Чаганов: Москва-37

Чаганов: Москва-37.

Глава 1.

Москва, пл. Дзержинского,

Управление НКВД.

13 апреля 1937 года, 13:00.

-Алексей Сергеевич,— в трубке внутреннего телефона зазвенел Катин голосок.— товарищ Кольцов на линии.

'Интересно, что ему надо? Вообще не думал, что он мне позвонит'. Я не смог скрыть от него своих подозрений, что он выполнял задание Шпигельгласа в той истории на телефонной станции в Барселоне. Потом две недели в одном купе с ним были для меня настоящей пыткой, а Кольцов в дороге смеялся, шутил, словом, вёл себя как ни в чём не бывало. Шпигельгласа, кстати, как выяснилось по прибытии в Союз, перевели из Центрального аппарата на Дальний Восток.

'Послать журналюгу куда подальше'?

-Соединяй.— Сегодня объявляю амнистию всем своим врагам: душа поёт после ритуального сожжения в кухонной печке олиной дактокарты.

'В ней, кстати, было описание татуировки в виде змейки на правой ягодице. Попрошу продемонстрировать в виде компенсации за пережитое'.

-Алексей, дружище,— бархатный грассирующий голос лучшего репортёра страны, по которому сохли многочисленные советские радиослушательницы, по прежнему вызывал у меня чувство неприятия.— звоню тебе по поручению общества друзей Максима.

-Какого Максима?

-Максима Горького...

'Что за шутки, он умер год назад'.

-... самолёта 'Максим Горький'...

'Друг самолёта, блин. Командир Особой Сводной Агитэскадрильи, вот что это за хрень? Ни к ВВС, ни к ГВФ отношения не имеет (на самом деле относился к Гражданскому Воздушному Флоту). На охоту летать с мастерами пера или чего там ещё у них? Хотя кто его знает, быть может у меня превратное представление об агитации и пропаганде'.

После той аварии в 35-ом МГ отремонтировали и уже в мае 36-го он участвовал в воздушном параде, вот только никакого сбора денег на десять новых АНТ-20, как это было в моей истории, тоже не случилось. Так и остался МГ в единственном экземпляре, один раз засветился на Красной площади, пару раз слетал в Харьков, Ленинград и всё— умерла идея Михаила Кольцова вместе с великим писателем.

-... хотим напомнить людям об этом замечательном самолёте и провести первого мая после пролёта над Красной площадью авиаэкскурсию вокруг Москвы, а то стали избегать, побаиваться его после той аварии. Пилотировать будет Михаил Громов...

'Это Туполева затея (Громов— его шеф-пилот)? Хочет финансирование получить для постройки пассажирских лайнеров по образцу и подобию МГ, только без гондолы над фюзеляжем? Сомнительно, МГ для него пройденный этап, скорее— наших борзописцев'.

-Будут Чкалов, Леваневский, ребята из экспедиции 'Северной Полюс'... -вкрадчивым голосом продолжает искушать меня Кольцов.— Петров с Ильфом, ты с ними знаком, правда Илье стало вчера совсем плохо, думали умрёт.

-А что с ним?

-Туберкулёз. Простудился в Америке, получил воспаление лёгких, с тех пор никак не может оправиться.

-Хорошо,— у меня появляются сразу несколько идей.— буду, записывай меня. Слушай, а где он? В больнице? Надо бы его поддержать.

-Не знаю, — смущается Кольцов.— сейчас позвоню Маше, его жене.

'Как бы уже не поздно было,... но попробовать стоит'.

-Договорились,— невежливо обрываю разговор.— жду твоего звонка. Возвращаюсь к конспектированию классической книги Попова по теории автоматического управления. Просто недавно ко мне в СКБ пришла группа практикантов из столичных вузов и лицо одного из них, студента третьего курса механико-машиностроительного института Евгения Попова показалось мне знакомым (висел такой портрет на кафедре автоматики).

'Так и есть, Евгений Павлович... и год рождения соответствует. Хм, третий курс. А ждать пока заматереет времени нет, пора систему управления ПУАЗО изобретать, механические вычислители слишком громоздки и дороги в изготовлении. Решено, Попов будет ведущим инженером, а научным руководителем к нему Ощепкова. ТАУ— сплошная математика, как раз для него, а подспорьем в работе будут мои записи'.

Будущий соавтор Попова Виктор Бесекерский— пока тоже студент, но ленинградского политеха.

'Надо поторопиться, а то перехватят талантливого паренька. Пора ему знакомиться с будущим его 'коньком'— разработкой гироскопических устройств для систем управления движением. Для начала пусть разберётся с системой управления ФАУ-1, был где-то у меня чертёжик'.

-Алексей Сергеевич, без пятнадцати два.— В дверях поправляет причёску Катя, пытаясь понять какое впечатление производит на меня её фигура.

-Да, спасибо, надо бежать!— Поднимаю вверх большой палец.

* * *

Поднимаю голову и, прищурясь, вглядываюсь в шпиль Никольской башни Кремля, тёплая безветренная погода, солнце слепит глаза.

'А звёзды с самоцветами и впрямь потускнели, пора менять на рубиновые, а всего два года прошло как их установили, уже при мне'...

У забора, закрывающего стройку, что на пересечении Никольской и Исторического проезда, на своём посту стоит Гвоздь, ежеминутно поднося к глазам мой подарок— часы 'Кировские' с гравировкой: 'Моему другу Гвоздю от А.С.Чаганова', продукцию Первого Московского часового завода. Папироска друга то и дело перескакивает из одного уголка рта в другой, ноздри выпускают сизый табачный дым, а глаза живут своей жизнью, сканируя окрестности и машинально выслеживая в бурлящей толпе потенциальную 'дичь'.

Теперь он наш с Олей связник. Каждый день ровно в два часа встречает меня на этом углу, точнее, провожает взглядом: пока нужды в его услугах не было, если не считать первого их с Олей знакомства. Из кузова полуторки, перекрывшей проезд по улице, разбитной парень покрикивает на замешкавшегося продавца газет, передавая ему тюк, остро пахнущей типографской краской, 'Вечерней Москвы'.

-Шевелись, Петрович, у меня окромя тебя ещё десять точек.

'Удачно вышло'.

Оборачиваюсь на, оттеснённых от меня толпой, 'бодигардов' и встаю в быстро растущую, как снежный ком, очередь. Приметивший меня Гвоздь неторопливо подходит и, цыкнув на возмутившуюся было тётку, встаёт за мной, бесцеремонно отодвинув её плечом. Протягиваю гривенник и сам беру из стопки свежеотпечатанные листки.

Отхожу в сторону и открываю последнюю страницу 'Вечёрки', боковым зрением вижу удаляющуюся фигуру Гвоздя: 'Как он это делает? Специально прислушивался к малейшим сотрясениям в районе левого кармана шинели, ничего не почувствовал, а шифровка, адресованная Оле, исчезла'.

Москва, Кремль, Сентатский дворец,

Кабинет Молотова.

13 апреля 1937 года, 23:00.

-На этом объявляю заседание закрытым,— с облегчением объявляет Молотов, как преседатель СНК председательствующий на заседаниях Политбюро, (обычай, поведшийся со времён Ильича), встаёт со стула во главе широкого длинного стола, поворачивает голову в сторону Сталина, сидевшего справа от него, и, спохватившись, добавляет.— комиссию по оперативным вопросам прошу задержаться.

Сталинская пятёрка (Молотов, Киров, Каганович, Ворошилов и кандидат в члены Политбюро Жданов) остаётся на месте, а остальные участники собрания тянутся к двери кабинета. Наконец к ним присоединяется и нарком внутренних дел Николай Ежов, задержанный на минутку Сталиным, генеральный комиссар госбезопасности периодически приглашается на Политбюро (сам же он не является даже кандидатом в этот высший орган власти) чтобы доложить о политической обстановке в стране.

-Николай Иуанович, не проуодите меня до уыхода?— В пустом длинном коридоре дворца, прислонившись плечом к дубовой панели, его поджидает первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины Станислав Косиор, гладковыбритая голова его лоснится от пота и поблескивает в свете ярких осветительных ламп.

-Что ж не проводить,— щерится Ежов и гордо расправляет плечики.— сам иду туда.

-Не зоуут нас к столу, значит...— два чёрных глубокопосаженных глаза внимательно смотрят сверху вниз на шагающего рядом наркома.

-Я за чужой стол не набиваюсь,— Ежов поворачивает голову к собеседнику.— говори ясней, не ходи вокруг да около.

Косиор на минуту задумывается, теребя в руках забытый носовой платок. Они спускаются на первый этаж в гардеробную, получают верхнюю одежду и через главный вход выходят на воздух.

-Хорошо, дауай у открытую,— Изо рта Косиора вырывается парок, по ночам ещё морозно.— ты не думай, речь не загоуорах, учёные знаем где эти загоуорщики сейчас. Мы лишь просим органы не умешиваться у политические уопросы и переуборы Политбюро.

-А силёнок у тебя хватит? Перевыборы-то организовать?— Беззаботно смеётся Ежов.

-Хуатит, люди поняли к чему уедут уыборы по этому избирательному закону. Тут уопрос жизни и смерти. Большинстуо на пленуме ЦК мы обеспечим.

-А ну как не захочет Хозяин собирать пленум до выборов?— Улыбка Ежова стала откровенно издевательской.

-По устау пленум ЦК должен проходить не реже раза у четыре месяца... конец июля— крайний срок.

-Должен-то он должен, но не обязан...

-Соберём чрезуычайный съезд, одну треть голосоу делегатоу прошлого съезда за его созыу легко соберём, да и полоуину их для куорума тоже.

-А если ЦК, мы же знаем что между пленумами всё решают секретари, откажется созывать съезд?

-Имеем прао по устау создать организационный комитет и созуать съезд сами...

-Понятно,— серьезнеет Ежов.— только не думаю я, что выгорит это дело у вас: радио и газеты вмиг из вас врагов народа сделают. Чтобы их подмять нужно большинство в Политбюро, сейчас как я понимаю у вас ничья— пять на пять.

-По разным уопросам по разному, но по осноуным так. Надо уыбить кого-то из сталинской пятёрки... а на суободное место пленум выберет товарища Ежоуа.

-Подумать мне надо,— засобирался нарком.— до свидания.

-До суидания, Николай Иуанович.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

14 апреля 1937 года, 02:15.

'Полежу на диванчике, отдохну, соберусь с мыслями. Нет никого вокруг'.

Даже двужильные Лосев и Авдеев уже час назад отправились домой. Благо их комнаты находятся через дорогу, в двух шагах от проходной, в большой служебной коммунальной квартире. Подходя сегодня к работе со стороны водоотводного канала, заметил необычное оживление на набережной со стороны нашей запасной проходной: столпотворение полуторок и легковых машин.

Грузовички подвозят обрезные доски, краску в бочках, крепёж и строганные столбы. Навстречу этому потоку плывёт другой, скорбный, из выезжающих из окрестных домов многочисленных организаций и контор, сорванных с насиженных мест неожиданным распоряжением Мосгорисполкома. Трагические лица, антикварная мебель, поломанные судьбы, бархатные шторы: всё это на улице в ожидании транспорта... они этого не забудут, они этого не простят кровавой гэбне...

'Ну не за МКАД же вас выселяют, а за кольцевую линию московского метрополитена'...

Группы рабочих кучкуются вокруг своих бригадиров, обстоятельный пожилой мужчина, по виду прораб, ведёт серьёзный разговор с Петром Кузьмичом, бывшим директором радиозавода имени Серго Орджоникидзе. Новый сборочный радиозавод (с подачи Кирова присоседился к автозаводу имени Сталина) уже частично вступил в строй, а вот старому директору с двумя классами церковно-приходской школы пришлось этот строй покинуть: молодые грамотные специалисты сплошь и рядом заменяют старые кадры. На моё предложение стать заместителем по строительству Пётр Кузьмич ответил тогда согласием и прослезился. Пожимаю руки руководителям стройки, из вежливости минуту слушаю их разговор, прощаюсь и спешу к себе: дел невпроворот.

'Удивительно, деньги и материалы на строительство забора находятся легко и всегда. Что то будет с финансированием КБ и опытных заводов? В любом случае— не раньше 38-го'.

Кстати, небольшие деньги выделены и на ремонт тех самых трёх двухэтажек, которыми приросла территория моего КБ (а всего около трёх гектаров): в них разместится Центр дешифровки. Именно это последнее решение, когда я о нём узнал, сразу погнало меня в отхожее место. Не то что бы 'всё пропало, шеф', но ситуация складывается угрожающая: через месяц починят помещения и начальство начнёт требовать результаты дешифровки.

'А что, Центр дешифровки введён в строй, где результат'?

У меня же проблемы с ферритовыми кольцами, не говоря уже о германиевых (лучше бы кремниевых) диодах. ЭВМ на феррит-диодных модулях откладывается минимум на два года, а это значит на столько же дешифровки радиограмм.

'Военные могут не понять. Начальство любит поддерживать успешных исполнителей'...

Снимаю сапоги, разворачиваю озонирующие воздух портянки и с удовольствием закидываю ноги наподлокотник дивана: разгоняю венозную кровь, в голове зазвучали голоса, хорошо, что на родном языке.

-А что если задействовать РВМ?

-С её то быстродействием в пять операций в секунду? Не смешно.

-А если поступить как разработчики с процессорами последних моделей: не можешь увеличить скорость работы— увеличивай число ядер.

-Это если удастся распараллелить процесс поиска ключа...

'Стоп! Вполне такое возможно'.

Для понимания того как Тьюринг создал свою криптологическую 'бомбу' (дешифровальную машину, которая щёлкала своими электромеханическими внутренностями как мина с часовым механизмом) обратимся к истории вопроса. Впервые на то, что 'Энигма' создаёт закольцованные цепочки, если сопоставить открытый и, соответствующий ему, шифротекст, обратил внимание польский криптолог Раевский.

Предположим например, что открытый текст содержит слово 'погода'. 'Энигма' зашифровала это слово в такую последовательность букв: 'одютпс'. Казалось бы ничего примечательного, но Раевский, а за ним Тьюринг, который вывел его идею на более высокий уровень, отметили наличие цикла: буква 'п' из слова 'погода', превратилась в шифровке в букву 'о' (первая буква в абракадабре 'одютпс'). Дальше ищем 'о' в открытом тексте, их две— во второй и четвёртой позиции, берём первую— получаем букву 'д' в адракадабре. Теперь ищем 'д' в открытом тексте, это -предпоследняя буква в слове 'погода', что даёт нам 'п' в шифровке.

'А вот и петля— 'п' превратилась в 'п''! (П-о-о-д-д-п... кстати, 'о' в четвёртой позиции слова 'погода' цикла не даёт).

-Ну и что это нам даёт?

-Даёт...— воображаемый Тьюринг принимается задумчиво обкусывать траурную кайму ногтя большого пальца ('хотя нет, ему ещё до этого открытия три года').— если представить эти три перехода, как три 'Энигмы' с одинаковыми установками (лишь вторая машинка, со сдвинутым относительно первой, на одну позицию, а третья— на пять позиций), в которых в один и тот же момент должно произойти превращение: на первой 'Энигме'— 'п' в 'о', на второй— 'о' в 'д', на третьей— 'д' в 'п'.

-Да, это уже кое-что... а какой длины может быть такая петля?

-Обычно три-четыре перехода, длиннее десяти почти не встречается.

-Это означает, что неплохо бы иметь десять ядер. Многовато, конечно, но реально. Однако это никак не решает проблемы с быстродействием: все эти ядра будут работать одинаково медленно, на сложение одна секунда, на умножения— пять.

-Никаких сложений и умножений, все ядра будут выполнять только одну команду: получают символ на входе, выдают на выход тоже символ, но зашифрованный по правилам 'Энигмы'. Устройство управления получает от работающих ядер результат и сравнивает с искомым. При совпадении печатающее устройство выдаёт текущее положение роторов.

-И всё-таки, что там со скоростью?

-Если принять скорость проверки как одно положение роторов за секунду, то на это уйдёт пять часов. Ещё надо учесть, что имеется шесть разных счетаний пяти типов роторов в трёх посадочных местах 'Энигмы'. Это даёт разброс времени дешифровки от одной секунды до тридцати часов— как повезёт...

-Тридцать часов...

-Если поставить тридцать таких кластеров, то время сократится до одного часа.

-Давайте сравним железо одной такой десятиядерной установки и стандартной РВМ.

'Сам посчитаю. И вообще, откуда взялись эти голоса'?

Тыльной стороной ладони стираю крупные капли пота, стекающие по лбу и вискам.

'Похоже на жар,... как не вовремя, настали такие горячие денёчки. Плохо. А почему, собственно, плохо? Я что старик? Мне что уже сорок лет? Ведь не старый ещё. Организм борется с хворью, надо просто ему помочь'.

В два прыжка оказываюсь у двери лаборатории, минуя вешалку с шинелью, распахиваю её... свежий ветерок приятно холодит разгорячённое тело. Быстрым шагом иду по утоптанной, плохо освещённой двумя фонарями, дорожке, ведущей к столовой: туда и обратно— двести метров.

'Надо будет заасфальтировать тропинки и найти место для гимнастических снарядов.

Стоп, вернёмся к нашим баранам, так во что выливается один такой десятиядерный процессор'?

Прежде всего, длина слова моего 'сипию' всего лишь пять бит (а не двадцать два, как в РВМ-1), так как работать он будет с двадцатью шестью буквами латинского алфавита (двойка в степени пять даст тридцать два возможных символа). Кроме того, нет необходимости хранить в оперативной памяти прошивку всех пяти роторов, она неизменна, поэтому поместим её в небольшое постоянное запоминающее устройство (5 роторов х 26 букв на каждом роторе х 5 бит = 650 бит + 26 х 5 бит для рефлектора, итого меньше килобайта— сущие пустяки из кусочков проводов).

'А что у нас будет сидеть в ОЗУ'?

Три пятибитных указателя (по числу активных роторов), показывающие их смещение относительно исходного положения (провернулся ротор на одну позицию— плюс единица к указателю, если позиция последняя, то указатель обнуляется), пятнадцатибитный счётчик циклов (по нему определяем ключевые установки роторов), и регистр для хранения промежуточного символа (в нём же останется и конечный символ). Получается тридцать пять реле, добавляем ещё пятнадцать на управление, синхронизацию и организацию шины данных, получим— пятьдесят реле на ядро, пятьсот реле— на 'бомбу', пять тысяч— на кластер из десяти 'бомб'. На устройство управления 'бомбой' пойдёт немного, до сотни реле, а в кластере 'бомбы' электрически не связаны.

'По божески получилось, такой кластер максимум за три часа сможет взломать любой шифр 'Энигмы', а по количеству реле в нём соизмерим с РВМ (в РВМ-1 четыре тысячи реле)! Как тебе такое, Илон Маск'?

Вижу перед собой недоумённое и одновременно смущённое лицо пожилого вахтёра, отлучившегося с поста.

-Я это, товарищ Чаганов,— замямлил он.— по малой нужде, на минутку отлучился. А калитку-то, замкнул, не извольте беспокоиться.

'Надо увеличить число дежурных, территория, считай, раза в три выросла. И о сигнализации надо подумать'.

-Ладно ступай, Семёныч, на пост. В следующий раз, если что, звони мне.

'Сам тоже, хорош. Оставил дверь в сверхсекретную лабораторию незапертой, с отключённой сигнализацией. А ну как стянут чего'?

-Блин!— Бегу со всех ног на склад, чтобы проверить свою догадку.

'Так и есть'.

Из пяти шкафов с реле, доставшихся мне после раздела имущества с ОКБ КУКС ПВО, два— пустые.

'Пропало восемьсот реле! Вы меня знали с хорошей стороны... теперь никакой пощады. В лагерную пыль сотру'!

Тяжело опускаюсь на стул, щупаю свой холодный лоб.

'Оно понятно, что пустили их на производство 'Бебо', а не украли. Конечно так проще, взял на складе и голова не болит где достать... узнаете теперь меня с плохой стороны'.

Москва, Лаврушинский переулок, д. 17.

'Дом писателей'.

18 апреля 1937 года, 11:45.

-Свободен,— выпрыгиваю из машины и на лету бросаю Косте.— сообщи на пост, что отсюда сам доберусь. Буду в ОКБ через час.

Действительно, отсюда до работы совсем близко, не больше километра.

'Гадство, через пятнадцать минут придёт Оля, а я ещё ни о чём не договорился'.

Мой план трещит по швам: сначала Фриновский задержал на собрании начальников отделов ГУГБ (обсуждались меры по майскому 'усилению' и график дежурств по управлению), затем продинамил Кольцов, обещавший подхватить меня, чтобы вместе поехать к Ильфу, но в последнюю минуту, видимо, струхнувший идти на квартиру к больному туберкулёзом. Пришлось дожидаться свою, на что тоже ушло время. Я должен был предложить жене Ильфа испытать на муже новое сильное лекарство от туберкулёза— тубазид, которое ещё мало известно, так как создано молодой учёной и ещё недостаточно испытано. По идее жена должна ухватиться обеими руками за такую возможность, видя как на её глазах гибнет супруг.

'Хотя кто её знает, чужая душа— потёмки'.

Для того чтобы в лекарство поверили простые люди и не могли присвоить маститые учёные, нужна была яркая история выздоровления известного в стране человека. Слава 'Ильфаипетрова' после выхода 'Двенадцати стульев' и 'Золотого телёнка' была безмерной, поэтому я и предложил Оле это решительное испытание, синтезированного ею лекарства. Понятно, что сам тубазид испытывать было не надо, его эффективность испытали на себе миллионы больных туберкулёзом, риск состоял в том, что у нас не было уверенности, является ли олино лекарство тубазидом. Оля в итоге приняла его сама и заключила, что ядом оно точно не является и особого вреда умирающему точно не принесёт.

Другой проблемой было как свести Олю и Ильфа, так как лично представить её я не мог: она была в бегах, я— под непрерывным наблюдением. Решили, что представление будет заочным, к моменту её прихода я с 'топтунами' должен буду убраться со двора. Ну и, конечно, я должен буду принять клятву Ильфов о неразглашении деталей 'чудесного выздоровления' до особого моего распоряжения.

'Умели наши предки строить'!

Поворачиваюсь спиной к Третьяковской галерее и подхожу к гигантскому из чёрного мрамора центральному подъезду, поднимаю глаза вверх: высокий каменный восмиэтажный дом (семь регулярных этажей с эркерами и балконами и верхний восьмой— совершенно раскошный пентхаус) застил небо.

'Чёрт, забыл у Кольцова номер квартиры спросить'...

-Поберегись,— на меня, растопырив руки, прижимающие к бокам серые резиновые подушки, наступает высокий поджарый мужчина в элегантном костюме с лицом актёра Олялина.— Алексей, ты как здесь оказался?

-Женя! Петров!— Стучу его по спине.— Да вот, иду Илью навестить.

-Здорово, давай за мной,— заходим в лифт.— седьмой этаж.

Дверь (над звонком приклеен тетрадный лист: 'Не звонить'!) открывает молодая элегантная женщина лет тридцати пяти в светлом платье, на большом белом красивом лице которой чёрные круги обрамляли красные белки широко раскрытых глаз.

-Как он?— Петров с кислородными подушками протискивается в прихожую.

-Спит.

-... знакомьтесь, это— Маруся... Мария Николаевна Тарасенко, Илина жена.

-Алексей Чаганов.

-А к нам сегодня залетел жук,— в свете дверного проёма, ведущего из прихожей в гостиную, появилась худенькая фигурка девочки и тут же ухватилась за подол материнского платья.— я так кричала, так кричала, как будто бы меня режут.

-Сашенька, ты почему встала?— Захлопотала мать.— Пойдём, милая в кроватку. (И нам с Петровым.) Проходите на кухню.

'Большая... с газовой плитой. 'А из нашего окна площадь Красная видна'... Ну если не площадь, то Кремлёвские башни очень даже хорошо. Сколько тут до них? С километр'?

-Побегу раз он спит,— Петров поворачивается ко мне.— я тут по соседству живу, на пятом этаже, прямо под Илей. Спасибо тебе, Алексей, что не забываешь его.

'Не забываю, вот оно как выглядит со стороны. Двенадцать... (украдкой бпросаю взгляд на часы) скоро Оля будет здесь'.

Закрываю дверь и возвращаюсь на кухню.

-Женя ушёл?

-Мария Николаевна, у меня мало времени,— решаюсь я.— сейчас у нас в стране испытывается лекарство, которое может помочь Илье. Лекарство это новое, его создатель молодая девушка, студентка-медичка, моя знакомая. Спросите мужа, захочет ли он испытать его на себе. Если нет...

-Да, да, да, да...— Исступлённый безумный взгляд, прижатые к груди руки.— просите всё что угодно.

-Если лекарство поможет, то... нет, в любом случае, вы должны молчать о нём и о девушке до тех пор, пока я не скажу.

-Клянусь...— Маруся переходит на шопот.— ни одна душа не узнает... я знала, знала бог не оставит нас.

От входной двери доносится негромкий стук.

-Она?— Маруся срывается с места.

'Не успел уйти, плохо... да, Оля'...

-Заходите, заходите...— Маруся помогает Оле снять пальто и не выпускает её руку из своей, пока подруга испепеляет меня своим взглядом.— сюда, в спальню.

'Блин, наэлектризованная здесь атмосфера. Как бы молнией ненароком не пришибло. Уйти сейчас? Нет, подожду её, спрошу есть ли во дворе хвост, что посоветует, как уходить. Засада'!

Захожу в огромную гостиную, выглядываю на балкон... в трёхкомнатной квартире два балкона (выход на второй— из спальни). Кольцов не без досады рассказывал (сам он из Испании явился к шапочному разбору), что дом кооперативный и что квартира Ильфа стоит двадцать тысяч рублей.

'Хорошо то как: центр города, а тишина как в деревне, ничто не отвлечёт советских писателей от создания шедевров по методу социалистического реализма. А может им не тишина, а свобода нужна для того, чтобы создавать по настоящему великие произведения? Сомневаюсь, опыт постсоветских писателей и режиссёров неумолимо доказывает: художественный уровень их творений необратимо падает и они скатываются либо к порнографии, либо к магии с драконами и змеями, а наиболее продвинутые совмещают первое и второе'.

Внимательно изучаю стены, признаков телефонной проводки не наблюдаю. Вдруг из прихожей раздаётся громкий звук дверного звонка, который почти сразу быстро обрывается. Бегу со всех ног открывать.

-Наш пострел везде поспел!— Вместо приветствия выдаёт Евгения Хаютина, эффектная жена невзрачного карлика, которую я не встречал уже более года, с того новогоднего бала 36 гола, где я был с Олей, а она с Шолоховым.

Несмотря на столь ранний час она в чёрном вечернем платье, лакированных туфлях и, кажется, уже навеселе.

-А что это вы тут, Евгения Соломоновна, делаете?

'Труба, как отсюда теперь выбираться? Сейчас внизу во дворе собрались, наверное, все филёры города Москвы'.

-Я-то понятно что, зарплату Марусе принесла.— Поворачивается ко мне спиной и, не глядя, сбрасывает с плеч мне на руки свой плащ.— Работает она у меня в журнале, да я их по Одессе пятнадцать лет как знаю, а ты то как здесь оказался?

Хаютина по хозяйски проходит на кухню, достаёт из сумки бутылку красного вина, коробку шоколадных конфет Бабаевской фабрики, два яблока и выставляет всё это на, выглядещий одиноко на пятнадцатиметровом раздолье, стол.

'Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт... что делать? Сейчас Оля выйдет из спальни. Куда деваться'?

Замечаю на полке штопор и начинаю неторопливо, под одобрительным взглядом собеседницы, откупоривать бутылку.

-Ну, чего молчишь?

-Геня!— Радостно-возбуждённая Маруся появляется в дверях. К её удивлению Евгения Соломоновна не обращает на неё никакого внимания, а бросается к появившейся из-за её спины Оле.

-Аня, ты как тут?— Моя подруга оказывается в её объятиях.— Я тебя искала, звонила в твой институт, говорят, что взяла академический отпуск, уехала неизвестно куда. Ёжика тоже просила узнать, да он только ругается.

Умоляюще смотрю на Марусю.

-Аня— моя дальняя родственница,— мгновенно реагирует она.— попросила приехать, помочь с хозяйством, поживёт пока у нас.

-Понятно, выследил её...— Хаютина грозно поворачивается ко мне.— Она ж тебе ещё год назад ясно сказала, убирайся к своей парашютистке. Не любит она тебя. (Скашивает взгляд на Олю: та кивает, её глаза полны слёз).

'Блин, артистка больших и малых театров'.

От возмущения даже теряю дар речи, перехватывает дыхание. Маруся тоже молча и растерянно переводит взгляд с одного на двух других.

'А что, неплохо всё объяснилось (мелькает в голове), нарочно не придумаешь: двустоличный 'донжуан' преследует скромную провинциальную девушку'.

-Иди поиграй со своим... в другом месте!

'А вот это низко, я уже и так ухожу'.

Ещё набрасываю в прихожей на плечи шинель, а на кухне уже разливают вино. Настало время романтических историй.

'Впрочем, выбор у Оли невелик: беременность, измена возлюбленного... что ещё?... потеря ребёнка, памяти. Надеюсь у неё хватит слов убедить Геню не требовать у мужа моего расстрела'.

Выхожу из подъезда, оглядываюсь по сторонам— никого. Второй день мои охранники не ходят за мной. Связываю это с наплывом в столицу на майские праздники большого количества иностранных гостей и, связанной с этим, повышенной нагрузкой на органы.

Москва, площадь Дзержинского,

Внутренняя тюрьма Управления НКВД.

18 апреля 1937 года, 20:00.

-Товарищ капитан госбезопасности,— молодой вохровец ('Ба, да это ж Макар— мой бывший сотрудник спецотдела') со злостью зыркает на своего нескладного подопечного.— осужденный Ландау по вашему приказанию доставлен.

'Не удалось сегодня поработать'.

Только вернулся в лабораторию, дёрнуло к себе начальство, Фриновский— начальник ГУГБ и передал несколько дел.

-Посмотри,— небрежно махнул головой в сторону папок.— может сгодится кто тебе для умственной работы.

'Инициатива наказуема: предложил проводить все без исключения дела учёных и конструкторов через Особое Совещания при НКВД СССР, получите— распишитесь, первое дело, рассмотренное ОСО по новому указу ЦИК СССР в ускоренном порядке 'дело УФТИ''.

Пришлось срочно углубляться в историю института, перепетИю (в античном значении этого слова) и, понятное дело, в немезис.

Как выяснилось после прочтения тех папок, украинский физ-тех в городе Харькове (тогдашней столицы УССР), плоть от плоти ЛФТИ, созданный в 1928 году по инициативе Абрама Иоффе на деньги союзного правительства к 1934 году стал одним из лучших в Европе физических институтов, оставившим далеко позади по размера бюджета и сам ЛФТИ. Советское государство, в лице Наркомата Тяжёлой Промышленности, к которому относился институт, не жалело средств на оборудование для двух криогенных лабораторий, экспериментальной станции, лаборатории расщепления ядер, лаборатории высоких напряжений, ультракоротких волн, рентгеновских лучей и других. Часть учёных института обучалась за рубежом, их постоянно посылали на средства государства к крупнейшим физикам во все мировые научные центры ( да и сами мэтры, такие как Нильс Бор, Поль Дирак, не брезговали Харьковом, тем более что на их встречу средств не жалели) для пополнения знаний и опыта.

Словом знания пополнялись, средства расходовались и всё шло хорошо до той поры, пока в 1935 году Совет Труда и Обороны СССР не решил поручить УФТИ технические разработки военного характера: мощные генераторы коротких волн, кислородные приборы для высотных полётов, авиационный двигатель, работающий на водороде другое оборудование, и назначил нового руководителя института (старый выехал на стажировку в Англию). Новая метла хорошо метёт... Семён Давидович, креатура Харьковского обкома КП(б)У, звёзд, конечно, с неба не хватал (злые языки утверждали, что у него нет ни одной печатной работы), но своё дело знал туго: вскоре в институте был установлен пропускной режим и началась подготовка к строительству забора. Это означало, что в перспективе из свободного сообщества творящих учёных мог превратится в закрытый 'ящик'.

В письме жены одного из сотрудников УФТИ в Англию, куда НКВД сунуло свой нос, ситуация описывалась так: '... институт полон интриг. Сначала, казалось, они были связаны с противостоянием учёных и администрации, то теперь уже всё перемешалось и некоторые из учёных для достижения своих целей используют грязные средства... и дальше, нужно взорвать весь институт и начать всё сначала'. Когда одни учёные поддержали возникшее стихийно 'движение сопротивления', которое возглавил руководитель теоротдела Ландау (кто-то прикреплял недавно полученные пропуска к собачьему ошейнику, а кто-то за неимением собаки к фалдам пиджака; кто-то писал жалобы замнаркома Пятакову, кто-то в 'Известия' Бухарину, ну а кто-то в НКВД, как Ландау, Балицкому), другие переключились на военную тематику и, к негодованию первых, стали получать повышенную зарплату.

В общем тогда, в благославенном 1935-ом, нарком Орджоникидзе решил не взрывать институт, а, пойдя навстречу пожеланиям общественности и советам некоторых своих друзей, срочно вернул всё на свои места: уровнял зарплаты, вернул старого директора и остановил строительство забора. И стали они жить-поживать... до того самого момента, пока вступивший в должность Ежов не арестовал Пятакова. После смерти Орджоникидзе события понеслись вскачь, так быстро, что Ландау не успел удрать в Москву. ОСО глубоко не копал и назначил всем участникам 'сопротивления' максимальный срок— пять лет (хотя в нашей истории несколько человек проходящих по 'делу УФТИ'получили высшую меру. Странно, но их предводитель, Ландау после года отсидки был выпущен на свободу).

'Выходит это я его так подкузьмил. Ничего... переживёт, зато пятеро ведущих сотрудников УФТИ останутся в живых'.

-Свободен.— Макар делает изящный пируэт и, грациозно ступая, оставляет нас с теоретиком с глазу на глаз.

-Гражданин начальник,— Ландау без приглашения плюхается на стул передо мной.— а почему меня во 'внутрянку' привезли? Должны были в пересыльную: в Бутылку там или Пресненскую. Приговор мне ещё в Харькове объявили.

'Сразу видно опытного зэка, порядки знает, даже Бутырку Бутылкой называет, немудрено— скоро месяц исполнится как томится в заключении'.

Не спешу с ответом: сам с интересом разглядываю его тощую фигуру, бритую голову и близко посаженные карие глаза.

-Скажите, гражданин Ландау,— неотрывно смотрим друг на друга как в игре кто первый моргнёт.— вы литературу хорошо знаете?

-А о какой литературе идёт речь?— Физик удивлён, но вида не подаёт.— Однако неважно, я кончил курс классической гимназии и затем проводил много времени за чтением, так что ответ мой будет: да, я знаю художественную литературу как мало кто в этом здании.

-Хорошо,— киваю я.— хотя ваш вопрос важен, я говорю не о классике, а о лёгкой, приключенческой литературе, наподобие 'Овода', 'Графа Монте-Кристо', 'Трёх мушкетёров'.

-Читал в детстве...,— фыркает Ландау.— но боюсь, что подробностей уже не припомню.

-Понятно,— разочарованно вздыхаю я.— а как у вас с музыкой? Играете на каких-нибудь музыкальных инструментах? У вас хороший голос?

-Учился в на скрипке и фортепиано,— растерянно начинает он, но, не выдержав, взрывается.— послушайте, не знаю вашей фамилии, что за странные вопросы? Почему меня снова допрашивают? По какому делу?

-Моя фамилия Чаганов, слышали наверное. Капитан госбезопасности Алексей Чаганов.—

'А-а! Моргнул!'— Хочу вас сразу успокоить, что ни о каком новом деле речи не идёт. Я отбираю для своего специального конструкторского бюро инженеров и конструкторов для выполнения работ по военной тематике.

-Только инженеров и конструкторов?— Растягивает губы в усмешке Ландау, показывая плохие зубы.

-Учёных тоже, куда ж их девать?— Ровным голосом продолжаю я.

-Учёными бывают и собаки, когда их научат,— спокойно начинает он заученную фразу и снова срывается в истерику.— а мы— научные работники! Так что вы что, отбираете нас по тому, умеем мы петь или нет?

-Вовсе нет,— меня трудно вывести из себя.— Например, Льва Васильевича Шубникова из вашего института я собираюсь назначить руководителем бригады в своём КБ, имея в виду его выдающиеся достижения в области техники низких температур по сжижению водорода и гелия. СКБ у меня специальное, для того чтобы заключённый вышел из него на свободу, он должен единолично или в составе бригады выполнить работу для военных или народного хозяйства: создать прибор, механизм или технологический процесс. Результат должен быть подтверждён на испытаниях. Просто отсидеть свой срок в СКБ, ничего не делая, не удасться. А с вами я не знаю что и делать, глядите, каких-либо великих открытий в прошлом за вами не числится,...

Мой собеседник недовольно засопел, но сдержался.

-... не считать же за таковые вашу популяризацию достижений западной физики у нас в стране. Преподавательско-педагогической деятельностью моё СКБ заниматься не будет, да и подпускать вас к ней, после ознакомления с материалами вашего дела, я бы никому из руководителей высших учебных заведений не посоветовал: зачем смущать молодые умы? Нам рассадник инакомыслия там ни к чему. Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу, я и спрашивал можете ли вы делать что-нибудь такое, что обеспечило бы вам покровительство паханов на зоне: рассказчики и певцы там в цене, ведь надо как-то коротать длинные зимние вечера...

'Могу записать слова песни 'Владимирский централ' или 'Голуби летят над нашей зоной''.

-... потому что желающих считать пеньки на лесосеке будет много, а топором махать вам ваше 'теловычитание' не позволяет.

-Я владею методами вычислительной математики!— возмущённо вспыхнули глаза Ландау.

-Это замечательно!— Мой преувеличенный энтузиазм не понравился собеседнику.— Осталось только убедить коллег из УФТИ принять вас в свою научную бригаду. Напоминаю вам, что знания, владения и умения заключённого не могут служить основанием для его освобождения или уменьшения срока.

-Позвольте,— 'Товарищ не понимает'.— а почему именно из нашего физтеха? Разве мало других специалистов, не сумевших стать физиками или математиками и потому подавшихся в инженеры? (Опасливо прячет глаза)... Уверен, что очередь у меня будет стоять из таких за консультациями.

'М-да, цельная личность..., но в одном он, конечно, прав, людей, действительно, много: пошли сплошным потоком спецы из Остехбюро, других КБ и институтов'...

-'Практика— критерий истины', кажется, так было у Карла Маркса?— Нажимаю на звонок вызова 'вертухая'.— Или вы не согласны классиком?

'Молчит, тогда стоит попробовать, надеюсь, что консультации пройдут без мордобоя'.

* * *

-Здравствуйте, Вениамин Аркадьевич,— поднимаюсь навстречу Зильберминцу.— как вы себя чувствуете?

-Неплохо...— Растерявшийся профессор в мятом, порванном в некоторых местах костюме, растерявшись, не сразу пожимает протянутую ему руку.

-Отлично. Я— Алексей Чаганов, начальник Специального Конструкторского Бюро при НКВД СССР, присаживайтесь, пожалуйста.

Седая всклоченная шевелюра, усы и бородка по моде начала века, большие живые голубые глаза.

-Да-да,— оживляется мой собеседник.— я слышал о вас много хорошего от профессора Сажина и, позвольте, не от вас ли поступили те материалы по германию, что передала?...

-Да от меня...— невежливо перебиваю профессора.— Я, в свою очередь, хотел бы поблагодарить вас за тот диоксид германия, что вы передали в нашу лабораторию полупроводников. Германий становится очень востребованным элементом. СКБ нуждается в вашей помощи в этом вопросе.

-Но чем же я могу помочь вам в теперешнем моём положении?— Разводит руками Зильберминц.— Пять лет лагерей.

-Вот об этом я и хотел бы с вами поговорить.— Встаю со стула и начинаю перекатываться с носка на пятку по методу академика Микулина, чтобы разогнать застоявшуюся кровь.— В моём СКБ организуется геологическая бригада, в задачу, которой будет входить поиск месторождений германия в СССР и способов его добычи. Работа в этой бригаде заменит вам отбывание срока в лагере, кроме того в случае нахождения вами промышленно значимого месторождения, вы и члены вашей бригады из числа заключённых, будут немедленно освобождены. Я знаю, что вы готовили на этот полевой сезон экспедицию на Донбасс для совершенствования своего метода (прикладываю палец к губам, виде возмущение в глазах собеседника) получения германия из надсмольных вод отходов коксового производства, но пусть этим занимаются ваши ученики. Нам нужен ещё один источник, желательно с большим выходом, где нибудь на Урале.

-Я безусловно согласен,— в глазах геолога загорается счастливый огонёк.— но время потеряно, через две недели, максимум— через месяц, надо быть в поле: как найти людей, оборудование?

-Напишите, что вам нужно. Я позабочусь об этом.

Профессор с жадностью хватает бумагу и карандаш, протянутые мною, и близоруко склонив седую голову над столом начинает быстро писать.

'Позабочусь... легко сказать. Придётся идти на поклон в те же ВИМС, Гиредмет, Нефтяной институт, словом туда, где Зильберминц и работал до ареста'.

-Вениамин Аркадьевич, вы в скобках пишите где можно достать оборудавание.

Он согласно кивает и вдруг поднимает голову.

-Скажите, Алексей Сергеевич, вы меня сейчас заберёте отсюда?

-Увы, не могу,— вынужден разочаровать его.— в тюрьме свои порядке, сейчас уже поздно. А вот завтра после завтрака вас доставят в СКБ, на Большую Татарскую. Вместе поедем по вашим адресам просить приборы. Я позвоню вашей жене чтобы подвезла вам новую одежду.

* * *

Макар равнодушно скользнул взглядом по худенькой фигурке и коротко остриженным рыжим волосам, приведённой им, девушки и оставил нас наедине.

-Присаживайтесь, гражданка Щербакова.— Двинувшаяся было ко мне Люба испуганно замирает на полдороге.

'Надо сразу поставить все точки над 'и', так будет лучше и для неё, и для меня'.

-Так, что тут у нас,— строчу скороговоркой, не давая ей открыть рта.— три с половиной курса ЛЭТИ... Любовь Щербакова, а-а так вы— сестра Васи Щербакова, моего одногруппника, припоминаю... припоминаю. Хорошо, по сути— вы без пяти минут радиоинженер. Предлагаю перейти для дальнейшего отбывания наказания в моё СКБ...

Слёзы потекли по её щекам.

-Согласны? Подпишите вот здесь.— Девушка дрожащей рукой берёт карандаш.— Всё, добро пожаловать в СКБ.

Нажимаю на кнопку звонка. Люба, не веря в происходящее, пытается поймать мой взгляд, я старательно отвожу глаза.

'... так будет лучше и для неё, и для меня'...

* * *

Ровно в полночь поднимаюсь по лестнице своего подъезда, спешу цокая подковками сапог по цементным ступеням лестницы.

'Похоже и впрямь Ежов снял наружку, или она стала скрытной'?

Как ни пытался, но никакой слежки за собой, ни в метро, ни на улице заметить не смог. Вдруг возле своей двери замечаю нечёткую тень от детской фигуры, отбрасываемую тусклой лампой. Поднимаюсь ещё на пару ступенек, тень растёт на глазах: знакомая фигура поднимается со знакомого чемоданчика.

-Дяденька, пустите переночевать, а то есть нечего, сами мы не местные, погорельцы с Котовска...— Ощепков радостно улыбается в тридцать два зуба.

-Ты чего здесь в такой час?— Обнимаю друга и шарю по карманам в поисках ключа.— Правда что ли дом сгорел?

-Можно и так сказать,— грустнеет Паша.— попросили освободить служебное помещение в связи с увольнением со службы. Дело прекратили, недостачу я возместил, но из армии попросили в связи с утратой доверия. -И Ворошилов не вступился?— Вырывается у меня. -А что поделаешь, когда тебе выкладывают материалы дела, а в них сумма ущерба красным карандашом обведена?— Ощепков берёт в руку чемодан.— А может просто принесли ему или его заместителю список с двумя сотнями фамилий, он и подмахнул. 'Сегодня же займусь ревизией в СКБ. Назрело, в свете этого случая с реле и особенно с случаем с Пашей: доверился снабженцу-проходимцу, а тот часть получаемой меди продавал артельщикам'. -Картина ясная,— заходим во внутрь и снимаем шинели (Пашина без петлиц).— ну что, сегодня отдыхай, а тогда завтра с утра на рынок, восстанавливать утраченные навыки. (Паша беззаботно смеётся). Как то жить надо. Или ещё есть вариант: ко мне в СКБ...

-Хоть разнорабочим.

-Ловлю на слове.

Из гостиной слышится звонок телефона.

-Чаганов слушает.

-Извините, ошибся номером.— Узнаю голос порученца Кирова, что подвозил меня после встречи с Олей на Павелецком вокзале неделю назад.

Вижу Паша выкладывает на кухонном столе немудрёную снедь и бутылку водки.

'Не выйдет у нас сегодня ничего, похоже из Ленинграда пришёл микрофон и генератор дециметровых волн: надо ещё уплотнить свой график'.

-Что, разнорабочий Ощепков,— добавляю металла в голос.— ночью не естся, днём не спится. Закончились твои каникулы. Завтра с утра— на работу. Я— в душ и спать, чего и тебе желаю.

Через полчаса, чистый, гладко выбритый и благоухающий 'Шипром', предупредив с завистью смотрящего мне вслед Пашу, что буду утром, ступил за порог. На всякий случай покинул подъезд по Олиным стопам: через чердак и по проходным дворам двинулся в сторону Комсомольской площади. С неба, затянутого тучами, как по заказу, заморосил мелкий холодный дождь.

'Тяжёлое впечатление, всё-таки, производят на встречи с моими потенциальными работниками: сколько надежды, злости, боли и непонимания в их глазах'.

Взять, например, Любу, её арестовали (через три дня после нашего расставания в Крыму в августе прошлого года) в Москве на квартире Тухачевского (его семья жила на даче) в 'доме на набережной' вместе с 'прославленным маршалом'. Озабоченный следователь оставил в деле подробное описание сцены ареста: кто где лежал и чем при этом занимался (эффект неожиданности был полный), но на статью по УК РСФСР её некрасивые действия как-то не тянули. Всё же после многочисленных допросов и советов со старшими товарищами статья нашлась: 58.12— недонесение о готовящемся контрреволюционном преступлении.

'Мне теперь доказывать Любе, что Тухачевский— заговорщик? Увольте. Для неё он навсегда останется идеалом. Или Шубникову, оговорившему себя, чтобы вывести из под удара свою экзальтированную жену, вступившую в 'сопротивление' и устраивающую безобразные скандалы на институтской проходной, посоветовать найти другую половину? Объяснять осуждённым причины их теперешнего состояния, а, тем более, увещевать— дело долгое и бесполезное. Думаю, Надо просто приставить к привычному делу и дать надежду, что все их несчастья скоро закончатся'.

Знакомая эмка, припаркованная на Каланчевской улице у выезда на Комсомольскую площадь, мигнула фарами.

Глава 2.

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

19 апреля 1937 года, 08:30.

У лифта возле проходной со стороны Фуркасова переулка, как всегда в этот утренний час, многолюдно и я решаю подняться к себе по лестнице. К 'Шипру' за прошедшую ночь добавился стойкий аромат жжёной канифоли, так что едва продравший глаза Паша подозрительно фыркнул, но промолчал под моим предостерегающим взглядом. Времени уже было много, так что пришлось вызывать машину, чтобы успеть завезти его в СКБ, дожидаться завкадрами, а самому добраться до Управления к началу рабочего дня.

* * *

Неожиданная задержка возникла уже на въезде в Москву: при повороте с Каширского шоссе на Серпуховское безликий порученец неожиданно свернул с 'американки' (грунтовое покрытие, укатанное тяжёлыми паровыми катками) на небольшую аллею с жидкими деревцами по сторонам, сквозь которые из утренней туманной дымки показались силуэты церквей Коломенского.

-Подождём.— Тон, которым это было сказано, исключал любую дискуссию.

Ждать пришлось долго около получаса, в течении которых мой спутник равнодушно попыхивал папиросой в машине, а мне пришлось спасаться от дыма снаружи, прохаживаясь по дорожке. Наконец-то со стороны шоссе послышался рык мощного мотора и показался знакомый силуэт бронированного 'Паккарда'. Подъехав к нашей 'эмке', водитель танка на колёсах глушит двигатель и выходит из машины, охранник с переднего сиденья открывает заднюю дверь и призывно машет мне.

-Здравствуй, Алексей,— Киров стучит рукой по кожаной обивке сиденья рядом с собой.— как успехи?

Поначалу, когда увидел наваленные в углу просторной комнаты в каменном особнячке, куда меня привёз порученец Кирова (по времени поездки, где-то за городом к югу), трубы волноводов, спирали антенн и бухты кабеля, меня охватила лёгкая дрожь: 'А что если не справлюсь с поручением? Что если не смогу наладить работу устройства. Я тут один, помощников не будет'. Но начав работу успокоился: 'Ну и чем оно отличается от радиоуловителя? Длина волны побольше, волноводы пошире, антенны другой формы, магнетрон работает в непрерывном режиме, а не в импульсном. Всё это так, но в остальном много схожего с тем, чем я много раз уже занимался, налаживая работу локатора. Справился тогда, справлюсь и сейчас'!

-Здравствуйте, Сергей Миронович, продвигаюсь помаленьку.— Откидываюсь на спинку мягкого дивана лимузина, за мной хлопает дверца.— Установку ещё не включал, пока успел только собрать, лишних деталей не обнаружено.

-Уже неплохо.— широко улыбается Киров.— Хочу разъяснить тебе кое-что: не знаю в курсе ты или нет, у Ежова в Москве есть квартира на улице Мархлевского...

-Да, знаю. Был там однажды.

-... в ней он практически не бывает, там живёт его жена и приёмная дочь...

'Приёмная дочь... не знал'.

-... с этой квартирой вопрос решён, ты на неё не отвлекайся. Теперь прослушка кабинета Ежова: При установке фототелеграфа и проводке телефонной линии к аппарату Новаку удалось подключится к местному телефону Ежова, (Киров видит моё удивлённое лицо) не самому Новаку, конечно, его технику. То есть с этим тоже не должно быть трудностей, но если они появятся, то будь готов помочь. Твоя основная задача— установить подслушку на даче Ежова в Мещерино. Там находится его дача, на которой он живёт. Вопросы есть?

-Скажите, Сергей Миронович, Новак полностью в курсе этой операции или только своей части?

-Сейчас да,— Киров тянется в карман за папиросами.— будешь поддерживать связь со мной через него.

Закуривает, медлит, хмурится: 'Скажи, Алексей, что ты искал в картотеке у Новака'?

'Ожидаемый вопрос'...

-Дактокарту на одну свою знакомую. Она по молодости попала в плохую компанию, была осуждена. Сейчас исправилась, пошла учиться. Не хотел чтобы у Ежова был повод меня шантажировать, вот и... Жаль, что не знал заранее о Новаке, не пришлось бы так рисковать.

'Фух, вроде и не соврал нигде'.

-Тут моё было недомыслие.— Наконец-то Киров отводит от меня свой взгляд.— Обо всех своих действиях сообщай Новаку. Мы больше пока без крайней необходимости встречаться не будем. Учти слежку за тобой не сняли.

* * *

-Алексей,— перехватывает меня Новак прямо у двери в приёмную.— доброё утро. Ты слыхал, что первого мая— день рождения Ежова?

-Нет, откуда?

-Отрываешься от коллектива,— качает головой Егор Кузьмич.— начальники отделов уже давно начали готовить ему подарки. Тридцатого апреля будет сабантуй.

-Понял, спасибо за подсказку. А где?— Шепчу в спину повернувшемуся чтобы уходить Новаку, неподалёку послышались чьи-то голоса.

-Никто не знает.

'Ангел основательно устроился у меня на правом плече'...

Катя, уже на своём посту, протягивает мне телефонную трубку и беззвучно раскрывает рот.

-Ш-а-п-и-р-о...— читаю по её губкам.

'Чего это он? Вроде не опоздал, совещание ещё через пятнадцать минут'.

-Совещание отменяется,...— секретарь Ежова кашляет и сморкается мне в ухо.— Николай Иванович в командировке.

'Понятно,... мыши в пляс. Фриновский не большой любитель накачек. Хотя мог бы и заранее предупредить, а не за четверть часа. Но в любом случае у меня освободилось добрых два часа'.

Закрываю за собой дверь в кабинет, сажусь в кресло Бокия и замираю в позе роденовского 'Мыслителя'.

'Такая вот информация к размышлению... Удобный случай вместе с подарком подсунуть 'жучка'. Вот только не нравится мне здесь что-то... Вдруг провокация? Хорошо, не предупредили меня о днюхе, так и так понятно что ко мне моё начальство относится с подозрением из-за Кирова: могут и вовсе не пригласить. Или проверяют своих, нет ли утечки? Его не предупредили, а он знает. Чур меня! Не будет Ежову от меня никакого подарка, даже если пригласят на вечеринку позднее, всё равно мой презент будут рассматривать под микроскопом. Можно и всерьёз на нары загреметь: подслушивающее устройство хотел подсунуть наркому внутренних дел, какие ещё нужны доказательства? Определённо, Чаганов— германский шпион! Буду дальше думать и желательно в движении, нет времени сидеть сиднем'.

Достаю из сейфа наган, добираю солидности и выхожу в приёмную.

-Замечательно, Катя, выглядишь...— говорю бархатным голосом.— вызывай машину... и готовься расставлять флажки на карте Москвы: ВИМС, Гиредмет, Нефтяной институт, СКБ. Понадоблюсь кому, звони по этим номерам.

Москва, Старая площадь,

дом 4. ЦК ВКП (б).

19 апреля 1937 года, 11:00.

Заведующий политико-административным отделом Осип Пятницкий поднялся из-за заваленного бумагами письменного стола и подошёл к окну кабинета на самом верхнем четвёртом этаже здания, выходящего на Старую площадь и Ильинский садик. Сплошной поток трамваев, автобусов и машин и конных повозок запрудил проезжую часть, замедлив их движение до такой степени, что пешеходам не составляло никакого труда проскальзывать между ними, вызывая отрывистыеые гудки раздражённых водитетелей и испуганное ржание лошадей.

-Везде жизнь кипит...— Вырвалось у него вслух, единственный его слушатель— портрет Ленина на стене согласно промолчал.

'... а у нас до полудня как на кладбище'.

В последние годы партийные органы как-то сами, без всякого распоряжения сверху подстроились под режим работы Сталина (позднее начало— позднее окончание), лишь он, один из старейших членов партии, чей стаж исчислялся с 1898 года ('скоро сорок лет, хе-хе'), так и не смог перебороть свою многолетнюю привычку просыпаться с петухами, приходя на работу к восьми утра и уходя со всеми заполночь.

'И это называется работой'...

Пятницкий бросил раздражённый взгляд на кипы бумаг, не оставившие на столе ни одного свободного местечка.

'Жалобы, анонимки, доносы... Прокуроры кляузничают на органы, органы на юстицию, те на судейских. Ненавижу'....

Вся жизнь Осипа Ароновича с того самого 1898 года, когда он пришёл в революционный кружок, была связана с нелегальной работой: с организацией забастовок и демонстраций рабочих, затем в 1905 году доставкой из-за границы запрещённой литературы и оружия. Он неоднократно арестовывался охранкой, но благодаря своим навыкам конспиратора его личность никогда не была установлена жандармами. В 1917-ом Пятницкий ненадолго вышел из тени, возглавил отряд Красной гвардии в Москве, за ним был небольшой период легальной работы в Моссовете и снова почти пятнадцать лет на тайной службе в Коминтерне, где он возглавлял разведку и контрразведку. Чужие имена, чужие паспорта, чужие страны... Времени на учёбу не хватало. Так и остался недооучкой, точнее самоучкой, не довелось ему посидеть за школьной партой. 'Вся жизнь в борьбе— покой нам только снится'. До конца 1934-го..., когда Сталин неожиданно предложил ему высокий пост— Секретаря ЦК.

-От таких предложений не отказываются.— Уговаривала жена, уставшая от бесконечных отлучек мужа.

-Засиделся ты на одном месте, пора расти.— Советовали старые 'друзья'.

Не хотел уходить, но пришлось: уже тогда стало понятно, что секретари Коминтерна Димитров и Мануильский, готовые исполнить любой приказ Сталина, работать по старому не дадут. В ИККИ, да и в стране грядут перемены, связанные с ползучей сменой курса. Простые и ясные, закреплённые в ленинской конституции и вошедшие без изменений в программу Коминтерна от 1928 года, принципы: государства мира раскололись на два враждебных лагеря капиталистический и социалистический, СССР— оплот против мирового капитализма и шаг к Мировой Советской Социалистической Республике, отброшены в новой конституции. Страна медленно, но верно, сворачивает с широкого прямого ленинского пути на кривую оппортунистскую дорожку изоляционизма ('построение социализма в одной отдельно взятой стране') под лозунгом: 'Моя хата с краю'.

'Что так и будешь со стороны наблюдать как Сталин и Ежов отстраняют от руководства 'ленинскую гвардию'? Чем тогда отличаешься от соглашателей-меньшевиков'? Зазвонил местный телефон.

-К вам товарищ Рудзутак.— Раздался в трубке голос секретаря.

-Пусть заходит.

-Здравствуй, Осип.— Поздоровался от двери посетитель, плотный мужчина лет пятидесяти с густыми чуть седыми волосами, высоким лбом и светло— голубыми глазами, вопросительно глядящими на хозяина кабинета сквозь стёкла пенсне.

-Говори спокойно, Ян, у меня здесь прослушки нет, мои ребята в этом деле— самые лучшие.

Тот в нерешительности останавливается на полпути посреди кабинета и замолкает.

Пятницкий остаётся стоять на месте, облокотившись о подоконник и насмешливо улыбаясь.

Ян Эрнестович Рудзутак, заместитель Молотова, славился своей медлительностью и нерешительностью. Латыш, сын батрака с двухклассным образованием, после революции 1905 года примкнул к большевикам, за что получил длительный тюремный срок, был освобождён Февральской революцией. Стал помощником Ленина после чего его карьера резко пошла в гору: с 1920 года— член ЦК, с 23-го секретарь ЦК, а с 1926-го — член Политбюро и заместитель председателя Совета Народных Комиссаров. Правда после семнадцатого съезда он резко потерял в политическом весе (видимо сказался недостаток знаний): понижен до кандидата в члены Политбюро, хотя и сохранил пост заместителя председателя СНК.

-Осип, я здесь по поручению товарища Косиора...— снова минутная пауза.

-Ян, ты будешь говорить зачем пришёл?— Делает страдальческое лицо Пятницкий.

-Да, конечно,...— Опять молчание и затем резкий решительный выдох, как перед прыжком в воду.— Мы хотим на следующем пленуме исключить Сталина и его группу из Политбюро.

-Давно пора, но кто это мы?— Хозяин кабинета отрывается от подоконника.— Да ты садись, Ян.

Рудзутак, воодушевлённый ответом и оставаясь стоять, начинает сбивчиво объяснять.

-Косиор, Постышев, Чубарь и я из Политбюро... Каждый договаривается со своими людьми: Косиор— с людьми с Украины, Чубарь— здесь в Москве, Постышев— в Поволжье,... ещё Эйхе в Сибири, Евдокимов на Кавказе и Хрущёв в Средней Азии.

-Сколько всего?— Нетерпеливо перебивает Пятницкий.

-Тридцать пять членов ЦК.

-Одного голоса , значит, не хватает для большинства... можете рассчитывать на меня.

-Этого мало,— Рудзутак снимает пенсне.— вдруг в решительный момент кто-нибудь струсит. Нужно хотя бы сорок человек.

-Понятно,— Пятницкий берёт за руку гостя и усаживает его на стул.— в ком я уверен? Тогда— Вильгельм Кнорин, мой начальник отдела в исполкоме Коминтерна, Исаак Зеленский, вместе работали в Московском комитете (Собеседник загибает пальцы), Гриша Каминский, тоже знаю по Москве, с Надеждой Константиновной могу поговорить, уверен— не откажет, Литвинов-?, не знаю, как то я ему не очень доверяю. Всё. Со мной— пятеро.

-Значит будет у нас большинство, Осип!— Рудзутак водружает на нос пенсне и пытается подняться.

-Постой, Ян! Погоди!— Удерживает его Пятницкий.— Допустим вывели мы их из Политбюро, а дальше что? Они могут за месяц созвать Чрезвычайный съезд (чтобы он был действительным на Чрезвычайном съезде должны присутствовать по крайней мере половина делегатов предыдущего регулярного съезда), который, как пить дать, переизберёт ЦК. Ты даже не сомневайся, сталинские агитаторы за это время их распропагандируют и от нашего ЦК камня на камне не оставят. -Не имеют они права на Чрезвычайный,— Рудзутак впервые за время встречи улыбнулся.— уже три года прошло с 17 съезда. По уставу надо собирать обычный съезд. Новое Политбюро без сталинцев, которое мы выберем на пленуме, и наши секретари на местах будут контролировать отбор делегатов на этот съезд...

-А что если не захочет Сталин уходить?— Не сдаётся Пятницкий.— Прикажет Ежову и не будет никакого пленума, а потом проведут опрос по почте и выяснится, что все наши сторонники исключены из партии, а их дела переданы в суд.

-Это как раз возможно,— кивает головой Рудзутак.— поэтому и надо хранить наши замыслы и приготовления в секрете. На пленуме не настаивать, сидеть ниже травы, тише воды. И вести работу с Ежовым...

-С этим ...? Вы с ним собрались вести работу? Он— прихвостень Сталина!

-Тут я с тобой, Осип, не согласен. Ежов— обычный приспособленец, пролезший в партию после Октября. Он готов служить любому, кто у власти.

-Тем более ему нельзя доверять!

-Никто его посвящать в наши планы не собирается. Поманим высокой должностью, попросим не вмешиваться в происходящее, а после победы выбросим на помойку за ненадобностью.

-Я бы, всё таки, Ежова со счетов не сбрасывал,— лицо секретаря ЦК побледнело.— хватка у него звериная. То что он сейчас творит в аппарате Коминтерна похоже на настоящую резню. Иностранные товарищи уже предлагают удавить этого гада.

-Удавим, Осип, когда время придёт,— Рудзутак поднимается со стула.— так и передай им. Нет, ничего не говори: запрети без всяких объяснений.

Москва, Миусская площадь,

Физический Институт Академии Наук.

Тот же день, 16:00.

-Костя, отвезешь Вениамина Аркадьевича в СКБ и сразу обратно.— Водитель выскочил из машины, припаркованной на небольшом пятачке уютного внутреннего дворика у фасада серого двухэтажного здания, выходящего на тихий переулок, и распахнул заднюю дверцу 'эмки' перед профессором.

После встречи с Вавиловым, директором физического института, на которой удалось договориться об аренде последних недостающих приборов для экспедиции за германием, Зильберминц стал проявлять признаки усталости: усталости не физической, а скорее психологической. В конце беседы почти совсем выключился из разговора.

'Можно понять, особенно после двух месяцев изоляции в камере'.

Везде, где бы мы сегодня ни были: в Гиредмете, Вимсе и других институтах, к нему подходили люди, жали руки, с чем-то поздравляли. Он расказывал им о предстоящей экспедиции и о переходе на новую работу (договорились не афишировать тот факт, что он всё ещё заключённый, тем более, что для себя я твёрдо решил добиться его освобождения к концу года). Впрочем не все его коллеги так уж радовались этой встрече, некоторые съёживались под жёстким взглядом профессора и старались скрыться за чужими спинами.

'Пусть знают, когда в следующий раз когда обмакнут перо в чернила чтобы писать донос, что и ответка может прилететь'.

Пришлось и мне сыграть свою роль, к месту и не к месту вставляя фразу: 'Органы ещё займутся теми, кто облыжно обвиняет честных людей. Что б им неповадно было'...

Отправляя Костю с Зильбермицем в СКБ я также немного перестраховывался, не хотел чтобы мой водитель, который стал проявлять больший чем раньше интерес к моим делам, видел нас с Курчатовым, который недалеко от входа покуривал папиросу, изредко бросая на меня выразительные взгляды.

-Добрый день, Игорь Васильевич,— крепко жму руку Курчатову.— хорошая традиция складывается: при каждой новой встрече поздравлять вас с новым успехом. Вы уже член-корреспондент Академии наук!

-Спасибо.— Поворачиваем на дорожку, идущую вдоль ограды института.— Ваше сообщение оказалось точным...

-Удалось получить доказательство расщепления урана?

-... именно так как вы и говорили, Алексей. Зинаида Васильевна (Ершова) выделила в осколках реакции радиактивный барий.

-Поздравляю ещё раз! Но... я правильно почувствовал, что в вашем голосе, Игорь Васильевич, слышится 'но'?

-... только ни Мейтнер, ни Ган такого эксперимента с ураном не проводили.— Два внимательных глаза изучают моё лицо как под микроскопом.

'Блин, прокололся. Ну да, старого лжеца не так легко поймать за язык'.

-Надеюсь вы не спрашивали их об этом напрямую.— На моём лице лёгкая озабоченность, не более того.

-Конечно нет, мы же договаривались.— Сердится Курчатов.— Только мир ядерной физики тесен...

-Я не мог раскрывать свой источник, чтобы не поставить его под удар.— Даже не думаю оправдываться.— Вам же понятно, что чисто теоретически после этого эксперимента открывается путь к созданию ядерной бомбы. По крайней мере, одна из групп в одной из стран уже поставила такой вопрос перед своим правительством, которое, впрочем, не спешит с выделением средств, но все важные результаты по урану на всякий случай засекретило.

Курчатов понимающе кивает головой и мы некоторое время идём по дорожке молча.

-Я обсуждал с некоторыми своими коллегами из Ленинграда возможность создания бомбы...

-С кем?— Перебиваю я его.

-С доктором физ-мат наук Харитоном и его сотрудником Зельдовичем, но я взял с них честное слово молчать о результатах моего эксперимента и нашем разговоре.— Поспешно добавляет он.

-И...

-... и они согласились со мной, что 'бомба' вполне реальна. Даже взялись произвести кое-какие расчёты.

-Вам, Игорь Васильевич, следует написать письма в правительство и Академию Наук.

-Думаете настало время?— Останавливаемся, Курчатов берётся рукой за завиток ажурной железной ограды института.— Нет у меня самого ещё большой уверенности в правильности пути, так как я смогу убедить в этом наших академиков.

-Для того, чтобы получить стопроцентную гарантию,— поднимаю глаза к небу.— надо провести ещё сотни экспериментов, для которых нужны тонны урана. Для нескольких бомб— тысячи тонн. Сколько его сейчас у вас?

-Десять килограмм.— Мой собеседник лезет в карман за папиросами.

-Десять килограмм..., Игорь Васильевич, это— замкнутый круг. Без письма— вы не получите уран, без урана— нет уверенности, что это содержание письма— не ошибка.

-Может быть вам, Алексей Сергеевич, обратиться к товарищу Сталину?

-Бесполезно. Письмо будет направлено вашим академикам, а для них моё мнение ничего не значит.

-Ещё один замкнутый круг.— Чиркает спичкой Курчатов.

'Вряд ли удасться убедить наших академиков поддержать нашу инициативу с реализацией уранового проекта'.

В моей истории дело сдвинулось только после получения надёжных разведданных о 'Манхэттэне', а завертелось— лишь после испытания бомбы американцами.

'Стоп, а что если купить пару тонн руды для СКБ за границей? Никаким академикам ничего не объясняя, не убеждая Сталина и Кирова. Просто напишу Ежову бумагу, что нужен расходный материал для изготовления ключей засекречивания разговоров. Две тонны для начала. Стоит недорого, хотя поинтересоваться в ИНО насчёт объёмов добычи урана в Бельгийском Конго будет нелишним. Уверен, что никому он и задаром не нужен пока. Плёвая задача для Амторга'.

-Ладно, Игорь Васильевич, беру уран на себя.— Замечаю облегчение на лице член-корра.— Занимайтесь наукой. Как, кстати, дела с пуском циклотрона?

Курчатов оседлал любимого конька, заулыбался, заговорил жестикулируя потухшей папиросой. На этой неделе намечен пуск, на который он собрался в Ленинград в Радиевый институт.

-А почему вы спрашиваете?— Неожиданно останавливается он и подозрительно смотрит на меня.

-Есть информация,— не собираюсь долго мучить собеседника.— что та же группа ведёт эксперимент с ураном на циклотроне. Разгоняют дейтроны, ударяют ими по бериллиевой мишени, выбивают нейтроны, которые в свою очередь стучат по урану.

-Слышал о таких экспериментах,— подтверждает Курчатов.— Ферми утверждал, что так в 1933 году получил элемент с атомным числом 93. Но что-то там затихло потом.

-Сами видите как работает режим секретности...— делаю многозначительное лицо.— к тому же теперь появились данные, что обнаружен элемент 94, с фантастическими свойствами, похожими на уран 235.

Игорь Васильевич замолкает, обдумывая сказанное мной. Из-за поворота появляется невысокий, спортивного вида человек в сером костюме без верхней одежды, несмотря на прохладную погоду: густые соломенные волосы, синие глаза, крупный нос, массивный подбородок, во рту папироса. Подходит к нам и вопросительно смотрит на моего, ничего не замечающего вокруг, собеседника.

-Алексей Чаганов.— Первым с улыбкой протягиваю руку незнакомцу, показавшемуся мне на кого-то похожим.

-Игорь Тамм.— В тон мне отвечает он.

-... начальник теоретического отдела ФИАНа, член-корр...— Спохватывается Курчатов.

-Товарищ Чаганов,— перехватывает инициативу Тамм.— я к вам по личному вопросу: полгода назад арестован мой брат Леонид, хочу узнать...

'Точно! Они очень похожи, только Игорь постарше'.

-Чувствует себя хорошо,— в свою очередь перебиваю собеседника.— встречался с ним вчера. Осуждён на пять лет, дал согласие на участие в экспедиции профессора Зильберминца на Урал. Он ведь у вас горный инженер? (Тамм кивает головой). Если хорошо проявит себя, то сможет освободиться раньше срока. Что ещё? Ах да, выезд экспедиции назначен на середину мая, когда Леонид будет на новом месте я сообщу вам его адрес.

'Профессионально решаю вопросы жизни и смерти. Ни дать— ни взять, Пилат Понтийский Всадник Золотое Копьё'.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

19 апреля 1937 года, 18:05.

-Товарищ, капитан госбезопасности,— высокая молодая вохровка решается снова напомнить о себе.— разрешите проводить заключённую Щербакову в казарму? Люба с Авдеевым и, примкнувший к ним, Ощепков увлечённо за длинным лабораторным столом отлаживают миниатюрную радиостанцию на трёх стержневых пентодах.

-Да-да, конечно.

'Казарма? Отдельная комната (Люба пока единственная зэчка в моей шарашке) в бывшем кабинете главного редактора газеты 'Станок'. Это для мужской части зк (заключённый-конструктор) ОКБ— настоящая казарма с кроватями в ряд в бывшем актовом зале одноимённой газеты. Впрочем и у них условия щадящие— никаких решёток (вокруг всё равно трёхметровый забор и проходные), свободное перемещение по территории с шести утра и до шести вечера'.

Мы с Лосевым возимся возле установки для вытягивания из расплава монокристаллических стержней кремния (по методу Чохральского), пытаясь приспособить её для получения ферритовых колец: есть идея, что удастся добиться лучшей повторяемости их магнитных свойств.

-Лёш,— сзади подходит Ощепков.— просьба есть. Нельзя ли мне получить комнату, в которой Олег жил?

Лосев, как кандидат наук, получил право на добавочную жилплощадь (15 квадратных метров), уже завтра переезжает в новую двухкомнатную квартиру возле Измайловского парка и перевозит из Ленинграда Екатерину Арнольдовну. Соответственно освобождает служебную комнату, что находится напротив нашей проходной.

-Что так? Чем у меня плохо?— Подозрительно гляжу на друга.

-Ну, чтоб не мешать,— мнётся Паша.— да и добираться от тебя далеко...

-Да не вопрос,— легко соглашаюсь я.— дам распоряжение.

'Что-то хитрит мой друг, раньше за ним такой деликатности не наблюдалось'.

-Спасибо!— Ощепков с энтузиазмом жмёт мне руку.— Тогда я побежал за вещами, переночую у Олега, а завтра помогу ему с переездом.

'ЧуднО,... весел и непоседлив, весточку от Оли что ли получил? Кстати, и мне надо подумать о своей личной жизни'.

-Чаганов... соедините с приёмной спецотдела... Катя? Чаганов... Кто сегодня дежурный по отделу?... Скажи ему чтобы заступал с семи... Тебя жду с Костей в семь пятнадцать у проходной КБ, поедем по делам. Всё, до встречи.

'Буду делать железное алиби на время своих ночных отлучек'.

Катя, после того как я помог устроить её 'резидента' (Георгия Жжёнова) в театр Красной Армии (всё просто, позвонил Эйзенштейну: Алексей Попов, главный режиссёр театра, оказался его учеником), пытается предупредить любое моё желание. Новое здание, в виде звезды ещё не построено, театр ютится пока в ЦДКА, бывшем Екатерининском институте благородных девиц.

Лосев, прошедший всего лишь через два развода, бросает на меня насмешливый взгляд, типа: 'эх, молодёжь-молодёжь'.

'Разубеждать не буду'...

-Знаешь, Олег,— в раздумье почёсываю затылок.— тут маленькими переделками не обойтись: надо перестраивать частоту генератора, тигель нужен другой. Будем строить для ферритов другую установку, тем более что Зильберминц пожертвовал нам свою часть германия, что привёз в прошлом году с Донбасса.

-И ты молчал?— Вскакивает со стула Лосев.

-Вот говорю,— легко ухожу от его захвата.— да там всего-то три литра двуокиси германия...

-Это ж выйдет не меньше шестьсот грамм очищенного материала!— Потрясает он кулаками.— С завтрашнего дня с утра начинаю заниматься кристаллическими триодами!

-А как же переезд?— Возвращаю его с неба на землю.— Вон Ощепков уже копытом бьёт, рвётся выбраться из-под моего надзора.

-Некуда торопиться,— легкомысленно машет рукой Олег.— перееду на следующей неделе (у Паши вытягивается лицо), а он пусть вселяется. Сосед уехал на три дня в деревню, есть свободная кровать (Ощепков пулей вылетает из комнаты).

-Что ж, триоды— это хорошо,— сажусь на стул и жестом приглашаю Лосева сесть рядом.— а не хочешь ли ты, Олег, вспомнить молодость. Например, свой кристадин.

-Причём тут кристадин?— Собеседник удивлённо смотрит на меня.

-А при том, что читал я на досуге статью Френкеля, ты помнишь Якова Ильича, теоретика из Ленинградского физтеха. (Лосев кивает головой). Там он даёт объяснение туннельному эффекту и, в частности, замечает, что этот эффект может возникать в узком запорном слое на границе двух полупроводников и образовывать области с отрицательным сопротивлением.

-Как в моём кристадине...

-Точно. Так вот я подумал, а что если попробовать создать такой переход на германии?

-А как его создать-то?— Лосев садится напротив.

-Френкель пишет, что этот слой должен быть узким с резким переходом... Помнишь, Олег, когда мы начинали делать сплавные диоды, пробовали легировать германий разным количеством галлия и фосфора?

-Чем больше примесей, тем более высокочастотным получался диод...— Вновь подскакивает он.

-Именно,— поднимаю глаза на Лосева.— давай увеличим легирования на два-три порядка.

-Хочешь получить усиление на детекторе радиоуловителя?— Дагадывается он.

-Хватаешь на лету!

'Не уверен на сколько, но думаю раза в три отражённый сигнал усилить удастся. Представляю как будут рады в Ленинграде наши локаторщики. А ещё туннельный диод может заменить отражательный клистрон в качестве генератора... или создать на нём моломощный передатчик— идеально для 'жучка': батарейка на полтора вольта, микрофон, пару резисторов и катушка с подстроечным конденсатором, но об этом лучше промолчу'.

-Где германий?— Напирает Лосев.

-В ВИМСе, буду там завтра по делам— захвачу.

* * *

'Сегодня ночью погода мне благоприятствует: ни дождя, ни тумана. Даже не смотря на глухо закрытые шторки боковых окон 'эмки' порученца Кирова, можно более-менее сориентироваться куда мы держим путь, фары то и дело выхватывают из темноты дорожные указатели: у моста Борисовкие пруды, Орехово, Петровское и, вот минуту назад, Горки'.

Дорога пошла в гору, через короткое время впереди показался крашеный белой краской шлагбаум, который, впрочем, быстро заскользил наверх освобождая путь, не дожидаясь пока мы подъедем. Шины автомобиля зашелестели по мелкому гравию. Красивый двухэтажный особняк о шести колоннах мы оставили слева и затормозили у небольшого домика поодаль, войдя в который я обнаружил своё хозяйство (антенны, магнетрон, авометр и осциллограф), аккуратно сложенные на полу в полупустой комнате: лишь два стола, один стул и слесарный верстак с тисками в углу.

'Ленинские Горки,... помнится Киров упоминал в разговоре, что он отправляет жену в Горки, на бывшую дачу Енукидзе. Так сколько по времени сюда ехали? Около часа. Сейчас полночь, в Москве надо быть в шесть, значит на работу— пять часов. Надо торопиться'.

И, вместе с тем, действовать неспеша ('выдержка— оборотная сторона стремительности, хе-хе'), сколько раз за жизнь убеждался, чем тщательнее подготовишься к первому включению прибора, тем меньше времени уйдёт на его отладку. Методично проверяю все пайки (вполне могли пострадать при перевозке) и начинаю собирать схему: на первом столе, спиральная антенна передатчика, высоковольтный источник— анодное питание магнетрона, реостат для регулирования тока катода, помещаю магнетрон в вырез постоянного магнита. Катодный вывод магнетрона коротким толстым проводом припаиваю к низковольтной цепи питания, антенный— идёт в волновод...

'Коэффициент связи настрою потом'.

На втором столе— приёмная антенна, волновод к смесителю (на нём из принятого сигнала вычитается ослабленный сигнал передатчика, чтобы выделить звук), оттуда идёт уже низкочастотный вывод к осциллографу, которой включаю на прогрев, делитель напряжения на максимальное усиление. На верстаке метрах в семи-восьми размещаю микрофон— 'гвоздь со шляпкой'.

'С ним надо быть аккуратным, тончайшая мембрана в 'шляпке'-резонаторе очень нежная, реагирующая на малейший звук, вибрацию или дуновение воздуха. 'Гвоздь'— антенну микрофона на резьбе пока подстраивать не буду, пусть будет введена в резонатор (через эбонитовую вкладку) наполовину, как сейчас'.

Опускаюсь на стул, чтобы перевести дух перед решающим моментом, и подношу часы к глазам, удивительно, но с момента приезда прошло уже два часа.

-С богом!— Вырывается у меня, хотя я в своём окружении уже давно отвык от подобной лексики.

Устанавливаю грузик на маятнике метронома (источник звука) в нижнее положение, толкаю его и начинаю осторожно двигать ползунок реостата. Скашиваю взгляд на соседний стол на экран осциллографа, в надежде увидеть хоть какие-то всплески в такт маятника.

'Чудес в жизни не бывает (луч, как острый нож, режет блюдечко-экран осциллографа точно посередине, не оставляя зазубрин), если не считать, конечно, моих приключений'.

Лезу за неонкой, закреплённой на стеклянной палочке, надо посмотреть что у нас выдаёт передатчик. Рядом с микрофоном я заранее натянул двухпроводную измерительную линию (две толстые параллельные медные проволоки, отстоящие на ширину пальца): 'Точность невелика, но позволяет оценить порядок величины колебательной мощности, наведённой в антенне микрофона'.

В моей неонке газ особенный: смесь неона с аргоном позволяет значительно снизить напряжение зажигания, а низкое давление внутри баллона приводит к тому, что для её свечения достаточно тысячной доли ватта.

'Музыка для души, так бы смотрел и смотрел на этот мигающий оранжевый, с синеватым оттенком (при повышении частоты волны пламя начинает синеть), огонёк'.

Заворожённо веду маленький пузырёк вдоль измерительной линии, автоматически отмечаю пики и провалы в яркости свечения лампы, плывущей по стоячей электромагнитной волне, а холодный мозг не перестаёт считать: 'Длина волны— около двадцати трёх сантиметров, моя неонка зажигается от напряжения около десяти вольт, волновое сопротивление линии— сто ом. Итого— 1 ватт, мощности волны хватает с избытком'.

'Если так, то перехожу к смесителю'...

Смеситель оказывается не работает совсем, так как коэффициент связи для обоих сигналов, приёмника и передатчика, был околонулевым. Хорошо так повозился ещё два часа с трубами волноводов, выбирая миллиметры зазоров, пока отбалансировал два этих входных для детектора сигнала. Присел на минутку, включив снова суицидальный звук метронома. Перед этим скрестил пальцы,... но это коммунисту не помогло: отклонения луча не наблюдается.

'Отрицательный результат— тоже результат. Остался 'гвоздик' со шляпкой на анаболиках. Ой, время— до отъезда осталось пятьдесят минут'!

Внимательно разглядываю микрофон. Вижу две резьбы: первая на 'гвозде' регулирует емкостную связь 'штыря' с резонатором, вторая— настраивает объем резонатора, так как стенка, противоположная мембране микрофона подвижная. Ослабляю фиксирующую гайку, вдвигаю 'штырь' на один оборот внутрь резонатора и возвращаю гвоздь на место.

'Кажется есть небольшие отклонения или кажется'?

Для верности, начинающими подрагивать руками, делаю ещё три оборота 'штыря' и на ватных ногах иду к осциллографу.

'Есть, есть импульсы и точно втакт с ударами метронома'!

-А-а-а!— кричу от переполняющих меня чувств, осциллограф бесстрастно фиксирует всё это на своём блюдечке-экране.

-Что, что такое?— Встревоженный порученец заглядывает в дверь и, сообразив, добавляет.— Пора, товарищ Чаганов.

Через пятнадцать минут, отключив все приборы и закрыв дверь импровизированной лаборатории, оставляем позади подсвеченную луной усадьбу и выезжаем на шоссе.

-Там я сзади оставил пакет,— не оборачиваясь говорит водитель.— просили вам передать.

Разрываю грубую серую бумагу конверта и включаю свой американский фонарик.

'Так... план дачи Ежова, два этажа. На первом— кинозал. Пометка, это кинотеатр для всего гарнизона. Ну да, ну да— на сто посадочных мест. Посадочных, хе-хе. Карта... крупная. Котляково, Чурилково, река Пахра, ещё пометка— Мещерино: дача Ежова, в ста метрах у берега реки— дача Молотова. Любопытно'.

* * *

Распугивая гудками редких пешеходов, пересекающих широкие московские улицы под самыми разными углами, удалось без приключений к шести утра попасть на Комсомольскую площадь, а там дворами и чердаком в свою квартиру. На цыпочках, чтобы не разбудить Катю, ныряю в ванную и первым делом прикасаюсь к округлому медному корпусу напольного антикварного 'титана' (дровяного водонагревателя).

'Отлично! Не успел остыть. А холодной воды нет,... что ж не беда— в чреве 'титана' умещается не менее шестидесяти литров'!

Сбрасываю одежду, встаю в ванну, кручу чугунный вентиль горячего крана и сгибаюсь чтобы попасть под 'грибной дождик' душа. Теперь не надо зевать, мыться следует быстро и не спеша: пока намыливаю тело, щёки и подбородок— воду выключаю. Беру с полочки бритву 'Золинген', поворачиваюсь к зеркалу на противоположной стене, предварительно подстроив остроту зрения, и отработанным плавным движением выбриваю половину лица: это только в первый раз все лица разные.

'Успел'!

Докрасна растираю тело 'вафельным' полотенцем, изредка бросая критические взгляды на свою нескладную фигуру: 'Кабинэт, кабинэт'...

-Ой!— Притворно смущается Катя, появившаяся в двери в ночной рубашке, в мгновение ока проверив все мои реперные точки.— Тебе хватило воды, Лёшик? Она, волнуясь грудью, стремительно перемещается к 'титану', задев меня по пути бедром.

'Что это тогда, если не однозначно выраженное поведением согласие'?

Отбросив всякие сомнения, крепко обхватываю своего секретаря сзади.

* * *

Выходим вместе из подъезда на улицу и жмуримся от ярких солнечных лучей.

-Катя, а как же Георгий?— Меня так и подмывало задать этот вопрос раньше, но был увлечён тем, чем занимался.

-Уехал в Уссурийск на гастроли,— ни один мускул не дрогнул на её лице.— там открывается филиал театра Красной Армии. Возвращается через два месяца.

-Перебирайся тогда ко мне пока...— неуверенно протягиваю я.

-Конечно,— расцветает она.— я думала ты уже не предложишь.

-Кх-кх-кх.— Закашлялся я.

-Не бойся, пока Жорик не вернётся.— Катя толкает меня в бок и насмешливо щурит глаз.— Давай лучше обсудим мою докладную Люшкову. Всю правду писать? Он больно охоч до всего эдакого.

-Категорически возражаю,— подключаюсь к её игре.— в общем так, когда придём в отдел возьму у тебя подписку о неразглашении.

-Не вопрос,— передразнивает меня Катя.— разглашать не буду, буду молча показывать.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

20 апреля 1937 года, 14:00.

-Добрый день, товарищ Чаганов!— Бодро приветсвует меня на проходной Любина 'прикреплённая', рослая крепкая 'вохровка', не забыв скользнуть взглядом по раскрытому мною удостоверению.

'Молодец, службу знает'.

Прохожу насквозь производственный корпус, сейчас полупустой, так как в доброй половине помещений идёт ремонт после переезда радиозавода им. Орджоникидзе на новое место.

'Тоже всё, кажется, в порядке: люди заняты, никто без дела не шатается'.

Снова выхожу на воздух и неспешно иду по дорожке к особнячку, с которого начиналось ОКБ, раскинувшееся теперь на целый квартал. Открываю дверь в лабораторию— пусто. Похоже, все ушли в столовую, а помещение запереть забыли.

'Что за преступная беспечность? Газет не читают? Надо будет провести работу с персоналом. В облаках витают.— На всякий случай заглядываю на склад, затем в малую комнату и остолбеваю.

Посреди комнаты раскрасневшийся вольнонаёмный Паша целуется с побледневшей заключённой Любой.

'Блин, это я неудачно зашёл'.

Возлюблённые спешно, как по команде 'брэк', делают шаг друг от друга, испуганно оборачиваются ко мне и нервно, при этом, поправляют свою одежду.

'Хм, ещё один аспект организации работ ОКБ, который я упустил. Поленился скопировать устав ягодинских 'шарашек'. Сегодня же этим займусь. Теперь понятно зачем Ощепков рвался сюда— быть поближе к Любе. Стоп, а как же Оля? С глаз долой— из сердца вон? Прямо какой-то 'закон парных случаев''.

Сзади послышались громкие голоса, вернувшихся с обеда сотрудников.

-Гражданка Щербакова, вы чем сейчас занимаетесь?— 'Двусмысленной, однако, получилась фраза'.— Я имею ввиду, над чем работали до этого.

'До этого... хм, тоже не лучше'.

-Настройкой Валиных радиостанций.— Отводит глаза в сторону Люба.

-Начальника отдела Авдеева.— Жёстко поправляю её я.

-Так точно, гражданин начальник.— Сверкает зелёными глазами рыжая красавица.

-Продолжайте работу. Свободны.

'Огрызается,... ох, и намучаюсь я ещё с ней'.

-Ты-то хоть понимаешь, что связь с заключённой противозаконна?— Поворачиваю голову к Ощепкову, который влюблённым взглядом смотрит вслед уходящей подруге.

-Если ты об Ане, то мы с ней расстались...— С улыбкой замечает он.

-Мне твои амурные дела не интересны!— Взрываюсь я, показывая ему пальцем на телефон.

'Он вообще меня слышит?... Кстати, любопытно с каких это пор расстались? Помнится, ещё пару недель назад он пускал по ней пьяную слёзу'!

-Я тебя предупредил. Сегодня работаешь со мной. Будем налаживать элемент Пельтье.

Выкладываю на стол из бумажного кулька, полученные от Сажина, аккуратные чёрные пятимиллиметровые кубики теллурида висмута, легированные сурьмой, такого же размера кубики твёрдого раствора кремния с германием (из отходов нашего кустарного производства, невысокой степени очистки) и сантиметровые медные перемычки, которые также служат термическими контактами.

'Впереди жаркое лето— готовь настольный холодильник весной! А керамические электреты подождут, до осени'...

Глава 3.

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

30 апреля 1937 года, 14:30.

'Количество бумаг заметно прибавилось, приходится помимо спецотдельских дел заниматься строительством и организацией 'шарашки'. Действительно, работаю уже двадцать три часа в сутки, а времени всё не хватает. Ну ничего, вот закончил (как это по-американски?) 'The Thing', то есть 'Вещь' с большой буквы и теперь хотя бы освободятся ночи'.

'Вещь', действительно, получилась на славу: передатчик свободно на расстоянии ста метров, включая полуметровую кирпичную кладку на пути, обеспечивает на 'штыре' полуваттную мощность сигнала, которой вполне достаточно для приёма модулированного сигнала на направленную антенну. Сейчас две спиральные антенны (приёмника и передатчика) уже нацелены из слуховых окошек на крыше дачи Молотова на балкон-лоджию дома Ежова и дальше на просторную гостиную. Осталось только установить в ней микрофон и я умываю руки, остальное— дело помощников Кирова.

Задача эта очень сложная, так как со стороны руководства НКВД ко мне проявлено явное недоверие— то что банкет состоится в Мещерино (начало в четыре часа) было объявлено мне лишь вчера, точнее уже сегодня ночью, тогда как другим начальникам отделов— три дня назад. Но я не в обиде, Новак своевременно довёл эту информацию до меня, а я через Гвоздя— до Оли. Она то придумала и подготовила эту операцию, в которой я буду играть лишь роль пассивного наблюдателя.

-Зарылся в бумагах по самую макушку,...— дверь в кабинет распахивается настежь, в проёме появляется массивная фигура Фриновского.— собирайся, поедем на одной машине.

'Не лишняя предосторожность, однако, особенно если не доверяешь своему сотруднику'.

-На ЗИСе, значит, поедем?— Радостно подскакиваю с места.— Вы без шинели, Михаил Петрович?

-Какая шинель, май— на пороге.

-Ну и я тоже тогда...— Хватаю на ходу фуражку и спешу за начальником.

'Жаль не удастся подать Оле промежуточный сигнал'.

Я хотел проехать на своей 'эмке' по улице Горького до Центрального Телеграфа, там остановиться и послать Костю купить конверты, поджидающий же меня Гвоздь, должен был позвонить Оле в Чурилковскую школу и сообщить, что я уже выехал. Впрочем, Олин план предусматривал и отсутсвие звонка: время и место операции изменить было нельзя.

Новенький, сияющий на солнце чёрной краской ЗИС-101, сопровождаемый 'эмкой' такого же правительственного цвета плавно тронулся с места, быстро набирая скорость.

-После майских праздников Николай Иванович планирует посмотреть на твоё хозяйство, Алексей.— К запаху кожи в салоне примешивается лёгкий запах табака и водочного перегара.— Подготовься там, чтобы у меня в управлении всё было без накладок : мусор не валялся, покрашено было; столовую любит проверять, особенно уборные; может захочет речь сказать, так что зал тоже приготовь...

Понимающе киваю головой.

-... ещё, будет у тебя там теперь усиленное отделение Особого Отдела. Согласуй с Леплевским кандидатуры.— Мой собеседник достаёт коробку 'Казбека' и закуривает.

'Всё, пошла газовая атака'.

Отодвигаюсь к окну и кручу ручку опускания стекла, под неодобрительным взглядом порученца с переднего сиденья. Фриновский усмехается и тоже опускает своё стекло, салон заполняется звуками большого города.

* * *

После Горок (справа промелькнула усадьба на холме с Особняком на вершине) перед самым Чурилково дорога совсем испортилась и мы с обозлившимся шефом наперегонки принялись быстро задраивать окна: 'эмка', идущая впереди, подняла столб пыли. Ещё с полкилометра и шины зашелестели по небольшому автомобильному мосту а затем по 'американке', которую с обеих сторон обступили молодые деревца с только что проклюнувшимися листочками. Наши машины тормозят у неожиданно появившейся из-за резкого поворота дороги проходной. У её закрытых ворот толпится кучка подростков в пионерских галстуках с красным флагом, барабаном и горном под предводительством юной пионервожатой.

-Та-а-к... что за шум, а драки нету?— Мгновенно повеселевший Фриновский распахивает дверцу, легко выпрыгивает из машины и молодцевато разглаживает свою гимнастёрку с петлицами комкора (пограничные войска НКВД имели армейские знаки различия).

К нему сразу же бросаются пионеры и начинают, перебивая друг друга, кричать: 'Товарищ командир, товарищ командир... мы пришли, мы пришли, а он... нас не пускает'.

-Молчать!— Добродушно рявкает на них мой шеф и в наступившей тишине, прищурив глаз, добавляет, указывая на пионервожатую.— пусть она доложит...

'А Олю не узнать'...

Перед нами стояла жгучая брюнетка с гладко зачёсанными волосами, убранными под пилотку-испанку, подаренную мной, красный пионерский галстук и белая блузка рвутся из-под расстёгнутой на груди 'тельмановки' цвета хаки, чёрная до колен юбка и маленькие кожаные сапожки довершают её сногсшибательный наряд.

-... ты из какого класса?

-Не-е-т, это— наша-а... Марь Лексе-евна...!— Снова поднимается гомон возбуждённых тинэйджеров.

-Тихо, ребята!— Оля точно попадает в короткую, случайно возникшую, паузу: все замолкают.— Товарищ командир, (её маленькая ладошка взлетает ко лбу в пионерском приветствии) наша дружина имени Николая Ивановича Ежова, живущая и работающая под девизом...

-... Больше дела— меньше слов!— Гремят на всю округу детские голоса.

-... направила лучших пионеров, чтобы поздравить Николая Ивановича с днём рождения и вручить ему наш подарок.

К Фриновскому, расталкивая соседей, выдвинулись двое, мальчик и девочка лет двенадцати с деревянной эмблемой в руках: серый овал (длинная ось— сантиметров пятьдесят) вертикально пересекает клинок меча с жёлтым эфесом, поверх него— золотые серп и молот в красных лучах восходящего солнца и скромная надпись небольшими буквами: НКВД.

'Эй, пионеры, не дёргайте так наш герб. Столько труда в него вложено! Особенно навершие рукоятки, в котором затаилась шляпка моего микрофона, очень нежная вещь'. Оля тоже с опаской косит глазами на расшалившихся подопечных, но не вмешивается.

-Ну-ка дайте мне взглянуть,— Комкор одобрительно со всех сторон изучает добротно изготовленный и покрытый лаком подарок.— Неужто сами сделали?

-Неа... наш учитель по труду... Ван Ваныч!— Дети окончательно окружили его. -...но мы помогали... покрывали лаком.

'Щас, Ван Ваныч'...

-А как узнали, что день рождения у него?— Продолжает Фриновский свой ненавязчивый допрос подрастающего поколения.— И что живёт он здесь?

-Мы всё знаем про товарища Ежова...— Каждый стремится перекричать другого.— у нас в школе его уголок есть, красивый. И что живёт он здесь знаем, половина села тут работает.

'Ха-ха, возьми нас за рупь— за двадцать'....

Шеф вопросительно смотрит на подошедшего к автомобилю сержанта госбезопасности.

-Так ведь не положено, товарищ Фриновский.— Разводит он руки.

-Ладно, скажешь я разрешил,— комкор возвращает подарок пионерам.— устроим Николаю Ивановичу сюрприз. Петь-то вы умеете?

-Уме-е-ем!

-Ну тогда садитесь в машину, подвезу.— Галантно протягивает руку Оле.— Чаганов, (порученцу) Василий пешком доберётесь.

-У-у-у... Чаганов! Смотри...— Ребята поворачиваются в мою сторону, но самые ушлые не теряют времени и уже ёрзают на новых кожаных сидениях в салоне.

'Как по маслу... тьфу-тьфу-тьфу. А могло всё сорваться, если бы Геня тоже захотела бы присутствовать на торжестве (выяснить планы Ежовой было главной задачей Оли на сегодняшнее утро). Похоже, супруги практикуют свободные отношения'.

ЗИС-101 плавно минует распахнутые ворота, сзади раздаётся гудок 'эмки'.

-Товарищ Чаганов, садитесь в машину.

* * *

-Тра-та-та-та та-та-та, тра-та-та-та та-та-та... тааа-тааа— тааа.— Под оглушающие звуки пионерского горна, играющего 'На линейку' в длинном узком коридоре второго этажа ежовской дачи, попадаем в просторную гостиную, заполненную людьми в форме сотрудников НКВД, среди которых иногда встречались штатские.

Справа длинный стол, сервированный человек на тридцать, прямо— огромная французская дверь на балкон, слева стена, увешанная картинами (насколько я могу судить) авангардистов. В центре зала— Ежов в форме генерального комиссара госбезопасности с орденом Ленина на груди, безупречно подстриженный и выбритый, окружённый соратниками и с интересом разглядывающий нашу процессию.

-Дорогой Николай Иванович!— Проникновенный бархатный голос пионервожатой и её, замершая в пионерском приветствии фигура, мгновенно захватывает внимание публики.— Разрешите мне от лица всей пионерии страны Советов поздравить Вас, пламенного борца с троцкистскими бандами шпионов и убийц, с днём рождения. Мы Вас просим беречь себя, (трагическим шёпотом) ведь змея-Ягода пытался ужалить Вас... Спасибо за то, что Вы разорили эти змеиные гнёзда. Мы стремимся быть такими же смелыми, зоркими, непремиримыми к врагам трудящихся как Вы, дорогой товарищ Ежов.

Последние слова Оли потонули в грохоте оваций всех собравшихся. Вперёд выдвигаются давешние пионеры с эмблемой НКВД в руках.

-Разрешите преподнести Вам, дорогой Николай Иванович,— продолжает она тоном тамады на свадьбе.— наш скромный пионерский подарок.

Ежов передает 'щит и меч', выдвинувшемуся из-за его спины, начальнику техотдела, а сам тянет руки к Оле— благодарить. 'Технарь' крутит в руках герб, осматривая его со всех сторон.

'В губы целуется, гад'... Оля стоически выносит испытание, даже вполне естественно краснеет от смущения.

-Куда повесить, товарищ Ежов?— 'Последняя проверка прошла успешно'.

-Сюда!— Палец наркома указывает на картину.— Сыми эту ху... (Ежов осекается)... художество.

Кто-то снимает со стены ('Филонов. Нарвские ворота') и ставит на пол сине-чёрно-белую картину, а на освободившийся гвоздь сам Ежов, встав на цыпочки, водружает герб своей организации.

А сейчас,— Оля грамотно переключает внимание аудитории.— ребята исполнят песню чекистов. Слова народные, музыка— тоже народная.

'Как же народные— музыка из ненаписанных ещё 'трёх танкистов', слова— стихотворение из 'Правды''.

Вокруг пионеров сразу же образуется небольшое пространство, Оля даёт отмашку и наши юные 'рабочий и колхозница' вступают неожиданно чистыми и сильными голосами:

'Чтоб давали домны больше стали,

Чтоб хранился дольше виноград,

Чтоб спокойно наши дети спали,

Эти люди никогда не спят.

Ребята на секунду затихают, а Оля, неуловимым движением сместившись от Ежова, декламирует загробным голосом в абсолютной тишине:

'Разведка наша— весь народ,

Враг не пройдёт границы.

А коль пройдёт, то попадёт'...

(гремит детский хор)

'... В Ежовы руковицы'!

'Ба, да тут целая музыкально-драматическая композиция. Оля— молодец! Хотя что делать, припев на музыку не ложится от слова совсем'.

Снова в гостиной звучат красивые детские голоса:

'Эти люди скромны, не речисты,

Мы не все их знаем имена,

Но не даром лучшие чекисты

Боевые носят ордена'.

Слова последнего куплета окончательно растапливают холодные сердца соратников 'железного наркома', их глаза тают, носы смущённо шмыгают.

-Неси конфет...— Звучит команда расстроганного Ежова.

-Огонь— девка,— толкает меня в бок Косарев, секретарь Цекамола, проводя рукой по непокорным жёстким волосам.— заберу её к себе в ЦК инструктором.

'Блин, с её-то анкетой... как только это обнаружится— мы пропали. Как же это мы так'?

-Саш, ты не спеши...— делаю многозначительное лицо.— она— наша номенкулатура, у Николая Ивановича на неё свои планы.

-Понял,— подмигивает он.— снимается предложение.

'Фу-ух, давай, Оля, сматывай удочки поскорее отсюда, пока у кого-нибудь другого не возникла та же идея— взять к себе. Вон ещё один штатский, товарищ Маленков, не сводит с неё глаз. Перестарались мы с ней, похоже'.

Как будто услышав меня, Оля поворотом головы даёт команду горнисту и барабанщику.

Под барабанную дробь ребята, торопливо рассовав по карманам принесённые конфеты, бросаются занять своё место в строю и счастливые, под аплодисменты собравшихся, покидают зал.

Банкет возвращается в привычное русло: выпили за именинника, после небольшого перерыва— за товарища Сталина и началось неспешное вручение настоящих 'пацанских' подарков: ножи, сабли, пистолеты, ружья. Это сопровождалось произнесением тостов и выпиванием (тостующий пил до дна), а в общем, всё как на тамильской свадьбе: вначале торжества встаёшь в очередь для поздравлений, а к концу— она подходит. Обстановка становится всё более непринуждённой и, улучив момент, выхожу на балкон.

Место для микрофона оказалось идеальным: в прямой видимости из дома Молотова (дважды меня по ночам привозили туда на автомобиле председателя СНК, так что была возможность рассмотреть гостиную Ежова в подробностях). Всё сложилось хорошо, но шанс неисправности оставался: вдруг— что-то с мембраной или какая-нибудь железяка притаилась рядом в стене.

'Не-ет, можно выдохнуть... в крайнем слева окне на втором этаже задёрнута штора'.

А это значит, что косноязычные словословия Генриха Люшкова, комиссара 3-го ранга с таким же как у Ежова новым сверкающим орденом Ленина на груди, слушают (а может записывают на плёнку) сейчас люди Кирова, обосновавшиеся в одной из комнат дачи Молотова. Была у меня идея, после того как выяснилось, что микрофон одновременно выдаёт и амплитудную и частотную модуляцию несущей, запустить этот ЧМ сигнал по радиоканалу прямо в Кремль, но из-за недостатка времени на реализацию пришлось пока от этого отказаться.

'Или хотя бы попробовать передавать сигнал в Горки: самый маломощный передатчик, на УКВ, ЧМ, никто ни в жисть не перехватит. Ладно, сами разберутся: считаю свою миссию здесь выполненной'.

Возвращаюсь в комнату, на улице быстро темнеет и становится зябко. Ежов лихо опрокидывает стопку водки под одобрительный гул соратников.

-Александр Васильевич,— демонстративно хлопаю Косарева, стоящего у выхода, по плечу и громко добавляю.— до города не подбросишь?

-А куда это вы собрались?— Глумливый голос Ежова звучит совершенно трезво.— Команды расходиться не было.

-Пришёл— без подарка, ушёл— без спроса...— поддакнул Заковский голосом Раймонда Паулса.

'Да и наружностью 'маэстро' очень машет на главу ленинградского НКВД: квадратная голова с прозрачными глазами— на квадратном туловище'.

-И в мыслях не было уходить...— легко поворачиваюсь на каблуках.— а насчёт подарка— ваша правда, не успел подготовить.

-А ты спой тогда,— поднимает лицо от тарелки Фриновский.— как пионэ-эры.

-Или спляши!— Начинают изощряться мои сослуживцы.

'Как их всех Оля просчитала, даже страшно становится'.

Так прямо и сказала: 'Будут попытки поиздеваться над тобой, типа: почему без подарка и тэдэ'.

-А фокус подойдёт?— С улыбкой обвожу взглядом собравшихся.

-Давай!— Ежов, а за ним и другие, переносит свой стул от стола и запрыгивает на него.

Гостиная быстро превращается в зрительный зал. Накладываю руки себе на голову и на минуту замираю: усилить возможности своих органов чувств сейчас будет совсем не лишне. Самые нетерпеливые зрители начинают проявлять признаки нетерпения: подсмеиваться ('факир был пьян...'), сморкаться и покашливать. Достаю из нагрудного кармана пиджака Косарева авторучку.

-Сейчас я выйду из комнаты, а вы спрячете её— 'Паркер', зажатый в ладони взлетает над моей головой.— моя задача найти её. Согласны?

-Согласны!— Раздаётся многоголосый хор голосов.— Только пусть и Косарев выходит, а то знаем мы вас.

-Не возражаю!— зажимаю уши и выбегаю из зала.

'Сейчас голова расколется, как киловаттные колонки врубились на кухне'.

-Шапира, проследи за ними!— Несётся нам вслед.

Напрягаю слух.

'Нет, с первого этажа услышать что происходит в гостиной невозможно'.

-Готово!— Кричит кто-то сверху.

Наша троица возвращается обратно в притихшую комнату.

'Ясно, договорились молчать'.

Убираю руки от ушей и медленно двигаюсь вдоль первого ряда партера, ненадолго останавливаясь перед каждым подозреваемым. Начинаю от стены с картинами: голова повёрнута направо, подбородок упирается в ключицу, взгляд пронзительный.

'С обонянием я, конечно, погорячился... Вынюхать чернила в облаках сивушных масел— решительно невозможно. Другое дело— слух. Кто-то из оставшихся у меня за спиной, тихо выдыхает и чем-то едва слышно шуршит. Кто там? Курский, Заковский, Фриновский и Ежов'.

Поворачиваюсь и иду в обратную сторону и равняюсь с Заковским: с его виска срывается капелька пота и бежит по толстой щеке к тому месту где у других бывает шея. Он лезет в карман, достаёт носовой платок, не решается вытереть щёку и нарочито улыбается. Расфокусирую свой взгляд и вижу как Новак, сидящий в третьем ряду, подтверждающе закрывает глаза.

'Попался, голубчик'.

Снова хватаюсь за голову, не осталось никаких моих факирских сил терпеть этот многократно усиленный в мозгу 'аромат'. Вынужденно беру технический тайм-аут. Ежов и соратники с едва сдерживаемым злорадством смотрят на меня: 'Ну, давай, давай'...

'Стоп! А чему они радуются?... Уж точно не за меня. Как то всё очень уж гладко получается... и потом это подозрительное шуршание за спиной... Предположим, что первоначально ручка находилась у Заковского. Мог он её передать кому-нибудь из соседей?... Определённо мог. Егор Кузмич со своего третьего ряда момент передачи скорее всего не заметил бы, да и шум был очень коротким.

Тогда ручка сейчас находится у соседей Заковского либо у Фриновского, либо у Курского или осталась у него самого... Фифти-фифти и ещё фифти'.

-Сейчас на счёт 'три' ручка окажется в кармане Косырева!— Отступаю к двери, картинно задираю голову к потолку.— Раз!... Два!... Два с половиной! (Правая рука Фриновского слегка дёрнулась, ощупывая карман) Три!

-Нет ничего.— Разводит руками комсомольский комсомольский лидер под дружный смех публики.

-К сожалению фокус не удался,...— Сокрушённо опускаю голову.— ручка осталась в правом кармане Михаила Петровича Фриновского.

Под присмотром десятков глаз он виновато достаёт 'Паркер'.

-Заковский!— Чуть не взвыл с досады Ежов.— Ты нас продал! Платок носовой он вынул, это знак был!

-Товарищ Ежов!— Затрясся всем телом глава ленинградского НКВД.— Не было такого.

-А-а-а! Врёшь!— Вдруг закричал нарком, безумным взглядом обводя комнату.— Так вы сговорились с Чагановым. Заранее!

-Николай Иванович! Вот те крест!— Испугавшись своего жеста, 'Паулс' оглядывается по сторонам.

'Хм, по католически крестится: ладошкой слева направо, а вообще— неожиданный поворот'.

-И этот человек возглавляет...— Щурится Ежов.

-А вдруг товарищ Чаганов действительно может мысли читать?— Из угла доносится голос невысокого грузного лысоватого мужчины лет сорока с петлицами комиссара госбезопасности 2-го ранга, весь вечер молча просидевшего за столом, изредка сморщившись пригубливая свою рюмку.— Как Гарри Гудини или Вольф Мессинг.

Абрам Слуцкий, это был он, лишь недавно вернулся на свою должность начальника Иностранного Отдела после ссылки Шпигельгласа на Дальний Восток и выглядел здесь, среди сотрудников сильно обновившегося центрального аппарата, 'белой вороной'.

'Что мысли, я будущее могу предсказывать'...

Часть собравшихся восприняла слова начальника ИНО на полном серьёзе: поёжилась как от холода и опустила глаза, другая— обратила свои взоры на начальство— какие будут указания.

'Показал, называется, фокус... того и гляди, и те и другие кинутся толпой да удавят в углу. Что делать? Не сдавать же Кузмича'.

Внизу хлопнула входная дверь и сквозняк, пронизавший здание, прихлопнул полуоткрытую стеклянную дверцу посудного шкафа-горки.

'Хорошая идея'.

-Настоящие фокусники никогда своих секретов не выдают, но чтобы не поехать отсюда в камеру на допрос (никто даже не улыбнулся), докладываю: фокус называется 'на воре шапка горит'. Смотрел кто дёрнется на счёт три...

'Выдохнули, задвигались'.

-Ну и что увидел?— Спросил кто-то.

-Неа, заметил в стеклянную дверь шкафа как Михаил Петрович ручку перепрятывет.

Зал грохнул от смеха.

'Поверили'.

Москва, Центральный Аэродром,

1 мая 1937 года, 09:45.

Опускаю взгляд на часы.

'Точно по графику'.

Сижу у бокового окна в полукруглом салоне на носу самого большого в мире воздушного корабля 'Максим Горький'. За небольшим столиком у переднего окна над исчерченной цветными карандашами картой склонились две белозубые девушки в авиационных шлемах— штурмана, с трудом сохраняющие деловой вид и то и дело стреляющие смешливыми глазами в мою сторону.

'А почему двое штурманов на борту? Командир агитационной эскадрилии Михаил Кольцов еще не определился с выбором? Да, но и откидных штурманских столиков тоже два. Запишем в загадки'...

По другую руку от прохода на такому же как у всех никелированному креслу подходит граф Алексей Николаевич Толстой, при встрече на лётном поле вспомнил нашу случайную встречу два года назад и тепло поздоровался со мной, удостостоив стоящего рядом Кольцова лишь холодным кивком. Представил свою спутницу Надежду Алексеевну Пешкову, бывшую невестку Максима Горького, элегантную даму лет тридцати пяти, с большими живыми близко посаженными карими глазами, пухлыми щеками и крупным носом, дающими все вместе на удивление миловидное лицо. Вскоре выяснилась и причина столь прохладной встречи двух выдающихся деятелей культуры: Кольцов отказал классику в месте в носовом салоне, точнее навигационной рубке, за которое развернулась нешуточная борьба. Но лучший журналист страны недооценил изворотливости графа, тот через 'Тимошу' (такое прозвище дал Пешковой Горький), родственницу героя Советского Союза Михаила Громова, который сегодня пилотирует МГ на Первомайском Параде, добился своего и сейчас вместе со своей дамой устраивается у противоположного бокового окна.

Увидев меня в центральном холле аэропорта, Иван Михеев, сегодня— второй пилот МГ, поймал меня в свои сильные объятия и долго не отпускал.

-Лёшка— наш человек,— глотая слоги говорил он стоящему рядом Громову.— не сдрейфил тогда,... я тебе так, Михалыч, скажу: смело можешь садить его в моё кресло— не подведёт.

-Приятно познакомиться.— Открытый добрый взгляд, железные тиски огромной ладони.

'Да, современная авиация— это не для хлюпиков. Попробуй поворочай штурвал самолёта, подави на его педали... А от предложения второго пилота просто отмахнулся, чувствуется что у Громова на хозяйстве— порядок, сам решает кому где место'....

Двоих корреспондентов центральных газет, в последний момент лишившиеся своих мест, Кольцову пришлось пересаживать в салон похуже, за кокпитом, а середину нашего— занял оператор, который напрочь заблокировал треногой своего киноаппарата выход пассажирам. Оборачиваюсь назад и сквозь двери проходной кабины пилотов виден длинный коридор аж до самого хвоста воздушного лайнера виден чинный ряд кресел и столиков перед ними с изящными настольными лампами. Вышитые скатерти и занавески радуют глаз аккуратными складками, на буфетной стойке сияет 'обтекаемыми' формами, возможно, тот самый электрический самовар, что чуть не убил меня в первом полёте.

От крыльев самолёта одновременно отчаливают два грузовичка с движками в кузове, раскрутившими последнюю пару двигателей МГ.

-Сдержанный рокот моторов переходит в гул,— Раздаётся сзади громкий голос Михаила Кольцова.— 'Максим', слегка переваливаясь на неровностях почвы,... рулит по аэродрому и, наконец, выбирается на недавно построенную бетонную взлётную полосу. Рёв моторов заглушает всё вокруг,... здание аэропорта ускоряет свой бег, потряхивание на стыках плит становится всё мягче и... вот 'стальная птица' плавно отрывается от земли. С замиранием сердца смотрю вниз и в тысячный раз испытываю всегда новое чудесное ощущение взгляда с птичьего полёта, которое холодит сердце и превращает всё сущее на земле в модель-схему, вычерченную по линейке.

'Не ожидал такого, журналист-инноватор ведёт живой радиорепортаж с борта самолёта 'Максим Горький'! Прямое включение'!

Рядом со мной на пороге между пилотской и штурманской кабинами маячит 'золотое перо Союза' в наушниках и с выносным микрофоном в правой руке. Его левая рука лёгким взмахами акцентирует окончания фраз. Сидящий напротив Толстой кривится и закатывает глаза.

-Вот на горизонте появляется стая металлических птиц... — репотаж начинает походить на трансляцию с футбольного матча.— наш 'Максим' делает величественный разворот и... оказывается во главе колонны военно— воздушных сил! Именно он будет открывать Первомайский военный парад!

-Товарищ командир,— одна из девушек-штурманов склоняется над установленным перед ней микрофоном.— от пересечения железной дороги с Ленинградским шоссе нужно держаться шоссе, которое приведёт к Красной площади.

-Слыша эти указания я с трудом скрываю улыбку,— доверительным тоном делится своими мыслями с сидящими в нашем салоне и со всей страной Кольцов.— я вспоминаю как этот самый пилот, что держит сейчас левый штурвал 'Максима', блестяще совершил на моих глазах опаснейшую посадку у французского городка на реке Луаре, проявив свою исключительную способность ориентироваться даже в условиях абсолютно незнакомой местности, усложнённой темнотой и проливным дождём. Вряд ли сам пилот помнит этот незначительный эпизод своей многолетней воздушной работы, которая сделала его известным всему миру. Это— Михаил Громов, Герой Советского союза. Другой штурвал— в надёжных руках Ивана Михеева, орденоносного пилота. Сегодня с нами в полёте лучшие люди страны: рядом со мной сидит Алексей... (Толстой снисходительно поворачивает голову к репортёру, но Кольцов из под носа уводит у него микрофон)... Чаганов, недавно вернувшийся из зарубежной командировки. Еще два года назад он был никому не известным студентом, а сегодня— руководитель, в подчинении у которого сотни людей. Что вы пожелаете, Алексей Сергеевич, миллионам наших радиослушателей в этот праздничный день?

'Представил называется... звучит как: выпускник вуза съездил за границу за шмотками и получил тёплое место, пользуясь благоволением высокопоставленного знакомого. Ещё и улыбается, гад... Однако, если плюнуть на это, то какая уникальная возможность открывается передо мной: могу сейчас сказать всем гражданам Союза напрямую всё что пожелаю'...

Поднимаюсь с кресла и делаю шаг в проход, Кольцов снизу вверх протягивает мне микрофон и ободряюще, как припадочный, мелко трясёт головой.

-Желаю миллионам наших радиослушителей...— Начинаю я фразу, не имея ни малейшего понятия чем её закончить.

У Кольцова от удовольствия затуманились глаза. В моей голове идёт лихорадочный поиск подходящего текста или хотя бы лозунгов к этому Первомаю. Дело в том, что они перед каждым праздником утверждается в Политбюро. Это только кажется, что лозунги из года в год одни и те же, а на самом деле перед майскими праздниками за каждый— идёт борьба: на какое место в списке из сорока призывов поставить— 'Да здравствует мировая революция'?

'А вдруг такое словосочетание уже не в тренде и вместо используют нечто иное? Лучше в эти тонкости не влезать, тем более, что в последнее время по причине страшной занятости не мог регулярно следить за партийной печатью. А что если'...

-... желаю всем нам, мобилизовать все силы на борьбу с фашизмом. Я— хоть и далёкий от политики человек, но понимаю, что Гитлер и его союзники на Западе и Востоке готовят новый передел мира путём захватнической войны. Япония готовится напасть на Китай, Германия— поглотить Австрию и захватить Чехословакию, но понятно, что основная их цель— СССР.

Перевожу дыхание.

-Что можем сделать мы, молодёжь, рабочие и инженеры, для отпора врагу?— Копирую интонации своего интервьюера.— Надо больше работать, каждому на своём месте, чтобы дать нашей армии всё необходимое для будущей войны. Поэтому предлагаю— в третьей пятилетке перейти с шестидневной на семидневную неделю...

-Спасибо, товарищ Чаганов!— Кольцов пытается вырвать у меня микрофон, цепляется за провод и я вижу за его спиной из двери радиорубки, расположенной за пилотской кабиной, выскакивает обрывок микрофонного кабеля.

'Прохвостом перед всей страной решил меня выставить?... А может и не ты, а кто-то другой, кому выгодно замазать выдвиженца Кирова чёрной краской... но, в любом случае, лови ответку'!

-И ещё одну... мысль хотел бы донести до...— оба пыхтим и тянем микрофон на себя.— миллионов радиослушателей: необходимо... усилить борьбу с троцкистами— агентурой... фашистов в нашем тылу...

-Отдай микрофон...— читаю по губам Кольцова, который делает мне страшное лицо.

Толстой со спутницей прилипли к окну и разглядывают праздничную Москву, девушки-штурмана сверяют по карте курс, оператор, спиной к нам, медленно ведёт камеру, делая панораму.

-... но это очень важно...— продолжаю валять Ваньку.

-'Ложи трубку!'— Кричат взбешённые глаза моего оппонента.

-Я понял!— Выдыхаю журналисту в лицо, так что круглые стёкла его очков запотевают.— Троцкистов защищаешь, гражданин Кольцов. Так значит тот эпизод со статьёй не был случайным!

Наш 'шоумен' в 1923 году в бытность свою редактором "Огонька" на трёх страницах напечатал панегирик Троцкому. Оля, подчищая литературу в Пашиной квартире, нашла эту статью на антресолях и дала мне её почитать.

-Товарищ Кольцов,— кричит его помощник, высунув голову в коридор.— связь прервалась!...

Мой противник кидает микрофон и опрометью бросается назад, как пуля проносится сквозь 'кокпит', малый пассажирский салон и скрывается в туалете, что находится как раз напротив радиорубки.

-Товарищ командир,— торжественно вещает второй штурман.— через две минуты Красная площадь.

-Михаил Ефимович,— стучит в дверь туалета помощник.— Красная площадь, вам пора идти на 'Голос с неба' (громкоговорительная установка для трансляции звука на землю).

'Боюсь, что ему сейчас не до этого'.

В эту секунду 'Максим' снижается и проходит над Историческим музеем, а на площадь, оставляя за собой сизый дым, уже вступили танки...

* * *

Спустившись по крутому трапу, немногочисленные участники полёта ждут в тени гигантского крыла появления знаменитого пилота, как поклонники— явления своего кумира. Наконец, в двери самолёта показывается атлетичная фигура Громова, он передаёт кожаную куртку проводнице, снимает фуражку и предстаёт перед нами на трёхметровой высоте в отлично сшитой тёмносиней двойке из английской шерсти, белой сорочке и голубом галстуке, вызвав восторженные аплодисменты у пассажирок и завистливые взгляды пассажиров.

-Спасибо, Михал Михалыч! Спасибо за незабываемый полёт!— Несётся ото всюду.

Громов легко спускается вниз, ни разу не притронувшись к перилам трапа, и начинает терпеливо и доброжелательно обмениваться рукопожатиями или просто парой слов с собравшимися.

-Товарищ Громов,— выступаю я из-за огромного с человеческий рост колеса шасси самолёта, заметив что он прощается с последним поклонником.— найдётся у вас для меня четверть часа— есть серьёзный разговор?

-Разумеется,— улыбается лётчик.— я и сам, по правде сказать, хотел с вами поговорить об одном деле. (Громов поглядывает на ручные часы). А что если нам, Алексей, совместить приятное с полезным. Предлагаю отобедать в ресторане 'Гранд-Отель'. Не слышали? Поедем-те, не пожалеете: таких говяжих отбивных как там по всей Москве не сыщешь.

-С удовольствием,— в животе предательски заурчало.— только я машину отпустил...

-Так поедем на моём 'Форде'.— Стучит меня по плечу собеседник и лукаво подмигивает.— Кольцова с собой возьмём?

'Неужели видел наш армрестлинг? Со своего места— вполне мог. Надеюсь, что ничего не слышал'.

-Пусть раны зализывает.— В тон отвечаю я.— Сейчас позвоню в отдел, чтоб знали, где меня искать...

* * *

-Тут меня убеждать не надо, Алексей,— Громов с удовольствием делает глоток красного вина из бокала.— каждый дополнительный килограмм топлива удлиняет полёт на один километр, а каждый килограмм облегчения веса самолёта— на три километра. Я двумя руками голосую за это: шутка ли, экономия в сорок килограмм за счёт твоей радиостанции. Вот только успеешь ли ты хорошо испытать её? До вылета— полтора месяца.

Мы сидим за столиком в общем зале ресторана у дальней стены рядом со стойкой, по обеим сторонам которой тяжёлые бархатные портьеры скрывают входы в отдельные кабинеты. Рядом снуют официанты, забирая готовые заказы, а прямо над нами свисает на толстой пятиметровой бронзовой цепи хрустальная люстра (ресторан по высоте занимает два этажа здания). Стены отделаны серым мрамором, потолок золочёной лепниной, а сверху, с хоров, доносятся негромкие звуки скрипки.

Лучшие места у высоких окон и в открытых ложах верхнего яруса оказались уже заняты, либо зарезервированы: в глазах рябит от рубиновых ромбов в петлицах и золотых звёзд на рукавах. Я сижу лицом ко входу и вижу входящих и выходящих: вон, в окружении большой компании, в ложу на втором этаже проследовал Андрей Николаевич Туполев, чуть позже, с высокой статной дамой, ресторан покинул Люшков.

'Стоп! Как это— через полтора месяца? Я точно знаю, что Громов полетел в Америку в июле. Прямо сейчас у меня перед глазами фотография из июльской 'Правды': 'полковник Громов показывает на глобусе маршрут перелёта'. (Мы с Олей, готовясь к нашему хронопутешествию, записали в память несколько экземпляров старых газет, в основном праздничных выпусков, что чудом сохранились на антресолях в её квартире). Это Чкалов полетел в июне'!

-Полтора месяца— срок, конечно, короткий,— вымакиваю корочкой хлеба жирный сок от отбивной.— но мы попытаемся...

В ресторан врывается Чкалов, преследуемый встревоженным метрдотелем, и обводит глазами зал в поисках свободного столика. Не найдя такового, направляется в нашу сторону, крутя головой по сторонам.

-Я же говорю вам, Валерий Павлович,— гнусавит сзади работник общепита.— ни одного свободного места...

-Щас-щас, погоди.— Отмахивается от него лётчик и замечает меня.— Чаганов, ты? Вот хорошо! А то смотрю не одной знакомой э...

Он плюхается на свободный стул за нашим столиком. Громов недовольно отводит глаза в сторону.

-Водки принеси и закусить.— Бросает метродотелю Чкалов, скептически посмотрев на недопитую бутылку 'Мукузани'.

Тот даёт знак стоящему у стойки официанту.

-Здорово, Чаганов!— Тянет он через стол свою лопату-ладонь, чуть не сбивая мой бокал.— Как жизнь?

-Не такая как у вас, Валерий Павлович,— успеваю подхватить своё вино.— но мне нравится.

-Молодец!-Перед незванным гостем по мановению ока возникает графинчик с рюмкой, селёдочница, тарелка с холодцом, говяжьим языком, грибочками и солёным огурчиком.— Ну, с праздником!

Чокаемся, выпиваем, я чуть пригубливаю вино... довольно: всё-таки вчера, как ни отнекивался, пришлось выпить и сегодня с утра болела голова...

-А ты, Михалыч, чо в глаза не смотришь, обиделся что ли?— Чкалов сразу наливает себе вторую рюмку.

-Валера, не начинай опять.

-Чего не начинай? Мне стыдиться нечего!— В ход идёт вторая рюмка.

-Нечего?— Взрывается Громов.— Не ты ли мне обещал в Париже на выставке, что вместе будем подавать заявку на перелёт? А стоило мне лечь на две недели в госпиталь, ты— бац и в дамки!

На нас стали оглядываться соседи.

-Так тебе ж точно как мне разрешили лететь,— Чкалов снова с чувством наполняет рюмку.— разве не так?

-Так, да не так! Ты слово нарушил!— Громов тяжело глядит на оппонента.

-Чаганов, Алексей... ты рассуди!— Оба поворачиваются ко мне.

-У данной проблемы я вижу три аспекта,— мои слова тонут в хохоте двух спорщиков.— первое— где вы видели в армии коллективные рапорта? Это— не колхоз... Второе— вы зря думаете, что от времени подачи рапорта что-то зависит: наверху будут взешивать всё— готовность экипажей, самолётов... анкеты. Я бы, например, ни за что не выпустил два экипажа в перелёт одновременно, так как они станут спешить, чтобы обогнать друг друга, станут ошибаться. Я бы сделал так, первым в июне летит Чкалов. Он— из рабочих, что очень важно для нашей пропаганды. (Громов грустнеет). Затем через месяц, в июле— Громов, для установления мирового рекорда дальности.

-А Леваневский?— Снова оба спрашивают хором.

-Леваневского— в сентябре. И третье— это да, вы Валерий Павлович, слово нарушили.

-Ну прости тогда, Михалыч.— Чкалов чокается с товарищем, залпом выпивает третью рюмку и цепляет вилкой большой кусок селёдки.

'Торопится жить'...

В подтверждение моих мыслей, Валерий Павлович, жадно похватав с тарелки язык, допив водку и расплатившись, начинает прощаться.

-Бывайте, хлопцы!— Подмигивает мне.— Мне тут ещё на один аспект нужно поспеть.

Громов осуждающе качает головой вслед удаляющейся плотной фигуре Чкалова. Отмечаю, что сам он выглядит почти худым.

'Да и ел за обедом меньше моего... Не удивлюсь, если борьба с лишними килограммами идёт по всем фронтам'.

-Михал Михалыч, так о чём вы хотели со мной поговорить?— Откидываюсь на спинку стула.

'Странное какое-то ощущение, с начала обеда есть чувство, что как будто кто-то следит за мной. Определённо чувствую чей-то взгляд'.

Мой собеседник терпеливо ждёт пока подошедший к нашему столику официант закончит убирать грязную посуду и заказывает ему два кофе.

-Алексей, ко мне обратились знакомые из НИИ-3 ('НИИ-3 — это Реактивный интститут что ли'?)— Громов тщательно подбирает слова.— там руководство всё неделю назад арестовали. Я слышал, вы в вашем ведомстве занимаетесь делами инженеров и учёных...

'Быстро слухи расходятся'...

-Не делами,— без труда вклиниваюсь в изобилующую паузами речь лётчика.— ко мне попадают уже осуждённые, а, так сказать, исполнением наказания: работу им подыскиваю по профилю. Поскольку я о ракетчиках ещё ничего не слыхал, это значит— идёт следствие.

'Молодец, Михаил Михайлович! Не побоялся обратиться ко мне... Чёрт! Вот опять, будто бы кто-то справа рассматривает меня'.

Громов молчит, ждёт продолжения.

-... Хорошо, я попробую разузнать,... кого там арестовали?— Кручу головой по сторонам.

'Нет,... все заняты своими делами'.

-Клеймёнов, Лангемак, Надёжин, Глушко, ещё другие...

Подходит официант с небольшим подносом, на котором стоят две маленькие чашечки кофе.

'А что если попробовать фокус, которому меня Оля научила'?

Поворачиваю голову направо и протяжно зеваю, Громов от неожиданности замолкает. Расфокусированным взглядом слежу за посетителями.

'Есть, попался, голубчик'!

Справа от нас, за столиком у окна зевает хорошо одетый мужчина в партикулярном костюме, напротив него сидит дама. Зевота заразительна. Это— инстинкт, доставшийся человеку от обезьян. Сторож подаёт знак, что всё спокойно, а члены стада транслируют его.

-Прошу прощения,— невпопад улыбаюсь я.— обещаю, сделаю всё возможное, что в моих силах.

В этот момент к моему предполагаемому хвосту подходит официант. Навостряю уши.

'Как то странно он говорит, определённо с акцентом. Прибалт? Или немец? В руках— небольшая коробочка... Табакерка? Может быть всё, что угодно. Да хоть тот же миниатюрный фотоаппарат! Не может быть! Чтобы в центре Москвы'...

-Спасибо, Алексей.— Улыбается в ответ Громов.— Тебя подвезти?

'Никак не может определиться: зовёт меня то на 'ты', то на 'вы''.

Мы поднимаемся из-за стола.

-Не надо, мне отсюда недалеко...

* * *

Выхожу на брусчатку площади Революции, заполненную гуляющим нарядным народом и стараюсь не оглядываться назад.

'Пойдут за мной или нет? Лучше бы чтобы пошли, хуже нет— гадать что это было. А совсем хорошо— если бы и Гвоздь оказался на месте. Половина четвёртого— время наших ежедневных встреч'.

Неспеша поднимаюсь по Историческому проезду, на пересечении с Никольской, как всегда, столпотворение, скашиваю налево глаза... и Гвоздь— на своём обычном месте, подпирает забор, закрывающий полуразрушенную Иверскую часовню. Торопливо сворачиваю к нему, успевая заметить за спиной 'сладкую парочку' из 'Гранд-Отеля', занятую друг другом.

-Фраер с биксой на хвосте, срисуй по тихой.

'Вот это я выдал, ни одного лишнего слова... причём совершенно не задумываясь. А если покопаться в детской памяти'?

Бросаю гривенник на стойку газетчика и с 'Вечёркой' в руке чуть не сталкиваюсь со своими преследователями: 'Ему лет тридцать пять, одежда иностранная, недорогая. Ей— лет тридцать, красивая. Ничуть не смутились встрече. Эх, не было печали'...

Пересекаю Красную площадь по прямой, которую заканчивают мести бригады дворников.

* * *

-Товарищ Чаганов,— встревоженная долговязая вохровка на проходной СКБ облегчённо вздыхает.— вас разыскивал товарищ Шапиро. Просил срочно позвонить.

-Спасибо!— Для порядка показываю удостоверение и поднимаюсь по лестнице на второй этаж, в свой новый кабинет.

Своим ключом открываю приёмную ('не успел ещё найти секретаря') и захожу вовнутрь. Вчера мне провели телефон, подключённый к АТС-2, не АТС-1 ('кремлёвка', 'вертушка'), конечно, но тоже вещь статусная: аппарат с дисковым номеронаберателем. В нём рядом с цифрами на диске изображены буквы, которые в начале телефонного номера из пяти цифр указывают на коммутатор (центр Москвы— буква 'К'). К новому году обещали протянуть ВЧ.

-Исаак Ильич? Чаганов у аппарата.— Опускаюсь на стул.

-Алексей Сергеевич,— Шапиро, в отличии от своего шефа всегда говорит вежливо.— что у вас там стряслось с Кольцовым?

-Пальцем его не трогал.— Принимаю оборонительную стойку.

Секретарь Ежова захихикал в трубку.

— Звонил Лев Захарович (Мехлис, главный редактор 'Правды'), жаловался, что вы без согласования с ЦК в эфире политические оценки международной обстановки даёте. Предсказываете развитие событий.

Быстро ищу в памяти ссылку на свои предсказания.

'Так, готово— 'Правда', 1 мая 1937 года статья Димитрова... блин, это же сегодня! А я сегодня 'Правду' не читал! Это что, выходит я задвинул в эфире инфу из будущего... Приплыли'.

-Сожалею,— мгновенно покрываюсь липким потом.— если товарищ Мехлис так подумал, только куда мне до оценок и предсказаний: все мои знания по этим вопросам— из центральных газет...

-Николай Иванович просит вас срочно написать рапорт об этом.— Сухо перебивает меня Шапиро и бросает трубку.

'Вежливый..., но хамство затаил. Всё, пропал день— иду в красный уголок читать газеты. Радует лишь то, что достаточно прочитать одну 'Правду''.

* * *

-Лёха!— Гвоздь окликает меня из темноты как только я появляюсь из проходной, что выходит на Водоотводный канал.

'Ровно девять, точен как всегда. Что бы я без него делал'?

-Пасли тебя до завода... Два раза прошли мимо комендатуры, но внутрь не заходили. Внимательно так всё обсмотрели. Пошли обратно. На Каменном мосту щипанул фраера из-за ширмы: вот— порт скуртавый...

'Фотоаппарат, хе-хе. Это ж— табакерка серебряная'!

-... потом в Манеж, засветили ксивы перед цириком.

'Ничего себе, Манежная площадь дом 1— это адрес Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала'.

-А за собой хвоста не почувствовал?— Повертел в руках гладкую вещицу, раскрыл— закрыл, пахнуло душистым табаком.

-Не-е заметил...— начал неуверенно Гвоздь, затем после секундной задержки.— нет, точно не было.

-Спасибо, Николай,— возвращаю ему его добычу.— осторожней будь. Подругу мою давно видал?

-Вчера. Здесь она, в Москве.

'А ну да, правильно, завтра, ведь, тоже выходной'.

-Хорошо, будь здоров!— Легко пожимаю нежную ладонь карманника, руки— его рабочий инструмент. Поставь 'маячок' в Лаврушинском по дороге домой.

Мой друг неслышно исчезает в темноте, а я выхожу на многолюдную сегодня Озерковскую набережную и останавливаюсь у воды.

'Коминтерновцы, значит... Я то им зачем? Непонятно'.

Если попытаться сравнить нашу с Олей историю с тем, что происходит сейчас, то на первый взгляд ничего не изменилось: Ежов во главе НКВД, заговор Тухачевского раскрыт, его участники расстреляны, набирают силу репрессии против троцкистов, бюрократов и растратчиков, принята новая Конституция, идёт подготовка к выборам в Верховный Совет. Но вместе с тем налицо и существенные различия: разгром заговора военных и борьба вокруг принятия закона о выборах разнесены по времени почти на год. Этот конституционный закон вообще уже утверждён в ЦИК СССР в первоначальной редакции: с выборами депутатов на альтернативной основе. Он, конечно, как кость в горле партийных функционеров, но поезд-то ушёл— они сами допустили это, бездумно проголосовав в феврале.

Не будет теперь такого вопроса в повестке дня. Не может сейчас подняться с места условный первый секретарь обкома и заявить на пленуме ЦК: 'Социалистическое отечество в опасности! Вокруг враги! Не время играть в демократию. Требую чрезвычайных полномочий'! Повода нет. В стране не виданный в мире подъём, партия рапортует о грандиозных успехах в промышленности и сельском хозяйстве. Осенью пройдут выборы, на которых победу одержит никому не известная молодёжь и ему, заслуженному человеку с дооктябрьским стажем, придётся идти в отставку на грошовую пенсию с формулировкой: 'Потерял доверие народа, образование— низшее'.

'И что ему такому делать'?

Ответ напрашивается сам собой: нет повода— нужно его создать. А для этого все средства хороши, но громкое убийство— лучше всего.

'Меня? Нет, сомневаюсь. Фигура недостаточно важная. Сталина? Кирова? Более вероятно, но намного более трудно. Стоп, а если Ежова! Что там говорил Фриновский? Нарком захотел вскоре лично провести инспекцию СКБ. Удобный случай... Но почему коминтерновцы? Да потому, что Коминтерн сильно пострадал в результате сталинского Нового курса и, кроме того, имеет в своём составе вполне себе опытную спецслужбу (ОМС отдел международных связей), которой по силам такого рода операции: есть мотив и есть возможность. С другой стороны, они ведь не должны работать под своим флагом: могут под видом троцкистов или вообще не оставят следов, а обвинят меня (на моей территории всё произойдёт) и косвенно подставят Кирова со Сталиным, походя разделавшись с ненавистным Ежовым, от которого уже пострадали десятки их товарищей. Изящно, ничего не скажешь. Хотя и другие варианты имеются: что если эти коминтерновцы— агенты одной из иностранных разведок? Так уж ли это невероятно? Вполне рабочая гипотеза. Голова пухнет. Надо поговорить с Олей, интересно что она посоветует'...

Зябко повожу плечами, в эту пору ночью у воды ещё холодно, и и возвращаюсь на работу. Ещё в коридоре слышу телефонный звонок в своей приёмной.

-Чаганов слушает.— Сажусь на край стола.

-Товарищ Чаганов,— в трубке слышится глухой мужской голос.— Это Сергей Фармаковский говорит. Мы вместе учились в ЛЭТИ, только я— по специальности 'Телемеханика'. Помните? Вместе кончали курс в 1934 году.

-Серёга! Ну, конечно, помню.— В памяти быстро всплывает добродушное улыбчивое лицо: русые волосы, курносый нос, оттопыренные уши.— Ты где сейчас?

-В Ленинграде, на 212-ом заводе.— Из трубки доносится весёлый девичий смех.

'А-а-а... завод 'Электроприбор', знаю-знаю. Бывал там с Пашей когда строили первый радиоуловитель, это— в двух кварталах от Петропавловской крепости и Серёгу там видел. За вод занимается навигацией, гироскопами, морским ПУАЗО. Ты то мне и нужен! Зачем звонит? Неужели тоже будет просить за кого-нибудь'?

-Да нет, где сейчас находишься?— Уточняю вопрос.

-На Красной площади у Исторического музея.— Фармаковский заливается смехом.— Нахожусь в командировке, вот выдалась на праздниках свободная минутка, решил тебе позвонить.

-Правильно решил! Знаю где там таксофон. Стой у будки и никуда не уходи, посылаю за тобой машину.— С лёгким сердцем расстаюсь с толстой подшивкой 'Правды'.

'Надо сбегать в столовую (моё хозяйство уже перешло на круглосуточный режим работы) взять что-нибудь пожевать на двоих'.

* * *

— Ты же, Алексей, знаешь,— Сергей уже расправился с котлетой и допивает компот.— что я выпускался по специальности 'Приборы управления стрельбой', практику проходил на 'Электроприборе'. Там и остался по окончании, сейчас я— замдиректора КБ при заводе.

-Наверное и механическими вычислителями занимался?— мой собеседник кивает головой.— Тогда тебе будет интересно, пошли кое-что покажу.

Заинтригованный Фармаковский следует за мной вниз по лестнице и дальше в новую лабораторию автоматики.

-Смотри,— подвожу его к монтажному столу над которым последний месяц корпели мой практикант Евгений Петров с техником.— это— универсальный электронный аналоговый вычислитель...

Сергей заглядывает внутрь железного ящика со снятой верхней крышкой, из которого торчат стеклянные колбы электронных ламп. В небольшом кубе с ребром в тридцать сантиметров нам удалось уместить один операционный усилитель с блоком питания.

-... Способен за секунду решить дифференциальное уравнение второго порядка,— щёлкаю тумблерами питания двух одинаковых блоков и осциллогафа.— и вывести результат на экран.

-А дифур третьего порядка сможет решить?

-Сможет, если рядом с двумя этими блоками поставить такой же третий.— Охотно поясняю я.— Порядок уравнения ограничен только количеством, имеющихся под рукой, блоков. Итак, здесь перед тобой физическая реализация уравнения: его коэфициенты устанавливаются вот этими подстроечными конденсаторами и сопротивлениями.

Фармаковский кивает головой.

-Сейчас я подам на вход установки входной сигнал 'ступенька',— примеряю на себя маску экзаменатора.— что увидим на выходе?

-Тоже ступеньку, — не возражает стать на минуту экзаменуемым Сергей.— только с колебаниями во время перехода.

Включаю генератор прямоугольного сигнала, синхронизируюсь осциллографом и на экране действительно возникает предсказанная моим собеседником картинка. Тихонько подкручиваю ручку на передней панели одного из блоков и перерегулирования на экране начинают потихоньку исчезать— перед нами почти полное повторение входного сигнала (демонстрирую для сравнения входной сигнал).

-Вот сейчас наш регулятор имеет нужные параметры!— Провозглашаю я.— Осталось только считать их значения с ручек управления.

Фармаковский потрясён.

-Ты понимаешь, Алексей, что у нас два КБ и три завода работают над этим. Никто не знает как подступиться к вычислителю для МПУАЗО, 'Сперри' его нам не даёт. Товарищ Сталин вчера так и сказал: 'Крейсер готов, а из-за вас не может вступить в строй'... Поставил крайний срок в полгода. Я звоню тебе с просьбой ('Значит, всё-таки с просьбой') об одном инженере из Остехбюро, который занимался синхронно-силовыми передачами, а сам думаю: 'вот и обо мне скоро кто-то так же будет просить'...

-А тут откуда ни возьмись Дед Мороз с мешком подарков.

-Нам бы только электрическую схему...— Неуверенно просит Фармаковский.

-Всё дадим,— успокаиваю его.— и схему, и два блока, и даже лекцию прочтём по методам расчёта. Присылай своих инженеров— устроим курсы повышения квалификации. Пиши фамилию своего 'остеховца', будем разбираться.

* * *

Усталый, но довольный, я поднимался по лестнице к себе домой. Прямо перед отходом раскопал жЫрную редакционную статью, в которой русским по белому разъяснялась захватническая суть 'Антикоминтерновского пакта', заключённого между Берлином и Токио. Правда прямой цитаты о скором нападении Японии на Китай, а Германии на Австрию и Чехословакию, обнаружить не удалось, но такое мнение у впечатлительной натуры, читающей советские газеты во время еды, вполне могло возникнуть.

Уже открывая входную дверь, услышал тихие скулящие всхлипывания.

'Что за дела? Вроде щенка у меня нет'...

Посреди кухни на табурете в ночной рубашке, обхватив руками согнутую в колене правую ногу и чуть покачиваясь, сидела Катя с лиловым фингалом под глазом.

-Что случилось?— Довольно натурально хватаюсь за сердце.— Кто тебя так?

Катя внимательно смотрит на меня пытясь понять не смеюсь ли я над ней.

-Жорик,— всхлипывает, наконец, она.— приехал с Дальнего Востока вчера ночью... сразу ко мне (хлюпает носом) хотел сделать сюрприз... (делаю непонимающее лицо), а я же у тебя ночева-а-ала.

-Как он мог?— Как то не очень натурально получился у меня этот риторический вопрос.

-Смеёшься?— Её глаза превращаются в две злобные щёлки.

-Нет-нет, что ты,— захожу за спину и кладу руки Кате на плечи.— как он мог, это— не метод!

-Мы тоже виноваты.— Опускает она подбородок на колено.

'Мы? Хм, можно и так сказать. В том смысле, что мы действовали согласованно. Вот только не нравится мне это самобичевание'.

-Надо было быть более осторожными,— мягкими успокаивающими движениями разминаю Катины плечи.— вокруг столько недоброжелателей.

-Точно!— Подруга резко, всем телом поворачивается ко мне и теряет равновесие, я едва успеваю её подхватить.— Валька, б..., расписала Жорику, что я давно не ночую дома, с самого его отъезда, что видела как меня кавалеры на машинах подвозят. Убью гадину. С трудом удерживаю, бьющееся от возмущения у меня в руках, её горячее тело.

-Завидует она тебе. -Да чему завидовать-то теперь! Развела она нас с Жжёновым!

-Бьёт— значит любит.— Бросаю на весы сакраментальное.

'Подействовало. Расправила плечи, придирчиво осмотрела свою фигуру в окне, осталась довольна. Надеюсь, что мы останемся друзьями'.

Тихонько поворачиваюсь и двигаю в ванную комнату, но на входе в неё меня обхватывают две девичьи руки.

'И они называют нас полигамными'...

Глава 4.

Москва, Кунцево, Ближняя дача.

9 мая 1937 года, 14:00.

-Ну, слава богу, лето пришло.— Сталин с удовольствием откинулся на спинку плетёного кресла, подставляя сероватое в оспинах лицо не по весеннему жгучим солнечным лучам.

-М-м-м..— что-то неопределённое промычал Киров, склонившийся над бумагами.

Они вдвоём сидели на широкой открытой правой террасе, примыкающей к Большому залу, что выходила на задний двор дачи, в двадцати метрах от которой начинался сосновый бор.

-Что нового?— Хозяин кивает на кипу бумаг, лежащих на столе, дождавшись когда гость поднимет от них голову.

Эти листки, пронумерованные и сшитые, Киров вынул из конверта, который четверть часа назад принёс сюда фельдъегерь, молодой плечистый парень в форме сержанта НКВД, сопровождаемый Власиком. Пришла очередная порция прослушек наркома Ежова.

-Есть кое-что...— Киров подносит записи к глазам.— Вот вчерашний разговор в Мещерино. Ежов говорит Фриновскому: 'Ты кому доверил это дело? Даже этот щегол их в момент разгадал'. Тот отвечает: 'Урицкий их хорошо аттестовал. Старший— пятнадцать лет в разведке, напарница— жена. В двадцатых организовала мужу побег из Моабитской тюрьмы'.

-Всё правильно,— кивает Сталин.— Мануильский и Димитров с ними знакомы. Старший— Отто Браун, представитель Коминтерна в Китайской Компартии. С ним его жена— Ольга Бенарио. Оба в прошлом месяце отозваны в Москву.

-Что в НКВД своих сотрудников не хватает?— Киров закуривает папиросу.

-Ты говоришь, Мироныч, Ежов хотел хозяйство Чаганова посетить? Так если согласиться с мнением Чаганова, и Ежов хочет устроить провокацию там, то ему нужны люди со стороны. Мне другое интересно: Урицкий знает о планах НКВД или Ежов использует Разведупр втёмную? Как бы то ни было Урицкого с должности надо убирать.

-Дальше Ежов нецензурно, а Фриновский спрашивает: 'Так вы будете инспектировать спецотдел?', тот отвечает: 'Буду, но позже... скажи Курскому, чтобы он теперь этим занялся'.

-Предупреди Чаганова.— Сталин тоже достаёт папиросу.— Выходит так и есть, упорно хотят они его замазать, а на тебя тень падёт.

-Считаешь, хотят на пленуме бой нам дать?

-Доходят до меня такие слухи...— Хозяин чиркает спичкой.— но как то мне не верится, что Ежов встанет на их сторону: должен он понимать, что скинут они его как только к власти придут.

-Что делать будем?— Киров затушил папиросу в пепельнице.

-Ждать будем. Время сейчас на нас играет. А осенью, после выборов, мы с ними по другому поговорим.

-Боюсь они не захотят ждать.

-... и готовиться.— Продолжает Сталин.— Будённого надо сориентировать, кандидатуру на место Ежова подготовить,...

-О ком думаешь?

-... как временная фигура, вполне подойдёт Ворошилов. Некого больше назначить из своих, а чужим доверять в это неспокойное время было бы опрометчиво. Сейчас самое важное— укрепить руководство всех центральных газет и Радиокомитета. Ты займись этим, как секретарь ЦК, поезжай в редакции, установи личную связь, прощупай людей. Может такое статься, что вопрос власти будет решаться на страницах газет и в радиопередачах.

-Как Ильич завещал: вокзал, почта, телеграф, теперь ещё газеты и радио добавились. А так, всё как двадцать лет назад.— Киров выхватает из пачки следующую папиросу и закуривает её.— Ну хорошо, я не сомневаюсь, победим мы и в этот раз, вычистим из ЦК эту новую партийную аристократию. Только вот не боишься ли ты, Коба, что ещё через двадцать лет, году, скажем, в пятьдесят седьмом , или даже раньше, на её месте вырастет новое поколение бюрократов?

-Как Лернейская гидра,— согласно кивает головой Сталин и тоже тянется за папиросой.— вместо одной отрубленной вырастает три новых. Думал я об этом. Менять надо задачи нашей партии, оставить за ней только разработку теории и пропаганду. Лишить права расстановки кадров и надзора за исполнительной и представительной властями. Глядишь и поток желающих получить партийный билет, чтобы командовать и ни за что не отвечать, поиссякнет. Многое для этого уже заложено в Конституции, в законе о выборах.

-Но если мы так ослабим партию, то ослабнет и связь между республиками Союза! И это накануне войны!

-Во время войны будут действовать законы военного времени. Сядь, Мироныч. А что касается мирного времени, то на смену партии придёт исполнительная связь с её подчинённостью и подотчётностью снизу до верху. В ней все руководители на виду, достаточно взглянуть на статотчётность: тут сладкоголосые бездельники на верху не удержатся.

-А как же мы, Коба?— Ехидно щурится Киров.

-Мнэ с табой, панимаш, партийны разгавор тягаца трудна,— принимает игру Сталин.— пайду музей таварища Сталина работать, экспанатом. Киров заразительно смеётся, вдруг смех переходит в кашель.

-А если говорить о войне,— хозяин стучит гостя по спине.— то, мы недавно перед майскими праздниками с Димитровым обсуждали этот вопрос. Он написал статью в 'Правду'и приходил посоветоваться. Мы немного поспорили, но в основном сошлись: подготовка к войне идёт полным ходом. Говорили об активизации прогерманских элементов в Бельгии, во Франции, в Чехословакии и Австрии, прояпонских— в Китае. Даже в Америке, и в той, фашисты поднимают голову. Договорились, что он подправит статью. В общем, не успел Димитров сдать статью к первому мая. А тут вчера читаю докладную Кольцова Мехлису, где он пишет, что Чаганов самовольно в эфире, вместо того чтобы просто поздравить с праздником, стал вносить предложения и делать оценки международной обстановки...

-Ничего такого там не было!— Снова вскакивает на ноги Киров.

-Знаю-знаю,— Сталин делает успокаивающий жест.— прочитал я запись его выступления. Молодец, настойчивый товарищ. Не вышло с семидневкой через верха, начал атаку снизу... Но я о другом. Там он так уверенно говорит: Китай, Австрия и Чехословакия. Как-то удивила меня такая его уверенность. Подумал, может быть Чаганов доступ к разведсводкам ИНО и Разведупра имеет? Проверил. Нет, не имеет. Да хоть бы даже и имел: ничего такого в них не найдёшь. Пишут о Польше и Румынии, которые могут выставить 600 тысяч штыков на нашей западной границе, о Японии, готовящейся напасть на Дальний Восток. А тут вдруг— Китай, Австрия, Чехословакия и именно в этом порядке. Это точь-в-точь цитатата из моего выступления на Политбюро. Он что, знает о чём мы на заседаниях Политбюро говорим.

-Ты же не думаешь, Коба, что я с Чагановым этим делюсь?— Киров обиженно засопел и набычил голову.

Их глаза встретились.

-... Хорошо,— Сталин поднимается с кресла и прекращает затянувшуюся дуэль взглядов.— верю, что ты в этом чист. Мы сейчас должны быть уверены друг в друге как никогда. Давай пройдёмся.

-Смотри, Мироныч,— продолжил хозяин, когда они вышли на дорожку, идущую вокруг здания.— если ты... (Киров резко поворачивает голову к собеседнику) так как ты не говорил об этом с Чагановым, выходит он— весьма разносторонняя личность: кроме выдающихся достижений в электротехнике... ты слыхал, мне на днях доложили, что в его СКБ создан вычислитель для управления артиллерийским огнём, который лучше, чем имеет 'Сперри'. Как это может делать один человек с десятком помощников?... Международную обстановку понимает лучше Димитрова... Что если, всё таки, подсовывают его нам? Не наши, конечно. Из заграницы. Не жалеют своих секретов, чтоб получить своего человека в нашем руководстве.

-Не-ет, не может такого быть!— Киров хлопает ладонью себе по бедру.— Коба, наш он человек. И доказал это уже не раз. Не знаю чем тебе доказать, но я чувствую это. И потом, ему всего двадцать три года. Кто, когда и где его в шпионы готовил? Небось, Ежов уже всю его короткую жизнь по минутам разобрал.

-Верно, материала собрано немало.— Сталин бесстрастно смотрит себе под ноги.— Ещё Ягода начинал собирать. Кроме голословных сомнений в том, был ли Чаганов секретным сотрудником оперода до покушения, ничего нет. Его знакомые, кого удалось найти, в один голос утверждают— это тот самый человек, кого они знали раньше. Вся его жизнь была на виду, в коллективе: шайка беспризорников, школа-коммуна, студенческая коммуна.

-Вот видишь!

-... Ежов думает, что Чаганов был завербован в Америке троцкистами, а в Испании встречался со своей связной, некоей Мириам Гольдман, дочерью американского друга Троцкого с дореволюционных времён.

-У него все троцкисты и шпионы... Повторяю, я за Чаганова ручаюсь головой.

-... Ежов приходил вчера ко мне, просил разрешить арест Чаганова.— Сталин останавливается у ровного ряда ёлочек и берёт в руку ветку одной из них.

-А ты?— Киров исподлобья смотрит на вождя.

-... А я попросил его не прыгать через голову Пятницкого,— теребит мягкие светло-зелёные иголочки, подносит к лицу и с удовольствием вдыхает их смолистый аромат.— если он не возражает, тогда с делом ко мне— буду включать вопрос в повестку заседания Политбюро. А что ты хотел? Нарком Ежов— в своём праве.

— О каком праве ты говоришь?— Почти кричит Киров.— Он сам ни на секунду не верит в виновность Алексея. Это же шантаж! Он так добивается себе места в Политбюро. Будто говорит: 'Введёшь меня— и нет никакого дела, не введешь— переметнусь к твоим врагам'.

-Да, это возможно...— Сталин двигается с места и тянет за собой спутника.— как и то, что время терпит, изменить состав Политбюро можно лишь на пленуме ЦК. Но его угроза— вполне реальна и нам надо действовать осторожно. Пойми, Мироныч, на карту поставлена судьба страны и нет такой жертвы на которую бы мы не пошли ради её блага.

-Если мы отдадим Чаганова, то следующим за ним буду я. И плакало наше большинство в Политбюро.

-... Заладил.— Недовольно хмурится вождь.— Возьмём дело на контроль секретариата ЦК, создадим партийную комиссию. Потребуем железных доказательств. Вот только будет плохо если Ежов найдёт у себя микрофоны, тогда отбиться от обвинений в шпионаже будет трудно.

-Мы что же всё свалим на парня?— Киров хватается за рукав вождя.

-Не мы, а ты. И не свалишь, а ответишь, что ни о какой прослушке не знаешь.— Жёстко рубит слова Сталин и освобождает руку.— Нам народ доверил судьбу страны, а ты нюни распускаешь. (И уже мягче). С Чагановым твоим, если правильно будет себя вести, ничего не случится, в самом плохом случае окажется ненадолго в своём же КБ в другом, правда, качестве. Поговори с ним, объясни ситуацию, проинструктируй людей, тех что были с ним на связи. И всё, закончили с этим.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

12 мая 1937 года, 12:00.

Сворачиваю с Новокузнецкой улицы в Вишняковский переулок и вижу в его конце 'заводскую проходную, что в люди вывела меня'. Этой ночью закончил отладку микромощной УКВ ЧМ радиостанции и проверку радиоканала между дачей Молотова в Мещерино и дачей Кирова в Горках. Теперь голоса из гостиной Ежова без задержки несутся в комнату связи, оставшуюся с тех времён, как здесь в старом поместье на берегу Пахры доживал свои дни Ленин. Закончил, поговорил с дежурным в пункте прослушки в Мещерино и тут в комнату зашёл смущённый Киров...

Последовавший за этим разговор меня потряс. Сидя затем на заднем сиденье 'эмки', везущей меня обратно в Москву, и перебирая в памяти свои заслуги, сильно себя жалел.

-Выходит, после всего, что ты сделал для них сделал,— нашёптывал мне на ухо сладким голоском, неведомо откуда взявшийся в моей голове, жирный тролль-троцкист.— построил локатор, раскрыл заговор военных, Кирова спас, а они тебя выбрасывают на помойку, как... как, не знаю выбрасывают ли сейчас что-нибудь на помойку, ненужную вещь. Позор джунглям!

Захожу домой, полуголая Катя с коричневым фингалом, что её непортит, вся в слезах, бросается мне в объятья. Оказывается у неё тоже неудачный день: арестован Жжёнов, прямо на репитиции. Прижимаю палец к её губам и лишь позднее, в кровати, удалось узнать детали (их поведала Кате её подруга-машинистка): по дороге из Сибири в Москву 'Жорик' ехал в одном купе с американским дипломатом и вёл с ним, по свидетельству других соседей, 'интимные беседы'. Похоже, всё таки, в первоначальном понимании слова интимный. Эта история, или, скорее, Катино жаркое дыхание, её нежное тело и последовавшая за этим разрядка, несколько успокоили меня.

'В самом деле, ничего же ещё не произошло. Жжёнов на нарах— я на свободе, с его подругой. Да и техническими новинками ни к лицу бахвалиться: локатор бы и без меня построили, Тухачевского бы сами прищучили, Кирова нет— не спасли б, но так он и обещал драться за меня до конца. Теперь— Жжёнов, окончил школу с физико-математическим уклоном, закончил образование в цирковом техникуме на акробатическом отделении. Зачем пообещал помочь? Добренький очень? Ну так поэтому у меня и релюхи тырят со склада. Руководитель должен быть как кремень, если надо для выполнения поставленной задачи, должен без колебаний послать кого-то на смерть, прикрывая отход основных сил'...

Перед стеклянной будкой на проходной— очередь.

-Шокин, нет вас в списке. Следующий.— 'Долговязая вохровка' своим низким голосом перекрикивает толпу.

-Сашка!— Хлопаю по плечу своего знакомого, с которым вместе пересекали на пароходе 'Нормандия' Атлантический океан.— Ты чего здесь?

-Ой, Лёха, здоров.— Расплывается в улыбке Шокин.— Вот не пускают к тебе. Все наши здесь (стоящие рядом закивали головами)... а меня в списке нет.

'Неужели ещё одна 'жертва террора''?

-А кто списки составлял?— С недоверием гляжу на жизнерадостное в меру упитанное лицо будущего 'министра невероятной промышленности'.

-Да я сам и составлял,— разводит он руками, вокруг раздаётся хохот.— там моя подпись внизу. Зам начальника КБ при ЗАТЭМ (завод автоматики, электромеханики и электрических машин). Забыл про себя.

-Ничего, Валя,— обращаюсь я к 'долговязой'.— выпиши временный пропуск Александру... Ивановичу (подсказывает очередь) Шокину. Я подпишу.

-С сегодняшнего дня все пропуска только с подписью товарища Орешкина.— Бойко рапортует вохровка.

Вчера начальник Пятого (Особого) Отдела комиссар ГБ 3-го ранга Курский, невысокий полный человек с сумашедшинкой в глазах, представил мне нашего нового особиста лейтенанта Орешкина: неопределённого возраста, поджарого, с маленькими глазками на круглом лице и редкими волосами, проигравшими войну с проступающей масляной лысиной.

Вспомнились слова Фриновского в пересказе Кирова: 'Так вы будете инспектировать спецотдел'? Ежов отвечает: 'Буду, но позже... скажи Курскому, чтобы он теперь этим занялся'.

'Что имел в виду Ежов? Уж, наверняка, не такие мелкие уколы'...

-Звони ему,— сдвигаю грозно брови.

-Нет на месте...— Валя опускает телефонную трубку.

-Я подпишу.— Размашисто, с чувством подписываю пропуск Шокина.— Что ж, товарищи, (указываю на появившегося в дверях Петрова), это— Евгений Павлович Петров он проведёт с вами сегодняшнее занятие.

Солидные мужики послушно потянулись за тщедушной фигурой практиканта.

-Увидишь его, скажи, чтоб нашёл меня.— Валя испуганно кивает.

'Ежов пошёл ва-банк? А как иначе расценить его просьбу санкционировать мой арест? Тревожно как-то, может бросить всё и, как Оля, переждать смутные времена где-нибудь подальше? Нет, нельзя, слишком много людей завязано сейчас на меня. Не имею я прав их подвести'.

Сергей Миронович объяснил мне стандартную процедуру разбора дел высокопоставленных сотрудников, взятых к рассмотрению в Политбюро. (Вообще-то, начальник спецотдела НКВД— фигура не того уровня, чтобы им занялось Политбюро, но здесь случай особый: я засветился рядом с Кировым и моя физиономия была раскручена прессой). Теперь визы секретаря ЦК, курирующего НКВД, Пятницкого недостаточно: Ежов это понимает, потому и пошёл сразу к Сталину. Сталин сразу дал понять, что дело будет рассматриваться Политбюро, но всё же послал его к Пятницкому.

'Зачем? Потянуть время? Может быть, но скорее всего, знает, что Пятницкий Ежова на дух не переносит. (Об этом знают многие, даже я: никому не нравится проверяющий). Тогда выходит, Сталин решил отбить этот удар чужими руками'... Пояснил Киров и что будет дальше: если Пятницкий даст согласие, что маловероятно, дело будет расследовать комиссия Политбюро. Именно так, расследовать! Несколько человек, обычно два, будут сами вести допросы и устраивать очные ставки (следователи лишь записывают показания). Затем по результатам расследования будет доклад в Политбюро и голосование (где у Сталинской группы большинство), как у присяжных: виновен или нет.

'Повоюем ещё'...

Слышится едва различимый звук закрывающейся двери и из тёмного тупичка, в котором расположился Особый Отдел, в длинный коридор, опередив меня на пару секунд, выходит плотная мужская фигура в испанском 'моно' и, не замечая меня, поспешно удаляется в сторону бывших цехов.

'Толик! И ты, Брут! Первый работник, которого я лично принял на работу ещё при Бокии, с которым мы были в Крыму и Испании, предал меня в самый трудный момент. Или крысятничал с самого начала? Не знаю, да и неважно теперь... Обложили демоны'!

Иду вдоль коридора, смотрю невидящими глазами на двери вновь образованных отделов, а ноги сами несут в дорогой сердцу особнячок, с которого 'начал княжить' и моё СКБ 'стало быть'.

Лосев не замечает моего прихода: всё его внимание сосредоточено на показаниях стрелочного вольтметра, перед ним— германиевая пластина размером с пятачок с двумя тонкими подпружиненными щупами, а его правая рука медленно двигает ползунок проволочного реостата.

-Падает, падает напряжения...— бубнит он себе под нос.

'Исторический момент, между прочим. На моих глазах рождается новый класс полупроводниковых приборов— туннельный диод'.

-И охота тебе, Олег, возится со стрелками, таблицами и реостатами?— Встаю за спиной Лосева.— Тащи наш 'кубик', сделаем на нём генератор пилообразного напряжения. 'Пилу'— на вход, выход— на осциллограф. Сразу получим на экране вольтамперную характеристику диода.

-Дело говоришь.— Загорается Лосев и бежит на склад.

Через десять минут мы вдвоём— с восторгом, лаборантка— равнодушно, смотрим на рисунок с характерным 'горбом', который вычерчивает электронный луч.

-Усилитель, гетеродин, смеситель, детектор...— с чувством и расстановкой перечисляю я устройства.— сантиметровых волн на полупроводниках. Да скоро мы радиоуловитель втиснем не то что в бомбер, в— истребитель.

-Карманную радиостанцию заделаем,— вторит мне кандидат наук.— будем постоянную связь держать.

-Да мы и так с тобой почти не расстаёмся,— лаборантка, 'положившая глаз' на Олега, осуждающе косит им на меня.

'Жучок в спичечном коробке. А что вполне реально: конденсатор, пара резисторов, катушка в добавок к туннельному диоду. Ещё электретный микрофон, чёрт, так и не дошли руки его испытать. И хорошо, хожу, ведь, по краю пропасти, 'демоны' кругом. Не время 'жучками' заниматься'...

-Всё пошёл по отделам.— Поднимаюсь со стула.

'К Авдееву... талантливый парень и хороший организатор, что случается не так уж часто. Организовал небольшой участок по сборке стержневых ламп. Небольшой, конечно, но пока нет большого финансирования он потихоньку подбирает людей ведёт обучение. Производство ведётся на базе электролампового завода во Фрязино, где сейчас директором Векшинский, бывший наставник Валентина, переведённый со 'Светланы'. Так,.. вот и сейчас Авдеев на выезде, но и в его отсутствие с десяток девушек под начальством 'дядьки Черномора' снимают характеристики ламп и ведут их испытание'.

Следующая остановка— участок сборки радиостанций, приоткрываю дверь и застываю.

-Нет!— Решительно трясёт коротко постриженными рыжими волосами Люба.

-Ну тогда пеняй на себя.— Толик, сидящий на столе напротив, спиной к двери, почти закрывает её от меня.

-Какой же ты гад!— голос девушки дрогнул.

-... И брату твоему...— Шипит электрик, размахивая какой-то бумажкой.

-Пусти!— Подскочивший сзади Паша тянет дверь на себя.

Толик испуганно поворачивается на шум, Люба с надеждой выглядывает из-за него.

-Постой здесь в коридоре, никого не пускай.— Говорю Паше, крепко застопорив дверь сапогом, тот неохотно подчиняется.

Захожу в просторную комнату, на длинном монтажном столе в центре угадываются остовы двух мощных самолётных радиостанций (корпуса и выходной каскад решили оставить такими же как и на АНТ-25, готовых к полёту в Америку) и сажусь на стул между спорщиками, которые неотрывно следят за моими движениями: Толик— торжествующе, Люба— нахохлившись.

-Что это, товарищ Коровьев?— Указываю пальцем на клочок бумаги, зажатый в кулаке электрика.

Тот легко соскальзывает со стола, услужливо разглаживает смятый листок и протягивает его мне.

'Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи... Хозяйство разваливается. Надвигается голод... Ради сохранения своей власти Сталин превращает страну в лёгкую добычу немецкого фашизма... Не бойтесь палачей из НКВД! Вступайте в Антифашистскую Рабочую Партию. Да здравствует 1 мая— день борьбы за настоящий социализм! ... Твою мать'!

-Откуда это у вас?— Зло гляжу на Толика.

-Не-ет,— улыбка сползает с его лица.— это не моё, я у Любки нашёл в столе.

-Ваша листовка, гражданка Щербакова?

-Нет,— её белое красивое лицо становится отстранённым, я облегчённо перевожу дух.— но кто мне её дал я не скажу...

'Святая простота... не считает для себя возможным обвинить невиновного и предать доверившегося ей. У меня другие понятия: '... Добро суровым быть должно...''.

-Та-ак,— кладу листовку в карман гимнастёрки.— гражданка Щербакова, подожди меня за дверью.

Толик с ухмылкой провожает её взглядом до двери.

'Придётся импровизировать'.

Занимаю место Любы и молча смотрю в упор на Толика, ухмылка медленно сползает с его круглого лица.

-Я тут, собственно, здесь по другому вопросу.— Бросаю перед собой картонную папку с корректурой брошюры по теории автоматического управления, которую до этого не выпускал из рук.— Обнаружен факт пропажи более ста реле. Вы получали со склада восемьсот реле?

-Получал,— подтверждает электрик упавшим голосом.— для постройки новых 'Бебо', товарищ Язев распорядился, когда вы ещё были в Испании, а...

-Речь не об этом, согласно документам...— сухо перебиваю его я, постукивая средним пальцем по папке.— на установки ушло шестьсот восемдесят реле. Куда вы дели оставшиеся сто двадцать?

-Никуда не девал...— Толик смотрит на меня вытаращенными глазами и нервно облизывает пересохшие губы.— в лаборатории, наверно, остались... а потом меня тоже послали в Испанию.

-Реле пропали, кто-то за это должен за это ответить. Я думаю тот, кто получил их со склада... Статья 162 д) до пяти лет.

— Клянусь, я их не брал!— Молитвенно складывает на груди руки электрик.

-Что ты делал сегодня в Особом Отделе?— Чётко артикулирую каждое слово.

Толик отпрянул назад, как от удара и замолчал. Молчу и я, продолжая давить на него взглядом.

-Это... новый начальник вызывал.— Наконец выдавил он из себя и ощетинился.

'Орешкина боится больше, чем закона'.

-Можешь молчать, я сам расскажу, тебя, как агента, вызвал начальник ОО и попросил проследить за Щербаковой,...

'Возражений пока нет'.

-... ты нашёл у нее листовку, но вместо того чтобы сразу доложить об этом, стал угрожать ей, понуждая к вступлению в половую связь. Так?

'Продолжает молчать'...

-Статья 154 УК РСФСР, до пяти лет, то есть уже десятка светит.

'Прочитал УК УПК в прошлом году с большим интересом. А Толик, похоже, нет. Иначе бы возмутился, чай не в Америке живём, у нас сроки не складываются, а больший— поглощает меньший. Слёзы появились в глазах, нужен последний удар'.

-Но это всё пустяки...— Делаю паузу, встаю и начинаю неспеша ходить по комнате.— Я не знаю откуда ты взял эту листовку. Мы с Ощепковым видели как ты размахивал ею. А это— статьи 58-10 и 58-11 вплоть до высшей меры социальной защиты.

-Любка сама призналась, что листовка её!— Вскакивает на ноги Коровьев.

-Сядь!— Сжимаю кулаки.— Не слышал, да и неважно. Важно то, что она скажет следователю. Или ты думаешь Орешкин бросится тебя спасать, а себя топить? Не жди, не признается он, что эту листовку через своих людей передал Любе.

-Алексей Сергеевич, не губи!— Толик бросается на колени.

-Да как же я тебе помогу,— говорю сочувственно, поднимаю и усаживаю его снова на стул.— если ты сам себе помочь не хочешь.

-Сживёт он меня со свету,— по-бабьи заскулил Коровьев.— Хоть так-хоть так, не жить мне.

-Не бойся, помогу тебе,— приходится самому исполнять две роли: плохого и хорошего полицейского.— если не утаишь ничего и будешь поступать как я сказал.

-Буду-буду, товарищ капитан госбезопасности.

-Хорошо. Тогда рассказывай, о чём вы говорили с начальником Особого Отдела.

'Просто и эффективно. Кто-то из 'товарищей по несчастью' (Толику не сообщили кто именно) передал листовку Любе, которая, скорее всего, уже сама была в разработке (разбередили душу воспоминаниями о Тухачевском, какой он был умный и добрый, например). Задача электрика— следить за Любой и теми с кем она общается. Особое внимание уделить Ощепкову (ещё одному фанату душки-маршала). Сиди только и наблюдай как в сети запутывается очередная плотвичка. А вот когда листовка окажется у Паши, нужно немедля сообщить об этом Орешкину, который и будет потрошить мелочь, бросать её в котелок, чтобы в получившемся бульоне сварить рыбу покрупнее. Понятно теперь о чём предупреждал Киров, похоже, это и есть та самая провокация Ежова с Курским'.

Гляжу на Толика, который, сморкаясь и кашляя, другими словами говорит о том же самом и тешу своё самолюбие приятными мыслями.

'Какой я молодец! Сам бл*, один бл*, распознал чёрные замыслы врагов. Уж я то своих не выдам!... Или опять повезло? Похоже на то. Ведь было предупреждения от Кирова и что я сделал? А ничего. Если бы случайно не встретил Толика в коридоре, то уже завтра если бы и не сидел с Пашей в соседней камере, то уж от руководства СКБ точно был бы отстранён. Шутка ли, контреволюционную организацию у себя под носом проморгал'!

Москва, Старая площадь, 4. ЦК ВКП (б),

кабинет Пятницкого.

Тот же день, то же время.

-Пятницкий слушает.— Рука секретарь ЦК безошибочно выбрала 'вертушку' из нескольких аппаратов, стоящих на приставном столике.

-Лаба дена, драугас Пятницкий.— В трубке раздался голос, довольного своей шуткой, Ежова.

При встрече с ним нарком внутренних дел всегда старался подчеркнуть, что они земляки (оба родом из Ковно).

-Добрый день.— Он не поддержал шутливого тона собеседника.

-Осип,— ни мало не смутился Ежов, тоже переходя на русский.— у тебя в секретариате застряла записка Фриновского о Чаганове. Нельзя ли как-то ускорить её рассмотрение? Дело спешное.

-В моём секретариате ничего не застревает,— сухо отвечает он.— получит ответ в положенные сроки.

-Ну зачем ты так, Осип, ведь одно дело делаем... этот вопрос на контроле у товарища Сталина.

Лицо Пятницкого скривилось в болезненной гримасе.

-Я посмотрел вашу записку и не вижу оснований для ареста Чаганова.— Отрезал он.

-Погодите, товарищ Пятницкий,— Ежов начал терять терпение, в голосе послышались злые нотки, но контроля над собой он не потерял.— следствие располагает дополнительными сведениями по этому делу. Прошу дать возможность лично доложить о них.

-Когда? Через полчаса у меня встреча в НаркомЮсте.— Голос секретаря ЦК по прежнему сух.

-Через десять минут буду у тебя...— в телефонной трубке раздались короткие гудки.

* * *

-Это всё?— Пятницкий отодвигает от себя отпечатанный на машинке листок бумаги.— Не густо. Положим, действительно Чаганов находился в Чикаго вместе с Гольдманом в момент ареста Седова. Ну и что? Мало ли кто, где и когда находится. К тому же Гольдман был переводчиком Амторга, прикреплённым к Чаганову. Если Мири Гольдман, как утверждает следствие, была связной между троцкистами и Чагановым, то зачем ей было покушаться на него.

-Это было не настоящее покушение...— Возбуждённо перебивает Ежов.— он же её сразу отпустил.

-Глупо привлекать к встрече столько внимания. Связники так не работают. Что они не могли с Чагановым встретиться в парке, кафе?

-Они встречались также в Барселоне на телефонной станции в время восстания троцкистов.— Напор наркома несколько ослаб.

-Опять двадцать пять!— Терерь Пятницкий повышает голос.— Почему не на квартире? В общем так, товарищ Ежов, вашим подчинённым надо учиться работать: добывать, а не выбивать показания. Я получил информацию, что к некоторым арестованным сотрудникам Коминтерна были применены недопустимые методы: побои, шантаж, угрозы родным.

-Я готов проверить ваш сигнал,— нарком внимательно посмотрел на собеседника.— давайте фамилии (Пятницкий пододвигает готовый список)... Насчёт Чаганова, есть оперативные данные: источник— адвокат Седова (понятно дело, официальных показаний он никогда не даст), что его подзащитный в момент ареста ждал в гостинице Чаганова.

-А это уже серьёзно,— поднимает глаза к потолку секретарь ЦК.— подумаю над этим. А вы со своей стороны возьмите на контроль эти дела.

Ежов подносит к глазам список, быстро пробегает его.

-Двое последних, Отто Браун и Ольга Бенарио уже освобождены. Прямо перед моим выездом сюда.— Ежов фамильярно подмигивает собеседнику.

Москва, ул. Станиславского, 10.

Немецкое посольство.

Тот же день, позднее.

-Господин фон Вальтер,— в 'бункер' просочился советник Грёппер, невысокий незаметный человек лет тридцати пяти с соломенными волосами.— они их отпустили.

-Это точно?— Холодно зыркнула на него Пуся, красивая высокая блондинка лет тридцати, по должности— технический сотрудник аппарата военного атташе, а по совместительству— любовница главы косульского отдела Герхарда фон Вальтера.

Вдвоём они вертели всем персоналом посольства, за исключением трёх самых высокопоставленных дипломатов: посла фон дер Шуленбурга, советника Хильгера и военного атташе генерала Кёстринга. Фон Вальтер, солидный мужчина лет пятидесяти с густой седой шевелюрой и породистым лицом, на котором основное место занимал крупный мясистый нос с горбинкой, был резидентом абвера в Москве. Его друг Отто Нидермайер проиграл Канарису в борьбе за пост руководителя абвера, из-за чего ему самому пришлось ехать в Москву— все места в центральном аппарате в Берлине оказались заняты друзьями адмирала.

Грёппер стоически вынес вопиющую бестакность со стороны 'этой девки' со странным именем, которой, по идее, вообще не должно было быть в 'бункере' и только кивнул. Куб с бетонными стенами без окон с одной железной дверью, сооружённый под крышей основного здания посольства (несколько соседних зданий также было передано германской стороне), служил как хранилище секретных бумаг, в нём же была оборудована небольшая комната для секретных совещаний с круглым столом, стульями и кожаным диваном.

Главный разведчик, расположившийся вместе с Пусей на диване, машинально потянулся было в карман за сигаретами, но, спохватившись, отдёрнул руку— курить в бункере было строго запрещено. Это ещё больше испортило ему настроение: он так надеялся, что после ареста чекистами Брауна и Бенарио эту безумную операцию— ликвидацию одного из высокопоставленных сотрудников Лубянки отменят. В самом деле, это— чистое безумие, устраивать убийство в центре Москвы. Неважно, что предусмотрен ложный след для русских ищеек: подозрение должно было пасть на эту парочку, боевиков Коминтерна, и не имеет значения то, что наш человек в центральном аппарате гарантирует успех. 'Неужели адмирал совсем потерял голову? Что это за цель, за такая, для резидентуры— убийство человека'?

Эмиссар Канариса, побывавший в Москве в прошлом месяце, на последний вопрос невозмутимо ответил, что смерть этого человека, если следы приведут в Коминтерн, может поставить крест на существовании этого осиного гнезда коммунизма и даже, возможно, вызвать изменения в руководстве Советов.

'Вот такие люди пришли к руководству в абвере: никакого анализа последствий предстоящих событий ни за них, ни за нас'.

-И вообще,— добавил он.— решение принято на самом верху. Думайте, как выполнить задачу.

С прозрачным подтекстом, что от этого зависит твоя дальнейшая судьба. Затем, сменив гнев на милость, добавил, что Чаганов— личный враг адмирала, ответственный за гибель 'Кондора'. Пришлось подчиниться и начать разработку операции. Человек с Лубянки тогда навёл на Брауна с женой, дал их адрес. Удалось проследить за ними, сфотографировать, узнать их привычки. Из Берлина прибыли исполнители и, вдруг, Браун и Бенарио, неожиданно оказались за решёткой. Этот русский оказался смышленым парнем, каким-то неведомым образом сумел не только обнаружить за собой слежку весьма опытной пары, которая оставила в дураках охрану самой хорошо охраняемой тюрьмы Германии, но и сам смог сесть им на хвост, доведя до штаба Коминтерна.

А дальше, после доклада Чаганова своему руководству, операцию пришлось отменять и чекистам (те планировали провокацию с 'покушением' на Ежова во время его визита в здание спецотдела) и абверу, лишившемуся 'ложного следа'. Предполагалось, что покушение будет самым что ни на есть настоящим, а Чаганов должен был стать случайной жертвой, возникшей у входа, перестрелки. Всё было готово: в составе делегации Социалистической партии на празднование Первомая из Перу прибыла пара диверсантов Шольце, мужчина и женщина, внешне похожая на коминтерновцев, из Швейцарии— группа, отвечающая за ликвидацию Брауна и Бенарио. Все ждали только сигнала с Лубянки.

Сейчас ситуация изменилась. После освобождения коминтерновцев, большая доля ответственности за будущий теракт упадёт на ЧК, наверняка, возникнет подозрение о соучастии.Киров поднимет шум (убит его протеже) и, вслед за Ежовым, полетят головы начальников поменьше, наш агент тоже тогда не уцелеет. Вместо обострения борьбы за власть внутри коммунистической верхушки, скорее всего, со сменой власти в ЧК произойдёт укрепление позиций группы Сталина. Нужно думать что делать дальше... Зная мстительность Штольце и настойчивость Канариса, задачу ликвидации Чаганова они не отменят, но теперь появляется возможность отсрочки: новая операция требует времени на подготовку.

— Пуся, дорогая,— фон Вальтер нежно погладил блондинку по руке.— сейчас мы будем составлять шифровку в Берлин, это— надолго. Боюсь, что я не смогу составить тебе компанию в верховой прогулке, попрошу Ганса— он замечательный наездник...

Пуся обиженно надувает губки, ей не нравится этот Ганс, молодой высокий и атлетически сложенный референт консульского отдела. Все в посольстве знали, что его, всегда тщательно побритого и безукоризненно с иголочки одетого, также как и Пусю, интересовали мужчины. Фон Вальтер знал об этой слабости своей любовницы, ревновал и тратил на слежку за ней едва ли ни столько же сил, как и на на свои прямые служебные обязанности.

— ...и, так уж и быть, бери мой 'Хорьх'.

— Я поведу!— Взлетает она с дивана и, едва не сбив с ног Грёппера, исчезает за железной дверью, оставив в комнате лёгкий аромат духов, привезённых ей фон Вальтером из Франции. Этот запах продолжал ещё некоторое туманить голову резидента, заставив забыть о жене, высокой, тощей даме с прозрачными глазами, видящими сквозь бетон бункера, и тоже имеющей свою агентуру в посольстве...

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

Тот же день, то же время.

— Валентина, — заглядываю на проходную.— оформила пропуск Шокину?

Действую по заветам Карнеги, называю своих сотрудников по именам.

— Как приказывали, товарищ капитан госбезопасности.— Скучаящее лицо вохровки расцветает.

— Молодец, давай сюда, как раз к нему иду.

Стараясь не привлекать к себе внимания, нахожу свободных стул и по записям на доске пытаюсь понять что обсуждает народ: фундаментальная идея системы управления с электронным регулятором и отрицательной обратной связью уже посеяна в умы разработчиков, но ещё не взошла... по крайней мере, в головах механиков-материалистов.

— Смотрю я, значит, на ваш прибор, товарищ Попов,— хитро косит на меня взглядом Шокин.— замечательный прибор, нет слов. Вот только сдаётся мне, хрупкий он очень. А ну как, во время боя, треснет какая стекляшка? Вся артиллерия корабля выйдет из строя. Все присутствующие, включая лектора поворачивают головы в мою сторону.

— 'Кто набив пирожным рот говорит: а где компот'?— Со злинкой цитирую строки потомка царского рода.

'А в ответ— тишина... ждут пояснений. Странно, возраст собравшихся в лаборатории мужчин подходящий— молодых отцов. И стихотворение 'Светлана' (точка бифуркации судьбы молодого поэта Сергея Михалкова), отнюдь не о ленинградском электровакуумном заводе, уже напечатано в 'Правде'. Должны знать, но не знают. Ясно, забежал вперёд'...

— ... Я в том смысле, Александр Иванович, что коллектив наш небольшой, занимается, в основном, теоретическими вопросами. Вас не устраивает наш регулятор— продолжайте точить ваши коноиды (основа кулачкового механического вычислителя).

— Не кипятись, Алексей Сергеевич,— серьезнеет Шокин.— лучше подскажи, что нам делать?

— Да легко!— Делаю глубокий вдох.— Пишешь техническое задание на разработку двойного триода в стальном корпусе, в которой перечисляешь все свои требования к нему. Несёшь эту бумагу...

— ... на 'Светлану'!— подсказывает кто-то.

— ... на подпись самому высокому начальнику,— не соглашаюсь я.— до которого сможешь дотянуться и уже потом на 'Светлану'. А пока отлаживаешь работу системы с нашими 'кубиками'.

— Товарищ Чаганов,— на пороге, широко распахнувшейся двери лабаратории, появилась нескладная фигура Орешкина.— прошу вас пройти со мной. Дело не терпит отлагательств.

'Раздулся от важности'.

— Как-то вот так,— поворачиваюсь лицом к Шокину.— продолжайте, товарищ Попов.

— Ну, что у вас?— Не считаю нужным скрывать своё недовольно, как только мы оказались с особистом наедине.— Прячетесь от меня, лейтенант (без добавления: 'госбезопасности', звучит почти как оскорбление). В шпионов решили поиграть?

Орешкин от возмущения начинает хватать ртом воздух.

— Следуйте, пожалуйста, за мной, товарищ Чаганов.— С трудом справляется с собой особист и скачет впереди по коридору, иногда сбиваясь на иноходь.

В радиолаборатории довольно людно: рядом с потухшими Ощепковым и Любой два высоких сержанта ГБ в синих галифе, Коровьев со свежим фингалом забился в угол, а центре— Фриновский и Курский о чём-то тихо перешёптываются.

— Полюбуйся,— начальник управления раздражённо суёт мне листок.— что тут у тебя творится.

'Ещё одна листовка! Даже две, Курский теребит такую же'...

Пробегаю глазами по напечатанным строчкам.

'Текст тот же самый, бумага— та же самая. Вот только первая листовка, что находится сейчас в кармане моей гимнастёрки, написана от руки. Плохо дело... а почему другие отпечатаны на машинке? Первую листовку писал (переписывал) Ландау, его размашистый почерк из уголовного дела— узнал бы из тысячи. С утра конвоир отвёз его в ФИАН... а время поджимало (ведь самого Фриновского задействовали)... тогда решили дубликат напечатать на машике. Пока всё логично. Дальше,... подбили Толику глаз, дали листовки, он их подкинул в столы жертв и сразу же, чтобы наверняка, зафиксировали факт обнаружения подрывной литературы... А почему не пришли сразу за мной? Налицо сокрытие улик по 58-й статье. Не хотят разбирательств в верхах? Очень может быть... Уберут из НКВД или хотя бы из центрального управления по приказу и всё— задача минимум решена, нет рядом чужих глаз и ушей... Принимается как рабочая версия. Та-ак вернёмся к нашим баранам, в СКБ две машинки: в моей приёмной и в особом отделе. На какой из них злоумышленник делал своё чёрное дело? Ха, проверяется легко'! Достаю из кармана не отданный пропуск Шокина и начинаю сличать листки.

'Фактура бумаги... плотность... шрифт... сответствуют. Печать гербовая... подпись начальника особого отдела... натуральна... чернила... мастика... Ажур!... Шри-ифт! Строчная буква 'р'— с особенностью! Палочка бледнее кружка. В обоих документах'...

— Что там такое?— Фриновский начинает терять терпение.— Чаганов, что там рассматриваешь?

— Да вот, товарищ комкор, неувязочка тут с этой листовкой выходит.— Мысленно я себе аплодировал.

— Какая ещё, бл*, неувязочка!— Взрывается он, затем спохватывается.— Сержант, да выведи, ты, задержанных!

Люба обречённо, по привычке, закладывает руки за спину, Ощепков бросает испепеляющие взгляды на людей в форме. Курский, как филин, встревоженно поводит большой головой с круглыми глазами из стороны в сторону. Орешкин начинает переминаться с ноги на ногу.

— Эта листовка напечатана на машинке особого отдела. Вот обратите внимание, Михаил Петрович,— Встаю рядом с Фриновским, бесцеремонно оттирая от него начальника 5-го отдела.— на букву 'р' здесь и здесь...

У начальника ГУГБ над воротником появилась красная полоса, которая, быстро расширяясь, поползла вверх, огибая грубый шрам от сабельного удара. Курский забегает с другой стороны, немигающе глядит на листки и ещё глубже вжимает голову в плечи.

— Вы— оба! — Брызжет слюной на особистов Фриновский, укладывая улики в карман гимнастёрки (Курский повторяет го движение).— Через час— у меня в кабинете! С докладом! 'Ясно, спустит всё на тормозах. Сейчас сварганят задним числом план оперативных мероприятий, где каким-нибудь десятым пунктом идёт— изучение реакции объекта на противоправные действия другого лица и ничего не докажешь'.

— Сержант, машину!— Заглянувший на шум охранник кивает головой и скрывается за дверью.

— Михаил Петрович,— встаю на пути шефа уже в коридоре.— прошу отпустить моих людей. Они задействованы в подготовке оборудования для 'перелёта'. Вы понимаете о чём я говорю...

'Наступает момент истины: как далеко готовы пойти ежовцы в достижении своих планов'?

— Освободить.— Буркнул комкор в сторону и, не оглядываясь, застучал подковками по цементному полу первого этажа.

Вслед за ним бросаются сержанты и Курский с Орешкиным, чуть задержавшись, появляется Толик, вопросительно смотрит на меня.

— В отдел кадров, пиши заявление по собственному желанию.— Сжимаю губы.

Коровьев чуть слышно шуршит парусиновыми башмаками.

'И враг бежит, бежит, бежит... Извинений от особистов, конечно, не дождёшься... как, впрочем, и благодарности от спасённых. За руки держатся несгибаемые борцы с 'кровавой гэбнёй', пожирая друг друга'.

— Что стоим?— Не скрываю своего раздражения.— Придётся ведь и за него работать... Или надеетесь на помощь Ландау? (Тревожно переглядываются). Он вам наслесарит...

Люба гордо дёргает плечиком и следует на рабочее место, за ней, как приклеенный, Ощепков.

'Вот чего мне от них дальше ждать? Почуяв безнаказанность сами начнут прокламации сочинять? Может быть, а может и не быть. Одно ясно— свидетели культа 'красного маршала' понесут его светлый образ сквозь года. Будут детям и внукам рассказывать о незабываемых встречах, о том как бы всё стало хорошо, если бы не... Ощепков хоть, в отличии от Ландау, в вузы преподавать не рвался. По мне так, ущерб нанесённый этим 'гением' умам молодых советских учёных многократно превышал пользу от его вклада в науку. Что с ним делать? Застрелить— нет, лучше всего— выпустить, бороться с фашизмом. Через Вену, пока ещё можно'...

Москва, Кремль.

Кабинет Сталина.

Тот же день, позднее.

-Скажите, товарищ Ежов,— хозяин кабинета, стоящий в центре комнаты, вместо приветствия направляет на появившегося в дверях гостя прямой мундштук трубки 'бильярд'.— мы помогали вам на первых порах, когда вы вступали в должность?

-Так точно, товарищ Сталин.— Нарком, обескураженный таким неприветливым приёмом, неожиданно отвечает по старорежимному.

-... Мы вмешивались в подбор ваших кадров?— Тяжёлый взгляд вождя сверху вниз давит на него, создавая полную иллюзию тех разносов, что в 1915-ом году в Тульском запасном пехотном батальоне устраивал рядовому Николаю Ежову отделенный командир ефрейтор Володин.

-Никак нет.

-Тогда вам не на кого пенять...— Сталин поворачивается спиной к наркому и идёт к своему письменному столу, по пути показывая на место с краю за пустым длинным столом для заседаний.

Ежов поспешно садится и следит за каждым движением вождя, который большим пальцем правой руки с жёлтым от табака ногтем частично накрывает чашку трубки, увеличивая тягу, и двумя быстрыми сильными затяжками раскуривает её.

-Я сегодня получил докладную записку...— Сталин берёт со стола и кладёт обратно лист бумаги.— от инструктора ЦК, который курирует подготовку оборудования для перелёта 'Северный полюс— Америка' на московских заводах. Вам, товарищ Ежов, известно постановление Политбюро об обеспечении условий для ускоренного и безусловного исполнения заказов, связанных с этим наиважнейшим государственным делом?

Нарком внутренних дел кивает головой.

-... так вот, в ней отмечен вопиющий факт: оказывается действиями ваших подчинённых, поставлено под угрозу выполнение одного из таких заказов,— Сталин пускается в свою привычную прогулку по кабинету вдоль стола заседаний.— изготовления аппаратуры дальней связи в КБ товарища Чаганова.

-Э-э-э...— Нарком начинает подниматься со стула.

-Я дам вам слово позже, товарищ Ежов.— Вождь поворачивает обратно у дальней стены.

Бритая наголо (по новой моде) голова наркома покрылась потом, он тяжело плюхнулся на сиденье.

-... вопиющий факт... сотрудники особого отдела изготовили и подбросили работникам СКБ листовки антисоветского содержания. Не знаю как вы, товарищ Ежов, но я усматриваю в повторяющихся попытках замазать грязью товарища Чаганова чью-то злую волю.

-Я лично провёл проверку по этому делу, товарищ Сталин!— Встав на ноги, маленький человечек кажется еще ниже, чем был.— Начальник особого отдела СКБ Орешкин проводил оперативное мероприятие по плану, утверждённому товарищем Курским. Целью операции была проверка новой информации и решение вопроса о возобновлении уголовного дела УФТИ по вновь открывшимся обстоятельствам.

-Мне, товарищ Ежов, понятно ваше желание сохранить, говоря по старому, 'честь мундира',— вождь останавливается напротив наркома.— но это мешает взглянуть на ситуацию непредвзято. Кроме того, вам также неизвестны некоторые сопутствующие обстоятельства... Чтобы было понятнее, скажу, что среди членов Политбюро возникли разногласия. Наше предложение изменить принцип формирования Политбюро встретило противодействие со стороны некоторых товарищей. В чём суть этих предложений: зарезервировать место в нём за руководителями НКВД, НКО, председателем Совета Народных Комиссаров и его первым заместителем, трём старейшими секретарями ЦК, Председателем Верховного Совета. По должности. Наши противники, в первую очередь товарищ Косиор, предлагает формировать Политбюро из представителей компартий союзных республик. Мы считаем, что это приведёт к разрушению единства Союза: представители республик начнут тянуть одеяло на себя.

-Согласен с вами, товарищ Сталин.— Облегчённо выдыхает нарком.

-Есть мнение,— жесткий взгляд вождя не даёт наркому расслабится.— что некоторые ваши подчинённые действуют заодно с противниками крепкого Союза.

-Я разберусь, товарищ Сталин.— Переступает с ноги ногу генеральный комиссар.

-Мы верим вам, товарищ Ежов,— тяжёлая рука вождя ложится на плечо наркома.— ценим ваши заслуги в деле разгрома антисоветского троцкистского военного заговора, поэтому вносим предложение ввести вас в состав Политбюро в качестве кандидата.

-А как же это?— Растеренно бормочет Ежов.— Есть же уже два кандита, избранные на семнадцатом съезде: товарищи Микоян и Рудзутак. Как с ними быть? Съезда надо подождать или пленума.

-Не будем дожидаться пленума,— Сталин отступает на шаг.— проведём голосование членов ЦК путём письменного опроса. Поставим вопрос о замене Рудзутака, запятнавшего себя связью с Гамарником, товарищем Ежовым. Вы сами согласны?

-Я оправдаю вашу доверие, товарищ Сталин!— расцветает он.

-Вот и хорошо, так и сделаем.— Вождь протягивает руку. Ежов поспешно кладёт на стол картонную папку, которую всё это время сжимал в руке, и с чувством отвечает на рукопожатие.

-Что это у вас? Это для меня?

-Нет-нет, ничего важного...— поспешно отвечает нарком.

-И правильно,— Сталин прячет улыбку в усах.— Чаганов в НКВД— фигура временная. Наладит у вас работу в спецотделе и пойдёт на повышение в главк, в оборонную промышленность.

-Понял, товарищ Сталин.

-Что ж, тогда не буду вас задерживать, товарищ Ежов. Желаю успехов!

* * *

-Ну, вздрогнули.— Фриновский резким движением опрокидывает в рот рюмку водки и с наслаждением кладёт на язык ломтик прозрачного с прожилками сала.

Блаженно жмурится. Его примеру следует Ежов, Шапиро замешкался. Троица расположилась за привычным столиком в углу гостиной на даче наркома внутренних дел.

-Так ты, Иваныч, значит сдрейфил отдавать хозяину чагановское дело?— Подтрунивает над начальником Фриновский.

-Да ничего я не сдрейфил...— добродушно смеётся тот.— зачем оно теперь. Только, вот ты знаешь, сила какая-то в нём над тобой есть. Будто насквозь тебя видит, как под лучами рентгена. Знает кто чем дышит и потому всё по его выходит.

-А что с Пятницким делать будем?— Шапиро делает маленький глоток и морщится.

-Да погоди ты с Пятницким, не говорил кого уволить то у нас надо?— Фриновский наливает себе и Ежову.

-Нет, не говорил,— горячая волна от выпитого прошла по всему телу наркома.— сам, мол, выявляй и наказывай. Нравится мне это— всё ясно, понятно: здесь свои, там враги, а с этими волками новыми— того и гляди окажешься в канаве. Без денег и с разбитой мордой.

-И кого, всё-таки, думаешь гнать из наших?— Проявляет настойчивость Фриновский, застыв с поднятой рюмкой.

-Не боись, Петрович, тебя не трону...— Пьяно смеется нарком, они чокаются и выпивают.— Курского с Орешкиным, думаю, будет довольно. На Дальний Восток поедут— там людей не хватает. Шапиро, им на замену кого-то надо подыскать.

-Будет исполнено, Николай Иванович.— Начальник Секретариата НКВД отставляет рюмку.— Ещё один вопросик: мне продолжать работу с материалами Штейна?

-Продолжай,— Ежов мгновенно трезвеет.— только осторожно. Что уже сделано?

-Нашли чистые бланки охранного отделения,— Шапиро понижает голос.— старичка одного, умельца, любой почерк подделает... Ещё в бумагах Орлова из Испании нашли протокол допроса жандарма, который Сталина арестовывал.

-Вы главное поймите,— почти шепчет нарком.— если получится как с Орешкиным, то нам всем— конец. Сссылкой тут не обойдётся.

-Зачем тогда это всё нам?— Бледнеет секретарь.— Вы, Николай Иванович, получаете место в Политбюро, мы— при вас. Живи и радуйся. Зачем головой рисковать?

-Дурак, ты Шапира!— Ежов в сердцах стучит кулаком по столику, рюмки со звоном летят на пол, Фриновский ловко подхватывает готовую упасть бутылку.— Новому человеку одному наверху просто не выжить, он должен к кому-то прилепится. Смотри— Сейчас в Политбюро— две группы. Одна— 'украинцев': Косиор, Постышев, Петровский, Чубарь... Калинин— не нашим, не вашим и Рудзутак с Микояном— на подходе, другая— Сталина: Молотов, Киров, Ворошилов, Андреев, Каганович. Если выбить Кирова, то на его место идёт Рудзутак и получается ничья.

-Так вот почему хозяин Рудзутака хочет убрать,— оживляется Фриновский.— с Микояном то он завсегда договорится...

-То-то и оно,— согласно кивает головой Ежов.— будет у НКВД своё место в Политбюро или нет— это ещё неизвестно. Может так и придётся мне безголосой рыбой в кандидатах сидеть. Поэтому и надо готовить материалец на них на всех, чтобы и мысли не было органы от власти оттирать. Петрович, неси рюмки.

Комкор стучит сапогами по деревянному полу, направляясь к посудному шкафу-горке, а в коридоре у входа в гостиную вжимается в стену, побелевшая от страха Геня.

Глава 5.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

18 мая 1937 года, 10:00.

После заученного 'здравжелаемгражданиначальник' в красном уголке КБ повисла напряжённая тишина. Двое небритых мужчин лет сорока в мятых, как изжёванных, гимнастёрках, со срезанными петлицами, исподлобья безразлично смотрят на меня. Рядом с ними двое других— помоложе, в тёмных, кое-где порванных, но ещё сохранивших стрелки на брюках, костюмах. В их взглядах проскальзывает живой интерес и, как ни странно, надежда. Первые— это бывшие руководители Реактивного НИИ, Клеймёнов и Лангемак, попавшие в водоворот репрессий, возникший после раскрытия военного заговора по руководством Тухачевского. Вторые— инженеры Глушко и Королёв, близко маршала не знавшие, попали в 'ежовые рукавицы' в результате, вспыхнувшей после ареста руководства РНИИ, борьбы за освободившиеся кресла.

Как мне стало понятно при чтении материалов уголовных дел фигурантов, и до их арестов в институте шла самая настоящая война. Она возникла сразу после создания РНИИ в 1933 году. Тухачевский, объединив в новой организации ленинградскую Газо-Динамическую Лабораторию и московскую Группу Изучения Реактивного Движения, подложил под нашу ракетную программу мину замедленного действия. Дело в том, что тематики, над которыми работали эти две научные организации, совершенно не пересекались. ГДЛ (Лангемак) занимался твёрдотопливными (пороховыми) ракетами и азотнокислыми жидкостными ракетами (Глушко), а ГИРД— (Королёв) ракетами с кислородными двигателями. Но как бы то ни было РНИИ родилось сначала на бумаге, затем фактически— переселившись в здание тракторной лаборатории в Лихоборах и началась борьба.

Первая схватка закончилась победой ленинградцев: Клеймёнов понизил своего заместителя Королёва до начальника отдела (по разработке крылатых ракет), а на его место назначил Лангемака. Вместе с этим понижением был поставлен крест и на кислородном двигателе (Глушко в своей вышедшей тогда книге убедительно доказал бесперспективность этого типа ракетных двигателей). Москвичи затаились, но не надолго. Неудачи Глушко с доводкой азотного двигателя (периодически они взрывались) привели к тому, что амбициозная программа развития бескрылых и крылатых ракет, на которую сделал ставку Тухачевский, была поставлена под угрозу. Новым лидером гирдовцев стал инженер Костиков, который, иногда очень убедительно, указывал на слабые места в конструкции и организации работ по двигателю Глушко. Руководство РНИИ вступилось за своего: в результате, с двух сторон в разные инстанции полетели обвиняющие письма. Многочисленные комиссии, направленные в институт, не смогли разрешить конфликт. Возникло динамическое равновесие, которое неожиданно нарушилось с арестом маршала...

'Вот, приходится заниматься ракетами, в которых я ни бум-бум... Понятно, что надо возобновлять разработку кислородных двигателей, не дожидаясь трофейных фон Брауна. Но где? Не здесь же. Понятно, что в РНИИ... только есть проблема: ещё не назначен начальник ГАУ, а врио— он и есть временный. Планы у него короткие. К тому же, какое я имею отношение к РНИИ? Нужно думать о своём КБ, заботится о том, чем занять людей, сидящих передо мной'.

Пауза затягивалась.

-Хорошо, начнём по старшинству, с вас, Георгий Эрихович.— Останавливаю взгляд на высоком худощавом мужчине.— Мне известно, что вы занимались реактивными пороховыми снарядами... Лангемак, привлечённый необычным к нему обращением, с удивлением поворачивает ко мне начинающую лысеть голову.

-... и, поскольку у меня в КБ начисто отсутствует экспериментальная база вашего профиля, предлагаю вам заняться чисто теоретической работой. Мне тут в голову пришла мысль... (Клеймёнов закатывает глаза, Королёв и Глушко перемигиваются), а не удастся ли повысить точность стрельбы если придать вашему снаряду вращательное движение, как в случае с ружейной пулей, но только за счёт расположения стабилизаторов под углом к корпусу?

У троих пересмешников широко открываются глаза, Лангемак лишь задумчиво кивает головой.

-Теперь вы, Иван Терентьевич.— Перевожу взгляд на его соседа.— К сожалению, никакой подходящей вам руководящей должности найти не могу, поэтому предлагаю вспомнить то, чему вас учили в Академии Жуковского и заняться разработкой эскизного проекта крылатой самонаводящейся авиабомбы с управлением элеронами в крыльях. Систему управления и оптические датчики будут разрабатывать другие люди, вы же займётесь аэродинамикой.

Клеймёнов начинает беззвучно открывать рот, в глазах Королёва зажигается огонь, Глушко качает головой, а Лангемак ничего из моих последних слов не услышал, его мысли были далеко.

-Сергей Павлович, Валентин Петрович,— оборачиваюсь к 'главным конструкторам'.— вы привыкли работать вместе (тень пробежала по лицам обоих), поэтому— вам одно задание на двоих: эскизный проект крылатой ракеты с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем, исключая систему управления.

'... а руководящие указания может давать даже дрессированное шимпанзе в цирке. Начитался научно— популярных журнал в будущем и вперёд... Хотя всё лучше, чем послать иженеров— на лесоповал. Кто знает? Может и получится у них что-то дельное'.

-Позвольте, гражданин начальник, это несерьёзно— хором закричали Клеймёнов и Глушко.— необходимо написать техническое задание.

-Вам и карты в руки, пишите...— легко соглашаюсь я.— завтра я передам вам основные требования к управляемой авиабомбе и крылатой ракете. Затем в течение недели вы напишете ТЗ, которые я согласую у специалистов. Дальше— подготовка проекта и его защита. Буду ходотайствовать о сокращении срока заключения на год для успешно защитивших проект. Так что всё очень серьёзно. Предупреждаю, проекты будут анонимными, так что воспользоваться связями на воле не удасться. И последнее, неволить я вас, конечно, не могу: не хотите работать в СКБ— скатертью дорога, отбывайте свой срок в лагере.

-А чертёжные столы, бумага, арифмометр...— посыпались вопросы.

-Золотыми часами гвозди забивать?— Делаю суровое лицо.— По всем такого рода вопросам обращайтесь к моему помощнику сержанту госбезопасности Крывде. Он всё устроит.

'Понты, понты... ненавижу их у других, но как отказать себе в таком удовольствии'?

* * *

Откладываю 'Правду' и подхожу к окну кабинета, глядящего во двор КБ: экскаватор начинает рыть яму под фундамент главного здания Центра Дешифровки, бригада землекопов в чёрных спецовках правит лопатами уже выкопанную 'Джоном Диром' канаву.

'На глазах растёт и ширится моё хозяйство! Казалось бы, живи и радуйся, а на душе неспокойно'...

Вчера вышел приказ по главному управлению: Орешкин— всё, брошен на периферию участковым милиционером за халатное отношение (ха-ха) к служебным обязаностям. Курский тоже уезжает из Москвы на Дальний Восток, формально даже с повышением— начальником управления НКВД, но всем, читающим этот приказ, было понятно— с понижением, так как должности в центральном аппарате имеют другой вес. Это сродни противопоставлению капитана госбезопасности и капитана армейского: первый— равен армейскому полковнику, а второй гэбэшному лейтенанту.

Впрочем, этот приказ для меня неожиданностью не стал, ещё третьего дня Киров передал через порученца, что вопрос решён. А неспокойно мне стало ни столько из-за растущего в последнее время числа арестов, сколько из-за тех нахальства и уверенности в своей безнаказанности, появившихся в действиях Ежова и компании.

'Сегодня внаглую фабрикуют компромат, а завтра возьмут и тупо грохнут меня'?

-Служил Чаганов в 'спецотделе', Чаганов капитаном был...

'Хм, неплохо. А дальше'...

-Чаганов шёл домой с работы, Ежов его в засаде ждал...

'Хорошо, даже отлично. Жаль, что цензура не пропустит'...

-Чаганов шёл домой уставший, фашист его в засаде ждал...

'Хотя откуда в СССР фашисты? Разве что переодетые'...

С трудом отрываюсь от шикарного индустриального пейзажа, вида работающих людей и возвращаюсь к письменному столу. Достаю чистую тетрадь начинаю быстро записывать скачущие мысли, пока ещё не случилось страшного: 'фашист чекиста подстрелил'.

'Авдееву— пусть найдёт молодого практиканта или лучше двух. Изучить возможности создания гибрида 'штабельной' и 'планарной' радиолампы, где анод напыляли на одну керамическую пластину, а катод и сетку— на другую. Слышал, что такие мини-лампы работали до температур в 500 градусов. Лосеву— германий... линзы для инфракрасной оптики с просветляющими покрытиями, детекторы гамма-излучений, кремниевые фотодиоды'...

-Что такой серьёзный?— В дверь без стука заглядывает сияющий Олег.— Завещание пишешь?

-Нет, список врагов, которых надо покусать пока меня от бешенства не вылечили.— Отрываюсь от своего занятия, гляжу на друга и тоже улыбаюсь.— Чего хотел?

-Тут такой вопрос...— замялся он.— в Ленинград мне надо смотаться на пару дней, ну максимум— на три.

-Зачем?— Притворно сдвигаю брови.— К тебе же вчера Екатерина Арнольдовна приехала.

-А то ты не знаешь...— Тоже хмурится Лосев.

'Неужели опять любовь? Не дай бог... мало ему предыдущих'.

-Что я должен знать? Давай, не говори загадками.

-Ленинградское Динамо завтра с басками играет!— Выпалил друг с тревогой ожидая моей реакции.

'Точно! Как это я забыл: вся страна живёт футболом, один Чаганов шагает правой'...

Сборная Страны Басков по футболу уже неделю как в СССР. В первом матче они раскатали московский 'Локомотив'— 1:5. Так и немудрено: баски составляли костяк сборной Испании, которая в 1934 году на чемпионате мира в Италии в одной восьмой разгромила Бразилию, а в четвертьфинале на равных сражалась со сборной хозяев, будущих чемпионов, и если бы не вмешательство швейцарского судьи в переигровке на следующий день, то вполне могли бы увезти 'Богиню Нику' в Мадрид.

Многие спортсмены Страны Басков (Эускади по-баскски) в 1936-ом взялись за оружие поддержав республиканцев. Этой весной, когда угроза Бильбао со стороны националистов была снята, глава баскского правительства Агирре предложил футболистам снова надеть майки и бутсы и выйти на зелёный газон, чтобы собрать деньги для семей погибших воинов-республиканцев. Предполагалось провести турне сборной Басконии по Европе и начать его с СССР в знак благодарности за интернациональную помощь.

-А билеты уже достал?— Не из праздного любопытства спрашиваю, так как слыхал, что на первый матч с железнодорожниками рабочие коллективы Москвы заказали в дирекции стадиона 'Динамо' один миллион билетов. При вместимости пятьдесят три тысячи человек, на матче присутствовало— девяносто.

-Это моя вторая просьба...— Потупил глаза Олег.— ...

'В Ленинграде... достать билеты? Затруднительно это будет. Не просить же Кирова'.

-... Сергей Миронович наверняка поедет на матч... 'А ведь он серьёзно думает, что я могу попросить секретаря ЦК и члена Политбюро об этом. Стоп, а почему обязательно Кирова? У Свешникова-то, наверняка, в Питере всё схвачено'.

-Хорошо, попробую,— растягиваю губы в мстительной улыбке.— но и от тебя потребую множество мелких услуг.

-Всё что угодно!— Кричит Лосев, прижимая руки к сердцу.— Ты знаешь, Лёха, к кому я только не обращался— бесполезно. А тут меня как осенило...

-Оденься поприличней, поди, придётся в правительственной ложе сидеть,— у Олега от моих слов расширяются глаза.— ладно, шучу. Беги в отдел кадров, выписывай командировку на неделю... нет на десять дней. Список заданий будет длинным...

-На пять дней, справлюсь!— Последнее слово прохвучало глухо, так как дверь за кандидатом наук уже закрылась.

'Понятно, надеется на матч с московским 'Динамо' успеть. Настоящий болельщик, и диагноз ясен— футбольная лихорадка'.

Зазвонил аппарат с дисковым номеронабирателем.

-Чаганов слушает!

-Фриновский говорит,— Голос начальника ГУГБ простужен.— Чаганов, ты слыхал, что 'Динамо' двадцать пятого с басками играет...

'Неужели тоже билеты не может достать'?

-... так это, Николай Иванович сейчас в командировке... в общем, распорядился он... отвечаешь за подготовку наших футболистов к игре: прощупай людей, настрой там организуй, узнай что требуется. Но чтобы результат был!

-Михаил Петрович!— Пружиной подскакиваю со стула.— Почему я? Я ж никаким боком к футболу... Что у вас в Центральном Совете общества 'Динамо' более подходящей кандидатуры не нашлось?

-Ты, Чаганов, это брось,— что-то зашуршало в трубке.— будто не знаешь, что мы весь этот ягодин змеючник к ногтю прижали. Новые сейчас люди в ЦС ФСО, неопытные.

-А я, значит, опытный?

 -Я у себя в Главном Управлении решаю кто опытный и кто чем будет заниматься!— Отрезал Фриновский и после небольшой паузы продолжил более мягким голосом.— Ты же испанский знаешь...

'А испанский тут причём'?

 -;... вот и поговори с басками, если не можешь своих организовать.

'На договорняк меня толкает, хорошо ещё— не на допинг. Ну уж нет, не дождётесь. Такой футбол нам не нужен, только 'фэер плэй'. И чего я, действительно, запаниковал? Кто был неоднократным чемпионом по 'Футбольному менеджеру' в нашем спортивном баре, в конце концов? Мастерство не пропьёшь... Времени, правда, маловато— пять дней всегою Поэтому действовать надо быстро'.

-Задание понял, товарищ Фриновский,— собираюсь с мыслями и выдаю.— прошу вас немедля представить меня команде, тренерам, запретить вмешательство членов Центрального Совета в мои решения. Прошу вашего разрешения ночью выехать в Ленинград на матч местного 'Динамо' со сборной Басков.

-Вот, другое дело, разрешаю,— крякает от удовольствия в трубку начальник ГУГБ.— только ты в ленинградские дела не лезь. Заковский там за всё отвечает. И ещё, по поводу басков, завтра в Москву приезжают футболисты из Барселоны и Мадрида... Двадцать пятого будете играть уже со сборной Испании.

'Час от часу не легче'...

* * *

-Знакомьтесь, Дмитрий Иванович Дубинин, тренер 'Динамо'...— молодой лейтенант госбезопасности, референт Фриновского (сам шеф умчался куда-то по делам), указывает на высокого, почти моего роста, широкоплечего, крепко сбитого мужчину лет тридцати пяти.

Он стоит с газетой 'Красный спорт' в руках в тени прохода северной трибуны стадиона 'Динамо' и грустно смотрит прямо перед собой. Игроки рассеялись по полю: кто-то отрабатывает удары по пустым воротам, кто-то пытается жонглировать мячом, кто-то неспеша трусит по беговой дорожке.

-... капитан госбезопасности Чаганов,— шепелявит дальше лейтенант.— он будет отвечать за подготовку команды к матчу с испанцами.

-Чаганов.— Протягиваю ему руку.

-Очень приятно,— Дубинин с улыбкой и каким-то облегчением отвечает на рукопожатие.— хотите лично познакомиться с командой?

Тренер с готовностью тянется к висящему на груди железному судейскому свистку.

-Успеется, Дмитрий Иванович. Давайте присядем на скамеечку и вы мне расскажете о ваших трудностях, согласны?

Он кивает головой и мы втроём проходим на трибуну.

''... 'дифтерит, аппендицит, малярия и бронхит'. Так, понятно, вратаря у нас нет... основной, Фокин, заболел. Хочет взять Боженко из Ростова, но это же— второй дивизион... Из второй лиги и сразу со сборной Испании играть? Нарочно не придумаешь'.

-А что если Акимова пригласить из 'Спартака'?— Стараюсь не пропускать ни одного матча Чемпионата и Кубка СССР поэтому в курсе рейтинга лучших футболистов.

-А так можно?— Удивляется тренер.

-Почему ж нельзя? Против нас— вся сборная Испании, а нам заболевшего вратаря заменить нельзя?— Ищу поддержки у лейтенанта, но тот как-то застенчиво отводит глаза.

-Понимаете, товарищ Чаганов,— под моим прямым взглядом референт вынужден отвечать.— Боженко— наш, из 'Динамо'. Акимов уже заявлен на другой матч от 'Спартака'... да и не думаю, что товарищ Косарев на такое согласится.

'Понятно, состав утвердили ещё до назначения ответственного за провал'.

-Сейчас у нас по плану двусторонняя игра. Два тайма по пятнадцать минут.— Лицо Дубинина непроницаемо.— Разрешите дать команду?

-Конечно, действуйте по вашему плану.

По свистку тренера на зелёную траву стадиона, с характерными проплешинами в центре штрафных площадок, выбегают дублёры, до этого тренировавшиеся за воротами. Чтобы отличаться от основного состава они снимают футболки. Тренер дубля, выполняющий роль судьи, даёт сигнал к началу игры. Пятёрка на падения 'Динамо', лучшая в стране, без разведки бросается в атаку. Мяч передаётся на левый фланг, где его подхватывает нападающий Михаил Семичастный и как лось сквозь кустарник, сметая всё на своём пути, по прямой несётся к воротам соперника. Его оппонент, правый полузащитник дубля уже лежит на газоне, а защитник и не думает подстраховывать товарища, нападающий противника— ещё не в его зоне: правой половине штрафной площадки.

Семичастный, не заметив стоящего защитника, со свистом пролетает мимо него, входит в штрафную. Навстречу ему, руками вперёд, бесстрашно бросается вратарь, теряя в прыжке кепку, но поздно— нападающий опережает его: пушечный удар с носка и мяч затрепетался в сетке. Дубинин горделиво поворачивает ко мне тяжёлый подбородок. 1-0! Окошко на табло под словом 'Динамо' поворачивается и вместо нуля появляется единичка. До конца мини-матча рисунок игры не поменялся: после третьего гола работник стадиона перестал менять цифры на табло. Голами отметилась почти вся команда. Освежив в памяти по дороге сюда всё, что мне было известно по теории футбола из воспоминаний старых футболистов (один из авторов мемуаров, Михаил Якушин, сейчас гоняет мяч по полю) и других источников, к моему удивлению во множестве обнаружившихся в голове, другими глазами гляжу на игру.

'А, ведь, все команды в нашем чемпионате играют в 'пирамиду''!

Эта система господствовала в футболе с конца 19 века и представляла собой следующую расстановку: вратарь, два защитника, три полузащитника и пять нападающих, все— в линию. Действительно похоже на кольца пирамиды. Малое, по нашим меркам, количество защитников объяснялось просто: по тогдашним правилам положение 'вне игры' фиксировалось, если перед нападающим было меньше трёх обороняющихся игроков. Это вынуждало нападающих, чтобы не попасть в положение 'вне игры' оттягиваться назад и начинать атаку из зоны ответственности полузащитников, то есть почти с центра поля.

Всё поменялось в 1925 году с принятием ФИФА новых правил, по ним нарушение стало фиксироваться если в обороне перед нападающим оставалось меньше двух защитников. Получалось, что начинать вести борьбу за мяч форварды могли уже в штрафной площади. Это изменение привело к созданию новой системы игры— 'Дубль Вэ'. В начале тридцатых она быстро завоевала признание в Европе, но не прижилась пока у нас, не в последнюю очередь из-за своего 'защитного характера' (число защитников в ней увеличилось до трёх) и общего негативного отношения наших спортивных руководителей к международной футбольной организации.

На стадионе звучит протяжный свисток судьи. Мокрые от пота игроки неспеша бредут в раздевалку. Мы с тренером поднимаемся с деревянной скамейки, референт Фриновского— как испарился. Нам навстречу спешит девушка спортивной наружности в трепещущем на ветру шёлковом платье и с волнующейся грудью.

-Товарищ Чаганов, товарищ Чаганов.— Задыхается она.— Вас к телефону... звонят от товарища Кирова.

С удовольствием следую за секретарём директора стадиона в подтрибунное помещение, созерцая до слёз знакомую фигурку прототипа 'девушки с веслом'. Возможно правда, что глаза начинают слезиться от резкого запаха пота, доносящегося из раздевалок боксёров и гиревиков, двери в которые то и дело открываются в коридор.

-Чаганов слушает.— Секретарша протягивает трубку, отводит глаза и навостряет уши.

-Лёш, я тоже хочу в Ленинград на футбол.— Слышу тихий просящий голос Авдеева.

'Блин, совсем страх потеряли'...

-... Хорошо, Сергей Миронович,— делаю почтительное лицо.— ... будет исполнено.

Ленинград, Петровский парк,

стадион им. Ленина.

19 мая, 1937 года. 18:55.

Смотрю из под железного навеса на низкие свинцовые тучи, нависшие над чашей стадиона.

'Не дай бог начнётся дождь, тогда на раскисшем поле более техничные баски получат дополнительное преимущество. Единственный козырь ленинградцев— скорость, окажется бит'. 'Динамо' из Ленинграда— одна из самых быстрых команд нашего чемпионата. Даже сейчас, появившись на стадионе под восторженные крики болельщиков одновременно с басконцами, футболисты в бело-синей форме намного раньше зелёно-белых замерли на своей полуокружности в центре поля. Неторопливые испанцы кажутся просто сонными. Сидящий неподалёку (небольшой участок трибуны на самом верху под навесом отгорожен для ВИПов) Заковский удовлетворённо потирает руки и подмигивает мне.

'Доволен. Умотал гостей'.

Как рассказал мне по секрету Кольцов (мы ехали в одном мягком вагоне 'Красной стрелы' с большой группой 'товарищей из Москвы' и 'совершенно случайно' поселились в одну с басками гостиницу 'Астория'), Заковский в Ленинграде устроил звёздам футбола многочасовую экскурсию по городу, а после неё, среди ночи, банкет в ресторане. Мало того, до утра в номерах футболистов без конца трезвонили телефоны 'восторженных поклонниц'.

'Между нами с Кольцовым— всё ровно. Никаких обид. Даже удивительно, неужели простил мою безобидную шутку'?

Неподалёку от нас, в одной из двух кирпичных башен расположился мой знакомый Михаил Окунь, тренер заводской команды 'Красная заря', где сейчас налажено валовое производство 'Бебо'. Окунь сегодня ведёт радиорепортаж. Дверь студии прикрыта неплотно— страшная духота и высокая влажность.

-Приветствия команд. В ответ на нестройное 'гип-гип-ура' над стадионом гремит 'физкульт-привет'!— Доносится до сидящих в 'ложе' высокий голос комментатора.— Сегодня баски играют без четырёх ведущих игроков, но Лангара, центральный нападающий, лучший— в составе Эускади, на поле. В сборной Ленинграда— семь динамовцев, трое из команды 'Сталинец' и в воротах— студент Илья Эвранов. Гимн Испании сменяет Интернационал. Судья Усов проводит жеребьёвку, команды остаются на своих половинах, футболисты рассыпаются по полю. Звучит свисток к началу матча. Команды ринулись в игру!

Звук голоса радиокомментатора тонет в рёве трибун. Первые минуты матча проходят в петушиных наскоках ленинградцев на ворота гостей, но все атаки разбиваются о крепкую защитов басков. Сразу стало заметно отсутствие звёзд в составе хозяев: все нападающие, как под копирку одинаково, пытаются в одиночку пробиться к воротам гостей, но делают это настолько бесхитростно, что рослым крепким защитникам не составляет труда раз за разом разрушать их замыслы. К середине тайма игра выравнилась, болельщики попритихли.

-Ленинградцы неторопливо перепасовывают мяч в центре поля,— снова доносится до нас голос Окуня.— Лангара откровенно скучает.

И тут, на ровном месте, следует неожиданный хлёсткий удар из-за штрафной Петра Дементьева. Вратарь Эускади, не успев среагировать, только взглядом проводил мяч, вонзившийся в правую девятку. Стадион взорвался криками и грохотом аплодисментов, катера и суда на Малой Неве и Ждановке ответили гудками. Попадаю в крепкие объятия Заковского— из руководства в ложе он один (нет никого из обкома: Жданов в Кисловодске, остальные из-за опасности крупного проигрыша решили дистанцироваться).

'Вот так надо с ними играть! Смелее бить по воротам издалека'.

Судья, едва не приплясывая от радости, устанавливает мяч в центре поля. Гляжу на часы.

'Надо ещё один забить до перерыва на кураже. Десять минут ещё есть в запасе'...

Куража, однако, никакого не обнаружилась, мяч застрял в центре поля и вдобавок начал накрапывать дождь. На последней минуте первого тайма центрфорвард Кряжков, перехватывает пас назад вратарю Бласко при этом подыгрывает себе рукой, не останавливается и проталкивает мяч в сетку. Судью, решительно показавшего на центр поля, окружают возмущённые игроки гостей, но тот неумолим: 2:0!

Празднование второго гола как-то не задалось, зрители раскалолись на два неравных лагеря: 'была рука или нет'? Через несколько минут жарких споров, при этом с опаской оглядываясь на табло оглядываясь на табло, вынесли вердикт: 'была, но прижатая'. К этому времени возбуждённые команды ушли на перерыв.

'Как изменилась игра во втором тайме! Куда подевались сонные баски? Точно в перерыве выпили крови убитых на корриде быков'.

Не прошло и десяти минут с начала игры, а на на табло уже: 2:2. Лангара, сам похожий на быка, дважды протаранил оборону ленинградцев и безжалостно расстрелял в упор ворота хозяев. Зрители, поливаемые дождём, приуныли, но терпят— домой не идут. Заковский тоскливо ёрзает на скамейке.

'Нашу команду может спасти только чудо'!

И оно случилось: разверзлись хляби небесные... За несколько минут футбольное поле превратилось в плавательный бассейн. Утрирую, конечно, но все многочисленные неровности травяного покрытия в мгновение ока заполнились коричневой, пахнущей болотом, водой. Зрители повеселели, шутками и прибаутками встречая очередное падение игроков в лужу. Игра мягко скользила к своему логическому завершению (до конца оставалось десять минут), когда в замысел всевышнего судьи вмешался судья футбольный.

Отлучаюсь на минуту в уборную для ВИПов (после обеда пью как с бодуна: Авдеев накормил солёной 'беломоркой'), расположенную в кирпичной башне. Сквозь неё винтовая лестница ведёт к отдельному выходу: после покушения на Кирова вопросы безопасности первых лиц при проектировании общественных зданий вышли на первый план. Ну и прочие удобные для начальства вещи не забыты: на стене, покрытой белой кафельной плиткой, смонтирован фаянсовый французский писсуар-фонтан.

'Откуда взялся? Точно не со старых времён: стадион практически заново отстроен в прошлом году. Времена новые, а элиту продолжает тянуть ко всему французскому'...

-А-ах!— Сорок тысяч зрителей единовременно выдыхают на стадионе, вмещающем двадцать.

-На минуту нельзя отлучиться...— Спешно, без всякого удовольствия заканчиваю свои дела и с мокрыми от воды руками несусь обратно на трибуну.— Что случилось?

У ворот гостей вокруг штрафной лужи собрались ленинградцы под предводительством арбитра. Баски, ругаясь и жестикулируя, покидают поле.

-Сам не понял,— Окунь вытягивает шею из окна комментаторской.— Усов пенальти назначил в ворота басков.

-Это... правила они нарушили.— Сзади подходит Заковский, тревожно смотрит вслед гостям.— А что дальше-то будет, если они не вернуться? По пустым воротам будем бить?

'Три раза... но кого-то точно будут и возможно ногами. Международный скандал, однако, назревает'.

-Что за правило?— Поворачиваю голову к комментатору.

-Защитник мяч выбивал, подскользнулся, упал...— вжимает голову в плечи Окунь под взглядом комиссара госбезопасности 1-го ранга.— может рукой коснулся?

Стоим, молчим...

-Вот иди и скажи так в эфире!— Выходит из себя Заковский.

-Лучше пока ничего не говорить,— замечаю я.— пусть в радиокомитете собщат, что, мол, технические неполадки.

Главный чекист Ленинграда согласно кивает головой. В ложу проникает хорошо одетый мужчина, по виду— директор стадиона, и что-то шепчет на ухо Заковскому.

-Как заперлись?— Снова взрывается тот.— Да я их... в двадцать четыре часа!

Снова 'бу-бу-бу' на ухо от директора.

-Алексей Сергеевич, ты же знаешь испанский,— теперь передо мной совершенно несчастный человек.— пойди уговори их, чтоб бучу не подымали.

'Оно мне надо? Ваши косяки исправлять. Баски вполне могут закусить удила и прекратить турне. Или не могут? Деньги им нужны по зарез. За каждый матч им обещано пятнадцать тысяч французских франков. Уверенно сказать нельзя. В Европе у них запланировано много матчей: в Чехословакии, Венгрии, Франции и Польше. Затем поедут в Мексику и Аргентину. Уедут и всё, камень с души. Стоп! Не о себе надо думать, а о престиже страны. Что напишут о нас за границей? Позор-то какой. Не смогли честно победить, так выходит'...

-Хорошо, Леонид Михайлович,— принимаю ответственное решение.— иду, а вы мне обеспечьте на всякий случай связь с Москвой, с секретариатом товарища Сталина.

-Зачем?— Бледнеет он.

-Я ж говорю, на всякий случай. Мало ли какие у них требования будут.

Прыгая через две ступеньки, спешу вниз к раздевалкам. Заковский пыхтит сзади как паровоз, но не отстаёт. Нужную место нахожу по толчее фоторепортёров с камерами и журналистов с блокнотами. Директор стадиона уже тут.

-Товарищи спортсмэны!— Чуть не плачет он, прилипнув ухом к двери.— Где ваша пролетарская сознательность?

Иностранные корреспонденты, которых здесь большинство, веселясь, переводят его проникновенную речь на все языки мира. Смело врезаюсь в толпу.

-Пардон, господа, разрешите,— начинаю речитатив голосом Юрского.— пропустите эксперта, шире круг. Ничего интересного. Я бы на вашем месте поспешил к главному входу, ожидается приезд высокопоставленной персоны.

Последние слова произвели на журналюг нужный эффект, тесный коридор быстро опустел, не купился на мою разводку только Кольцов— быстро вернулся обратно.

-Габон, адыскыдик!— Громко кричу затворникам и мягко оттесняю в сторону директора стадиона.

'Ценная вещь— 'Как сказать здравствуйте на всех языках мира'. На этом, правда, мой словарный запас на Эускара исчерпан'.

Как после 'сим-сим, откройся' вход в пещеру открывается. Ловлю момент, пропускаю Заковского вперёд и за собой закрываю дверь раздевалки. Два десятка пар чёрных глаз норовят прожечь нас насквозь.

-Слушаю вас...— Плавно перехожу на испанский.— чего вы хотите?

Тренер басков, Педро Вальяна, худощавый невысокий брюнет, по виду ничем не отличающийся от других игроков, выкатывает требования гостей: пенальти— отменить, судью— на мыло, впредь— матчи судит арбитр ФИФА из нейтральной страны (то есть немцев и итальянцев— побоку), ну и увеличить гонорар за матч, начиная с этого, до двадцати тысяч франков, типа, за тяжёлые условия.

-Обсуждать можно только третий пункт!— Повышаю голос чтобы перекричать горячих басконских парней.— Судите сами, что если на следующей игре нашим не понравится решение судьи и они уйдут с поля? Учтите также, сегодняшний матч— офицально не закончен, то есть вы не получаете своих денег (надеюсь, что есть такой пункт в контракте). А если это случится и в следующий раз?

Шепчутся в углу, боятся что я подслушаю их разговор. Заковский растерянно переводит взгляд с одного на другого. Я прикладываю палец к губам, молчи, мол. Через минуту тренер формулирует их последнее слово: пенальти— отменить, все матчи будут судить арбитры из ФИФА. Я— за замену пенальти на штрафной, так как лужа не позволяет определить место нарушения. Ещё один тайм-фут и мы ударяем по рукам.

-Леонид Михайлович, зовите Кольцова: дополнительное соглашение будем составлять (по французски, чтобы ни нашим, ни— вашим) с их тренером, а команда возвращается на поле! Нет, думаю, в кабинете директора будет удобнее, там и телефон есть.

Заковский облегчённо вытирает шею носовым платком.

* * *

— Вот здесь— подпись, а на втором листе инициалы.— Кольцов передаёт бумаги тренеру.

До нас доносится разочарованный вздох трибун...

'Ничья'!

Москва, Сокольники,

Путяевские пруды.

20 мая 1937 года. 07:20.

Подполковник Филипп Файмонвилл, военный атташе посольства САСШ в Москве, худощавый мужчина лет пятидесяти с седой пышной шевелюрой, затянул повод уздечки на сухом суку берёзы, ветви которой с молодыми листочками повисли над гладью воды, ласково провёл рукой по крупу своей лошади и мельком взглянул на часы.

'На двадцать минут опаздывает,— подумал он.— ...ничего время терпит. Будний день, да и рано ещё'.

Посольство держало четырёх своих лошадей в канюшнях Ростокинского ипподрома , расположенного неподалёку. Посол, секретарь посольства и оба атташе— все были заядлыми наездниками и их, вместе или порознь, часто можно было увидеть в такой ранний на дорожках 'Лабиринта' (пяти узких, сцепленых друг с другом, круговых аллей, проложенных внутри густого соснового бора) или на тропинках, пронизавщих насквозь берёзовую рощу, обступившую цепочку прудов, устроенных в стародавние времена в длинном и узком овраге.

Во время прогулок верхом велись откровенные разговоры, рождались планы, обсуждались новости, а подполковник, кроме того, любил назначать здесь встречи со своими 'источниками', коллегами— иностранными дипломатами, завлекая их сюда поездкой на чистокровном арабском жеребце. Вот и сейчас была назначена одна из таких встреч, которую он ждал с особым нетерпением. На прошлой неделе на встречу не пришёл его агент 'Булочник', молодой артист театра Красной Армии. Файмонвилл завербовал его в поезде, во время поездки на Дальний Восток. Поначалу Филипп оценил ценность этого контакта как низкую: 'артист, зачем он нужен военному атташе? Что может знать'? Посмеивался в душе над откровенными попытками 'Булочника' доказать свою полезность, пока не назвал фамилию— Чаганов.

Дав почувствовать свою заинтересованность, американец выудил у Жжёнова всё, что тот знал о начальнике спецотдела: домашний адрес, описание обстановки квартиры, где тот бывал вместе со своей подругой— секретарём Чаганова. О такой удаче можно было только мечтать! Файмонвилл сразу дал денег— артист с радостью согласился на сотрудничество, затем была короткая встреча в курилке Большого театра в антракте 'Лебединого озера', где он предложил Жжёнову сделать подход к Чаганову: сыграть сцену ревности, слегка поколотить свою подругу, чтобы спровоцировать личную встречу с фигурантом. На этой встрече раскаяться и попытаться завязать знакомство. К сожалению, Чаганов на личный контакт с 'Булочником' не пошёл, а вскоре последний совсем перестал выходить на связь...

Гнедой жеребец прянул ушами и тихонечко заржал. Через минуту послышался топот копыт и в конце аллеи показалась всадница в чёрной кожаной курточке, и высоких ботфортах. Её серая в яблоках кобыла, казалось, плыла в облаках— низкий плотный туман стелился по земле.

-Пуся, дорогая,— подполковник подхватывает наездницу за талию и бережно снимает её с лошади.— я уже начал волноваться.

-Едва вырвалась от этого Ганса,— раздражённо фыркнула она.— вот же рыба-прилипала.

-Не о чем беспокоиться, милая,— Филипп не разжимает объятий (разговор идёт на немецком, Пуся других языков не знает).— мой помощник занимается им сейчас.

Девушка милостиво позволяет себя поцеловать, затем отстраняется, продолжая пытливо смотреть в глаза мужчине. Тот вздыхает, с грустной улыбкой лезет в карман галифе откуда достаёт маленькую коробочку покрытую чёрным бархатом с золотым тиснением 'Тиффани и Ко'. Пуся тянется к ней, но Филипп прячет её за спиной.

-Покажи мне её, Фил,— капризно кривит губки Пуся.— пожалуйста-а...

Файмонвилл приподнимает верхнюю крышечку: золото кольца утонуло в в красном бархате, оставив на поверхности камень, ярко сверкнувший на дневном свету сотнями лучей, которые отразились в её глазах. Цепкий глаз девушки мгновенно оценил его: один карат, круглый.

-Всё как договаривались.— Кивает головой американец.

'Не так уж и дорого она нам обходится, всего двести пятьдесят долларов...— подумал он.— такое же, до 'Великой депрессии', стоило бы вдвое дороже'.

-Ничего узнать о твоём артисте мне не удалось,— Пуся не отрываясь смотрит на камень.— нашего человека в ГПУ (в посольстве продолжали называть НКВД по старинке) переводят на Дальний восток...

Филлип защёлкнул крышку коробочки.

-... Чаганов добился этого.— Зачастила девушка.— Он имееет там большой вес. Кладёт её обратно в карман.

-Ну хорошо,— решается Пуся.— это начальник Особого Отдела Курский. Я прочитала сообщение фон Вальтера в Берлин. Чаганов настоял на этом переводе.

-Чем занимается этот Чаганов?— Коробочка снова появляется на свет.

-Насколько я знаю,— торопится девушка.— секретной связью. Он начальник спецотдела ГПУ, в его ведении правительственная связь. Недавно он был назначен по совместительству начальником специального конструкторского бюро, где работают заключённые инженеры и учёные. Это бюро находится в бывшем помещении радиозавода имени Орджоникидзе, по адресу Большая Татарская, 35. Сам завод переехал в другое место. Чаганов, используя связи с Кировым, добился значительного расширения занимаемой территории. Там сейчас началось большое строительство, по видимому, строится несколько новых зданий.

Пуся замолкает и напряжённо смотрит в глаза подполковнику, покусывая губу. Он с улыбкой протягивает девушке коробочку, та поспешно открывает её и надевает кольцо на безымянный палец правой руки, отводит её и замирает, любуясь переливами света.

-Мне надо бежать...— чмокает кавалера в щеку и подходит к своей лошади.

Он галантно придерживает даме стремя и помогает ей сесть в седло.

'Размечтался... — подумал он, пришпоривая коня.— но так даже лучше, отношения с агентом должны быть сугубо деловыми. Похоже на Жжёнове можно ставить крест, а вот его девушку— срочно брать в разработку... Курский, значит. Для абвера перевод агента на Дальний Восток— неприятность, а для нас— большая удача. Основные интересы Америки в СССР находятся именно там'.

Москва, стадион 'Динамо'.

24 мая 1937 года, 09:20.

-Не идёт, а пишет!... Маслом!— Появление у бровки поля секретарши директора стадиона привлекло внимание всех без исключения футболистов на поле.

Тренер дубля, в роли арбитра двустороннего матча, снова даёт свисток, понуждая игрока ввести мяч из-за боковой, но тот не слышит его.

-Ну что тебе, Зина?— Выходит из себя тренер Дубинин.— Ты мне всю тренировку срываешь.

-У Горохова жена родила,— надувает губки девушка.— мальчик. Четвёртый роддом.

-Петруха, с сыном тебя! Поздравляем!— Игроки гурьбой бросились к вратарю дубля. Подходим и мы с тренером, жмём руку молодому отцу. Тот просяще смотрит на Дубинина, растирая пот, смешанный с серой пылью, по лицу.

-Ну отпусти его, Иваныч,— прихожу на помощь голкиперу.— видишь, не до игры ему сейчас.

-Да, товарищ тренер, отпусите его...— поддерживают меня футболисты.

-Но чтоб к завтрему был как стекло.— Делает суровое лицо Дубинин. Его слова тонут в одобрительном хоре голосов.

-А ты тогда, Алексей, становись в калитку,— два десятка восторженных глоток заглушают громкое карканье вороньей стаи, рыскающей между скамейками трибуны в поисках съестного.— у меня другого кипера нет.

Горохов тянет через голову вязаный свитер, даёт в руки вратарские перчатки и в довершение нахлобучивает мне на голову кепку.

'Без меня меня женили'...

-Не дрейфь, Лёха,— стучит меня по спине капитан Сергей Ильин.— корову не проиграешь.

Натягиваю кепку по брови: солнце мне, стоящему в восточных воротах, светит прямо в лицо. Свисток! Мяч заметался по полю. Вспоминаю как вёл себя в воротах Алексей Хомич, когда он приезжал к нам в шестидесятых с командой ветеранов, и так же по хозяйски черчу бутсой (маловатые достались) полосу от одиннадцатиметровой отметки до центра ворот. На выходе вратарю легко потерять ворота: оборачиваться нет времени, а так эта линия, которая всегда в поле зрения, показывает не сместился ли ты от центра. Прыгаю на носках, приседаю, развожу руки по сторонам. Игра смещается к воротам основного состава, выхожу к линии штрафной площадки, по углам которой застыли два защитника.

На своей половине мяч перехватывает Ильин и с центра навешивает его ко мне в штрафную. Солнце ослепляет меня, я отворачиваюсь и со всех ног к своим воротам. Нога попадает в ямку, я спотыкаюсь и падаю на колени, не добежав до вратарской линии. В паре метров справа и сзади от меня приземляется мяч, подпрыгивает и неторопливо скачет в ворота.

'Блин, ну что за невезуха'!

Правый защитник, пробухав мимо меня, успевает с ленточки вынести мяч в поле, затем Картинно поднимается, прожигает меня злым взглядом, и уже открывает рот припечатать словом, но в последний момент сдерживается и отводит глаза.

-Чаганов, жопу поднимай, кулёма!— Подбадривает меня Ильин.

'Я— кулёма? Ну погоди'...

Обхватываю голову руками.

Слева подбегает второй защитник: 'Лёха, не тушуйся! С каждым бывает'.

В голове немного проясняется, а в мышцах появляется непривычная лёгкость: до перерыва успеваю взять пару лёгких ударов прямо в руки и один непростой под планку, за что получаю поощрительный тычок в бок от нашего капитана.

* * *

Сижу в раздевалке после тренировки, потираю ушибленный локоть и жду своей очереди в душ. Лучшая в стране линия нападения разделала оборону дубля под орех: пять мячей побывали в сетке моих ворот, но никто меня не винит, понимают, что против лома— нет приёма. Пролистываю 'Правду', на пяти первых страницах— всё о высадке советской экспедиции на Северный полюс: поздравление от ЦК ВКП(б), телеграммы со всех концов Союза, биографии Папанина и Водопьянова. Взгляд цепляется за заголовок статьи на последней полосе, распололожившейся между репортажами об открытии Парижской выставки и сообщением о смерти Джона Рокфеллера: 'К победе готовы'. Насторожило меня даже не название, а фамилия автора статьи— Михаил Кольцов.

'Так,... сначала скромная похвала в адрес басконцам, мол, принимали участие в чемпионате мира. Затем реверанс в сторону московского 'Динамо'— лучшая футбольная команда СССР. И в конце— подготовку к матчу возглавил товарищ Чаганов'.

Хватаю 'Красный спорт', на второй странице— большое интервью с тренером Дубининым о новаторском подходе товарища Чаганова к вопросу подготовки игроков к матчу. Поднимаю голову— он прячет глаза. Вторая группа игроков идёт в душевую, я— с ними. Холодная струя воды приводит мвсли в порядок: если я отвечаю за результат, то и план на игру буду выбирать сам.

-Все читали статью?— поднимаю газету над головой.

-Что за статья? Какая статья?— Понеслось со всех сторон.

Выясняется, что не слыхал о ней никто. Ребята тут же устраивают громкую читку. По окончании головы поворачиваются к тренеру.

-А что вы на меня смотрите?— Дубинин вскакивает со стула и зло кричит.— Я один за вас отвечать не собираюсь!

В раздевалке повисла тягучая тишина. Не выдержав её, тренер срывается с места и вылетает из комнаты. Ребята поворачивают головы в мою сторону.

'Ну давай, командуй. Это ж так просто— взял расставил в всех по новому и победа в кармане. Как бы не так. На каждую позицию надо подходящего игрока найти, готовить его, а команде привыкнуть к новой системе'.

-Что замолкли?— Стучит по колену кулаком Михаил Якушин.— Бог с ним пусть катится колбаской. Давно же хотели играть по новому... вот она возможность. Бери её!

-А что,— зашевелился народ.— в самом деле!

К школьной доске выходит Сергей Ильин— капитан и берёт в руки мел.

-Гаврик,— указывает рукой на Качалина.— ты отныне— центральный защитник. Чернышёв с Лапшиным играйте ближе к центру, в затылок к полусредним Якушину и Елисееву.

-Василий,— мел направлен на центрального нападающего Смирнова.— ты отвлекаешь защитников на себя, уводишь их в центр. Мы с Семичастным (крайние нападающие) уводим к боковой полузащитников, а полусредние— Якушин с Елисеевым будут врываться в штрафную через эти дыры.

'Так у них всё давно уже продумано! Мои поучения им и задаром не нужны'.

Футболисты окружают капитана, вырывают у него мел и начинают рисовать какие-то стрелки. Через полчаса ажиотаж спадает и мне удаётся всавить слово.

-А теперь попрошу вас кратко ввести главного тренера...— подмигиваю вратарю Боженко.— в курс его замыслов.

И как только потолок не рухнул от взрыва смеха в закрытом помещении. В дверях раздевалки застревает группа модно одетых мужчин.

-Что за шум, а драки нет?— Один из них, лет сорока в светлом костюме и галстуке, как звезда Голивуда, лучезарно улыбается, показывая белые зубы.

Стоящие за ним с готовностью хихикают. Футболисты неприветливо хмурятся.

-Това-арищи, товарищи,— на передний план протискивается замдиректора команды по хозяйственной части Камерер.— разрешите представить вам товарища Семёна Тимошенко, режиссёра новой звуковой комедии 'Вратарь'...

-Прошу прощения за вторжение...— продолжает режиссёр, ничуть не смущённый нашим холодным приёмом.— вчера я был в Кремле на просмотре. Наш фильм утвержён к прокату!... За спиной Тимошенко послышались возбуждённые восклицания.

-... товарищу Сталину очень понравилась картина! И он... и он...— повышает голос режиссёр, стараясь перекричать коллег.— попросил меня устроить первый публичный показ фильма для футбольной команды 'Динамо'! (Одобрительный рёв). У которой... у которой послезавтра, то есть уже завтра решающий матч с басками!

К привычному запаху пота стал примешиваться выхлоп перегара.

'Всю ночь, похоже, отмечали'...

Из коридора доносятся женские голоса, футболисты с интересом вытягивают шеи.

-Товарищ Чаганов,— шепчет мне на ухо замдиректора.— я подумал, сейчас после обеда будет подходящее время. Отдохнут ребята перед вечерней тренировкой. (Киваю головой). Отлично, обед накрыт, а в кинотеатре уже заряжают кассеты. (В подтрибунных помещениях стадиона 'Динамо' были оборудованы кинотеатр и ресторан).

-Только это, Исаак Максимович,— ловлю его за рукав. Чтоб никакого алкоголя, творческому коллективу тоже не наливать...

Иду по длинному коридору вслед за игроками.

'Неужели так и сказал— решающий матч? Не нравится мне это нагнетание... хотя может быть и не нагнетание это, а наоборот... отвлекутся ребята, расслабятся'.

-Товарищ Чаганов!— раздаётся со стороны лестницы срывающийся басок.— Это я— Севка Бобров!

С трудом узнаю в этом высоком мускулистом юноше в спортивном костюме с буквой 'Д' на груди, того пацана, с которым встречался два года назад здесь же на 'Динамо'. Маленький вохровец цепко держит его за руку.

-Опять из дома сбежал?— Отпускаю охранника.

-Неа,— гордо расправляет плечи Бобров.— я уже самостоятельный. Семилетку окончил, осенью начинаю учёбу в ФЗУ. И ещё, меня в юношескую команду 'Динамо' Ленинград взяли.

-Молодец! Рад за тебя.— Хлопаю Севку по плечу.— Голодный? Пошли обедать, а то как бы наши проглоты не съели всё.

* * *

Заполночь, на гудящих ногах сворачиваю в Докучаев переулок к дому.

'Длинный-длинный день'...

Просмотр картины и последовавшее за ним обсуждение получились неожиданно душевными: звёзды футбола снисходительно закрывали глаза на нелепые прыжки и ужимки в воротах Антона Кандидова, на 'игроков', бегущих за мячом по полю как стадо бабуинов и женщину в мужской раздевалке, поднимающую у футболистов... боевой дух. Звёзды экрана, пьяные от успеха у равновеликих им по популярности людей, почти не задирали нос.

-Действительно понравилось?— Недоверчиво смотрит на меня автор сценария Лев Кассиль, тряхнув пышной кудрявой шевелюрой.— Тогда скажите, кто из героев вам ближе всего?

Вся тусовка заинтересованно поворачивается к нам.

-Карасик,— мои слова тонут в дружном смехе.— я, ведь, и сам инженер...

-И вратарь тоже,— серьёзно добавляет Ильин (съёмочная группа заглатывает наживку).— целый день его тренируем, как те пацаны из вашей фильмы. Не верите? Увидите завтра!

'Снова смех, снова шутки. Но пора заканчивать, хорошего— понемножку. Через полчаса— тренировка'.

Игра команды, что особенно стало заметно на вечерней тренировке, заиграла новыми красками. В двухсторонней игре, несмотря на привыкание к своей ускоренной реакции снова пропускаю пять мячей: нападение основного состава с оттянутыми полусредними рвёт оборону дубля, как Тузик грелку.

'Не расплескать бы до завтра этот боевой запал'.

Поработать в СКБ не удалось (Севку отправил ночевать к себе домой), так как телефон разрывался от звонков с просьбами достать билет на завтрашний матч.

* * *

-Лёха.— Слышится тихий голос Гвоздя из подворотни. Ныряю туда и мы замираем на минуту: слава богу, хвоста не наблюдается. Определённо особисты перешли к стационарным постам— весь день провожу на людях в трёх— четырёх известных наперёд местах.

-Малява тебе от подруги твоей...— шепчет он.

Сую в карман листок бумаги.

-... и это..

'И ты, Брут! И тебя поразила футбольная лихорадка'?

-... мы тут с братвой газетку читали...— растягивает слова Гвоздь.— статью прокурора.

'Понял о чём ты'!

Недавно 'Известия' напечатали рассказ Льва Шейнина, прокурора по особо важным делам, о том, как старый уголовник, едет в Москву в Прокуратуру СССР кается в своих грехах, клянётся порвать с преступностью. Прокурор ему верит и отпускает на все четыре стороны. Слышал, что за месяц, прошедший с той публикации, в приёмную прокуратуры обратились с просьбой об амнистии десятки людей.

-Молодец, Николай!— Подбадриваю Гвоздя.— Правильное решение. Знаю я того прокурора (даже подружились во время расследования покушения на Кирова), выясню что да как. А я уж, грешным делом, подумал, что билеты на футбол просишь.

-Нет, это нам без надобности,— шмыгает носом он.— там, небось, каждый второй лягавый будет.

'Оказывается не всё так плохо в нашей стране, идут и обратные процессы. Люди встают на путь исправления'.

* * *

Лежу в спальне на кровати (в гостиной на диване сопит Севка) и перебираю в памяти Олину 'маляву'. В связи с окончанием учебного года и началом экзаменов, школьную химлабораторию закрыли на замок, а её саму, лаборантку, отправили в отпуск. Ильфы убыли в санаторий в Крым, состояние здоровья главы семейства значительно улучшилось, он полон новых творческих планов. Маруся, жена писателя, оставила Оле ключ, приглядывать за квартирой. Её там иногда навещает Геня, которая неделю назад, будучи в сильном подпитии, начала плакать и жаловаться на жизнь, размазывая чёрную тушь по щекам. Что, мол, Ежов играет с огнём: задумал дурное против Сталина (говорила о каком-то письме компрометирующем вождя). Пропадёт, ведь, Ёжик и её с дочкой за собой в могилу утянет.

Оля сразу вопрос: 'А как насчёт Чаганова? Не грозился Ежов'?

Ответ был таков: 'Не любит он твоего ухажора. Так что, хоть ты держись от огня подальше, мне-то уж не спастись'.

Москва, Серебряный Бор.

Дача Косиора.

25 мая 1937 года. 01:15.

-Балицкому , Роберт, можешь доуерять как мне (Всеволод Балицкий, бывший нарком внутренних дел УССР).— Хозяин дома и его гость, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома Роберт Эйхе, встают из-за стола после лёгкой трапезы и выходят на просторную застеклённую веранду, укрытую от посторонних глаз не только высоким забором по периметру дачи, но и кустами цветущей сирени.

-Вот это я от тебя, товарищ Косиор, и хотел услышать,— Эйхе садится в плетёное кресло и с удовольствием вытягивает длинные ноги.— по душе мне пришлось его предложение. -О-о, у этом он мастак! По части задумок разных.— Косиор садится напротив в точно такое же кресло.— Как он устроился у тебя? Не тоскует по Киеву?

-Поначалу было,— усмехается гость.— называл Новосибирск рабочим посёлком, но ничего, пообвыкся уже.

-Ха-ха-ха,— мелко трясётся животик хозяина.— заработала голова когда хвост прищемили. Что ж такого на этот раз он удумал? (Неподалёку от дома у ворот зажегся огонёк папиросы, Эйхе привстаёт и вопросительно взглянул на собеседника). Это мой охранник, обходит территорию. В доме никого нет.

-Придумал...— он снова откидывается на спинку кресла.— тут такое дело, у меня в крае больше трёхсот тысяч спецпереселенцев: кулаки, беляки, другая сволочь. А недавно принято постановление ЦИК, где им дают избирательные права (Косиор кивает головой). Так вот, Балицкий твой предлагает под этим предлогом разрешить нашим спецпереселенцам возвращаться в родные места: как бы некоторые председатели Советов так поняли это постановление, что все права им вернули. А что, нам хорошо— меньше контры на наши избирательные участки прийдёт. Но это полдела. Эти возвращенцы, они ж у себя на родине бучу подымут, правильно? Мол, возвращайте дома, скот, инвентарь. Вот,... органы там на местах должны будут реагировать. Начнут в Москву телеграммы слать, что кулаки восстание устроили. Им вслед партийные секретари по своей линии потребуют пленум ЦК созвать, чтобы, значит, дать отпор контре: особые тройки организовать, как в двадцатых на продразвёрстке. Тройка с особыми полномочиями — партийный секретарь, от НКВД сотрудник и прокурор в ней. Чтобы сами мы всё решали без проволочек.

Эйхе достаёт из кармана пачку 'Беломора' и закуривает, Косиор порывисто встает и начинает быстро ходить по веранде взад-вперёд.

-Надо у перую очередь тех отпускать, ну из тех мест, чьи секретари колеблются,— останавливается он напротив гостя.— чтобы не прятали, как страусы, голоуы в песок: обождём, всё образуется... Тогда затопчем сталинских на пленуме.

-Что с Ежовым делать?— выдыхает дым Эйхе.— Думаешь окончательно Сталину продался за место в Политбюро?

-Никуда он не рыпнется, когда с мест доклады пойдут о раскрытых загоуорах. Знаю я его по секретариату, покочеуряжется и к нам приползёт.

-А если не приползёт?

-Застауим.— Косиор поиграл желваками.— Через начальников областных упраулений.

-Только зачем он нам такой?— Гость, поискав глазами пепельницу, стряхивает пепел в горшок с фикусом.— Балицкого выдвинем.

-И то дело,— соглашается хозяин.— ты, Роберт, как в Москуе то оказался? Без спросу приехал? Сталин сейчас за поездками секретарей унимательно следит.

-Знаю.— Окурок тоже оказался в горшке.— К Рухимовичу в НКОП и в плановую комиссию я приехал. А то решение о переименовании 'Сибмашстроя' в авиазавод приняли, а фонды будут только с нового года. Вот мы тут с директором ходим, пороги обиваем...

-Это хорошо, это умно...— Хмурится Косиор.— А поселился где?

-В гостинице 'Москва'.

-Тогда так поступим. Мой уодитель тебя сейчас обратно достауит.

-Понимаю. Конспирация.— Эйхе встаёт с кресла, вздыхает.— Как в годы молодые.

Глава 6.

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

25 мая 1937 года, 17:00.

-Вы только посмотрите, что пишет 'Правда'!— Ежов энергичным шагом пересекает свой огромный кабинет и берет с письменного стола газету.— 'Недостатки советского футбола невыносимы, потому что в других странах не такой молодёжи, как наша. Молодёжи, окружённой заботой, вниманием и любовью партии и правительства'.

'Какой же Кольцов, всё-таки, гад'...

Динамовцы, сидящие за длинным столом для совещаний, потупили взгляды.

-Ставлю вопрос ребром!— Входит в раж Ежов.— Если и сегодня не будет победы, то команда будет расформирована, а её игроки лишены званий мастеров спорта!

'Надо заканчивать эту нервотрёпку, пора на стадион, проводить разминку перед матчем'.

-Будет победа, товарищ Ежов.— Встаю с места.— Не придётся вам краснеть за нас. Готовьте удостоверения заслуженных мастеров спорта, всей команде. Включая тренера. И нахально подмигиваю наркому. Футболисты зашевелились, на лицах появились улыбки.

-Смотри, Чаганов,— опешил он от моего нахальства.— я тебя за язык не тянул. Мне пустобрёхи не нужны. Не обижайся если увидишь свою фамилию в фельетоне, да и от партийной ответственности, в случае чего, не уйдёшь.

-Товарищ генеральный комиссар госбезопасности, разрешите убыть на стадион готовиться к матчу. Нас автобус ждёт внизу.

-Поедете на 'Линкольнах',— добреет Ежов.— я дал приказ 'Интуристу'. В добрый час, ребята!

* * *

'Блин, да они что с тех пор как 'челюскинцев' встречали больше на этих лимузинах шины, что ли, не меняли? Третья уже лопается'!

Двадцать минут ждали кортеж из четырёх авто, выехали в полшестого и тут шины начали взрываться. Времени ждать, когда из гаража привезут запаски— не было. Водители решили канибализировать одну машину. К этому времени на улице Горького, ещё не везде расширенной, возникла самая настоящая пробка. После Садового кольца мы окончательно встали, зажатые трамваем и сломавшимся грузовиком. Болельщики, идущие на стадион 'Динамо' вышли на проезжую часть.

-Надеваем форму!— Перекрикиваю автомобильные клаксоны и трамвайные звонки.— Давай в переулок.

По Тверской-Ямской попадаем на площадь перед Белорусским вокзалом. На Ленинградском шоссе уже посвободнее, не напрягаясь, легким шагом трусим по обочине, прижимая руками бутсы к телу.

-Смотри 'Динамо' бежит! Ильин! Якушин!— Из окна трамвайного вагона , идущего со скоростью пешехода, высовываются пассажиры. Замечают меня, начинающего отставать, обливающегося потом.— Чаганов, жми!

В семь ноль пять под бурные аплодисменты вылетаем на беговую дорожку стадиона. Фриновский, распекавший у входа майора ГБ, руководителя охраны, грозит мне кулаком. 'Километров пять отмахали: ребятам самое то, а мне с непривычки— не легко'... Неожиданно басконцы присоединяются к нам и мы вместе совершаем круг почёта. Трибуны стоя приветствуют футболистов. Команды выстраиваются друг против друга в центре поля, а мы с Севкой (смотрит на происходящее квадратными глазами) хлюпаемся на пустующую скамейку запасных, выставленную на беговую дорожку (наши запасные уносят вещи основных игроков в раздевалку). Впрочем сразу же встаём, над стадионом звучит испанский гимн, который сменяет Интернационал.

-Это есть наш последний и решительный бой...— Гляжу на свою команду, на их суровые и решительные лица и чувство неуверенности, преследовавшее меня всю последнюю неделю, уходит.

Поднимаю голову. В полутьме правительственной ложи различаю стоящие фигуры Кирова и Ежова.

Матч сегодня судит английский арбитр ФИФА Эрик Фредриксон, с застывшим на узком лице надменным выражением. Его чёрно-белая форма болтается на тощей фигуре. Его помощник, постояв недолго у испанской скамейки, подходит к нам. Передаю ему состав нашей команды с указанием амплуа игроков и их места на поле: до номеров на майках футбольная мысль ещё не дошла.

-Your names?— Обращается он к нам с Севкой.

Помогаю помощнику записать наши фамилии латинскими буквами. Жеребьёвка. Ильин выбирает западные ворота.

'Везёт. Это значит в первом тайме солнце будет слепить вратаря басконцев'.

Свисток арбитра к началу матча тонет в реве глоток девяноста тысяч болельщиков.

* * *

-Команды ринулись в игру!— Бархатный голос Вадима Синявского зазвучал в репродукторе.— Сейчас на поле идёт стремительное перемещение сил по сложным линиям.

Оля уютно устроилась на пустой кухне Ильфов, на столике— чашечка свежесваренного кофе, стакан холодной воды, фарфоровая сахарница с блестящими щипчиками.

-Семичасный на правом фланге удачно перехватывает мяч, обыгрывает полузащитника басков и стремительно продвигается к штрафной,— Оля замирает с чашкой в руке.— ему навстречу крайний защитник. Семичасный смещается к центру, удар!... (В динамике слышится разочарованный вздох болельщиков.)... Вратарь басконцев Григорио Бласко в блестящем прыжке переводит мяч на угловой.

* * *

'Настоящий штурм'!

Атака за атакой обрушивается на ворота басков. Ильин, Якушин, Семичасный... удары сыпятся со всех сторон. Качалин выключает из игры Лангару, за первые тридцать минут ни одного удара по нашим воротам. Беспрерывные атаки, а результата нет.

'Мастерства не хватает или везения? А чёрт его знает, не могу понять. Да если бы и понял, никак повлиять на происходящее уже не могу'.

Поворачиваю голову на запасных: Горохов— вратарь дубля спокоен, у Боженко, нашего основного, работы нет, он только раз взял мяч в руки; трое 'динамовцев' из Ленинграда, прибывших на усиление вчера вечером: Дементьев, Фёдоров и Киселёв— нападающий, полузащитник и защитник, перебрасываются короткими фразами.

-Смотри на Качалина. Центрального защитника исполняет.

-А Якушин с Елисеевым!

-Дубль-вэ играют...

Баски играют совершенно молча, наши по привычке перекликиваются. Фредриксона это заметно раздражает: вдруг ни с того, ни с сего назначил свободный удар. Оказалось с места, с которого Семичасный слишком громко выкрикнул что-то.

'Поаккуратнее надо с ним'...

Игра окончательно выровнялась, мяч застрял в центре поля. Наш вратарь, со скучающим видом, картинно подпирает белую штангу.

Толкаю Севку в бок: 'Скажи Боженко чтоб бросал пижонить'.

* * *

-... испанский защитник сильным точным ударом переводит мяч со своей половины поля к нашей штрафной... Качалин проигрывает борьбу на верху Лангаре... и капитан команды Ригейро с полулёта вбивает мяч в сетку наших ворот... Боженко явно запаздывает с броском.

Рука с кусачками дрогнула и кусочек серого рафинада летит в сторону. Оля быстпым движением левой рукой ловит его в воздухе и отправляет в чашку.

-... футбольный закон никто не отменял, он строг:— звучит в эфире расстроенный голос Синявского.— не забиваешь ты— забивают тебе.

* * *

-Чаганов, открывай!— Из-за дверей раздевалки слышится грубый голос Фриновского. Поднимаюсь со стула, машу рукой футболистам и отодвигаю засов. Грудью преграждаю начальнику ГУГБ дорогу.

-Чего надо?— Понижаю голос.— Что ты тут мельтешишь? Я здесь за всё отвечаю... Фриновский таращит глаза и не находится с ответом. Хлопаю перед его носом дверью.

-Да что вы тут скисли-то,— стучит кулаком по дверце шкафчика Ильин.— ещё пол-игры впереди, набьём им ещё сколько захотим!

-Правильно, капитан!— Обвожу взглядом понуришихся игроков.— Поднимай народ на 'последний и решительный бой'. Не получаются издали пробить их кипера— играйте в 'стеночку'...

-Какую ещё 'стеночку'?— Бледнеет Боженко.

'М-да, действительно, неудачный термин'...

-... имею ввиду, больше в пас играйте. Вот смотрите... бежит, к примеру Якушин, а ему наперез защитник. Так он не в водится начинает, а пасует Смирнову, который стоит руки в боки и отдыхает... (в комнате раздается нестройный смешок). Защитник бросается к нему, а тот в одно касание возвращает мяч Якушину, да не в ноги, а на ход!

Беру мяч и для наглядности посылаю мяч от стенки Ильину.

-И всё хватит тут сидеть,— хлопаю в ладоши.— запасные— за ворота разминаться, основные— на поле...

* * *

-После перерыва игра пошла на встречных курсах. Боженко в высоком прыжке спасает команду от неминуемого второго гола, снимая мяч с головы Лангары... и, не медля, посылает его рукой к центру поля Семичасному. Тот проходит по левому краю, уводя за собой испанского хавбека, отдаёт мяч в центр свободному Якушину, на него несётся защитник... пас Смирнову... он обратно Якушину... Удар! Го-о-ол!

Оля легко, не напрягаясь, делает сальто назад и садится на шпагат... с её длинной шеи на пол соскальзывает бело-голубой шёлковый шарфик Маруси.

* * *

Тревожно поглядываю на часы: до конца игры осталось четверть часа. На табло— 1:1. Баски подают угловой, что всегда опасно. Мяч летит к одиннадцатиметровой отметке, там тесно. Боженко в высоком прыжке пытается поймать мяч руками, тянется к нему двумя руками, отклоняясь назад. Ему на помощь приходит защитник Корчебоков, который пытается отбить мяч головой: затылок вратаря и лоб защитника сталкиваются в воздухе... мяч пролетает выше игроков и выкатывается за боковую.

'Как-то странно они упали, не сгруппировавшись, как два куля с песком'...

Наш фельдшер в белом халате с завязками на спине и с маленьким чемоданчиком с красным крестом, вписанным в белый круг, уже преодолел половину пути до места столкновения.

-Горохов и Киселёв.— На всякий случай командую я (все запасные вопросительно смотрят на меня), а сам спешу за ворота— хода на поле никому кроме игроков, судей и доктора— нет. Вратарь с защитником начинают быстро шнуроваться: длинные шнурки охватывают подошву, проходя мимо шипов, чтобы бутсы в игре не соскальзывали с ноги.

-Что там, Михалыч?— спрашиваю фельдшера, хотя ситуация понятна и так: игроки без сознания.

Тот сокрушённо машет рукой, а от кареты скорой помощи, припаркованной на беговой дорожке у центрального входа, уже бегут санитары с носилками.

-Горохов и Киселёв готовятся...— говорю Ильину, подошедшему к бровке.

Он согласно кивает головой, подтверждая моё решение, и я спешу к скамейке запасных. Стадион встревоженно гудит. Втроём подходим к боковому судье, стоящему у центральной линии, тот отрицательно крутит головой.

-В чём дело?— спрашиваю его по английски.

— Боб-ров ... Ча-га-нов.— Он достаёт из кармана листок с моими каракулями и читает по слогам.

-Что это значит?

-Перед игрой я взял у вас и у испанцев фамилии запасных,— начинает терпеливо объяснять боковой помощник.— вот они.

-Это по правилам ФИФА?— Пытаюсь собрать мысли в кучку.

-По правилам ФИФА,— на меня смотрят неподвижные рыбьи глаза.— замены вообще запрещены. Но по соглашению между вашим руководством и командой басков разрешены две замены из списка, поданного командами перед матчем.

'Попал'!

-Что он там буровит?— Вокруг нас начинает собираться толпа из игроков и запасных.

-Даю вам две минуты на замену,— в прозрачных зрачках Фредриксона заиграла садистская усмешка.— после этого даю свисток на продолжение игры.

Обхватываю голову руками.

* * *

-В команде 'Динамо' Москва две замены: вместо выбывшего из игры Льва Корчебокова на поле выходит Всеволод Бобров... место в воротах взамен травмированного Николая Боженко занимает Алексей Чаганов.

Кофейная чашка выскальзывает из Олиных рук, летит на пол и со звоном разбивается на сотню осколков.

* * *

Аркадий Чернышёв занимает место правого защитника, а Севке капитан строго-настрого приказывает из центрального круга не выходить, для убедительности показав ему свой увесистый кулак. По свистку арбитра динамовцы сразу бросаются в атаку: нападение— лучшая защита, тем более что с защитой у нас— полный швах. Трибуны начинают потихоньку оживать после испытанного шока. Следует дальний удар Ильина, Бласко с трудом переводит мяч на угловой.

'Ди-на-мо! Ди-на-мо!'— Слышится скандирование с южной трибуны из сектора, где расположились работники нашего СКБ.

Стадион подхватывает кричалку и вот уже над ареной невозможно услышать ничего, кроме этих трёх слогов.

'Как же это я сумел вляпаться в эту историю? А главное зачем? Ну что за характер. Ведь приказано было помочь с подготовкой к матчу... вот и помогал бы: организовывал концерты 'мелодии и ритмы советской эстрады' по вечерам или там занялся улучшением жилищных условий для отличившихся. Нет, полез 'решать' футбольные вопросы. Лично. Кто-то предвидел такой поворот? И подталкивал к такому развитию событий... Кольцов! Уже пытался выставить меня в глупом виде тогда на МГ... И сейчас статейку тиснул, мол, Чаганов не подведёт. Там где 'народный любимец'— там победа, там успех. Не похоже на сведение счётов— скорее получил заказ от серьёзных парней, технолог человеческих душ. Ничего прорвёмся... пять минут до конца. Ничья в таком матче стоит иной победы'.

* * *

-Григорио Бласко легко справился с угловым и, как из пращи, метнул мяч далеко вперёд к цетральному кругу, растерявшийся Бобров только провожает его взглядом. Капитан басконцев Луис Ригейро мастерски укрощает кожаный болид и стремительно продвигается по правому краю... Покончив с полами и вернув щётку в чулан, Оля хватается за тряпку и начинает ожесточённо тереть крышку новой газовой плиты, глядя на её блещущую чистотой поверхность стеклянными глазами.

-... передача в центр... Лангара... падает в штрафной площадке! Судья даёт свисток и бежит к одиннадцатиметровой отметке... Пенальти! Футбольный приговор!

* * *

На стадионе включается жидкое освещение. Фредриксон ставит мяч на точку и по хозяйски обходит штрафную: под его неумолимым взглядом игроки отступают за границу штрафной площадки. Заходящее солнце бьёт по глазам. Длинная тень Лангары едва не касается линии вратарской. Он торопится пробить пенальти пока солнце окончательно не скрылось за стеной круглой трибуны. Поправляет мяч, шнуровка должна быть на верху, и решительно отступает на три шага.

'Глаз не видно, солнце слепит...— будь оно неладно. Буду прыгать наугад. Вправо или влево? Вправо'...

Короткий разбег. Отталкиваюсь ногами и лечу в пустоту руками вперёд. В это мгновение солнце, наконец, скрывается за трибуной и я вижу широко раскрытые глаза Лангары, провожающие мяч, с силой пущенный прямо по центру ворот. Моя правая рука в тоже мгновение касается земли, а левая нога взлетает кверху.

"Не успеваю".— В голове проскакивает предательская мысль, но носок левой ноги, подчиняясь неведомой силе, продолжает тянуться к мячу.

Глаза фиксируют происходящее, как при замедленой съёмке: вот только фокус камеры сбивается на игроков, стоящих позади пенальтиста. Их рты открываются, руки победно тянутся вверх... Все футболисты собрались у моей штрафной площадки: лишь Севка и пара защитников застряли в центральном круге. Мяч уже выпал из поля моего зрения.

Удар! С усилием доворачиваю голову назад и боковым зрение вижу колыхание сетки за спиной.

'Не смог! Не смог. Стоп! Что это'?

В сетке ворот, как пойманная щука, трепещется моя левая бутса, игроки обеих команд завороженно смотрят на неё, а далеко впереди, в поле беззаботно скачет коричневый мяч.

-Севка, давай!— мой выкрик лишь на мгновение опережает могучий выдох стадиона. Стоявший до этого в оцепенении лицом к своим воротам, юноша вдруг резко разворачивается на 180 градусов, и пяткой отправляет подскочивший мяч верхом за спины, спешащим к нему защитникам, поймав их на противоходе. Ловко уклоняется от, пытавшегося ухватить его за майку, первого стоппера, удачно минует ноги другого, упавшего в подкате, и мчит к воротам противника. Получив фору, Севка как на крыльях летит к воротам, но с каждым шагом расстояние между ним и бросившимся вдогонку защитником сокращается.

Голкипер басконцев, не слыша нарастающего гула трибун, опытным взглядом оценил ситуацию и начал неторопясь выходить из ворот навстречу нападающему, чтобы сократить угол обстрела. Конечно, создавалась опасность того, что полевой игрок сможет просто перебросить мяч через вратаря в пустые ворота, но сделать это на скорости не так уж и просто.

'На мяч смотрит,— подумал вратарь.— мальчишка, ну теперь ты мой'!

Бласко решительно бросается вперёд, стремительно сокращая расстояние, Севка, как на тренировке, убрав мяч под себя, хладнокровно уходит направо и обводит распластавшегося на земле голкипера (подоспевший защитник с трудом перепрыгивает через своего вратаря).

-Бей!— Неистовствует публика.

Бобров спокойно останавливается, издевательски ставит ногу на мяч, дожидаясь пока защитник развернётся в воротах, замахивается как для удара в угол, укладывая его на газон и лёгким ударом низом закатывает мяч в сетку прямо по центру ворот.

* * *

-Го-о-ол! Го-о-ол!— Сквозь рёв стадиона в эфир едва пробивается голос Вадима Синявского.

Оля обессиленно опускается на стул, сидит с минуту неподвижно, слушая как диктор в исступлении повторяет одно слово, решительно выдёргивает вилку репродуктора из розетки и тихонько приотворяет окно, перегнувшись через широченный подоконник. В наступивших сумерках на сером небе ярко горит рубиновая звезда на Спасской башне. Опускает глаза на часы.

'Почти девять, припозднилась я с этим футболом. Последний пригородный поезд отходит без пятнадцати десять с Павелецкого. Быстрым шагом успею. Тогда лучше остаться в спортивном костюме', — замелькали мысли в её голове.

С улицы доносится шум тормозящих машин, она осторожно выглядывает вниз. Из открытых дверей двух 'эмок', остановившихся у подъезда, появляются шестеро крепких парней в форме НКВД. Старший негромко раздаёт указания. Оля напрягает слух.

— Васильев, ты к пожарной лестнице. Вы двое— поднимаетесь на лифте в квартиру, да захватите с собой коменданта и ключи с вахты,— так... ты Гайнуллин— наверх по лестнице. Мы вдвоём с Хвостовым остаёмся внизу. (Подошедшему мужчине). Она дома? (Неясное бурчание). Хорошо, по коням!

Оля быстро метнулась в спальню и уже через мгновение вернулась на кухню, на ходу запихивая за пазуху паспорт. Как пушинка взлетает на подоконник, металлически щёлкает шпингалет и тонкая девичья фигура оказывается на узком парапете, идущем на уровне перил балкона вокруг здания.

-Вот, Валентин Петрович,— с соседнего балкона раздаётся глухой стариковский голос.— а я то мнил себя знатоком женской души. Отстал от жизни, не было такого в наше время, что бы дамы в окна к кавалерам лазали...

-Не наговаривайте на себя, Александр Иванович,— смеется его собеседник.— Это— Аня, она живёт у соседей, нянечкой служит...

-Добрый вечер, товарищ Катаев,— Оля прижимается щекой к стене.— и вы...

-... товарищ Куприн, с вашего позволения.— Смеётся старичок.

-... очень приятно,... спасаюсь от черезчур назойливого... поклонника из органов,— шепчет девушка, осторожно на носочках двигаясь по узкому парапету: пятки висят в воздухе, руки прилипли к стене.— вы уж меня... не выдавайте ему, ладно?...

Мужчины с ужасом смотрят как девушка балансирует над бездной, мёртвой хваткой вцепившись в перила балкона.

-Бывало такое в Ваши времена, Александр Иванович?— Оля достигает водосточной трубы и неслышно скользит по ней вниз, тормозя ногами за крепления к стене.

-Да..., то есть нет...— с облегчением выдыхает писатель, когда отважная девушка благополучно достигает земли.

* * *

-Мо-лод-цы! Мо-лод-цы!— несётся вслед триумфаторам, которые, закончив круг почёта вокруг арены, стучат шипами по пути в раздевалку.

-Надо выпить,— заговорщически подмигивает капитан.— а то руки до сих пор дрожат. Исаак Максимыч, организуй.

Камерер понятливо кивает головой и исчезает. В душевую мгновенно возникает очередь и я опускаюсь на длинную скамейку, напротив шкафчиков. Ощупываю ногу, пытаюсь повращать ступнёй.

'Болит, зараза, но связки— целы. Ушиб... скорее всего'.

В комнату, постучавшись, заходит Свешников.

-Товарищ Киров поздравляет команду с победой и приглашает всех завтра к себе в Кремль. В восемнадцать ноль-ноль. А сейчас отдыхайте!— Слова секретаря Кирова встречаются одобрительным гулом.

-Молодец, Алексей,— шепчет он мне на ухо, обнимая.— Ты можешь всё. 'Может сложиться такое впечатление... у стороннего наблюдателя'.

Дверь в раздевалку распахивается настежь.

-Ну, где тут наш герой?— Ежов в сопровождении Фриновского появляется на пороге.

'Так уж и герой'.

Останавливаюсь у входа в душевую и поворачиваюсь, расправляя плечи. Нарком заключает в свои объятия зардевшегося Севку.

-Учитесь, как надо играть!— Ежов обводит суровым взглядом расхристанных футболистов, поднявшихся на ноги при виде начальства.— А-а, поздно вам уже учиться... (оборачивается назад на свою свиту, напирающую сзади. Свита согласно закивала.) гнать вас надо! Молодым дорогу надо давать!

Давно заметил такую его особенность: начинает речь вроде за здравие, в середине— распаляет сам себя, а в конце— хоть святых выноси. А если выпьет, то такая смена настроения происходит в течении одной фразы.

-Ладно, с вами позже разберёмся,— засовывает ладони под ремень.— когда следующий матч?

-Послезавтра, с минским 'Динамо'.

-Значит так, Чаганов,— Ежов приподнимается на носках.— поедешь...

-Товарищ нарком,— тяжело опускаюсь на стоящий рядом стул.— травма у меня (показываю успевший опухнуть сустав)... перелом, скорее всего.

-А-а-а!— С досадой рубит рукой.— Всё у тебя не слава богу.

К Фриновскому подлетает порученец, растолкав толпу, стоящую в дверях раздевалки, и что шепчет ему на ухо. Ежов вопросительно смотрит на подчинённого, тот отрицательно машет головой.

-Твою мать...— шипит нарком и вылетает из комнаты.

Как по мановению волшебной палочки все посторонние исчезают, а на пороге остается Камерер с двумя бутылками шампанского в руках и большим бумажным пакетом.

-Ростовское, сладкое,— испуганно произносит он.— больше ничего нет. Кухня закрыта, работает только буфет.

-Самое оно,— заключает Ильин.— так,... герою не наливать.

С радостным нетерпением в центр комнаты выдвигается маленький столик, на нём расстилается номер 'Красного спорта', из пакета извлекаются бутерброды с копчёной колбасой и рыбой.

-С колбасой на всех не хватит...— быстро посчитал Севка.

-Основному составу— с колбасой,— мгновенно находится капитан.— запасным— с рыбой.

-А которые не те и не другие?— Допытывается 'гений прорыва', переждав смех команды.

-На всех хватит...— внимание собравшихся переключается на бутылки, стоящие в центре стола и свежевымытый стакан.— Кто открывать умеет?

-Давайте сюда,— точными движениями с лёгким хлопочком открываю шампанское.— мастерство не пропьёшь....

В открытую дверь на звук заглядывают басконцы, проходящие по коридору.

-Салюд, камарадос!— Зову их к нашему столу.— Но пасаран!

Две бутылки, разлитые в бумажные кулёчки, свёрнутые из тетрадных листов, закончились после первого тоста. Поворачиваю голову к Камереру.

-Всё, Алексей Сергеевич, смета вышла...— Отрицательно трясёт головой завхоз.

-Красного сухого и бутербродов.— Лезу в свой шкафчик и достаю пятьдесят рублей.

-В буфете наценка...— вопросительно смотрит завхоз на меня.— на четыре бутылки и двенадцать бутербродов хватит.

-Давай! И всё, нам завтра в Кремль!

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

1 июня 1937 года, 10:00.

Пролистываю центральные газеты: снижение цен на промтовары, в среднем на десять процентов (патефон ПТ-3 на пятнадцать, Катя очень просит, тоскует по искусству), постановление о созыве пленума ЦК двадцатого июня... три первых страницы заняты отчётами о фестивале узбекского искусства в Москве, награждения орденами и ценными подарками отличившихся. Нильс Бор в Москве: Пётр Капица, одетый как лондонский дэнди, с импортным выражением лица встречает маститого учёного.

'Первый день без 'чагановской бутсы'...

А то кто только не проехался по ней в печати, и корреспонденты по политической части, и по спортивной, и даже по культурной. Вроде как не ругает никто, наоборот мол, молодец Чаганов, взял пенальти, но как-то не так, как бы не благодаря, а вопреки. Короче, словосочетание 'чагановская бутса' стало у наших 'акул пера' нарицательным. Типа, мы не можем надеяться на 'чагановскую бутсу'. Кольцов замечает в статье об испанских националистах, а Млечин о выборе репертуара Большого театра...

'Не можете— не надо. Играйте с опорой на собственные силы. Как минское 'Динамо': огребли от басков— 1:6. На очереди киевское и тбилисское. А Чаганов другим займётся. Ему есть чем заняться. Он вам не Спиноза какой-нибудь, чтобы выделывать ногами разные кренделя. Вот интересно, зачем меня посылали в команду? Ведь видно же, что футбол им по барабану. Сергей Миронович считает, чтобы на время убрать меня из Управления. Может быть, может быть... только мне кажется, что хочет Ежов руками 'акул пера' публично унизить меня, сделать предметом шуток. Только не вышло у него ничего: 'Динамо' под моим руководством победило, а жалкие потуги журналюг настоящими болельщиками игнорируются. Посмотрели бы они, как меня встречали люди в СКБ'...

'С Олей уже у нас неудачно вышло. Разговор о готовящемся задержании Оли (Геня по пьяни проболталась какому-то сексоту) был зафиксирован прослушкой, но пока записали на бумагу, пока переслали по фельдъегерской связи— время было упущено. Сидит она сейчас безвылазно в Чурилково, ждёт пока всё не успокоится. Ежов, конечно, не преминул на следующий день между делом спросить, почему не доложил о встрече с бывшей сотрудницей, на что я не менее безразлично ответил: 'Мне и в голову не могло прийти, что Евгения Соломоновна скрывает от мужа с кем проводит время''...

Пожевал желваками грозный глава НКВД и проглотил пилюлю. А передо мной встала срочная задача: доработать 'Бебо' в проводном варианте на ВЧ, чтоб из Горок передавать срочную информацию прямо в комнату связи товарища Сталина в Кремле'. Работается после каникул на стадионе очень хорошо, в охотку: получил два комплекта 'Бебо', без радиостанций, с пишмашами от московского завода Счётно-Аналитических Машин (такое вот импортозамещение машинок 'Ай Би Эм'), вывел два провода через разделительные конденсаторы на эбонитовые клеммы и всё— принимайте, товарищи, готовое изделие.

Сдвинулось дело и с феррит-диодной логикой: получили первую сотню, стабильных по параметрам, сердечников и с десяток точечных германиевых диодов. Лосевские практиканты собрали первую ячейку: 'сложения по модулю два'— сердце шифратора Вернама и составную часть шифратора-дешифратора 'Айфона'. Достигли устойчивой работы на частоте сто килогерц— это большой успех (хотя рассчитывали на двести килогерц). После отработки технологии производства ферритовых сердечников и германиевых диодов, на таких ячейках можно построить вычислительную машину, которая будет быстрее РВМ в четыре тысячи раз. С ними 'Айфон' залезет в стандартный двухосный автомобильный прицеп и сможет менять ключ шифрования человеческой речи двадцать раз в секунду.

Собраны и испытаны на столе две авиационные радиостанции: сам отвёз их в Щёлково, где в разгаре подготовка к перелёту Москва— Северный полюс— Америка. Как и ожидалось Чкалов отнёсся к неиспытанному оборудованию с прохладцей (его экипаж вылетает в Америку восемнадцатого июня). Вообще-то, Громов был тоже готов к полёту, но вчера с его самолёта сняли испытанный двигатель и переставили его на чкаловскую машину: теперь не успеть— чтобы испытать новый мотор потребуется месяц. Впрочем он перенёс этот удар стоически (может сказалось моё предупреждение тогда, в ресторане 'Гранд-Отель'), шутил даже и с радостью согласился начать испытание рации в полёте.

-Ты слышал, Алексей, что Голованов вернулся из Испании?— Спросил Громов, когда после передачи радиостанций техникам мы остались одни.

-Нет, не слыхал, видел только в газетах указ о присвоении ему звание героя Советского союза...

-Говорят, что идёт на заместителя начальника Управления ВВС РККА к Локтионову...

'Отличная новость! Свои люди в руководстве авиацией. Вот только будет ли это на пользу советской авиации? Не уверен. Заслуги Голованова в создании Авиации Дальнего Действия— бесспорны. А как сложится с руководством всеми военно-воздушными силами? Хуже не будет... Кто знает, хуже может быть до бесконечности. Одно успокаивает: Главный маршал делал карьеру во время войны, которая как лоток старателя вымыла всю пустую породу, оставив на сетке блестящие самородки'.

-Напрасно беспокоетесь, Михал Михалыч, я хорошо знаком с товарищем Головановым. Большего энтузиаста дальних перелётов вам не найти. Помнится, он не так давно сам планировал кругосветный перелёт по семидесятой широте.

-А Леваневский?— Лицо Громова вновь помрачнело.— Если у Чкалова всё пройдёт успешно, то руководство может решить, что второй перелёт на АНТ-25— лишний... И отправить Леваневского в Америку на самолёте Болховитинова. Как ты думаешь?

'Интересно, они о чём-нибудь другом думают? Настоящее сражение амбиций. Впрочем, не всегда амбиции— это плохо, думаю, именно в такой борьбе и могли родиться эти достижения. А Леваневского с экипажем определённо надо спасать'...

-То же, что и раньше, товарищ Громов,— делаю важное лицо.— готовьтесь спокойно. Ваш (делаю ударение на слове 'ваш') перелёт отменён не будет!

Москва, Кремль.

Кабинет Сталина.

1 июня 1937 года, 20:30.

-Что замолчал?— Сталин останавливается напротив Кирова.

 Он и Молотов, сидящие за столом заседаний, жадно смотрят на дымящую трубку хозяина кабинета: правило 'в своём кабинете курю только сам' исполняется неукоснительно.

-Думаю, что зря мы пошли на созыв пленума,— отвечает тот.— надо было тянуть до выборов.

-Вы тоже так думаете, товарищ Молотов?— Вождь хмурится, переходит на официальный тон, ответ Кирова ему не нравится.

-С одной стороны это, конечно, так...— Предсовнаркома достаёт из кармана носовой платок, снимает с переносицы пенсне и дышит на стёкла.— но и никак не отвечать на приходящие сигналы мы не можем.

-Именно!— Неожиданно горячо реагирует Сталин.— Сигналы. И не только от Ежова, по партийной линии тоже. Вы же сами, товарищ Киров, утверждали, что у вас в Рязани органы раскрыли кулацкий заговор.

-Утверждал,— поднимает голову Киров.— только не кажется вам подозрительным, что всё занялось разом, как будто запалили избу со всех углов. Как по команде. Боюсь, что готовят они нам бой на пленуме.

-Моими словами заговорил,— усмехается в усы вождь.— это ведь товарищ Сталин у нас мнительный... так?

-Неважно кто что раньше говорил,— Киров не обращает внимания на язвительный тон вождя.— ситуация очень серьёзная... может быть перенести пленум или ещё лучше отменить.

-Нет, нельзя,— Молотов водружает пенсне на нос.— это несерьёзно... Могут принять за слабость руководства или за страх оказаться на пленуме в меньшинстве. Я закурю (достаёт папиросы).

Хозяин кабинета рассеянно машет рукой, подходит к письменному столу, перебирает какие-то бумажки и в задумчивости идёт к дальней стене кабинета. Торопливо закурив, соратники вождя молча следят за фигурой в защитном френче. Сталин останавливается у столика с телефонными аппаратами и поднимает трубку одного из них.

-Ворошилова, срочно. Да ещё, принесите чаю и бутербродов.— И молча продолжает путь.

-Тут не откладывать пленум надо,— вполголоса продолжает свою мысль Молотов, обращаясь к Кирову.— а, наоборот, раньше начать, чтобы не успели сговориться до открытия.

 -Мне кажется,— привстаёт он и, перегнувшись через стол, пододвигает к себе пепельницу со сталинского стола.— всё у них уже сговорено заранее.

-Могли и не успеть...— собеседники, сидящие за столом, с удивлением оборачиваются на хозяина кабинета: не ожидали, что он их услышит из дальнего угла длинного кабинета.— я вот подумал над словами товарища Кирова о поджоге, посмотрел даты отправления шифротелеграмм, что товарищи с мест посылали в ЦК... Так вот, занялось пламя не разом и шло оно волной с востока на запад: за неделю прошло путь от Саратова до Смоленска. Полюбуйтесь.

Сталин приносит со своего стола картонную папку и раскрывает её перед сидящими, те начинают внимательно изучать бумаги.

-А в Сибири тишина...— замечает Молотов, откинувшись на спинку стула.

Он невидящими глазами смотрит на фигуристую женщину с подносом, вошедшую в комнату, Киров, напротив, с улыбкой бросается помогать расставлять чашки и тарелки.

-Местных кулаков в Сибири, по сравнению со спецпереселенцами, совсем мало,— замечает Сталин пыхнув трубкой.— земли много, наёмных работников мало...

-Точно, так и есть,— Киров возвращается от двери, где галантно открыл перед работницей буфета дверь.— это спецпереселенцы из Сибири, пока доехали на поезде до родных мест.

-К столу, значит,... — в кабинете появляется, как всегда опрятный и подтянутый, 'первый маршал'.— всегда бы так!

Запыхавшаяся официантка следом приносит еще чашку.

-Товарищ Ворошилов,— Сталин делает приглашающий к столу жест.— скажите какие военные части находятся сейчас в Москве и окрестностях?

-В ближнем Подмосковье,— после секундной паузы отвечает маршал.— 1-я Московская стрелковая дивизия. Большинство частей в летних лагерях. Точнее знает товарищ Будённый. Вызвать его?

-Нет-нет, не надо.— Сталин берёт в руки фарфоровую чашечку.— Уточните потом.

-Ещё сейчас в пути,— продолжает несколько расстроенный своим ответом Ворошилов.— 'Железная' стрелковая дивизия. Перебрасывается по железной дороге в Ленинград к месту постоянной дислокации из Киевского военного округа. Если нужно, то можно в течении нескольких дней доставить Донскую казачью кавалерийскую...

-Тут такое дело,— вождь делает глоток.— есть задумка организовать в Москве на площадях к восемнадцатому июня показ войск и боевой техники. В целях пропаганды армии. Чтобы молодёжь могла своими руками пощупать оружие, увидеть вблизи, чем стала наша армия в последние годы (Ворошилов согласно кивает головой). Поэтому прошу вас завтра внести в Секретариат ваши предложения. Мы их обсудим в четверг на Политбюро. (Сталин встаёт и начинает ходить по кабинету). Это, так сказать, внешняя сторона дела, адресованная горячим головам в ЦК, чтобы у них и мысли не возникло перетянуть к себе и использовать силы НКВД в политической борьбе... Ещё важно собрать сведения о положении на местах: стали поступать сообщения по линии НКВД и партийных органов чуть ли не о кулацких восстаниях в селах на Украине, Северном Кавказе и европейской части России. Надо это быстро проверить.

-Кхм...— Ворошилов прочищает горло.— Как же нам это сделать, товарищ Сталин?... Особисты, ведь, приписаны к органам.

-Поручить Разведупру.— Киров берётся за папиросу.

-У Разведупра своих людей особенно во внутренних округах мало.— Отрицательно машет головой маршал.

-Я имел ввиду Политуправление РККА.— Сталин берётся за потухшую трубку.

-Не очень то я доверяю Смирнову, товарищ Сталин.

-А почему вы, товарищ Ворошилов, об этом говорите только сейчас?— Хмурится вождь.— Вы не доверяете начальнику ПУРККА? Как вообще можно работать с людьми, которым ты не доверяешь? Получается, что в решающий момент не на кого положиться.

-Отдавайте тогда приказ в округа через голову Смирнова!— Раздражённо бросает Сталин, встаёт и начинает ходить по кабинету.

-А что у вас с начальником Разведупра?

-Товарищ Берзин уже приступил к работе.— Маршал отводит глаза.

-Пусть товарищи из округов посылают политотчёты прямо в Секритариат ЦК пока не подберём подходящую кандидатуру.— Бросает предложение Киров.

-Хорошо,— немного успокаивается вождь.— берите карандаш, товарищ Ворошилов, будем приказ составлять по НКО...

Москва, ул. Серафимовича д. 2.

1-й Дом Советов ЦИК и СНК.

2 июня 1937 года, 18:00.

С Берсеневской набережной сворачиваем в незаметный переулок, минуя милицейский пост. Слева застит свет серая громадина 'Дома на набережной' справа железная ограда за которой заколоченная церковь и пустынный садик при ней. Наш 'ЗИС' тормозит у подъезда, отделанного красным гранитом.

-Выгружаемся!— Весело командует Берзин и мы с Головановым одговременно открываем задние дверцы просторного советского лимузина.

Мои спутники уже навеселе: они после награждения в Кремле побывали в 'Гранд Отеле' и отметили это событие. Во время этого отмечания у них и возникла счастливая мысль: 'Почему бы двум благородным донам не навестить Чаганова?' На их груди сверкают новенькие ордена Ленина, медали 'Золотая звезда' ещё не существует, её заменяет удостоверение в кожаном переплёте.

-Мои все на даче,— помогаем ему открыть тяжеленную дубовую дверь подъезда.— так что нам никто не помешает.

Последние слова зазвучали очень громко, хорошая аккустика: высота потолка на первом этаже метра четыре. Консьерж, пожилой солидный мужчина в гимнастёрке без знаков различия, галифе и сапогах, поднимается из-за массивного стола.

-Здравствуйте, Ян Карлович,— его голос звучит солидно, без подобострастия.— поздравляю с высокой наградой. (И нам с Головановым). Товарищи предъявляем документы. Внимательно изучает наши документы, сличает лица с фотографиями и некоропливо делает записи в толстой книге, часто макая перо в бронзовую чернильницу.

-Время для посещений до двадцати трёх ноль-ноль.— Возвращает удостоверения.— Ян Карлович, нужен лифт?

Сидящая перед лифтом в глубине подъезда женщина поднимается со стула.

-Нет, Иван Петрович, мы по дороге зайдем в Универмаг, горючим заправиться.— Берзин подмигивает консьержу.

Тот улыбается в ответ одними губами. Проходим мимо лифта без кнопки вызова ('Любопытное решение: лифтёрша возит жильцов только с первого этажа, а вниз они спускаются по лестнице') и выходим во внутренний дворик. В сером бетонном колодце уже сумерки. Чахлые, страдающие от недостатка солнечного света, деревца жмутся к стенам. Посреди двора— прямоугольный бассейн с бетонными шарами на углах и двумя серыми фигурами в центре в виде перекормленных малышей с поднятыми руками в перетяжках, радующихся жиденькой струйке воды над их головами. 'Откуда они здесь взялись? Всё остальное в духе конструктивизма— квадратное, прямоугольное и кубическое. Стоп! А где 'Ударник' и то, что стало впоследствии Театром Эстрады? Похоже, что этот 'колодец'— не единственный'.

Убранство Универмага тоже спартанское, без всяких украшений. Берзин подходит к тяжёлому дубовому прилавку, способному выдержать напор сотен покупателей.

Смотрю на такие же добротные полки: 'Ничего такого, что нельзя купить в гастрономах на улице Горького... да, в общем-то, и любом более или менее крупном продовольственном магазине столицы'.

Неулыбчивая продавщица делает долговую запись в амбарной книге, но советские рубли тоже в ходу— отмечаю их наличие в ячейках выдвижной кассы, в недрах которой исчезает упомянутая книга. Игнорируем отдел отдел промышленных товаров, выходим на воздух и ... едва не попадаем под 'лошадь': вооружённая до зубов искусно сделанным игрушечным оружием детвора изображает тачанку, впереди— три 'коня' с недовольными лицами и пропущенными под мышками кусками веревки несутся по дорожке, выбивая 'копытами' мелкую каменную крошку.

-В столовую ещё надо заглянуть...— беседует Берзин сам с собой, мы с Головановым крутим головами по сторонам.— отбивные там чудо как хороши. В столовой очередь, перед нами один человек. Не успели занять место в хвосте, как он отходит от кассы.

-Михаил!— Кричит начальник Разведупра.— Вот хорошо, что встретили тебя! Ты куда пропал после ресторана? (И Голованову, поворачиваясь к прилавку). Саш, какие взять?

Кольцов с новеньким орденом Красной Звезды быстро изображает на своём лице дружелюбную улыбку.

-Здорово, Чаганов.— Перекладывает бумажный пакет в левую руку и тянет ко мне правую.— Как успехи?

-Не знаю что и ответить,— шепчу ему в ответ, пряча руку за спиной.— это до того как ты стал на меня бочку катить или после? Не боишься что 'чагановская бутса' в голову прилетит?

-Я думал ты умнее...— Криво улыбается Кольцов, опуская руку.— Ты что ж считаешь, журналисты свои мысли да идеи излагают на страницах газет и в радиоэфирах? Тебе пора взрослеть. А вот за твою шутку на 'Максиме' мог бы и схлопотать, если бы кто погорячее был на моём месте. 'Заказуха выходит... Как я и думал'.

-Бочку катят не так... попросили просто осадить тебя, аккуратно.— Отворачивает голову журналист.

'А ведь и правда, гвоздят-то по другому. Со мной выходит как-то не так. На 'Максиме' просто хотели меня выставить не очень далёким, но добрым малым, который растерялся и не знает что сказать, а я взбрыкнул не по делу. С футболом— то же самое. Думали показать молодого человека, который с жаром берётся за любое дело, но толком ничего у него не получается. А тут вдруг получилось! Раз так,... тогда вся заслуга— Боброву, а Чаганову— насмешки над бутсой'.

-Мишка, идём с нами!— Голос Берзина гремит под сводами пустой столовой.

-Да мне... это, материал к завтрашнему утру сдать надо.— Кольцов вяло защищается, исподлобья поглядывая на меня, но видно, что он совсем не против присоединиться к нашей компании.

-Успеется,— командиры берут его в клещи.— ты нас уважаешь?

-Ладно, пошли,— легко сдаётся Кольцов и берёт под руку лётчика.— только, Александр Евгеньевич, обещай, что посмотришь пару листков. Я книгу писать об Испании затеялся, там есть и пара эпизодов о том, как мы встречались у тебя на аэродроме под Мадридом. Поправишь где заметишь, что я какую-то тайну военную выдаю.

'Моим мнением не интересуется... Могу себе представить что он по напишет о наших встречах'.

Просторный лифт легко вмещает нас пятерых в своё чрево. Последней в открытые двери заходит девушка-лифтёрша с комсомольским значком на груди. Встречаемся взглядами в зеркале с ней, занявшей место у кнопочного пульта управления на стене лифта: она отводит глаза и краснеет. Кабина лифта медленно ползёт на одиннадцатый этаж (все пролёты одинаковой высоты, всё здание— 50 метров), всё это время девушка борется с желанием посмотреть в мою сторону. На лестничной клетке с кафельным полом в виде шахматной доски— только две квартиры.

Окна в квартире выходят на обе стороны: из гостиной— на Москва-реку и Водотводный канал (вижу, что на строительной площадке Дворца Советов начинается монтаж железных конструкций первого этажа), из кухонного окна— верхушки Кремлёвских башен. Берзин не может найти рюмки, поэтому разливаем коньяк в кофейные чашки.

-За новоиспечённых орденоносцев!— Лезу я поперёд батьки.

Сдвигаем чашки (традиции обмывать ордена в прямом смысле ещё нет) и немедленно выпиваем, закусываем чем послал нам советский колхозник и кооператор.

-Алексей, ты не подумай,— тяжело вздыхает Берзин.— я тебя два раза включал в представление: за самолёт (Кольцов навострил уши) и за гостиницу (кивает головой). К Красному знамени. И два раза в Москве тебя зарубили.

'Понятно, осадили меня аккуратно... Тогда выходит, что Ежов здесь не при чём. Представление шло на Ворошилова. Сталин? Очень может быть. Хочет увести меня из под ударов завистников? Вполне возможно'.

-И в мыслях не было, Ян Карлович.— Говорю вполне искренне.— Какие мои годы? (Сидящие за столом 'старики' до сорока согласно кивают головами). Думаю, не хотят засвечивать меня и секретную связь. С вас вот, Михаил Ефимович, наверняка тоже подписку взяли?

-Было дело.— Подтверждает он, достаёт из кармана рукопись и подсовывает её Голованову.

-Хорошо, если так.— Встаёт из-за стола Берзин.— Пойдём, Алексей, на лестницу покурим.

Поднимаемся на один пролёт к месту остановки лифта на этаже, поворачиваемся к окну: перед нами изумительная вид Москвы на восток с высоты птичьего полёта.

-Я вот о чём хотел тебя попросить.— Вполголоса совершенно трезвым голосом говорит он.— В германском посольстве в последнее время отмечена необычная активность: люди какие-то приезжают и уезжают, радиограммы туда— сюда зачастили. Очень мне любопытно, что они там затевают.

-Вы это, Ян Карлович, видимо, о дешифровке радиограмм?— (Тот кивает головой).— То я регулярно получаю от вашей службы радиоперехвата шифровки... некоторые из них имеют пометки 'из германского посольства'. Кстати, вы уверены, что они именно оттуда?

-Уверен. Мы пеленгуем их радиопередатчик.— Берзин видит моё удивлённое лицо и поясняет.— Каждое диппредставительство имеет право вести радиопередачи только со своей территории, в определённые часы и только на заранее согласованной частоте. Мы за этим следим строго, а немцы не нарушают.

-Если так,— Внизу на лестнице послышалось затихающее цокание подковок чьих-то сапог, делаю паузу и через минуту продолжаю.— то ситуация складывается безрадостная. Германцы используют для шифрования этих сообщений четырёхроторную 'Энигму'...

-Откуда ты это взял?— Пришла очередь удивляться начальнику Разведупра.

-Помните, Ян Карлович,— начинаю рассказ издалека.— на аэродроме под Мадридом я расшифровывал немецкие радиограммы?

-Да, помню.

-...Так вот, основные установки 'Энигмы': порядок следования роторов и их первоначальные позиции, были неизменными в течении месяца. Эти установки брались и шифроблокнота. Но каждое сообщение шифровалось своим ключом, который придумывал перед сеансом шифровальщик передающей стороны (Берзин в подтверждение закрывает шлаза). Это— ключ из трёх букв, он кодировался установками из шифроблокнота, которые в свою очередь определяли новое исходное положение роторов. Принимающая сторона меняла в соответствие с новым ключом позиции роторов и посылала обратно подтверждение— двукратный повтор ключа.

Начальник Разведупра начинает нетерпеливо трясти головой.

-Короче,— резюмирую я.— вместо посылки трёх символов и получения в ответ шести, в ваших 'германских' радиограммах я обнаружил четыре и восемь— в ответ.

-И какая разница?— С трудом подавляет в себе раздражение мой слушатель.

-А разница— такая,— терпеливо разъясняю я.— вместо, примерно, ста тысяч ключей для трёх роторов, у четырёхроторной, которую ещё называют 'Энигмой Абвера', надо будет проверить одиннадцать миллионов.

-У тебя тогда, Алексей, помнится, уходило от двух недель до месяца... теперь в сто раз больше.— Берзин расстроенно отворачивается к окну.— весь смысл теряется в такой дешифровке.

-Не скажите, Ян Карлович, во-первых, в разведке некоторые тайны и через десять лет своей свежести не теряют. А, во-вторых, в Испании дешифровка велась вручную... а здесь на помощь придёт техника.

-Когда будет результат?— Его глаза снова жгут мою щёку.

-Если вы предоставите мне все материалы по посольству: о сотрудниках, их функции, привычки, связи; рапорты наших агентов...

-А это ещё зачем?— Берзин разворачивается ко мне всем корпусом.

-... всё это затем, чтобы попробовать догадаться чьи имена или клички могут быть использованы в сообщении,— продолжаю свою речь монотонным голосом.— тогда техника сможет сама, без моей подсказки искать эти слова в тексте. И вот тогда, при определённом везении, месяца через три-четыре, дешифровка ляжет вам на стол.

Начальник Разведупра с минуту размышляет над моими словами.

-Тебе, Алексей, лучше обратиться за материалами по посольству к своим контрразведчикам, понимаешь дать доступ к нашим— большая морока: кучу подписей нужно будет собрать. Кто у вас сейчас вместо Курского?

-Гендин, Семён Григорьевич.

-Знаю его, толковый мужик, встречался с ним в Смоленске, в штабе Уборевича, кхм, Белорусского военного округа...

-Только мне вся информация нужна, Ян Карлович,— не обращаю внимания на оговорку Берзина.— и ваша в том числе.

-Инфо-орма-ация,— пробует слово на вкус мой собеседник.— что за слово за такое?... Хорошо давай сделаем так: я поговорю с Гендиным, если он согласится, то дадим тебе, под роспись конечно, ознакомиться с нашими материалами. Своей властью, чтоб без волокиты, выписок и выноса документов. Ну что, по рукам?

-По рукам!— Улыбаюсь в ответ.

Глава 7.

Москва, канал Москва-Волга,

Водная станция 'Динамо'.

12 июня 1937 года, 14:00.

-Лешик, я в тебя верю. Ты победишь!— Частит Катя, прижимая кулачки к груди и забавно подпрыгивая на месте.

'Опять быстрее, сильнее, выше. Ну уж дудки, на слабо меня теперь, как с футболом, не возьмёшь'.

Неспеша опускаю авиационные очки с закупоренными оконной замазкой вентилляционными отверстиями и замираю в стартовой позе, повернув голову направо, где стартёр, стоя в лодке у берега, поднимает красный флажок. Флаг ещё не начал движение вниз, а самые ушлые уже оттолкнулись и летят в воду, предугадав следуещее движение судьи. Набираю в лёгкие воздух, дожидаюсь нормального старта, прыгаю и под водой делаю несколько гребков, сильно работая ногами. Выныриваю и быстро кручу головой: так и есть— я уже впереди соперников метра на полтора. Тогда резко сбавляю ход и пропускаю вперёд одного парня, плывущего по соседней дорожке.

Сегодня в городе настоящая тропическая жара— 28 градусов в тени и уговарить меня мотнуться в выходной на нашу новую динамовскую водную станцию Кате было совсем просто. Какое замечательное место: на берегу недавно заполненного водой канала, неподалёку от Химкинского речного вокзала, разбит большой парк, заложен фундамент главного корпуса, отгорожено место под футбольный стадион с капитальными бетонными трибунами, под баскетбольную и воллейбольную площадки, теннисный корт, лыжный трамплин, трибуну для водного стадиона на три тысячи мест, эллинг и гавань для парусных и моторных судов. Всё будет построено или завершено к следующему лету, а из того что готово сейчас— это большой пляж с жёлтым привозным песком, три пятидесятиметровых бассейна (для плавния, прыжков и водного поло) в расширении канала, две десятиметровые вышки и летние раздевалки.

Несмотря на то, что немногие знают об этом месте и общественный транспорт сюда не ходит, на водной станции довольно многолюдно: в основном молодые люди. Ну а где молодёжь— там и стихийно возникающие соревнования. Сейчас— заплыв на сто метров. И соперники у меня, как на подбор, крепкие сильные парни, но увы— не конкуренты. Техники у них никакой, лишь без толку барабанят по воде руками и ногами. Куда им до моего первого разряда, хоть и не в этой жизни.

'Хорошо'!

Прохладная вода остужает разгоряченное тело. Мысли опять возвращаются ко вчерашнему чтению документов оперативного отдела по германскому посольству, что устроил мне Гендин. Ну вот, отвлёкся на секунду и тело на автомате исполнило поворот: голова ушла вниз, тело под водой развернулось назад и вокруг своей оси, а ноги с силой оттолкнулись от бетонной стенки. Выныриваю, поднимаю голову над водой, я опять— на корпус впереди всей честной компании.

За день до Гендина пустил меня в свои закрома Берзин: под подписку, на основе джентельменского соглашения между спецслужбами, что они не будут выпытывать у меня секреты коллег, которые мне станут известны в процессе допуска.

Судя по количеству и качеству докладных записок в толстой серой картонной папке с коричневыми шнурками в германском посольстве завёлся наш 'крот' по кличке 'Друг'. В них были довольно подробно описаны основные действующие лица: посол Шуленбург, советник Хильгер, военный атташе Кёстринг, секретарь Биттенфильд. Куратор из Разведупра, впрочем, советует ему сосредоточиться на фон Вальтере, начальнике консульского отдела (высказывает предположение, что Вальтер— резидент, сотрудник Абвера) и его любовнице Полин Шварц (Pauline Schwartz), которую поклонники зовут на русский манер Пуся, а недоброжелатели— Huhn ('Курица'). Жалко только, что наш 'Гурд' не вхож в 'бункер', помещение в посольстве без окон, где проводятся все тайные совещания и хранятся секретные документы, поэтому большинство его докладов носят, скорее, характер очётов 'наружки': такой-то в 14:03 в компании с сяким-то проследовал в 'бункер'.

-А-а-а!— Наш заплыв, а точнее крики болельщиков, привлекает внимание загорающих, они подскакивают на ноги и, закрывшись от солнца ладошкой, следят за ходом борьбы.

Чтобы не разочаровывать их и поддержать накал борьбы, дожидаюсь соперников справа и слева, которые с шумом и скоростью колёсного парохода настигают меня.

С интересом прочёл, попадавшиеся изредка, любопытные бытовые зарисовки. Оказывается, что все продукты для сотрудников посольства доставляются из-за границы, скоропортящиеся, как молоко и мясо,— самолётом из Финляндии. По баснословным ценам. Ввиду этого, каждый месяц сотрудники получают крупную компенсацию. Наш 'Гурд' на этом, покупая дешёвые и качественные продукты в советских магазинах, экономит большие деньги. В последнем отчёте он замечает, что, скорее всего, большинство сотрудников поступает так же как он... даже гестаповцы.

-Лёша-а! Жми!— Пронзительно визжит Катя, заметив что я отстаю, но не теряет надежды.

'Да чтобы я проиграл двум этим водяным мельницам? Ни за что! Как я ночью Кате в глаза буду смотреть'?

В стиле Евгения Садового на трёх последних метрах вырываю победу и первым касаюсь стартовой тумбы. С берега доносятся громкие аплодисменты. Мои соперники обессиленно ложатся на деревянные поплавки, которыми разделены дорожки бассейна, устроенного в открытой воде канала Москва— Волга. Легко выпрыгиваю из воды на бетонный пирс, Катя виснет у меня на шее и целует в губы. Девушки— с завистью, парни— осуждающе смотрят на неё: такое непосредственное выражение чувств— ещё не принято.

-Товарищ Чаганов!— Низенький мужчина в спортивных трусах и майке с секундомером на груди протискивается сквозь толпу ко мне.

'Ну, уж нет, нас не догонят'!

-Встречаемся через пятнадцать минут у буфета.— Снимаю Катины руки с шеи, боком валюсь с пирса и без брызг вхожу в воду. Выныриваю уже далеко в стороне.

* * *

Материалы Гендина были победнее, их источниками служат рассказы обслуживающего персонала посольства, наших граждан, точнее, гражданок— уборщиц и стряпух. Место действия— несколько зданий по соседству с представительством, где живут германские дипломаты и их семьи. Эти рассказы в основном касаются Полин, такая она разэтакая, жён дипломатов и одиноких молодых сотрудников мужского пола. Ганса жалеют, достаётся ему от 'Курицы'. В таком, вот, разрезе... Уже почти закончив просмотр документов, натыкаюсь на последний доклад, который резко выбивается из ряда однотипных. Месяц назад в посольском доме появилась 'пожилая пара' (так в записке): он— лет тридцати пяти, рост— метр семьдесят пять, худой, залысины, волосы русые с сединой, глаза голубые, нос большой с горбинкой, костюм— коричневый; она— лет тридцати, рост— метр шестьдесят, фигуристая, блондинка, глаза— голубые, губы бантиком, платье— синее.

Всё. Странно как-то. Оборвано на самом интересном месте. Заглядываю под прошивку папки и вижу под ниткой обрывок бумаги: кто-то небрежно вырвал лист из дела. Закрываю папку и читаю на обложке, что должно быть сто сорок два листа, снова открываю— смотрю на последнюю страницу — сто одиннадцатая... Мои манипуляции с папкой не укрываются от пристального взора работника архива.

-Что случилось, товарищ Чаганов?

-Да вот не пойму, страниц не хватает.

Побледневший архивариус срывается с места, подлетает к столу, стоящему в паре метров от моего, и буквально выхватывает у меня из рук дело. Расширившимися от ужаса глазами сличает номера. Мы стоим друг против друга в маленьком закутке с тонкими стенами, не доходящими до потолка, отгороженном в большой прохладной комнате, заполненной стеллажами, мой оппонент упёрся в меня недоверчивым взглядом, а по нашим лицам стекают крупные капли пота. Что-то, наконец, решив, не выпуская папки из рук, он бросается к своему столу, поворачивает к себе формуляр и склоняется над ним. Я вытягиваю шею, пытаясь разобрать записи.

'Последняя строчка— Курский! Две недели назад'.

-Василий!— Срывающимся голосом кричит архивариус, поворачиваясь ко мне и показывая жёлтые прокуренные зубы.— Звони Гендину, у нас ЧП! Пропали документы.

Тяжело опускаюсь на стул.

'Блондинка... Губы бантиком. И мужик в пиджаке. 'Сладкая парочка'! Та, что следила за мной Первого Мая. Стоп! А что им делать в немецком посольстве— они же из Коминтерна'. Напрягаю память, чтобы вспомнить лица своих преследователей, секунда и перед мысленным взором возникают они, на фоне Никольской башни Кремля.

'А ведь у моей блондинки-то— карие глаза! И Гвоздь сказал: 'Копчёные шары'. Изучаю стоп-кадр дальше: у мужчины нет никаких залысин,... а так, да— довольно похоже. И одежда соответствует. Что же это выходит? Из Германии в СССР прибывают двойники наших коминтерновцев, как раз в то время, когда в Москве их оригиналы проводят свой отпуск. По словам Кирова (ему стало известно от Пятницкого), это— первый их приезд после довольно длительного пребывания в Китае. Таких совпадений не бывает'!

В комнату влетает начальник оперативного отдела и начинает выслушивать сбивчивые объяснения архивариуса.

'Самое простое объяснение, что приходит мне на ум: Курский сливал информацию о приезде коминтерновцев в германское посольство и, после известия о своём переводе на Дальний Восток, опасаясь разоблачения, подчищал хвосты'.

На скулах Гендина заиграли желваки, он переводит подозрительный взгляд на меня. Чтобы на корню пресечь любые подозрения, расстёгиваю ворот, тяну через голову гимнастёрку, снимаю сапоги, галифе и оказываюсь в одном летнем нательном белье. Для убедительности обстукиваю себя ладонями.

-Ну что вы, Алексей Сергеевич, это было лишнее... на вас никто и не думал.— Начальник ОО всё это время не отводил от меня глаз.— Спасибо. (Архивариусу). Теперь вы.

-Я бы на вашем месте, Семён Григорьевич,— сосредоточенно заматываю портянки.— поспешил с арестом Курского. Судя по тому, как он торопился заметая следы, у него в планах— побег. В отличии от архивариуса, оставшегося на своём рабочем месте.

-Товарищ Чаганов, прошу вас напишите объяснительную, да-да, у себя... (и архивариусу). А вы с делом, за мной.

* * *

Возвращаю деревянный номерок хромому бородатому деду, заведующему мужской раздевалкой, и иду за ним к своему шкафчику. Старик крутит ключом-отмычкой, сделанной из ручки вентиля водопроводного крана и медной трубки, и открывает дверцу.

-Всё на месте?— Весело подмигивает он, обдав меня пивным духом и запахом махорки.

'Прокололся Ежов по полной'.

Вчера ночью, повстречав в коридоре Управления Новака, узнал, что мои слова оказались пророческими: бывший начальник Особого Отдела Курский сбежал к японцам, перейдя границу. На Ягоду списать этот косяк не удастся— Ежов сам его назначил вскоре после прихода к руководству НКВД.

'Отстанет он, быть может, от меня хоть не на долго? Не знаю, да это и не столь важно. Меня другое больше волнует: что они затевали тогда у ворот моего СКБ'? Я раньше думал, что это провокация Ежова: сымитировать покушение на себя, бросить тень на Коминтерн, на меня— плохой руководитель, не принял меры по охране (а затем добить листовкой). А тут выходит всё сложнее: покушение могло быть самым настоящим. Потенциальные заказчики— партийные оппозиционеры, Ежов, немцы. Потенциальные исполнители— коминтерновцы, они же сотрудники Разведупра, немецкие диверсанты. Потенциальные жертвы— Ежов и я. Цели? Пальцев не хватит сосчитать.

-Ну что ты всё губы сжимаешь, Лёшик?— Катя, на зависить стоящим рядом в очереди в буфет девушкам, повисла у меня на руке.— Смотри какой день прекрасный!

-Товарищ продавец,— от прилавка доносится чей-то скандальный с истерическими нотками голос.— почему у вас лимонад тёплый? Безобразие!

-Спокойно, товарищи!— Весёлый звонкий девичий голос пытается перекричать возникший людской гул.— Лёд уже в пути.

-С Северного полюса, что ли? От Папанина со льдины? Водопьянов везёт?— Началось соревнование остряков.

-С Московского молочного завода имени Горького.— Девушка не реагируют на подначки.— И ещё мороженное 'Эскимо-Пай'.

-Будем ждать!— Притоптывает туфельками подруга.— Хоть до вечера, смерть как люблю!

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

19 июня 1937 года, 20:00.

-Домой.— Костя кивает головой и принимает от меня большую коробку с патефоном. Его так и подмывает спросить что внутри, но если я сажусь на заднее сиденье, то любые разговоры в пути отменяются.

'Медленно продвигаются дела с расшифровкой... месяца три-четыре... загнул это я...Спору нет— медленно, но когда будет составлен каталог циклов, то это время сократится до пары часов: потребуется лишь найти в списке из десяти миллионов записей в каталоге ту, которая полностью соответствует искомому ключу'.

Каждое взаимное расположение роторов в 'Энигме' создаёт неповторимую связь, 'отпечаток пальца', по которому можно найти ключ, имея под рукой лишь несколько шифрованных сообщений, посланных в один день. Эта связь возникла из-за того, что в процедуре предачи ключа существовала уязвимость: один и тот же ключ повторялся в начале сообщения дважды (немцы считали, что так будет надёжнее). Впервые 'циклы', как он называл эти связи, обнаружил польский математик и криптограф Реевский из Бюро шифров польского Генерального штаба.

Каждый ключ (установка и расположение роторов 'Энигмы') создавал набор циклов (цепочек, состоящая из чередующихся букв открытого и закрытого текста, где первая и последняя буква— одинаковые), а их количество и число букв в цикле— составляло уникальный 'отпечаток'. Таким образом, составив каталог 'отпечатков', можно будет быстро найти искомый ключ.

Задачу создания каталога 'Энигмы' Абвера и начали решать сейчас двадцать студентов Томского Индустриального института, которые набрали наивысшие балы по результатам теста, устроенного выездной комиссией нашего ОКБ. Работа монотонная, кропотливая, но на самом переднем краю науки и техники: с использованием Релейной Вычислительной Машины, техническое обслуживание которой тоже вошло в их служебные обязанности. РВМ очень помогает в этом деле, со вчерашнего дня по программе, написанной неформальным лидером группы Иваном Русаковым, сама ищет циклы и распечатывает 'отпечаток' в 'дактокарту' ключа.

'Игра определённо стоит свеч. В моей истории немцы ликвидировали уязвимость в конце 38-го, то есть впереди целый год. Да пусть хоть завтра! Архив из сотен радиограмм, уже лежащих в моей красной папке, ждёт своего исследователя'.

По Садовому кольцу медленно движется военная колонна: броневики БА-5 с танковой пушкой и двумя пулемётами. По тротуару её преследуют ватаги возбуждённых мальчишек.

'Хорошее дело наглядная агитация! Интересно, Управление Связи Красной Армии ловит мышей? Надо будет узнать, посоветовать если что'.

Выхожу из машины напротив подъезда, отказываюсь от помощи водителя, прощаюсь. Вижу на фонаре у входа свежую полоску от мела. У Гвоздя есть сообщение для меня. С патефоном идти к тайнику несподручно, поэтому сперва бегу наверх.

'Вот Катя обрадуется! В кои-то веки дома раньше девяти, да ещё не с пустыми руками'.

Сбавляю ход, тихо подхожу к двери, ставлю коробку на пол и осторожно поворачиваю ключ в замке.

-Не ждала!— Торжествующе кричу на всю квартиру, наощупь поворачиваю выключатель и краем глаза замечаю женскую тень, промелькнувшую на кухне на фоне окна.

В тусклом свете лампочки в прихожей вижу тело Кати, лежащее на спине в луже крови на кухонном полу, а рядом— окровавленный кухонный нож... Это было последнее, что запечатлелось в памяти, прежде чем сильный удар в затылок не погасил свет.

* * *

Гвоздь проводил взглядом две 'эмки', пронёсшиеся мимо, завернул в Докучаев переулок и вихляющейся походкой подошёл к чагановскому подъезду, вокруг которого собрались взволнованные домохозяйки из окрестных домов.

-Убили... парня и девку...— Проглатывая буквы и с трудом переводя дух, частила одна из них, маленькая, худая в простом ситцевом платье.

-Кого? Кого?— Раздались голоса со всех сторон.

-Чаганова и Катьку, работницу его.— Перебивает её другая повыше, из-под платка которой торчали концы верёвочек, переплетённых с волосами.

-Работницу... угу,— понимающе перемигиваются третьи.— сгубила парня...

-Да как вам не совестно!— Вспыхивает молодая девушка с комсомольским значком, вышедшая из подъезда.— Это он её убил... ножом, а сам жив!

-Ты-то откуда знаешь?— Зло кричит первая.

— Я понятой была, слышала как милиционеры между собой говорили. И сама видела, у него руки в крови.

-Приревновал, значит.— Понимающе кивают женщины, десятки мыслей и чувств отражаются на их лицах.— Любил он шалаву эту, а она хвостом крутила. Помните? Прошлый месяц с фонарём ходила. Эх, сгубила парня,... какой вежливый был, внимательный да пригожий. А Катька...

-Ну что Катя? Что Катя? А ну вас!— Махнула рукой комсомолка и застучала коблучками по тротуару.

Обиженные женщины переключаются на стоящего рядом Гвоздя.

-Что ты здесь трёшься?— Легко переключают своё недовольство на него.— Участкового сейчас позовём.

* * *

-Чурилково, вторая кабина!— Звонко кричит телефонистка из-за стойки на весь зал междугородней связи Центрального телеграфа.

Гвоздь закрывает за собой дверь кабинки и снимает висящую телефонную трубку настенного аппарата. Оля во время школьных каникул работала сторожем и спала по ночам в приёмной директора. Она строго-настрого предупредила Гвоздя, что звонить ей можно только в самом крайнем случае.

-Говорите, Чурилково!

-Дежурная Мальцева слушает.— По военному отвечает знакомый голос.

-Лёху волки замели...— бубнит Гвоздь, дождавшись щелчка отключения оператора.— мокруху шьют. Мол, он свою Лёлю пером расписал...

-Вы куда звоните, гражданин? Здесь учебное заведение. Повесьте трубку.— Отвечает Оля условной фразой, что всё поняла, меня не ищи.

-Уже поговорили, гражданин?— Кричит вдогонку Гвоздю дежурная. Тот молча кивает головой.

Москва, Кремль.

Кабинет Сталина.

19 июня 1937 года, то же время.

-Давайте ещё раз пройдёмся по порядку...— Сталин останавливается у стола заседаний напротив сидящих за ним: Молотова, Кирова, Ворошилова, Жданова и Кагановича.— товарищ Молотов, в начале заседания даёшь слово для сообшения товарищу Ежову. Текст согласован, ему потребуется минут тридцать. Опишет текущую обстановку в сельских районах, причины волнений, в конце— назовёт зачинщиков и попросит исключить их из ЦК и предать суду. Предложишь дискуссий не открывать, факты— упрямая вещь. Обвинённых из списка к голосованию предложи не допускать, если будут упираться, то можно предложить голосовать кандидатам в ЦК, следующим по порядку (Существовал список кандидатов в ЦК, принятый на съезде и отранжированный по количеству поданных за него голосов. В случая выбывания члена ЦК, набравший наибольшее количество голосов кандидат занимал его место).

-Хорошо придумано!— Простодушно замечает Ворошилов.— Каждый захочет ихние места занять.

-Меня вот что волнует, а можем ли мы Ежову доверять?— Жданов легонько потирает правой рукой область сердца.

Сталин на минуту задумывается, глядя поверх голов соратников.

-В данный момент причин, по которым бы Ежов переметнулся к оппонентам— не вижу,— взгляд вождя встречается со взглядом Жданова.— тем более, после того как он проштрафился с Курским.

-А если именно из-того, что он проштрафился и решит переметнуться?— Киров с досадой отдёргивает руку, потянувшуюся к коробке 'Казбека'.

-Этого исключить нельзя,— Сталин переводит взгляд на Кирова.— за время работы в ЦК я всякого повидал, но, повторяю, ему нет никакого резона переходить в их лагерь— там он чужой. Ну а если случится такое, будем дальше воевать.

В кабинете раздаётся хрюкающий звук телефона внутренней связи, вождь подходит к столику с аппаратами.

-К вам просится товарищ Хрущёв. — Слышится в трубке голос Поскрёбышева. -Пропусти.

В широко открытую дверь бочком проникает сияющий второй секретарь Компартии Узбекистана. Увидев собравшихся, он замирает у входа, улыбка сползает с его лица.

-Что ж вы встали там, товарищ Хрущёв,— хозяин кабинета указывает на стул в дальнем конце стола.— садитесь.

Лысый крепыш с наметившимся брюшком мелкими шажками подбегает к столу и присаживается на краешек стула. Сталин подходит к нему и внимательно смотрит на него сверху вниз. В кабинете повисла тягучая тишина.

-Вот решил зайти... по старой памяти... проведать, так сказать...— Не выдеживает Хрущёв.— поблагодарить за высокую оценку, так сказать,... партии и правительства... которые помогают нам... с искусством. (На прошлой не деле закончился фестиваль искусств Узбекской ССР в Москве).

Шесть пар глаз неприязненно рассматривают растерявшегося второго секретаря.

-... и ещё,— решается Хрущёв.— просигнализировать хотел... ко мне в гостиницу сегодня заходил товарищ Эйхе... в 'Москве' нас, значит, всех поселили... то да сё... а под конец, значит, говорит, мол, пора товарища Сталина того... менять, значит.

-А ты что?— Каганович подаётся вперёд.

-Я для виду... поддержал, значит, а сам сюда...— по скуле Хрущёва пробежала струйка пота.— вы же знаете меня, товарищ Сталин, я всегда был за вас. Вы меня всюду выдвигали и я вас никогда не предам! (На последнем слове пускает петуха).

-Кто ещё там воду мутит, Никита?— Снова вступает Каганович.

-Это я не знаю... Я ж на окраине сейчас... с людьми редко встречаюсь. Сегодня вот только Эйхе зашёл... нас в 'Москве' всех расселили...

Сталин поворачивается к соратникам и делает предупреждающий знак трубкой готовому взорваться Кирову, затем садится напротив Хрущёва и испытывающе смотрит на него.

-Это вы правильно сделали, товарищ Хрущёв, что пришли ко мне. Доложили. Всё неймётся, выходит, некоторым. Продолжают создавать оппозиции, уклоны и фракции. Значит вместе будем с ними бороться.— Сталин встаёт и протягивает ему руку, показывая что визит закончен.— Спасибо, расчитываю на ваш голос.

-Побежали крысы... с тонущего корабля.— Протянул Молотов когда дверь за посетителем закрылась.

Московская область, Мещерино.

Дача Ежова.

19 июня 1937 года, то же время.

-Где она?— Генеральный комиссар госбезопасности выскочил из машины, косо взглянул на дежурного сотрудника и няню приёмной дочери, встречавших его у входа.

-В гостиной, товарищ Ежов.... Спит.— Хором ответили они.

Хозяин дачи, не останавливаясь, проходит мимо и начинает энергично подниматься по крутой деревянной лестнице. Встречающие бросаются за ним следом.

-Евгения Соломоновна— в гостинной,— дежурный бросает злой взгляд на няню.— а дочка спит.

-Я... сам.... Идите.— Запыхавшийся Ежов с трудом переводит дух.

Дождавшись когда они уйдут и стараясь не шуметь, хозяин проходит по коридору и заглядывает в комнату: за столом его жена наливает красное вино в хрустальный фужер.

-Геня, милая, и ты приехала...— железный нарком в мгновение ока превращается в любящего отца семейства.— вот хорошо. Я тоже сегодня решил пораньше закончить дела. И я выпью, пожалуй.

-Ёжик!— С пьяным энтузиазмом откликается жена, пытаясь сфокусировать взгляд на муже, при этом вино из бутылки начинает литься мимо на белую скатерть.

Ежов быстро перехватывает бутылку из рук жены, поискав глазами, достаёт из посудного шкафа гранёный стакан и плещет себе чуть-чуть на донышко.

-Ну, за Наташеньку!— Сладким голосом, как будто разговаривая с ребёнком, провозглашает он тост.

Не чокаясь, выпивает вино и морщится от его сладкого вкуса. Геня никак не отреагировав на слова мужа и не чувствуя вкуса напитка, делает крупный глоток, Ежов тут же решительно забирает у неё фужер.

-Геня, помнишь, как ты хотела ребёнка? (Та молча кивает.)— Нудным голосом продолжает он.— вот он ребёнок, (делает жест в сторону детской спальни.)... а ты всё время пропадаешь в своём журнале, дружбу водишь с сомнительными личностями.

-А ты?— Вдруг озлобляется она и исступлённо кричит на всю комнату.— Ты! Что ты задумал! Ты ведь нас в могилу сведёшь...

-Ну что ты такое говоришь?— Берёт её за руку.— Я только о вас и думаю.

-О нас?— Вырывает свою руку.— Я всё слышала! Про письмо, про Штейна...

-Молчи!— Взрывается Ежов, сжимая кулаки.— Не твоего ума это дело. Жена вскакивает на ноги, опрокидывает стул и бежит к противоположной стене гостиной, но вдруг замирает, напряжённо глядя на стену.

-Где Филонов?— Хрипит она.

-Какой ещё Филонов?— Ежов настигает её и хватает за талию.

-Картина 'Нарвские ворота'... синяя такая.— Оба смотрят на деревянную эмблему НКВД, висящую на её месте.— Здесь была.

-Тьфу, твою..., да какая разница.— Ежов непроизвольно ослабляет объятия.

-А-а-а, ненавижу!— Хаютина вырывается, хватает чекистский герб и с размаху бросает его на пол.

Щит раскалывается пополам, лезвие меча смещается в сторону а из оторвавшейся ручки выпадает странной формы гвоздь с большой золочёной шляпкой, свёрнутой набок. Ежов наклоняется и берёт его в руки. В комнату влетают встревоженные дежурный и связист.

-Товарищ нарком,— рапортует последний.— вас срочно к аппарату ВЧ. Из глубины коридора внимательно наблюдает за происходящим няня.

-Валентина, уложи её,— кричит Ежов, вновь обретший командный голос.— дай снотворного. (И связисту, тише). Пойдём.

-Слушаю!— Нарком и связит едва умещаются в тесной комнатке под крышей с одним окном.

-Николай Иванович, у меня ЧП!— В трубке слышится весёлый голос Фриновского.— Сейчас мне звонил Овчинников (начальник Московского Уголовного Розыска) и доложил, что задержал Чаганова по подозрению в убийстве своей работницы. Все улики против него: весь в крови убитой, в квартире никого больше нет. Чаганов находится в невменяемом состоянии, пытается что-то сказать, но не может...

-Пьяный что ли?— Перебивает Ежов, левой рукой делает знак сотруднику, что бы тот вышел.

-... говорит, что нет, не пахнет. Бледный, зрачки сильно суженные, стоять не может.

-Где он сейчас?— Притоптывает от нетерпения нарком, связист закрывает за собой дверь.

-... на Петровке.

-Посылай туда Люшкова, пусть забирает Чаганова и везёт его в Суханово.

-Как в Суханово?— В голосе Фриновского слышится удивление.— Там же сейчас голые стены. Детскую колонию закрыли, а ремонт только начинается...

-Так даже лучше.— Чеканит слова Ежов.— Три-четыре надёжных вохровца из Внутренней тюрьмы и Люшков с двумя помощниками и врач. Больше никто ничего знать не должен. Да ещё, пусть возьмут подписки о неразглашении на Петровке и в доме Чаганова.

-Понял. Сделаю. Есть там одноэтажный особнячок на отшибе. Думаю, подойдёт.

-Дальше,...— нарком краснеет и начинает жадно хватать ртом воздух.— даю Люшкову двадцать четыре часа на то,... чтобы расколоть Чаганова...

-Чтоб в убийстве сознался?— Уточняет начальник ГУГБ.

-... Каком убийстве?!... При чём здесь убийство?... Что имел связь с Троцким... и, пользуясь доверчивостью Кирова, передовал за границу секретные сведения.

-Ясно, разрешите исполнять, товарищ нарком?

-... ещё одно. Срочно пришли сюда начальника технического отдела с оборудованием. Тут в той деревянной х

* * *

, ну что, помнишь, пионэры с вожатой мне на день рождения подарили... хрень какая-то железная нашлась. Пусть посмотрит. Ты девку-то эту и столяра устанавливал?

-... Нет,... так ведь местные они, Чурилковские... их сержант на въезде узнал.— голос Финовского становится деревянным.

-Наряд туда, быстро!— Орёт в трубку Ежов, поднеся мирофон ко рту, затем делает глубокий вдох и продолжает уже почти спокойно.— Подчисти хвосты со Штейном и старичком. Всё. Я пока здесь остаюсь... до прояснения обстановки.

-Выполняю.

Генеральный комиссар аккуратно кладёт телефонную трубку на рычаги, одёргивает гимнастёрку и ровным шагом выходит из комнаты, жмёт руку, стоящему рядом связисту и идёт по коридору в свой кабинет, в правом углу здания. Открывает несгораемый шкаф, достаёт оттуда небольшую стопку картонных папок, раскладывает их перед собой на письменном столе веером, забирается на высокий стул и задумывается, подперев кулаком подбородок.

Сталин, Молотов, Киров, Ворошилов, Жданов... Аккуратные подписи, выполненные искусной рукой бывшего писаря артиллерийских мастерских тушью на сером картоне. Глаза Ежова быстро пробегают по ним, скользят в сторону и останавливаются на камине, украшенном хохломской плиткой. Через минуту его застывшая фигура отмирает: папки возвращаются на своё место, ключ закрывает замок на два оборота, а хозяин кабинета твёрдым шагом идёт к двери.

* * *

Начальник техотдела ГУГБ Александр Шанин, комиссар госбезопасности 2-го ранга, (четыре рубиновых ромба на краповых петлицах и четыре нарукавных, шитых золотом, звезды), высокий мускулистый бугай лет сорока, с тоской в глазах крутит в руках 'гвоздь'.

-Товарищ генеральный комиссар госбезопасности,— косится на недопитую бутылку вина на столе.— не может такого быть, чтоб эта... железяка звук передавала. Кого угодно спросите.

-Я начальника технического отдела спрашиваю,— шипит нарком, глядя на него сверху вниз.— садись пиши заключение. Шапиро, дай бумагу.

Шанин подзывает своего помощника и начинает шёпотом ему что-то диктовать. В гостиную врывается задыхающийся Фриновский с багровым лицом, мокрый от пота и обведя взглядом комнату, полную народу (радиотехники развернули свою аппаратуру, ходят по комнате с переносными антеннами).

-Пошептаться бы, Николай Иванович.

-Идём в мой кабинет,— (Фриновский послушно плетётся следом).— Что у тебя?

-Ушла, сука...— отводит глаза начальник ГУГБ.

-Это точно она?— Ежов реагирует на новую проколнеудачу подчинённых с удивительным спокойствием.

-Столяр опознал...— видит скептическую гримасу шефа и торопливо добавляет.— и директор и завуч и пионервожатый по фото, что мы изъяли из личного дела в мединституте. За сестру себя выдавала Марию, рецидивистку, которая освободилась в 1934 году. Новак сейчас ищет её дактограмму в картотеке. Местожительство Марии— неизвестно. Анна Мальцева работала в школе лаборанткой в химической лаборатории и по совместительству сторожем: сегодня была на дежурстве.

-Что насчёт отпечатков пальцев Анны?— Чешет отросшую щетину Ежов.

-Дактилоскопия, когда она работала вольнонаёмной в особом отделе в Ленинграде у Чаганова не проводилась. Сейчас группа работает над этим в школе... будем сравнивать с отпечатками из Лаврушинского переулка.

-Хорошо,... очень хорошо. Может потянуть шпионаж и даже... на подготовку теракта.

-Точно так, Никалай Иванович,— веселеет Фриновский.— Есть показания шофёра: Мальцева неоднократно покупала в Москве разные химические реактивы. Учитель химии говорит, что она на удивление хорошо разбиралась в химии.

-Найди её мне!— Приплясывает от возбуждения Ежов.— Не могла она далеко уйти. Перекрыть здесь всё. Одновременно по адресам знакомых в Москве, не должно быть их у неё много...

-Будет исполнено.— Расправляет плечи начальник ГУГБ.— Местный батальон НКВД уже поднят по тревоге. Скоро рассветёт и начнётся прочёсывание округи. Отдел на транспорте тоже получил ориентировку. Никуда она не денется, ещё до вечера будет сидеть рядом с Чагановым.

-Как он?

-В сознание не приходил.

Москва, Красная площадь.

20 июня 1937 года, 08:00.

На перекрёсте Никольской и Исторического проезда как всегда многолюдно. Рабочие и служащие, спешащие на работу, хоть на минуту, да останавливаются чтобы узнать последние новости. Но сегодня протиснуться к вывешенным на стенде у высокого строительного забора разворотам центральных газет решительно невозможно. Поэтому ведётся громкая читка передовицы добровольными политинформаторами.

-Правительство удовлетворило просьбу героев Советского союза Чкалова, Байдукова и Белякова о разрешении им полёта через Северный полюс в Северную Америку.

Гвоздь замечает солидного средних лет франтовато одетого мужчину, остановившегося скраю послушать новости, и, легко оттолкнувшись от ребристой стены ГУМа, начинает неспешно продвигаться к нему.

-Москва, Кремль, Сталину.— Доносится голос другого чтеца, расположившегося в десятке метров от первого, ближе к Историческому проезду.— Полюс позади. Идём над полюсом неприступности. Полны желанием выполнить ваше задание. Чкалов, Байдуков, Беляков.

По толпе проносится одобрительный гул. Прилепившись сбоку к 'франту', Гвоздь восторженно толкаетает его в плечо, но вдруг счастливая улыбка сползает с лица карманника: его запястье попадает в железные тиски чужой грубой шершавой пятерни и длинные нежные пальцы вора, уже наполовину вытянувшие кошелёк из бокового кармана пиджака жертвы, выпускают добычу. Гвоздь судорожно озирается, но никого кроме невесть откуда взявшейся, маленькой старушки 'божьего одуванчика' в чёрном платье и платке рядом не видит.

-Милай, ты мне вот чаво рашкажи,— шепелявит старушка, держа Гвоздя за руку и оттесняя от 'франта'.— ихде тута мятро?

-11 часов 15 минут,— продолжается чтение радиограмм.— Всё в порядке. Перехожу на связь с Америкой. Скорость 200 километров в час. Скоро будем над островом Патрик. Беляков.

-Ты чо, старая?— Шепчет он с трудом освобождая запястье.— Крабы у тя...

-Опять за старое, Гвоздь?— Старушка буквально повисла на нём.— Обещал же.

-Маня... ты... как здесь?— Не верит своим глазам карманник, продолжая напряжённо разглядывать старуху.— Слыхал, что шмон с ночи идёт по банам (вокзалам). Шмару ищут... похоже— тебя.

-Для бешеной собаки тридцать километров— не крюк...— прижимает к груди маленький узелок Оля.— Да и не всю дорогу пешком: где на телеге, где на машине. Троица сегодня, помогают люди бабушкам, идущим на богомолье... (Гвоздь уважительно косится на неё)... Сейчас— к Чаганову на квартиру.

* * *

-Бабай твой с крышей прошлындал к себе (Старик в шляпе вернулся)... — Переводит дух Гвоздь в подворотне, опасливо заглядывая в Олины глаза.— Что мочить собралась стукача?

-Не мой метод.— Девушка наклоняется и, ухватив подол длинного чёрного платья, одним движение через голову снимает его, оставшись в спортивном костюме с буквой 'Д' на груди.

Карманник сглотнул и захлопал ресницами от неожиданности.

-Жди меня здесь,— передаёт ему платье девушка.— если увидешь что-нибудь подозрительное— свисти со всей силы. Понял? (Тот как автомат кивает в ответ. ) Присядь.

Гвоздь послушно приседает на колено, Оля, используя его плечо как трамплин, прыгает вверх и цепляется за нижнюю перекладину пожарной лестницы, раскачивается как на турнике, перебирает ногами по стене дома, ловкий перехват и девичья фигура начинает быстро подниматься наверх. Еще несколько секунд и она исчезает из вида.

Почтенный седой старик в соломенной шляпе с авоськой в руках замерев наблюдает, как девушка со смутно знакомым лицом, не обращая на него никакого внимания, просовывает руку в открытую форточку кухонного окна на третьем этаже и открывает шпингалет. Затем, отклонившись в сторону, распахивает его наружу (вторая рама отсутствует ввиду летнего времени) и прыгает на пол, по дороге наступив грязным ботинком на чистую скатерть, придвинутого к подоконнику стола. Подхватывает нож, лежащий у плиты и приставляет его к горлу потрясённого хозяина квартиры.

-Не убивайте, пожалуйста...— жалостно задрожали его синие губы.

-Колись, стукач,— широко раскрытые безумные глаза Оли гипнотизируют старика.— кто мою сестрёнку Катю порешил? Не вздумай туфту гнать, вмиг кишки выпущу...

-Так это самое... не ведомо мне,— обильные слёзы полились из уголков его глаз, потекли по глубоким морщинам вокруг сизого носа на плохо выритый подбородок.— сказывали, что это хахель ейный... того. Не губи...

Старик, как подкошенный, бухается на колени, из брошенных авосек вываливаются на грязный пол два пучка зелёного лука, букетик мелкой красной редиски и буханка белого хлеба.

-Врёшь, гнида!— Кончик ножа слегка почти бескровно рассекает кожу на скуле молящего.— Не мог он её убить, любил он её...

-Э...— Старик хотел было возразить, но передумал, неотрывно следя за, вновь приблизившимся к нему, остриём лезвия.

-Кто заходил в квартиру в тот день? Быстро!

-Так это,...— его глаза забегали по комнате.— сестрица ваша пришли в седьмом часу... у меня запись есть!... там в комнате. Плохой я стал— не помню ничего.

Оля легко за шкирку поднимает тщедушного деда и тащит из кухни.

-Вот, вот— бережно раскрывает он простую школьную тетрадь.— последние записи: четверть седьмого сестрица, значит, ваша, (получает от Оли тумака, на странице каллиграфическим почерком было написано— 'Лахудра'), затем прошла семейная пара с пятого этажа из двадцатой квартиры— в пол-седьмого, ещё через четверть часа, незнакомые мужчина и женщина лет тридцати пяти и товарищ Чаганов с большой коробкой в руках— в пол девятого.

-Дальше!— Командует Оля.

-Потом слышу, как будто упало что-то наверху. Квартира-то товарища Чаганова аккурат над моей, а я как раз в прихожей был у двери. Затихло всё и вскоре крик сестрицы вашей: 'Караул! Убивают'!

-Мужчина и женщина эти, когда назад проходили?— Оля левой рукой поворачивает к себе голову хозяина квартиры и испытующе смотрит ему в глаза.

-Так это,... не проходили они.— Задумывается дед.— Точно, не было...

-Как они выглядели?— Торопится девушка.

-Вида какого, так ить мельком видел в глазок. Девка— белокурая, а мужик— чернявый. Неслышно так шли, без стука почти...

-А вот крик этот,— снова перебивает Оля.— голос точно Катин был?

-Кто ж его разберёт?— Задумывается старик.— Вы все бабы одинаково рот разеваете. А знашь, что я тебе скажу, милая, не по русски она кричала как-то... 'убь...ивают'.

С улицы раздался громкий свист. Оля быстрым движением перекидывает нож из правой руки в левую и почти без замаха бьёт ребром ладони по гусиной шее старика, чуть ниже и впереди уха. Тот теряет сознание и его тело медленно оседает на пол, поддержанное сильной рукой девушки. Суёт запазуху тетрадку, бросается на кухню, взлетает на подоконник и смотрит вниз во двор: всё спокойно, жители во дворе заняты своими делами, дети играют в песочнице. В прихожей раздаётся трель дверного звонка и Оля пускается в обратный путь на крышу по водосточной трубе, проходящей в паре метров от окна.

-Спрячь тетрадку,— перед Гвоздём снова благообразная старушка в чёрном низко завязанном платке.— улика это, против настоящих убийц. Ещё, поспрашай у своих, не видели ли они здесь в округе вчера вечером часов в девять фраера с биксой лет тридцати пяти. Да-да, тех самых, которые Чаганову тогда на хвост сели, а ты— им...

Они огибают две чёрные 'эмки', стоящие у подъезда: Гвоздь почтительно кивает, ни дать, ни взять— хороший сын, бережно ведущий под руку мать-старушку в церковь.

-Нет, лучше пробей по братве где они Чаганова держат,— задумчиво продолжает Оля, после того как они завернули за угол.— я в смысле, может кто чего слышал или видел.

-По братве, говоришь... пробить?— "Сын" пробует на язык непривычные слова.— Если во 'внутрянке', то наших там нет...

-Это я понимаю, но думаю не повезут его на Лубянку.— Оля останавливается.

-Ты что задумала?— С тревогой смотрит на неё Гвоздь.— Кичу хочешь штурмом брать?

-Вынимать Чаганова с кичи надо...— делает паузу девушка.— А вот как, пока не знаю. Встречаемся завтра в девять утра, на старом месте. И спасибо тебе, Николай.

-Да я, это...— Гвоздь смущённо опускает глаза на носки своих ботинок, а когда поднимает голову, то не видит её рядом.— ... чисто ведьма.

* * *

-Общественная приёмная товарища Кирова, дежурный Иванов слушает.— В трубке раздаётся молодой мужской голос.

-Этой ночью по ложному обвинению арестован товарищ Чаганов.— Хрипит в микрофон Оля, сжимая в кулаке бланк с номером телефона, полученный в справочном бюро Курского вокзала.— Срочно передайте товарищу Кирову.

-Кто говорит?

Девушка бросает трубку на рычаг и открывает наполовину застеклённую дверь, к вящему удовольствию нетерпеливых очередников, заглядывающих внутрь телефонной будки. Звонить по номеру Свешникова, который на всякий случай получила от Чаганова, она не решилась, ведь если он на прослушке у Ежова, то вскроется нехороший факт: разыскиваемая органами преступница связана с личным секретарём Кирова.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

20 июня 1937 года. То же время.

'Как же это я так попал'?

Сижу по пояс голый на топчане, покрытом белой простынёй, в медпункте (передо мной расплывается силуэт человека в белом халате)? в комнате с маленьким оконцем под сводчатым потолком (вижу как светлое пятно на чёрено-сером фоне), напоминающей монашескую келью или тюремную камеру. Сверху свисает тусклая электрическая лампочка, на столике у топчана— мощная настольная.

-Как вы себя чувствуете, больной?— Врач снимает со лба большое головное зеркало.

'Вопрос, конечно, интересный'.

Полчаса назад, когда сознание окончательно вернулось ко мне (до этого— какие-то обрывки воспоминаний: кабинет следователя, салон автомобиля, свет прожектора на кирпичной стене), я раздумывал, обхватив голову руками пятаясь унять боль,— что делать? Прикинуться потерявшим память вследствии удара по голове (на затылке выросла вполне выдающаяся на ровном месте шишка)? Рабочий такой план, но пассивный— нельзя никак влиять на действия противной стороны. Если поверят в амнезию, то сами сфабрикуют мои показания,... какие захотят, а затем отшибут для верности остатки памяти; а если не поверят, то сразу перейдут к физической стимуляции памяти. Прикинуться пускающим слюни бревном— те же самые действия.

Поэтому решил дурака не валять, а прежде выяснить, кто это устроил мне и попытаться затянуть процесс дачи показаний. Время здесь— фактор критический. Как ловко подгадано под начало пленума. Произойди это на неделю до или на неделю после пленума ЦК и Сталин бы спокойно разрулил ситуацию, утопил бы в бюрократических процедурах рассмотрения подобных вопросов: Секретариат ЦК, Политбюро, передача дела на рассмотрении комиссии. А как её разрулишь сейчас, если представить, что выйдет завтра Ежов на трибуну и доложит делегатам: 'НКВД имеет материалы, что арестованный за убийство своей сожительницы Чаганов связан с Троцким'?

-Неплохо, голова вот только сильно болит и вижу всё как в тумане...— Обхватываю голову руками и перехожу к зрению, вопрос с головной болью уже снят.

-Хорошо... Как вас зовут?— Ласковый голос доктора никак не вяжется со зловещей окружающей обстановкой.

-Алексей Чаганов.— С минутной задержкой отвечаю я, выждав необходимое для этой асаны время.

Затаив дыхание, врач не сводит с меня глаз.

-Отлично!— Выдыхает он. -Какое сегодня число, год?

-Надеюсь, что 20 июня 1937 года.— Мои глаза самопроизвольно фокусируются на лице доктора и я получаю возможность как под лупой рассмотреть созревший прыщ на его маленьком носу.

-Вы помните что произошло сегодня ночью?— Расплывается в улыбке мой собеседник.

-Всё, товарищ врач,— из тени в поле моего зрения вплывают усы щёточкой и знакомый голос гренит под монастырскими сводами.— Теперь я буду задавать вопросы. Я забираю у вас Чаганова. Дежурный! Веди его за мной.

-Чаганов, встать!— Перед глазами уже перекошенный злобой рот с двумя длинными заячьими передними зубами.

'Ба-а, а голос-то знакомый'!

Справляюсь, наконец, со своим зрением: передо мной— Макар, с кабурой и связкой ключей на поясном ремне.

'Это что ж выходит, я— во Внутренней тюрьме?... Нет, внутрянка— новодел конца двадцатых, а тут на каждом кирпиче видна вековая печать'.

Выходим в длинный гулкий коридор и, через открытую дверь в одну из комнат, я случайно замечаю в зарешёченном окне мелькнувший кусок стены с башенкой и охранника на ней.

'Монастырь какой-то, а охрану привезли свою'...

Макар вталкивает меня в комнату-двойник 'медпункта', больно чиркнув по спине чем-то острым. Два стола, три стула (один в центре комнаты), настольные лампы, стены с потрескавшейся штукатуркой, над головой тусклая лампочка. За одним столом сидит Генрих Люшков, его чёрные глаза внимательно изучают меня, за вторым— незнакомый лейтенант госбезопасности, разложивший перед собой стопку бумаги и чернильный прибор.

-Присаживайтесь, гражданин Чаганов, тут прохладно, вы не замёрзли?— Участливо спрашивает он, внимательно следя за моим выражением лица, и уже вохровцу.— Принеси ему что-нибудь надеть.

Макар буквально через мгновение возвращается из-за двери и протягивает мне мою гимнастёрку в пятнах запёкшейся крови, без орденов и со споротыми петлицами. Не заметив никакой моей реакции, Люшков хмурится.

-Прежде, чем мы начнём допрос,— Люшков встаёт и подходит ко мне.— хочу предложить вам написать чистосердечное признание. Суд, наверняка, учтёт помощь следствию при вынесении наказания.

-В чём вы меня обвиняете?— Просовываю голову сквозь ворот гимнастёрки. 'Странно, я совершенно спокоен, как будто всё происходит не со мной.... А ведь в какой-то степени так оно и есть, не со мной: я так и не стал до конца Чагановым. Не храбрость это была там в Смольном, на 'Максиме Горьком', в испанской гостинице..., а так, любопытство, как в кино: что там ещё случится с главным героем? Поэтому и страха нет'...

-Я так понимаю, сознаваться мы не намерены.— Люшков зловеще улыбается, картинно призывая в свидетели, уткнувшегося в чистый лист бумаги, лейтенанта. '... что ж, так даже проще'.

-В чём сознаваться, вы же меня, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, ещё ни в чём не обвинили?— Воздеваю руки к небу, просовывая их в рукава.

-Тамбовский волк тебе товарищ!— Сжимает кулаки Люшков.

-Задержанный, обращайтесь к следователю гражданин начальник.— Подаёт голос лейтенант.

-Вас что, товарищ Люшков, исключили из партии?— Повышаю немного голос.— Потому что меня ещё— нет. Тайно, по ночам у нас из партии не исключают. Тоже нет, тогда вы на данный момент являетесь моим товарищем по партии.

-Исключат, не сомневайся,— зарычал он.— после того, что ты с любовницей своей сделал. Двадцать ударов ножом! Гад!

'Ядом плюётся, а бизко не подходит. Эх, значит не сон. Я так надеялся, бедная Катя'...

-Не убивал я её.— Не отвожу взгляда от его пылающих ненавистью глаз.

-Кто тогда?— Его голос срывается на визг.— Ты один был в квартире!

-Тот, кто ударил меня сзади по затылку.— Растираю ладонями виски.— Когда я зашёл в квартиру Катя была уже мертва, она лежала на полу на кухне...

-Ты на себя посмотри!— Перебивает меня Люшков и тычет пальцем на гимнастёрку.— Ты же весь в её крови! Твои отпечатки найдены на ноже, которым она убита. Признавайся, что сам был не свой... пьян был... приревновал... У тебя много заступников, получишь минимальный срок.

-Не был я пьян!

-Как не был?— Стучит по столу кулаком.— Ты ж на ногах не стоял, шатался как... оперативник из МУРа, участковый показания дали и следователь на Петровке тебя видел.

'Интересно, задержал меня участковый с оперативником, отвезли на Петровку, а оттуда забрали наши. Тогда, выходит, не их это рук дело... столько лишних свидетелей происшествия'.

-У шофёра моего спросите, не пил я.— Упрямо стою на своём.

-Неважно это, может ты— марафетчик! Под кайфом был! Не помнишь ничего. А шишку набил пока ходил туда-сюда...

'Линия обвинения понятна и расследовать они ничего не собираются'...

-Хорошо,— складываю руки на груди.— если меня обвиняют в убийстве на бытовой почве, то почему я не вижу здесь следователя прокуратуры? С каких это пор органы государственной безопасности занимаются такими делами? Требую прокурора!

-Не в таком ты положении чтобы права качать,— Люшков снова приближается ко мне, сжимая кулаки.— мы любое дело можем к своему рассмотрению взять. Ясно тебе?

'Это правда'.

-А комиссия Политбюро, не сомневайтесь, возьмёт его под свой контроль.— Ни тени тревоги не отразилось на моём лице.

Лейтенант вжимает голову в плечи.

-Не будет комиссия убийцу покрывать.— Люшков останавливается в нерешительности.

-Не будет,— легко соглашаюсь я.— но и огрехи в ходе расследования увидит сразу...

Мой оппонент на минуту задумывается, теребит усы.

'Разминка, похоже, закончилась вничью'.

-Товарищ комиссар, вас тут вызывают.— В щель приоткрывшейся двери просунулась голова Макара.

-Продолжайте допрос.— Бросает через плечо Люшков и идёт к выходу важной генеральской походкой.

-Ваша фамилия, имя, отчество...— Заученным голосом говорит оживившийся лейтенант.

* * *

-Ежов слушает!— Он, как всегда, безошибочно узнал характерный звонок 'вертушки', взяв нужную трубку.

-Здравствуйте, товарищ Ежов. Здесь Сталин.

-Здравия желаю, товарищ Сталин! Кхе-кхе.— Закашлялся нарком.

-Как идёт подготовка к докладу? Загляните ко мне до заседания, часов эдак в одиннадцать. Пробежимся вместе по основным положениям.— Спокойный голос вождя звучал убаюкивающе.

-Слушаюсь. Буду непременно.— С трубкой у уха встаёт с кресла, обходит свой стол и тянется за графином, стоящим рядом на столе заседаний.

-Товарищ Ежов, ко мне сейчас пришёл товарищ Киров, он утверждает, что Чаганов арестован. Так ли это? И если так, то за что, как он себя чувствует и где сейчас находится.

-Точно так, товарищ Сталин,— наливает воду в стакан.— задержан. Хотел уже вам звонить об этом. Товарищи из МУРа ночью задержали в квартире Чаганова всего в крови, с ножом в руках, в невменяемом состоянии. Установлено, что этим ножом была убита его сожительница, тело которой нашли там же. Больше в доме никого не было. Я дал команду забрать Чаганова и его дело из МУРа в центральный аппарат. Сейчас он находится у нас в медпункте, под присмотром врача. Плохо соображает, в данный момент никакие следственные действия с ним невозможны.

-Понятно. Товарищ Киров хотел бы встретится с этим врачом, поговорить с ним и увидеть Чаганова. Возможно это?

-... — Ежов залпом выпивает стакан воды.— кх-кх, думаю да, товарищ Сталин, дайте мне время, я сам позвоню товарищу Кирову и скажу куда надо будет подъехать.

-Значит договорились, товарищ Ежов.— Не дожидаясь ответа Сталин завершает разговор, в трубке послышались короткие гудки.

Нарком начинает лихорадочно соображать, хватает трубку местной связи и в этот момент в приёмной раздаются громкие голоса: в кабинет одновременно протискиваются заведующий секретариатом Шапиро и начальник технического отдела Шанин.

-Товарищ Ежов!— Почти кричит последний.— Мои ребята обнаружили прослушку здесь в вашей приёмной.

Нарком с трубкой в руках медленно сползает в кресло.

-По вашему приказу мы в течении ночи и утра проверяли работу спецкоммутатора,— гордо рапортует Шанин.— ну и обнаружили незаконное подключение к местной линии, ведущей в вашу приёмную.

-И что это значит?

-Это значит, что через местный телефон было можно прослушивать все разговоры, которые велись в приёмной и вашем кабинете.

Ежов панически, как змею, отбрасывает трубку в сторону.

-Та-а-ак!— Его глаза наливаются кровью.— Как? Почему?

-Я думаю,— не тушуется Шанин, несмотря на то, что никто не оценил его заслугу.— что это люди Новака. Помните пару месяцев назад они с Чагановым налаживали работу фототелеграфа? Вот тогда, Новак писал бумагу на Шапиро и меня с просьбой на доступ к телефонным линиям спецкоммутатора. Мы разрешили...

Ежов делает глубокий вдох, переводит взгляд на секретаря, тот— на Шанина, до которого только сейчас дошёл смысл им сказанного.

-Фриновского жду в коридоре, бегом за ним!— Выдыхает он с шумом (Шапиро, бросается к выходу).— Шанин, ты... Что с тем 'гвоздём'?

-Показал своим спецам, твёрдо говорят, что голос эта х... передавать не может.

-Ладно, в общем, носом здесь всё перерыть. Головой отвечаешь!

* * *

-Как думаешь, для нас Хозяин устроил этот парад?— Ежов отворачивается от окна, заслышав шаги Фриновского сзади.

Тот подходит и становится рядом, опершись ладонями на подоконник. Прямо под ними, расставленные как по линейке, выстроились ровными рядами бронеавтомобили, поблёскивая на солнце своими фарами. Трамвай медленно проплываёт сзади строя, а его пассажиры едва не вываливаются из окон, когда он начинает поворачивать в сторону Театрального проезда.

-Этот определённо для нас...— замечает Фриновский.— для делегатов пленума на Манежной площади, прямо под окнами гостиницы.

-И пушки направили в нашу сторону.— Качает головой Ежов.— Новость плохая. Слушают нас. Прямо к моему телефону подключились.

-На даче?

-Нет здесь,— поджимает губы нарком.— твой Новак, между прочим. Помнишь недавно они с Чагановым мерковали с фототелеграфом?... Так под это дело они доступ получили к моему коммутатору, ну и к проводам подключились.

-Дела,...— присвистнул Фриновский.— выходит, могли слышать всё о чём мы в твоём кабинете говорим? (Ежов кивает головой). А на даче что?

-Шанинские спецы заверяют, что то, что мы нашли в гербе, ничего подслушивать не может. Только не верю я в это. Сам посуди, девка эта чагановская такой маскарад устроила, рисковала головой и всё ради подарка бесполезного? Быть такого не может, ищут плохо. Новака и техников его— в камеру!

-А с Чагановым что делать будем? Люшков просит разъяснить нашу позицию.

-Чаганов!— Спохватывается Ежов.— Дуй в Суханово, пусть его там пальцем не трогают. Туда скоро подъедет Киров. Покажете ему Чаганова. Расскажете за что задержан. Фотографии покажите жертвы. И всё. Никаких разговоров с задержанным. Закон на нашей стороне: имеем право двадцать четыре часа задерживать без предъявления обвинений.

-Дальше-то что делать?— Настаивает Фриновский.— Решаться надо. Одним задом на двух стульях не усидишь.

-Решаться...— Кусает губы Ежов.— Хорошо, иду звонить Косиору. Чёрт! Там же Шанин копается. Мыслимое ли дело? Народный комиссар внутренних дел рабочего места не имеет! Позвонить неоткуда! Ладно, пошли к тебе. У самого-то подслушки нет?

Глава 8.

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

20 июня 1937 года, 12:45.

-Товарищи!...— Над трибуной видна лишь голова Ежова.— За последний год органами НКВД раскрыт ряд фашистских антисоветских формирований из числа бывших троцкистов, зиновьевцев, правых, эсеров и других.

Из боковых дверей появляется Киров в своих привычной гимнастёрке и, стараясь не привлекать к себе внимания, быстро идёт по узкому проходу, образованному рядами стульев и гигантским ордером колонн вдоль стен, поддерживающих величественный купол главного зала страны. Доходит до ниши в глухой стене зала, где расположился президиум пленума ЦК и поднимается на помост и садится на свободный стул с краю длинного стола, справа от трибуны рядом с Ворошиловым. Сталин, председательствующий на первом заседании, вопросительно смотрит на Кирова, тот утвердительно кивает головой.

-... Это... Военно-фашистский заговор, во главе крупнейших командиров Красной Армии и НКВД...— Ежов открывает бутылку нарзана, неспеша наливает в стакан пенящийся напиток стакан и с важным видом делает глоток, пережидая начавшиеся аплодисменты.— ... Кремлёвская право-фашистская группа заговорщиков, во главе с Енукидзе... А в последнее время, почти во всех краях и областях вскрыты антисоветские формирования правых, троцкистов, зиновьевцев и меньшевиков. Активизация этих элементов, очевидно, связана с предстоящими выборами в Верховный Совет и с просчётами руководства в плане допуска к выборам наших классовых врагов.

Собравшиеся разом заговорили, обсуждая сказанное, некоторые вскочили на ноги.

-Успокойтесь, товарищи! Товарищ Ежов, заканчивайте у вас осталось две минуты.— Голос Сталина, усиленный звуковой аппаратурой, впервые установленной в зале, перекрыл поднявшийся гул.

-... Как сообщает товарищ Балицкий, особо нетерпимая обстановка сложилась в Сибири,— не особо торопится Ежов.— где вскрыта белогвардейская организация, насчитывающая сто тысяч человек...

Поднявшийся гул заглушает последние слова оратора. Киров бросает тревожный взгляд на вождя, то же самое делают остальные члены 'сталинской группы'.

-Я как нарком внутренних дел обращаюсь к пленуму ЦК с предложением: для борьбы с этими формированиями, которые имеют целью свержение советской власти и восстановление капитализма в СССР, посредством развязывания гражданской войны и создания условий к иностранной интервенции, учредить во всех республиках и областях СССР оперативные тройки НКВД. В эти тройки войдут: руководитель управления НКВД, секретарь обкома и прокурор с правом приговаривать арестованных лиц вплоть до высшей меры социальной защиты. Ещё прошу на время действия троек отменить постановление СНК и ЦК ВКП(б) от 17 июня 1935 года 'О порядке производства арестов'.

-Правильно! Раздавить гидру конрреволюции! Да здравствует товарищ Ежов!— Послышались выкрики из зала.

-А то доходит до абсурда,— Ежов победно оглядывает зал, выходит из-за трибуны, подходит к месту где сидит Киров и шепчет.— убийцу, пойманного на месте преступления, арестовать не дают высокопоставленные защитнички.

-Товарищи!— Снова гремит под куполом голос Сталина.— Думаю надо объявить перерыв на пятнадцать минут. За это время желающие могут записаться у секретаря для выступления в прениях по докладу товарища Ежова. Как считаете?

-Прошу слова!— К трибуне подходит секретарь ЦК Пятницкий. -Запишитесь у секретаря и выступите после перерыва.— Сталин закрывает рукой микрофон.

-Я по процедурным вопросам!— Перекрикивает он шум зала.

-Хорошо, говорите. Регламент две минуты.— Поднявшиеся было делегаты снова садятся.

-Товарищи,— в зале повисла звенящая тишина.— не знаю как вам, но мне, одному из старейших членов нашей партии, вот что бросилось в глаза. Вы заметили, что товарищ Киров, опоздавший на заседание, никого не спрашивая, уселся в президиум пленума...

-Товарищ Киров— секретарь ЦК.— выкрикнул с места Каганович.

-... я тоже секретарь ЦК, но сижу как все в рядах.— Парирует Пятницкий.— Если я неправ, то поправьте меня, но мне кажется, что что некоторые члены ЦК воспарили над толпой. Они уже не товарищи нам, а вожди, кормчии...

Покрасневший Киров срывается со своего места и, найдя свободное место во втором ряду, садится.

-Вот так правильно,— Пятницкий проводил его взглядом.— не припомню, чтобы Ильич (поднимает палец кверху) эдак себя вёл на заседании ЦК. К чему я это? Ах да, видя как ведут себя председатели, которые пытаются при помощи регламента сбить выступающего с мысли, остановить обсуждение и подправить резолюцию, мне приходит на ум сходство нашего пленума с заседанием Государственной Думы. Уложился я в две минуты?

-Уложился, Осип, уложился...— неожиданно веселеет Сталин.— ну чтобы не быть похожим на председателя 4-ой Думы Родзянко (смех в зале), предлагаю после перерыва не ограничивать выступающих во времени, пусть выскажут всё что накопилось, не взирая на лица. Предлагаю также, чтобы люди чувствовали себя свободней не стенографировать заседание. Если кто-то обвинит другого, то дать последнему возможность ответить следом. А председатель будет сидеть молча, ну пока его самого не затронут. Согласны, товарищи?

-Согласны! Правильно!

Московская область, Мещерино.

Дача Ежова.

20 июня 1937 года, то же время.

— Вау!... Вау!— Истошные вопли с улицы с трудом вырвали Евгению Хаютину из объятий карлика... с букетом красных маков в руке— Морфея.

— Что это? Где я?— В панике ощупала она себя, завертелась на узкой пружинной кровати, не понимая где находится.

Яркий луч солнца проникал в щель между тяжёлыми шторами, оставляя на противоположной стене узкую вертикальную полосу, которая освещала тусклым светом небольшую спаленку: кровать, тумбочка, зеркало на стене и стул. Со стула вскакивает задремавшая няня приёмной дочери Ежовых, Валентина.

— Да павлины, будь они не ладны! На даче вашей.— Засуетилась она, подбежала к окну и раздвинула шторы.— Их ещё в прошлом месяце привезли из Узбекистана от товарища Хрущёва, помните Евгения Соломоновна?

— М-м-м,— застонала Хаютина, зажмурившись от нестерпимого света.— почему ты здесь? Где Наташа?

— Наташенька в нашем садике круглосуточном,— зачастила няня.— сегодня утром Николай Иванович её с собой взял, а мне велел за вами приглядывать.

— Шпионишь за мной,— Хаютина встаёт с постели, с видом женщины знающей себе цену, смотрит на своё отражение в зеркале, её лицо искажается в гримасе.— скажи Тане, чтобы сварила кофе и вызови машину. Я еду в Москву.

— Евгения Соломоновна,— голос Валентины стал твёрже.— Николай Иванович запретил вызывать автомобиль для вас. Велел вам оставаться здесь до его приезда.

— Ты что смеёшься,— вспылила хозяйка.— 'запретил, велел' это что, всё Ёжик сказал?

— Товарищ Ежов приказал, охрана вас из посёлка не выпустит.— Няня непроизвольно сжимает кулаки.

— Я что арестована? Нет! Тогда прочь с дороги!

— Напрасно вы на меня сердитесь, Евгения Соломоновна.— Бежит за Хаютиной по коридору няня.— Николай Иванович приказал. Я не могу ослушаться.

— В уборную я могу зайти?— Язвительно шипит остановившаяся перед туалетной дверью Хаютина.— Или разрешение у Генерального комиссара госбезопасности спрашивать?

— Да-да, простите меня,— Краснеет как свекла Валентина.— приходите в гостиную. Таня соберёт поесть.

— Времени сколько?— Кричит из-за двери хозяйка.

— Скоро час. На работу вам я позвонила. Сказала, что вы заболели...

* * *

— Покушали бы, Евгения Соломоновна. Творожок, сметанка... из соседнего совхоза.— Няня морщится от дыма сигареты выпущенного ей в лицо.

От глотка кофе или, скорее, от первой затяжки глаза хозяйки замутились и она обессиленно уронила голову на руки. Посидела немного согнувшись, подперев щёки ладонями, вскочила вдруг что-то вспомнив, открыла дверцу 'горки', порылась внутри шкафа, ничего не нашла и вернулась к столу. Не садясь, залпом допила чашку, затянулась, пепел сигареты, вставленной в длинный мундштук, упал на пол.

— Пойду в кабинет, поработаю...— Не оборачиваясь бросает она Валентине тоном не терпящим возражений.

— Хорошо, Евгения Соломоновна.— Отвечает та, затравленно глядя вслед хозяйке, стремительно удаляющейся по коридору.

Хаютина плотно закрывает за собой дверь и сразу направляется к массивному дубовому шкафу. Она хорошо знала привычки мужа, любящего рассовывать 'чекушки' за книгами. Привыкший подолгу работать (рабочий день Ежова доходил до двадцати часов), он выпивал сто грамм водки когда веки начинали слипаться.

— Что и требовалось доказать...— за высоким рядом фолиантов обнаружилось искомое— четвертушка пшеничной, а рядом— захватанная стопка.

Трясущимися руками женщина наливает первую рюмку и жадно в три глотка, не чувствуя вкуса водки, выпивает её... Пара минут неопределённости и мир снова заиграл старыми красками.

— А подать мне сюда Агранова-Брик,...— заёрзала от удовольствия на кресле Ежова.— что доигрался, голубчик! (В литературных кругах пошли слухи об отстранении от должности Агранова, главного покровителя ленинградского литературного салона).

Женщина счастливо смеётся и твёрдой рукой наливает вторую рюмку, с тревогой отмечая быстрое убывание водки в четвертушке.

— На Колыму его,... чукотскую литературу охранять!— Морщится она от водки и лезет в ящик стола за спичками.

Вытаскивает оттуда большой открытый конверт, из которого на зелёное сукно стола выпадают три бумажных пакетика. Хаютина разворачивает первый с надписью 'Зиновьев', там— сплющенная пуля, с недоумением смотрит на два других— 'Каменев' и 'Смирнов'. Страшная догадка приходит ей в голову, когда из недр ящика появляется полицейский 'Вальтер'.

— Ёжик...— Простонала она, сжимая в ладони ребристую рукоятку.

Неожиданно пистолет дёрнулся в её руке, раздался выстрел, пороховые газы обожгли щёку, а с потолка посыпалась штукатурка. Дверь распахнулась, в кабинет влетает бледная Валентина, в два прыжка пересекает кабинет и ловким встречным движением рук, как ножницами, вышибает повернувшийся в её сторону, вслед за взглядом Хаютиной, 'Вальтер'.

— Таня!— на весь дом гремит голос няни (в кабинет заглядывает стряпуха со сковордкой в руке).— Держи её за руки.

Две девушки легко подхватили вдруг ослабевшую хозяйку, ощупали её на предмет повреждений и, ничего не найдя, потащили в спальню Валентины.

— Открой ей рот!— Командует старшая, прижатая к кровати Хаютина не сопротивляется.

Стряпуха большими пальцами сильно нажимает на челюсти перед ушами хозяйки, её тесно стиснутые зубы расходятся. Няня просовывает около клыка толстое лезвие, захваченного из кабинета костяного ножа для разрезания газет.

— Там в тумбочке бутылочка!— Кричит она заглянувшему на шум охраннику. — Накапай десять капель в мензурку. А-а-а! (Видит его неуклюжие попытки помочь). Держи ей руки! (Вливает белую жидкость в рот хозяйке). Вот так, всё... иди-иди... теперь сами справимся.

Из глаз Хаютиной потекли крупные слёзы, но прежде чем её мысли спутались, она успела проследить взглядом путь почти полной бутылки с иностранной этикеткой обратно в тумбочку.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

20 июня 1937 года. То же время.

— Смена планов...— Фриновский кладёт на рычаг телефонную трубку и тяжело опускается на стул в кресло начальника колонии, который предоставил свой кабинет высокому начальству из главного управления госбезопасности.— срочно готовь записку по Чаганову для наркома. Он будет докладывать на пленуме.

— В каком ключе? — Пытается понять задачу Люшков.— Он ни в чём не сознаётся... Думаю, что без физического воздействия мы ничего не добьёмся. Нужна санкция.

— Санкция...— раздражается начальник.— Как бы нас козлами отпущения не сделали. Чёрт его знает кто там на пленуме верх возьмёт.

— Что такое?— Навострил уши подчинённый.

— Такое,...— ворчит Фриновский.— похоже большая драчка у них намечается, а у нас будут чубы трещать. Давай поступим так, пусть твой лейтенант состряпает бумагу: перепишет там чего в МУРе накропали, ты же, ступай к начальнику колонии и прикажи, чтоб перевёл сюда несколько уголовников и поместил их в одну камеру с Чагановым. Сам не марайся, пускай они дадут ему ума, если будет упираться.

— Он не сможет своей властью,— качает головой Люшков.— надо через главное управление лагерей решать.

— Нет нельзя,— трёт красные глаза начальник.— тут надо неофициально. Ты Плинера (замначальника ГУЛАГ) знаешь?

— Знаю, конечно.

— Вот и попроси его... пусть переведёт с десяток особоопасных с целью изоляции от,... в общем сам знаешь, не мне тебя учить. Главное чтобы, в случае чего, на тебя никто пальцем не показал.

— Как быть с арестом Чаганова?— Спрашивает подчинённый безразличным тоном.— Если завтра утром не предъявим обвинение, то по закону надо будет его выпускать...

— Нет, отпускать его нельзя. Придумай чего-нибудь... ты в этих делах— мастак. Люшков в задумчивости начинает грызть ноггти, показывая редкие жёлтые зубы, Фриновский с надеждой смотрит на него.

— Есть одна мысль...— Отрывается он от своего занятия.— Вы помните, Михаил Петрович, у убитой хахаль был из артистов— Жжёнов, которого взяли на связи с американским атташе?

— Припоминаю что-то...— Неуверенно отвечает тот.

— Скользкий тип,— воодушевляется Люшков.— но если ему предложить скостить срок, то наверняка согласится подтвердить, что Чаганов поддерживал связь с американцем через него и убитую.

— Та-ак, это хорошо,— Подаётся вперёд Фриновский, потирая руки.— только как это нам поможет?

— Всё просто,— с трудом скрывает удивление тупостью начальства подчинённый.— сейчас имеем два преступления: первое— уголвное, а второе— политическое. По первому, в соответствиии с уголовно-процессуальным кодексом РСФСР, если в течениии 24 часов не предъявлено обвинение, то задержанный Чаганов должен быть освобождён, то по второму— арест определяется установленными правилами. Обычно это 48 часов, но повторяю— это не закон, затяжку сроков можно объяснить сложностями при сборе доказательств.

— Делай так, да побыстрее! Нарком ждёт эту бумагу в Кремле на пленуме.

* * *

'В камеру отвели. Решили не форсировать событий'?

Зябко передёргиваю плечами, несмотря на летнюю жару в узкой монашеской келье прохладно. Сажусь на низенький, грубо сбитый из неоструганых досок, топчан, стараясь не касаться кирпичной стены с облупившейся штукатуркой.

'Или замышляют что-то'?

Судя по тому, как быстро появился здесь в тюрьме Киров, но при этом ему меня только показали, не позволив нам поговорить, пока руководство НКВД не встало твёрдо на чью-либо сторону в конфликте между основными силами ЦК. Не вашим— не нашим. Если бы Ежов присоединился к оппозиции, то со мной бы уже не церемонились, силой выбивая нужные показания. А если— к 'сталинцам', то могли бы и меру пресечения заменить на домашний арест.

'Ждёт кто выйдет победителем на пленуме? Тогда мне сейчас ничего не грозит. А потом? Плохо то, что никак повлиять на развитие ситуации я не могу. Виноват ли я в что оказался в таком положении? Конечно, нет. Уже просто своим ярким появлением в этом мире я привлёк пристальное внимание различных групп, борющихся за власть: у нас в стране и за границей. Попал в команду власть имущих, вызвав ненависть их оппонентов. Рано или поздно они бы нанесли свой удар, тут от меня ничего не зависело. Со своей строны я сделал многое чтобы внутри команды подняться наверх, предолел немало барьеров, заработал авторитет. Пожалуй сделал всё что мог и сейчас мне остаётся сидеть ровно и ждать когда большие дяди решат твою судьбу... Ждать, да! Но сидеть-то я не обязан'! Решительно через голову стягиваю гимнастёрку и начинаю делать комплекс упражнений, специально разработанный для меня Олей, которым я обычно начинаю свой день: плавные наклоны и повороты, упражнения на растяжку сменяются резкими ударами кулаком и открытой ладонью и ногой. Привлечённый моими громким выдохами, надзиратель осторожно отодвигает шторку тюремного 'волчка'.

— Ки-и-и... Ай!— Едва успеваю закончить 'уширо' (удар ногой с разворота), выпрямиться и поставить руки на пояс.

Подорительный глаз Макара, выглянувший из темноты, видит своего бывшего начальника, по пояс голого и босого, делающего гимнастику.

— Ну и кто из нас умнее?— Бубнит он из-за двери.

Скромно помалкиваю: глупо злить человека, приносящего тебе еду. (Мой живот заурчал). Потом представил как Макар со смаком плюёт мне в тарелку и есть сразу расхотелось. Заканчиваю упражнения и начинаю по-сталински ходить по камере взад-вперёд, мысли сразу прояснились. Пытаюсь восстановить в памяти события последних суток и 'покадрово'— эпизод в квартире.

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

20 июня 1937 года, 17:00.

Последнее сегодня вечернее заседание должно вот-вот начаться, все ждут председателя и президиум, которые задерживаются. Делегаты пленума, пользуясь возможностью, вполголоса обсуждают наиболее нашумевшие выступления.

— Здорово Каганович врезал Хрущёву, что тот— бывший троцкист.— Возбуждённо шепчет один делегат другому.

— Да... не поленился, протокол партийного собрания Донтехникума где-то отыскал, не иначе Лазарь помог.— Поддакивает собеседник.— Не зря говорят, что написано пером не вырубишь топором. А там и списочек обнаружился во главе с секретарём парткома Хрущёвым тех, кто голосовал за 'левую оппозицию'.

— У них так,...— подмигивает первый.— брат за брата горой стоит. Не отмоется теперь Никита.

— Никитка? Плохо ты его знаешь, этот выкрутится: смотри как ловко стрелки на Андреева (Секретарь ЦК) перевёл, мол, тот тоже был троцкистом, но раскаялся и был прощён. Выкрутится и ещё всеми нами покомандует, помяни моё слово. А вот Каминский (нарком здравоохранения СССР) с огнём играет: 'НКВД продолжает арестовывать честных людей... Так мы всю партию перессажаем'. Ох, не простит Ежов ему этих слов.

Внимание всех ссобравшихся привлекает кружок уверенных в себе мужчин средних лет, занявших пятачок между помостом, на котором расположен президиум с трибуной, и первым рядом мест делегатов. Среди них выделяются Косиор, Постышев, Рудзутак и Эйхе, чуть особняком стоит Ежов, постригшийся наголо. Все они, за исключением Ежова, в одинаковых однобортных костюмах и, на первый взгляд, количество френчей и гимнастёрок в зале на пленуме ЦК уже уступает числу пиджаков... впервые с Октября.

Кружок новых лидеров, чувствуя пристальное внимание делегатов, ведёт себя немного развязно: Эйхе с Рудзутаком шутливо подталкивают Косиора на помост, тот картинно упирается, Постышев что-то говорит Ежову, а он деланно хохочет. Из противоположных дверей круглого зала появляются Шаппиро и Фриновский, чуть не переходя на бег, они устремляются в направление президиума. Провожаемые недоумёнными взглядами собравшихся, те одновременно предстают перед своим наркомом: начальник ГУГБ протягивает ему серый бумажный конверт, начальник склоняется над ухом шефа.

— Что?!— Восклицание Ежова прозвучало неожиданно громко в притихшем на секунду зале.

Левая рука маленького человечка скользит по бритой голове к затылку, правой он машинально хватает конверт. Секунду стоит потрясённый и вдруг бросается к выходу, сопровождаемый своими подчинёнными и тревожными взглядами делегатов. Эйхе тянет за ним руку, беззвучно раскрывая рот. Троица исчезает за шторой, а через противоположную дверь в зал входит улыбающаяся 'сталинская группа', ведомая вождём. Внимание зала быстро переключается на неё: делегаты бросаются занимать места, захлопали сиденья. Сталинцы оттесняют от помоста рассыпавшийся кружок оппозиционеров и неспеша занимают свои места в президиуме.

— Товарищи!— Усиленный аппаратурой голос Сталина гремит под куполом.— Наши лётчики, товарищи Чкалов, Байдуков и Беляков благополучно приземлились в Ванкувере! Беспосадочный перелёт Москва— Северный полюс— Северная Америка успешно завершён!

— Ура-а!— В едином порыве собравшиеся вскакивают с мест, начинаются братания.

— Предлагаю направить нашим отважным лётчикам приветственныю телеграмму!— На трибуне появляется Молотов, он пытается навести порядок, но видя ликующих делегатов, машет рукой и садится на место.

Москва, Красная площадь.

20 июня 1937 года, 17:00.

— Узнал что нибудь?— Худенькая маленькая старушка и почтительный внук двинулись в сторону Манежной площади.

— Это... пробил по братве!— Ухмыляется Гвоздь, за что получает нетерпеливый толчок острым локотком в бок.— Нету Лёхи нигде: если во Внутрянке, то не узнать никак— наших там нет, а если за город увезли, то погодить надо пару дней пока ответ придёт.

— Молодец, не разучился ещё по человечески говорить. Оля на минуту замолкает, машинально тянется к волосам, но наткнувшись на туго повязанный платок отдёргивает руку.

— Поступим так,— продолжила она когда, когда они пересекли площадь и стали подниматься по улице Горького.— позвонишь по этому номеру (суёт ему в карман клочок бумаги)...

— Кхм...— закашлялся Гвоздь.— ты лучше так скажи. Неучёный я.

— Ладно, сама наберу...

У Центрального телеграфа как обычно многолюдно, поэтому парочка сворачивает на улицу Огарёва к телефонной будке, укрытой в промежутке между домами.

— Соедините со старшим лейтенантом госбезопасности Новаком.— Николай заметно волнуется, держа трубку перед собой, Оля показывает большой палец.

— Кто его спрашивает?— Отвечает грубый голос.

— Его племянник Фёдор из Смоленска проездом, кхм— кхм,— прочищает горло Гвоздь.— повидаться хотел, гостинцы передать от тёти Маши Мальцевой.

— Ждите у аппарата...

Потянулись долгие секунды. На второй минуте ожидания Оля вдруг выхватывает правой рукой у Гвоздя трубку, а левой— стучит по рычагом телефонного аппарата.

— ... я повторяю вам, товарищ сержант госбезопасности,— на линию подключилась оператор телефонной станции.— я не знаю откуда идёт вызов. Передо мной панель с пронумерованными гнёздами и шнуровой парой. Ваш абонент звонит с номера 3167, а где находится сам аппарат надо спрашивать у техника. Секундочку, товарищ сержант госбезопасности,... гражданин, прекратите стучать по рычагу говорите со своим абонентом! Ой!...

Оля поднимает глаза, видит над аппаратом надпись Б-31-67, небрежно выполненную химическим карандашом на фанерной панели телефонной будки и вешает трубку, привычным движением протерев её концом своего платка.

— Рвём когти! Меня не ищи, я сама тебя найду.— Девушка сгибается по-старушачьи, завидя приближающего военного, и неоглядываясь плетётся к трамвайной остановке.

* * *

На дальнем конце села Чурилково у деревянного моста через Пахру лениво забрехали собаки. Чутко спавшая бабушка Фрося подняла голову от подушки и прислушалась. Ничего кроме привычных ночных летних звуков: стрекотания сверчка, редкого всхрапывания лошадей в совхозной канюшне и легкого шелеста листьев, не проникало в открытые настежь окна старой покосившейся избы— пятистенки.

Вдруг в сенях легонько скрипнула дверь и занавески на окнах в горнице колыхнулись в такт.

-Хто здесь?— Прошепелявила старуха и села, свесив ноги с широкой лавки.

-Эт я, баб Фрось, Маша.— В центре комнаты безшумно возник тонкий девичий силуэт, подсвеченный слабым огоньком лампадки, висящей перед иконой.

-Машенька,— засуетилась бабушка.— а я все глаза проглядела, тебя поджидаючи. Председатель с военными все избы обошли в селе, тебя искали... обзывали по всякому,... что и воровка и такая, и сякая. Только не выдал тебя никто из наших, помнят люди добро: как заболел кто или где у кого стрельнуло, так— к тебе, а не к фершалу нашему Поликарпычу. С него толку— как с козла молока. А Варька— оторва, чего удумала... сказывала им, будто б ты на Урал уехала к родичам. Пока Бабфрося выдавала эту длинную тираду, как есть простоволосая, бросилась к печи, потянулась, сунула руку в длинное узкое углубление на ней, достала ухват, убрала заслонку и легко подхватив им из шестка средний чугунок, поставила его на стол.

-Так и сказала на Урал?— Удивилась Оля.

-У ей язык без костей.— На столе появилась плошка, деревянная ложка и кусок круглого хлеба в тряпице. -Сидай, милая, штец похлебай, ещё тёплые.

Девушка, к вящему удовольствию старушки, перекрестилась, что прошептала и степенно взяла в руки ложку.

-А что ещё-то у нас случилось!— Пристроилась за столом напротив баба Фрося.— Варька-то поломойкой этим летом нанялась в поместье, в Мещерино к Ежову. Так вот прибежала сегодня уж смеркалось, вся в слезах. Сказывает, что хозяйку-то свою он застрелил из револьверта...

-Как застрелил?— Оля подняла глаза от плошки.

-... приревновал, будто бы, да давай по ей палить. Варька божилась, что своими ушами выстрелы слышала и сама потом полы мела от побелки да щикатурки. Машин куча понаехала чёрные и с красными крестами, народу— тьма, прислугу-то всю поотослали. Но она видела, как носилки накрытые из дома вынесли, зеркала все накрыли, а хозяин с дружками его уселись в горнице и пить зачали. Хоть бы хны им. Не плачь, не плачь, милая, сердце твоё золотое. Дура— я, старая...

-А не врёт она?— Смахнула слезу Оля.

-Нет, не врёт...— тяжело вздохнула старушка.— другие бабы, что работают в поместье, то же самое бают.

В полном молчании девушка закончила трапезу, поблагодарила и поднялась. -Ой, чуть не забыла!— Оля развернула свой узелок на столе.— Лекарства я принесла: вот мазь— спину будете на ночь натирать. А эти... я подписала кому— что. Варвара грамотная прочтёт. Только не говорите, баб Фрось, что я приходила, скажите— осталось после меня. На Урал я уехала...

-Спаси тебя господь.— Крестит старушка исчезающую в темноте фигуру и растирает слезу по морщинистой щеке.

* * *

На противоположном берегу Пахры, метрах в тридцати по прямой от Олиной засады, где высокий забор окружающий Мещерино, упирается в реку, открывая проход к песчанному пляжу, послышались шаги, заколыхались ветки растущего на берегу кустарника и, наконец, появился ночной дозор вооружённой охраны. Выглянувшая из-за тучек луна, желтым светом освещала двух высоких бойцов и важно вышагивающую овчарку с поднятым к верху носом.

Выждав несколько минут, Оля сняла с себя спортивный костюм, завязала узелок, грациозным движением поместила его на голову, придерживая руками, и, бесшумно ступая, понесла свою идеальную, залитую золотом фигуру, через небыстрые воды реки. На середине, проплыла пару метров и плавно покачиваясь вышла на сушу.

* * *

-... Не чокаясь!— Фриновский строго зыркнул на Шапиро, видя как тот со страдальческим выражением лица протянул свою рюмку вперёд.

Ежов быстро, с окаменевшим лицом, как воду выпил водку.

-Николай Иванович,— в гостиную заглянул связист.— товарищ Сталин на проводе.

Нарком как на пружинах подскочил с места, по привычке хотел пригладить волосы, но рука заскользила по лысой голове, и твёрдым шагом пошёл к выходу. Фриновский залпом опрокинул свою рюмку, с удовольствием крякнул, глубоко вдохнул и покосился на Шапиро..

-Смотрю я на тебя, Исаак Ильич, и с души воротит,... человек должен выпивать так, чтобы другому тоже захотелось.— Комкор зацепил вилкой солёной капусты и отправил её в рот, запрокинув голову.

-Понимаете, Михаил Петрович, не принимает её мой организм.— Виновато опускает глаза Шапиро.

-Организм...— Неодобрительно протянул собеседник с задумчивым видом, машинально наливая себе ещё.

Через пять минут в комнату влетает взвинченный нарком.

-Нет, ну что за тварь!— Опрокидывает протянутую Фриновским рюмку.

-Кто? Сталин?— Сжимается от страха Шапиро.

-Да нет,— переводит дух Ежов.— Косиор! Товарищ Сталин, как человек, соболезнование выказал, спросил не нужна ли помощь. Чин чином. А этот, сразу с упрёками своими полез, гнида!

-Так его тоже понять можно,— нахохлился комкор.— момент критический сейчас, волнуется он, на кону, можно сказать, жизнь наша стоит. О живых думать надо!

Секретарь согласно закивал. Нарком переводит взгляд с одного собутыльника на другого, как будто впервые их увидел.

-Да что вы знаете о Жене?— Зло выкрикивает он.— Я ей всем обязан! Понятно вам? Если б не она, я б до сих пор в Киргизском обкоме на побегушках был. Ошибки за мной грамматические исправляла, с нужными людьми свела (Шапиро в ужасе замотал головой из стороны в сторону), в Москву перетянула. А я, а я— под домашний арест её посадил. Из-за меня она...

-Иваныч, но ты ж в неё бутылёк с сонными каплями не вливал...— мягко возражает Фриновский.— а девок этих, что оставили её одну и снотворное не прибрали, я накажу, ты не сомневайся.

-Из-за меня... из-за меня... не уберёг.

-Не казни себя, Иваныч, не виноват ты ни в чём...— Комкор вновь наполняет рюмки, ждёт пока Ежов выпьет и продолжает.— Бумагу-то, что я тебе передал, ты прочти...

-Не уберёг...

-Тьфу ты...— Фриновский встаёт из-за стола и поворачивается к секретарю.— Оставайся с ним, я— на Лубянку.

* * *

-Та-а-к... солдат спит— служба идёт!— Люшков от от яркого света и громкого крика едва не падает с кожаного дивана в кабинете начальника колонии, с трудом продирает руками налитые кровью глаза и непонимающе крутит головой вокруг.

-Па-адъём!— Фриновский седлает стул и кладёт руки на его спинку.— Докладывай, какие успехи?

-Успехи... успехи.— Подчинённый вскакивает на ноги, его взгляд постепенно становится осмысленным.— Устроили ему 'карусель', для этого пришлось привлечь дополнительно ещё двух следователей. Тут правда ничего добиться не удалось: следователи с ног валятся, а Чаганов стоит свеженький с пятки на носок переваливается. Двужильный он что ли?

-Так ты его ещё и в стойку поставил...

-Поставил, только и это не помогает,— Люшков заколебался, говорить или нет, потом решился.— Ушаков не сдержался, засадил ему по печени несколько раз... и по почкам,... я тоже пару раз дал, но по лицу не бил— никаких знаков не оставил. Ещё Жжёнова привезли... он сразу согласился... устроили очную ставку... Чаганов всё отрицает. Следователям пытается угрожать, а мне...

-Что такое?— Фриновский оторвал подбородок от спинки стула.

-Не знаю откуда узнал, но Чаганов в курсе моих личных дел. Что жена с падчерицей хочет в Германию на лечение выехать,— Люшков впился глазами в начальника.— что будто бы вы, Михаил Петрович, резолюцию на мой рапорт наложили— отказать.

-Врёт он!— Взорвался Фриновский, вскакивая со стула.— Поссорить нас хочет... Рапорт твой я в бухгалтерию передал, там тормозят... наркомфин валюту не выделяет.

-Помогите, Михаил Петрович,— подчинённый готов упасть на колени, отросшая щетина поглотила, скользнувшую из глаз слезу.— операция нужна дочке, срочная.

-Ну что ты, Генрих, вставай... чем смогу...— Помогает Люшкову подняться.— только и ты уж, друг, расстарайся.

-Думаю надо его пугнуть основательно,— в голосе подчинённого сквозь слёзы зазвучало ожесточение.— час назад из Бутырки привезли троих бандитов из банды Креста, пусть они займутся Чагановым, а то наши тычки для... как с гуся вода.

-Нет, сам пока пытайся его расколоть... и без мордобоя,— в голосе комкора послышалась неуверенность.— тут я должен с наркомом согласовать. Ты уже слышал, что жена у него отравилась?

-Женя? Как? Почему?

-Да хрен её знает.— Досадливо отмахивается Фриновский.— Ежов расклеился, а на пленуме непотнятно что происходит. Неизвестно чья в конце концов возьмёт, поэтому поосторожней тебе надо...

-Как же поосторожней? Не простит, ведь, мне Чаганов если их сторона возьмёт!

-А мне думаешь лучше будет?— Кричит комкор.— Мы одной верёвкой связаны. В общем так, оставь этих бандитов на крайний случай: если начальству нашему дадут по шапке, то подсадишь их в 'воронок' к Чаганову и отошлёшь его отсюда подальше. Понял меня?

Люшков согласно кивает и в этот момент раздаётся звонок телефона.

-Фриновский слушает...секунду.— Зажимает рукой микрофон (и подчинённому).— Давай, давай... на службу, быстро.

Тот неохотно снимает со спинки рядом стоящего стула поясной ремень и бредёт к двери.

-... да, товарищ Косиор... пьёт на даче... есть время, буду через полчаса.

* * *

Быстро одевшись, Оля направилась прямо к тропе, по которой недавно прошёл дозор, пересекла её, прошла дальше на десяток метров до прибрежных кустов, повернула и двинулась вдоль них, вернулась к воде метрах в ста правее. По песчаному берегу пошла к начальной точке , выходя из воды и входя в неё снова, сделала пару ложных входов— выходов: получилась классическая петля для сбивания собаки со следа. Повторила путь в обратном направлении, сошла с 'петли' и тщательно обрызгала землю из небольшого бутылька, оставляя за собой лёгкий запах керосина. Углубившись в кусты, остановилась, достала из кармана небольшой бумажный пакетик и высыпала его содержимое, каенский перец, в траву.

Затем уверенно прошла сквозь небольшую рощицу и безошибочно вышла к закрытым воротам усадьбы Мещерино, погружённой в темноту. Небо затянули чёрные тучи, верхушки деревьев закачались от поднявшегося ветра, поэтому, особо не прячась, Оля перемахнула через ажурную железную ограду и подошла вплотную к дому. Прислушалась, обошла его вокруг — всё тихо, если не считать богатырский храпа, раздававшегося из открытого окна маленького флигелька неподалёку, похоже— смотритель дачи умаялся за день. Стремительно взлетела по пожарной лестнице, мягко ступая по железной крыше, осторожно подобралась к закрытому слуховому окну прислушалась и заглянула внутрь.

-Странно, тоже никого,— подумала она.— а где же 'слухачи'? И никакого оборудования...

Прямо перед ней, метрах в стах по прямой, располагался двухэтажный особняк дачи Ежова и как на ладони— залитая огнями гостиная. Мысль связаться с Кировым через 'слухачей' ведущих с чердака пустующей соседской дачи прослушку Ежова, особо доверенных его людей, пришла ей после того, как по пути в Чурилково она попыталась наудачу заглянуть в Горки: Сергея Мироновича на даче не оказалось. Ждать у моря погоды было глупо, а вот попытаться поговорить с ним по радио, той что ретранслировала звуковой сигнал прослушки на дачу Кирова, стоило: да и система охраны Мещерино, в отличии от Горок, была знакома, и местность вокруг хожена-перехожена, с пионерами и без. И вот облом— усадьба пуста.

Вдали у горизонта на западе полыхнула зарница, осветив крышу. Достав из кармана маленький складной нож, она легко отковыряла засохшую замазку, отогнула шпильки, удерживающие оконное стекло (оно мягко вывалилось ей в руки), открыла защёлку, откыла раму и ногами вперёд скользнула в темноту чердака. В лицо пахнул горячий воздух, нагретый за день железной крышей. И вовремя! Буквально через минуту по железной крыше забарабанили крупные капли дождя.

-Ну хоть одной заботой меньше, ливень смоет все следы и уничтожит запахи...

Быстро пробежав по пустым крмнатам, девушка вернулась на чердак, тут уже почувствовала страшную усталость и прилегла на тюфячок у окна, обдуваемая прохладным ветром (устроила сквозняк, открыв дверь на чердак и форточку в окне на втором этаже).

-Что же у них произошло?— Подумала Оля.— Бежали, заметая следы, когда увидели что микрофон обнаружен? Судя по всему, спецы из техотдела не разобрались в его устройстве, поэтому и не стали проверять близлежайшие дома,... но что-то заподозрили, стали плясать от герба и вышли на меня. Тогда выходит, что обнаружение прослушки и подстава Чаганова произошли одновременно.

-Одновременно или вследствии?...Разницы в общем-то никакой.

От дачи Ежова послышался шум подъезжающего автомобиля, Оля как пружина подскочила к слуховому окну. Из первой машины, остановившейся у бокового входа, вышел плотный невысокий человек в военной форме, с силой грохнув за собой дверцей и уверенно зашагал ко входу, за ним засеменил порученец.

-Здравия желаю, товарищ Фриновский!— Гаркнул охранник, дежуривший у входа.

-Начальника охраны ко мне!— Скорее угадала, чем разобрала фразу Оля.

'Интересно, стоит подобраться поближе'...

Худенькая фигуры девушки мелькнула в окне.

-... Что ж вы так, Николай Иванович?— Ласково корит, невидимого с точки, где затаилась Оля (за деревом метров в двадцати чуть сбоку от гостиной) Ежова, обливающийся потом Фриновский, нервно открывая французскую дверь на балкон.— Вам же завтра на пленуме выступать...

-...— тот бурчит в ответ что-то нечленораздельное.

— Коля, ты сегодня, это хорошо...— Палец комкора упирается в сержанта госбезопасности, появившегося в комнате.— Беритесь, уложим товарища наркома отдыхать. Вдвоём с порученцем они легко выносят из гостиной тщедушное тельце Ежова, комкор— замыкает процессию. Улучив момент когда охранник у бокового входа подошёл к поболтать к водителю Фриновского, Оля, скрываясь за кустами сирени, продвигается к балкону, два внешних угла которого подпираются каменными колоннами и заходит в его тень. Расположенный под балконом парадный вход— заколочен. Подняться на балкон— проще простого, но он— как на ладони со стороны бокового входа. Вот, наконец, охранник наклоняется чтобы прикурить и оля как стрела взлетает по колонне, мягко перемахивает через балюстраду и отступает в тень открытой двери.

Минут через пять, Фриновский в сопровождении порученца и начкара вновь появляется у бокового входа, за руку прощается с ним и охранником и, сев в свою машину уезжает.

-Зови сюда всех прикреплённых, отдыхающих тоже.— Начкар, проводив взглядом машину начальства, поворачивается к охраннику.

Через минуту перед входом выстроились шестеро охранников.

-Подфартило нам ребята,— командир одёрнул гимнастёрку.— сейчас укладывали Николай Ивановича спать, так он говорит: 'Я ложусь отдыхать, вызывать вас не буду и вы можете спать. Трудный и для вас день был'.

-Неужели так и сказал? Не бывало такого никогда...

-Молчать!— Повысил голос начкар.— Так и сказал... мне и порученцу товарища Фриновского. Слушай приказ: в доме остаётся связист, на входе— Кузьмин. Остальные в казарму. Разводящий, сменишь его через два часа.

Дождавшись ухода охраны, Оля прошмыгнула в гостиную. Неплохо ориентируясь в доме, она сразу нашла дверь в спальню наркома, осторожно приоткрыла её... ворвашийся в комнату сквозняк качнул тёмный, на фоне подсвеченного уличным фонарём окна, силуэт висящего на верёвке маленького тела.

-Ничего Ежов не отвечал, только тихо...

Возле одной из двух низких деревянных кроватей, разделённых тумбочкой с ночником, стояли, выровненные по линейке как в казарме, сапоги тридцать шестого размера. Подняв руки, Оля постучала по карманам гимнастёрки и галифе повешенного, вынула связку ключей. Подняла голову на потолок и крюк для люстры, через которую была перекинута верёвка: 'Как же ты, дружок, закинул её на такую высоту? А, вот и половая щётка на длинной ручке скромно прислонилась к стенке'.

Огляделась по сторонам: тусклый огонёк светильника выхватывает из темноты четвертушку косо оторванного терадного листа, неведомо откуда взявшегося на тумбочке.

Одна фраза, размашистый небрежный почерк: 'В моей смерти прошу никого не винить. Ежов'...

-Универсальненько... Давно, похоже, готовились, а удобный случай подвернулся неожиданно. 'Убить и унаследовть'. — Записка перекочевала в её карман.— Не бывать этому!

На секунду задумавшись, Оля добавила хаоса в картину происшествия— отодвинула ногой опрокинутое кресло на метр подальше от висящего тела и протёрла ручку щётки рукавом. Неслышно ступая по широкой ковровой дорожке девушка подходит к полуоткрытой двери, из-за которой раздаётся спокойное ровное дыхание связиста. Дальше по коридору— кабинет, дверь не скрипнула, привыкшие к полутьме глаза помогли сразу найти искомое— сейф наркома внутренних дел.

-Удача!— Слабого фонарного света из окна хватило чтобы разобрать надписи на папках: 'Сталин', 'Киров', 'Жданов'.— Компромат готовил, коротышка... А это что? Вскрытый пакет.

Подошла к окну, достала из конверта несколько листков.

-Вот это настоящая удача! Выписки из дела Чаганова и информационное сообщение для пленума!

Всё обнаруженное перекочевало в пустовавший на спине самодельный рюкзачок (полотняный мешок с двумя верёвочными петлями для рук), тихо щёлкнул замок сейфа и— в обратный путь: мимо начавшего похрапывать связиста в спальню (ключи на место), затем в гостиную... Вдруг одна сумасшедшая мысль остановила её в полушаге от французской двери, увесистая поклажа шлёпнула по спине. Оля сорвала со спины заплечный мешок, достала из узкого внутреннего карманчика стеклянную пробирку, обёрнутую в кусок марли и вернулась в коридор.

-По какому звонить?— Оля обводит взглядом телефонные аппараты, тесно сгрудившиеся на столике в комнате связи.

Рядом с ним у стены на небольшом диванчике отвалился на спинку связист: лицо накрыто куском марли, край которой вздымается от каждого его вздоха, в комнате витает эфирный запах.

-Понятное дело, что по 'вертушке'!— Её глаза останавливаются на единственном аппарате с номеронабирателем.

Это сейчас единственная связь с автоматическим соединением абонентов, любая другая— требует вмешательства операторов. Она, конечно, не защищена от прослушивания, но вот определить номер звонящего до появления АТС нового поколения— невозможно. Возле 'вертушки' добротно переплетённая книжица-справочник для служебного пользования, изданная тиражом в тясячу экземпляров. Без труда находится нужная строчка: 'С.М.Киров, Кремль (квартира)', затарахтел эбонитовый диск и в трубке послышались длинные гудки.

-Слушаю, Киров.— Раздаётся сонный голос секретаря ЦК.

-Здравствуйте, товарищ Киров!— Восторженно зачастила Оля, копируя интонации артистки Рины Зелёной.— Уж вы меня простите за поздний звонок, знакомая одна ваша звонит. Я уж не знаю помните ли вы меня... мы разговаривали, когда вы к нам приходили недавно на работу... я беленькая, а моя подруга— чёрненькая... вы ещё шутили...

-Девушка,— повысил голос Киров.— кто вы? Это— правительственная связь!

-Серёжа,— в трубке раздался скрипучий истерический женский голос.— с кем это ты говоришь?

— Спи, Маша, это по работе...— Раздражённо кричит он, прикрывая микрофон.

— Ты что меня совсем за дуру держишь?— Женский голос окреп, в нём послышались слёзы.— Девушки ему звонят домой в три часа ночи...

На заднем плане слышится грохот закрывающейся двери.

-... мне передали, что вы, товарищ Киров, интересовались мной.— Оля начала нервно крутить, выбившуюся из-под завязанного на затылке платка, русую прядь.— Я— Нюра из картотеки, вы спрашивали обо мне у начальника моего. Он мне рассказывал про это, правда арестовали его недавно. Так вот, звоню вам сказать, что согласная я. А 'вертушка' эта— мужа, подружки моей, чёрненькой, от неё звоню, он у неё тоже большой начальник, но не такой, конечно, как вы, товарищ Киров... боится она его. А я не боюсь, я своему добра желаю...

-Бойкая ты, Нюра...— Усмехнулся он.— А как начальника-то твоего звать?

-Его все зовут 'Спотыкач'.— Оля затаила дыхание ('Спотыкач'— пароль Чаганова, для связи со Свешниковым, помощником Кирова).

-Знаю такого... — Задумался Киров.— Как же найти тебя, красавица?

-Ой, на работу лучше не надо,— покусывает губы девушка.— а давайте там где вы с моим начальником встречались два месяца назад на аллее, я тогда ещё у него в машине на заднем сиденье пряталась. Не знаю только как там эта церковь называется...

-Да, припоминаю,... в то же время устроит?

-Устроит.

-А я смотрю ты ещё и умница, Нюра.

-Скажете тоже, Сергей Миронович. До свидания. Трубку кладу.

Оля аккуратно протирает все поверхности, к которым прикасалась, забирает марлю и бросает взгляд на часы на руке: надо поторопиться, впереди— двадцать километров до Коломенского и два с половиной часа на всё-про всё.

Она улыбается: 'Вот это— настоящая жизнь! Корпеть над лабораторным столом— не моё'!

Глава 9.

Москва. Кремль, кабинет Сталина.

21 июня 1937 года, 09:00.

-Проходите, товарищ Фриновский, садитесь.— Хозяин кабинета, не встречает посетителя в центре зала, как это было полгода назад при утверждение на должность начальника ГУГБ, а хмуро и сосредоточенно приминает жёлтым пальцем табак в трубке.

В комнате, помимо Сталина, за столом заседаний у стены расположились Молотов и Киров, все трое с красными от недосыпания глазами, неприязненно глядят на вошедшего пока тот устраивается на стуле с противоположной стороны. Вдруг входная дверь распахивается и в кабинет влетают Ворошилов и Будённый с оружием в кобурах (небывалый случай для сталинской приёмной— все входящие сдавали оружие на входе в обязательном порядке) и без приглашения молча садятся по бокам от Фриновского. Тот только сейчас замечает 'ежовские' папки, лежащие на письменном столе вождя и пытается втянуть голову в плечи.

-Вам, конечно, товарищ Фриновский, известно,— Сталин чиркает спичкой, поднимается со своего места и заходит ему за спину.— что наши люди прослушивали ваши разговоры, поэтому отпираться, что вы не знали о содержании этих папок бесполезно. (Тот молча кивает). Наши люди не только слушали вас, но и наблюдали за вами (вождь с удовольствием выпускает облако дыма),... поэтому и от убийства наркома внутренних дел вам тоже не отвертеться...

-Я не убивал!— Комкор пытается вскочить, поворачивая голову к вождю, но два маршала удерживают его на месте.

-Мы всё знаем,— Сталин возвращается к своему столу, берёт в руки листок и читает.— ...'затем начальник караула и порученец подхватили т. Ежова, находившегося в бессознательном состоянии, под руки и потащили его из гостиной. Т. Фриновский проследовал за ними в двух шагах'. Так называемая 'предсмертная записка' тоже у нас, её написал тот же человек, что и состряпал вот эти 'документы'... (Кивок в сторону папок). Вы понимаете, что этих улик более, чем достаточно чтобы любой военный трибунал приговорил вас к высшей мере наказания?

-Да, сознаю...

-Вы признаёте, что стали заговорщиком, который стремился к свержению правительства, Советской власти?— Сталин поворачивает голову к Ворошилову.

-Ты ж за неё кровь в семнадцатом проливал... здесь при штурме Кремля!— Народный комиссар обороны кладёт руку на плечо Фриновского.

-Ты ж, Мишка, у меня в Первой Конной служил... (был начальником особого отдела)— Будённый толкает его с другой стороны.

-...— Из горла комкора доносится какое-то бульканье.— Товарищи, нет мне прощения!

-Вина ваша, товарищ Фриновский, конечно, велика...— Согласно кивает Сталин.— но одно дело плести заговор, а другое— быть слепым орудием в руках этих заговорщиков...

-Товарищи, прошу вас доверьтесь мне,— слеза потекла по шраму на его щеке.— сделаю всё, что скажете...

-Даже не знаю...— протянул Киров.— азербайджанские товарищи, вроде, неплохо о нём отзывались.

-Не подведу.— Фриновский с надеждой переводит просящий взгляд с одного на другого.

-Думаю можно поверить, товарищ Сталин.— Поворачивает голову к вождю Молотов.

-Ну хорошо, давайте дадим ему шанс искупить часть вины...— вождь делает ударение на слове 'часть'.

-Только смотри, Миша, не вздумай крутить!— Подкручивает ус Будённый.— А то я разнесу своими броневиками твою халабуду на площади и порублю... как капусту.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

21 июня 1937 года, позднее.

-Люшков у аппарата!— С трудом подавил стон комиссар госбезопасности 3-го ранга, спеша к телефону больно ударился коленом о ножку стула, попавшегося на пути.

-Слышал уже?— Мрачный голос начальника не предвещал ничего хорошего.

-Слышал, трубка раскалилась с самого утра.— Подчинённый кряхтя садится на стул и потирает ушибленное место.— Что с нами будет?

-Откуда мне знать, Гена,— Фриновский впервые назвал его по имени.— только от того как точно ты сейчас будешь мои приказы выполнять будет зависеть твоя судьба... да и моя. (Люшков затаил дыхание). Первое, ноги в руки и— в Мещерино. Ты назначен главным следователем, потом подберёшь себе помощников, но лучше никого к расследованию и близко не подпускай. Основная и единственная версия— самоубийство. Причина— смерть жены, любил её очень и так дальше. В деле должны быть отражены только те улики, которые подтверждают эту версию. Остальные— в корзину. Ты меня понял?...

-Да, понял.— Люшков провёл рукой по лбу, мгновенно покрывшемуся испариной.

-...Это указание с самого верху. Второе, дело Чаганова передаём прокурорским. Все материалы со Жжёным тоже в корзину, в деле оставишь только протоколы МУРовцев и всё. Мы его не допрашивали... с его стороны никаких претензий не будет. Скоро подъедет машина из Прокуратуры, пусть твои помощники его передадут под роспись. До этого ни один волос не должен упасть с головы Чаганова.

-А что делать со Жжёновым и бандитами этими?

-Звони в Бутырку, пусть забирают их обратно к себе. Через два часа я к тебе подъеду в Мещерино. У тебя к этому времени должны быть готов черновик записки для пленума ЦК. Давай, шевелись-шевелись... каждая минута дорога.

* * *

-Эй ты, фраер, канай сюда,— позвал Жжёнова самый младший из троицы зэков, сидящей на корточках в центре двора для прогулок.— базар есть.

Бывший артист испуганно вздрогнул и послушно поплёлся к уркам, греющимся, на выглянувшем из-за высокого забора, летнем солнышке. Подошёл, так же как они сел на корточки чуть в отдалении и, помедлив, снял кепку. Три пары внимательных глаз оценивающе заскользили по его мятому костюму и ещё крепким туфлям.

-Кто такой? За чо чалишься?— Сплюнул на землю через щель выбитого переднего зуба второй урка.

Он сидел на земле, обхватив руками согнутую правую ногу, левая— негнущаяся, протянута вперёд.

-Жжёнов Георгий, статья 58-6, семь лет.— Заученно оттараторил артист, опустив голову вниз.

-Шпиён, значит...— Подал голос третий урка лет тридцати, по виду— старший.— а сам тут чего? Суд ведь уже был.

-По вновь открывшимся обстоятельствам дело возобновили. С этапа сняли и на очную ставку с Чагановым привезли.

-Чагановым?— Встрепенулся 'Щербатый'.— Он что здесь? (Жжёнов кивнул головой). Крест, помнишь, Манька твоя... тогда в Питере Чичу завалила и мне ногу сломала... так её Чаганов этот от легавых отмазывал.

-Может этот, а может и нет...— безразлично покусывает травинку Крест.

-У того шрам над ухом от затылка до лба...— подаётся вперёд 'Щербатый', сжимая кулаки.

-Имеется в наличии такой шрам...— Подтверждает Жжёнов, не поднимая глаз.

-А Чаганова-то за что замели?— В глазах Креста зажёгся интерес.— Что тоже германцам продался?

-Прямо они не говорили,— начал мять свою кепку актёр.— но я понял из вопросов к нему, что девушку он убил... мою.

-Как звать девку?— Хором спросили урки.

-Катя.— Молодой вырывает кепку из рук Жжёнова.

-Ну а ты чего?— Разочарованно протягивает 'Щербатый'.

-Я в это время уже в камере сидел.

Урки быстро переглядываются.

-Теперь по 'закону' ты оборотку должен Чаганову дать...— Криво ухмыляется Крест, показывая чёрные зубы.

-Обязан заиметь,— поддакивает 'Щербатый'.— иначе— парафин тебе, опустят на зоне.

-Как же так...— задрожали губы Жжёнова.— не виноват я ни в чём, да и как его могу голыми руками... вон он какой бугай.

-Чепу верни,— зыркнул на 'Молодого' Крест и уже актёру.— не конься, фраер, шабер я тебе подгоню, должен будешь.

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

21 июня 1937 года, то же время.

-... таким образом, на данный момент,— читает Фриновский, не отрывая взгляда от текста записки.— следствие считает, что смерть товарища Ежова наступила в результате самоубийства. Причина этому— самоубийство его жены, произошедшее накануне.

Взмокший комкор тяжело переводит дух.

-Спасибо, товарищ Фриновский.— Перекрикивает возникший в зале шум председательствующий на этом заседании, Молотов.— Товарищи, тут поступило предложение для организации и проведения похорон кандидата в члены Политбюро Николая Ивановича Ежова прервать рабута пленума ЦК на три дня.

-Правильно, согласны...— Послышались выкрики из зала.

-Других мнений нет? Тогда ставлю этот вопрос на открытое голосование. Кто за?... Против?... Воздержался? Принято единогласно!— К уху Председателя наклоняется Сталин.— И последний вопрос: ввиду важности сохранения непрерывности руководства Народным Комиссариатом Внутренних Дел в этот напряжённый период, Политбюро выносит на голосование съезда следующую резолюцию... (достаёт из папки лист бумаги и читает). Рекомендовать ЦИК СССР утвердить товарища Климента Ефремовича Ворошилова Народным Комиссаром Внутренних Дел по совместительству. Зал взорвался от шума, многие делегаты вскочили на ноги, крича во весь голос.

-Тише. Тише!— Молотов склоняется на микрофоном.— Кто за это предложение?

Шум усилился.

-Требуем закрытого голосования! Остановите подсчёт голосов.— Несутся выкрики, в основном от 'пиджаков'.

Молотов поворачивает голосу к вождю, тот кивает головой.

-Хорошо, товарищи! Счётная комиссия подготовьте бюллетени и кабинки для голосования! Объявляется перерыв на один час.

* * *

-Пожалуйста, товарищ Затонский, огласите результаты голосования по кандидатуре на должность наркома внутренних дел.

За трибуну встаёт невысокий плотный пожилой человек в очках с круглыми стёклами.

-Перехожу сразу к делу!— Закричал он неожиданно высоким голосом.— Выдано для голосования семьдесят один бюллетень, в урнах для голосования обнаружено шестьдесят девять бюллетеней. За резолюцию проголосовало тридцать два человека, против— тридцать пять, двое— воздержались!

Затаивший дыхание зал разом выдохнул.

-Резолюция не прошла,— холодно констатировал Молотов.— исполняющим обязанности наркома будет его первый заместитель— товарищ Фриновский. Заседание окончено.

Внизу на выходе из Сенатского дворца образовался затор, более трёхсот человек, кандидатов и членов ЦК, Контрольной, Ревизионной и Счётной комиссий, пропущенные сквозь Шохинскую лестницу, растеклись по фойе и столпились у открытых дверей, обсуждая последние события.

-Товарищи! Просьба не останавливаться в дверях!— Пытается навести порядок местный персонал.

-Поздравляю с назначением, Михаил Петрович!— К оттеснённому к стене Фриновскому пробился Рудзутак.

-Спасибо, Ян Эрнестевич.— Растягивает губы в улыбке комкор.

-Приходите сегодня в восемь вечера к Розенгольцу (нарком внешней и внутренней торговли СССР),— Рудзутак наклоняется к уху Фриновского и переходит на шёпот.

-В восемь не обещаю у меня заседание в шесть,— так же тихо отвечает он.— ближе к девяти освобожусь...

-Михаил Петрович, дорогой,— к ним пробивается Хрущёв и сразу лезет целоваться, Рудзутак незаметно отходит.— как я рад за тебя! Знакомься, это— товарищ Икрамов, первый секретарь Узбекистана.

К ним потянулись другие, желающие лично поздравить. Фриновский завертел головой по сторонам в поисках своего порученца, но того толпа уже вынесла на улицу.

-Петя, ты женат?— Обращается комкор к нему, когда через двадцать минут они зашагали в сторону Троицкой башни.

-Разошёлся, Михаил Петрович.

-Тебе легче... Ты же из Ленинграда родом?

-Из Выборга... Что всё так плохо?

-Плохо, Петя, плохо,— показывают пропуска и спускаются к Кутафьей башне.— не сносить нам головы в любом случае, кто бы не победил. Приготовь нам надёжные паспорта на всякий случай... В общем, будь готов в любой момент...

-Вы со мной? В Финляндию?

-Нет, Петя, нет. Не дадут мне спокойно умереть за границей ни те, ни наши... А страна у нас большая глухих мест хватит. Ты вот ещё, продумай как уходить будем... я думал может на охоту или рыбалку там мотнуться... Обмозгуй, короче, как и что... чтобы не сразу хватились.

Московская область, Видное.

Сухановская тюрьма НКВД.

21 июня 1937 года, то же время.

-Товарищ сержант госбезопасности, надолго нас сюда?— Вохровец обращается к начальнику.— А то ни пожрать— столовой нет, ни отлучиться— трое нас всего.

-Не гунди, Макар, без тебя тошно...— начальник отлипает от толстой кирпичной стены тамбура, ведущего с одной стороны к площадке для прогулок заключённых, а с другой в тюремный коридор.— хорошо, что напомнил, надо послать Сидорова в комендатуру... скоро обед привезут.

-Обед— эт правильно, обед— эт хорошо!— Веселеет он.— А сказывала ли Прасковья-то твоя что сегодня на обед?

-Макароны по флотски.— При упоминании знакомой буфетчицы веселеет и сержант.

-Люблю я макароны,— Макар отбивает чечётку, в такт прихлопывая себя по груди.— хоть говорят: они меня погубят...

-В артисты тебе, Макар, надо как Жжёнову... -Не-е... спасибочки. Как он я не хочу.— Оба смеются, Макар показывая два широких заячьих зуба.— Я хочу поближе к кухне,...например, в буфете театра оперетты.

-А ну не сидеть!— В момент свирепеет вохровец, оставшись один.— Прогулка, значит— ходить...

Зэки неспеша поднимаются и выстроившись в цепочку начинают ходить по кругу.

-Веселей, доходяги! Раз-два! Раз-два!

-Всё шабаш!— В тамбур возвращается сержант.— Закончилась прогулка. По одному! Подходим.

Первым к решётчатой сварной двери подходит Жжёнов, начинается рутинная сверка имени, статьи и срока. Дверь открывается, в тамбур заходит зэк, дверь закрывается. Затем беглый обыск и сержант открывает вторую дверь, ведущую в полуподвал, где находятся камеры. Здесь заключённого должен принять ещё один охранник, но сейчас приходится его обязанности исполнять сержанту: за Жжёновым закрывается дверь камеры и слышится оборот ключа.

-Второй подходи!— Кричит Макар.

-Иванов Иван Терентьевич, сто пятая часть первая, десять лет.— Бойко рапортует 'Молодой'.

Потянулась тюремная рутина, привычная и зэкам и охранникам, кому-то тягучая, а для кого-то пролетающая в мгновение ока.

-Гринько Семён Егорович, сто пятая чась первая, десять лет.— В тамбур вступил последний арестант, Крест.

В этот момент с дальнего конца длинного коридора раздался телефонный звонок, сержант оставил свою дверь закрытой и поспешил к аппарату.

-Сесть.— Скомандовал Макар Кресту, тот попривычно опустился на корточки, в привычную позу для лагерных зэков, так конвою их легче пересчитывать.

-Давай веди его сам, я— встречать прокуророских.— Громко кричит издалека сержант.— Услышал бог наши молитвы... забирают Чаганова от нас.

Макар, чертыхнувшись, начинает копаться в висящей на ремне связке ключей в поиске нужного.

-Нишкни, мусор,— сзади послышался хриплый шёпот и что-то холодное упёрлость ему в спину.— завалю в момент если рыпнешься.

-Не убивай, не убивай... всё сделаю.— Залепетал охранник, дрожащей рукой пытающийся попасть в замочную скважину.

-Веселей, доходяга, раз-два, раз-два...— осклабил чёрные зубы Крест, больно тыча дулом нагана в спину вохровца, а однажды со всей сиды пнул его под зад, когда он замешкался на каменной лестнице вниз.

-Отворяй калитку!— Макар на ходу подготовил нужный ключ чтобы не злить Креста. Первым выскочивший из камеры, 'Молодой' сходу пробил охраннику в грудь и сорвал с него фуражку, за ним приковылял 'Щербатый'.

-Жжёный где?— Намахнулся Крест на Макара, тот сразу забыв про боль в груди, показал на одну из дверей.— Открывай!

Молодой отталкивает охранника в сторону и через секунду оттуда появляется испуганный актёр, поощряемый к этому пинками под зад.

-Ну, теперь ты в век с Крестом не расплатишься...— хватает его за шкирку 'Щербатый'.— с кичи тебя вынул. До конца жизни водкой поить должен.

Вдруг сверху раздался металлический звук, (Крест взводит курок нагана и даёт всем знак спрятаться в камерах) и слышится скрип дверных петель.

-Так и есть! Дверь не закрыл! Мать твою так, Макар.— Кричит сержант скрытый поворотом лестницы.

Главарь неслышно тенью метнулся навстречу голосам.

-Вот, товарищ Трусов, смотрите сами, привыкли мои работать с политическими во внутренней тюрьме,— под округлыми сводами подвала послышался голос сержанта.— совсем страх потеряли...

Крест выскакивает из-за поворота и в упор стреляет в грудь сержанта самии сразу направляет ствол на толстенького лысого гражданского, попятившегося от неожиданности назад и севшего на ступеньки.

-Сколько вас приехало?— Прохрипел главарь, его обступают сзади зэки.

-Двое... я и водитель. Он остался в машине.— Весь сжимается под взглядами уголовников.

Крест, достаёт из кобуры наган, снимает связку ключей с ремня убитого, протягивает всё 'Молодому' и показывает рукой наверх, мол, проверь что там наверху. Тот летит наверх, прыгая через две ступеньки. 'Щербатый' поднимает следователя, стучит по бокам, деловито выворачивает его карманы.

-Крест, позырь какая волына у барбоса... дамская.— Он вынимает и картинно демонстрирует 'вальтер' из-под мокрой подмышки Трусова.

-Гони сюда и кобуру!— Главарь вырывает оружие из рук 'Щербатого', его сумасшедший счастливый взгляд мечется по сторонам и останавливается на вохровце, на него же смотрит дуло миниатюрного пистолета.— Чаганов где?

Макар тянет дрожащий указательный палец в направлении одной из камер.

-Ты, Жжёный,— Крест подходит к жмущемуся в стороне артисту и протягивает ему наган сержанта.— давай, оторвись за всю мазуту...

Жжёнов обречённо берёт в руки наган и на негнущихся ногах бредёт к двери, на которую указал Макар.

* * *

'Полдня уже прошло, а вокруг тишина. Смирились с тем, что ничего им от меня не добиться? Это вряд ли, не все ещё средства принуждения испробованы. Один апперкот в солнечное сплетение и пару хуков в печень далеко не исчерпывают их перечень. Тогда выходит случилось у них такое, что заставило изменить первоначальные планы. Ну мне только лучше'...

Опускаю ноги на цементный пол камеры из стойки на голове: незаменимая вещь для снятия головной боли, когда сосуды мозга расширяются от возникающего избыточного давления и кислород лучше проникает к клеткам.

'Есть время подумать, без постоянного отвлечения на какие-то казалось бы малозначительные вопросы, типа: когда вы в последний раз точили ножи дома или ссорились ли вы с Катей тем утром? Не подумаешь, ляпнешь что недавно точил, сразу следует вдогонку: недавно— это накануне или утром в день убийства'?

Снаружи послышася звон ключей и чьи-то глухие голоса. Прилипаю ухом к железной двери.

'Понятно, появившихся вчера соседей по подвалу начали выводить на прогулку'.

В подвале нашего старинного одноэтажного каменного особняка с десяток вновь оборудованных камер для заключённых, пустовавших когда меня сюда привезли: сейчас в одной из них Жжёнов, в другой— двое или трое неизвестных. Рядом с этим особняком, метрах в пятидесяти, врос в землю его брат-двойник: в нём медпункт, кабинеты начальства и допросные.

'Так, хватить мусолить в памяти кадры из памяти, связанные с убийством Кати. Ничего нового в них не найти. Надо попробовать зайти с другого конца. Если в самом деле к убийству причастна та самая 'немецкая пара' из докладных Курскому, то, наверняка, в перехваченных абверовских шифровках можно найти какие-то следы: сообщения о прибытии агентов, их доклады, назначение даты операции, приказы. Пусть и без указания настоящих фамилий, но с реальными датами и, что маловероятно, адресами'.

Начинаю делать асаны на растяжку.

'Ключ сообщения— начальное положение роторов, которое выбирает оператор 'Энигмы'— инициатор связи. Это— основная уязвимость немецкой шифровальной машины на текущий момент. В эту точку и надо бить'!

Стою, задержав дыхание и прижав голову к коленям, и представляю себя немецким оператором 'Энигмы': скукота, духота и отсутствие окон. Маленькое тесное помещение. Время тянется медленно. Вот в комнату связи зашёл господин Вальтер или скорее его помощник господин Грёппер, передал сообщение в Берлин. Снаружи, через на секунду приоткрывшуюся дверь, проникает аромат французских духов и быть может даже мелькает женская ножка Пуси (только она имеет доступ в бункер). А тут мне надо придумать ключ из четырёх букв... Pusa или может быть Huhn (курица)... это зависит от моего отношения к ней.

'А что, годная идея! Вот только проверить её здесь и сейчас не удастся— нет под рукой радиоперехватов, да и с немецким у меня не ахти. В голове ничего кроме: 'Айн, цвай, драй, фир— ин дэ классе коммен вир' не обнаружилось. Надо срочно выбираться отсюда... Но как'?

В этот момент по двери как будто кто-то ударил железным прутом...

* * *

-Крест!— Сверху вниз по лестнице летит 'Молодой', пригибаясь чтобы не зацепить низкий в этом месте сводчатый потолок.— Шухер! Мусора!

-Где?— 'Щербатый' хватает его за куртку внизу.— Бакланишь!

-Век воли не видать,— размахивает наганом урка.— Легавых тьма! Кичу обложили!

-Крест, что за кидок?— Оба зэка исподлобья уставились на главаря.— Что за дела? Базарил, всё чисто, рвём когти.

-Всё шло как стаковались с тем на Лубянке,... с ромбами, кудрявым,— бормочет под нос Крест, хватая себя за грудки.— и сержант слинял... и прокурор этот на авто... Скаазывал, 'мочканёте Чаганова и уйдёте на моторе прикрываясь этим'. (Трусов втягивает голову в плечи).

-С мусорами спутался!— Заорал 'Молодой', направляя наган на главаря.

-Ша, сявка!— 'Щербатый' быстрым неуловимым движением вырывает из рук 'шестёрки' оружие (Крест без замаха бьёт его поддых, урка падает на пол).— Что делать, Крест?

-Жжёный! Подь сюда!— Главарь, решившийся на что-то и вновь обретший уверенность в своих силах, отбирает наган Макара у, впавшего в ступор, актёра.— Ты (указывает на Макара), в хату этого (показывает на Жжёнова).

Макар, поймавший связку ключей, с готовностью возвращается к своему привычному делу а, оттаявший после приказа Креста, актёр охотно скрывается за дверью своей камеры.

-Ты,— палец главаря упёрся в живот Трусова.— становись здеся.

Прокурор резво подскакивает на ноги и, с облегчением, мелкими шагами спешит к двери чагановской камеры, встаёт напротив неё и вопросительно смотрит на Креста. Всё понявший 'Щербатый', усмехнулся садистской полуулыбкой, а Крест, согнув руку в локте, стреляет в грудь Трусова. Тот валится назад с застывшим на лице удивлением.

-Ты и ты,— рука главаря указывает на 'Молодого' и Макара.— тащите сержанта к прокурору.

Его приказание исполняется в мгновние ока. Крест достаёт из кармана 'вальтер' и призывно машет 'Щербатому', тот хромая подходит. Крест осторожно отодвигает глазок камеры, внутри полная темнота.

-Зашухарился,— прошептал он, подмигивая подручному.— 'орешко' (окно в камере) заткнул и лампу кокнул. Ну дам нам всё одно.

По его команде 'Щербатый' снимает запор с кормушки и в открывшееся отверстие в двери начинают палить два ствола. Оставив в запасе по одному патрону, они синхронно поворачиваются и стреляют над головой сжавшегося от громких хлопков Макара, затем тщательно протерев полой тюремной куртки оружие, они вкладывают его в руки убитых: 'вальтер'— прокурору, наган— сержанту. Крест поднимается с колен, подходит к Макару и достаёт из кармана его наган, звучат выстрелы в сторону трупов.

-Ну вот и всё, мусор,— возвращает наган Макару.— а теперь в хату нам пора, замыкай за нами. (Смотрит в бестолковые глаза вохровца и добавляет). Чаганова они хотели завалить... понял? А ты защищал, типа, его? (Кивает головой, Крест отбирает у 'Молодого' фуражку и возвращает её вохровцу). Ты стой на допросе твёрдо: плохо помню, мол, кто как стрелял, кто где стоял. Барбос тебя вмиг запутает, если вспоминать начнёшь. Ежели сознаваться начнёшь, то мы всё четверо на тебя покажем. Вышак тебе тогда...

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

21 июня 1937 года, то же время.

Сталин намеренно отстаёт от группы соратников, идущих к выходу, и подходит к сидящему в одиночестве Пятницкому.

-Что, Осип, не торопишься никуда?

-Пусть народ разойдётся,— вздрагивает от неожиданности он, увидев перед собой остановившегося вождя.— не люблю в толпе...

-А по сегодняшнему голосованию не скажешь...— не скрывает усмешки Сталин.

-Я привык своей головой думать.— Пятницкий встаёт и прямо с вызовом смотрит в глаза собеседника.

-Это хорошо,— улыбка растворяется в усах вождя, он берёт нахохлившегося Пятницкого под локоть.— пойдём, проводишь меня до кабинета. А, знаешь что, пошли лучше на квартиру, не был у меня никогда? Посмотришь заодно, там никто нам не помешает... Через пять минут, спустившись на один этаж, они уже сидели в гостиной и пили чай вприкуску с колотым сахаром из стаканов. Гость с одобрением рассматривает простую, почти спартанскую обстановку квартиры вождя.

-Так ты значит, Осип, в знак протеста голосовал против Ворошилова?— Сталин отставляет пустой стакан.

-Можно и так сказать,...— лицо Пятницкого снова обретает суровое выражение.— протеста против этого вашего 'нового курса': развала Коминтерна, соглашательства с оппортунистами и извращения марксизма!

Сталин поднимается, подходит к шкафу, достаёт из него пачку 'Герцеговины Флор' и, посмотрев на трубку, нетерпеливо достаёт папиросу.

-Не ожидал такое услышать от секретаря ЦК нашей партии...— чиркает спичкой, делает глубокую затяжку.— ну да ладно и не такое слыхал от некоторых товарищей. Начну с марксизма... ты, Осип, в отличии от своих новых друзей, (лицо Пятницкого дёргается в болезненной гримасе) марксизм изучал, поэтому не дашь мне соврать. Что писали Маркс и Энгельс о коммунизме: 'не будет денег', 'не будет товарного производства', 'от каждого по способности— каждому по потребности', 'труд из обузы превратится в наслаждение'— всё!

Пятницкий задумался.

-Ты, Осип, конечно, помнишь...— продолжил Сталин, не дождавшись ответа.— до чего довела нас отмена денег к 1921 году: промышленность и транспорт встали, прекратился подвоз продовольствия. Но действовали то мы в полном соответствии с марксистской наукой! И к чему 'неизвращённый', как ты выразился, марксизм нас привёл? Ленину мы должны в ножки поклониться, что не стал он цепляться за догмы, что убедил партию в необходимости крутого разворота, 'новой экономической политике'.

-Маркс и Энгельс говорили о коммунизме...— попытался возразить гость.

-... и ни слова о том как его достичь!— парирует хозяин.— Ты помнишь, как Зиновьев пытал Герберта Уэллса: 'когда начнётся революция в Англии'? Ведь в соответствии с теорией Маркса: 'Социалистическая революция сначала произойдёт в промышленно развитых странах, где силён пролетариат, а затем— в отсталых, аграрных'. Как с этим быть? 'Извращённый марксизм', говоришь?... Новую теорию надо создавать, а мы тычемся вслепую, как слепые щенки!

-Это уже ревизионизм!— Стучит по столу кулаком Пятницкий.

-Думай что хочешь,— Сталин устало садится на стул и не обращает внимание на пепел, летящий на пол.— я надеялся, что для тебя на первом месте благо народа, а ты— такой же как эти... бюрократ.

-Силён, ты однако, Коба, ярлыки навешивать.— Гость тоже снижает обороты, отхлёбывает из стакана.— Вот ты клеймишь секретарей областных да республиканских, такие они и сякие, а на себя не пробовал оборотиться? Кем ты себя окружил? Прихлебателями, которые в рот тебе заглядывают, поддакивают, что бы ты не сказал. Что же касается теории, то не новую надо создавать, а развивать старую, марксизм прошёл испытание временем... победа социалистической революции в России— лучшее тому доказательство.

-В 1783 году двум французам-братьям, по фамилии Монгольфье,— Сталин затушил папиросу.— одновременно пришла мысль, что живая и мёртвая силы могут летать. Надо лишь поймать их, соединить и поместить в мешок: тогда на нём можно подняться в воздух. Сшили они большой мешок, разожгли под ним костёр и стали бросать в него солому, которая выделяет мёртвую силу и овечью шерсть, что даёт— живую. Шар наполнился тёплым воздухом и полетел... Новую теорию надо создавать, новую. Ну а название, конечно, лучше оставить старое... Без теории— нам смерть. Создание теории построения коммунизма, экономической теории— это и должно быть главной задачей партии.

-Не спорю я с этим, Коба, такая теория нужна,— Пятницкий пытливо смотрит в глаза Сталину.— но ты говоришь о строительстве коммунизма в одной стране. А как же классовая солидарность с пролетариатом других стран, помощь в их борьбе? Сказать им: 'Подождите, товарищи, мы тут коммунизм строим— не до вас сейчас'?

-Само существование государства рабочих и крестьян— есть большая помощь в их борьбе...— быстро отвечает Сталин оппоненту, чувствуется что эти вопросы он обдумывал много раз.— и чем более успешным оно будет, тем больше последователей у него будет. А содержать целую армию бюрократов, имитирующих классовую борьбу в своих странах мы не будем! (Видит побелевшего от этих слов Пятницкого). К тебе, Осип, эти слова не относятся, ты свой хлеб в Коминтерне зарабатывал в поте лица: твоя разведка служит образцом и для Разведупра и для НКВД.

-Не обо мне речь,— отмахивается гость.— Коба, как с фашизмом в Европе справиться, если не поднимать на борьбу их пролетариат?

-Осип, помнишь как мы пытались разжечь революцию в Европе? 'Даёшь Варшаву'! В Германии в 1923 году? Ты ж там сам был, участие во всём этом принимал, всё своими глазами видел. Через тябя шло золото на покупку оружия, организацию отрядов Красной гвардии, выпуск газет: последнюю рубашку с себя сняли. И толку? За те деньги можно было... А-а, да что говорить! Урок мы получили хороший: два раза на те же грабли наступать не будем. Рассчитывать будем только на себя. Война на пороге, а у нас власть шатается. Осип, мне нужна твоя поддержка. Не много нас было в том 'ордене меченосцев', а сейчас, вообще, единицы... к кому обратиться можно.

Москва, ул. Куйбышева д. 7/3.

Наркомат юстиции СССР.

21 июня 1937 года, 17:00.

-Спасибо, Василий, свободен.— Из-за огромного письменного стола, не потерявшегося в просторном кабинете, выкатывается 'колобок' и спешит мне навстречу. Плечистый охранник в штатском, доставивший меня сюда, легко без напряжения закрывает массивную дубовую дверь с медной, начищенной до блеска, табличкой: 'Шейнин Л.Р. Начальник следственной части. Прокуратура СССР'.

-Алексей!— 'Колобок' раскрывает объятия, спрашивает участливо.— Как ты? На нём по последней моде сшитый тёмный костюм, белая сорочка и галстук в тон. По мере приближения ко мне его объятия сужаются (всё дело в моей драной гимнастёрке с подозрительными бырыми пятнами) и в точке встречи ужимаются в сердечное рукопожатие.

-Всё нормально, Лев Романович.

-Проходи, присаживайся.— Хозяин кабинета делает приглашаюший жест, указывая на два кресла у круглого столика, стоящие в углу у окна, смотрящего на площадь.— Ты голодный? Сейчас организуем. (Подкатывается к столику с телефонами). Катенька, бутерброды и кофе— быстро. 'Катенька... а я свою не уберёг'.

В этот момент начинают бить куранты на Спасской башне, до неё по прямой менее двухсот метров. Кажущиеся маленькими на большом лице, живые глаза Шейнина подмечают смену моего настроения.

-Алексей, обещаю, я найду её убийц...— Неожиданно с чувством произносит он.

Отвожу в сторону поплывшие глаза, присевший напротив следователь не сводит с меня глаз.

-... следствие получило свидетельство твоего соседа снизу,— понимающе киваю головой.— за полчаса до тебя наверх поднялась некая подозрительная пара, которая затем невероятным образом исчезла. Есть какие-нибудь мысли, кто это мог быть?

Дверь открывается и на пороге появляется пышная блондинка с большим подносом в руках. На нём кроме благоухающего бразильскими ароматами фарфорового кофейника, несколько тарелок с бутербродами с маслом, сыром и колбасой.

-Иди-иди уже.— Машет руками Шейнин не в силах оторвать взгляд от склонившейся над столом девушки.— На чём мы остановились?... Кто это мог быть?

Блондинка довольная произведённым эффектом исчезает за дверью.

-Обратитесь к Гендину, новому начальнику Оперативного отдела,— не свожу взгляда с бутербродов.— если они те, о ком я думаю, то у него есть материал для вас...

-Не хочешь руки помыть?— Перехватывает мой взгляд Шейнин.— Вот та дверь— в умывальную...

Чувствуется, что он очень гордится своим кабинетом. Через минуту умытый и умиротворённый возвращаюсь к столу.

-Как исчезли? Рассказывайте подробно!— Хозяин кабинета разносит стоящего перед ним секретаря.

-Э-э...— Тот косит глаза в мою сторону.

-Докладывайте, вам говорят...— Притоптывает ногой Шейнин.

-Четырёх осуждённых из Сухановской колонии (охранник и водитель в кабине) перевозил автозак из Бутырки,— зачастил секретарь.— при выезде на плотину, разделяющую Борисовский и Царицынский пруды автозак потерял управление, съехал в воду и быстро затонул. Водитель успел выпрыгнуть из кабины. Через полчаса удалось вытянуть автозак из воды, в нём обнаружены трупы вохровца и двух заключённых, двое зэков пропали. На место прооисшествия скоро подъедут вызванные водолазы.

-Спасибо, свободны,— начальник задумался.— докладывайте когда будут новости.

-Слышал?— Возвращаемся к столику.

-М-м-м...— Согласно киваю, во рту тает нежнейшая осетрина. Шейнин тоже не отстаёт, его уши забавно задёргались в такт с работой челюстей. Тарелки быстро пустеют и хозяин разливает кофе в изящные чашки.

-Скажи, Алексей, ты видел стрелявших в тебя?— Чёрные глаза следователя внимательно наблюдают за мной поверх чашки.

-Нет, откуда? Я как услышал первый выстрел в коридоре сразу разбил лампу в камере, заткнул гимнастёркой оконце (пригладил на груди след от пули) и спрятался сбоку от двери. Так и простоял на этом месте не двигаясь.

-Похвально,— удивлённо качает головой Шейнин.— быстрая реакция. То есть ты сразу понял, что дальше последует покушение на тебя?

-Выходит так,... не знаю успел ли я подумать, действовал по наитию, что ли.

-Ну да, ну да,— следователь подливает себе из кофейника.— любой бы на твоём месте попытался спрятаться... А вот не скажешь, сколько времени прошло между этим выстрелом и стрельбой через 'кормушку' в тебя?

-Не меньше пяти минут, думаю.

-Странно это как-то,...— следователь откинулся на спинку кресла.— вохровец утверждает, что он прибежал на выстрелы и увидел своего начальника и моего сотрудника стреляющими через дверь вашей камеры, он окликнул их, они открыли огонь по нему и он стал стрелять в ответ. -Врёт он всё, гром от выстрелов в маленьком помещении, конечно, оглушил меня прилично и голоса я мог и не услышать, но звуки выстрелов... Сначала был один выстрел из нагана, затем через пять минут— много из нескольких стволов, не уверен сколько, они сливались с рикошетами от стен. Потом с минуту примерно тишина и опять несколько выстрелов с небольшими паузами.

-Любопытно, любопытно.

Дверь кабинета широко открывается и внутрь входит Киров в своей неизменной гимнастёрке, сопровождаемый высоким седым мужчиной лет пятидесяти в тёмном костюме. Шейнин подскакивает с места и семенит навстречу гостям.

-Это— Лев Шейнин, начальник следственной части.— Представляет 'седой' следователя, поправляя круглые роговые очки.

Киров, не глядя на него, жмёт руку хозяину кабинета и устремляется ко мне.

-Цел? Ну молодец!— Обнимает он меня и тут же поворачивается к попутчику.— Андрей Януарьевич, так я забираю Чаганова с собой?

-Кхм, думаю это возможно,— поправляет галстук 'седой'. Лев Романович, вы в свете вновь открывшихся улик уже переквалифицировали товарища Чаганова из обвиняемого в свидетели?

-... Нет, товарищ Вышинский,— рапортует Шейнин.— просто в деле нет постановления о привлечении товарища Чаганова в качестве обвиняемого. Он на текущий момент— свидетель.

-Так на каком же основании его содержали в тюрьме?— Повышает голос Прокурор СССР.

-Будем разбираться.— Следователь покрывается потом.

-Вы закончили допрос?— Поджимает губы Вышинский.

-Нет, то есть да...— Запинается Шейнин.— я в смысле, это не допрос, а беседа и да, мы закончили. Вот, товарищ Чаганов, ваши вещи.

'Колобок' бросается к столу и перед мной на столик ложатся ордена, петлицы, нарукавные звёзды и ключи.

* * *

-Рассказывай, время есть. Едем на дачу.— Киров откидывается на спинку кожаного дивана в салоне бронированного 'Паккарда'.

Машина плавно трогается. Не сразу замечаю поднятую стеклянную перегородку— без единого пятнышка.

-Сергей Миронович, мне в СКБ срочно надо...— (Киров вопросительно поднимает брови).— я тут когда в камере загорал мне мысль одна пришла как расшифровать германскую радиограмму.

-Думаешь они? А мне кажется, это наши руку приложили. Не стали бы германцы так рисковать: в чужой стране пойти на убиство. От Троцкого это тебе привет.

-Не исключаю,— согласно киваю головой.— но и эту гипотезу надо проверить. В случае удачи, сможем прочитать все радиограммы за месяц, а если не повезёт, то только за один день.

-Хорошо, давай,— 'Паккард' въезжает на Москворецкий мост, Киров открывает слуховое окошко.— ребята, заскочим на минуту в хозяйство Чаганова. А как же ты в таком виде?

-У меня в кабинете есть запасная форма.

-Добро,— соглашается он.— только дай слово, что ты оттуда ни ногой, по крайней мере до завтрашнего утра.

-Честное пионерское!— Шутливо вскидываю руку в пионерском приветствии.

-Может быть опасно.— Киров очень серьёзно глядит на меня.

-Обещаю.— С переднего сиденья, остановившейся у СКБ машины, выходит 'прикреплённый' и помогает мне открыть тяжёлю дверь.

Сую под нос, выпучившей на меня глаза Валентине, служебное удостоверение и, прыгая через две ступени, несусь вверх по лестнице к кабинету, опустив глаза, отвечаю на приветствия встретившихся сотрудников, под их долгими взглядами долго не попадаю ключои в скважину замка.

'Здорово это я придумал иметь во всех своих местах иметь по комплекту формы и мыльно-рыльного'...

* * *

Первым делом после душа в пустой заводской душевой (конец смены через полчаса), побритый и причёсанный, спешу в полупроводниковую лабораторию. На месте— только Лосев.

-Привет, уже вернулся...— машет он рукой и опять поворачивается к экрану осциллогафа.

'Отряд не заметил потери бойца... Обидно'...

За моей спиной в открывшуюся дверь прошмыгнуло несколько лаборанток и тихо рассосались по комнате.

'Та-а-к, Лосева от обязанностей завлаба надо отстранять'.

-Ну, Олег, чем занят?— Встаю сзади.

-Кристаллическим триодом...— недовольно бурчит под нос.

-А как же туннельный диод? Закончил передатчик?

-Какой передатчик?— Рассеянно трёт лоб Лосев.— А твой 'пятачок', что мучили с тобой на прошлой неделе?...

''Пятачок'— это маломощный средневолновый передатчик на туннельном диоде с электретным микрофоном. Диаметр, конечно, не два с половиной сантиметра, а все семь, да и толщина в сантиметр. Скорее, екатерининский медный рубль. А так да, размером с монету'.

-... отладил и передал его Ане. Всё как ты просил.

-Я просил?

-Ну не ты, Свешников звонил,— Лосев поднимает глаза.— сказал, что Аня подъедет забрать его. А что не надо было отдавать?

-Нет, ты всё правильно сделал, Олег.

'М-да-а, всё 'как я просил'. На два дня, называется, всего отлучился... Киров по дороге к машине успел рассказать только, что Оля очень помогла: добыла свидетельство, что в мою квартиру до меня заходила пара неизвестных. И тут она, оказывается, во всю развернулась'. Образцовый порядок в других лабораториях (Авдеева и Попова) несколько сгладил неприятное впечатления от начала обхода. С двойственным чувством толкаю дверь в отдел дешифровки, в отделение РВМ.

'Хм, закрыто. Уже неплохо. Месяц назад подал заявку на расширение штатов охраны для организации постоянного поста на входе в отдел, но бумага пока находится в стадии согласования'.

Из-за двери раздаётся приглушённый девичий смех. Стучу.

'М-да, оборотная сторона секретности— запертые помещения с сильно ограниченным допуском. Гремучая смесь, однако, в сочетании с молодостью сотрудников обоих полов'.

-Кто там?— Из-за двери раздаётся басок Ивана Русакова.

-Почтальон Печкин, принёс посылку... — пользуясь случаем, проверяю сотрудников на предмет соблюдения должгостных инструкций.

— Не положено, обращайтесь к коменданту.— В голосе Русакова появляется металл.

-Я это, Ваня, Чаганов. Не узнал?— 'Надо поставить на двери глазок'.

-Алексей Сергеевич!— Все головы повернулись в мою сторону.

'В отделении— порядок: молоденькая практикантка с важным видом меняет красящую ленту на пишмаше, монтажные шкафы раскрыты— с десяток парней протирают контакты реле (в воздухе носится запах спирта), остальные— сидят за столами, что-то записывают. Все заняты делом в одной просторной комнате, бывшей раньше сборочным цехом. Вот это я понимаю руководитель! Хотя вдвое младше некоторых кандидатов наук'...

-Молодёжи физкульт-привет!— Ни одной улыбки, разница в 4-5 лет в эти годы— дистанция огромного размера.— Как успехи?

Терпеливо выслушиваю каждого, пытаюсь понять что у кого на душе— мне работать с ними. В этом сверхсекретном деле люди-главное. За каждого отвечаю головой. На это уходит пара часов.

-Ваня,— беру под локоть Русакова и отвожу его в сторонку.— давай попробуем пару ключей...

Подхожу к сейфу и достаю несколько листков из папки, полученной в Разведупре, только радиограммы из немецкого посольства за последний месяц.

-Катя!— Подзывает он оператора печатающей машинки. (Я вздрагиваю).— набей ленты. Девушка, чем-то похожая на мою Катю, садится за пульт станции подготовки перфолент и деловито стучит по клавишам. В такт им чёрная целлулоидная лента 'Кодак' вздрагивает и шагает наружу из щели пузатого перфоратора. Ваня на наборном поле при помощи коротких перемычек коммутирует гнёзда 'виртуальных роторов' в соответствии с проверяемым ключом.

Через пять минут перед мной ложатся распечатки дешифрованного текста первого ключа, ещё через такое же время— распечатки второго. Рядом со мной за столом сидит другая девушка— Соня, маленькая и худенькая, знает немецкий. Мы уже пару раз с ней работали вместе на дешифровке.

'Белиберда. Мимо... Неужели пустышку тянем? Бросить'?

Но давняя привычка доводить все дела до конца берёт верх.

-Ваня, давай попробуем зацеп перенести с последней позиции в первую... Роторы 'Энигма' устроены таким образом, что когда первый ротор, пройдя все двадцать шесть позизий делает полный оборот, его концевой зацеп поворачивает второй ротор на один шаг. Когда второй ротор сделает полный оборот— на один шаг повернётся третий. И так далее...

-Лучше сразу на одиннадцатую,— забавно картавит она, подсовывая мне распечатку.— вот посмотрите, Алексей Сергеевич, в этом сообщении, вот этот кусок: мусор, затем— '... в ответ на...' и снова мусор. То есть, первый мусор— намеренный, чтобы осмысленный текст начинался не сразу в сообщении, а второй— из-за того, что зацеп сработал не на букве 'Z', а на 'K'...

-Соня, да вы, прелесть... (лицо девушки стало пунцовым) какая, умница!

'Аккуратнее надо подбирать слова, они в это время ещё чего то значат. Коммутацией перемычек теперь не обойтись'.

Будто подслушав мои мысли, Русаков бежит к шкафу, где лежат чертежи и схемы РВМ и из его недр на свет появляется чертёж-'синька': тёмно-синий фон принципиальной схемы украшен хитросплетением светло-голубые линий-проводов и условных знаков.

-Коля, вот этот провод перекинь с первого контакта на третий.— Слышится его команда.

Ребята забегали: кто-то бросился нагревать паяльник, кто-то искать провод на месте. Через полчаса на столе перед Соней оказалась распечатка с расшифровкой, которая была переведена, пронумерована и подшита в тоненькую пока папочку.

-Ребята, не расхолаживаемся!— Звучит голос руководителя отделения.— Теперь зная ключ сообщения, ищем установки дня. (Соне). Сколько всего сообщений в этот день было?

-Четыре.

'Э нет, ребята, даже зная установки дня, дешифровать оставшиеся три сообщения без ключа быстро не удастся'.

-Ваня,— подываю Русакова к себе.— ты лучше раздели ребят по пятёркам, итого— четыре смены по шесть часов.

Тот согласно кивает, а я, расписавшись у Сони, с папочкой под мышкой иду к себе, поразмыслить над текстом. Едва закрываю за собой дверь кабинета, как раздаётся звонок 'вертушки'.

-Алексей,— узнаю голос Кирова.— сейчас к тебе подъедет товарищ Берзин. Надо ему помочь, это по твоей части.

-Понял, я на месте. Жду.— Исключать возможность прослушки нельзя, поэтому стараемся обходиться без лишних подробностей.

Не успел положить трубку, как звонок по внутреннему телефону с проходной.

-Товарищ Чаганов, к вам посетитель.

Ян Карлович, бодрый и чисто выбритый, как только мы оказались наедине у меня, без слов протягивает 'пятачок'.

'Понятно, не работает, надо починить. Но посылать с этим целого начальника Разведупра— это перебор'....

Так же без слов достаю из ящика стола инструменты и осторожно открываю эбонитовую крышку. В нос бьёт резкий запах. Стеклянная колбочка— вдребезги, электролит растёкся по коробочке, залив туннельный диод и разъев подходящий к нему контакт...

-Быстро надо исправить,— Берзин, склонившийся над моим столом морщит нос.— через полчаса 'шайба' должна быть на месте.

-Это невозможно— вздыхаю я.— вот эта пуговка (показываю на диод) вышла из строя. Её надо заменить, но запасных нет (точно знаю).

Расстроенный Берзин проводит ладонью назад, убирая со лба свои жёсткие волосы.

-Придумай что-нибудь, Алексей,— с чувством говорит он.— наиважнейшая операция срывается.

'Придумай... ну что тут придумаешь'?

-Пойдём погуляем.— Прячу папку в сейф и беру посетителя под руку.

-Собрались кого-то слушать?— Спрашиваю когда оказываемся на воздухе. (Начальник Разведупра кивает головой).

— Думали подкладывать 'пятачок' на место или кто-то будет его на себе носить?— Пытаюсь понять задачу.

-Носить.— Неохотно буркнул Берзин.

-Не до конца ему доверяешь?— (Мой собеседник снова кивает).

-Так не говори ему, что 'пятачок' не фурычит. Твой агент всё равно отчёт писать будет, поостережётся врать. А ещё намекни своему человеку, что не один он там будет с пятачком...

-А и правда,— заливается смехом Берзин.— у тебя, Алексей ещё такая коробочка найдётся?

-Для хорошего человека...— развожу руки в стороны и сразу подсекаю.— Как, кстати, там моя 'крестница'?

-Машенька?— Покупается он.

'Та-а-к, Машенька значит'...

-Золотая. Эта она подсказала, ну с этим, с 'пятачком' и ещё...— Замялся начальник Разведупра и после паузы выпалил.— Алексей, отпусти её ко мне.

Тут пришла моя очередь задуматься, молча прошагали до столовой.

'А как же медицина, лекарства'?

-Встретиться мне с ней надо, поговорить. Пусть приезжает.— Недовольно отвожу глаза в сторону.

-Сегодня никак не сможет и завтра тоже...— начинает оправдываться Берзин.— сам знаешь какие дела сейчас творятся.

'Знать— не знаю, но догадываюсь. Похоже, руководство готовится вскрывать этот гнойник в ЦК и НКВД. Поэтому армию и Разведупр привлекли, нет доверия Ежову'. Неопределённо машу рукой.

-Ладно, идём наверх за пятачками...

* * *

Снова раскрываю папку с радиоперехватами, решил пока не грузить этим никого. В этот момент зазвонил аппарат ВЧ.

-Чаганов слушает.

-Товарищ Чаганов, здесь лейтенант госбезопасности Курбаткин, помощник секретаря парткома нашего управления.

-Здравствуйте, Пётр Николаевич.

-Вы знаете моё имя-отчество...— Лейтенант на том конце провода явно польщён.

'А что, мне не трудно запоминать, сказать твой номер телефона'?

-... так вот, товарищ Чаганов,— спохватывается он не дождавшись ответа.— ваше время в почётном карауле с одиннадцати тридцати до полудня двадцать третьего июня в Центральном клубе сотрудников НКВД, вы же понесёте гроб...

-Какой гроб?— У меня вытянулось лицо.

-Гроб товарища Ежова, конечно.— Лейтенант не выказывает никакого удивления. 'Мама дорогая, пока я томился в темнице сырой у них тут на воле'...

-Место похорон?— Стараюсь скрыть свою растерянность за официальным тоном. -Наводевичье кладбище, рядом с могилой жены... 'А в остальном прекрасная маркиза... Кандидата в члены Политбюро хоронят на Новодевичьем кладбище!Геню то за что? Интересно, пока меня не было Лубянка не сгорела? Ну дела, а предупредить— язык отсохнет'?...

-Понял, буду.

Глава 10.

Москва, улица Грановского дом 5.

Квартира Розенгольца.

21 июня 1937 года. 21:00.

-Михаил Петрович, милости прошу.— Улыбается Аркадий Розенгольц, нарком внешней и внутренней торговли, высокий поджарый мужчина лет пятидесяти с усами-щёточкой и приглашает гостя в просторную прихожую.— прошу в гостиную, я сегодня один на хозяйстве: жена с дочерью на даче.

Фриновский скользнул взглядом по полудюжине кепок, висящих на вешалке, пристроил рядом свою фуражку и последовал за хозяином по длинному коридору. Глянув в открытую дверь одной из комнат, сообразил, что окна квартиры выходят не во внутренний дворик, а на соседнее П-образное здание, известное как Пятый дом Советов. В этом, спрятавшемся в тени небольшого садика бывшем доходном доме графа Шереметева (комкор бывал в нём однажды на квартире у Будённого), построенном в конце прошлого века в стиле эклектики, жили высшие руководители государства: Млдлтов, Каганович, Косиор, Ворошилов и другие. Он разительно отличался от, как будто рубленного топором, Первого дома Советов богатством отделки снаружи и изнутри.

-Здравствуйте, граждане, ваши документы!— На грубый громкий голос вошедшего, вздрогнув, испуганно обернулись сидящие за круглым столом Косиор, Постышев, Рудзутак, Эйхе и Хрущёв.

Фриновский, довольный произведённым эффектом, рассмеялся во всё горло.

-Ты что, Михаил Петроуич, на радостях хуатил лишнего?— Вызверился на него Косиор.

-Я бы тоже тяпнул рюмочку...— Эйхе вопросительно взглянул на Розенгольца, тот— на Косиора.

-Для храбрости, что ли?— Усмехнулся Постышев.— Я смотрю и Никита дрожит, нацепил пиджак в такую жару и преет.

Хрущёв вместе со всеми заулыбался незлобивой подначке, но пиджак не снял.

-А и вправду, чего сидеть в темноте, душно у вас... Я открою окна.— Предложил Фриновский.

-Не-е-т!— Хором закричали собравшиеся.

В наступившей напряжённой тишине комкор недовольно занимает место за столом.

-Почему бы не выпить, Станислав Викентьевич? Давайте выпьем.— В разговор вступает Рудзутак.— И повод имеется, сегодня мы одержали пусть и небольшую, но победу. ЦК пошёл за нами. Неси, Аркадий, что там у тебя есть в загашнике.

-За нами...— ворчливо протянул Косиор.— Тридцать пять голосов... куда делись пятеро? Нас было сорок.

-А и вправду, Никита,— теребит седой ус Постышев.— не твои ли нацмены струхнули?

-Скажете тоже, Павел Петрович,— застрочил Хрущёв.— какие они мои? Сами они по себе, я им в бю-ллю-тень (с трудом выговорил иностранное слово) не заглядывал.

-Как сами по себе?!— Вскипел Постышев, рванув ворот рубахи.— А чего раньше плёл? Так кого ты здесь представляешь тогда? Жену свою?

-Всё шутите, Павел Петрович...— Второй секретарь ЦК Узбекской ССР, спрятав глаза, скривился в вымученной улыбке.— а может так статься, что ваши это...

Из прихожей послышалась трель дверного звонка. Через минуту в гостиной, держа в руках графин и тарелки, показались хозяин квартиры и секретарь ЦК Пятницкий.

-Вовремя ты это..., Осип Аронович,— Фриновский принялся разливать водку.— поспел. Розенгольц достаёт из посудного шкафа рюмки и компания принимается выпивать и закусывать. После третьей рюмки напряжение, повисшее в воздухе, начало было разряжаться.

-Михаил Петроуич, я слышал ты Чаганоуа уыпустил... -Не я, это прокуратура,— Фриновский лезет в карман за папиросами.— а что им было делать? Невиновный он оказался.

-Как так не виноват? Он же...— Всполошился Хрущёв и вдруг осёкся.

-Так и не виноват,— равнодушно продолжил комкор.— свидетель показывает, что до Чаганова в квартиру двое неизвестных, которые скрылись потом через чердак.

-Свидетель...— прошипел Эйхе.— ты, Михаил Петрович, как ребёнок... не знаешь что делать с такими свидетелями?

-Поздно. Ежов делом Чаганова занимался,— Фриновский спокойно прикурил.— я не в курсе был.

-А я смотрю, тебе всё равно!— Взрывается Постышев, видя реакцию собеседника.— Как будто не твоё это дело...

-Не кипятись, Павел Петрович,— Рудзутак снимает очки.— и обвинениями не бросайся. Давайте лучше обмозгуем, что нам делать сейчас. Дело Чаганова сейчас— ключевое. Голоса в ЦК почти поровну разделились. Вдруг при следующем голосовании чаша весов в другую сторону качнётся? Надо перед заседанием поговорить с людьми, рассказать что Чаганов свою любовницу убил, а Киров его выгораживает. Намекнуть, что, мол, покушение на Кирова тоже из-за бабы было, что вертеп у них в Смольном был.

-Пусть он на следующем заседании выступит,— Постышев подался вперёд, тыча указательным пальцем на Фриновского.— Обскажет всё и заявит, что он не согласен с решением прокурора и что свидетель— липовый.

-Вы меня в свои интриги не впутывайте,— разозлившийся комкор выливает себе в рюмку остатки водки из графина.— мы как договаривались? Моя задача— не допустить того, чтобы Сталин с Ворошиловым ЦК не разогнал. Так же, Станислав Викентьевич?

-Тоуарищ Фриноуский, я посмотрю, на дуух стульях уседеть хочет? Не получится. У туоём положении. За смерть наркома унутренних дел кто-то должен отуетить...

Эйхе и Хрущёв быстро переглянулись, Фриновский залпом выпивает стопку и резко ставит её на стол.

-Так что ты не рыпайся, Михаил Петрович,— Постышев встряхивает пустой графин.— выскажешь, так сказать, своё мнение...

-Вы моё мнение, товарищи, знаете,— вступает в разговор, молчавший до этого, Розенгольц.— все эти интриги, нерешительность и трусость до хорошего не доведут. Надо убирать Сталина. Без него все эти Кировы и Ворошиловы— ничто... пустота. Струсил в тридцать четвёртом Зиновьев, слишком близки мы с ним были, а я предлагал... одновременно в Ленинграде и Москве ударить. Себя предлагал... когда ещё Сталин один в Кавалерский корпус кино смотреть ходил...

Глаза Хрущёв округлились, Фриновский уставился на хозяина квартиры, как будто впервые его увидел.

-Что ты сейчас то предлагаешь?— Раздражённо прерывает Розенгольца Рудзутак.

-А то и предлагаю,... похороны послезавтра на Новодевичьем кладбище. Сталин должен быть. Спрятать оружие среди могил не составит труда. Михаил Петрович узнает подробности: во сколько приедет? Где будет стоять охрана?

-Не будет его на кладбище.— Быстро отвечает Фриновский.

-Не будет, это верно,— соглашается Постышев.— он в ваш клуб приедет прощаться. Я— в похоронной комиссии. Постоит у гроба пять минут и уедет.

-Кто с ним у гроба стоять будет?— Глаза Розенгольца блеснули в сумерках.

-Каганович и ещё двое кто-то, не помню.— Трёт лоб Постышев.

-Погодите, товарищи, погодите!— В гостиной загремел голос Пятницкого.— О чём вы говорите? Я категорически против! Пора прекращать эту кровавую вакханалию. Заговоры, процессы, убийства, расстрелы... Неужели не ясно, что на на убийство Сталина они ударят наотмашь? Даже разбираться не станут.

-Я тоже протиу,— Косиор резко повернулся к Розенгольцу.— надо продолжать нашу линию: добиуаться большинстуа в ЦК и менять оппортунистский курс нынешнего рукоуодства. А их самих— под суд!

-Правильно, тоже за это, согласен... — собравшиеся согласно закивали, хозяин угрюмо промолчал.

-На этом усё! Решено. Расходимся по одному.

-Я— первый!— Облегчённо выдыхает Хрущёв.

Через пять минут в комнате остаются четверо: Розенгольц, Фриновский, Постышев и Косиор.

-Зачем ты при них заговорил?— Недовольно выпалил Постышев.

-Нарочно,— хозяин закрывает тяжёлые шторы и включает свет.-а то, я смотрю, некоторые уже завиляли хвостом. Назад дороги нет— мы все на тайном собрании обсуждали покушение на Сталина. Точка.

-Только не уыйдет так, что Никитка сейчас же побежит к Сталину?

-А тот ему вопрос: что ты вообще делал в такой компании?— Усмехается Розенгольц.— Да и не дурак он, понимает, что его слова никто из нас не подтвердит. Прослушка в наших домах не ведётся, так Михаил Петрович? (Тот кивает головой). Ну так как, товарищ Постышев, сможешь меня включить в одно время со Сталиным?

-Смогу, своя рука— владыка...

-А с вас, Михаил Петрович, пистолет,— хозяин квартиры испытыюще смотрит на застывшее лицо комкора.— передадите мне в зале.

Тот молча кивает головой.

* * *

Фриновский быстро выходит из подъезда, выскочивший с переднего сиденья машины сержант госбезопасности распахивает перед ним дверцу ЗИСа, почти перекрывшего узкий проезд со стороны улицы Герцена.

-На Ближнюю дачу.— Комкор поворачивается к сидящему рядом порученцу и говорит, понизив голос.— Ты помнишь, Петя, о чём мы утром говорили когда из Кремля шли?...

-Помню, Михаил Петрович.

-... Завтра,— смотрит на часы.— нет уже сегодня вечером, всё должно быть готово.

-Понял. Сделаю.

Москва, Кунцево, Ближняя дача.

22 июня 1937 года, 04:00.

-Поужинать с нами не желаете, товарищ Фриновский?— Бодрый повеселевший Сталин оторвался от чтения докладной записки начальника ГУГБ.

-Нет, спасибо, товарищ Сталин,— тот с трудом разомкнул слипающиеся глаза.— мне бы поспать немного.

-Хорошо,— легко соглашается хозяин.— сейчас подпишете приказ о назначении Власика начальником Отдела Охраны и, второе, о выводе батальона особого назначения НКВД из Кремля.

-Кому прикажете передавать посты?

-Первому пехотному батальону училища ВЦИК,— подал голос, сидящий с противоположной стороны стола, Ворошилов.— к десяти утра казармы должны быть освобождены. Согласуйте все эти вопросы с начальником Разведупра Берзиным.

-Будет исполнено.— Фриновский вопросительно смотрит на Сталина.

-Передайте текст этого приказа— хозяин протягивает лист бумаги комкору.— по телефону оперативному секретарю... да не беспокойтесь вы так, товарищ Сталин своё слово держит. Закончите дела и увольняйтесь из органов по здоровью, получайте пенсию какую положено и катитесь в свой...

-Наровчат...— подсказал Фриновский.

-... лови рыбу, бей зверя.— Мечтательно продолжил Киров, потянувшись всем телом.

-... и будем считать, что вину свою вы искупили.— Заключил вождь.

-Спасибо, товарищ Сталин!— Фриновский поднимается со стула.

-В десять утра в Кремле встретишь Берзина,— напоминает Ворошилов.— чтобы всё гладко там прошло. Своболен.

Тянет руку, но вождь отворачивается от него к столику с телефонами, Киров с маршалом стали что-то вполголоса осуждать, и комкор потерянно, зажав в руке проект приказа, пятится к двери кабинета.

-Калинина, срочно...— Сталин опускает телефонную трубку на рычаг и весело говорит соратникам.— Что неужели никто не проголодался? Днём— не спится, ночью— не естся?

* * *

-Здравствуйте, Михаил Иванович,— Хозяин радушно улыбается, принимает пыльник гостя и собственноручно вешает его на один из бронзовых крючков настенной вешалки.— прошу прощения , что поднял вас с постели, но дело неотложное государственной важности.

-Понимаю, товарищ Сталин...— Калинин вешает на соседний крюк свою клюку, сверху кепку и приглаживает пятерней густые волосы.— других дел у нас не бывает.

Из просторной прихожий они проходят в столовую, где за длинным дубовым обеденным столом (на нём хрустальная ваза с южными фруктами и бутылка с вином) расположились соратники вождя: Молотов, Киров и Ворошилов. Все встают, подходят к вошедшему Председателю ЦИК СССР, здороваются за руку и возвращаются на свои места.

-Вот, товарищ Калинин,— Сталин возвращается из своего кабинета, примыкающего к столовой.— прочтите эту записку.

'Всесоюзный староста' молча достаёт из кожаного футляра очки в тонкой металлической оправе, подвигает к себе бумаги и начинает внимательно читать, изредка бросая тревожные взгляды на вождя, расположившегося во главе стола.

-Да-а...— Калинин откидывается на спинку стула.— а я уж думал, что после Зиновьева с Каменевым такое больше у нас не повторится... Может такое статься, что возводит ли Фриновский поклёп на товарищей? Мы ведь знаем их не один год.

-Соглашусь с вами, товарищ Калинин,— Сталин отпивает из бокала с красным вином.— вот только можем ли мы доверять этому человеку вести расследование? В ЦК кандидатура товарища Ворошилова на пост наркомвнудела не прошла, органы госбезопасности возглавляет человек, которому мы не можем доверять. Сами посудите, предполагаемые заговорщики свободно делятся своими тайнами с человеком, от которого, казалось бы, они должны бежать как чёрт от ладана. Такое положение считаю нетерпимым, поэтому предлагаю принять совместное постановление ЦИК и СНК (Молотов согласно кивает), где назначить наркомом внутренних дел товарища Ворошилова.

-Без решения ЦК?— Руки Калинина принялись нервно теребить футляр от очков.

-Вы же сами видите, что в ЦК происходит!— Вступает в разговор Киров.— Разброд и шатания... в такой момент!

-Не будет ли это воспринято в партии и стране как узурпация власти?— Глаза 'всесоюзного старосты' заметались по лицам собравшихся.— Один человек и нарком обороны и нарком внутренних дел...

-Если вы, товарищ Калинин, опасаетесь,— инициативу берёт Молотов.— что вас снова, вслед за новыми обвинениями Рудзутака, потянут к ответственности по старому 'жандармскому делу' (в 1929 году председатель Контрольной комиссии Серго Орджоникидзе получил документы из архивов царской полиции, свидетельствующие о том, что Калинин и Рудзутак, находясь под арестом, дали показания, на основании которых полиция произвела аресты в подпольных революционных организациях), то это напрасно. Об этом никто из нас не вспомнит, дело-то прошлое.

-Я понимаю о чём говорит товарищ Калинин,— все головы поворачиваются к Сталину.— действительно у людей такое впечатление может сложится: совсем недавно власти покончили с одним 'Бонапартом', а тут сами своими руками создают другого.

-Коба, как ты можешь сравнивать?— Возмущается маршал.

-Я говорю люди могут подумать,— делает ударение на слове 'люди' вождь.— которые далеки от политики. Поэтому предлагаю наркомом обороны временно назначить товарища Будённого...

-Как?— Нарком вскакивает с места.

-... Успокойтесь, успокойтесь, товарищ Ворошилов,— Сталин делает успокоительный жест рукой.— временно, пока не наладите работу в наркомате.

-Как же я без Красной Армии? Мы же договаривались...— Маршал растерянно смотрит по сторонам, ища поддержки. Чувствуется, что это для него сильный удар.

-... Найдём вам хорошего помощника,— ровным голосом психотерапевта продолжает хозяин, пускаясь в путь вокруг длинного стола.— он будет вам во всём помогать, а сделаете дело-возвращайтесь на старое место, если, конечно, считаете что форма генерального комиссара госбезопасности менее красивая, чем маршальская.

Собравшиеся заулыбались, все знали какое трепетное внимание уделяет нарком военной форме.

-Год другой, не больше...— Сталин подходит сзади, кладёт руки на плечи маршалу и усаживает того на место, затем как о чём-то решённом продолжает.— Товарищ Киров, берите бумагу, набросаем проект постановления.

Через четверть часа листок бумаги, испещрёный многочисленными исправлениями, передаётся на печать, а ещё через пять минут ложится на стол перед Калининым. Тот медлит, протирает очки, перечитывает постановление.

-Берзина...— Говорит Сталин в трубку, поглядывая на Председателя ЦИК.— Что у вас? Хрущёв сам пришёл и написал заявдение... подтверждает. Собственноручно написал? Хорошо. Тогда заявление срочно сюда. Пятницкий? Ну дадим ему время до полудня, потом пусть пеняет на себя... Калинин решительным движением обмакивает перо в чернила и подписывает документ, пододвигает лист сидящему рядом Молотову, тот ставит свою подпись ниже.

-... ах, вот значит как,— хозяин продолжает разговор.— немедля с Чагановым ко мне. Сталин не прощаясь бросает трубку, затем, помедлив, поднимает её снова.

-Товарищ Поскрёбышев, на два часа дня пригласите Мехлиса (редактор 'Правды') и Таля (редактор 'Известий').

Вождь берёт Калинина под руку, провожает в прихожую, где помогает ему надеть плащ. После рукопожатия, взволнованный 'всесоюзный староста' торопится уйти и забывает шляпу с клюкой на вешалке. Хозяин посылает вдогонку порученца.

* * *

-Так вы уверены, товарищ Чаганов, в вашей дешифровке и переводе с немецкого?— Чёрные глаза вождя внимательно смотрят на меня.

-Уверен, товарищ Сталин.

'Голос не дрожит, но у самого под гимнастёркой 'гусиная кожа''...

-Я почему в третий раз спрашиваю,— сталинский взгляд не отпускает.— потому что, то о чём вы мне здесь рассказали есть— 'Казус белли' и тут каждое слово, каждая запятая важны.

-Понятно, товарищ Сталин,— чувствуется, что Берзин тоже волнуется.— мой переводчик подтверждает.

Хозяин прикусывает мундштук трубки, не замечая что она потухла, отходит к дальней застеклённой стене столовой и замолкает, глядя на тёмный лес проступающий на фоне порозовевшего неба. Соратники, сидящие за столом, вполголоса переговариваются, мы с Берзиным стоим сбоку у стены и рассматриваем обстановку: Берзин, как и я, тоже на Ближней даче в первый раз.

'Высокий потолок, метров пять, а то и больше. Вон на какой длинной цепи висит бронзовая люстра над столом'...

-Что ж будем отвечать ударом на удар,— Сталин неожиданно вырастает перед нами, шаги в мягких сапожках по ковру совершенно беззвучны.— Как там в Ветхом завете? 'Око за око, зуб за зуб'...

Вождь испытующе смотрит на нас: мы пожимаем плечами.

-... Мы не станем подставлять другую щёку: отплатить надо быстро и той же монетой, чтобы адресат нашего послания, Гитлер, в следующий раз трижды подумал, прежде чем решиться на новую авантюру.

-Кхм, мы думаем, товарищ Сталин, что это месть Канариса.— Осторожно замечает Берзин.

-Без высшего руководства такие дела не делаются.— Сталин тянется к пачке 'Герцеговины Флор'.— За последние три года Гитлер довел наши отношения до самой низкой точки: торговля упала, дипломатические отношения почти заморожены. Это знак нам, он показывает, что следующий шаг— война и он перед ним не остановится... просто сейчас это невозможно, ввиду отсутствия общей границы. А заодно и прощупывает нас, не дрогнем ли.

-Товарищ Сталин,— Берзин переступает с ного на ногу.— но если мы ответим, то германцы могут догадаться, что мы читаем их радиограммы.

-А вот этого допустить никак нельзя. Думайте, как всё это устроить... В общем, не буду вас задерживать. Вижу, что устали. А пока от лица правительства хочу вас поблагодарить за успешную работу. Мы вас очень ценим.

Вслед за Сталиным поднялись пожать нам руку и все присутствующие.

'Приятно'.

* * *

-Ну что делать будем?— Шины 'ЗИСа' начальника Разведупра мягко шуршат по влажному асфальту Можайского шоссе.

— Пуся?— Одними губами произношу это имя, показывая глазами на сидящих впереди водителя и порученца.

-Точно.— Так же отвечает Берзин и кладёт руку на плечо водителя.— Володя, сюда сворачивай, теперь прямо... остановись у того дома с железной крышей.

Машина затормозила у неприметного деревянного особнячка за невысоким забором в одном из многочисленных переулков выходящих на шоссе. Уже полностью рассвело, на небе ни облачка, на земле ни ветерка, но в окне дома едва заметно колыхнулась занавеска. Вдвоём с Берзиным выходим из машины, проходим через незапертую калитку и попадаем небольшой дворик с кустами сирени и несколькими отцветшими яблонями. Вдруг дверь особнячка с шумом открывается, из неё вылетает Оля в своём динамовском костюме, в три прыжка преодолевает расстояние между нами и повисает на мне, обвив руками мою шею.

-Чаганов...— выдыхает она, покрывая моё лицо поцелуями.

Берзин скромно отводит глаза, а я, как идиот, стою с растопыренными руками и тупо перевожу взгляд с Оли на своего спутника. Наконец его покашливания выводят меня из ступора и мы проходим в дом, по пути, я не успеваю согнуться и набиваю шишку о косяк двери.

-Прижмём её, всё расскажет,— начальник Разведупра излагает свой план.— затем помурыжим денёк в камере и вернём посланнику. А мои ребята тем временем исполнят эту парочку. Что думаешь?

Мы сидим за столом в комнате, Оля готовит самовар, стоящий на полу у русской печи: большим ножом ловко расщепляет чурки и бросает их внутрь, в 'кувшин'. В печи имеется круглое отверстие, закрытое железной заглушкой. Наша хозяйка вытаскивает эту заглушку, поджигает берёзовую кору, бросает её внутрь и тут же надевает один конец дымовой трубы на 'кувшин', а второй— просовывает в круглое отверстие печи.

-Толково,— отвечаю я, неотрывно следя за Олиными манипуляциями с самоваром.— помурыжить её, значит, пока наши не закончат своё дело. Толково.

-А что если не удастся её быстро расколоть?— К столу подходит Оля, вытирая руки о передник.— Калечить Пусю нельзя, не она же Катю убивала. Почему нельзя эту парочку тряхнуть? А потом бритвой по горлу и... концы в воду.

-Да не выходят никуда они из посольского общежития,— сокрушается Берзин.— на сегодня на вечер подтвердили бронь на 'Красную стрелу'. В пути и в Ленинграде на вокзале их, наверняка, будут сопровождать консульские работники, а дальше на машинах двинут в Финляндию. Так что на ликвидацию у парней будут секунды: где-то в вагоне или там на вокзале.

-А Пуся? Она выходит из посольства?— Оля садится на свободный стул.

-Пуся выходит,— кивает головой начальник Разведупра.— очень даже выходит: сегодня, например, у неё конная прогулка в Сокольниках в десять утра. Вот и хотели мы её там прихватить. Только сейчас и меня сомнения взяли, сумеют ли мои диверсанты, не применяя силу, расколоть Пусю. В бою за минуту— любого, а так— уж не знаю...

-Я смогу.— В голосе Олю не почувствовалось ни капли сомнения.

-Ты же у нас альпинистка,— Берзин с удивлением смотрит на Олю.— хотели чтоб ты к этой парочке в форточку залезла и дверь нашим ребятам открыла.

-Это вы, Ян Карлович, Аню с одной стороны знаете,— улыбаюсь я.— а она— натура многогранная. Справится.

-Не верить тебе, Алексей, у меня оснований нет, да и выхода особого тоже, что ж пусть попробует. Ну а если не выдет, то придётся Пусю трясти по нашему. И это, аппаратуру свою для звукозаписи приготовь. Эх чёрт, сам хотел там быть, но не получится... дам указание заместителю.

У печки громко загудел самовар, Оля подскакивает с места и кидается накрывать на стол...

-Одно мне непонятно,— сидим с подругой на лавочке в полисаднике.— зачем весь этот огород городить? Можно же было просто предоставить отчёт той же наружки, что такие-то дюди, прибывшие из Германии заходили в квартиру, где произошло убийство советской гражданки, а затем покинули её через чердак. Ну и потребовать выдачи предполагаемых убийц, скрывающихся в настоящее время на территории германского посольства.

-Легко сказать,— качает головой Оля.— а немцы тебе в ответ, что всё это поклёп и у уважаемых специалистов в области молочной переработки есть алиби. Кроме того, (общение с нашими органами будет происходить с территории их посольства через адвоката) у них имеются дипломатические паспорта, которые скоро подвезут из Берлина. Так что никого они не выдадут. Тут как в подворотне, один дал другому в ухо, а этот второй орёт и призывает в свидетели весь двор. Не по-пацански это: хочешь чтобы тебя уважали— бей в ответ.

-Это ясно,— киваю головой.— ещё хотел тебя предупредить, с Крестом твоим (Оля передёргивает плечами) повстречался в Сухановской тюрьме. Ну не то что бы повстречался, в общем, рассказали что был он там. Я подозреваю, что неспроста это... и Жжёнов тоже, его на очную ставку со мной дёрнули. Так вот, Шейнин звонил, он не исключает, что Крест и Жжёнов бежали.

-Что значит не исключает?

-А то, что не нашли их трупов в утонувшем в пруду автозаке, водолазы там всё обыскали: нету их. Поосторожнее будь...

Москва, Сокольники,

Путяевские пруды.

22 июня 1937 года. 10:00.

-Где моя лошадь?— Визжит Пуся на молодого белокурого распорядителя.— за что я плачу свои деньги?

-Буквально пару минут, фройлен,— его немецкий безупречен.— ветеринар уже заканчивает осмотр вашей кобылы. Позвольте проводить вас в буфет и угостить чашечкой кофе? Пуся с интересом окидывает взглядом атлетическую фигуру молодого человека, заглядывает в его голубые глаза и милостиво соглашается.

-Вы— фольксдойче?— Подхватывает распорядителя под руку Пуся, невзначай касаясь грудью его рельефного бицепса.

-Меня зовут Николас Шмидт, я— Поволжский немец...

-Я— Пуся.

-... мои предки приехали в Россию в конце восемнадцатого века... Они поднимаются по невысокой каменной лестнице и заходят в пустой, ввиду раннего времени, буфетный зал. Вдруг женщина останавливается и прячется за своим спутником: с другого конца в комнату быстро входит высокий седовласый мужчина в галифе, сапогах и короткой кожаной куртке, замечает Пусю и стремительными шагами приближается к паре, звеня шпорами на ходу.

-Доброе утро, мистер Файмонвилл,— английский Николаса не очень хорош.— не желаете кофе?

-Да, пожалуйста.— Коротко бросает тот и Пусе по немецки.— Здравствуй, дорогая.

-Вот здесь вам будет удобно...— Распорядитель подводит даму к столику у окна и пододвигает ей стул.— прошу прощения.

-Два кофе, ничего не добавляй, сама отнесёшь.— Шепчет Николас девушке-буфетчице, та начинает колдовать за стойкой, а он сам скрывается за дверью, расположенной позади.

В длинной душной полутёмной комнате у небольшого зеркального окошка, выходящего в буфетный зал, держа одной рукой наушник подключенный к ленточному магнитофону, стоит Оля. Рядом с ней стоит, обливаясь потом, пожилой полковник и нетерпеливо переминается с ноги на ногу, сзади на стареньком диване развалились два крепких лейтенанта.

-Коля, кто это?— Оля поворачивается к вошедшему распорядителю.

-Американский морской атташе подполковник Файмонвилл.

-Ты пишешь?— Сидящий у магнитофона сотрудник спецотдела кивает.

Оля отдаёт наушники Николаю и он начинает переводить.

Оля отдаёт наушники Николаю и тот начинает преводить.

Атташе: 'Выйдем на воздух надо поговорить'.

В окне видно как подполковник берёт девушку за руку.

Пуся: 'Никуда я с вами не пойду'.

Она с чувством отдёргивает руку.

А: 'Успокойтесь, дорогая, и не кричите, пожалуйста. Хорошо, давайте поговорим здесь'...

К столику подходит буфетчица с подносом, приносит кофе, сливки и сахар.

А: 'Ваш Курский сбежал к джапам за день до того как вы мне о нём рассказали. Согласитесь, неравноценный обмен на кольцо с бриллиантом от Тиффани. Вы знали о намерениях Курского'?

П: 'Откуда мне знать что происходит на другом конце земли'?

А: 'Допустим, я вам верю, но вы, дорогая, всё равно мне должны. Вы же не хотите, чтобы Вальтер узнал о наших встречах'?

П: 'Что вам надо от меня'?

А: 'Настоящую, ценную информацию. Поверьте, Пуся, я умею быть благодарным. У меня в кармане сейчас лежит маленькая коробочка с серьгами, которые идут в комплекте с тем кольцом: два совершенных круглых бриллианта в оправе из восемнадцати каратного золота ждут свою хозяйку. Только теперь я не буду так доверчив. Эту коробочку вы сможете получить только на следующем нашем свидании, после проверки ваших сведений'.

П: 'Покажите'.

Файмонвилл лезет в карман куртки и что-то достаёт, прикрывая рукой. Оля вытягивает шею, но ничего разглядеть невозможно.

П: 'Из Берлина приехали два агента: мужчина и женщина. Вальтер сказал, что их прислал лично Канарис. Два дня назад они они зарезали на квартире Чаганова его любовницу, но сделали это так хитро, что в убийстве обвинили самого Чаганова. Он арестован'.

А: 'Скажите, есть ли у вас источник в СКБ Чаганова'?

П: 'Не слыхала о таком'.

А: 'А эти два агента из Берлина, вы видели их'?

П: 'Нет не видела, но знаю, что они живут в общежитии при посольстве. Вальтер готовит операцию по их вывозу в Германию. Сначала думали отправить по железной дороге, но Вальтер решил— самолётом, а поездом отправить их двойников'.

А: 'Каким самолётом'?

П: 'Грузовым, с Центрального аэродрома. Три раза в неделю: в понедельник из Хельсинки, во вторник— обратно. Сегодня вылет в полдень'.

А: 'Что вам известно о Ежове? В Москве ходят слухи, что Ежов убит, а в столицу прибывают войска'.

П: 'Пока подтверждено, что жена Ежова покончила собой. В её журнале 'СССР на стройке' у нас есть свой источник. Другой источник из Центрального клуба НКВД сообщил, что заказано два гроба. Похороны завтра'.

А: 'Хорошо, Пуся',...

Женщина с сожалением провожает глазами бархатную коробочку, скрывшуюся в кармане галифе подполковника.

А: '... То что вы рассказали это интересно, но не очень. Меня больше интересуют источники в наркомате оборонной промышленности: самолёты, корабли, танки... заводы по их изготовлению'.

П: 'Так что, с серьгами'?

А: 'Да получите вы их, если сведения ваша подтвердятся, через неделю встречаемся на прежнем месте у пруда в десять утра, но чтобы и дальше иметь возможность зарабатывать, информация должны быть мне интересна'.

Файмонвилл легко поднимается, целует ручку женщине и пружинистым шагом идёт к выходу, Пуся крутит головой.

Магнитофонная лента заканчивается и начинает быстро вращаться, шурша смятым кончиком по корпусу.

-Коля, Кузнецов,— командует Оля.— Пусю не трогаем, пусть приведут её кобылу.

-Отставить!— Рявкает, вмиг ставший пунцовым, полковник, его рука тянется к кобуре, но замирает на полпути.— Кузнецов, стоять, где стоишь. Что значит не трогаем? У меня приказ задержать дамочку и допросить.

-Что это вы, товарищ полковник, чужими людьми раскомандывались?— В голосе Оли зазвучали железные ноты.— Товарищ Кузнецов— сотрудник НКВД... (подскочившие с дивана лейтенанты многозначительно переглядываются). И это у меня приказ допросить фигуранта. Ваша задача здесь— силовая поддержка моих действий.

-Э-э-э...— Полковник с шумом хватает воздух губами.

-Слышали, что германские диверсанты готовятся к побегу?— Голос девушки помягчел.— До двенадцати ещё есть время, успеете подготовиться к захвату, доложить начальству. Это настоящее дело для таких молодцов, (лейтенанты расправляют плечи), а истеричную дамочку оставьте контразведке, дело это муторное и неблагодарное: одной только бумаги придётся исписать вагон и маленькую тележку. Что скажете?

За те несколько десятков секунд, что текла Олина речь, цвет лица полковника вернулся в первоначальное состояние.

-Эта... под вашу ответственность товарищ Мальцева. Таманцев, Мамаев— за мной!— И все трое исчезают через чёрный вход.

-Коля и мне лошадь подготовь.— Оля поворачивается к спецотделовцу, рассматривающему её фигуру в экипировке для верховой езды.— Сворачивай своё хозяйство, плёнку— Чаганову. Срочно.

Пуся, завидев Николаса, расцветает и они, о чём-то беззаботно болтая, выходят из зала. В то же мгновение в зал вбегает аккуратно постриженный молодой человек и спешит за парочкой мелко перебирая ногами.

-Кто это?— Буфетчица вздрагивает от голоса неслышно подошедшей сзади Оли.

-Ганс... фамилию забыла,— закусывает губу девушка.— из германского посольства, часто приезжает вместе с Пусей.

* * *

-На проводе Ипатьева из Ленинграда.— В трубке раздаётся прокуренный голос нового секретаря, присланного из Секретариата.

-Соединяйте.— Пожилой секретарь не дружит с техникой, поэтому некоторое время в динамике слышны шелчки и чертыхания.

'Пусть будет лучше такой, чем ещё одна молодая девушка'...

-Товарищ Чаганов, это вам звонит Екатерина Ипатьева из Ленинграда,... жена Владимира Ипатьева, сына Владимира Николаевича,... помните год назад...— запинается она.

-Конечно помню, Екатерина Семёновна, мы встречались с ним на радиовыставке.

-Вы знаете моё отчество...— всхлипывает она.— вы же помните, как просили Володю дать вам знать, если придёт письмо от отца?...

-Да, помню.

-Володю забрали в НКВД,— Снова всхлипывает Ипатьева.— спрашивают кто такой Трубин.

-Не плачьте, Екатерина Семёновна,— с трудом скрываю свою радость: генерал откликнулся.— я вам помогу. А когда его арестовали?

-Три дня назад. Я вам звонила, но ваш телефон не отвечал.

-Ясно. Сегодня же выезжаю в Ленинград. Не беспокойтейсь.

-Спасибо вам, товарищ Чаганов!

-Не за что, до свидания Екатерина Семёновна.

Выхожу в приёмную, чтобы упростить связь со своим секретарём.

-Билет на поезд до Ленинграда, на сегодня на 23:55. Мягкий.

'Дедушка' сорока годков в чёрных нарукавниках кивает лысой головой и неспеша записывает мою просьбу на лист бумаги.

'Блин, у него ещё и с памятью проблемы... с памятью... Да мне же завтра на похороны! Чёрт, чёрт, чёрт'.

Визуализирую нужную страницу телефонного справочника центрального аппарата.

-Курский— Курбский... Курбаткин!— Поднимаю трубку городского телефона.

-Спецкоммутатор! Семёрка!— Слышится бойкий девичий голос.— Дорожка?

-Сирень. Добавочный 315...

-Соединяю.

-Петр Николаевич, Чаганов беспокоит...

-Хорошо, что вы сами позвонили, Алексей Сергеевич,— хрипит помощник парторга.— а то я как раз сам собирался, столько людей в списке. Тут у нас изменения: отменяется почётный караул завтра...

-А похороны?— Вырывается у меня.

-И похороны. То есть, товарища Ежова с супругой уже похоронили...

'Нормально, когда успели? Ночью что ли'?

Левой рукой отодвигаю папку в сторону и раскрываю свежую 'Правду', лежащую передо мной, так замотался, что не успел прочесть. На первой странице: фотография Чкалова, Байдукова и Белякова у карты Северной Америки, постаноыление Центрального Исполнительного Комитета СССР о награждении большой группы 'испанцев'. Листаю дальше— ни слова о Ежове!

'Дела. Пока в газете не сообщат о другом, Ежов продолжает руководить наркоматом'...

-... так о чём я хотел вам сообщить,— парторг откашлялся.— завтра в двенадцать ноль-ноль в Центральном клубе НКВД будет встреча нового наркома с руководителями управлений и начальниками отделов Центрального аппарата...

'Никак не успеть, поезд из Ленинграда идёт десять часов'.

-Не знаете, Алексей Сергеевич, кто будет нашим новым наркомом?— В голосе Курбатова звучит деланное безразличие.

-Нет, Пётр Николаевич, не знаю.

-Понятно,— разочарованно вздыхает он.— вот предупредил, ставлю галочку.

'Позвонить Кирову? Зачем? Просто полюбопытствовать? Он, конечно, не раз говорил, что звони, мол, в любое время, но я этим не злоупотребляю— звоню только в случае крайней необходимости... Стоп! Ипатьев! Стране нужен порох, взрывчатка и высокооктановый бензин. Тут в колокола нужно звонить, а я застеснялся'.

По 'вертушке' никто не ответил, пробую по ВЧ Свешникову.

-Николай, мне надо срочно встретится с Сергеем Мироновичем.— Выпаливаю, едва заслышав его интеллигентый голос.

-Его нет, он у Хозяина на 'Ближней даче'... Молчу, соображая.

-... но через час будет на месте.— Продолжает он услышав мой разочарованный вздох.— Хочешь, вышлю за тобой машину, если конечно, дело не терпит отлагательства?

-Не терпит, а машинк не нужно, я пешком, я тут на Большой Татарской.— Подскакивая со стула.

-Все пропуска в Кремль отменены и въезд посторонних машин тоже.

'Серьёзно всё'.

-Тогда оставь мне пропуск на проходной, через час я подойду.

* * *

-Где же они? Только что тут стояли.— Кузнецов привстаёт на стременах, стремясь что-нибудь разглялеть в зарослях, обступивших дорожку.— В этом лабиринте чёрт ногу сломит... Оля наклоняется к земле, обхватив коня за шею, и пытается разглядеть следы на земле.

-Вот по этой тропинке прошли. Коля, ты с лошадьми за мной метрах в ста. Если потеряешь меня, то встречаемся здесь через полчаса.— Она легко спрыгивает с коня и неслышно растворяется в зарослях.

* * *

-Ну зачем мы связались с этими?— Из-за кустов раздался ноющий мужской голос.— По тихому надо было уходить.

-Ша, сявка...— Голос последнего показался показался Оле знакомым. Девушка потихоньку отодвинула берёзовую ветку с молодыми зелёными листочками: на небольшой полянке, покрытой прелой прошлогодней листвой и кое-где пробившуяся сквозь неё молодую травку, она увидела двух небритых мужчин в одинаковых спортивных рубашках со шнуровкой на груди и светлых парусиновых брюках. Один, тот что постарше, помахивал самодельным ножом перед лицами, лежащих у их ног и скулящих, расстрёпанных Пуси и Ганса. Неподалёку две лошади, привязанные к дереву, фырчат и прядают ушами.

-... Крест— фартовый вор, без слама никогда с луны (грабежа) не возвращался,— зло смеривает взглядом Жжёнова.— это тебе не клюфту (одежду) на пруду тырить. А за гнилую наводку ответишь.

-Крест, я не виноват что американец уехал сразу...— заныл артист.— у него всегда в кошельке много денег. Он бы просто так мне дал.

-Стой на стрёме,— осклабился вор, поворачиваясь к Пусе.— кралю жарить буду... Увидев чёрные зубы Креста, его страшную небритую морду, женщина дико вскрикивает и пытается подняться с земли, но увидев перед глазами нож застывает и закрывает ладонями лицо, что вызывает хриплый довольный хохот вора. Вдруг страшное воспоминание как молния пронзили Олю: те же зубы, те же волосатые руки, тот же сиплый голос: воспоминания Маньки, усилием воли подавляемые девушкой, вырвались на ружу и весь план, мгновенно возникший у в голове опытной оперативницы, сразу полетел в тартарары.

-Не трожь её, гад!— Олин звериный крик заставил вздрогнуть всех находящихся на поляне.

-О-па! Маня!— Маленькие глазки Креста забегали по сторонам в поисках опасности, но никого постороннего не найдя, вернулись к фигуре девушки.— Ты как здесь? Меня посёшь, прокурсетка лягавая?...

Вдруг рука вора нырнула в карман и на свет появился дамский пистолет.

-Ты зашухарила всю нашу малину...— вихляющейся походкой Крест идёт к девушке.— а теперь маслину получай!

Жжёнов даёт пинка, попытавшемуся подняться на ноги Гансу, и тот снова ложится на землю.

-Что дрейфишь, Крест,— Оля берёт себя в руки, дыхание успокоилось, как всегда в минуту опасности.— марухи своей, шпалером тычешь...

Вор останавливается в трёх метрах от девушки и смотрит на свой пистолет и усмехается.

-В натуре ботаешь, маруха ты моя... ха-ха-ха, фарт пошёл. Лягай рядом с курвой.— Щурится он.

-Стой! Ствол на землю!— Из кустов вываливается Кузнецов, размахивая револьвером.

Реакция Креста была мгновенной, дуло его пистолета повернулось на звук и прозвучал выстрел. Оля делает кувырок вперёд, гибкое тело скручиваетсявокруг своей оси и каблук её сапога хлёстко и точно бьёт по руке вора, вибивая оружие.

-Не стрелять!— Кричит она вскакивая на ноги.

Крест отскакивает в сторону и скрывается за ней, в его левой руке сверкнуло лезвие ножа.

-Коля, ты как?— Не поворачиваясь назад кричит девушка, её взгляд скользит по противнику.

-Пойдёт,— скрипит зубами Кузнецов.— чуть царапнуло. Вор стоит в нерешительности, нож так и летает из руки в руку, а в глазах застыло удивление той прытью, что показала его бывшая подруга.

-Серьёзный противник.— Подумала она, глядя на быстрые, ловкие движения Креста.

Оля вспомнила слова своего инструктора по ножевому бою, когда она ещё была молодой курсанткой: 'Если увидите в руках у противника нож, с которым он обращается вот так (и показал точно такой же приём, что демонстрирует сейчас вор), то бегите от него со всех ног. Большинство приёмов защиты от ножа не фиксируют кисть противника: он легко перебросит его в другую руку и настрогает из вас вермишель'.

-Не дрейфь, Крест,— засмеялась девушка.— я тебе яйца небольно откручу...

Вор не поддаётся на провокацию и не двигается с места, осторожно скашивая взгляд на землю, на пистолет, лежащий между ними.

-Справа!— Кричит Жжёнов.

Пришедший в себя Кузнецов прыгает в сторону и в тот же миг раздаётся выстрел его револьвера. Пуля проходит мимо, но, пользуясь секундным замешательством противника (рука с ножом идёт вниз), Оля сокращает расстояние между ними и, легко оттолкнувшись от земли, летит ногой вперёд. Крест замечает краем глаза движение, успевает слегка пригнуться, поэтому низкий подкованный каблук девушки впечатывается не в его скулу, а в висок. Отчётливо слышится хруст ломаемой кости и тело вора, вздрогнув, начинает медленно заваливаться на бок.

'Бабушка приехала... хотя чего это я бабушка? Гостья из будущего мне больше нравится'...

-Николай,— тихонько зовёт Кузнецова она.— покажи свою царапину... действительно царапина. (Кивает на закрывшую лицо руками Пусю и уткнувшегося носом в землю Ганса, не смеющих пошевелиться). Эти на тебе...

Оля решительно двинулась в сторону Жжёнова, который начал отступать под её тяжёлым взглядом, но запнулся за лежащую толстую ветку и растянулся на земле, прикрыв голову руками.

-Ошибка 'резидента', ни дать ни взять... пошёл впереди.

* * *

Начальник консульского отдела посольства Германии Герхард фон Вальтер обнял заплаканную Пусю за дрожащие плечи и усадил на заднее сиденье 'Хорьха', рядом с ней расположился уже пришедший в себя Ганс.

-Курт,— бросил он шофёру.— эту я поведу, а ты езжай на моей. Отъехав на пару сотен метров от клуба, Вальтер останавливается на обочине грунтовой дороги и поворачивается к пассажирам.

-Как всё прошло, дорогая?— Берет за руку девушку.

Пуся, пытается что-то ответить, но из её груди лишь вырываются новые рыдания. Вальтер целует её руки, она потихоньку успокаивается. Консул переводит взгляд на Ганса.

-Всё гладко прошло,— возбуждённо принимается рассказывать тот, размахивая руками.— Шмидт посадил их за тот столик у окна, что с прослушкой. Пуся потом на прогулке мне рассказала обо всём. Я думаю, что НКВД клюнул: Шмидт с помощницей следовали за нами на прогулке, всё шло хорошо и тут— два этих бандита, как из-под земли...

Услышав о бандитах Пуся вновь зарыдала.

-... всё-всё, не буду.

-Может быть это были подставные?— Быстро спрашивает фон Вальтер.

-Нет, не может, я потом видел одного,...— переходит на шёпот Ганс.— ну из тех, бандитов, у него был проломлен череп.

Москва, Красная площадь.

22 июня 1937 года, 11:30.

У Спасской башни непривычно многолюдно: к окошку бюро пропусков, что расположилось слева от ворот, выстроилась очередь, которая, впрочем, движется быстро. Сами Спасские ворота закрыты для проезда, откыта лишь дверь в правой их створке, у которой в карауле стоят два молодых курсанта с винтовками.

-Это что ж, снова курсантов вернули?— Поворачивается ко мне, стоящий впереди мужчина в сером костюме и кепке из дорогой английской шерсти.

-Сегодня утром, Иван Дмитриевич,— Вступает в разговор стоящий за мной.— на смену батальону НКВД. И все пропуска отменили.

-Это я знаю,— он снимает кепку и вытирает мокрую бритую голову носовым платком.— соседу моему пропуск принесли в номер, а мне— нет. Говорят— не успели для всех напечатать, мол, многие ещё не получили, идите в комендатуру, там получите... а чрезвычайное заседание пленума уже в двенадцать.

'Интересно, помнится пленум ЦК должен был продолжится завтра'...

-Опять чрезвычайное,— кивает головой его собеседник.— всё у нас так, революции уже двадцать лет стукнуло, а всё— чрезвычайное...

У ворот тормозит большой правительственный 'Паккард'. Из передней двери выскакивает охранник в форме сержанта НКВД и подбегает к караулу, стоящие в очереди с интересом поворачивают головы в их сторону. Из двери появляется разводящий и что-то терпеливо объяснет сержанту.

-Что там, Казимир?— Из окна задней двери 'Паккарда' высовывается голова начальника.— Почему не едем?

-Косиор...— над очередью пронёсся ропот.

В сопровождении ещё одного сержанта он подходит к воротам.

-Я— член Политбюро Станислау Косиор!— Раздражённо выкрикивает он.— Потрудитесь доложить что тут происходит! Вызовите коменданта!

В дверях появляется капитан с красными петлицами.

-Проходите пожалуйста, товарищ Косиор,— приглашает он, отступая в сторону.— но машина и ваши люди останутся здесь. Приказ нового каменданта Кремля.

Тревожная тень пробежала по лицу члена Политбюро, он на секунду замирает в нерешительности, глаза всех стоящих в очереди людей направлены на него.

-Чёрт знает что творится...— Косиор делает неуверенный шаг вперёд в сумрак сводчатого прохода Спасской башни.

-Товарищ Кабаков,— армейский старшина рассматривает красную книжицу члена ЦК.— вам в третью комнату, дверь справа от меня.

-Товарищ Чаганов, вот ваш пропуск. Оружие сдадите на входе, оружейка справа.

* * *

-То что ты рассказал о генерале Ипатьеве, Алексей,— Киров поднимается с места.— очень важно, но, жаль, времени сейчас нет. Может завтра?...

Сергей Миронович смотрит на моё расстроенное лицо и улыбается.

-...Ну хорошо, пошли, попробуем пробиться... заседание пленума через пятнадцать минут.

По угловой лестнице спускаемся на один этаж и попадаем в приёмную Сталина. Задремавший было Власик, оживляется увидев меня.

-Проходите, товарищ Берзин,— Открывает дверь в кабинет Поскрёбышев, его голос начисто лишён любых эмоций.

-Мы по тому же вопросу.— Увлекает меня следом за собой Киров. За длинным столом у стены лицом ко входу сидят два маршала, Сталин с улыбкой (все трое в хорошем настроении) поворачивается к вошедшим.

-На ловца и зверь бежит...— по очереди пожимает всем руки.— присаживайтесь, товарищи. Товарищ Берзин, докладывайте. Сидите-сидите.

-В конно-спортивном клубе в Сокольниках,— начальник Разведупра заметно волнуется, неловко поворачиваясь назад чтобы видеть лицо Сталина, стоящего за спиной.— нами была установлена прослушка, зафиксирована встреча сотрудницы германского посольства и американского морского атташе...

'Интересное дело, складно поёт: а где же сотрудники НКВД, где Оля в его докладе? Кругом подчинённые Берзина... добыли информацию, выдвинулись на Центральный аэродром и захватили германских диверсантов, виновных в убийстве сотрудницы НКВД Екатерины Измайловой и нападении на товарища Чаганова. Ну да, получается типа, что сотрудники внутренних дел— жертвы, не умеющие постоять за себя, а военные разведчики— супермены, исправляющие косяки своих коллег. А нет, вот снова о нас'...

-... чекистам было поручено незаметно проследить на конной прогулке за сотрудницей германского посольства по кличке Пуся и её спутником Гансом. К сожалению, ввиду нападения на этих немцев сбежавших из тюрьмы уголовников, слежка провалилась а сотрудникам НКВД пришлось вступить в борьбу с нападавшими. В результате, один вор по кличке Крест был убит, другой— схвачен. Немцы не пострадали. '... немцев защитили, а слежку сорвали'.

-Хотите, что-то добавить, товарищ Чаганов?— Вождь чутко подметил моё недовольство словами начальника Разведупра.

-Нет, товарищ Сталин.

'А что тут добавишь, если Оля как сквозь землю провалилась и вся информация идёт от Берзина? Если, конечно, не считать присланной ей магнитофонной плёнки на немецком языке. Одно радует, что этого упыря Креста больше нет. Бьюсь об заклад без неё это дело не обошлось'. Ворошилов и Будённый переглядываются: бывший и настоящий нарком обороны довольны работой военных разведчиков.

-Скажите, товарищ Берзин,— Сталин расчёсывает концом трубки усы.— германские диверсанты уже сознались в этом преступлении?

-Нет, не сознались, товарищ Сталин,— он начинает подниматься со стула, но вождь останавливает его положив руку на плечо.— молчат, но мы сейчас работаем над этим.

-Только никакого рукоприкладства, посол Шуленбург уже звонил насчёт задержанных в НКИД.— Вождь делает шаг в мою сторону.— А что же скажет нам товарищ Чаганов?

-Мне кажется, товарищ Сталин, что не вышло у нас ответить 'око за око'.

-Вот именно!— Прихлопывает он меня по плечу.— Это всё уже превращается в международный скандал. Шулленбург говорит, что задержанные имеют дипломатический иммунитет. -Они же обычные снабженцы,— опускает голову Берзин.— молоко возили из Хельсинки в посольство. И ещё, не могли мы их исполнить, там консул от них ни на шаг не отходил.

-Понятно,— Хмурится Сталин и отходит к своему приставному столу.— попробуйте их разговорить, даю на это двадцать четыре часа, но, повторяю, без рукоприкладства. Можете быть свободны, товарищи.

-Коба,— Киров продолжает сидеть.— мы к тебе по очень важному вопросу... об Ипатьеве.

-Что о нём?— Собравшийся было выйти из кабинета вместе со всеми (осталось несколько минут до начала заседания пленума) Сталин останавливается и вопросительно смотрит на Кирова.

-В Ленинграде арестован его сын, инженер Института Высоких Давлений...— начинаю я скороговоркой.

-Товарищ Ворошилов, задержитесь.— Перебивает меня вождь, перехватывая того в двери, снова поворачивает голову ко мне.

-Арестован, по сути, из-за меня... Два года назад, во время моей командировки в Америку, в Чикаго в сквере напротив моей гостиницы я встретил генерала Ипатьева. (Все трое недоверчиво смотрят на меня). Владимир Николаевич преподает в Чикагском Университете, живёт неподалёку и часто гулял в этом сквере. Узнал меня, подошёл (он продолжает интересоваться нашими событиями, а мои фотографии тогда часто печатали в газетах и журналах) мы разговорились. Я рассказал ему, что недавно в Ленинграде встречался с его сыном, он расчувствовался. Начал вспоминать прошлое, я спросил, чем он занимается в настоящее время. Узнав что я инженер, Ипатьев объяснил устройство своей установки, в основе которой лежит его открытие: каталитический крекинг, позволивший намного увеличить выход бензина при переработке нефти. (Мои слушатели затаили дыхание). Он также упомянул, что в тот момент работал над ещё одной установкой, по производству высокооктанового бензина, стойкого к детонации, что позволит форсировать режим работы двигателя.

-Почему не доложили об этом по приезде из Америки?— Не смог скрыть недовольства Сталин.

-Когда приехал, увидел в газетах постановление ЦИК СССР о лишении Владимира Николаевича гражданства и решение Академии Наук о лишении его звания академика... подумал, что эта встреча может быть неправильно расценена моим руководством. Кроме того, я был не уверен... а вдруг он передумает после этого сотрудничать с нами. (Сталин грустно кивнул). Тогда прощаясь в Америке, я сказал Ипатьеву, что если он решится на помощь своей родине, то пусть передаст в письме к сыну привет Сергею Трубину.

-Кто это Трубин?— Перекатился с пятки на носок Ворошилов.

-Мой знакомый, погиб давно.— Быстро отвечаю я.— Это— пароль. Попросил Владимира Владимировича позвонить мне, если прочтёт в письме от отца о Трубине. Так вот, сегодня мне дозвонилась его жена и сообщила, что муж арестован НКВД. Я пообещал срочно выехать в Ленинград и помочь...

-Обязательно поможем!— Рубит рукой воздух маршал.— Необходимо срочно отменять постановление ЦИК и вызволять Владимира Николаевича из Америки. Он необходим здесь. Мне докладывают, что положение с производством толуола и пороха— аховое. А ведь Ипатьев— родоначальник промышленного производства взрывчатки в России. Поезжай, Алексей, в Ленинград. Вопросительно смотрю на Сталина.

-Вы, товарищ Чаганов, наверное не знаете,— улыбается он.— перед вами ваш новый нарком.

-Поздравляю, Климент Ефремович!

-Идём, идём уже!— Сталин подталкивает к двери нас, в ответ на немой вопрос Поскрёбышева.— Выпишите пропуск на заседание Чаганову, ему будет интересно послушать что творится у нас.

Глава 11.

Москва, Кремль,

Свердловский зал.

22 июня 1937 года, то же время.

В абсолютной тишине делегаты пленума с тревогой неотрывно следят за Сталиным, Будённым и другими соратниками, занимающими места в президиуме. Пользуясь этим, незаметно проскальзываю к последним пустым рядам и выбираю крайнее место у центрального прохода. Не глядя опускаю откидное сиденье, оно оказывается сильно подпружиненным, вырывается из рук и громко хлопает по спинке: собравшиеся испуганно поворачиваются в мою сторону.

'Бли-и-н'...

Выпрямляюсь, расправляю плечи, делаю лицо попроще и начинаю ритмично ускоряясь хлопать в ладоши. Через секунду, как лесной пожар, бурные овации охватывают весь зал и не прекращаются несколько минут.

-Слово имеет нарком внутренних дел товарищ Ворошилов.— Усиленный динамиками голос вождя с трудом перекрикивает зал.— Пож...

Громкий выдох зала заглушает последние слова Сталина, снова задержка.

-Товарищи,— фигура первого маршала излучает силу, лицо ярость, а глаза прилипли к листку бумаги, который он положил перед собой.— вы, наверное, уже заметили что сегодня в зале отсутствует много людей? Это неспроста! (Поднимает голову и тут же её опускает). Все они арестованы как участники заговора, направленного на свержение нашего правительства. Под покровом ночи эти предатели плели свои грязные сети, но благодаря недремлющему оку наших органов они были схвачены, изобличены и уже дали признательные показания. Это стало возможно так же благодаря тем честным коммунистам, кто не пошёл на поводу заговорщиков. В перерыве заседания вы получите постановление ЦИК СССР о назначении наркома внутренних дел, вам также раздадут материалы дела, показания этих отщепенцев. Кроме этого, вы сможете сами поговорить с секретарём ЦК Пятницким, членом ЦК Хрущёвым и начальником Главного Управления Госбезопасности Фриновским. А сейчас я просто хочу перечислить тех, кто входил в состав головки заговорщиков: это члены Политбюро Косиор и Постышев, кандидат в члены Политбюро Рудзутак, первый секретарь Свердловского обкома ВКП(б) Кабаков,...

Каждая новая фамилия встречалась залом новым вздохом.

'Первые секретари союзных и автономных республик, обкомов и крайкомов... Похоже, что повержены последние противники противники 'нового курса'... и этого удалось добиться относительно бескровно. Как ни самонадеянно это звучит, но и с нашей, моей и Олиной, помощью. Вот только хорошо это или плохо? С одной стороны хорошо, сохранены многие жизни, в том числе и ни в чём не повинных людей. А с другой— на свободе остались многие тысячи тех, которые при первой же возможности перейдут на сторону врага и будут способствовать гибели наших тоже ни вчём не повинных людей: такая возможность у них в скором времени появится... Где найти такие весы, на которых можно взвесить все плюсы и все минусы'?

-Спасибо, товарищ Ворошилов.— Сталин поднимается с места председательсвуещего и неспеша идёт к трибуне.

-Прошу пленум разрешить мне сказать несколько слов...— в зале вновь вспыхивают аплодисменты, вождь, пережидая их, не торопясь наливает нарзан в стакан и делает небольшой глоток.— товарищи, этот заговор, что сегодня ночью раскрыли наши органы, стоит особняком. Его участниками были не троцкисты, ..., не военные..., не оппозиционеры. Ими стали наши бывшие товарищи, с которыми мы бок о бок сражались против врагов в гражданскую, с которыми мы громили левый и правый уклоны, с которыми мы прововодили коллективизацию,... с которыми бились над выполнением заданий первой и второй пятилеток. Они не были шпионами иностранных разведок, наймитами иностранного капитала,... (еще глоток), они называли себя коммунистами и от этого горше вдвойне. Все заговорщики были партийцами, партийцами— перерожденцами, партийцами— бюрократами. Случилось то, о чем предупреждал нас Ленин: мелкобуржуазная стихия проникла, таки, в нашу партию, несмотря на нашу отчаянную борьбу с ней, на длившуюся пять лет чистку её рядов. Проникла и стала как болезнь распространяться наверх, заражая больных и нестойких.

Я, как и весь зал, затаил дыхание.

-Как я сказал,— продолжил Сталин переведя дух.— заговор был партийным, но охватил не всю партию. В нашей партии около ста тысяч секретарей первичных организаций, к ним наши органы не имеют никаких претензий, ни один из них не участвовал в этом. Затем, около трёх с половиной тысяч секретарей горкомов и райкомов: лишь крайне малая часть, как следует из показаний арестованных была вовлечена. И, наконец, третья группа— первые и вторые секретари обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий: их около двух сотен. В ЦК ВКП(б) эта группа представлена широко, если вместе с союзными наркомами, то до половины от общего количества и почти восемьдесят процентов из них вошли в состав заговорщиков.

После этих слов зал загудел как растревоженный улей.

-Также многие из представителей этой группы являются кадидатами в члены ЦК.— Нагнетает напряжение вождь.— Как вы сами видите, товарищи, сложилась нетерпимая ситуация, которая требует неотложных и решительных мер со стороны правительства. Политбюро, секретариат ЦК подготовили постановление ЦК, где предлагают ряд мер для исправления положения. (Проект постановления вы получите в перерыве). Во-первых, исключить арестованных участников заговора из партии. Во-вторых, в связи с чрезвычайной ситуацией, на период до очередного съезда партии предоставить секретариату ЦК чрезвычайные полномочия по назначению и отстранению от должности любого партийного секретаря. В третьих, поручить секретариату ЦК проивести в период до очередного съезда партии реорганизацию руководящих структур областного, краевого и республиканского звена с тем, чтобы на место республиканско— территориального принципа пришёл принцип формирования организаций по равному числу коммунистов с прямым подчинением ЦК ВКП(б)...

'Стоп, как-то мудрёно... Это что такое? Ликвидация союзных компартий и их ЦК? Смело. И своевременно: одновременно с выкорчёвыванием старых удельных князьков. Когда если не сейчас? А ещё заодно сократить число секретарей: один на несколько союзных республик, один на несколько областей и напрямую подчинить Москве. Походя сказал, без детализации'...

-... наши парторганизации увлеклись хозяйственной деятельностью. ... подмяли под себя и обезличили органы истолнительной власти. ... партийные руководители стали терять вкус к идеалогической работе, к партийно-политическому воспитанию масс, к критике наших недостатков и самокритике.

'Что предлагается? Понятно: ...упразднить промышленные и сельскохозяйственные отделы в обкомах, крайкомах. Не слишком ли радикально? Они ведь независимый источник информации, как исполкомы не ударились в приписки. Или побоятся'?

-... партруководители, несмотря на отсутствие образования, не хотят повышать свой уровень, учиться, проходить переподготовку.

'Предлагает секретарям второй и третьей групп пройти годичные курсы в Москве... по конце учёбы— экзамен, по результатам которого— решение об использовании на партийной или хозяйственной работе. Двоечников— увольнять. Переподготовку закончить за три года: выходит, что уже с этого года число секретарей среднего звена на треть. Что с третьей группой? ... Высшие руководители обязаны будут иметь диплом университета 'красной профессуры'. Так вот что планировал Сталин тогда в тридцать седьмом, но его попытки реорганизации партии и страны столкнулись с открытым противодействием партократов. На пленуме они взяли верх, продавили решение о 'тройках' и развязали в стране кровавый террор'.

-Мы, старики, скоро сойдём со сцены.— Вождь поднимает голову, смотрит на загудевший зал, как будто ищет кого-то взглядом.— Да-да, это закон природы и мы бы хотели чтобы пришедшие нам на смену не погубили всё то, что мы строим сейчас. Построить социализм можно лишь на основе новой экономической теории, создать её— главнейшая задача нашей партии!

Москва, Октябрьский вокзал.

22 июня 1937 года, 19:55.

Спешу, опаздывая, через заполненный пассажирами зал Ленинградского вокзала к железнодорожным путям. На автомате обхожу носильщиков, согнувшихся под тяжестью ноши, лежащие на гранитном полу узлы, в руке сжимаю свой походный чемоданчик, а из головы не выходит программная речь Сталина и последовавшее за ним голосование по постановлению ЦК, которое, кстати, было поддержано пленумом единогласно.

'Вот не поверю, что запугал их вождь. Хотя самые яростные его противники и были устранены, всё равно стопроцентный результат этим не объяснить: всегда найдутся сомневающиеся... Скорее распропагандировал он их, увлёк, зажёг своей речью'.

-Здравствуйте, Алексей Сергеевич!— Знакомый проводник в железнодорожной форме приветствует меня.

-Здравствуй, Петрович!— Поднимаю голову, замечаю, что чуть не проскочил свой спальный вагон и подаю ему свой билет, кусочек толстого жёсткого картона с пробитыми дырками.

-Прошу,— радушно приглашает он внутрь вагона, на секунду близко поднеся билет к близоруким глазам и его в карман.— ваша спутница уже там. Купе номер три.

'Какая спутница? Сослепу Лосева перепутал с женщиной'?

Узнав что я еду в Ленинград, напросился в попутчики: что-то ему нужно там в физтехе из оборудования. А мне ещё лучше: можно провести воспитательную беседу о дисциплине в его лаборатории в неофициальной обстановке. Отодвигаю дверь в сторону, свет в купе не включен, но на фоне сереющего вагонного окна замечаю знакомый Олин силуэт.

-Ты как здесь?— Почему-то шепчу я.— Где Лосев? Что случилось?

-Случилось...— С перрона в купе проникают привычные звуки вокзальной суеты перед отправлением поезда.

-Граждане провожающие! Просьба покинуть вагон!— Шепелявит проводник в коридоре.

-... прокололись мы с немецкими диверсантами.— Оля порывисто встаёт в широком проходе между обитым чёрным плюшем диваном (другой диван на той же стене вторым этажом) и столиком с двумя стульями, и снимает короткую кожаную курточку, оставшись в белой тонкой батистовой блузке, которая вдруг становится прозрачной на фоне окна.

Плюхаюсь на диван и не могу отвести взгляд от этой красоты. Поймав мой взгляд, девушка быстро садится рядом.

-Ты слышишь? Про-ко-ло-лись!— В её голосе послышалось раздражение.— Не тех взяли!

-Как не тех?— Прихожу в себя.— Берзин же Сталину уже доложил...

-А вот так, не тех.— Оля откидывается на спинку, закидывая ногу за ногу в твидовых брючках и поводя кованным носком сапога из строны в сторону.

'Это этим носком она Креста'?— Поёжился я.

-... после стычки, кхм, я метнулась из Сокольников на улицу Станиславского. Там Гвоздь второй день нашу парочку пасёт. Он божится, что они на тот момент территорию посольства не покидали и что буквально пять минут назад видел женщину в окне. Я звонить тебе, Берзину, полковнику— никого нет на месте. Дальше его пытать, выясняется: похожую пару пару часов назад посадили в автомобиль и куда-то увезли. Только пара эта— не наша, зуб даёт, говорит, по росту немного отличаются, по походке и, мол, он тех, что на Татарской возле твоего КБ отирались, ни с кем не спутает. Постояли ещё, думаю, а что если Гвоздь прав, тогда диверсы поедут на 'Красной стреле'. Снова звоню вам, дозвонилась до Берзина, выпросила у него машину, ничего не объясняя, а то бы не дал, сказала, мол, аппаратуру надо перевезти. Только разведупровская машина пришла, 'сладкая парочка' нарисовалась с чемоданом: они— в машину, мы— в машину, они— на вокзал, мы— на вокзал. Смотрю, Лосев, объясняет зачем он здесь, ну я у него билет и конфисковала, сказала, что его печка подождёт, в крайнем случае Чаганов сам с ней разберётся, а мне надо строить личную жизнь. Посопел, попыхтел твой друг и отчалил. Всё! Нет, вот список дел, что ты в Ленинграде должен сделать вместо Лосева.

Хотелось закричать: 'Давай, начинай, строй'! Но сдержался. Некрасиво как-то, ведь мою подругу только вчера похоронили. Хотя легко сказать...

-Ну и что делать будем?— Отвожу глаза в сторону от девичьей фигурки и внимательно рассматриваю потускневшую медную табличку, прикрепленную к стене над столом: 'II классъ. Камердинеръ ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА'.

-Что-что... Приказ выполнять.— Равнодушно заметила девушка.

-Какой приказ?— Внутри у меня похолодело.

— 'Око за око',... припоминаешь?— Снова в голосе Оли почувствовалось раздражение.— Только дождаться подтверждения надо. Я Гвоздя к Новаку отправила с билетами этой 'парочки'...

'Ничего себе, Новак уже на своём рабочем месте. Не знал'.

-... представилась и попросила от твоего имени срочно провести дактилоскопическую экспертизу: сравнить с найденными на месте убийства в твоей квартире, а результат телеграфировать сюда через начальника поезда.

-Постой-постой,— пытаюсь осмыслить кучу новой информации.— а ты кто такая, что задания всем раздаёшь?

-Я— со вчерашнего дня помощница начальника особого отдела твоего СКБ.— Удивлённо поднимает на меня глаза Оля.— Ты что не знал? Разве твой секретарь тебе не передовал телефонограмму с Лубянки?

-А начальник кто?— Расстёгиваю верхнюю пуговицу гимнастёрки.

-Не успел товарищ Гендин никого назначить, да и уже не успеет. Его самого отстранили от должности сегодня.

-Оля, а как же тубазид, антибиотики?— Поворачиваюсь к подруге всем корпусом.— Это же несоизмеримые вещи: лекарства— это миллионы спасённых жизней, а ты всё бросаешь и идёшь мочить каких-то драных, никому не нужных диверсантов...

Оля закусывает губу и молча смотрит на меня холодным взглядом.

-Во-первых, не бросаю, а передаю, в Центральный научно-исследовательский институт туберкулёза.— Её лицо с каждым произнесённым словом теряет свою суровость и, наконец, оживает.— Давай, поедем вместе директора охмурять?...

'Нормально так,... решение уже принято, план составлен,... просто просит помочь в его реализации'.

-... Ты пойми, Сержик, нельзя за всё хвататься самой. Вот сам то ты, сколько инфы передал другим?

-Я не останавливался на полпути!— Мысленно восклицаю я.

-Вот, молчишь. А Ермольева уже год самостоятельно работает над пенициллином: уже найдена парочка перспективных штаммов.

-С тобой дело пошло бы быстрее...— То ли подумал, то ли сказал я.

-Не факт,— отвечает она.— а на очереди стрептомицин, эритромицин, олеандомицин... Работа на годы для больших научных коллективов. Ну а я займусь тем, что у меня получается лучше всего— разведкой и контрразведкой. От них иногда пользы не меньше, чем от иных научных институтов. Тебе уран нужен? (Пытаюсь вставить слово, но она не даёт). Пора создавать подставную фирму и выходить на бельгийцев для закупок руды. Нужен пенициллин? (Просто киваю). Пора запускать глаза и уши в лабораторию Флемминга, вдруг его штамм лучше? Нужен турбонаддув для двигателя? (Пожимаю плечами). Ищи подходящих людей и давай взятки. Я вот ещё о чём подумала, тубазид— хоть и хорошее лекарство против туберкулёза, но очень простое. Синтезировать его легко, в тайне сохранить— невозможно. Так не лучше ли, после быстрого испытания, устроить торжественную раздачу лекарства за границей, начиная с САСШ. Привлечь прессу, обеспечить рекламу: девушки в коротких юбках, седовласые профессора в чёрных мантиях, политики с бизнесменами в смокингах... в общем, прелесть что такое.

-Вот это дело!— Подскакиваю на ноги.— Это не диверсантов по углам мочить!

-Ты так и не понял.— Девушка дёргает меня за полу гимнастёрки.— Для того чтобы кому-то доверили большое дело, он должен доказать начальству что это дело ему по силам. Есть два пути: первый, длинный— много лет успешно справляться с мелкими делами в надежде, что тебя заметят и второй, короткий— отличиться на деле крупном, резонансном.

'Или лапу волосатую иметь наверху... Хотя нет, тут этот номер не пройдёт. Так значит, Оля решила пойти по короткому пути? Оля... вот эта хрупкая девушка готова выполнить приказ правительства: уничтожить поставленных вне закона фашистских убийц, а я рассуждаю, внутри у меня чего-то холодеет... Покарать преступников— это право и обязанность каждого советского человека'!

В купе деликатно постучали.

-Входите!

-Добрый вечер, граждане пассажиры!— В дверях показалась худенькая фигурка девушки в белом фартучке с комсомольским значком (по форме напоминает наш привычный, но вместо профиля Ленина в центре на серебрянном фоне три буквы: 'КИМ', Коммунистический Интернационал Молодёжи).— Ой! Товарищ Чаганов!

-Аз есмь.— Пускаю в ход домашнюю заготовку.

Девушка заливается весёлым смехом, её руки на автомате одёргивают платье и фартук, глаза с ревнивым интересом разглядывают странный наряд моей спутницы.

-... А вас как зовут?— Краем глаза замечаю, что Оля закатывает глаза.

-Меня? Оля.— Её голубые глаза возвращаются ко мне.

-Очень приятно, Оленька...

-Вы пришли предложить нам поесть, да?— В голосе подруги прозвучали нетерпеливые нотки.

-Ой, конечно!— девушка-официантка не замечает раздражения моей спутницы.— У нас в буфете широкий выбор закусок и напитков на любой вкус!

По мере их перечисления у меня (да и у подруги похоже) засосало под ложечкой.

-Вот-вот, язык говяжий, копчёной колбасы, осетрину и... Нет, вместо колбасы...— мой рот начал заполняться клейкой слюной.

-Икру паюсную!— Перебивает подруга и делает глотательное движение.

Официантка аккуратно записывает в маленький блокнот, моя рука с тревогой тянется к карману с деньгами.

'А, гори они огнём, может жить осталось до утра. Как никак— лучшие диверсанты абвера едут с нами в одном вагоне'.

-Из напитков!— Провозглашает тёзка моей подруги.— Шампанское, коньяк, водка...

-Две бутылки нарзана.— Отрезает Оля, а я согласно киваю головой.— Несите быстрее, Оленька! И ещё вопрос: в каком вагоне у вас телефон?

-Для удобства пассажиров в поезде 'Красная стрела' в вагоне номер пять оборудован телефонный переговорный пункт,— зачастила девушка, но вдруг сбивается.— правда он работает только во время стоянок на станциях: Бологое, Окуловка и Малая Вишера. Ближайшая стоянка— Бологое, через три часа.

-В каком купе, говоришь, немцы едут?— Мы уже заняли свои места за столом друг на против друга, хотя официантка лишь минуту назад закрыла за собой дверь.

-В нашем спальном вагоне...— Оля кривляясь довольно похоже изображает свою тёзку.— восемь купе: три двухместных, три четырёхместных и два одноместных. Интересующие вас пассажиры едут в восьмом купе.

-А...

-Туалет в конце вагона рядом с купе номер восемь...— Машинально отвечает подруга о чём-то задумавшись.— Стоп! Какой туалет? В вагоне диверсанты, они тебя видеть не должны...

-Так мне что, на следующий год прибегать?— Взрываюсь я.— До Ленинграда десять часов!

-Я вот о чём думаю,— отмахивается от меня Оля.— а Оленька твоя ростом-то и прочими удовольствиями аккурат с меня...

-В официантку, значит, решила переодеться?— Картинно закатываю глаза.— Одобряю. Солдат и маркитантка... или ты планируешь ещё всадницу к нам пригласить?

-Вот только ответ от Новака получим в лучшем случае через три часа,— Оля, хмыкнув, шлёпает меня по лбу.— когда все уже лягут спать. Нехорошо...

В купе, забыв постучать, влетает запыхавшаяся официантка и принимается с улыбкой выкладывать из корзинки перед нами умопомрачительно пахнующую снедь.

-У нас сегодня пирожки с капустой просто объеденье,— затарахтела девушка.— ещё тёплые, я захватила вам парочку попробовать...

Оба пирожка почему-то очутились в моей тарелке.

-Оленька,— голосом полным яда говорит подруга.— вы ведь девушка умная? (Официантка быстро закивала). Вот, поэтому наверняка уже поняли, что мы с товарищем Чагановым здесь не просто так. Мы здесь на задании. В вагоне едут иностранцы. Ты уже заходила в восьмое купе?

-Нет ещё, сейчас собираюсь.

-Хорошо.— продолжила она.— А мимо него сейчас проходила? Закрыта там дверь или открыта?

-Закрыта.

-Отлично. Чаганов, иди по своим делам в соседний вагон. А мы тут с Оленькой пошушукаемся.

Бросаюсь в соседний вагон: плацкартный, у двери туалета выстроилась длинная очередь.

'Нечего делать, я быстро'.

Возвращаюсь в свой вагон, (ковровая дорожка, электрические светильники с хрустальными абажурами, шёлковые занавески) и быстро перебирая руками по стенам, двигаюсь к своей цели, залетаю в туалет и наслаждаюсь его великолепием. Не спеща с расстановкой мою руки, вытираю их белоснежным вафельным полотенцем и отправляюсь в обратный путь. У двери восьмого купе встречаю Олю в образе официантки.

-Нихт, ничего не надо, ми спать...— из-за двери доносится низкий женский голос.

-К нам заходи красавица!— Из соседнего седьмого купе доносятся весёлые мужские.— Мы тебя сами угостим.

С укоризной махнув мне рукой, молча проходит мимо открытой двери, я следую за ней, но вдруг, преградив мне дорогу, из седьмого купе вываливается невысокий поджарый мужчина в форме полковника с новеньким орденом Ленина на груди, изрядно на веселе.

-Чаганов! Лёшка!— Он крепко хватает меня за руку, как будто боясь, что я вырвусь и сбегу от него.— Ребята, это Чаганов!

-Горев, Володя! Ты как здесь? Я думал ты ещё там, в 'командировке'.— Упавшим голосом отвечаю я.

В купе за столом, уставленным бутылками и закуской, сидят трое: мойор и капитан приветливо кивают здороваясь, а старший, комдив, лысый худой мужчина, увидев мою форму, неожиданно спрыгивает с дивана и становится по стойке смирно.

-Ты что, Иваныч, садись— Горев усаживает комдива на место, меня на диван напротив.— Чаганов не по этой части. Он— мой товарищ боевой! (Мне). Иваныч 'оттуда' вышел недавно. Мы с ним в Мадриде в гостинице 'Метрополь'...

-В Валенсии...— вяло возражаю я.

-... знаешь сколько немчуры перебили?...— продолжает кричать Горев на весь вагон. В соседнем купе щелкнул дверной замок.

-... не каких-нибудь замухрышек, отборных диверсантов! По два метра ростом! Боковым зрением в отражении окна в коридоре замечаю, что из восьмого купе вышел высокий атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти в шёлковой пижаме и полотенцем в руках.

-Рот фронт, камараден,— улыбается он, заглядывая к нам в купе.— жена больная, прошу потише.

'А глаза холодные, злые, так и шарят по купе. Опять я, похоже, прокололся, что за невезуха'.

-Всё, всё, комрад,— поднимается ему навстречу Горев, задирая голову кверху.— по пять капель и мы расходимся. Рот фронт!

Немец исчезает.

-Давай, Чаганов, выпьем за встречу...— капитан выхватывает из рук Горева бутылку и сам разливает коньяк по стаканам.

Получилось чуть на донышке только нам двоим.

-Непорядок.— Смотрю на расстроенные лица военных.— Сейчас организую.

Поднимаюсь и тороплюсь к себе в купе, у меня в тревожном чемоданчике в белье всегда лежит пара бутылок армянского. В вагоне не протолкнуться: большинство пассажиров спального вагона, солидные высокопоставленные командировочные, выпив и закусив, вывалили в коридор покурить и поболтать. В самом большом купе вагона, одноместном, дверь полуприкрыта.

-Шампанское, фрукты, шоколадные конфеты...— доносится оттуда звонский юношеский голос.— не составишь, милая, мне компанию?

-Видела?— Врываюсь к себе, дверь мягко скользит по рельсам в сторону.

Передо мной, поправляя причёску, стоит Оленька в костюме наездницы и тянется ко мне пухлыми губами.

-Ой,— вскрикивает она, провожая глазами уехавшее зеркало, и отступает к столику.— простите, товарищ Чаганов.

-Вот!— Оля подталкивает сзади меня вовнутрь, закрывает за собой дверь и протягивает блокнот официантке.— Заказ в четвёртое купе, всё принесёшь сюда. Там композитор молодой едет, скучает. Я тебя представлю, посидишь с ним, поболтаешь, немного выпьешь... с открытой дверью. Наври про себя чего-нибудь. Увидишь кого-нибудь из пассажиров, идущих по коридору стукни в стенку. Поняла? Умница. Одна нога здесь— другая там.

-Теперь ты.— Оля поворачивается ко мне.

-Кто ж знал, что Горева встречу...— Виновато опускаю глаза.

-Что случилось, то случилось,— отрезает Оля.— я буду в купе проводника и на связи с Новаком. Ты, из купе до Ленинграда— ни ногой.

-А как же коньяк?— Щёлкаю замками чемоданчика.— Я ж на минутку, обещал ребятам выпить с ними.

-Давай сюда, я отнесу.— Оля берёт у меня одну бутылку.— Кто из них самый вменяемый?

-По-моему комдив...

-Я тоже так думаю.— Достаёт из кармана передника и вертит на пальце массивный ключ проводника.— Повторяю, отсюда— ни ногой.

* * *

-А я тебе говорю, Гретхен, что у нас приказ: вести себя тихо, ничем себя не проявлять,— Шепчет на ухо женщине гигант в пижаме, ласково но крепко прижимая голову женщины к могучей груди и поглаживая ее кудрявые волосы.— мы своё дело сделали. Точка.

-Ты это называешь сделали, Ханес?— Она с трудом отрывается от него.— Он уже на свободе!

-Это не нашего ума дело, глупая,— с любовью смотрит он на Гретхен.— быть может так все и было задумано... и потом, приказ— есть приказ.

-Не верю!— Женщина в отчаянии стучит кулачками по груди гиганта.— Не верю, что так было задумано. Ты слышал, что кричал этот русский? Они были тогда в 'Метрополе' в Валенсии... мой брат погиб там! Я обязаны отомстить за него, это мой долг!

-А если это ловушка?— Мужчина снова прижимает ее к себе.— Если они нарочно нас провоцируют? Заманят к себе в купе и пристрелят как собак.

-Нет,— глаза Гретхен горят огнём.— не станут они этого бонза как приманку использовать. Сам бог посылает его нам в руки! Мы всё сделаем тихо, под утро, пока они хватятся мы будем уже в Финляндии. Ханес, пожалуйста...

* * *

-Я буду скоро очень знаменит, Оленька.— Невысокий худой мужчина, почти юноша, в темно— синей тройке, белой сорочке и красной 'бабочке', вольяжно откинулся в кресле держа в руке бокал шампанского.— Моё имя и сейчас знают все серьёзные театралы, но скоро на экраны выйдет фильм, музыку к которому написал я. Это будет сенсация.

-Как называется картина, товарищ Богословский?— Девушка от восхищения широко раскрывает глаза и делает большой глоток вина.

— 'Остров сокровищ'.— Композитор испытыюще глядит на неё.— Не слыхали?... Стивенсон?... Нет. Оленька, вы прелесть!

Богословский вскакивает с кресла и плюхается на диван рядом с покрасневшей девушкой.

-Где вы живёте? В Москве! А я пока в Ленинграде,— берёт своими тонкими руками с длинными пальцами крепкую мозолистую ладонь девушки.— но это не надолго. Режиссёр обещал перетянуть меня в Москву, вот думаю...

-Конечно, товарищ Богословский, в Москву! — Язык Оленьки заплетается и она испуганно замолкает.

-Вот и так думаю,— композитор встаёт, подходит к двери купе и берётся за ручку двери.— однако, шумно в вагоне.

-Нет-нет, не надо, не закрывайте,— даже подрыгивает на диване девушка, увидев проходящую мимо по коридору Олю.— мой брат будет искать меня...

-И кто же у нас брат?— Богословский расстроенно возвращается к креслу.

-Чаганов!— С вызовом выпаливает Оленька, видя перемену настроения ухажёра.

-Алексей Чаганов?!— Композитор снова усаживается рядом, её ладонь снова в его руках.— Давай перейдём на ты, я же не товарищ Бендер, а вы, Оленька, не мадам Грицацуева (с опаской косится на неё, но та никак не реагирует). Выпьем на брудершафт! Отлично, с этого момента зови меня Никита. Конфеткой закуси... ну а теперь по обычаю надо трижды поцеловаться.

Разомлевшая девушка косится на открытую дверь и довольный Богословский тут же бросается её закрывать.

* * *

'Икра па-а-юсная... твёрдая как кирпич и солёная как... зернистую надо было брать. Мама дорогая, 100 грамм— 15 рублей. Однако,... да у них в буфете всё в два раза дороже, чем в нашем магазине. Итого: почти семьдесят рублей. На такую сумму неделю можно жить припеваючи. Именно, не по карману она тебе, капитан: а то солёная, да твёрдая. А дорогая потому, что экологически чистая и в крафтовой упаковке'.

Выключаю свет, снимаю сапоги, портупею, кладу наган под подушку.

'Душновато'.

Долго и упорно пытаюсь опустить заклинившее окно. Наконец оно с трудом поддаётся, вытягиваюсь во весь рост на второй полке. Купе просторное.

'Раскомандовалась, хотя кому как не ей... опыт: всех организовала и расставила по местам в засаду. Ни дать, ни взять— 'момент истины' в июне 37-го'.

Мои мысли снова возвращаются к электронному микроскопу.

'Хорошая тематика для Иоффе, точнее для Бори Коломийца: зачах он на установках ионного распыления, надо ему двигаться дальше. Вакуумная система у него почти готова, осталось создать электронную пушку: чертёж, материалы катодов и конструкции у меня есть, остаётся приложить его светлую голову и умелые руки чтобы микроскоп заработал, ведь его давно уже ждут биологи, металлурги, ну и Лосев. Лосев... два года назад он заказал в лаборатории у Вологдина индукционную печку. С тех пор лаборатория превратилась во ВНИИ промышленного применения токов высокой частоты, там стали заниматься скоростной поверхностной закалкой стали: коленвалы для автомобилей и многое другое. Мы уж подумали, что о нашем заказе забыли, ан нет, пришло извещение, что печка готова, но просят зачем-то прибыть заказчика'.

Высовываю голову в окно и вижу как наш поезд изгибается дугой, лёгкие занавески, нанизанные сверху и снизу на медные прутки, пузырятся с лёгким шорохом.

'Блин'!

Купе заполняется невидимым в темноте дымом: прыгаю вниз и закрываю окно.

* * *

После Бологого в купе неслышно проскользнула Оля и сразу же, не спрашивая, открыла окно.

-Сейчас говорила с Новаком,— подруга, не теряя времени, почти в полной темноте деловито сооружает большой бутерброд из того, что послал нам бог.— на билетах имеются смазанные частичные отпечатки нескольких человек, но точных совпадений с найдёнными у тебя на квартире— нет.

-Что, тогда отбой?

-Ни ф коем флучае!— Оля энергично жуёт и прихлёбывает нарзаном.— Не рассслабляться, чует моё сердце— они это. На станции прошлась по перрону: в их купе открыто окно, но света нет. Почти все уже спят, только в купе у Богословского возня... боюсь покатится наша комсомолка по наклонной плоскости и я буду в этом виновата.

-Кого-кого? Никиты Богословского?— Подливаю подруге в стакан ещё воды.— Так вот это кто такой! А я тут на всякий случай свои органы чувств подтьюнил, слышу стукнул кто-то в стенку: приставил стакан— слушаю. А там павлин какой-то перья распушил: 'Хочу авто купить, 'эмку', вот только не продают её в личную собственность. Писал наркому внешней и внутренней торговли товарищу Розенгольцу, он отказал. Может брат твой поможет'? Ты понимаешь, у двадцатилетнего пацана деньги на машину есть!

-Понимаю,— кивает головой Оля.— а тут заслуженному человеку приходится икрой паюсной давиться.

-Точно!— Хохочем вместе.

Неожиданно поезд довольно резко притормаживает, бутылки сметает со стола и Оля— левой, а я— правой синхронно ловим их у самого пола. Подруга одобрительно подмигивает мне.

-Не дрова везёшь!— Дурачась кричит Богословский из-за стенки под хихиканье официантки.

-Вот только я не понял,— оглядываю пустой стол.— что за брат за такой крутой у нашей комсомолки, что может в обход Розенгольца 'эмку' достать?

-Это— ты.— Давится от смеха Оля.

В Малой Вишере поезд остановливается на десять минут. Подношу руку к глазам.

'Без пяти два, до Ленинграда ещё три часа пути'.

К моему окну по полупустому плохо освещённому перрону неспеша подходит парочка. В последний момент успеваю отпрянуть от окна в глубь купе: давешний гигант ведёт под ручку даму, которая внимательно смотрит в мою сторону.

* * *

Полулежу на верхней полке, опираясь спиной о наружную стенку купе. По ней и оконному стеклу мерно постукивают редкие капли дождя.

'Бух, бух-бух'.— Почти неслышные толчки я скорее ощутил спиной, чем услышал.

Быстро поворачиваю голову к окну: в кромешной темноте едва различаю чёрную тень, перечёркнутую серой вертикальной линией. Хватаю наган, взвожу курок, мягко соскальзываю вниз, поднимаю револьвер на уровень плеч и замираю, напряжённо вглядываясь в окно. Ослепительная вспышка молнии белым неоновым светом вдруг освещает всё вокруг, ярко отразившись в дверном зеркале позади. Прямо на меня смотрит чуть расплывающееся в мокром от дождя окне дуло пистолета, ниже— рифлёная подошва ботинок, дальше— тёмная узкая фигура, повисшая на толстой белой верёвке, и белое перекошенное от злобы женское лицо с открытым ртом.

Не целясь, нажимаю на спусковой крючок и лишь на секунду опережаю свою противницу. Грохот выстрелов сливается с громовым раскатом от близкой молнии. Стекло на мгновение покрывается мелкой сеточкой, затем ухает вниз, как отхлынувшая волна, а в лицо ударяет порыв тёплого влажного воздуха. Ногами вперёд обмякшее тело диверсантки, опоясанное простынёй, влетает в оконный проём, скользит вниз в широкой петле и застревает в ней подмышками.

-Хальт! Хендэ хох! Книн!— Из коридора слышится властный Олин голос.— Вяжите его, живо!

Потрясённо смотрю как из левого глаза диверсантки вытекает чёрная густая кровь и не могу опустить наган. Влетевшая через секунду в купе Оля с первого взгляда оценивает обстановку, отбирает у меня револьвер, сажает на диван и включает свет.

-Дура, дура, дура...— причитает она, быстро осматривая меня.

-Содом и Гоморра!— Всплёскивает руками появившийся в дверях проводник.

-Коньяк...— дрожащей рукой показываю на свой чемоданчик.

* * *

-Вот здесь, товарищ Чаганов, распишитесь...— Следователь линейного отдела НКВД на транспорте протягивает мне протокол допроса.

Выхожу в коридор из 'композиторского' купе, превращённого в допросную, за мной в неё заходит Оля. Поезд стоит у перрона Московского вокзала, но на нём ни души: оцеплен милицией.

-Так им и скажи,— кричит в догонку переводчику из НКИДа начальник Ленинградского управления НКВД комиссар госбезопасности 1-го ранга Заковский.— ихний диверсант признался во всём.

'Оля умеет убеждать'.

Сотрудники германского Генерального консульства понуро бредут по перрону в сторону вокзала.

-Извини, Алексей, забыл спросить,— Заковский поворачивается ко мне.— ты как себя чувствуешь?

-Всё в порядке, Леонид Михайлович.

-Я вот что хотел тебя спросить,— он берёт меня под руку и мы выходим на воздух.— что у вас там происходит в центре? Звоню Фриновскому— его нет на месте и никто не знает где он, Шапиро— отстранён. Ходят слухи, что наркомом назначен Ворошилов. Это правда?

-Правда, указ ЦИКа уже подписан, но дела ещё не принял. Сегодня будет собрание центрального аппарата, там наверное его и представят. Заведует секретариатом товарища Ворошилова комдив Хмельницкий, звоните ему. Он сможет вам подтвердить мои полномочия (Заковский бросает на меня встревоженный взгляд)... Я прислан сюда товарищем Ворошиловым чтобы на месте ознакомиться с ходом расследования в отношении ведущих сотрудников Ленинградского филиала Остехбюро и дать предложения по его реорганизации. Прошу вас дать распоряжение по управлению.

-Конечно, Алексей...— Он облегчённо выдыхает.

-Вы просили напомнить...— сзади к нам приблизился порученец Заковского.— насчёт товарища Люшкова.

-Ах да,— спохватывается он.— звони Семёнову, пусть организует ему охрану, на границе неспокойно и пусть предупредят о его приезде начальников застав.

'Люшков собрался награницу с инспекцией? Меня терзают смутные сомнения'.

-Я бы на вашем месте, Леонид Михайлович не спешил с этим...— Многозначительно качаю головой.

-Стой!— Заковский рукой останавливает подчинённого.— Погоди.

-... вы говорите Люшков собрался на границу?

-Да, с инспекцией пограничных застав прибыл вчера.— Упитанная, начинающая расплываться, фигура главы НКВД Ленинградской области напряглась.

-А кем подписан приказ о назначении инспекции?

Заковский бросает требовательный взгляд на порученца.

-Товарищ Люшков мандата не предъявлял,— бойко рапортует тот.— устно сообщил, что это распоряжение товарища Фриновского. Я ж вам докладывал.

-Правильно. Я поэтому и стал звонить в Москву.— Заковский снимает фуражку и начинает вытирать носовым платком пот со лба.

-Транспорта Люшкову не давать...

-Товарищ комиссар госбезопасности 1-го ранга, вас к аппарату ВЧ! Звонит товарищ Жданов!— К нам подбегает запыхавшийся майор госбезопасности.

-Спасибо, Алексей,— Заковский крепко жмёт мне руку.— подожди меня вместе поедем в Управление.

* * *

'ЛЭТИ, улица Попова, альма матер'...

Ноги сами находят дорогу на второй этаж к кабинету декана электрофизического факультета Вологдина. В приёмной всё та же Матильда Казимировна всё так же хмурит лоб.

-Опаздываете, Чаганов,— испепеляет она меня взглядом.— вам когда было назначено?

-Прошу прощения, поезд опоздал.— Оправдываюсь по привычке как студент.

-Заходите уж,— секретарша удовлетворена моим жалким видом.— Валентин Петрович у себя.

Профессор Вологдин ничуть не изменился с последней нашей встречи: окладистая седая борода, высокий морщинистый лоб и карие с прищуром глаза. Легко поднимается из-за стола, встречает в центре кабинета с мебелью конца прошлого века и дружески пожимает мне руку.

-Знакомся, Алексей,— широким жестом указывает на поднявшегося из кресла солидного мужчину лет пятидесяти: небольшая острая бородка, усы, зачёсанные назад густые волосы.— профессор Иван Иванович Сидорин, мой старый знакомый.

'Сидорин, Сидорин'...

В чагановской памяти о нём ничего, значит не встречались, начинаю прокручивать свою, значительно более объёмную.

-Очень приятно,— делаю два шага к профессору и пожимаю протянутую руку.— Чаганов, ученик, то есть, бывший студент Валентина Петровича.

'Дзинь... из какого-то старого советского справочника сноска: Иван Иванович Сидорин— металлург, один из создателей кольчугалюминия, советского дюраля, соратник Туполева. Неужели Туполева арестовали? Только недавно его видел на аэродроме в Щёлково на проводах в полёт экипажа Чкалова'?

Вологдин хмыкает, оценив мою оговорку, но прячет улыбку в усах.

-Иван Иварович— технический директор ВИАМ...

'Слыхал о таком: Всесоюзный Институт Авиационных Материалов'.

-... присядем.— Хозяин кабинета приглашает к окну за небольшой круглый столик.

-Нашему институту уже пять,— вступает Сидорин, слегка волнуясь.— а вот с оборудованием не очень хорошо. Я говорю об индукционной печке. Валентин Петрович рассказал, что завод 'Электрик' изготовил для вас такую. Я пробовал разместить заказ, но завод ими перегружен, раньше чем через четыре года не обещают...

'1941 год'...

-Понимаете, товарищ Чаганов,— Сидорин нервно теребит свою бородку.— тут ещё такое дело: если вы нам её и уступите, то заплатить мы сможем только в следующем году. В главке пообещали рассмотреть вопрос выделения средств из фондов третьей пятилетки.

'Понятно, так есть хочется, что переночевать негде'...

Два пожилых мужчины с надеждой смотрят на меня.

'Хм, а где же вы раньше были? Институту пять лет, а вы только сейчас созрели... Печка наша— особенная: приспособлена под зонную плавку, её поддон может плавно перемещаться'.

-Иван Иванович, мы заказали не обычную печь, а...

-Я знаю, Валентин Петрович рассказал,— кивает Сидорин.— мы именно такую и хотим.

'Хотят они... вот откажу и получится, что я стою на пути прогресса советского авиастроения... Соглашусь— Лосев меня убьёт. Хотя с другой стороны, такая печка подходит только для плавки металлов— низкочастотная, 60 килогерц. Скоро прийдут генераторные лампы и мы сможем легко собрать на них мегагерцовые— для плавки полупроводников'.

-Хорошо,— улыбаюсь я.— забирайте... в аренду на десять лет. Пойдёт так?

Москва, Садово— Черногрязская ул., д.6.

Остехбюро.

26 июня 1937 года, 10:40.

'Фу-у-х'...

Третий день, как раб на галерах, пытаюсь разобраться в деятельности этого детища Бекаури, разросшегося на настоящий момент до трёх тысяч человек только технических специалистов. Это— учёные, инженеры, техники и высококвалифицированные рабочие; корабли, танки и самолёты; полигоны и аэродромы; опытные заводы и конструкторские бюро. Как совершенно справедливо отмечает в недавнем отчёте рукововодитель группы военного контроля: '... современная структура Остехбюро НКОП совершенно не соответствует масштабу этого учреждения и не обеспечивает ни планово— технического руководства, ни контроля за выполняющимися работами. Руководитель Остехбюро т. Бекаури, концентрируя в своих руках всю деятельность учреждения, руководит им методами, подходящими для небольшой личной лаборатории'...

'Интересная складывается картина: энергичный изобретатель мечется по своим многочисленным объектам, фантанирует идеями, раздаёт задания, а потом забывает проверить их исполнение'.

Бекаури арестован, вместе с ним за решёткой оказались ведущие конструкторы радиоуправляемых миниподлодок и сбрасываемых с парашютом мин и торпед.

'Как бы самому не оказаться в подобной ситуации: с фантанированием идей у меня всё в порядке, как и с пусканием разработок на самотёк. Помогает наверное то, что масштабы моей деятельности более скромные'...

В памяти всплывает концовка статьи из перестороечного 'Огонька': 'Владимиру Ивановичу Бекаури за короткое время удалось собрать коллектив талантливых конструкторов, чьи смелые идеи обогнали время на десятилетия. Можно только предположить, какие смелые конструкторские решения были бы реализованы этим коллективом, не оборвись их жизни так жестоко'.

'Бекаури, Курчевский... список можно продолжить. Чаганову уж точно не следует стесняться чрезмерной смелости своих решений, они точно будут не сильно выделяться на общем фоне наших инноваторов'.

Встаю размяться, ноги тонут в старинном персидском ковре, лежащем посреди огромного кабинета на втором этаже одного из самых красивых зданий Москвы, бывшего особняка фон Дервиза.

'Бекаури неплохо здесь устроился'...

За каменными воротами и такой же оградой на удалении от улицы в глубине двора скрывается серое двухэтажное здание в стиле эклектики, украшенное скульптурами в духе итальянского Возрождения. Главная лестница, полностью выполненная из белого мрамора, красивейшие витражи из цветного стекла на окнах, на стенах великолепные гобелены, паркет из красного дерева, живописные панно на потолке, люстры из богемского хрусталя и всюду на этой красоте— герб Дервизов, чем-то напоминающий герб СССР с пятиконечной звездой в центре.

У любого человека, посетившего штаб Остехбюро, который расположился в таком великолепном здании, должна возникнуть мысль, что эта организация успешна и что её заслуги по достоинству отмечены властями. Так и было в течении пятнадцати лет, во время которых 'империя' Бекаури росла и развивалась. Всё изменилось в прошлом году, когда она лишилась двух основных своих покровителей: Орджоникидзе и Тухачевского. Последовавшие за этим проверки по линии НКВД привели к разделу Наркомата тяжёлой промышленности, та же участь ждала и Остехбюро. Именно поэтому меня, только что вернувшегося из Ленинграда, вызвал Ворошилов и предложил войти в курс дела и подготовить наши предложения по разделу богатого наследства рухнувшей 'империи'.

Зазвонил телефон. Узнаю характерный прозвон 'вертушки'.

-Чаганов слушает.— Представляюсь на всякий случай, по ней ещё продолжают звонить в поисках Бекаури.

-Поскрёбышев. Вас вызывает товарищ Сталин. Высылаю машину.— Раздались короткие гудки.

'Ни одного лишнего слова'.

* * *

-Повторюсь, позиция Народного Комиссариата оборонной промышленности следующая,— Моисей Рухимович, моложавый плотный мужчина лет пятидесяти в полувоенном френче защитного цвета, совершенно спокоен, он десятки раз бывал в этом кабинете и многократно докладывал Сталину по разным вопросам.— разделить Остехбюро на три части— авиационную, морскую и сухопутную, образовав три НИИ— номер 22, 36, 20 и передать их со всем имуществом в соответствующие главки нашего наркомата: первый, второй и третий. Сухопутную часть, НИИ-20 передать в третий главк, в танковый.

-Товарищ Будённый, есть возражения?— Сталин останавливается напротив маршала, сидящего за столом для заседаний у стены.

-Никак нет,— тот расправляет плечи.— каждый стало быть в своей стихии будет обитать.

-Борис Михайлович?— Вождь переводит взгляд на недавно назначенного начальника Генерального штаба командарма 1-го ранга Шапошникова, сидящего рядом.

-Возражений нет, товарищ Сталин.

-У вас, товарищ Ворошилов?— Хозяин кабинета возвращается к своему письменному столу, составляющему вместе со столом для заседаний букву 'Т'.

-Есть у нас кое-какие соображения, Чаганов доложит.

Мы с Рухимовичем сидим с другой стороны стола, лицом к военным и спиной к Сталину. Я пытаюсь подняться, но вождь опускает мне руки на плечи, не давая встать.

-Докладывайти сидя, товарищ Чаганов.

-Наркомат внутренних дел не согласен с таким механическим разделением,— начинаю я волнуясь, но видя перед собой заинтересованные лица, понемногу успокаиваюсь.— дело в том, что радиоинженеры Остехбюро занимались волновым управлением во всех трёх стихиях. Поэтому, мы предлагаем этих людей не разделять, а собрать их всех в одном НИИ, например, номер 20... 'И полностью зарубить эту тему, нацелив почти сотню инженеров на что-нибудь дельное... пока, впрочем, об этом промолчу'.

-Зачем тогда вообще разделять Остехбюро?— Сталин подносит спичку к трубке.— Под одной крышей работать удобнее, меньше разделяющих стен.

Рухимович встревоженно заёрзал на стуле.

'Не удастся промолчать'...

-Мы предлагаем закрыть все разработки по теме 'волнового управления'.— Поднимаю глаза на вождя.

-Как это закрыть?— Спичка догорела и потухла, но он этого не заметил.— Вы знаете сколько времени и средств потрачено на эту работу? Товарищ Ворошилов, под вашим между прочим руководством. Как это вам в голову могло придти?

-Позвольте мне объяснить, товарищ Сталин?— Сердце заёкало в груди.

Вождь, не ответив, с потухшей трубкой в руке пускается в путь по кабинету, в котором повисла гнетущая тишина. Ворошилов хмурится, Будённый ободряюще кивает головой, мол, давай не тушуйся. Дожидаюсь когда Сталин дойдёт до стены и повернёт обратно и пытаюсь поймать его взгляд.

— Я в течении последних дней изучал в секретариате Остехбюро отчёты об испытаниях приборов по удалённому управлению самолётами, катерами и торпедами...

'Не перебивает, значит ещё не всё потеряно'...

— ... большинство из них закончились полным провалом. Испытания длятся уже десять лет, но полного успеха достичь не удалось ни в одном. Нескольких частично удачных было, но проводились они в тепличных условиях: в безоблачную погоду, когда самолёт управления висел буквально над объектом управления и в отсутствии какого-либо противодействия противника. Это характерная особенность этого вооружения: оператору нужно своими глазами видеть цель и быть рядом с объектом управления, что абсолютно нереально в настоящей боевой обстановке.

— Товарищ Ворошилов, что вам известно об этом?— Сталин останавливается возле стола и раздражённо смотрит на него.

— Я не получал никаких отчётов...— Жёстко отвечает тот, не отводя глаз.

— Отчёты об испытаниях направлялись заместителю наркома по вооружениям Тухачевскому и начальнику Остехбюро Бекаури.— Спешу на помощь шефу.

— Хорошо, оставим это пока...— берёт себя в руки вождь.— тут надо собирать отдельное совещание, приглашать специалистов. Товарищ Чаганов, мне всё равно не понятна позиция НКВД: зачем одной рукой собирать радиоинженеров Остехбюро в одном НИИ, а другой— закрывать тему, над которой они работали?

— Чтобы поставить перед ними другие задачи, более нужные нашей армии и государству...

'Как-то нахально прозвучало'...

— И что же это за задачи, товарищ капитан?— Грубый прокуренный голос Шапошникова не позволил выразить весь сарказм, содержащийся в вопросе.

— Обеспечить надёжной шифрованной радиосвязью правительство, армию и флот.— Ни один мускул не дрогнул на моём лице.— А этот НИИ со временем станет головным институтом нового радиоэлектронного главка наркомата оборонной промышленности.

— У нас уже есть такой,— вставляет реплику Рухимович.— пятый, слаботочной элетропромышленности...

— Ему тоже будет чем заняться: в план третьей пятилетки включена программа строительства новых радиозаводов, взять в управление существующие.— Только успеваю крутить головой отбиваясь.— Кроме того, часть из инженеров Остехбюро осуждены и без участия органов трудно будет наладить совместную работу осуждённых и свободных специалистов, поэтому на первом этапе предлагаю НИИ-20 оставить за НКВД.

Перевожу дух, пока Рухимович переваривает сказанное.

-Всё-таки, мне непонятна сама постановка вопроса,— в комнате снова зазвучал хриплый голос начальника Генерального штаба.— хорошо, пусть оружие сейчас не работает должным образом. Почему вместо того, чтобы продолжить работу, на которую уже ушли миллионы рублей, и достичь поставленной цели, вы предлагаете отправить его на свалку?

'Так и хочется зайти с козыря: потому что никому не удастся в бижайшие двадцать лет ничего путного создать'...

-Потому что есть в этом оружии слабое место— радиоканал, по которому идёт телеуправление. Для того чтобы создать средство противодействия ему, начисто забив канал помехами, средств потребуется в десятки-сотни раз меньше. Кстати, в условиях сильных радиопомех телеуправление никогда не испытывалось.

-Ты же сам сказал, Алексей, про надёжную радиосвязь,— встрепенулся Будённый.— а если и её помехами того...

-Одно дело создать помеху возле защищаемого объекта куда нацелено телеуправляемое оружие,— продолжаю радиоликбез для высшего военного руководства.— а другое— на всём фронте. Второе— не осуществимо, так как много электроэнергии понадобится.

-Понятно,— кивает маршал.— в одном месте сильным быть легко, а всюду— не получится.

'Именно так'.

-Вот для создания таких помех на нужных участках, чтобы противодействовать попыткам противника применить подобное оружие против нас, нужно создавать специальное оборудование, и специальные воинские части радиоэлектронной борьбы.

-А на управление по проводам радиопомехи влияют?— Интересуется Шапошников.

-Нет не влияют, но тогда два самолёта не смогут выполнять никаких манёвров— идеальная цель для вражеских зенитчиков... в любом случае оператор плохо видит цель. Не проще ли посадить лётчика в управляемый самолёт? Тот лучше справится с задачей, к тому же освободится самолёт управления, который тоже сможет принять участие в бомбометании. Это не мои слова, всё это содержится в отчётах на имя Тухачевского, в частности начальника Морского института связи и телемеханики Берга, он пишет в 1936 году: '... всё, что подано Остехбюро по линии телеуправления самолётов и катеров— это очковтирательство'...

Последняя моя фраза произвела на собравшихся гнетущее впечатление: судя по всему имя Акселя Ивановича было всем знакомо.

-Кхм-кхм,— прочистил горло Сталин.— я вижу, что вопрос с Остехбюро сложнее, чем мы думали. Товарищ Будённый вам надлежит организовать совещание по вопросам, касающимся вопросам управляемого оружия с привлечением нужных специалистов. Товарищи Чаганов и Рухимович, вы свободны. Переходим к следующему вопросу...

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

26 июня 1937 года, 21:15.

В приёмной скрипнула дверь, но сквозь открытую дверь кабинета не вижу вошедшего.

'Надо будет второго секретаря найти, чтобы работали посменно: один 'дедушка' мой график не выдерживает. Вот исегодня, четверть часа назад, пошатываясь, он оставил свой пост'.

-Товарищ капитан госбезопасности!— В комнату влетаёт радостная Оля и замирает в центре по стойке смирно.— Представляюсь по поводу присвоения специального звания сержант госбезопасности.

Защитного цвета гимнастёрка, синяя юбка до колен, на краповых петлицах два эмалевых красных кубика. Вид— закачаешься.

'Неделю назад как вышел приказ НКВД об изменении системы знаков различия, а я ещё сменить не успел, так и хожу со звёздочками'.

-Поздавляю!— Бросаюсь к подруге с распростёртыми объятьями.— Это дело надо обмыть!— 'Мне это только давай, я как бабушка Карлсона, чемпион мира по обниманиям'.

-А у меня ещё одна новость!— Отбившись от меня, Оля делает значительное лицо и поднимает над головой два одинаковых ключа.

Вопросительно гляжу на неё.

-Не тормози! Это ключи от твоей новой квартиры! В 'Доме на набережной'!— Удивляется подруга моей недогадливости.

'Позаботилась обо мне, заметила, что я домой не иду, позвонила Свешникову... А я правда не могу себя пересилить, всё перед глазами окровавленный труп Кати стоит'.

-Вещи я уже перевезла...

-Спасибо,— расстроганно целую подругу в щёчку и встряхиваю головой, отгоняя преследующую меня картину.— ну что, пойдём посмотрим планировку жилплощади?

-Я двумя руками за,— Оля выходит в приёмную и возвращается оттуда с небольшим чемоданчиком.— можно я у тебя поживу с недельку? Всё-таки десять минут до работы. А то мне полтора часа на дорогу на трамвае приходится тратить каждый день. Да и воду в общежитии выключили...

-Не вопрос, заодно со знаками различия мне поможешь, ну что двинули?— В спешке сую документы со стола в сейф и догоняю подругу на лестнице.

-До свидания, товарищ Чаганов.— Глаза вохровки Валентины хищно прищурились глядя на нас с Олей, вместе выходящих на улицу.

-Мы с тобой так толком и не поговорили с Ленинграда,— спохватываясь беру из рук Оли чемоданчик когда мы отошли от входа в СКБ уже метров сто.— ты прости меня, замотался там в физтехе с Иоффе. Как Ипатьев настроен? Не обозлился на органы? Поможет нам уговорить отца вернуться?

-Ты знаешь,— подруга берёт меня под руку и уверенно ведёт по дворам и переулкам в сторону улицы Серафимовича.— думаю, что Ипатьев-младший нам в этом деле плохой помощник. Я когда ты ушёл поговорила с его женой: там между отцом и сыном конфликт какой-то произошёл. В начале 20-х. Сын ушёл из дома в какую-то коммуну сельскохозяйственную под Москвой, долго совсем не общались, а после того как генерал стал невозвращенцем, вообще отрёкся от него.

-Мне тоже что-то показалось в первый раз, когда я фотографию у него брал для отца, Ипатьев младший не очень расположен к отцу.

-Вот-вот, осторожно яма, лучше с генералом больше про внуков и про Россию. Это— надёжнее.-Какие новости на Лубянке?— Внимательно смотрю себе под ноги, в закрытых со всех сторон московских двориках уже темно.

-Куда-то пропал Фриновский, в коридорах появилось много новичков, молодых парней с мозолистыми руками: спрашивают где столовая, пошивочная мастерская, магазин.

'Сама без году неделя на службе, а уже на Лубянке как рыба в воде. Или там ничего не изменилось? Где это мы? А большой Толмачёвский'.

-Да ещё!— Оля бросает мою руку, переулок освещён, вокруг люди, негоже двум сотрудникам органов под ручку идти.— Люшкова во Внутреннюю тюрьму этапировали, видела сегодня как его во дворе из 'воронка' выводили и Медведя освободили: столкнулась с ним на выходе из нашего 5-го (Особого) отдела. Похудел сильно, форма висит как на вешалке, петлицы кое-как пришиты... разжаловали в младшие лейтенанты, но глаза весёлые.

* * *

-Пожалуйста, предъявите ваши документы, товарищ сержант госбезопасности,— Оля достаёт красную книжицу, а вахтёрша 'Дома на набережной', симпатичная девушка лет двадцати с ямочками на щеках, начинает заполнять карточку гостя.

-Вот, Чаганов, смотри— подруга заглядывает в правила для посетителей висящие на стене в красивой рамке под стеклом.— '... посетитель, если он не родственник, обязан сообщить дежурному предполагаемое время ухода...'. Может нам расписаться сразу, как думаешь? (И девушке). У вас тут в Доме Советов ЗАГСа случайно нет?

Большие глаза дежурной становятся круглыми, она непонимающе переводит взгляд с меня на Олю и обратно.

-Да не пугайся ты так,— подмигивает подруга, видя моё вытянувшееся лицо.— к кадровым сотрудникам сотрудникам внутренних дел это не относится,... на месте решим.

Девушка-вахтёрша с опозданием прыскает в кулачок.

Лифтёрша с каменным лицом молча поднимает нас на восьмой этаж. Оля по длинному коридору уверенно ведёт меня к моей новой квартире. Из просторной прихожей попадаем в полупустую гостиную, из неё выход на небольшой балкон.

'Жизнь удалась, пять дней назад ел икру, а сегодня въезжаю в квартиру с видом на Кремль... Красиво, в водах реки отражается подсвеченная снизу Водовзводная башня и золотой купол Ивана Великого'.

-Горячая вода!— Кричит Оля из ванной.

Глава 12.

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

27 июня 1937 года, 08:50.

С утра я как обычно на Лубянке, провожу совещание с сотрудниками спецотдела: нарисовалась проблема— в связи с растущим парком БеБо существующие генераторы случайных чисел уже не справляются... Не проблема, будем расширять. Без сомнения справимся собственными силами.

Хрюкает звонок телефона внутренней связи.

-Товарищ Чаганов, вас на девять часов вызывает нарком.

По быстрому сворачиваю совещание и со всех ног бегу к лестнице, разогнать застоявшуюся кровь. В приёмной наркома толчётся человек двадцать, похоже на совещание начальников управлений и отделов ГУГБ, но смущает что много незнакомых с военной выправкой.

'Ясно, новая метла вычистила ставленников Ежова'.

Здороваюсь с Новаком, к нам подходит Пассов, заместитель Слуцкого по ИНО.

-Здорово, Зяма!— Жмём руку Пассову, чувствуется что он не в настроении, весь в себе.

-Заходим, товарищи,— из-за своего стола поднимается Хмельницкий, начальник секретариата.

Гуськом проходим в знакомый кабинет (бывший Ягоды), где нас встречают Ворошилов в безупречно отглаженной гимнастёрке с маршальскими звёздами а рядом с ним Берия в тёмном скромном костюме, мятом на сгибах, рубашке с расстёгнутым воротом, без галстука и в белых парусиновых полуботинках.

'Ни дать, ни взять— скромный совслужащий'.

-Товарищи,...— нарком не предлагает сесть, лишь дожидается пока вошедшие зайдут вовнутрь и встанут подковой вокруг начальства.— представляю вам нового начальника Главного Управления Государственной Безопасности и 1-го заместителя наркома Берия Лаврентия Павловича. Товарищ Берия не новичок в чекистском деле, так что объяснять ему что к чему не потребуется. Скорее вы у него сможете многому научиться... Поздравляю!

'События понеслись вскачь после пленума. Поэтому, наверное, так быстро Лаврентий Павлович согласился на переезд в Москву и переход в НКВД... Закавказье на перепутье: решено отложить вопрос раздела Закавказского края на три самостоятельных республики и даже наоборот существовавшие до этого компартии Грузии, Армении и Азербайджана объединить в одну— Закавказскую'.

Опять беру на себя роль застрельщика, но наши аплодисменты всё равно получились жиденькими.

-Спасибо, товарищи,— поблёскивающие на солнце, проникшем в кабинет сквозь открытые окна, стёкла пенсне скрывают выражение глаз Берия.— знакомиться будем в рабочем порядке...

-Да... все свободны.— Замешкался Ворошилов, не ожидавший столь краткого выступления своего заместителя.

Мои коллеги с облегчение выдыхают и устраивают толкучку.

-А с вами, товарищ Чаганов,— неожиданно над ухом прозвучал голос Лаврентия Павловича.— я хотел бы побеседовать отдельно. Не возражаете?

-Я готов.

'Бьюсь об заклад, что в пенсне у него простые стёкла. Зачем'? Проходим по коридору, на этом же этаже, но с противоположной стороны находится бывший кабинет Фриновского.

-А Михаила Петровича куда?— спрашиваю чтобы заполнить образовававшуюся паузу в разговоре.

-Лечится, со здоровьем у него неважно, к нам не вернётся.— Хмурится Берия.

Хозяин кабинета указывает на стул, а сам садится с противоположной стороны широкого стола для заседаний.

-Приступим, для начала пробежимся по биографии.— Снимает пиджак, вешает его на спинку и закатывает до локтей рукава рубашки.

И один за другим посыпались вопросы: о детстве, друзьях— беспризорниках, Шалашинской школе— коммуне. Отвечаю спокойно, благо мы с Олей несколько репетировали подобный разговор, вплоть до типичных вопросов и даже тон которым на них отвечать. Пытался меня прощупать насчёт Мальцевой, не поддаюсь: да, мол, была такая у нас, но описать не смогу, я в ту пору девочками мало интересовался. Эпизод с Кировым проскакиваем быстро, видимо, хорошо отражено в документах.

Время от времени Берия заглядывает в пухлую папку, лежащую перед ним: литерное дело. 'Карась'— успел прочесть на обложке.

'Карась— это похоже я... ну а две 'щуки' уже пошли в уху. Хоть бы чайком с сушками угостил, нет не дождёшься, он— горец, чай не пьёт'...

Наливаю себе из графина и запиваю очередную серию вопросов о поездке в САСШ. Берию интересует каждая мелочь: как получали визу в Париже, как покупали билеты на корабль, как плыли. Складывалось впечатление, что он хотел нарисовать в своём воображении полную картину происходящего. Просит охарактеризовать каждого сотрудника Амторга, с которым я встречался.

-Что тебе известно о директоре Амторга Боеве?— Пенсне с носа Берия перекочевало на открытую литерную папку.

'А стёкла-то без диоптрий, ха-ха-ха'.

-Радушный такой,— опускаю взгляд на свои мозолистые руки со шрамами от частых ожогов.— чаем сразу кинулся меня угощать...

Берия усмехнулся, отошёл к столику с телефонами и попросил чаю.

'Что там за длинный список подшит сверху? Похоже на перечень компонентов и материалов, что я в Америке покупал с указанием их стоимости. Значит догадались сравнить отпускные цены и цены по прейскуранту'...

-Известно ли тебе, что нибудь о его связях с Троцким?— Большие карие глаза немигающе смотрят на меня.

'Надо решаться: сейчас всплывёт история с Седовым, с пропавшими двадцатью тысячами долларов'.

-Тогда когда я встречался с Боевым ничего не было известно.

-А когда стало известно?— Берия подскакивает со стула и нависает надо мной.

-Стал догадываться в Чикаго,— я спокоен, такой вариант, хоть и нежелательный, нами тоже рассматривался.— когда случайно обнаружил в коробке от конфет, что мне передал Гольдман двадцать тысяч долларов. Точнее на следующий день, когда прочёл в газетах сообщение об аресте Седова...

-Не понимаю, какая связь?

-Дело в том,— глаз от оппонента не отвожу и тоже перестаю мигать.— что при первой встрече с Боевым я стал свидетелем его скандала с главным бухгалтером Амкора. Тот возмущался, что Боев затребовал из кассы двадцать тысяч наличными. Ну а связать одно с другим было не трудно: директор задумал передать деньги сыну Троцкого, используя меня как курьера, попутно ещё скомпрометировав.

-И как ты поступил?— Секретарь вносит поднос с чайником и стаканами в подстаканниках как в поезде.

'Фриновский чашки не признавал. А Берия на удивление эмоционален, при его то профессии: с нетерпением ждёт когда секретарь выйдет из кабинета'.

-Заранее пошёл по адресу, что оставил мой переводчик Гольдман перед своим неожиданным отъездом. Это была небольшая гостиница, устроил там пожарную тревогу...

-Это как?

-После большого Чикагского пожара, когда сгорел весь центр, во всех зданиях в городе установили противопожарную сигнализацию. Она имеет большой недостаток: срабатывает от любого удара по её проводу, жёлтому такому, поэтому получается много ложных вызовов. Один из таких был в нашей гостинице. Короче, поднялась тревога, жильцы кинулись наружу, среди них я увидел Седова. Его портреты часто печатали в газетах в двадцатых годах.

-Сам придумал?— С детской завистью спрашивает Берия.

-Сам. Потом в соседней лавке купил такую же коробку с конфетами и заказал доставку.

-Так ты английский знаешь?

-Учился на курсах 'Берлиц', здесь у нас рядом с управлением, так что объясниться на улице и в магазине могу. А если надо, например, прочитать научную статью, то смогу легко.

-Что было дальше?— Берия садится и снова вскакивает.

-Позвонил в полицию, прочитал по бумажке, что в такой-то гостинице остановился смутьян, наверное, хочет у нас революцию устроить и положил трубку.

Мой слушатель весело хохочет.

-Почему не вернул деньги?— Смех резко обрывается, передо мной снова суровый начальник Главного Управления Государственной Безопасности.

-Чтобы враги их потом напрямую Троцкому передали?— Выдерживаю взгляд.

-Резиденту нашему, например, мог бы отдать.— Берия увеличивает темп задавания вопросов.

-Мне в Москве имени нашего резидента не называли да и сам он не представлялся.— Отвечаю не торопясь, обстоятельно.— На родину через четыре таможни везти было опасно, поэтому решил потратить на оборудование...

-Самоуправство получается и растрата...— Собеседник опускается на стул.

-Не к кому было обратится за советом,— виновато развожу руками.— один в чужой стране, кругом враги, пришлось управляться самому. Реквизированные у троцкистов доллары потратил на благо страны: на создание техники особой секретности.

-Наш бухгалтер посмотрел твой финансовый отчёт по командировке...— Берия механически листает папку, неотрывно глядя на меня.— и не нашёл он там никаких следов этих злополучных двадцати тысяч. Сто тысяч долларов, тютелька в тютельку, ни центом больше.

-Так и есть,— тянусь за чайником.— их надо искать в заниженных ценах на проданное мне оборудование и материалы.

-Бухгалтер, который по приказу Ежова делал ревизию твоих сделок в 'Амкоре', так и сделал, вот только по его оценкам товаров ты купил на сто сорок тысяч долларов. Откуда взялись ещё двадцать тысяч? И за какие такие услуги иностранные компании тебе давали скидки?

-За взятки...— спокойно отхлёбываю остывший чай.

-Ещё и дача взятки...— Тихо пробормотал Берия.— Кому давал?

'Знает о МакГи или нет? Знает, конечно, громкое было дело'.

-Питеру МакГи, он был представителем 'Радиокорпорэйшн' на 'Светлане', пытался вместе с техническим директором Студневым махинациями заниматься. А я был тогда на заводе начальником Особого отдела. Я их вывел на чистую воду и американца отозвали на родину.

-И после такого он у тебя деньги брал?— Недоверчиво пришурился мой собеседник.

-Конечно, почему нет? С превеликим удовольствием. Он— мошенник по своей натуре. Где-то повезло, а где-то нет. Как он говорит: это бизнес— ничего личного.

-На каком языке говорили?

-На русском.

-Скажи, Чаганов, почему я должен клещами каждое слово из тебя вытягивать?— Повышает голос Берия.— Может теперь сам что-нибудь расскажешь?

'Что ж расскажу'.

-Там же в Чикаго я встретился с академиком Ипатьевым...

'Не могу понять знает он об этом или нет'.

-Так прямо случайно и встретился, в городе, где миллион жителей живёт?— В голосе Берия зазвучало раздражение.

-Взял телефонный справочник, он есть в каждой телефонной будке, нашёл его номер, позвонил и мы встретились.— Не поддаюсь на провокацию начальника.— Он живёт неподалёку.

-С какой целью?

-Консультация мне была нужна по техническому вопросу. Ипатьев охотно согласился встретиться, рассказал над чем работает: оказалось над установкой для получения высокооктанового бензина. Я предложил ему сделать для меня копию чертежей, когда она будет готова.

-И, конечно, в отчёте о командировке забыл об этом написать.— Зловеще сверкнули стекла его пенсне.

-Товарищ Берия,— уже с трудом сдерживаюсь я.— в стране, в партии в тот момент шла острая политическая борьба. Моё имя напрямую связывают с именем товарища Кирова и вы хотите чтобы я докладывал скрытым и открытым его врагам в НКВД о своих контактах с беглыми академиками, иностранными мошенниками и троцкистами?

-А я что, по твоему, буду смотреть сквозь пальцы на такие твои связи?— Ядовито ухмыляется он.

-Я верю что человек, назначенный на этот пост товарищем Сталиным, сможет отличить врага от товарища...

'Хочешь сказать, что Ежова тоже назначили по предложению Сталина? Хочешь, но не можешь, не принято у нас сомневаться в решениях вождей'.

-Оставим это пока,— делает озабоченное лицо Берия.— чтобы завтра подробный доклад о встречах с Ипатьевым, Боевым, долларах и прочем был у меня на столе. Сейчас поговорим об испанских делах...

На ватных ногах спускаюсь по лестнице в свой отдел, подношу часы к глазам.

'Ничего себе, дружеская беседа длилась почти пять часов. Гвозди бы делать из этих людей'...

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

27 июня 1937 года, 18:00.

-Здравстуйте, Алексей Сергеевич.— Валентина хватается за телефонную трубку. Киваю вохровке и неспешным шагом двигаюсь по напралению к своему кабинету. С противоположной стороны длинного коридора навстречу спешит Оля, сзади немного отстал чахоточного вида невысокий мужчина.

-Товарищ Чаганов, мы к вам.— Останавливаюсь, губы невольно расплываются в улыбке, видя её ладную фигурку.— Товарищ Медведь назначен начальником Особого отдела вашего СКБ. 'Медведь? От него и половины не осталось'.

-Филипп Демьяныч,— делаю шаг навстречу и обнимаю за плечи младшего лейтенанта (он замешкался протянуть мне руку в ответ).— очень рад, что будем работать вместе (Медведь сглатывает слёзы). Прошу в кабинет, товарищи.

-Начальников отделов и лабораторий ко мне.— На ходу бросаю секретарю.

* * *

-Как думаешь Медведь отойдёт?— мы с Олей идём по асфальтовой дорожке, проложенной вдоль высокого зелёного забора за которым от посторонних глаз скрывается наша секретная организация.

-Не знаю, посмотрим...— рассеянно пожимает плечами подруга.— лучше скажи ты Берии о нашем плане не говорил?

-О зарубежных гастролях? Нет. Мы же ещё со Шмелёвым не говорили. Надо продумать все детали, да и насколько я понял, он предпочитает работать с документами: придётся изложить всё на бумаге.

-Давай сегодня у меня, сразу будем печатать на машинке Особого отдела чтобы лишних вопросов не возникало.

-Вот ты где!— Кричит издали Лосев, вывернувший из-за угла особнячка 'с которого полупроводники русские стали есть'.— Идём скорее, что покажу.

-Товарищ Лосев, вы почему по вызову начальника СКБ не являетесь на совещание?— Сурово хмурю брови.

-Брось,— отмахивается он и хватает меня за руку.— это надо видеть.

Вместе заходим в настежь распахнутую дверь, я показываю на неё взглядом Оле, мол, смотри что творится, она понимающе кивает. Лосев тянет нас вглубь комнаты. У стены посреди широкого монтажного стола, освещённого тусклым светом лампы, на небольшом деревянном возвышении на ребре стоит медная шайба, закреплённая в пазу, с высверленной посередине дыркой. Склоняюсь над над устройством чтобы лучше его рассмотреть: с одной стороны к шайбе была припаяна тонкая серая пластинка, от противоположных сторон которой отходят два белых тонких проводка. Третий потолще медный идёт от шайбы.

'Похоже на транзистор..., но не на тот первый американский макет из проводов и палок, а на самый настоящий транзистор только большого размера (типа ТО-3): диаметр германиевой пластины примерно два с половиной сантиметра, с двумя маленькими металлическими бусинками, они, скорее всего, из индия, из которых торчат никелевые провода. Итак, что мы имеем? Сплавной германиевый pnp транзистор, маломощный, несмотря на внушительные размеры, и низкочастотный, хотя тут всё зависит от ширины базы: чем она уже, тем быстрее получится прибор. А вот контролировать эту ширину крайне трудно: во-первых, германий надо разрезать строго вдоль его основной грани, иначе переход не получится идеально плоским, во-вторых, строго выдержать температурный и временной техпроцесс вплавления индия, в-третьих... А да что говорить, с кустарной рентгеновской установкой, одной термопарой и секундомером получить что-нибудь приличное— это как выиграть в спортлото'.

-Это ты что, Олег,— подыгрываю Лосеву чтобы не омрачать одно из величайших событий в истории.— задумал два диода на одной подложке сделать?

Вместо ответа он с загадочным видом щёлкает тумблером осциллографа, затем источника питания и, наконец, генератора синусоидального сигнала: мы все втроём с нетерпением ждём когда они прогреются.

-Смотри, Ань,— Олег поворачивается к подруге.— вот я подаю этот сигнал, синусоиду, на вход моего прибора. Здесь на экране ты видишь его. Затем я хочу посмотреть что произойдёт на выходе моего прибора....

-Тоже синусоида...— Оля вопросительно смотрит на него.

-Верно,— кивает он головой.— но её амплитуда в десять раз больше входной! Мой прибор усилил входной сигнал!

-Это что, усилитель на биполярном транзисторе?— Разочарованно протягивает она.

-Какой такой...— Лосев вытаращил на неё глаза.

-Это— кристаллический триод!— Сердито дёргаю её за рукав.— Олег! У тебя это получилось! Ты— гений! Частотную характеристику уже снял? Нет? Давай вместе посмотрим. Оля смущённо отступает от стола, а я начинаю медленно крутить ручку настройки частоты генератора, Лосев синхронно подстраивает развёртку осциллографа.

-Один килогерц, полёт нормальный... Два килогерца... тангаж и рыскание— в норме...— Комментирую я, Олег счастливо смеётся.

На десятом килогерце усиление начало потихоньку уменьшаться, на пятнадцатом— упало вдвое, а на двадцатом на блюдечке экрана вместо крутобокого синуса осталась одна сплошная горизонтальная полоса.

-Ничего!— Кричу я с преувеличенным энтузиазмом.— Сколько у тебя годных приборов? Наверняка есть среди них и побыстрее...

-Только один этот,— виновато разводит руками кандидат наук.— остальные девять— брак.

-Так даже лучше,— подбадриваю друга.— проверим его на надёжность. Пусть стоит всю ночь. Скажи, Олег ты все десять испекал по одному рецепту?...

-По одному.

-... Всё равно, тащи лабораторный журнал, будем разбираться. Лосев спотыкаясь бежит в свою каморку...

-Биполярный транзистор, блин...— Испепеляю Олю взглядом.— Встречаемся через пятнадцать минут у тебя.

Перелистываю тяжёлую амбарную книгу: каждый образец имеет свой номер, надлежащие отметки о прохождении технологических операций. Все из одного стержня, распилены на одном (единственном) станке, отшлифованы и протравлены самим Лосевым (характерные хвостики на буквах и цифрах).

'Идём дальше: следующая операция— вплавление индия в германиевую подложку. Много чисел: через каждую минуту измеряется температура воздуха в электропечке. Особых различий от образца к образцу не заметно. За исключением одного'...

-Олег, ты сам вплавлял индий?

-Сам.

-А почему записи сделаны другой рукой?— Показываю Лосеву журнал.

-Вернее я сам сделал только один, показал девочкам как надо выставлять температуру, измерять показания, а потом уж они сами...

-Какой номер у этого?— Киваю на первый транзистор, открывший полупроводниковую эру на десять лет раньше срока.

-Сорок восьмой.— Догадка мелькнула в его глазах.

-Как раз тот, что паял ты сам.

-Так ты думаешь, Лёш...— его плечи опускаются книзу.

-По-до-зре-ваю,— отвечаю жёстким голосом по слогам.— а расследование проведёшь сам.

-Давно хотел тебе сказать, Олег,— смягчаю несколько тон.— дисциплина у тебя хромает в лаборатории.

-Я знаю.— Вяло соглашается Лосев.

-Ну а раз знал и не принял мер, то их обязан принять я, как руководитель СКБ. Снимаю тебя с должности завлаба и назначаю научным сотрудником в лаборатории полупроводников. Будешь теперь подчиняться Авдееву.

С тревогой гляжу на Лосева, но на его лице не отражается никаких чувств...

'Зря боялся, он— не карьерист'.

Поднимаю трубку местного телефона.

-Разыщите Авдеева и пригласите ко мне. Я пока буду в Особом отделе.

* * *

-Третья задача... Давай я буду печатать, у тебя что палец болит?— Оля занимает моё место у печатной машинки.

-Пустяки, небольшой ожог.— Откидываюсь на спинку стула.— Слушай, а почему у вас тут стулья такие неудобные?

-Не отвлекайся, третья задача.— Бойко застучал пишмаш.

-Урановая руда. Рудник Шинколобве, провинция Катанга в Бельгийском Конго. Владелец— бельгийская компания 'Юнион Майнер дю О-Катанга'. Производительность— около сорока граммов радия в год. Урановая руда является отходом его производства. Просто сваливается в отвалы неподалёку от шахт. Накоплено уже не менее трех тысяч тонн урановой руды. Небольшие её количества используются для фарфорового и лако-красочного производства.

-Откуда инфа?— Останавливается печатать Оля.

-Из Гиредмета, от профессора Соболева...

-Михаила Николаевича? Знаю, энциклопедических знаний человек.

-Я бы закусил, подруга, чем бог послал...

Оля бросается к письменному столу, открывает дверцу и долго роется внутри.

-Вот, два бульонных кубика осталось.— На свет появляются два кубика с надписью на одной из граней: 'НаркомПищепром СССР Главмясо'.

-Ты уверена, что из мяса?

-А из чего же ещё? Я пробовала— вкусно.— Защебетала Оля.— Смотри— 'бульонные кубики выпускаются из мяса лучшего качества. Просто опусти в кипяток и получишь крепкий вкусный бульон'.

-Давай!— Потираю в предвкушении руки.

На столе зазвонил телефон.

-Сержант госбезопасности Мальцева слушает!— Оля хватает трубку, прикрывает ладошкой микрофон.— Авдеев просит пропуск для Векшинского. (Я киваю головой). Оформляйте!

-Перекус откладывается,— с сожалением провожаю взглядом кубики, скрывшиеся в недрах стола.— поработай пока над легендой гастролей...

Проходная в двух шагах от особого отдела, поэтому успеваю прехватить гостей у входа.

-Сергей Аркадьевич, добро пожаловать.— Увлекаю посетителей за собой.— Валентин, я тебя искал. Прошу вас ко мне.

Увидев мою форму Векшинский хмурится, но быстро справляется с собой.

-Так я весь день был на 'Радиолампе' во Фрязино,— оправдывается Авдеев, прыгая через две ступеньки.— с товарищем Векшинским смотрели какие операции для моих 'стержней' можно у них на заводе выполнять.

Открываю приёмную своим ключом и пропускаю гостей вовнутрь.

-Прошу садиться.— Указываю на стулья.— Слушаю вас.

-Алексей,— заторопился Авдеев.— я тебе рассказывал, что где-то полгода назад Сергей Аркадьевич перешёл на работу в 'Радиолампу'. Так вот, он не сам перешёл, а выжили его со 'Светланы'...

-Погоди, Валя,— прерывает его Векшинский потянув за рукав.— не о том ты говоришь. Не это главное. В нашем электроламповом хозяйстве происходят страшные вещи. Чтобы вам было понятно поясню подробнее: в конце 1934 года наркомат тяжёлой промышленности заключил договор с американской 'Радиокорпорэйшн', по которому на первом этапе в следующие три года до 39 года она должна была поставить четырнадцать поточных линеек, каждая производительностью четыре тысячи ламп в смену: по семь на каждый завод. Инициаторами этого договора были мы с бывшим директором 'Светланы' Студневым. Иного способа быстро начать массовое производство современных электронных ламп и радиокомпонентов в СССР просто не было. После ареста Студнева, при нём была запущена только первая линия, новый директор завода, поддавшись на уговоры и давление некоторых руководитетелей нашего главка в НКТП, начал тормозить ввод в строй действующих других линий.

'Интересно, не знал. Но уверен, что у бывшего директора завода, которого я посадил в тюрьму были более прагматичные интересы в работе с американцами'.

-Почему?— Не утерпел я.

-Видите ли, товарищ Чаганов,— продолжил он.— у нас в строне расплодилось слишком много КБ, которые принялись разрабатывать радиотехнику для армии, флота и гражданских нужд...

'Уж ни в мой ли огород камень'?

-... причём стараются всё делать у себя: радиостанции, электронные лампы, конденсаторы и другие радиокомпоненты: посмотрите на то то же 'Остехбюро', оно было крупнее нашего главка раза в три. Поэтому любую попытку навести порядок встречают в штыки: 'Остехбюро' и НИИС РККА сделали рации для танков и пехоты, НИМИСТ Берга в Ленинграде— для кораблей и морской авиации, причём в авиации сложилась вопиющая ситуация: выпускаются совершенно разные радиостанции для истребителей, бомбовозов и разведчиков. Все на своих лампах, изготовленных по большей части кустарно. Освоить в производстве такое количество разных типов ламп наш завод не мог, перестал справляться с планом. В общем сняли меня с должности технического директора 'Светланы' и отправили во Фрязино, стали доносы писать, что, мол, зажимаю отечественную технику, заключил вредительский договор с американцами. Стали тормозить запуск новых линий: здание для них так и не построено, склады забиты пришедшим оборудованием.

-К вам приходили из НКВД?

-Приходил один весной,— машет рукой Векшинский.— но пропал после арестов в 'Остехбюро'. Не об этом я. Слышал от Валентина, что вы включили в план третьей пятилетки строительство новых радиозаводов, так вот что сказать хочу... или, вернее, посоветовать. Хотите быстро наладить выпуск современных средств связи, берите лицензии у 'Радиокорпорэйшн' на радиостанции, покупайте сразу со сборочными заводами, не мелочитесь: выйдет дешевле и быстрее... это только за счёт сокращения номенкулатуры комплектуюших и автоматизации производства. 'Легко сказать... тут валюта нужна. За кого он меня принимает, за Председателя Совнаркома'?

-Скажите, Сергей Аркадьевич,— не выказываю пока своих сомнений.— вы это просто так сказали что дешевле или расчётами занимались?

-Я, молодой человек, привык отвечать за свои слова.— Векшинский лезет во внутренний карман пиджака и достаёт несколько сложенных попалам листков бумаги.— Тут когда меня недавно начальство из главка и ваши люди из экономического управления пощипывать стали, я им калькуляцию предоставил: какова будет себестоимость радиостанций представленных к валовому производству. В этом мне, конечно, друзья помогли с завода Козицкого и других, где радиокомпоненты выпускают. Тут много цифр, посмотрите если интересно будет, а вывод такой: одного класса радиостанция на лиценционных комплектующих будет в два три-раза дешевле в производстве.

-И что же товарищи из главка ответили вам?— Разворачиваю листки, сплошь заполненные таблицами.

-Ничего не ответили, сгинула моя записка втуне... думаю, что не читал никто.

'Считает, что меня больше послушают? Ой, не уверен'...

Авдеев смотрит на меня с надеждой, Векшинский, как ни странно, тоже.

'Речь идёт о миллионах долларов, которых могут лишиться авиаторы, танкисты и моряки: у них тоже есть планы по закупке иностранной техники. Выходить с таким предложением сейчас— это, наверняка, настроить против себя всё руководство наркомата оборонной промышленности, военных, не говоря уже о руководстве многочисленных НИИ и КБ, занимающихся связью, чей многолетний труд пойдёт прахом. Отложить до лучших времён? Это— опоздать: лишить армию и флот надёжной связи в начале войны со всеми вытекающими отсюда последствиями'.

-Ну хорошо,— улыбаюсь я и поднимаюсь со стула.— займусь этим. Дайте только мне пару дней разобраться с вашими бумагами.

-Алексей, а зачем я тебе нужен был?— Авдеев обернулся у двери.

-Успеется,— пожимаю на прощание руки гостям.— иди лучше покажи Сергею Аркадьевичу наш 'Северок'— кустарную радиостанцию из ламп, собранных в кустарных условиях...

Сзади раздался звонок 'вертушки'.

-Алексей Сергеевич?— В трубке раздался легко узнаваемый по тягучим интонациям голос Рухимовича.— Как хорошо, что застал вас. Вы не подъедите ко мне ненадолго? Есть разговор.

'Хм, у меня тоже'.

-Да, конечно, Моисей Львович, я готов.

'Надо Олю предупредить, чтобы не ждала'.

-Отлично, высылаю за вами машину.— В трубке раздались короткие гудки.

'Сталинский стиль, ни одного лишнего слова'.

Москва, Уланский переулок, дом 26.

Наркомат Оборонной Промышленности.

27 июня 1937 года 20:00.

'Странное архитектурное решение, фасад здания выходит по сути во двор'.

'ЗИС' наркома тормозит высокого семиэтажного здания в стиле позднего конструктивизма, когда аскетизм ортодоксального авнгардного стиля с его прямыми углами и отсутствием какого— либо декора стал потихоньку уступать 'сталинскому монументальному классицизму'.

'А-а, понятно, здесь будет новая улица, план реконструкции Москвы— в действии! Проспект Сахарова... Посмотрим ещё, ничего не предопределено, может и не услышит о таком никто'.

Референт Рухимовича, подскочивший к машине, ведёт к скоростному американскому лифту 'Отис', с эмблемой Московского метрополитена, несколько секунд и мы не останавливаясь пересекаем пустую приёмную и заходим в открытую дверь кабинета.

-Знакомьтесь,— нарком оборонной промышленности гостеприимно встречает меня в центре комнаты и подводит к столу для заседаний, за которым расположились двое мужчин.— мой заместитель товарищ Каганович, Михаил Моисеевич руководит также авиационным главком... Брат члена Политбюро, как две капли воды похожий на него, только постарше, не вставая, протягивает свою большую широкую ладонь и неожиданно крепко сжимает мою, сдирая большим пальцем чуть подсохшую ранку от ожога. Ухмыляется, видя что я поморщился, и с довольным видом отворачивается в сторону.

-... и товарищ Тевосян, Иван Фёдорович начальник судостроительного главка....

-Очень приятно.— Тевосян стоя приветствет меня.

-Прошу садиться, товарищи.— Продолжает Рухимович, занимая своё место.— Спасибо, Алексей Сергеевич, что вы нашли время приехать. Я вот что подумал, неплохо будет предварительно обсудить ряд вопросов перед совещанием в НКО по поводу 'Остехбюро', ну чтобы не бодаться как неразумным телятам перед руководством.

'Разумно'.

-Скажите, товарищ Чаганов,— хозяин кабинета отмечает мой согласный кивок.— я вас правильно понял, нахождении НИИ-20 с сухопутной тематикой 'Остехбюро' в НКВД— явление временное?

-Именно так, это связано с тем, что значительное количество сотрудников 'Остехбюро' осуждены Особым совещанием и нам бы не хотелось раскалывать коллектив, что стало бы неизбежным при передаче НИИ-20 в ваш наркомат.

-Но если это так, то почему вы не ставите так же вопрос в отношении НИИ-22 и НИИ-36?

-Потому, Моисей Львович, что НКВД не имеет авиационных и судостроительных СКБ, в которые мы могли бы временно влить НИИ-22 и НИИ-36. Кроме того...

-Как же, слушай его,— скандальным голосом вступает в разговор Каганович.— здание на Садово-Черногрязской они у нас оттяпать хотят!

-Михаил Моисеевич!— С досады Рухимович закатывает глаза и стучит ладонью по столу.

'... то у глупого на языке. Дворец им нужен! Я его теперь за просто так им не отдам'.

-Ваша позиция, Алексей Сергеевич, понятна,— справляется с собой нарком.— если предположить, что на время НИИ-20 уйдёт от нас, то у нас в наркомате возникнет большой недостаток в грамотных радиоинженерах. Тут появилось одно предложение... перепрофилировать два НИИ в Ленинграде: восьмое и девятое, хотим из них сделать авиационные...

'НИИ-9, это же— 'Подсолнух', а НИИ-8— телевидение и телемеханика. Причём тут авиация'?

-... а их прежнюю тематику предать в НИИ-20, тем более что вам она знакома. Мне доложили, что вы принимали участие в развороте работ по Радиоуловителям самолётов.

'Теперь ясно'.

Будучи недавно в Ленинграде, я встретился с давним другом Василием Щербаковым, от которого узнал что с 'Подсолнухом' дела в НИИ-9 идут неважно: задачу перевода РЛС на отечественные комплектующие он провалил. Посчитали ниже своего достоинства копировать рабочие образцы, прошедшие полевые испытания на юге, севере, западе и востоке, занялись улучшениями и упрощениями: в результате на сегодяшний день в войсках, как и год назад, всё те же четыре 'Подсолнуха'.

-Позвольте, а где же товарищ Халепский (начальник главка слаботочной электропромышленности НКОП)?— Непонимающе гляжу на Рухимовича.— Он-то сам не против?

-Кх-кхм,— отводит взгляд нарком.— его пришлось освоболить от должности за развал работы...

-Уже подобрали замену?— Пытаюсь надеть маску безразлия.

-Пока ищем...— Рухимович навострил уши, Каганович отстранённо спичкой вычищает грязь из под ногтей.

-Есть у меня для вас отличная кандидатура, Моисей Львович,— говорю со значением, переводя разговор в область торга.— Сергей Аркадьевич Векшинский. Много лет проработал на руководящих должностях в электронной промышленности, сейчас— технический директор подмосковного завода 'Радиолампа'.

-А он не скандальный?— Нарком пытается сбить цену на мой товар.— Халепский что-то такое мне докладывал.

-Очень грамотный,— гну свою линию.— вот прислушивался бы к нему товарищ Халепский по техническим вопросам, глядишь, и с радиоуловителями было бы всё в порядке и сам бы был на коне.

-Хорошими специалистами мы не разбрасываемся,— Рухимович чуть заметно улыбается.— рассмотрим кандидатуру, будем выдвигать... только ещё у нас одна трудность имеется. Товарищ Тевосян, расскажите.

Будущий 'сталинский нарком' стал подробно, иногда останавливаясь чтобы подыскать нужное слово, но в целом толково рассказывать о критической ситуации с морским ПУАЗО.

'Знакомая история'.

-Поэтому мы предлагаем,— Тевосян переходит к предложениям, видя что я не проявляю особого интереса к его рассказу.— передать научное руководство этой темой НИИ-20, так как к ней всё равно перейдёт ПУАЗО сухопутное. Зачем дублировать работу?

'Логично. Интересная работа... Мы с Поповым уже делали прикидки системы управления для такой системы, получается изящно: сигналы трёх координат цели с РЛС преобразуется в напряжения (уставки), которые подаются на три регулятора (на наши 'кубики', не мясные, конечно), а они уже управляют серводвигателями по каждой координате. На регулятор же приходит сигнал отрицательной обратной связи с датчиков положения зенитного орудия'.

-И ещё здание на Черногрязской мы забираем себе,— добавляет 'старший брат', смахнув рукой грязь со стола.— у меня главк авиационной промышленности! Авиационной! А ответственные работники по двое, по трое в одной комнате ютятся.

Теперь уже оба Рухимович и Тевосян сокрушённо опускают плечи.

-Скажите, Моисей Львович,— продолжаю торг.— иностранную валюту для закупок оборудования вам выделяют на весь наркомат в целом или по главкам?

-На весь наркомат...— Понимающе опускает веки нарком.— Мы сами тут, в определёных пределах конечно, можем перебрасывать средства.

-Ясно,— киваю головой.— мне нужно будет обсудить ваши предложения с товарищем Ворошиловым.

-Звоните в любое время.— Рухимович довольно пожимает мне руку прощаясь.

На выходе из кабинета слышу голос Кагановича: 'Так... это, я не понял, что со зданием-то'?

-Товарищ Чаганов,— секретарь наркома привстаёт со стула держа телефонную трубку в руке.— вас товарищ Голованов разыскивает.

Москва, ул. Большая Татарская, 35.

ОКБ спецотдела ГУГБ.

27 июня 1937 года, 22:00.

-Ну, показывай.— Голованов с порученцем встают у меня за спиной.

Один из бывших сборочных цехов завода имени Орджоникидзе пуст, лишь посерёдке на небольшом каменном помосте возвышается металлический куб (ребро чуть больше метра), сверху которого прилепился неуклюжий толстый синий самолётик с короткими крылышками и фюзеляжем, но с нормального размера пилотской кабиной. От куба к стоящему неподалёку столу тянутся толстые электрические кабели, которые входят в другой железный ящик, прикреплённый снизу к столешнице. Поверхность стола разбита на две равные части: на одной— лицевая панель с десятком круглых авиационных приборов в три ряда, на другой— как выянилось, плоттер, странного вида устройство, само передвигающиеся по столу и отмечающее пройденный путь карандашом на карте. Боковая дверца пилотской кабины открыта, видна точно такая же панель, а сверху над пилотским креслом нависает откинутый непрозрачный фонарь.

Две недели назад в Главное управление ВВС РККА из Америки пришёл груз с шестью авиатренажёрами компании 'Линк Авиэйшн' тип С, новейшей модели, позволявшей поворачивать самолёт на 360 градусов. Голованов, инициатор и энтузиаст обучения пилотов на земле, попросил меня поскорее установить и запустить один из тренажёров: ждать когда приедут наладчики из САСШ у него не было сил. Да у меня, собственно, и у самого руки чесались вскрыть ящик и посмотреть что там внутри, так что уговорить было не трудно, тем более что этот экземпляр всё равно шёл на доработку (замену механического вычислителя на нашу АВМ), перевод чертежей на метрику и разработку отечественного прототипа. Вот только самому принять участие в наладке не пришлось, слишком уж богатыми на события выдались эти недели, но в одну из свободных ночей я, всё-таки, прочёл всю пришедшую документацию, а часть, касающуюся наладки перевёл и напечатал.

Мелькнула мысль: 'А неплохо было бы инженеров— телемехаников из 'Остехбюро' на это дело подписать'.

-Ваня, давай в кабину.— Практикант из Томска, с детства мечтавший о небе, откликнувшийся на мой клич 'Комсомол— на авиатренажёр' и в свободное от взламывания шифров время пропадавший в этом цеху, юркнул в кокпит.

По-хозяйски закрыл за собой дверцу, надел наушники и опустил фонарь.

-Сейчас Иван произведёт взлёт, полёт по прибору по замкнутому маршруту и сядет обратно на свой аэродром.— На место инструктора за стол садится лётчик, прибывший в СКБ с тренажёром, он также надевает наушники, висевшие сбоку стола на крючке.— Полёт будет проходить в слепом режиме, только по приборам.

Отворачивает одно 'ухо', Голованов и я склоняемся к нему.

-Разрешите взлёт?— в динамике слышен голос Ивана.

-Взлёт разрешаю.

На панели ожили стрелки приборов, замначальника ГУ ВВС РККА с интересом следит за их показаниями, зашипела пневматика и нос самолётика стал медленно приподниматься.

-Курс пятнадцать.— Подаёт команду инструктор, после того как Иван доложил о наборе заданной высоты.

-У него что там магнитный компас?— Удивляется Голованов.— Здорово! Слушай, Алексей, а радиокомпас можно организовать?

-Настоящий будет затруднительно,— почёсываю я подбородок.— места в самолётике маловато, кроме того механический вычислитель придётся сильно дорабатывать, а вот имитатор радиокомпаса, да с нашим устройством управления— не вижу трудностей.

Зубчатое колесо плотера мягко скользит по карте, оставляя пунктирный карандашный след.

'А плотер-то у нас 3D'!

Только сейчас замечаю, что одновременно сбоку на отдельном листке синим карандашом он рисует кривую высоты полёта. Минут через десять горизонтального полета, самолёт сам поворачивает на 90 градусов.

-Есть ли тут возможность изменять скорость ветра?— Голованов смотрит на пульт управления инструктора, где рядом с подписями на английском приклеены бумажки с русским переводом.

-К сожалению нет,— прихожу на помощь инструктору, которого вопрос начальника поставил в тупик.— но планы такие имеются, опять-таки, с нашим устройством управления.

Самолётик делает ещё один разворот и, судя по карте, ложится на обратный курс.

-А это что такое? Перевода нет.— Александр Евгеньевич показывает на красный рычажок сбоку.— Флат спин...

-Плоский штопор.— Поясняю я.

-Разрешите посадку?— В наушнике слышится голос Вани.

-Хм, точно вышел, молодец!— Замечает Голованов.

-Посадку разрешаю.— Отвечает инструктор.

Самолётик опускает нос, а синяя линия на бумаге вдруг резко идёт вниз.

-За высотой, за высотой следи!— Выдыхает он, видя как закрутилась стрелка альтиметра.

В наушниках неожиданно раздаётся громкий звук взрыва, инструктор срывает их и нажимает круглую большую кнопку в центре пульта. Слышится шум воздуха выходящего из пневмосистемы, самолётик оседает, фонарь откидывается и из кабины появляется мокрая несчастная фигура Вани.

-Не вешай нос, курсант, работать надо больше и всё получится.— Голованов стучит по плечу Вани, встаёт на ступеньку тренажёра (и уже инструктору).— Давай посмотрим, что у вас тут за штопор...

-Тащ комдив,— растерянно говорит тот.— здесь приборная доска не как у нас.

-Давай-давай,— Голованов устраивается в кресле.— ха, точно как в 'Дугласе', я в Испании на нём полетал достаточно. А вообще-то на это надо обратить внимание: хорошо бы для обучения лётчиков на этих тренажёрах создать сменную лицевую панель, чтоб у них было полное впечатление, что они за штурвалом своего самолёта.

-А ещё лучше,— неожиданно для себя вставляю я.— на всех новых самолётах иметь одну и ту же панель: всё равно на них одни и те же приборы.

-Хм, а ведь ты, Алексей, прав,— переводит на меня серьёзный взгляд Голованов.— а то каждый клепает кто во что горазд... надо будет этим серьёзно заняться. От винта!

После взлёта инструктор, предупредив начальника, тянет на себя красный рычаг, а маленькая машинка, вздрогнув, клюёт слегка носом и затем начинает довольно быстрое вращение носом к воображаемому центру штопора, слегка кренясь с крыла на крыло. Впрочем, лётчику у самой земли, хоть и с трудом, но удаётся перевести самолёт в горизонтальный полёт.

Москва, Кремль,

Кабинет Сталина.

28 июня 1937 года, 16:00.

-Здравствуйте, товарищ Каганович,— глаза вождя, как всегда, непроницаемы.— прошу садится.

Сталин берёт крайний стул, стоящий у стола для совещаний, и, развернув его спинкой к окну указывает гостю на место. Тот оглядывается по сторонам и с удивлением отмечает, что в кабинете нет посетителей. Обычно в это время у Хозяина всегда кто-нибудь есть: либо Молотов, которого здесь можно встретить чаще, чем у себя, либо Киров, или нередко оба вместе.

-Как ваше здоровье, когда планируете в отпуск?— Вождь стоит рядом и внимательно смотрит на него сверху вниз.

-Здоров как бык, товарищ Сталин,— Каганович вскакивает на ноги.— в отпуске не нуждаюсь.

-Это хорошо. Сидите-сидите, в ногах правды нет...— загадочно улыбается хозяин кабинета, расчёсывая усы кончиком трубки.— а отдохнуть вам этим летом придётся, считайте это партийным поручением.

Сталин пускается в обычную прогулку по кабинету, а гость вытирает носовым платком взмокший лоб и тянется к графину с водой.

-Как вы смотрите на то, товарищ Каганович,— продолжил вождь через минуту, вернувшись обратно к столу.— чтобы отправиться на Кавказ?

-Готов выполнить любое ваше поручение, товарищ Сталин. Хотя я привык у себя на Украине.

-На Украину поедет другой товарищ...— смеётся вождь, видя видя озадаченное лицо гостя.— вас будем рекомендовать секретарём ЦК Закавказской Коммунистической партии. Вы согласны?

-Согласен.— Каганович вновь вскакивает на ноги.

-Вот и отлично,— пожимает ему руку Сталин.— через две недели в Сочи я собираю секретарей Заккрайкома, где и проведём обсуждение как нам объединить три республиканские партии в одну. Вот такой у вас будет отпуск. Учтите, сейчас укрупнение партийных организаций— это генеральная линия партии. На месте разрозненных и малочисленных будем создавать крепкие, крупные партийные организации не по национальному признаку, а ориентируясь на сложившиеся хозяйственные связи. Ударим этим одновременно и по национализму и по бюрократизму, резко сократив число областных партийных организаций...

Каганович, повернувшись к столу и взяв бумагу и карандаш быстро пишет, в это время Сталин расхаживает по кабинету и медленно диктует, изредка заглядывая через плечо наркома путей сообщения и исправляя ошибки.

Уже прощаясь и стоя у двери кабинета, Каганович решается: 'Товарищ Сталин, разрешите взять с собой несколько своих людей'?

-Кого вы имеете в виду?— Хмурится вождь.

-Братьев. Михаила и Юлия.

-Разрешаю,— на секунду задумавшись отвечает он.— но только их. Кумовство у нас имеет давнюю историю, так что будет нехорошо если первый секретарь вместо борьбы с ним сам начнёт толкать наверх своих родственников. А в целом обращайтесь в случае возникновения трудностей, в моей полной поддержке можете не сомневаться.

-Отдам все силы, товарищ Сталин.

* * *

Прошу вас, товарищ Ворошилов,— на отодвинутый стул садится новый посетитель, а Сталин продолжает стоять рядом.— когда я предлагал вам занять пост наркома внутренних дел, я говорил, что это временно (сидящий кивает головой). Я от своих слов не отказываюсь, вот только обратно на наркомат обороны вы не вернётесь. Не буду ходить вокруг да около: товарищ Калинин в последних событиях, произошедших на пленуме ЦК оказался не на высоте положения.

-Ты что же, Коба,— возмущённо перебивает вождя маршал, на глазах наворачиваются слёзы.— совсем на гражданку меня списать решил, что ли?

-Списать?...— Сталин отворачивается и идёт к письменному столу, там останавливается рассеянно глядя перед собой, затем оборачивается к гостю.— Да я тебе высший пост в государстве предлагаю!

Ворошилов не выдерживает прямого взгляда вождя и отводит глаза не найдясь с ответом.

-Война на носу...— хозяин рубит короткими фразами.— мы должны быть как один кулак...

-Война говоришь,— голос маршала звучит неуверенно.— а меня, значит, в тыл? -... каждый на своём посту.— Сталин возвращается и становится напротив.— Тебе, Клим, сколько лет? Пятьдесят пять? Пусть молодые берутся за дело...

-Это кто ж молодой?— Неожиданно веселеет маршал.— Семён? Да он на два годка только младше!

-... и он со временем уйдёт.— Сталин протягивает руку, показывая что встреча закончена.— Я вас, товарищ Ворошилов, неволить не могу, подумайте, до завтра.

* * *

Дверь кабинета открывается, Поскрёбышев пропускает вперёд начальника отдела руководящих партийных органов ЦК Георгия Маленкова, подвижного пухлого коротко постриженного мужчину средних лет в полувоенном френче защитного цвета. Тот быстро пересекает большой кабинет, энергично размахивая зажатыми в руке папками, и садится на стул, на который кивнул вождь.

-Как вы и просили, товарищ Сталин,— выкладывает папки на стол перед собой.— вот личные дела товарищей, отобранных по вашим указаниям.

Вождь становится рядом и просматривает их: первые две папки быстро отодвигает в сторону, а на третьей— его внимание задерживается.

-Что можете рассказать о Бурмистенко?

-35 лет, родом из Саратовской области, работал в ЧК, милиции,— быстро перечисляет Маленков.— закончил Ленинградский коммунистический университет и Московский институт журналистики, три года проработал вторым секретарём Колмыцкого обкома, последний год— в моём отделе: работоспособный, исполнительный.

-Хорошо,— удовлетворённо кивает головой вождь.— я хочу на него взглянуть...

-Он сидит в приёмной.

-Что всех троих пригласили?— Поднимает брови Сталин.

-Нет, только его.

-Зовите.— Прячет улыбку в усах вождь.