Чаганов: Москва-37

-Неа... наш учитель по труду... Ван Ваныч!— Дети окончательно окружили его. -...но мы помогали... покрывали лаком.

'Щас, Ван Ваныч'...

-А как узнали, что день рождения у него?— Продолжает Фриновский свой ненавязчивый допрос подрастающего поколения.— И что живёт он здесь?

-Мы всё знаем про товарища Ежова...— Каждый стремится перекричать другого.— у нас в школе его уголок есть, красивый. И что живёт он здесь знаем, половина села тут работает.

'Ха-ха, возьми нас за рупь— за двадцать'....

Шеф вопросительно смотрит на подошедшего к автомобилю сержанта госбезопасности.

-Так ведь не положено, товарищ Фриновский.— Разводит он руки.

-Ладно, скажешь я разрешил,— комкор возвращает подарок пионерам.— устроим Николаю Ивановичу сюрприз. Петь-то вы умеете?

-Уме-е-ем!

-Ну тогда садитесь в машину, подвезу.— Галантно протягивает руку Оле.— Чаганов, (порученцу) Василий пешком доберётесь.

-У-у-у... Чаганов! Смотри...— Ребята поворачиваются в мою сторону, но самые ушлые не теряют времени и уже ёрзают на новых кожаных сидениях в салоне.

'Как по маслу... тьфу-тьфу-тьфу. А могло всё сорваться, если бы Геня тоже захотела бы присутствовать на торжестве (выяснить планы Ежовой было главной задачей Оли на сегодняшнее утро). Похоже, супруги практикуют свободные отношения'.

ЗИС-101 плавно минует распахнутые ворота, сзади раздаётся гудок 'эмки'.

-Товарищ Чаганов, садитесь в машину.

* * *

-Тра-та-та-та та-та-та, тра-та-та-та та-та-та... тааа-тааа— тааа.— Под оглушающие звуки пионерского горна, играющего 'На линейку' в длинном узком коридоре второго этажа ежовской дачи, попадаем в просторную гостиную, заполненную людьми в форме сотрудников НКВД, среди которых иногда встречались штатские.

Справа длинный стол, сервированный человек на тридцать, прямо— огромная французская дверь на балкон, слева стена, увешанная картинами (насколько я могу судить) авангардистов. В центре зала— Ежов в форме генерального комиссара госбезопасности с орденом Ленина на груди, безупречно подстриженный и выбритый, окружённый соратниками и с интересом разглядывающий нашу процессию.

-Дорогой Николай Иванович!— Проникновенный бархатный голос пионервожатой и её, замершая в пионерском приветствии фигура, мгновенно захватывает внимание публики.— Разрешите мне от лица всей пионерии страны Советов поздравить Вас, пламенного борца с троцкистскими бандами шпионов и убийц, с днём рождения. Мы Вас просим беречь себя, (трагическим шёпотом) ведь змея-Ягода пытался ужалить Вас... Спасибо за то, что Вы разорили эти змеиные гнёзда. Мы стремимся быть такими же смелыми, зоркими, непремиримыми к врагам трудящихся как Вы, дорогой товарищ Ежов.

Последние слова Оли потонули в грохоте оваций всех собравшихся. Вперёд выдвигаются давешние пионеры с эмблемой НКВД в руках.

-Разрешите преподнести Вам, дорогой Николай Иванович,— продолжает она тоном тамады на свадьбе.— наш скромный пионерский подарок.

Ежов передает 'щит и меч', выдвинувшемуся из-за его спины, начальнику техотдела, а сам тянет руки к Оле— благодарить. 'Технарь' крутит в руках герб, осматривая его со всех сторон.

'В губы целуется, гад'... Оля стоически выносит испытание, даже вполне естественно краснеет от смущения.

-Куда повесить, товарищ Ежов?— 'Последняя проверка прошла успешно'.

-Сюда!— Палец наркома указывает на картину.— Сыми эту ху... (Ежов осекается)... художество.

Кто-то снимает со стены ('Филонов. Нарвские ворота') и ставит на пол сине-чёрно-белую картину, а на освободившийся гвоздь сам Ежов, встав на цыпочки, водружает герб своей организации.

А сейчас,— Оля грамотно переключает внимание аудитории.— ребята исполнят песню чекистов. Слова народные, музыка— тоже народная.

'Как же народные— музыка из ненаписанных ещё 'трёх танкистов', слова— стихотворение из 'Правды''.

Вокруг пионеров сразу же образуется небольшое пространство, Оля даёт отмашку и наши юные 'рабочий и колхозница' вступают неожиданно чистыми и сильными голосами:

'Чтоб давали домны больше стали,

Чтоб хранился дольше виноград,

Чтоб спокойно наши дети спали,

Эти люди никогда не спят.

Ребята на секунду затихают, а Оля, неуловимым движением сместившись от Ежова, декламирует загробным голосом в абсолютной тишине:

'Разведка наша— весь народ,

Враг не пройдёт границы.

А коль пройдёт, то попадёт'...

(гремит детский хор)

'... В Ежовы руковицы'!

'Ба, да тут целая музыкально-драматическая композиция. Оля— молодец! Хотя что делать, припев на музыку не ложится от слова совсем'.

Снова в гостиной звучат красивые детские голоса:

'Эти люди скромны, не речисты,

Мы не все их знаем имена,

Но не даром лучшие чекисты

Боевые носят ордена'.

Слова последнего куплета окончательно растапливают холодные сердца соратников 'железного наркома', их глаза тают, носы смущённо шмыгают.

-Неси конфет...— Звучит команда расстроганного Ежова.

-Огонь— девка,— толкает меня в бок Косарев, секретарь Цекамола, проводя рукой по непокорным жёстким волосам.— заберу её к себе в ЦК инструктором.

'Блин, с её-то анкетой... как только это обнаружится— мы пропали. Как же это мы так'?

-Саш, ты не спеши...— делаю многозначительное лицо.— она— наша номенкулатура, у Николая Ивановича на неё свои планы.

-Понял,— подмигивает он.— снимается предложение.

'Фу-ух, давай, Оля, сматывай удочки поскорее отсюда, пока у кого-нибудь другого не возникла та же идея— взять к себе. Вон ещё один штатский, товарищ Маленков, не сводит с неё глаз. Перестарались мы с ней, похоже'.

Как будто услышав меня, Оля поворотом головы даёт команду горнисту и барабанщику.

Под барабанную дробь ребята, торопливо рассовав по карманам принесённые конфеты, бросаются занять своё место в строю и счастливые, под аплодисменты собравшихся, покидают зал.

Банкет возвращается в привычное русло: выпили за именинника, после небольшого перерыва— за товарища Сталина и началось неспешное вручение настоящих 'пацанских' подарков: ножи, сабли, пистолеты, ружья. Это сопровождалось произнесением тостов и выпиванием (тостующий пил до дна), а в общем, всё как на тамильской свадьбе: вначале торжества встаёшь в очередь для поздравлений, а к концу— она подходит. Обстановка становится всё более непринуждённой и, улучив момент, выхожу на балкон.

Место для микрофона оказалось идеальным: в прямой видимости из дома Молотова (дважды меня по ночам привозили туда на автомобиле председателя СНК, так что была возможность рассмотреть гостиную Ежова в подробностях). Всё сложилось хорошо, но шанс неисправности оставался: вдруг— что-то с мембраной или какая-нибудь железяка притаилась рядом в стене.

'Не-ет, можно выдохнуть... в крайнем слева окне на втором этаже задёрнута штора'.

А это значит, что косноязычные словословия Генриха Люшкова, комиссара 3-го ранга с таким же как у Ежова новым сверкающим орденом Ленина на груди, слушают (а может записывают на плёнку) сейчас люди Кирова, обосновавшиеся в одной из комнат дачи Молотова. Была у меня идея, после того как выяснилось, что микрофон одновременно выдаёт и амплитудную и частотную модуляцию несущей, запустить этот ЧМ сигнал по радиоканалу прямо в Кремль, но из-за недостатка времени на реализацию пришлось пока от этого отказаться.

'Или хотя бы попробовать передавать сигнал в Горки: самый маломощный передатчик, на УКВ, ЧМ, никто ни в жисть не перехватит. Ладно, сами разберутся: считаю свою миссию здесь выполненной'.

Возвращаюсь в комнату, на улице быстро темнеет и становится зябко. Ежов лихо опрокидывает стопку водки под одобрительный гул соратников.

-Александр Васильевич,— демонстративно хлопаю Косарева, стоящего у выхода, по плечу и громко добавляю.— до города не подбросишь?

-А куда это вы собрались?— Глумливый голос Ежова звучит совершенно трезво.— Команды расходиться не было.

-Пришёл— без подарка, ушёл— без спроса...— поддакнул Заковский голосом Раймонда Паулса.

'Да и наружностью 'маэстро' очень машет на главу ленинградского НКВД: квадратная голова с прозрачными глазами— на квадратном туловище'.

-И в мыслях не было уходить...— легко поворачиваюсь на каблуках.— а насчёт подарка— ваша правда, не успел подготовить.

-А ты спой тогда,— поднимает лицо от тарелки Фриновский.— как пионэ-эры.

-Или спляши!— Начинают изощряться мои сослуживцы.

'Как их всех Оля просчитала, даже страшно становится'.

Так прямо и сказала: 'Будут попытки поиздеваться над тобой, типа: почему без подарка и тэдэ'.

-А фокус подойдёт?— С улыбкой обвожу взглядом собравшихся.

-Давай!— Ежов, а за ним и другие, переносит свой стул от стола и запрыгивает на него.

Гостиная быстро превращается в зрительный зал. Накладываю руки себе на голову и на минуту замираю: усилить возможности своих органов чувств сейчас будет совсем не лишне. Самые нетерпеливые зрители начинают проявлять признаки нетерпения: подсмеиваться ('факир был пьян...'), сморкаться и покашливать. Достаю из нагрудного кармана пиджака Косарева авторучку.

-Сейчас я выйду из комнаты, а вы спрячете её— 'Паркер', зажатый в ладони взлетает над моей головой.— моя задача найти её. Согласны?

-Согласны!— Раздаётся многоголосый хор голосов.— Только пусть и Косарев выходит, а то знаем мы вас.

-Не возражаю!— зажимаю уши и выбегаю из зала.

'Сейчас голова расколется, как киловаттные колонки врубились на кухне'.

-Шапира, проследи за ними!— Несётся нам вслед.

Напрягаю слух.

'Нет, с первого этажа услышать что происходит в гостиной невозможно'.

-Готово!— Кричит кто-то сверху.

Наша троица возвращается обратно в притихшую комнату.

'Ясно, договорились молчать'.

Убираю руки от ушей и медленно двигаюсь вдоль первого ряда партера, ненадолго останавливаясь перед каждым подозреваемым. Начинаю от стены с картинами: голова повёрнута направо, подбородок упирается в ключицу, взгляд пронзительный.

'С обонянием я, конечно, погорячился... Вынюхать чернила в облаках сивушных масел— решительно невозможно. Другое дело— слух. Кто-то из оставшихся у меня за спиной, тихо выдыхает и чем-то едва слышно шуршит. Кто там? Курский, Заковский, Фриновский и Ежов'.

Поворачиваюсь и иду в обратную сторону и равняюсь с Заковским: с его виска срывается капелька пота и бежит по толстой щеке к тому месту где у других бывает шея. Он лезет в карман, достаёт носовой платок, не решается вытереть щёку и нарочито улыбается. Расфокусирую свой взгляд и вижу как Новак, сидящий в третьем ряду, подтверждающе закрывает глаза.

'Попался, голубчик'.

Снова хватаюсь за голову, не осталось никаких моих факирских сил терпеть этот многократно усиленный в мозгу 'аромат'. Вынужденно беру технический тайм-аут. Ежов и соратники с едва сдерживаемым злорадством смотрят на меня: 'Ну, давай, давай'...

'Стоп! А чему они радуются?... Уж точно не за меня. Как то всё очень уж гладко получается... и потом это подозрительное шуршание за спиной... Предположим, что первоначально ручка находилась у Заковского. Мог он её передать кому-нибудь из соседей?... Определённо мог. Егор Кузмич со своего третьего ряда момент передачи скорее всего не заметил бы, да и шум был очень коротким.

Тогда ручка сейчас находится у соседей Заковского либо у Фриновского, либо у Курского или осталась у него самого... Фифти-фифти и ещё фифти'.

-Сейчас на счёт 'три' ручка окажется в кармане Косырева!— Отступаю к двери, картинно задираю голову к потолку.— Раз!... Два!... Два с половиной! (Правая рука Фриновского слегка дёрнулась, ощупывая карман) Три!

-Нет ничего.— Разводит руками комсомольский комсомольский лидер под дружный смех публики.

-К сожалению фокус не удался,...— Сокрушённо опускаю голову.— ручка осталась в правом кармане Михаила Петровича Фриновского.

Под присмотром десятков глаз он виновато достаёт 'Паркер'.

-Заковский!— Чуть не взвыл с досады Ежов.— Ты нас продал! Платок носовой он вынул, это знак был!

-Товарищ Ежов!— Затрясся всем телом глава ленинградского НКВД.— Не было такого.

-А-а-а! Врёшь!— Вдруг закричал нарком, безумным взглядом обводя комнату.— Так вы сговорились с Чагановым. Заранее!

-Николай Иванович! Вот те крест!— Испугавшись своего жеста, 'Паулс' оглядывается по сторонам.

'Хм, по католически крестится: ладошкой слева направо, а вообще— неожиданный поворот'.

-И этот человек возглавляет...— Щурится Ежов.

-А вдруг товарищ Чаганов действительно может мысли читать?— Из угла доносится голос невысокого грузного лысоватого мужчины лет сорока с петлицами комиссара госбезопасности 2-го ранга, весь вечер молча просидевшего за столом, изредка сморщившись пригубливая свою рюмку.— Как Гарри Гудини или Вольф Мессинг.

Абрам Слуцкий, это был он, лишь недавно вернулся на свою должность начальника Иностранного Отдела после ссылки Шпигельгласа на Дальний Восток и выглядел здесь, среди сотрудников сильно обновившегося центрального аппарата, 'белой вороной'.

'Что мысли, я будущее могу предсказывать'...

Часть собравшихся восприняла слова начальника ИНО на полном серьёзе: поёжилась как от холода и опустила глаза, другая— обратила свои взоры на начальство— какие будут указания.

'Показал, называется, фокус... того и гляди, и те и другие кинутся толпой да удавят в углу. Что делать? Не сдавать же Кузмича'.

Внизу хлопнула входная дверь и сквозняк, пронизавший здание, прихлопнул полуоткрытую стеклянную дверцу посудного шкафа-горки.

'Хорошая идея'.

-Настоящие фокусники никогда своих секретов не выдают, но чтобы не поехать отсюда в камеру на допрос (никто даже не улыбнулся), докладываю: фокус называется 'на воре шапка горит'. Смотрел кто дёрнется на счёт три...

'Выдохнули, задвигались'.

-Ну и что увидел?— Спросил кто-то.

-Неа, заметил в стеклянную дверь шкафа как Михаил Петрович ручку перепрятывет.

Зал грохнул от смеха.

'Поверили'.

Москва, Центральный Аэродром,

1 мая 1937 года, 09:45.

Опускаю взгляд на часы.

'Точно по графику'.

Сижу у бокового окна в полукруглом салоне на носу самого большого в мире воздушного корабля 'Максим Горький'. За небольшим столиком у переднего окна над исчерченной цветными карандашами картой склонились две белозубые девушки в авиационных шлемах— штурмана, с трудом сохраняющие деловой вид и то и дело стреляющие смешливыми глазами в мою сторону.

'А почему двое штурманов на борту? Командир агитационной эскадрилии Михаил Кольцов еще не определился с выбором? Да, но и откидных штурманских столиков тоже два. Запишем в загадки'...

По другую руку от прохода на такому же как у всех никелированному креслу подходит граф Алексей Николаевич Толстой, при встрече на лётном поле вспомнил нашу случайную встречу два года назад и тепло поздоровался со мной, удостостоив стоящего рядом Кольцова лишь холодным кивком. Представил свою спутницу Надежду Алексеевну Пешкову, бывшую невестку Максима Горького, элегантную даму лет тридцати пяти, с большими живыми близко посаженными карими глазами, пухлыми щеками и крупным носом, дающими все вместе на удивление миловидное лицо. Вскоре выяснилась и причина столь прохладной встречи двух выдающихся деятелей культуры: Кольцов отказал классику в месте в носовом салоне, точнее навигационной рубке, за которое развернулась нешуточная борьба. Но лучший журналист страны недооценил изворотливости графа, тот через 'Тимошу' (такое прозвище дал Пешковой Горький), родственницу героя Советского Союза Михаила Громова, который сегодня пилотирует МГ на Первомайском Параде, добился своего и сейчас вместе со своей дамой устраивается у противоположного бокового окна.