Чаганов: Москва-37

-Ленинградцы неторопливо перепасовывают мяч в центре поля,— снова доносится до нас голос Окуня.— Лангара откровенно скучает.

И тут, на ровном месте, следует неожиданный хлёсткий удар из-за штрафной Петра Дементьева. Вратарь Эускади, не успев среагировать, только взглядом проводил мяч, вонзившийся в правую девятку. Стадион взорвался криками и грохотом аплодисментов, катера и суда на Малой Неве и Ждановке ответили гудками. Попадаю в крепкие объятия Заковского— из руководства в ложе он один (нет никого из обкома: Жданов в Кисловодске, остальные из-за опасности крупного проигрыша решили дистанцироваться).

'Вот так надо с ними играть! Смелее бить по воротам издалека'.

Судья, едва не приплясывая от радости, устанавливает мяч в центре поля. Гляжу на часы.

'Надо ещё один забить до перерыва на кураже. Десять минут ещё есть в запасе'...

Куража, однако, никакого не обнаружилась, мяч застрял в центре поля и вдобавок начал накрапывать дождь. На последней минуте первого тайма центрфорвард Кряжков, перехватывает пас назад вратарю Бласко при этом подыгрывает себе рукой, не останавливается и проталкивает мяч в сетку. Судью, решительно показавшего на центр поля, окружают возмущённые игроки гостей, но тот неумолим: 2:0!

Празднование второго гола как-то не задалось, зрители раскалолись на два неравных лагеря: 'была рука или нет'? Через несколько минут жарких споров, при этом с опаской оглядываясь на табло оглядываясь на табло, вынесли вердикт: 'была, но прижатая'. К этому времени возбуждённые команды ушли на перерыв.

'Как изменилась игра во втором тайме! Куда подевались сонные баски? Точно в перерыве выпили крови убитых на корриде быков'.

Не прошло и десяти минут с начала игры, а на на табло уже: 2:2. Лангара, сам похожий на быка, дважды протаранил оборону ленинградцев и безжалостно расстрелял в упор ворота хозяев. Зрители, поливаемые дождём, приуныли, но терпят— домой не идут. Заковский тоскливо ёрзает на скамейке.

'Нашу команду может спасти только чудо'!

И оно случилось: разверзлись хляби небесные... За несколько минут футбольное поле превратилось в плавательный бассейн. Утрирую, конечно, но все многочисленные неровности травяного покрытия в мгновение ока заполнились коричневой, пахнущей болотом, водой. Зрители повеселели, шутками и прибаутками встречая очередное падение игроков в лужу. Игра мягко скользила к своему логическому завершению (до конца оставалось десять минут), когда в замысел всевышнего судьи вмешался судья футбольный.

Отлучаюсь на минуту в уборную для ВИПов (после обеда пью как с бодуна: Авдеев накормил солёной 'беломоркой'), расположенную в кирпичной башне. Сквозь неё винтовая лестница ведёт к отдельному выходу: после покушения на Кирова вопросы безопасности первых лиц при проектировании общественных зданий вышли на первый план. Ну и прочие удобные для начальства вещи не забыты: на стене, покрытой белой кафельной плиткой, смонтирован фаянсовый французский писсуар-фонтан.

'Откуда взялся? Точно не со старых времён: стадион практически заново отстроен в прошлом году. Времена новые, а элиту продолжает тянуть ко всему французскому'...

-А-ах!— Сорок тысяч зрителей единовременно выдыхают на стадионе, вмещающем двадцать.

-На минуту нельзя отлучиться...— Спешно, без всякого удовольствия заканчиваю свои дела и с мокрыми от воды руками несусь обратно на трибуну.— Что случилось?

У ворот гостей вокруг штрафной лужи собрались ленинградцы под предводительством арбитра. Баски, ругаясь и жестикулируя, покидают поле.

-Сам не понял,— Окунь вытягивает шею из окна комментаторской.— Усов пенальти назначил в ворота басков.

-Это... правила они нарушили.— Сзади подходит Заковский, тревожно смотрит вслед гостям.— А что дальше-то будет, если они не вернуться? По пустым воротам будем бить?

'Три раза... но кого-то точно будут и возможно ногами. Международный скандал, однако, назревает'.

-Что за правило?— Поворачиваю голову к комментатору.

-Защитник мяч выбивал, подскользнулся, упал...— вжимает голову в плечи Окунь под взглядом комиссара госбезопасности 1-го ранга.— может рукой коснулся?

Стоим, молчим...

-Вот иди и скажи так в эфире!— Выходит из себя Заковский.

-Лучше пока ничего не говорить,— замечаю я.— пусть в радиокомитете собщат, что, мол, технические неполадки.

Главный чекист Ленинграда согласно кивает головой. В ложу проникает хорошо одетый мужчина, по виду— директор стадиона, и что-то шепчет на ухо Заковскому.

-Как заперлись?— Снова взрывается тот.— Да я их... в двадцать четыре часа!

Снова 'бу-бу-бу' на ухо от директора.

-Алексей Сергеевич, ты же знаешь испанский,— теперь передо мной совершенно несчастный человек.— пойди уговори их, чтоб бучу не подымали.

'Оно мне надо? Ваши косяки исправлять. Баски вполне могут закусить удила и прекратить турне. Или не могут? Деньги им нужны по зарез. За каждый матч им обещано пятнадцать тысяч французских франков. Уверенно сказать нельзя. В Европе у них запланировано много матчей: в Чехословакии, Венгрии, Франции и Польше. Затем поедут в Мексику и Аргентину. Уедут и всё, камень с души. Стоп! Не о себе надо думать, а о престиже страны. Что напишут о нас за границей? Позор-то какой. Не смогли честно победить, так выходит'...

-Хорошо, Леонид Михайлович,— принимаю ответственное решение.— иду, а вы мне обеспечьте на всякий случай связь с Москвой, с секретариатом товарища Сталина.

-Зачем?— Бледнеет он.

-Я ж говорю, на всякий случай. Мало ли какие у них требования будут.

Прыгая через две ступеньки, спешу вниз к раздевалкам. Заковский пыхтит сзади как паровоз, но не отстаёт. Нужную место нахожу по толчее фоторепортёров с камерами и журналистов с блокнотами. Директор стадиона уже тут.

-Товарищи спортсмэны!— Чуть не плачет он, прилипнув ухом к двери.— Где ваша пролетарская сознательность?

Иностранные корреспонденты, которых здесь большинство, веселясь, переводят его проникновенную речь на все языки мира. Смело врезаюсь в толпу.

-Пардон, господа, разрешите,— начинаю речитатив голосом Юрского.— пропустите эксперта, шире круг. Ничего интересного. Я бы на вашем месте поспешил к главному входу, ожидается приезд высокопоставленной персоны.

Последние слова произвели на журналюг нужный эффект, тесный коридор быстро опустел, не купился на мою разводку только Кольцов— быстро вернулся обратно.

-Габон, адыскыдик!— Громко кричу затворникам и мягко оттесняю в сторону директора стадиона.

'Ценная вещь— 'Как сказать здравствуйте на всех языках мира'. На этом, правда, мой словарный запас на Эускара исчерпан'.

Как после 'сим-сим, откройся' вход в пещеру открывается. Ловлю момент, пропускаю Заковского вперёд и за собой закрываю дверь раздевалки. Два десятка пар чёрных глаз норовят прожечь нас насквозь.

-Слушаю вас...— Плавно перехожу на испанский.— чего вы хотите?

Тренер басков, Педро Вальяна, худощавый невысокий брюнет, по виду ничем не отличающийся от других игроков, выкатывает требования гостей: пенальти— отменить, судью— на мыло, впредь— матчи судит арбитр ФИФА из нейтральной страны (то есть немцев и итальянцев— побоку), ну и увеличить гонорар за матч, начиная с этого, до двадцати тысяч франков, типа, за тяжёлые условия.

-Обсуждать можно только третий пункт!— Повышаю голос чтобы перекричать горячих басконских парней.— Судите сами, что если на следующей игре нашим не понравится решение судьи и они уйдут с поля? Учтите также, сегодняшний матч— офицально не закончен, то есть вы не получаете своих денег (надеюсь, что есть такой пункт в контракте). А если это случится и в следующий раз?

Шепчутся в углу, боятся что я подслушаю их разговор. Заковский растерянно переводит взгляд с одного на другого. Я прикладываю палец к губам, молчи, мол. Через минуту тренер формулирует их последнее слово: пенальти— отменить, все матчи будут судить арбитры из ФИФА. Я— за замену пенальти на штрафной, так как лужа не позволяет определить место нарушения. Ещё один тайм-фут и мы ударяем по рукам.

-Леонид Михайлович, зовите Кольцова: дополнительное соглашение будем составлять (по французски, чтобы ни нашим, ни— вашим) с их тренером, а команда возвращается на поле! Нет, думаю, в кабинете директора будет удобнее, там и телефон есть.

Заковский облегчённо вытирает шею носовым платком.

* * *

— Вот здесь— подпись, а на втором листе инициалы.— Кольцов передаёт бумаги тренеру.

До нас доносится разочарованный вздох трибун...

'Ничья'!

Москва, Сокольники,

Путяевские пруды.

20 мая 1937 года. 07:20.

Подполковник Филипп Файмонвилл, военный атташе посольства САСШ в Москве, худощавый мужчина лет пятидесяти с седой пышной шевелюрой, затянул повод уздечки на сухом суку берёзы, ветви которой с молодыми листочками повисли над гладью воды, ласково провёл рукой по крупу своей лошади и мельком взглянул на часы.

'На двадцать минут опаздывает,— подумал он.— ...ничего время терпит. Будний день, да и рано ещё'.

Посольство держало четырёх своих лошадей в канюшнях Ростокинского ипподрома , расположенного неподалёку. Посол, секретарь посольства и оба атташе— все были заядлыми наездниками и их, вместе или порознь, часто можно было увидеть в такой ранний на дорожках 'Лабиринта' (пяти узких, сцепленых друг с другом, круговых аллей, проложенных внутри густого соснового бора) или на тропинках, пронизавщих насквозь берёзовую рощу, обступившую цепочку прудов, устроенных в стародавние времена в длинном и узком овраге.

Во время прогулок верхом велись откровенные разговоры, рождались планы, обсуждались новости, а подполковник, кроме того, любил назначать здесь встречи со своими 'источниками', коллегами— иностранными дипломатами, завлекая их сюда поездкой на чистокровном арабском жеребце. Вот и сейчас была назначена одна из таких встреч, которую он ждал с особым нетерпением. На прошлой неделе на встречу не пришёл его агент 'Булочник', молодой артист театра Красной Армии. Файмонвилл завербовал его в поезде, во время поездки на Дальний Восток. Поначалу Филипп оценил ценность этого контакта как низкую: 'артист, зачем он нужен военному атташе? Что может знать'? Посмеивался в душе над откровенными попытками 'Булочника' доказать свою полезность, пока не назвал фамилию— Чаганов.

Дав почувствовать свою заинтересованность, американец выудил у Жжёнова всё, что тот знал о начальнике спецотдела: домашний адрес, описание обстановки квартиры, где тот бывал вместе со своей подругой— секретарём Чаганова. О такой удаче можно было только мечтать! Файмонвилл сразу дал денег— артист с радостью согласился на сотрудничество, затем была короткая встреча в курилке Большого театра в антракте 'Лебединого озера', где он предложил Жжёнову сделать подход к Чаганову: сыграть сцену ревности, слегка поколотить свою подругу, чтобы спровоцировать личную встречу с фигурантом. На этой встрече раскаяться и попытаться завязать знакомство. К сожалению, Чаганов на личный контакт с 'Булочником' не пошёл, а вскоре последний совсем перестал выходить на связь...

Гнедой жеребец прянул ушами и тихонечко заржал. Через минуту послышался топот копыт и в конце аллеи показалась всадница в чёрной кожаной курточке, и высоких ботфортах. Её серая в яблоках кобыла, казалось, плыла в облаках— низкий плотный туман стелился по земле.

-Пуся, дорогая,— подполковник подхватывает наездницу за талию и бережно снимает её с лошади.— я уже начал волноваться.

-Едва вырвалась от этого Ганса,— раздражённо фыркнула она.— вот же рыба-прилипала.

-Не о чем беспокоиться, милая,— Филипп не разжимает объятий (разговор идёт на немецком, Пуся других языков не знает).— мой помощник занимается им сейчас.

Девушка милостиво позволяет себя поцеловать, затем отстраняется, продолжая пытливо смотреть в глаза мужчине. Тот вздыхает, с грустной улыбкой лезет в карман галифе откуда достаёт маленькую коробочку покрытую чёрным бархатом с золотым тиснением 'Тиффани и Ко'. Пуся тянется к ней, но Филипп прячет её за спиной.

-Покажи мне её, Фил,— капризно кривит губки Пуся.— пожалуйста-а...

Файмонвилл приподнимает верхнюю крышечку: золото кольца утонуло в в красном бархате, оставив на поверхности камень, ярко сверкнувший на дневном свету сотнями лучей, которые отразились в её глазах. Цепкий глаз девушки мгновенно оценил его: один карат, круглый.

-Всё как договаривались.— Кивает головой американец.

'Не так уж и дорого она нам обходится, всего двести пятьдесят долларов...— подумал он.— такое же, до 'Великой депрессии', стоило бы вдвое дороже'.

-Ничего узнать о твоём артисте мне не удалось,— Пуся не отрываясь смотрит на камень.— нашего человека в ГПУ (в посольстве продолжали называть НКВД по старинке) переводят на Дальний восток...

Филлип защёлкнул крышку коробочки.

-... Чаганов добился этого.— Зачастила девушка.— Он имееет там большой вес. Кладёт её обратно в карман.

-Ну хорошо,— решается Пуся.— это начальник Особого Отдела Курский. Я прочитала сообщение фон Вальтера в Берлин. Чаганов настоял на этом переводе.

-Чем занимается этот Чаганов?— Коробочка снова появляется на свет.

-Насколько я знаю,— торопится девушка.— секретной связью. Он начальник спецотдела ГПУ, в его ведении правительственная связь. Недавно он был назначен по совместительству начальником специального конструкторского бюро, где работают заключённые инженеры и учёные. Это бюро находится в бывшем помещении радиозавода имени Орджоникидзе, по адресу Большая Татарская, 35. Сам завод переехал в другое место. Чаганов, используя связи с Кировым, добился значительного расширения занимаемой территории. Там сейчас началось большое строительство, по видимому, строится несколько новых зданий.

Пуся замолкает и напряжённо смотрит в глаза подполковнику, покусывая губу. Он с улыбкой протягивает девушке коробочку, та поспешно открывает её и надевает кольцо на безымянный палец правой руки, отводит её и замирает, любуясь переливами света.

-Мне надо бежать...— чмокает кавалера в щеку и подходит к своей лошади.

Он галантно придерживает даме стремя и помогает ей сесть в седло.

'Размечтался... — подумал он, пришпоривая коня.— но так даже лучше, отношения с агентом должны быть сугубо деловыми. Похоже на Жжёнове можно ставить крест, а вот его девушку— срочно брать в разработку... Курский, значит. Для абвера перевод агента на Дальний Восток— неприятность, а для нас— большая удача. Основные интересы Америки в СССР находятся именно там'.

Москва, стадион 'Динамо'.

24 мая 1937 года, 09:20.

-Не идёт, а пишет!... Маслом!— Появление у бровки поля секретарши директора стадиона привлекло внимание всех без исключения футболистов на поле.

Тренер дубля, в роли арбитра двустороннего матча, снова даёт свисток, понуждая игрока ввести мяч из-за боковой, но тот не слышит его.

-Ну что тебе, Зина?— Выходит из себя тренер Дубинин.— Ты мне всю тренировку срываешь.

-У Горохова жена родила,— надувает губки девушка.— мальчик. Четвёртый роддом.

-Петруха, с сыном тебя! Поздравляем!— Игроки гурьбой бросились к вратарю дубля. Подходим и мы с тренером, жмём руку молодому отцу. Тот просяще смотрит на Дубинина, растирая пот, смешанный с серой пылью, по лицу.