И, шутки-шутками, но данный проект получил в Азии весомую поддержку — прежде всего среди помещичьих кругов. Они и так были напуганы конфискацией земель, что мы проводили в пользу бедноты, а некоторые даже и затронуты ею. А ведь прежде всего эта среда была мало того что довольно многочисленной, так эти люди были поголовно грамотными, к тому же имели навык осознания себя Хозяином, которому окружающие должны беспрекословно подчиняться, тогда как многие крестьяне или рабочие — которые сами недавно были крестьянами — имели навык подчиняться, и не всегда имели время и возможность наработать навык хотя бы противостоять. А уж прихлебатели этих высших слоев и не собирались вырабатывать такой навык — они неплохо кормились с навыка угождать и втираться. В России нам удалось выработать навык сопротивления приказам и мы смогли перемолоть всю эту белую накипь, в Германии — нет, в Китае — процесс шел слишком медленно, в Корее и Японии с этим было еще хуже. И без внешней — в данном случае нашей — поддержки он заглохнет, так как создать собственные словые структуры эти силы просто не успеют — их всех подкосят в самом начале, что и случалось не раз.
Например, в начале тридцатых, когда японское правительство стало совсем уж сильно закручивать гайки, да еще на фоне падения цен на рис, японские арендаторы занялись самозахватом помещичьих земель, за которые не были способны платить арендную плату. Крестьяне стали совместно обрабатывать землю, собирать урожай, а, главное — серпами и косами отбиваться от банд, которые сколачивали или нанимали помещики, чтобы согнать самозахватчиков, доведенных до отчаянных шагов. И ведь отбивались, но на стороне помещиков было устойчивое — в отличие от России-1917 — государство, поэтому японский черный передел всегда заканчивался арестами, а когда Всеяпонский крестьянский союз поднимал и остальных крестьян на защиту арестованных арендаторов, дело заканчивалось лишь еше более массовыми арестами — если в конце двадцатых аресты шли на сотни а приговоры судов — на десятки, то в начале тридцатых цифры выросли на порядок — самых активных слишком быстро изымали из окружения, так что они не успевали сплотить вокруг себя остальных и уж тем более организовать эффективное противодействие. А затем японские правители и вовсе сначала заменили руководства всех этих союзов, а потом и совсем их разогнали, точнее — превратили в организации служения трону с назначенными сверху начальниками — возможности для организованного сопротивления просто не стало, так как все попытки бузить наталкивались на отсутствие широких связей между людьми, которые замыкались на подвластную правителям верхушку и там и рвались — у людей на местах просто не стало возможности познакомиться с более-менее отдаленными соседями и уж тем более согласовать с ними какие-то действия.
А мы тогда — февраль-март 1944 — как раз развивали свое продвижение на юг — русско-тибетские отряды освободили Ассам и пошли дальше — в Бирму и Лаос. И делали это вполне успешно, что пугало многих властителей тех земель. В мое время они удержались у власти благодаря англо-американским и японским штыкам — американцы приказали капитулировавшим японцам продолжать поддерживать местные коллаборационистские режимы, эти же режимы позднее получили японское оружие, оставленное им по приказу новых распорядителей Юго-Восточной Азии, так что народно-освободительному движению потребовалось тридцать лет, чтобы наконец скинуть власть помещиков и капиталистов, а в Бирме, Малайзии, Индонезии и Таиланде это и не получилось — в Бирме социалистам хватило решимости устроить в начале шестидесятых переворот, но не хватило решимости националихировать крупную собственность — хотели и рыбку съесть, и на елку сесть, в результате у капиталистов и помещиков осталось достаточно средств и вытекавших из них власти, чтобы уже к середине семидесятых вернуть страну в свою пользу, фактически саботировав программу 'Бирманский путь к социализму' — почти как в Венесуэле двухтысячных. В Таиланде народно-освободительные силы удалось задавить сразу, в Малайзии английские и американские капиталисты при поддержке мусульманских правителей также задавили коммунистические отряды местных китайцев, а в Индонезии с местными коммунистами расправились уже в шестидесятых, устроив им многомиллионный геноцид. Сейчас же здесь не было англо-саксов, поэтому сохранить власть и награбленную собственность местных элит могли только японские дзайбацу — с их мощной армией и, самое главное — промышленностью.
И противники были серьезные — ведь именно помещичья среда выдвигала офицеров в армию, и многие из них были напуганы событиями последних тридцати лет — когда в России и Китае отнимали землю их предков, убивали а то и изгоняли родителей из их же домов. Да и прослойка кулаков и прочей деревенской верхушки, вдруг лишившаяся возможности пить кровь мира, также желала вернуть свои данные им властителями возможности продолжать жить за чужой счет, а процент тех, кто хотел изменить жизнь всего народа к лучшему — наоборот, был невелик. В плюс ко всему — эти люди знали друг друга, имели свою организацию на уровне городов и районов — ведь именно они были членами всяких управ и мэрий многие годы, знали и как управлять, и возможности территорий, и с кем по каким вопросам надо разговаривать. Поэтому-то японцы и имели довольно массовую, энергичную и компетентную поддержку и по всему региону, и в Китае, и в Маньчжурии, и в Корее — начиная с тридцатых именно помещичье-кулацкие отряды успешно боролись и с партизанским движением в Корее, и в Маньчжурии, да и в Китае прежде всего их усилиями были разгромлены или существенно сокращены в территории многие Красные районы. Сейчас с помощью этих сил японцы и восстановили разрушившийся было корейский фронт.
Напомню — в Корее только японцев проживало более миллиона человек, которые были в основном помещиками, служащими, владельцами заводов — теми, кому было что терять. То есть только японская прослойка могла выставить минимум двести тысяч бойцов, причем они владели навыками руководства или даже командования подразделениями и частями, они не раз сколачивали боевые отряды для подавления бунтов и борьбы с корейскими партизанами, которые делали набеги с территории Маньчжурии, а также эти люди владели и умели пользоваться оружием, да и вообще были людьми образованными, а потому они были способны быстрее разобраться в обстановке — просто в силу привычки разбираться со сложными явлениями — будь то производственными или просто описанными в литературе или исторических трудах — люди просто накопили много шаблонов ситуаций и как в них действовать, и, в отличие от крестьянина из глухой деревушки, их не напугает паровоз или танк, более того — в отличие от крестьянина, они знают как с ними бороться или хотя бы как их можно использовать, а потому могут предусмотреть их действия и как-то им противостоять а то и повернуть в свою сторону.
Кроме того, в Корее всего было 3,7% помещиков, 17,8% крестьян-собственников, 23,8% полуарендаторов, у которых была какая-то своя земля но ее не хватало, и 52,3% — чистые арендаторы — именно последние каждую весну, когда подъедали то, что им оставалось от урожая после уплаты аренды, составлявшей 50-70 процентов урожая, а к ним еще и налогов, впадали в крайнюю нищету, и еще 30% — в умеренную. Первые две группы в основном владели и всякими мукомольными заводиками, рисоочистительными, маслоделательными и так далее, они же держали в руках всю деревенскую торговлю, то есть скупали у остальных крестьян сельхозпродукты по самими же назначенным ценам, так как крестьянам было некуда деваться — самим везти товар еще куда-то и тяжело, и могут ограбить, да и купят там такие же деляги, и они же продавали крестьянам товары, тоже по своим ценам и другого не было. Причем в 1930 году арендаторов было существенно меньше — всего 1,3 миллиона дворов — за десятилетие много людей подалось в Японию, Маньчжурию или просто в города, так как количество земли постоянно сокращалось — уже в 1930 году японское генерал-губернаторство владело 40% всей земли Кореи, а последующее строительство дорог, заводов, шахт, передача земли помещикам — уменьшило количество доступной земли еще больше. Правда, в начале тридцатых еще оставалось много невыжженных лесов — вырубкой леса для получения новой земли занимались 3,7 миллиона хозяйств, но и к 1942 году 2,8 миллиона хозяйств имели совсем крошечные — порой в несколько соток — наделы.
Ситуация немного 'сглаживалась' изъятием корейского населения в трудовые лагеря на территории самой Кореи — в них было заключено 2,5 миллиона человек (это помимо миллиона отправленных в Японию, еще миллиона — в другие страны региона и полумиллиона призванных в японскую армию и на флот). По сути, более половины мужского населения находилось 'где-то', не на наших территориях, поэтому мы вскоре начали испытывать недостаток призывников — ведь кому-то надо по-прежнему и растить урожай, и выпускать оружие на заводах. А помещики — они все были тут, сидели на своих землях, и многие благополучно сбежали от нас, прихватив и свои семьи, и управляющих, и прочих прихлебателей, и вся эта кодла сильно напугала незатронутых нами помещиков раздачей земли крестьянам, поэтому и остальные помещики тоже дружно взялись за оружие, поставили в строй и своих подчиненных, привлекли и крестьян — прежде всего обещаниями земли, прощением недоимок. Так что, несмотря на долю помещиков чуть более 2% населения, по мобилизационным возможностям они ненамного отстали от нас.
Но империя — на то и империя, чтобы в сложный момент эксплуататорские классы дружно поднимались на защиту своих собратьев — независимо от того, кто где проживает и какой национальности. Благо что везде японские оккупанты делали ставку на те же местные верха, что были и до их прихода, и, соответственно, всячески их подкармливали. Например, в Маньчжурии налоги на помещиков составляли всего 10 процентов на круг, тогда как на крестьян — все 90 — чисто за счет того, что государственный земельный налог — то есть налог на владение землей — был сравнительно низким, а арендаторы платили и арендный налог государству, и арендную плату — уже за счет этого они отдавали половину своих доходов. Ну и косвенные налоги, зашитые в стоимость товаров для бедняков, доводили изъятие средств у простого населения до тех самых девяноста процентов. То есть из заработанного крестьянин получал лишь десять процентов, и приравняй его к помещику — он жил бы раз в пять лучше точно, а скорее и во все десять раз, так как у него появились бы свободные средства на покупку не только самого необходимого, но и, например, скота, удобрений, а затем и разные сеялки-веялки. Впрочем, до завоевания японцами Маньчжурии ситуация была точно такой же, то есть практически ничего не изменилось ни для помещиков, ни для крестьян. Поэтому японцы и имели в лице помещиков и кулаков первейших помощников и опору своего режима.
В Китае ситуация была примерно такой же — что на оккупированных землях, что на гоминьдановских, и лишь на землях коммунистов, когда Мао провозгласил принцип 'трех третей' — треть мест в органах — коммунистам, треть — гоминьдановцам и треть — независимым, да приостановил экспроприацию помещичьих земель, лишь ввел ограничение арендной платы — не более 25 процентов урожая, да запретил арестовывать помещиков, кулаков и членов их семей — только тогда помещики и кулаки как-то включились в антияпонскую борьбу (все — РИ). Но из-за этого Мао приобрел статус редиски — красный снаружи и белый внутри, из-за этого его снова и пытались заменить в 1943 на 'московских' китайцев, из-за этого и наши с ним дела рассматривались как нежелательные. Нам лишь оставалось повторять вслед за Мао — 'Не перегнешь — не выправишь'. Учитывая, что Мао считал что войну с Японией ему навязал Коминтерн чтобы отвлечь японцев от восточных границ Советского Союза, он не особо стремился воевать именно с японцами, к тому же был обижен на Москву за то, что в предыдущие годы она все оружие поставляла центральному правительству — то есть Гоминьдану и Чану Кайши — с предположением что те сами его распределят — соответственно, коммунистам ничего не доставалось. Да и навязываемые Коминтерном Народные фронты с Гоминьданом раз за разом приводили только к тому, что коммунистов вдруг начинали внезапно и массово убивать — что в 1927, что в 1937, что в 1940 — 'тенденция однако'. Поэтому Москве и 'московским' не особо верили, но с нашей поддержкой Мао сотоварищи оказывался не совсем уж один-на-один с Гоминьданом, то есть получалось что мы как бы играли против Москвы. Чуть позднее, когда весной 1944 Мао довели-таки 'московские' и он образовал свою Демократическую партию, ситуация только еще больше накалилась, поэтому чтобы не дразнить гусей лишний раз, нам даже пришлось переводить поддержку Шаньдуна на неформальный статус — типа это не мы поставляем тамошним войскам оружие, боеприпасы и продовольствие. Москва сдала немного назад лишь после того, как отряды, подконтрольные Компартии Китая, в три горла возопили что им скоро будет нечем воевать, а люди массово уходят в отряды маоистской демпартии. И я уж не знаю чем был маоизм в моей истории, но здесь на наш взгляд только он мог как-то снизить ту поддержку, что оказывали японцам помещики региона — ведь Мао, в отличие от левацких идей о диктатуре пролетариата, продвигал — причем еще с двадцатых годов — и идею делать ставку на крестьянство, которого тупо больше, ну и в начале сороковых подверстал сюда и помещиков, что должно было снизить их сопротивление — раз с ними не собираются поступать совсем уж плохо, то они и сами горазды повоевать против японцев — все-таки вражда с самураями была давней и национальную гордость просто так никуда не денешь.
Но помимо помещичьих сил в Корее хватало и других коллаборационистов, так как еще до 1910 года японцы создавали тут общества корейско-японской дружбы, под прикрытием которых проводили в Корее свои интересы, и после оккупации эта деятельность только расширилась. Причем пропаганда давала такие плоды, что в японской армии были даже корейские камикадзе — на текущий момент было известно уже о тридцати корейских летчиках, добровольно отдавших свою жизнь за японского императора (в РИ их было 14). И, так как коллаборационизм уже пустил крепкие корни, получил давнюю историю, то и противоречия в корейском обществе были нешуточные — ведь коллаборационисты были эффективным инструментом в руках японских оккупантов — кто как не сами местные знали своих соседей, их взгляды, убеждения, способности, и кто как не предатели могли наиболее эффективно выжимать из народа все соки. Поэтому неудивительно, что с начала нашего восстания, например, полицейских зачастую убивали вместе с их семьями (в РИ это происходило уже после войны во время народных восстаний в зоне американской оккупации, где почти все полицейские и чиновники остались на своих местах) — с одной стороны — жестоко, а с другой — эти семьи жили за счет того, что их главы шантажом и угрозами посадить в тюрьму или отправить на рудники выжимали все соки из своих соседей, обрекая уже их семьи на голодную смерть. Поэтому простые корейцы и спешили отомстить, но поэтому же коллаборационисты стали воспринимать смену власти как вопрос выживания — не только их, но и их семей — из-за этого их ряды стали сплоченными как никогда — ведь теперь только японцы могли спасти их и их роды от уничтожения.
