Поэтому местные японские специалисты и рабочие очень удивились. Сначала — когда мы выкатили сделанные ими же по нашим чертежам линии станков и приспособлений для производства оружия. Эти линии ведь недаром назывались 'партизанскими' — там, где хватало места для одного универсального станка, наших можно было установить четыре штуки — и это еще без механизации загрузки-выгрузки деталей, когда станки можно было устанавливать и в два яруса — все-таки они и гораздо менее массивные по сравнению с универсальными, и человеку требовался доступ только для очистки, замены инструмента, калибровки, ну и для ремонта — то есть не нужно было рабочее пространство, на котором можно было бы двигаться свободно в течение часов. Но и установленные здесь — с ручным управлением — эти станки казались японцам какими-то недомерками. Поэтому они снова удивились, когда смогли выдавать на таком оборудовании сотни единиц в сутки самозарядок под пистолетный патрон. А всего-то — двадцать специализированных станков и сто семнадцать спецприспособлений — все согласно нашей формуле производства массовых изделий — 'средства производства — спецстанки и приспособления — на универсальных, конечная продукция — на специализированных'. Проблема с кадрами на японских заводах рассосалась практически моментом, буквально за пару месяцев — ведь до этого лишь двадцать процентов станочников были достаточно квалифицированными, тогда как остальных поставили у станка чуть ли не с поля. Вот последние и работали теперь на спецстанках, где не требовалось сложных действий и расчетов — даже измерения были заложены в шкалы рукояток жестко отмеренными метками вместо нормальной отградуированной шкалы — оставалось лишь снять начальный слой чтобы выровнять поверхность, измерить диаметр, общим винтом выставить поправку — и затем, следуя рискам, снимать металл слой за слоем. Деталь за деталью. Десятки и сотни в смену.
ГЛАВА 36.
На базе этой промышленности и энергетики мы и начали развивать социалистическое хозяйство — не только военное, но и гражданское. Например, химические заводы Тойо Коацу в Хиросиме выпускали не только порох со взрывчаткой и отравляющие вещества, но и серу, азотные удобрения, дезинсекторы, гербициды — все это рекой хлынуло в сельское хозяйство островов Кюсю, Сикоку и юга Хонсю — требовалось быстро решить проблему пропитания в условиях возможной изоляции — собственно, на это и были направлены наши первоочередные усилия, тем более что благодаря климату здесь можно было получать до трех тонн риса с гектара, но только тем хозяйствам, которые были способны покупать удобрения, так что наши бесплатные удобрения под будущий урожай были очень кстати — я, конечно, сторонник экологии и прочей зеленой энергетики, но не когда речь идет о выживании. А в ряде южных районов Японии — в частности на наших Кюсю и Сикоку — можно было получать и два урожая в год, причем на открытом грунте.
В принципе, как и в случае других завоевателей, если бы японские правители уделяли столько же внимания своему сельскому хозяйству, сколько они уделяли завоеваниям, ничего завоевывать им и не пришлось бы. А так — ситуация с продовольствием тут ухудшалась еще с конца тридцатых годов. Вкупе с плохим урожаем 1940 года это привело к падению доступного риса. Доходило до абсурда. Стоимость риса была зафиксирована, а стоимость бобового жмыха, применяемого крестьянами для корма скоту — нет, и вскоре этот жмых стоил уже дороже риса, так что крестьяне начали скармливать скоту рис, в результате количество риса на рынке еще снизилось, а по жмыху пошло затоваривание. Правительство попыталось ввести поощрение для тех, кто вырастит риса больше, а так как арендная плата взималась также рисом, то именно владельцы земли стали получать еще больше прибыли — они получали рис от арендаторов в натуральном виде, а продавали уже по повышенной цене, получая поощрение от правительства. Ухудшалось и положение с удобрениями. Японские крестьяне вносили на один гектар в среднем 21 килограмм удобрений из серы, 19 — фосфорных удобрений, 12 — азотных. Но этого было совершенно недостаточно для того, чтобы получать более-менее приличные урожаи со столетиями используемой земли — для риса требовалось по 60-100 килограммов удобрений натрия, калия и фосфора — фосфор формировал мембраны клеток и АТФ и АДФ — кислоты, участвующие в переносе энергии в клетке, калий осуществлял осморегуляцию — то есть перенос жидкостей и растворенных в них микроэлементов — он влиял на катионно-анионный обмен в клетках, а всего же чтобы образовать на гектаре тонну зеленой массы — то есть не только зерна, но еще и стеблей, листьев — рис потребляет из почвы 20 килограммов азота, 12 килограммов фосфора и 21 килограмм калия — с учетом того, что он использует только от 20 до 60 процентов внесенных удобрений, потребности в них были значительно больше. То есть поля и так были недокормленные, а тут еще из-за снижения импорта уменьшилось производство удобрений, из-за чего, а также из-за инфляции — увеличилась их стоимость, удобрения стали недоступны подавляющему количеству крестьянских хозяйств. Из-за всех этих передряг сбор риса в 1940 составил всего девять миллионов тонн вместо десяти с половиной. В 1941 эти цифры были еще ниже.
Японское правительство пыталось выправить ситуацию своими привычными методами — вводило ограничения на выращивание других культур — чая, тутового дерева, мяты, табака, цветов — всего того, что давало больший доход и хоть как-то позволяло крестьянам сводить концы с концами — то есть пытались заставить крестьян выращивать рис чисто административными методами, но при этом не оказывая им никакой помощи в виде хотя бы субсидий на удобрения, не говоря уж об организации новых производств — ну как же ? тогда существующие производства принесут меньше прибылей своим хозяевам ! Заодно правительство принимало планы по освоению дополнительных полумиллиона гектаров земель — прежде всего за счет трудовой мобилизации сельского населения, которое и так пахало за двоих — за себя и за тех, кто был призван на завод или в армию. И это несмотря на то, что увеличивалось количество заброшенных участков — если в 1938 году их было 23 тысячи гектаров (из 6,1 миллионов всей обрабатываемой земли — меньше гектара на 10 человек населения), то в 1941 — уже 40 тысяч (из 5,86 миллионов гектаров), и дальше эти заброшенные площади только увеличивались (в РИ в 1945 — 100 тысяч гектаров). Верхушка Японии тщательно пыталась влить новое вино в старые меха — вместо перераспределения прибылей в пользу крестьянской среды и массовой механизации труда, чтобы компенсировать убыль рабочей силы, оно лишь кормило крестьян призывами поработать во благо императора и победы, и причем даже по ее гипотетическому достижению не обещалось, что что-то поменяется к лучшему — типа 'вот победим, вот тогда — ух-х-х-хххх ! а пока уж потерпите' — нет, такого даже и в мыслях не было — 'вы тут поработайте как следует, а мы все забудем'. В итоге даже по официальным данным калорийность выдаваемого по карточкам продовольствия была всего на 6 процентов выше минимально необходимой для жизни. Правда, в реальности это компенсировалось утаиванием продовольствия — много просто проходило мимо контролирующих органов. Так что недовольных что среди крестьянства, что среди рабочих — особенно недавних крестьян — было много.
Эти силы, напомню, и составили ядро Народно-Освободительной Армии Японских островов. Причем первое время шествие советской власти по островам было поистине триумфальным — пока не уперлись в центральные районы. Как я упоминал, у японских милитаристов на островах было не более миллиона войск — в основном учебные части, полиция и вооруженные отряды дзайбацу и проправительственных милитаристских организаций. А мы выдвинули неубиваемый лозунг 'Долой войну !', дополнив его 'Мир хижинам, война дворцам', ну и до кучи — 'Власть — народу ! Земля — крестьянам ! Фабрики — рабочим !'. Все четко и понятно, разве что я, вспомнив про перестроечную шутку 'Воду — матросам !', добавил 'Море — рыбакам !' — в Японии рыболовство издревле было важным источником пропитания — все-таки острова. Под эти лозунги к нашей армии и примкнуло много крестьян, рабочих, рыбаков, интеллигенции, к тому же первое, что мы делали в городах — это открывали тюрьмы, так что вскоре мы получили и большое число подкованных и проверенных революционеров или хотя бы антимилитаристов. Поначалу, как я уже писал, не обошлось и без эксцессов, когда доведенные до отчаянья корейские и китайские бывшие рабы, да и вконец обнищавшие японские крестьяне и рабочие, вымещали злобу на первом попавшемся более-менее прилично одетом японце — не всем хватило помещиков, охранников и управляющих рудников и предприятий, на которых трудились угнанные в неволю люди — вот и отводили душу на ком попало. Но после двух недель кровавого террора дело вошло в колею — помещиков, капиталистов, сельских старост, членов фашистских организаций — этих вешали, закалывали вилами, сбрасывали со скалы, иногда расстреливали, хотя за несанкционированный расход патронов полагались наказания в виде хозработ — по дню за каждый понапрасну истраченный патрон.
С оружием — да, поначалу была большая напряженка. Что-то привезли мы, но для двух-, а к марту уже трехмиллионной армии это было каплей в море. Больше отняли у охраны рудников и предприятий, конфисковали у полиции, а что-то взяли уже и из японских арсеналов, но, к нашему сожалению, они были почти что пусты — сто тысяч винтовок, несколько тысяч пулеметов и несколько десятков орудий — это все что нам с них досталось — мощная но неэффективная промышленность работала на пределе сил и оружие шло в армию и на флот еще теплым. Еще несколько десятков тысяч единиц принесли к нам с собой дезертиры из армии и полиции — бывшие сельские и городские парни не хотели воевать со своими земляками за интересы капиталистов. Поэтому захваты оружейных и других заводов оказались как нельзя кстати, и рабочие, наконец начавшие работать на себя, трудились по двенадцать часов уже не из-под кнута надсмотрщиков, а добровольно. Тысячи винтовок, сотни тысяч патронов, сотни пулеметов, десятки орудий — Народная Армия пополняла свой арсенал, готовясь к боям с недобитыми капиталистами и японской императорской армией и флотом, возвращения которых ждали с недели на неделю. Мы даже начали выпуск гладкоствольного оружия — прежде всего ружей, стрелявших дробью — на дальних дистанциях это, конечно, бесполезно, но вот вблизи — в засадах, при защите окопов — в самый раз — тут уже дальнобойность нарезного оружия даже будет проигрывать залповому картечному огню. Рос и выпуск гранат — по три, пять, а затем и одиннадцать тысяч в сутки, на что мы пустили много взрывчатки, предназначавшейся для флотских орудий. Ну а через четыре недели после нашей высадки пошло уже и наше стрелковое оружие — пистолетные самозарядки.
Но восставшим надо что-то есть, надо кормить население. Поэтому все, кто не имел оружия, вошли в трудовые отряды, которые распахивали целинные земли и засеивали их всем, что найдется под рукой — не только рисом, но и пшеницей, соей, даже картошкой, которую японцы и за еду-то не считали. А ведь, например, кукуруза на силос требует в пять-десять раз меньше удобрений, чем рис, а, например, чтобы получить прирост живой массы телят в центнер, надо затратить 10-15 центнеров кормов, а с гектара можно получить и сотню центнеров кукурузного силоса — то есть минимум 700 килограммов живого веса скота или полтонны мяса и прочих съедобных продуктов — это вместо двух тонн риса если смотреть по одинаковой подкормке удобрениями, но гораздо больше по калорийности. Но кукуруза дает еще и сколько-то зерна, и живность — удобрений — поэтому, обозначив вынужденность некоторого изменения в рационе, мы и стали интенсивно развивать животноводство, тем более что кислоты тут было немеряно, а значит мы запустили производство аппаратуры для кормовых дрожжей, поэтому потребность в удобрениях — точнее, в выращиваемых на земле кормах — была ниже, что в случае с рисовым монокультурным хозяйством было просто недостижимо. Поэтому мы и дальше существенно продвигали диверсификацию посадок — прежде всего в сторону картофеля — одна его тонна выносит из почвы всего 5 килограммов азота, 2 килограмма фосфора и 10 килограммов калия — снова выгода по сравнению с рисом минимум в два раза, причем тут подавляющая часть приходится именно на клубни, тогда как в рисе на зерно уходит где-то треть выросшей массы, а то и меньше, так что с учетом конечной пользы для пропитания выгода будет уже раз в десять, при этом и урожайность картофеля с гектара гораздо выше — чуть ли не в десять раз, то есть снижается потребность в пахотной земле, да и картофельные очистки — их всякая свинья слопает. Конечно, желудочно-кишечный тракт японцев сильно заточен под рис и рыбу, но сейчас был один выход — либо серьезная голодуха, либо хоть и непривычной еды, но в относительном достатке. А там уж кому как повезет — чей-то организм сможет переваривать новую пищу а его микрофлора — перерабатывать ее в кишечнике, а чей-то — будет отвергать, и уж этих тогда придется держать на местной диете. Конечно, полностью перевести хозяйство на европейские культуры не удастся — не хватит ни посадочного материала, ни живности — коров, свиней, курей и коз с овцами — этих придется наращивать постепенно, не один год, что при необходимости съедать значительную часть молодняка уже прямо сейчас еще больше замедлит процесс наращивания мясо-молочной продукции.
Поэтому дополнительно мы запустили масштабную программу освоения неудобий — для выращивания там овощей, картофеля и риса мы сделали много емкостей — ванн, поддонов, горшков — из металла, дерева, керамики — которые заполняли грунтом, высаживали в нем семена и рассаду — и ставили на солнце вызревать. Сотни тысяч. И попутно наладили выпуск тепличного оборудования — рам и стекол. Сначала десятки квадратных метров теплиц в день, уже к началу февраля мы выпускали их сотнями, а через месяц — уже три тысячи. И постепенно прикрывали наши искусственные плантации от непогоды — весной и летом это не очень актуально, а вот получать осенью и зимой дополнительные урожаи — такую заботу о себе простые японцы оценили. Да и весенние и летние урожаи с этих плантаций были существенной прибавкой к рациону — сначала треть, а затем и половина продуктов стала поступать именно с таких участков — горных склонов, заболоченных или каменистых участков — то есть оттуда, где ранее ничего полезного получать не удавалось — и это с учетом трудолюбия и терпеливости японских крестьян, превративших многие склоны в рисовые террасы.
Естественно, в ногу с ростом этих тепличных хозяйств шла и пропаганда социализма, который единственный позволял проводить масштабные изменения природы для улучшения жизни простых людей. Что, в общем-то, так и было — ведь мы организовали все это на том же оборудовании, что находилось здесь и ранее — прокат металлических профилей, вытяжка стекла, резиновые уплотнения — все это можно было выпускать тут и раньше, но тогда оборудование работало на военные нужды, то есть для того, чтобы капиталисты могли захватить новые источники сырья и рынки сбыта и еще больше обогатиться, оставив простым людям все ту же жидкую похлебку из риса с морской капустой. Ну, на то они и милитаристы — могут только отнимать, но не создавать. Поэтому разница между новым и старым была разительна — все строилось, обрабатывалось, растилось, кипело — люди возможно впервые в жизни работали не из-под палки, а по собственной воле, так как знали, что это останется у них же, а не будет продано на внешних рынках чтобы закупить в лучшем случае ненужные станки для производства корабельной брони или орудий, а в худшем — позолоченные лимузины для папуасов из элиты, и не будет сожрано армией, которая вместо защиты своей земли разрушает дома соседей.
