Джим сказал Эннкетину:
— Лорд Хайо пробудет у нас некоторое время. Отнеси его вещи наверх, пожалуйста. И ещё распорядись на кухне насчёт праздничного ужина.
— Слушаю, ваша светлость, — поклонился дворецкий.
Когда Эннкетин ушёл с дорожной сумкой гостя, Джим горячо расцеловал и Рэша, и малыша Небби. За одним из поцелуев их и застал Илидор, спустившийся в гостиную посмотреть, кто приехал. Джим представил их друг другу, внимательно наблюдая за реакцией сына. Илидор, пожимая руку Рэшу, устремил на него пристальный, зоркий взгляд; по-видимому, он сразу оценил его открытое, благородное лицо и смелые, прямые глаза, энергичную линию губ и неуловимую печать достоинства во всей его светлой фигуре, потому что он дружелюбно улыбнулся, сказав:
— Добро пожаловать, милорд. Папа о вас много рассказывал. Рад наконец с вами познакомиться.
Рэш ответил ему такой же искренней и ясной улыбкой.
— Взаимно. Можно без титулов — просто Рэш.
— А это, как я понимаю, мой брат Небро, — проговорил Илидор ласково, целуя кулачок малыша.
Он нежно пощекотал шейку Небби, и тот рассмеялся — звонко, как бубенчик. Знакомство состоялось.
Рэш понравился всем — решительно и сразу. Не прилагая к тому особых усилий и ни перед кем не заискивая, он сумел за один вечер расположить к себе и весёлого Даргана, и задумчивого Серино, пленил Мариса и вызвал симпатию у Эсгина, а Лайд в течение всего ужина не сводил с Рэша зачарованных глаз. Рэш держался просто, естественно и дружелюбно, в разговоре отличался отсутствием лукавства и лицемерия, выражался ясно и недвусмысленно, демонстрируя незаурядный ум, такт и безупречное воспитание. Лучше всего он поладил с Илидором, и уже на следующее утро они вместе ушли гулять в саду с детьми. Они были почти ровесники (Рэш — лишь немногим старше), и у них нашлось много тем для разговора, а потому они быстро нашли общий язык, сразу, по-видимому, почувствовав друг к другу искреннее и безотчётное расположение. На второй день знакомства они держались уже как старые друзья: глядя на их общение, можно было подумать, что они знакомы целую вечность. Это не могло не радовать Джима.
К решению Джима покинуть Альтерию и поселиться на Флокаре почти все отнеслись с пониманием, хотя и были явно огорчены предстоящей разлукой. Впрочем, с отъездом Джима его общение с семьёй не должно было прекратиться: он пообещал, что пару раз в год как минимум он будет прилетать к ним на Альтерию в гости. Его сыновья хоть и с трудом, но всё же приняли эту новость, тогда как для Эннкетина это оказалось настоящим ударом: преданный слуга ни при каких условиях не желал разлучаться с горячо любимым хозяином. Вечером, натирая Джиму после ванны бальзамом ноги, он выглядел таким расстроенным и бледным, что Джим не мог этого не заметить.
— Эннкетин, что с тобой? — участливо спросил он. — Ты просто убит горем. Что тебя расстроило?
Эннкетин, тяжко вздохнув, опустил голову и на секунду перестал втирать в ступню Джима бальзам, а потом принялся тереть с удвоенной энергией, ничего не ответив.
— Эннкетин, посмотри на меня, — строго, но ласково приказал Джим.
Когда дворецкий поднял на Джима глаза, они были полны слёз. Охваченный беспокойством и жалостью, Джим взял его за руки и повторил свой вопрос:
— Эннкетин, да что такое? Что случилось? Я тебя таким ещё никогда не видел!
— Ваша светлость, — пробормотал Эннкетин тихим, дрожащим и срывающимся от слёз голосом, — если вы уедете, я умру. Мне не жить без вас! Моё сердце уже и так надорвано тем, что мой ненаглядный господин Лейлор от нас уехал, а если ещё и вы... Я недолго проживу, я умру от тоски.
И он, схватив руку Джима, покрыл её поцелуями и облил слезами. Джим и сам расстроился почти до слёз, тронутый до глубины души такой слепой преданностью и горячей привязанностью. Вздохнув, он погладил покрытую узором татуировки голову Эннкетина.
— Эннкетин, хороший мой... Пойми, после свадьбы я ведь не смогу жить отдельно от лорда Хайо. У него на Флокаре работа, которую он любит и не хочет бросать, а ещё у нас с ним ребёнок. — И, приложив руку к груди, Джим добавил тихо, с болью: — Моё сердце зовёт меня туда, пойми.
— А моё сердце приказывает мне быть рядом с вами! — воскликнул Эннкетин, сжимая обе руки Джима и снова горячо их целуя. — Если вы не можете остаться, возьмите меня с собой! Вы сами знаете, я годен на любую работу, я смогу служить вам на Флокаре так же, как здесь! Пожалуйста, ваша светлость, умоляю вас, возьмите меня с собой туда!
— Но кто же останется здесь? — недоуменно нахмурился Джим. — Если мы возьмём тебя, дом останется без дворецкого.
— Да почему же? Нет, ваша светлость! — убеждённо возразил Эннкетин. — Айнен справится. Специальностью дворецкого он владеет, он получал её на Мантубе, а если что-то и подзабыл, то я быстренько его натаскаю, и он всё вспомнит. К тому же, он мне часто помогает, так что он в этом не новичок. Ваш дом и вашу семью он знает и любит, ведь он у нас очень давно. В этом году исполнилось двадцать шесть лет, как он здесь служит, — неужели этого мало? Он справится, ваша светлость, я в этом уверен. Не беспокойтесь!
Эннкетин заглядывал Джиму в глаза с робкой надеждой, нежно поглаживая его руки. Джим задумался. Начиная на Флокаре новую жизнь, было бы не лишним взять туда с собой что-то из прошлой жизни — на память о доме. Почему бы не взять Эннкетина? Более преданного и любящего существа, чем он, невозможно было себе представить, да и пользу он мог принести немалую.
— Что ж, думаю, мы найдём тебе на Флокаре применение, — сказал Джим.
Эннкетин просиял.
— Спасибо, ваша светлость! — вскричал он, вне себя от счастья, и опрокинул флакончик с бальзамом. Со смехом подобрав его, он выдавил из него себе на ладонь порцию бальзама и принялся энергично растирать ногу Джима. Не совладав с распирающими его чувствами, он стал неистово покрывать её поцелуями, как много лет назад.
— Эннкетин, — строго нахмурился Джим.
— Да, да, простите, — сконфузился тот. — Я опять позволяю себе лишнее.
Он взял себя в руки и продолжил деловито массировать ногу Джима с бальзамом. Он так сиял от радости, что Джим не мог на него сердиться: глаза Эннкетина восторженно сверкали, а гладкая голова прямо-таки светилась, как лампочка. Засмеявшись, Джим чмокнул его в макушку.
— Думаю, я тоже не смог бы без тебя обходиться, — сказал он.
Познакомил Джим Рэша и со своими родителями. И лорду Райвенну, и Альмагиру лорд Хайо также пришёлся по душе, а щёчки Небби привели их просто в умиление. Разумеется, Рэш не избежал "экзамена" — долгой беседы с лордом Райвенном, но он выдержал это испытание с честью. Особенно лорда Райвенна интересовало родовое древо Рэша, и тот сумел дать ему весьма подробные сведения о своих предках семи предыдущих поколений, и лорда Райвенна, любителя истории, это очень впечатлило.
— Славный молодой человек, — заключил он. — Пусть он отпрыск разорившегося рода, но он вполне достоин носить титул лорда.
Новость о том, что Джим покидает Альтерию, лорд Райвенн и Альмагир приняли стойко.
— Что ж, дитя моё, это твоя жизнь, и ты волен поступать по своему разумению, сердцу и совести, — сказал лорд Райвенн со вздохом. — Это твоё решение, и оспаривать его я не стану.
Через две недели после приезда Рэша, девятого илине, Джим надел диадему во второй и, надо полагать, в последний раз в своей жизни. Когда они с Рэшем, в белых свадебных костюмах самого простого покроя, в сопровождении Илидора, лорда Райвенна и Альмагира вышли на крыльцо, чтобы сесть в белый флаер с открытым верхом, на посадочную площадку опустился чёрный, сверкающий на солнце королевский "лимузин".
— Неужели Раданайт? — проговорил лорд Райвенн.
Но из флаера появился не король, а юное создание в нежно-лиловом костюме и такого же цвета накидке, отделанной золотыми тесьмами, с роскошным букетом розовых и белых ландиалисов. Сверкая в солнечных лучах спускающимся ниже пояса водопадом золотисто-каштановых волос, серебристым обручем диадемы, золотым поясом на тонкой талии, золотыми туфельками и "ползучими" узорами на голенях, создание взбежало на крыльцо и стиснуло Джима в объятиях:
— Папуля, поздравляю!
— Спасибо, детка, — улыбнулся Джим, целуя его. — Я рад, что ты приехал. А король, значит, не удостоит нас чести?
— Ой, папуля, он ужасно занят, у него полный кабинет министров, — ответил Лейлор, сморщив носик. — Но он уполномочил меня передать тебе от его имени горячие поздравления и пожелание долгих лет счастья.
— Ну, спасибо и на том, — проронил Джим.
Лейлор тем временем, сияя ослепительной улыбкой, обратил свой взгляд на Рэша.
— Привет, Рэш! — весело воскликнул он и тут же без церемоний повис на шее лорда Хайо.
Рэш, приподняв его в объятиях, чуть покружил и поставил на ноги.
— Здравствуй, мой хороший, — ответил он ласково. — Чудесно выглядишь.
— Спасибо, я знаю, — ответил Лейлор самодовольным тоном, но с весёлыми смешинками в глазах. И, рассмеявшись, чмокнул Рэша в обе щеки: — Поздравляю! Я ужасно рад за вас с папой.
Когда его взгляд встретился со взглядом Илидора, смешинок в нём поубавилось. Совсем другим, робким и тихим голосом Лейлор проговорил:
— Привет, Илидор.
Его слова негромко прозвенели в тёплом воздухе, как аккорд на арфе с солнечными лучами вместо струн. Илидор смотрел на него без улыбки, серьёзно и нежно. Лейлор неуверенно протянул ему руку, и Илидор, взяв её, ответил:
— Привет.
Пару мгновений они смотрели друг другу в глаза. Среди яркого солнечного дня повеяло холодом дождливой ночи, а в шуме листвы почудилось шуршание ледяной крупы, сыпавшейся с клинков дуэльных мечей. Илидор спросил:
— Как ты себя чувствуешь, пузырёк?
— Я в порядке, — чуть слышно ответил Лейлор.
— Я рад видеть тебя прежним, — сказал Илидор, целуя его в лоб, чуть-чуть пониже диадемы.
Через час, под дождём из белых лепестков, Джим и Рэш сказали друг другу "да", положив руку на Кристалл Единения, и на головы им опустились серебристые обручи. Арделлидис в первом ряду, расчувствовавшись, вытирал слёзы, ухитряясь одновременно строго одёргивать своего сына Лу, которому не стоялось спокойно на месте. Долгий нежный поцелуй скрепил клятвы, и на Джима и Рэша обрушился шквал аплодисментов и поздравлений.
А в это время в саду заканчивались последние приготовления к свадебному обеду. Расхаживая между ослепительно белых столиков и блестя на солнце гладкой макушкой, Эннкетин деловито командовал, эгмемоновским тоном покрикивая на работников:
— Нет, пирог не резать! Ягоды по вазам! Куда вы потащили эти стулья? Их надо за главный стол. Эй, эй, осторожнее с бокалами! Сбавьте скорость, глядите под ноги! Разобьёте — всех выгоню к чёртовой бабушке! Ну, кто так кладёт столовые приборы? Кто вас учил?! Ох, ну почему надо всё вам тысячу раз объяснять?!!
Его сверкающая голова десять раз покрылась испариной и столько же раз высохла, но всё было сделано как надо. Айнен в качестве помощника вспоминал старые знания: как видно, он ещё не всё забыл. Сад наполнился гостями, которые ели, пили, расслаблялись и веселились, в то время как Эннкетину было не слишком-то до веселья, а расслабиться — вообще некогда. Но это было для него дело привычное — всего лишь его работа, которую он выполнял год за годом, становясь в ней всё искуснее. И всё же в какой-то миг, свободный от суетливой беготни, он остановился: из его груди рвался вздох. Легко ли для него будет покинуть этот дом, к которому он успел привыкнуть? Сумеет ли он приспособиться на новом месте, в чужом краю, и быть таким же мастером своего дела, каким он был здесь? Неизвестность тревожила его, но в одном он не сомневался: его место было рядом с Джимом, и он был готов последовать за ним в любой уголок Вселенной. На вопрос о том, мог бы он жить без Джима, он ответил бы вопросом: а можно ли существовать без воздуха? Он смог бы (с огромным трудом, с болью и тоской, но он смог бы) перенести разлуку с дорогими его сердцу Илидором, Серино, близнецами и даже с Лейлором, светом его очей, но разлука с Джимом для него была равносильна смерти.
Этим мыслям он предавался ровно минуту: бСльшим временем он не располагал. У него было слишком много дел, да ещё одним глазом приходилось поглядывать, как справляется с работой Айнен. Он был хорошим воспитателем, недурным камердинером, сносным помощником дворецкого и вообще славным парнем, но на дворецкого он, что называется, не тянул. Не потому, что он ничего не понимал в ведении хозяйства, а просто — ну, не тянул и всё! Не было у него чего-то такого, что присутствовало в Эгмемоне и в Эннкетине, — того, что заставило бы остальной персонал уважать его и слушаться. Исполнителем Айнен был толковым, но был ли он способен стать хорошим руководителем? Вот это и беспокоило Эннкетина, заставляло его хмурить брови и напряжённо думать: справится ли Айнен?
— Пожалуй, на пару дней я поставлю Айнена вместо себя и посмотрю, как он будет справляться, — поделился он своими соображениями с Кемало. — Испытаю его. Ты уж не ворчи слишком, старина, ладно? — Эннкетин с улыбкой потрепал повара по необъятной спине.
— Чего мне ворчать-то? — хмыкнул тот. — Мне нет разницы, ты или Айнен. Я-то своё дело знаю, мне ничьи распоряжения не нужны. А лично против него я ничего не имею.
Независимый характер Кемало был Эннкетину хорошо известен, равно как и его чувство собственного достоинства, а также его убеждённость в том, что он — незаменимый человек в доме. В последнем Кемало был, пожалуй, прав: если сад мог немного потерпеть без садовника, а обязанности уборщика мог временно исполнять дворецкий, то отсутствие повара даже в течение всего лишь одного дня могло принести много дополнительных проблем.
— Это главное, Кемало, — сказал Эннкетин. — Чтобы никаких личных трений — уж я-то знаю, как ты любишь показывать свою независимость и исключительность. Остальных это тоже касается, я и с ними поговорю.
— Ну, не справится парень — господин Дейкин наймёт нового дворецкого, — сказал Кемало флегматично. — Чего ты так переживаешь-то?
— Во-первых, не господин Дейкин, а милорд Дитмар, — строго поправил Эннкетин повара, по старой привычке называвшего молодого лорда по имени. — А во-вторых, новый человек нежелателен. Уж лучше Айнен: он хотя бы давно здесь служит. Времени у меня мало, и придётся постараться, чтобы из него вышел толк. — Помолчав и выпив стакан воды, Эннкетин добавил: — Ты спрашиваешь, почему я переживаю? Я тебе скажу. Я люблю этот дом и люблю семью, которая в нём живёт, и мне далеко не безразлично, кто останется вместо меня заботиться о них.
В маленьких, заплывших жиром глазках повара отразилось нечто вроде усмешки.
— В одном ты можешь не сомневаться, — сказал он. — Пока я здесь служу, голодными они не останутся.
Как и всё на свете, праздничный день подошёл к концу. Гости разъехались, столы были убраны, новобрачные удалились в спальню. В небе сияли желтоватый Униэль и бледно-серебристый Хео, сумрачный сад тихо вздыхал, одно за другим гасли окна в доме. На балконе, озарённом светом двух лун, среди горьковато пахнущих кустов цветущей церении вырисовывались две фигуры: одна — изящная, в лёгкой накидке, со струящимися по спине роскошными волосами цвета шоколадных сумерек, кончики которых спускались ниже пояса, другая — высокая и стройная, со светло-русой копной кудрей, казавшихся в лунном свете пепельными.
