ноги, глаза сверкнули интересом.

— Ну, что ты мне принес?

— Для начала, зеркало...

— Только не это, — простонала девушка, — не хочу видеть себя такой!

— А придется, — мстительно заметил брат. — Еще сладости, иголки с булавками, нитки, отрез хлопковой ткани — будешь учиться шить. Может, мастером станешь, будет, чем на жизнь зарабатывать...

— Хам ты и негодяй, братец. А еще насмешник, каких свет не видывал!

— А ты, сестренка, самый честный человек из всех, кого я знаю. Особенно в стремлении говорить комплименты.

Лючита состроила рожицу и тут же скривилась — уже от боли.

— Как ты?

— Жива, как видишь. Нет, братец, действительно, ну не впервой же мне драться...

— Не впервой?

Кортинас демонстративно вскинул брови.

— Ну, почти...

— Ох, сестренка, когда же ты поймешь...

— Никогда, братец, никогда не пойму, почему не могу делать то, к чему душа лежит и чего от меня требует совесть, и жить так, как того хочется. Объяснишь если, я пойму... попытаюсь понять, а нет — так изволь не задавать больше дурных вопросов.

Энрике покачал головой. Младшая сестренка не привыкла отступаться от своего.

* * *

В городе Лючита так и не побывала, снялись, как ждала, в воскресенье — капитаны всегда стремились задействовать единственный на торговых судах выходной. Дон, чем-то недовольный, покинул берег, ругаясь. Матросы ходили тихие и под руку не лезли, девушка, когда возможно, благоразумно скрывалась в каюте.

Но прошли дни, капитан уже не рычал, бриг, подгоняемый зюйд-вестом, исправно скользил, разрезая волны. Время потекло неспешно.

С командой Лючита старалась общаться поменьше, опасаясь разоблачения. Во многом помогал Кортинас, загружая работой, не требующей лишних разговоров, но это же и мешало. Матросы на нее косились и, Чита чувствовала, зубоскалили за спиной. Она не знала, что с этим делать, смущалась, злилась и — погружалась в работу, находя в этом неведомое доселе удовольствие.

* * *

— Эй, парень!

На бухте каната сидит Висенте Феррер, чуть-чуть ильетец, немного олланец, на каплю рандис, плавающий на хистанском корабле. Старый моряк, худой и высокий, весь состоящий из скрученных жил, морщинистый и голубоглазый. Никто больше него не знает о парусах и ветре, за что ценят и кормят отлично.

Выцепил взглядом юнгу, поманил пальцем, хлопнул рядом — садись. Юнга, вздохнув, сел.

— Ну, как наука? Много узнал?

— Много, — буркнул мальчонка, худенький, темноглазый, слишком бледный для моряка. Голова плотно замотана косынкой, шляпа надвинута на глаза, рубаха висит, в штанах можно утонуть.

— А это что?

Узловатый палец ткнул в хлопающий над головой парус.

— Фок.

Голос прозвучал немного обиженно — такую малость спрашивает, будто подобное можно не знать.

— А выше? — старик хитро сощурился.

Темные глаза глянули с подозрением, не издевается ли, ответил быстро:

— Фор-марсель, фор-брамсель, фор-бом-брамсель... дальше продолжать?

Мужчина оскалился остатками зубов, хекнул добродушно.

— Молодец, девочка.

Лючита вспыхнула до корней волос, глаза забегали.

— Что вы имеете...

Старик взял за подбородок, развернул к себе лицо.

— Ты слишком легко краснеешь, кожа нежная, бедняга, ты ж сожгла ее, ручки тонкие, к работе непривычные, сама худенькая, похоже, из знатных. И волосы...

Лючита смотрела в ужасе. Мужчина спросил мягко:

— Энрике, он кто тебе? Любовник?

Девушка гневно ударила по руке, отшатнулась.

— Брат, — выплюнула она с презрением.

Развернулась и ушла, медленнее, чем хотела, приноравливаясь к качке.

Полдня ждала, что придут и разоблачат, и накажут, непременно накажут, ведь женщина на корабле — к беде. К вечеру нервы не выдержали, сама нашла Висенте, спросила требовательно:

— Почему вы не сказали?

Старик огляделся, утянул ближе к фальшборту.

— А зачем?

Лючита растерялась. Пальчики, действительно длинные и тонкие, слишком нежные для мальчика, потеребили выползший из штанов край рубахи.

— Ну... не знаю, так положено.

Моряк покачал головой.

— Ты хорошая девочка, незачем тебя губить. Капитан не поймет, ссадит в первом же порту, а тебе не это надо, так? Так. Не знаю, почему и зачем вы здесь, ты и красавчик Энрике, который якобы брат...

— Брат, — твердо сказала девушка.

Глаза цвета шоколада глянули упрямо в насмешливые бледно-голубые.

— Пусть будет брат, не возражаю. Ты мне нравишься, — старик прищурил один глаз, наклонив голову вбок. — И ходи шире, а не семени, будто под дюжиной юбок!

Щеки предательски загорелись, Лючита выдавила:

— Спасибо.

Хотела убежать, но Висенте схватил за локоть, рука его, сухая, но крепкая, легко удержала на месте.

— Один раз спрашиваю: хочешь учиться? Если да, то слушай, нет, так проваливай!

Выдернула локоть, встала прямо и спокойно.

— Слушаю.

Старик щербато усмехнулся.

* * *

В голове, будто от грозы или неумелого обращения, легко путаются штаги, бакштаги, брасы, топенанты — все те тросы, веревки и веревочки. С парусами проще — их куда как меньше, но и сложнее: веревочками надо уметь их повернуть, подвернуть, приспустить, закрепить, убрать. И не сверзиться с высоты нескольких десятков футов.

Палуба ходит ходуном, дергается, исчезая из-под ног, но это с непривычки. Лючита не ходит, а перебегает вдоль борта, сшибая все, что можно сшибить. Ноги в синяках, губы искусаны до крови — больно порой так, что хочется орать, но не орет, и дома не позволяла себе такого, какой уж здесь! Висенте учит, настойчиво, терпеливо, раз за разом объясняя говоренное. Иной раз зубы сводит от его нудности, крикнуть бы "хватит!", но встречается взглядом с выгоревшими от времени и солнца глазами, и прикусывает язык, и кивает, пытаясь запомнить то, что кажется, запомнить не суждено.

Слышала когда-то, что матрос — раб на корабле, не верила, но поверить пришлось. И если уж ей, юнге, тяжко, то как Энрике гоняют — не сказать. Второй помощник бегает не меньше матросов, а порой и больше, вахты стоит по очереди, привилегий особых не имеет, разве что каюту отдельную. Потому говорит с ним редко, по вечерам, когда падают бессильно на соседние койки в каюте этой, маленькой, как чулан, и шепчутся в полумраке.

— Братец, а ты давно на Блистательном плаваешь?

— Не плаваю, а хожу, — поправил брат. — Чуть больше года.

— А до этого где был?

— Тоже ходил... на других кораблях. А почему ты спрашиваешь?

— Да так, интересно... — Лючита села на койке, поджав под себя ноги, глаза уставились в темноту, туда, где должен лежать Энрике. — Братец, а как становятся вторым помощником?

Юноша заерзал на лежанке, устраиваясь поудобнее.

— По-разному. Иногда капитан приводит человека со стороны, взрослого и опытного... — девушка хмыкнула, парень ухмыльнулся в ответ, — но это не моя история. Я пришел на Блистательный обычным моряком, вторым помощником ходил Роберт Хаск, едва ли не единственный тогда не-хистанец на корабле. В деле неплох, но как человек поганый, очень уж злой. А капитана ты нашего знаешь, он слова противного не терпит, чуть что — сразу затемнить готов. И через полгода где-то Хаска сместил, дозволив команде выбирать замену из числа своих. Она и выбрала — меня. Вот, пожалуй, и вся история.

— А если бы не выбрали?

Раздался шорох — юноша пожал плечами.

— Капитан назначил бы сам.

— А если отказаться?

— От такого не отказываются! Работа — дрянь, но все лучше, чем простым матросом.

— Да, — прошептала Лючита, — да...

Шевельнулась, высвобождая ноги. Корабль взбежал на волну, ухнул вниз, девушка приложилась головой о косую балку. Зашипела, потирая место удара. Через мгновение глухой рокот моря и тихий скрип дерева прорезал старпомовский рык:

— Пошел все наверх!

Энрике подскочил на кровати. Только что скидывал одеяло, но вот уже у двери, распахивает в темноту. Лючита хочет бежать за ним, но братец останавливает:

— Будь здесь.

— Но...

Капитан ругаться будет, хочет добавить она, да и на палубе интересней, чем слушать топот и крики, сидя за стеной. Юноша бросает жестко:

— Я сказал: будь здесь.

Дверь хлопает, и девушка остается одна. Снаружи отдают приказы, бегают люди, заводят хриплыми глотками матросскую песню, а она сидит, кусая губы, руки терзают одеяло, и вся она, всем существом своим — там. С теми, кто посвятил жизнь свою морю, ветру, кораблям и тяжелой — действительно тяжелой — работе.

Долго выдерживать не смогла, птицей вылетела в темный дверной проем. И чем Энрике думал, когда говорил остаться? Знал ведь, не мог не знать.

Ударило в лицо солеными брызгами, влажная прохлада облепила, пробралась под рубаху. Девушка поежилась, пальцы жестом, ставшим привычным, натянули ниже платок, пробегаясь мельком по краю — не выскочил ли локон. Огляделась быстро.

Ветер крепчает, паруса угрожающе надуваются, что-то скрипит и хлопает. Матросы бегают на первый взгляд суматошно. Корабль зарылся носом в волну, палубу окатило водой, штаны вмиг стали тяжелыми и неприятно мокрыми. Девушка встрепенулась.

Брамсели рвутся и пытаются улететь, матросов там явно не хватает, и прежде, чем успела подумать, Лючита начала карабкаться по вантам на фок-мачту. С порывом ветра налетел дождь, холодный, хлесткий, рубаха промокла и противно прилипла к спине, а девушка все лезла наверх, изо всех сил цепляясь за выбленки. С парусом сражался один матрос, рыжебородый иртанец, ширококостный и краснолицый. Их немного осталось в новом мире, но нацию блюдут упорно. В лицо его Чита знала, а вот имя забыла напрочь. Он что-то заорал на юнгу, но девушка упрямо встала рядом, хватаясь за тяжелое полотнище. Матрос жестом послал на нок рея. Она глянула на туго надутый парус, весьма ненадежные перты, по которым предстояло идти, на футы перепутанных снастей под собой, на ревущее море, подумала, что никогда и ни за что не сможет сделать такого, и — полезла.

Парус намок и под порывами ветра рвался из рук, но Лючита тащила его, подминая под себя. Тело ложилось на рей, весом явно недостаточным наваливаясь на складки ткани, жесткие, холодные, мокрые. Пальцы соскальзывали, хлестал ветер, она злилась, горяча себя. Дело медленно, но продвигалось.

Увязала и пошла уж обратно, но рей дернулся, вывернулся из пальцев, схватила лишь воздух, чувствуя, как переворачивается мир. Успела только проклясть себя за глупость и зажмуриться, как схватили сильные руки, за ворот втягивая на салинг. Сглотнула горячий комок в горле, опасливо приоткрыла глаза. Матрос привалился к стеньге, но ворот отпустил, лишь когда убедился, что сидит и держится. Наклонила голову, благодаря. Наверху что-то хлопнуло, упал оторванный шкот, бом-брамсель заполоскал. Матрос кинулся туда, Лючита — некогда разглядывать дрожащие руки с обломанными ногтями, — за ним. И снова тащили и вязали, убирая обрывки паруса.

Когда скатились по вантам, матросы брасопили реи и рифили последние паруса. Мужчина глянул на юнгу одобрительно, совсем не так, как раньше. На новичков и людей, к морской профессии непричастных, взгляд другой, да и отношение одно — крысы сухопутные. А с морем шутки плохи, оно учит и закаляет характер, как никто другой.

— Молодец, парень.

Матрос хлопнул юнгу по спине, Лючите пришлось вцепиться в снасть, чтобы не покатиться по палубе.

— Якоб Беккер, — выкрикнул, представляясь.

— Лючита, — ответила девушка, не задумываясь, и лишь после поняла, что сказала.

Испугалась, но в реве ветра и шуме моря не так все слышно, и моряк понял по-своему, кивнул:

— Чито, значит.

Махнула головой, что можно принять за согласие, поймала на себе еще один одобрительный взгляд — Висенте Феррера, что командовал уборкой парусов, и один — яростный — Кортинаса. Подлетел, мокрый и злой, глаза сверкают, кулаки сжимаются, будто хочет оторвать чью-то дурную голову.

— Братишка, дорогой, давай поговорим.

Лючита вздернула голову. Если предстоит трепка, надо встретить ее с честью. Юноша едва ли не за шкирку поволок в маленькую каютку, на них оглядывались и качали головами. Встряхнул и силком впихнул внутрь, плотно закрыл дверь, которая хлопнула под порывом ветра.

— Какого черта?!

Девушка поморщилась от сдержанного рыка, не слишком громкого, чтобы не привлекать внимания, но грозного.

— Не ругайся, богохульник!

— На тебя нельзя не ругаться! Чита, сколько можно повторять: не лезь, куда не просят.

— Сколько нужно. И вообще, хватит! Надоело!

— Что надоело? Жить?

— Опека твоя, вот что! Я не...

— Девчонка, вот ты кто.

— А ты мальчишка, глупый и самодовольный. И выйди отсюда, я замерзла и хочу переодеться.

Притопнула носком, посмотрела настойчиво в синие глаза. Энрике скривился.

— Если заболеешь...

— Если заболею, мне будет все равно, что ты собирался сделать, — перебила Лючита. — Братец, милый, не сердись. Сам бы не смог усидеть в каюте.

— Я — другое дело.

Лишь покачала головой, зная прекрасно, что хочет сказать: она девушка, и не ее дело на реи лазить.

— Мне нужно. Я могу помочь, мне нравится здесь. И еще я хочу найти Мигеля Сперасе.

Юноша, не дойдя до двери, развернулся.

— Не говори мне об этом негодяе...

— Ты был в Пуэрто-Рокосо? — быстро спросила девушка. — Что ты о нем знаешь?

Братец будто подавился, замер, вцепившись в косяк. Голос прозвучал хрипло:

— Зачем тебе?

Худенькие плечики дернулись под прилипшей рубахой.

— Мигель говорил, вот и подумала, что это может помочь.