Мотострелковые батальоны — фактически те же, что и в танковых батальонах, но уже с одной ротой САУ и одной ЗСУ. Их пока в дивизии и полки не сводили, оставив отдельными подразделениями, которые придавались отдельным направлениям, где шло наше наступление или, наоборот, ожидалось немецкое. В двухста батальонах было по две тысячи САУ и ЗСУ, шесть тысяч БМП и под двести тысяч личного состава. Причем наш МСБ по мощности залпа был вполне сравним со стрелковой дивизией РККА, а по подвижности ее существенно превосходил. Так, наш мотострелковый батальон выпускает 400 000 пуль в минуту предельной боевой скорострельности, когда садим на расплав. Стрелковая дивизия РККА в сентябре 1943го могла выпустить столько же, но при штатной численности аж в десять тысяч человек, которой никогда не было — средняя численность составляла семь-восемь, иногда — девять тысяч (в РИ — четыре-шесть тысяч — больше потери первых двух лет). А еще — у наших батальонов было 680 килограммов артиллерийско-минометного залпа и сто РПГ — это еще четыреста килограммов. Итого батальон мог выдать залп в тонну, тогда как дивизия РККА могла выпустить в одном залпе 640 килограммов минометами и 460 — артиллерией.
С немецкими дивизиями все было неоднозначно. С одной стороны, та же пехотная дивизия могла вывалить в залпе полторы тонны мин и снарядов. Вроде бы немцы крыли дивизией наш мотострелковый батальон, если бы не штурмовая авиация и высотные ударные разведчики — именно они и были основным средством нашей контрбатарейной борьбы. Да и устойчивость пехоты в окопах или на БМП к гаубичному огню была выше. И тут сказывался главный недостаток немецких дивизий — перенасыщенность вспомогательными подразделениями.
Даже в сорок первом, при штате около пятнадцати тысяч, непосредственно пехоты в немецких дивизиях было три тысячи двести человек. В сорок третьем немцы перешли с девяти— на шестибатальонный штат, и при численности пехотной дивизии в тринадцать с половиной тысяч человек непосредственно пехоты — то есть работников поля боя — стало только тысяча шестьсот человек. Даже в дивизии РККА их было три тысячи с хвостиком — то есть по этому показателю дивизия РККА была в два раза мощнее немецкой дивизии.
Танковые и танко-гренадерские же дивизии немцев имели меньший вес навесного залпа за счет меньшего количества гаубиц, но больший вес залпа прямой наводкой. Но и тут — пятьдесят гладкоствольных минометно-пушечных и десять нарезных самоходных ствола нашего МСБ, стоящего в обороне, вполне могли поспорить с двумя сотнями стволов танковой дивизии, идущей в наступление, а уж наш танковый батальон — за счет большей подвижности, лучшего оружия и бронированности — вполне мог влегкую выбить немецкую танковую дивизию, ну как минимум ополовинить ее, прежде чем та пойдет искать более легких путей. И еще не факт, что сможет уйти. Повторю — все это — при существенной поддержке штурмовой авиации
Остальные наши виды соединений были, конечно, послабее. Так, третьим по иерархии силы были пехотные батальоны. В них только одна рота была на БМП, две остальные роты — на вездеходах, а также взвод САУ, взвод ЗСУ, обоз из десяти вездеходов. И все. Зато все пехотные батальоны уже были сведены в дивизии — в них мы растили высших командиров, и уже в дивизиях были свои средства усиления — батальон САУ в тридцать машин, батальон ЗСУ — тоже в тридцать, обоз — уже на колесном транспорте. Пехотные дивизии предназначались для прочного занятия обороны, и таких дивизий у нас было сто пятьдесят — под полмиллиона личного состава.
Ну и последние — легкие пехотные батальоны. Они передвигались на грузовиках, которые им придавались только на время маршей. И только на уровне полка появлялась мотопехотная рота 'облегченного состава' — одна БМП и два вездехода на взвод. На этом же уровне находились и четыре САУ. Тут были самые слабые роты — снайпера — на роту, пулеметы — на взвод, миномет 60мм и СПГ — тоже по одному на роту, а не в составе взвода усиления, как в пехотных ротах. Это были части заполнения территории. Их мы не сводили в дивизии, оставив пока на полковом уровне, и получили девятьсот полков, миллион восемьсот человек личного состава.
Итого, в сухопутных частях у нас служило два с половиной миллиона человек. Еще где-то двести тысяч — в авиации, сто тысяч — в радиотехнических войсках, пятьдесят — в ракетных ПВО и около двухсот тысяч было связано с морем. По бронетехнике у нас был явный перекос в сторону САУ — на три тысяч танков у нас приходилось четырнадцать тысяч САУ. Далеко не все имели противоснарядное бронирование, как минимум половина была с тонкой, противопульной броней. Но и их мы понемногу модернизировали, наваривая дополнительные лобовые плиты. И ЗСУ было столько же. Это таким образом моя паранойя по поводу ПТО и ПВО проявилась во внешнем мире. Ну а восемнадцать тысяч БМП и под тридцать тысяч вездеходов ее лишь немного оттеняли. Как и сто тысяч крупнокалиберных пулеметов, что мы старались поставить на все, что ездит. С учетом БМП, у нас было тридцать пять тысяч противотанковых стволов, а ЗСУ и крупняк давали более ста тысяч огневых точек противовоздушной обороны, да и по наземным целям бойцы стреляли из них с удовольствием. И пока две тысячи единиц годового производства тяжелой бронетехники — танков и самоходок — были нашим пределом, который мы не предполагали превышать — довоюем на том что есть. Правда, с учетом вездеходов и БМП — мы производили в годовом исчислении столько же гусеничной техники, что и СССР — более пятнадцати тысяч штук. Но и трудоемкость БМП раз в пять меньше, чем у танков — что по броне, что по оружию, а для вездеходов — и раз в десять. Структура изделий у нас была другая, рассчитанная на пехоту.
Всего же на конец лета на восточном фасе фронта — по линии Белгород-Козельск — у нас было восемьсот тысяч человек, на южном — пятьсот. А противостояло нам к концу августа не более трехсот тысяч, причем большинство — именно на восточном фасе нашего фронта, где немцы накачивали свою наступающую на север группировку — они все еще рвались к Москве. Ну и в котлах и полукотлах между Брянском и Гомелем еще застряло полторы сотни тысяч, обложенных четырьмя сотнями тысяч бойцов. Поэтому наши 'южные' 500 тысяч были распределены по широкой территории, а на юге воевали отдельные танковые и мотострелковые батальоны, которые подпирались пехотными полками и даже дивизиями. За неделю, что прошла с очередного прорыва на юг, мы смогли пропихнуть к каждой из пяти групп по двадцать-тридцать тысяч бойцов, и это без учета пополнений местными партизанами и населением, по паре сотен танков и самоходок, полтысячи БМП и под тысячу вездеходов. Ко второму сентября мы успели забросить на южный фланг еще по семь тысяч человек и по двадцать-тридцать танков и самоходок, поэтому наши колонны расползлись вширь и начали окапываться — каждая группировка численностью в пятнадцать-двадцать тысяч человек теперь занимала фронт в пятьдесят-семьдесят километров, которые были подперты танковыми кулаками по семьдесят-сто машин, да еще с сотню БМП, ну и вездеходов примерно столько же — учитывая, что ударные армии РККА насчитывали по сотне-полторы танков, полтысячи минометов, семьсот орудий — каждая наша группировка была такой ударной армией. К началу сентября мы подперли каждую из пяти групп еще двумя десятками штурмовиков, и общая численность бойцов была всего под сто тысяч человек на весь южный фланг — тут только думать об обороне, а не о наступлении, так как немцы, имея удобное морское сообщение через Дунай и Черное Море, довольно быстро наращивали свою южную группировку, к тому же за немцев играло укоротившееся транспортное плечо.
ГЛАВА 41.
И там снова возник новый феномен — насыщенный техникой и артиллерией позиционный фронт, который пока не могла прорвать ни одна из сторон, так как у немцев появлялось все больше современного оружия. Так, их ЗСУ-20-4 — бронированные, так что они были устойчивы к огню 23-мм пушек наших штурмовиков, подвижные, так что операторам высотников было трудно положить управляемые бомбы в юркую цель, опасные — четыре ствола создавали огонь высокой плотности, особенно если все четыре или хотя бы два нижних ствола были уже новых образцов — с ленточным питанием по типу наших ЗУ-23. В одной танковой дивизии у них было сорок бронированных ЗСУ и столько же буксируемых — за предыдущие два года мы сильно напугали немцев своими штурмовиками.
Большую проблему стали представлять новые немецкие самоходки — штуги и хетцеры. Из-за появления у немцев множества длинноствольных орудий калибров 75 и 88 миллиметров при атаке позиций наши самоходки старых конструкций уже не были так неуязвимы, как ранее — если немецкие 75 миллиметров длиной 48 калибров на дистанции километр пробивали до девяноста миллиметров брони под углом 60 градусов, то 75 миллиметров с длиной 70 калибров — уже 150 миллиметров, тогда как наши предыдущие модели танков и самоходок имели общую толщину плит разнесенной брони в сто миллиметров, и разнесенность добавляла не более двадцати миллиметров приведенной снарядостойкости, которые компенсировались в меньшую сторону недостаточным легированием, частично это уменьшение сглаживалось межплитным заполнителем из бетона и фарфоровых шаров, но лишь частично, да и то на образцах выпуска до весны сорок третьего был только бетон. А немецкая пушка калибра 88 миллиметров с длиной 71 калибр брала уже 165 миллиметров с километра, что было терпимо и для наших новых танков, но их было еще немного, тогда как для старых моделей и новые 70-калиберные стволы были опасным противником на дистанциях километр и менее, а для бронетехники на основе техники СССР или трофейной — и два километра уже не могли ничего гарантировать. И все чаще эти стволы устанавливались на самоходки, которые выпускались не только в Германии, но и в Чехии, Франции, Польше — низкие, юркие, со ста-миллиметровой броней с большим углом наклона — они стали серьезным противником для наших самоходчиков и танкистов. Даже наши новые прецизионные противотанковые снаряды, в которых все элементы кумулятивного заряда выполнены с повышенной точностью, не всегда пробивали такую броню.
Так что немцев надо было гасить, и чем скорее — тем лучше, так как их вооружения совершенствовались очень быстро, еще немного — полгода-год — и наше преимущество будет окончательно нивелировано и тогда как минимум умоемся кровью, а как максимум — война растянется на годы, если не десятилетия — с учетом периодического исчерпания сторонами людей.
Ведь у немцев развивалось и пехотное вооружение. Они не только массово выпускали автоматы, но и преодолели пулеметный кризис, когда в сорок втором в связи с большими потерями на восточном и нашем фронте в их ротах пулеметами были обеспечены только два взвода из трех, а в дивизиях второго эшелона — и вообще только один взвод (РИ). Сейчас же пулеметы шли во все нарастающих количествах, по мере того, как немцы переводили свои производства с МГ-34, в котором было множество фрезерованных деталей, на МГ-42, где преобладали штамповка и сварка. Причем пулеметы шли не только с заводов самой Германии — немцам очень помогали и "братья"-славяне — чехи, поляки. В сорок третьем чехи поставляли Гитлеру ежемесячно уже триста тысяч винтовок, семь тысяч пулеметов, ну и до кучи — миллион снарядов, двести самоходок, самолеты Ме-109, двигатели, в общем — работали на немцев в поте лица. Поляки также трудились на Германию на своих 264 крупных, 9 тысячах средних и 76 тысячах мелких предприятий. Поэтому сейчас все чаще немцы вводили в отделение второй пулемет даже в обычных пехотных дивизиях, не говоря уж о танковых и СС. А также самозарядные винтовки и штурмовые автоматы под их промежуточный патрон — плотность пуль со стороны немцев постоянно возрастала, так что наше преимущество за счет плотного огня и пехотных броников все больше снижалось.
Хорошо хоть пока немецкие кумулятивы даже при внешнем сходстве с нашими имели меньшую пробиваемость — даже в копии нашего РПГ-7 они использовали в качестве облицовки для кумулятивной воронки цинк, а взрыватель у них был механический, со всеми его разбросами по времени подрыва — немцы как изучили наши первые образцы ракет, так, похоже, ничего нового уже и не ждали, тогда как мы в последнее время все чаще применяли взрыватели на пьезоэлектриках — сначала на сегнетовой соли, а затем все чаще — на кварце, когда получили из Москвы и отработали технологию его производства. Впрочем, у американцев была та же проблема, а с учетом меньшего калибра их базуки, эти снаряды были для немцев не особо опасны — недаром американская пехота не могла воевать без поддержки танков и артиллерии, на чем не раз и горела.
Немцы даже научились противостоять нашей ИК-технике первого поколения — они стали штатно выпускать различные щиты и накидки из материалов, затруднявших пропускание ИК-излучения, применять тепловую засветку — кострами, дымами, дымовыми шашками. Да и нам открытые пространства южных степей и лесостепей уже не давали той защиты, к которой мы привыкли — приходилось перестраивать работу истребительной авиации, чтобы прикрыть наши наземные войска и дороги — немцы довольно быстро оправились после разгрома аэроузлов и гнали сюда множество истребителей и самолетов, с которых можно было выполнять запуски противосамолетных ракет. Хотя ночь была еще нашей. Необстрелянные немецкие части, сформированные на западе, и пусть даже повоевавшие в Африке или в Малой Азии, были совершенно неприспособленны к нашему фронту, а особенно к его ночной жизни. И это несмотря на то, что у них уже были разработаны грамотные методички по тепловой маскировке — о необходимости маскировки еще и от ПНВ немцы пока даже не догадывались. Поэтому мы отыгрывались ночью — штурмовики с ПНВ, снайпера, диверсионные группы, танкисты — ночью немцев можно было брать тепленькими — в прямом и переносном смысле. К тому же мы подбросили еще сменных экипажей, поэтому сотня штурмовиков могла совершать в сутки уже десять вылетов. Но это лишь позволяло как-то сдерживать все увеличившийся напор немецких войск, не более того.
Неожиданную проблему стали представлять нацформирования вермахта — калмыки, татары, ногайцы — вот эти, если их окружить, дрались отчаянно, понимали, что ничего хорошего за предательство им не светит. А их конница все активнее действовала в нашем тылу, заставляя выделять на охрану коммуникаций все больше усилий, хотя наши транспортники и так работали как проклятые.
Так, транспортная авиация работала круглые сутки. Всего мы могли перенести ею полторы тысячи тонн груза на пятьсот километров за два часа. И на каждое направление мы выделили по двадцать трехтонных транспортников, которые ежечасно закидывали передовым отрядам топливо, боеприпасы, пополнение. И каждый из двадцати транспортников за счет сменных экипажей совершал от пяти до пятнадцати рейсов в сутки — каждые сутки только самолетами мы пробрасывали на юг по шесть тысяч бойцов с тяжелым пехотным вооружением, да еще и по земле двигалось более сотни грузовиков по каждому из направлений, под это дело на дорогах трудились десятки тысяч человек, укрепляя верхний путь и создавая системы водоотвода, так что к пятому сентября средняя скорость движения грузового автотранспорта повысилась с пятнадцати до двадцати двух километров в час и полный маршрут до южного фронта теперь занимал не двенадцать, а всего лишь восемь часов — только за счет этого количество тонно-километров возросло на треть.
