И 'корейские' японцы добирались — ведь в этих дивизиях выжили только те, кто не раз ходил в атаку на наши укрепления в Корее, они же учили и пополнения. Поэтому, завидев цветной дым от упавшего пристрелочного снаряда, эти ветераны тут же тройным коротким свистком клали своих подопечных на землю, пережидали пакет из 6-8 мин, таким же свистком поднимали и рывком кидали их вперед, чтобы хоть немного вывести из пристрелянной зоны, тут же клали на землю и пережидали второй — добивающий — пакет. После этого они могли вполне спокойно продвигаться дальше, так как знали, что наши минометчики переключились уже на соседний участок и к ним вернутся минут через пять — надо только вертеть головой и не пропустить появление пристрелочного дыма.
И без него — никак — на поле боя и так хватало пыли и гари, так японская артиллерия еще добавляла своими дымовыми снарядами, да и японская пехота постоянно кидала дымовые шашки и пуляла из ружейных гранатометов дымовыми снарядиками — в таких условиях разглядеть обычный разрыв было очень проблематично. Наши минометчики старались применять и зажигательные мины, и осветительные — чтобы понять где будут падать последующие мины в данный момент времени — при текущих углах наводки и ветре на данную минуту. Но в общем решение было только одно — наращивать плотность стволов и увеличивать калибры. Дополнительные стволы позволяли держать сегменты фронта под постоянным обстрелом, лишь понемногу сдвигая наводку к своим окопам, а более высокие калибры — крыть большую площадь одной миной, да и просто их взрыв был более заметен, поэтому можно совместить пристрелочный выстрел с поражением — 120-миллиметровка гарантированно зацепляла вертикальную фигуру и на тридцати метрах, так что если даже упадет далековато от цепи — кого-то да заденет.
Так что мы начали формировать минометные команды быстрого реагирования, которые могли на грузовиках подскочить к месту начавшейся атаки и усилить нужный участок. Но — первые атаки японцев были успешны — фронт был прорван в нескольких местах, даже несмотря на то, что наши подразделения, вооруженные пистолетными самозарядками, обеспечивали не пять, а восемь пуль в минуту на погонный метр фронта — просто японские подразделения не откатывались и при 50% потерь, как делали, например, немцы, а продолжали атаку, да и сплошное задымление постоянно заставляло палить в молоко, а японцы под его прикрытием ползком и короткими перебежками перли вперед, перебрасывались с нашей пехотой гранатами, вылетавшими из дымной взвеси как черт из табакерки, так что только и оставалось что выпрыгнуть на предбрустверную площадку или за угол, а то и просто вжаться в стенное углубление в надежде что сноп осколков пройдет за спиной. И японцы под таким прикрытием рвали проволочные заграждения бангалорскими торпедами — зарядами взрывчатки, запакованными в длинные шесты, подрывали на себе килограммы взрывчатки рядом с дотами, но все-таки прогрызали нашу оборону — Корея много дала им опыта в этом плане. На одном участке шириной в десять километров нам даже пришлось откатываться на вторую линию обороны.
Там уже почувствовалось, что японское наступление выдыхается. Все-таки наша штурмовая авиация неплохо поработала по артиллерийским позициям противника, да и многие ветераны были выбиты в предыдущих атаках. Но японские солдаты были накачаны наркотой и пропагандой о зверствах корейцев и китайцев в их родной японщине, что, впрочем, было не лишено оснований — в первые дни и недели хватало всякого. И против японцев стояли наши китайские и корейские батальоны, так что японцы собирались их рвать на куски. Причем всерьез — утром перед очередной атакой японцы совершили ритуальное сожжение своих полковых знамен в знак того, что умрут но задачу выполнят. И пошли в банзай-атаку — с винтовками, мечами, а кому не хватило и этого — со штыками, ножами и вилами, прикрепленными к длинным палкам. Но, так как дымовых снарядов у них уже практически не осталось, сейчас началось форменное избиение — каждое падение даже 60-миллиметровых мин валило два-три японца, а 120-миллиметровки расшвыривали в стороны целые отделения. Вскоре людская волна осела на землю, но еще остававшиеся в живых продолжали продвигаться вперед, уже ползком и короткими перебежками — этих пришлось достреливать из стрелкового оружия. Не удался и обходной маневр через горную тропу — мы выставили там засаду из трех самоходок, десятка пулеметов и столько же снайперов. В итоге японская колонна была размазана по ущелью 120-миллиметровыми выстрелами самоходок.
Тем не менее, наше командование понимало, что еще одного такого наступления наши части могут и не пережить — запас мин у нас тоже подисчерпался, да и многие подготовленные бойцы если и не были убиты, то как минимум находились в госпиталях, и восполнить их убыль пока было некем — тренировочные лагеря не поспевали готовить пополнения. А сколько у японцев еще сил, было неизвестно, но было известно, что вскоре прибудут еще, и если они окажутся такими же настойчивыми и подготовленными — нам конец.
Командиры малость запаниковали, и это неудивительно — я бы тоже запаниковал, да раньше я и паниковал, и не раз — сейчас, конечно, уже гораздо меньше — тут и сила привычки к кризисным ситуациям, и устойчивое производство вооружений, и обученная армия — все это вселяло уверенность, а вот раньше, когда все было в подвешенном состоянии — паника накатывала по несколько раз в день. Так и сейчас — ведь за спиной у командиров, точно так же как и у меня в 1941-42, находились сотни тысяч и даже миллионы поверивших им людей, которым нечем защищаться от новых волн японской военщины — только-только начало наступать насыщение оружием хотя бы фронтовых частей, охранные — те вооружались по остаточному принципу — одна винтовка, а то и гладкоствол на пять человек, у остальных — холодняк а то и дубинки, а уж о населении и речи пока не шло. Поэтому следующее решение наших командиров было хоть и крайним, но неудивительным. Как говорил Мао — 'Для исправления зла нужна решимость переходить границы разумного'. И тут я был с ним полностью согласен.
Загрузившись с японских складов в Хиросиме и Осаке, наши самолеты дружно поднялись в воздух и вывалили на потрепанные, но еще сильные наступающие японские дивизии более тысячи тонн бомб, начиненных боевой химией — иприт, зарин, фосген, арсин, хлор и другого по мелочи — наши старались создать в каждом районе коктейль, чтобы не одно, так другое вещество подействовало и пробило защиту — либо мокрые повязки, либо противогазы — ну, у кого они вообще были. Но у многих их не было, успеху операции способствовало и то, что японцы стянули к месту прорыва две другие дивизии, так что плотность войск была высокой. Так что когда я потом смотрел кадры закрытой кинохроники этих событий, даже меня не раз пробивало на тошноту — сотни и тысячи тел, лежавших в низинках у склонов холмов, в водоотводных канавах, да и просто на лугах, если удавалось создать достаточную концентрацию отравляющих веществ и ветер не успевал разнести ее по округе до того, как она накопится в организме в достаточном для смерти количестве — и таких кадров хватило на пятиминутный пролет самолета. Особенно поразило болото, куда самоходками и минометным огнем были загнаны остатки трех батальонов — заросшая камышом низина, со всех сторон огороженная холмами и скалами — вся была усеяна телами. Жуть. Хорошо хоть наши командиры оперативно распорядились сокрыть результаты своих действий — оцепили район, завезли сотни тонн угля и, действуя ночью, мелкими и постоянно сменяющимися командами — чтобы ни у кого не возникло ощущения масштабов произошедшего — собрали трупы и сожгли их. Все пятнадцать тысяч. А в качестве прикрытия объявили о вспышке то ли холеры, то ли бубонной чумы — по разным каналам мы пустили разные слухи, чтобы люди спорили о том, какая именно там была болезнь, а не о том, что в действительности произошло. Под это дело подвели и быстрое сожжение, и малое время работы каждой из команд, и их работу в противогазах — 'чтобы не заразились', хотя на самом деле — чтобы смогли разглядеть как можно меньше.
Понятное дело, шила в мешке не утаишь — все-таки хватало и тех, кто выбрался из газового мешка, да и наши все-таки между собой разговоры разговаривали. И запрещать — значит вызывать подозрения. Поэтому мы действовали как американцы в мое время в 1983 году с корейским Боингом — раструбили на весь мир о новом преступлении японской военщины. Тем более что в данном случае японцы и вправду уже не раз применяли химическое оружие и против китайцев, и против русских, и против корейцев, и против тайваньцев, ветьнамцев, камбоджийцев, филлипипцев, малайцев — япы замазались химией по полной, 'а вот сейчас — и против собственного народа !!!' — вели мы нужную линию. Хотя в мое время был еще один Боинг — и тоже корейский (да, у американцев было туговато и с фантазией, и с исполнителями — только марионеточные диктаторские режимы Южной Кореи и соглашались пожертвовать своими гражданами, так как без американских штыков эти самые граждане поставили бы диктаторов к стенке) — этот Боинг также 'сбился с курса' и был подбит нашими ПВО — произошло это в 1978 году над Кольским полуостровом, но тогда у американцев не прокатило — Ильич II был крепким мужиком, а вот в 1983 Андропер уже готовил почву для Горбачева, поэтому сдал все что только можно. Сейчас мы действовали как Ильич, точнее — как американцы-83 — предоставили множество 'убойного' фотоматериала и прочих 'доказательств' преступления японских милитаристов — ну, конечно, с поправкой на реальные обстоятельства, то есть когда основной объем был убран и сожжен, благо что среди японских военных хватало тех, кто был одет в гражданскую одежду или близко к тому, а где надо — положили и статистов в гражданской одежде — все как у сирийских 'Белых касок' или CNN и прочих BBC на Балканах девяностых из моего времени — примеров вранья я насмотрелся, намотал на ус, поэтому подобные операции мы могли пускать чуть ли не потоком — вернуть родителям грешки их детей. В общем, обвинили мы японцев максимально громко, а следом запустили слушок что это они неспециально, просто у них случился самоподрыв подготовленных зарядов ('Но цель-то была их применить ! Иначе зачем они их привезли ?' — пустили мы и следующий слух). Поэтому, когда японцы выступили с опровержением этих обвинений дескать у них и в мыслях не было — мы запустили уже следующую 'торпеду' — типа они просто боятся показать свою некомпетентность и раздолбайство. Не-а, не отмажутся. Тем более что мы отработали и вариант с бактериологическим заражением — все-таки японцы активно изучали и пытались применять бактериологическое оружие, поэтому эта тема также была запущена в обиход — тут снова — пусть люди спорят о том, что именно применили японцы, а не о том, кто вообще там что-то применил.
И, хотя это была инициатива наших командиров на местах, мы на всякий случай оформили задним числом мой приказ 'о разрешении применения спецсредств для остановки белояпонской агрессии' — на мне и так висит всего как на собаке репейника, так одним репейником больше, одним — меньше — мне уже без разницы, а подчиненным может очень помочь — типа тиран и злодей под угрозой расправы над семьями заставил применить химоружие — само слово явно не светилось, но при желании можно и разглядеть, хотя все было сформулировано очень обтекаемо, так что и у защиты будут весомые аргументы. Мы вообще в официальной документации оставляли пробелы в нумерации документов, чтобы потом в случае чего можно было добавить нужное задним числом — точнее, вставляли выдуманные приказы, чтобы при случае вставить вместо них также выдуманные, но уже подходящие под ситуацию — для этого и прошивку папок делали разборной, и номера писали разными подчерками и перьями — чтобы потом проще было подделать подчерк и разнобой не вызывал подозрений — типа документы оформлял один из дежурных по канцелярии. Для этой же цели хранили чистую бумагу — чтобы старилась вместе с другими приказами, а также краску для печатей и печатных машинок — чтобы не было отличий в химсоставе, ну и сами штампы хранились по датам — они все-равно периодически заменялись, так чтобы износ примерно соответствовал по времени нужным периодам — штампы выводились почаще. Как и печатные машинки. Саму идею я слизал у наших перестройщиков, которые, по слухам, неплохо подправили нашу историю за счет подобных запасов. Не знаю — правда это или враки врагов демократии, недобитых ельцинскими палачами ... ой, то есть бандитами ... ой, то есть демократическими эскадронами смерти, а, не ! — борцами за свободу ! — в подворотнях под видом бандитских разборок, но для нас я оставлял такую возможность — как там все дальше повернется — неизвестно, надо будет делать 'официальные' документы уже исходя из конкретных раскладов на текущий момент, который сложится в дальнейшем. Возникнет общее движение, например, за феминизм — а у нас уже — хоп ! — и готов документик, скажем, от ноября 1942 года о развитии феминистического движения. И уже сможем говорить — 'человека, который выступал за феминизм еще когда этого слова не было — его нельзя судить за применение химоружия !'. Как-то так. Так я мимоходом записался в ряды военных преступников.
А мы, остановив химией наступление на Осаку, задумались — что же дальше ? И пока наши командиры думали над этим вечным вопросом, разведотряды прошли через оголившийся фронт — чисто по привычке позырить что там есть интересного. А из интересного там был полный вакуум сил — те три пехотные дивизии кооптировали в свои ряды множество мелких отрядов японских капиталистов, все они и полегли в химическом котле либо разбежались по округе мелкими группами и еще только собирались собираться. Поэтому наши отряды на грузовиках и с самоходками, пару дней посвоевольничав на временно свободной от противника территории, дошли-таки и до крупных городов. Из Киото и Оцу, находившихся к северу от Осаки, их, впрочем, быстро выперли, а вот к востоку выпиральщики были расстреляны из самоходок, и нашим отрядам удалось закрепиться и даже дойти до южного берега залива Исе — это уже 90 километров на восток от Осаки. А на северном берегу залива — через полсотни километров — уже Нагоя и Тоета, ну а там еще 250 километров на северо-восток — Иокогама и Токио. Впрочем, в Нагое хватало белояпонских отрядов — те три дивизии шли западнее и не успели поставить их в свои ряды. Поэтому и наши отряды были остановлены на окраинах города.
К этому моменту командиры уже посчитали, что наличной химией они смогут отбиться от пяти дивизий, поэтому с интересом наблюдали за действиями своих разведотрядов и понемногу вводили вслед за ними новые роты, а затем и батальоны на полуостров Кии, который как раз лежал к востоку от Осаки и к югу от залива Исе. И к концу недели вдруг оказалось, что весь полуостров был уже под нашим контролем. А его значение было огромным. С точки зрения обороны — он как бы прикрывал с востока и остров Авадзи, то есть северный вход во Внутреннее Японское море, и остров Сикоку — переброшенные на Кии высотники тут же утопили какой-то караван судов, шедший на всех парах скорее всего к нам — как позднее выяснилось, это была дивизия, переброшенная с Сахалина в помощь тем трем 'корейским' дивизиям — ребята на полном серьезе собирались парадным маршем прошлепать по морю и высадить пехоту на Сикоку — типа взять нас в клещи. Все там и утопли — добивать мы никого не добивали, так и оставили плавать на поверхности обломки и всякий мусор вперемешку с выжившей после взрывов пехотой, но все-таки зимнее море не любит пловцов. Так что полуостров предоставил нам отличный плацдарм для прикрытия авиацией подходов с востока. Но полуостров был знаменит еще и тем, что там располагалась провинция Ямато — исток японской государственности, а заодно центр буддизма. Это как если бы немцы взяли Москву. Поэтому наши командиры, справедливо рассудив, что этот регион будет первейшим местом притяжения для последующих японских наступлений, начали активно обустраивать его оборону.
