— Ты еще скажи, что он своим спектаклем попытался оказать услугу Ордену, чтобы выйти из сферы наших подозрений и, так сказать, оправдать доверие.
— А ситх его знает, Мэйс.
— Не закапывайся в подозрения.
— Ты же не собираешься снимать с него наблюдение?
— Конечно, нет. Если у него хватило ума объявить себя учеником Сидиуса, этим самым он только подставил себя под удар.
— Ты считаешь, что Скайуокер не подумал, чем это...
— Именно, — перебил его Винду. — Скайуокер не подумал. Он решил, что это проблема Ордена. А он так, переоденется в черный балахон, помашет сейбером, и устроит комедию. Кстати, ты обратил внимание, что он где-то раздобыл себе сейбер? Это есть в отчете Кеноби!
Тийн молча кивнул.
— Скорее всего, неймодианцы уже установили, кто он такой, — сказал Мэйс. — Я не завидую тому, кому будет мстить вся Федерация.
— Так Федерация или Сидиус?
— Скоро узнаем. Но сначала я хочу послушать выступление Кеноби.
Они переглянулись. Тийн поднялся с кресла.
— Я сегодня же пришлю тебе запись, — пообещал Винду. — Скажи Кеноби, что я медитирую и приму его через пару минут.
Тийн довольно ощерился и покинул кабинет, оставляя Мэйса наедине с тишиной.
Медитировать "как учили" он не собирался.
Упереться локтями в стол и положить голову на руки. Закрыть глаза. Сделать несколько ровных вдохов. Не почувствовать себя — а позволить себе побыть обыкновенным усталым человеком. В отличие от главы Ордена, люди имеют право быть усталыми и неидеальными.
Целых две минуты роскоши.
Прожить. Продышать.
Кто сказал, что это не медитация? Это лучшая из медитаций — быть в мире с самим собой, ничего не хотеть, не о чем не волноваться и ни о ком не думать.
Еще один глубокий вдох. Резко подняться. Пройтись по кабинету. Проводить взглядом последний, тающий в темноте, кусочек солнца.
... Вот с такой позы только портрет писать. Для истории, разумеется.
... "Глава Ордена размышляет о тяготах бренного мира".
Сарказм Мэйс себе тоже позволял редко. Даже оставаясь наедине с собой. Или в обществе Саси. И потом мгновенно перерубал в себе эту жилку. Вообще мгновенно переключался на других рыцарей, на членов Совета. И не считал это игрой. Восемнадцать часов каждый день — на виду у всего Ордена. Это не игра. Это самая настоящая жизнь.
Когда остается только несколько минут для себя. Вот так постоять у транспаристиловой стены. Только ты — и идеальной черноты небо, перед которым в молчаливом благоговении распластался низкоуровневый район Корусканта. И в этом низкоуровневом районе Храм — самое высокое здание. Смешно. Словно древние рыцари боялись, что рядом с высокими шпилями четыре башни Храма будут выглядеть несолидно. Те, кто сидят в небоскребах — зачастую именно так и думают. Пусть.
Еще раз закрыть глаза, отпустить мысли и себя на свободу. Два глубоких вдоха. Забыть про усталость. Забыть про крошечный мир за транспаристилом.
На третьем вдохе вернуться: вернуть себя — Храму. Посмотреть на хронометр.
... Десять часов вечера.
Мэйс коснулся консоля Силой, и в кабинет вечно-занятого главы Ордена ступил рыцарь. В знак приветствия легко поклонился. Винду жестом указал ему на то самое кресло, в котором еще десять минут назад сидел его единственный друг Саси Тийн, и только потом произнес:
— Я рад снова видеть вас в Храме, Кеноби.
— Я рад снова быть здесь, магистр.
— Совет необычайно высоко оценивает достигнутые вами результаты.
— "Необычайно" — слишком яркое слово для моей миссии.
— Скромность похвальна, — ответил Винду. — Для падаванов. Не спорю, вечное стремление к совершенству полезно и для рыцарей, пока оно не принимает форму болезненного перфекционизма. К слову, в вас я этого никогда не замечал. Или вы имели в виду что-то другое?
— Не скрою, иногда мне казалось, что, исполняя мои обычные обязанности, я смог бы принести Храму больше пользы.
Винду усмехнулся про себя. А рыцарь не старается говорить намеками, подумал он. Идет напролом.
— У нас нет обычных обязанностей, рыцарь Кеноби. Каждая наша миссия непохожа на другую, а все они вместе составляют рутину. Ваше пребывание на борту самого мощного военного корабля Республики — задача необычайной сложности и важности. И, подчеркиваю, я рад, что доверил исполнение этой задачи именно вам. Вы блестяще с ней справились, не так ли?
— Об этом судить вам, магистр.
— Я сужу по результатам, отраженным в отчете. На меня они произвели большое впечатление. Рискну предположить, что вам было непросто войти в доверие к командиру корабля.
— Это так, — кивок, как жест дипломата, знающего цену себе и своей работе.
— И между тем, вы участвовали во всех важных операциях, которые проводил флот. Не считая, разве что, сражения у Эхиа.
Кеноби пожал плечами.
— Я не обладаю ни знаниями, ни опытом, чтобы вмешиваться в дело, в котором другие понимают намного больше меня. Иными словами, я не считал нужным путаться под ногами на мостике во время боя.
— И чем же вы были заняты в это время?
— Медитировал.
— В своей каюте?
— Совершенно верно.
— Вы бы хотели продолжить свою миссию на "Виктории"?
Рыцарь напрягся.
Это как в бою на мечах, подумал Мэйс. Превосходно ставишь блоки и защищаешься от каскада однообразных ударов, но едва противник меняет тактику, как ты пропускаешь выпад. Случается... с падаванами.
— Совет счел это необходимым?
— Речь пока не идет о том, что считает Совет. Мне интересно, что думаете о ситуации вы сами. Это только в армии есть всего одно слово: "приказ". Мы мыслим иначе. Поэтому я спрашиваю: вы бы хотели вернуться?
— Это зависит от того, в чем именно будут заключаться мои новые обязанности на борту "Виктории".
— Как и прежде, меня интересует взаимодействие флота и Ордена.
— Магистр, — усталая, и от этого очень искренняя улыбка. — "Взаимодействие" кажется мне несколько туманной формулировкой.
— Но именно ее вы сами использовали в своем отчете для Совета Безопасности, не так ли?
— Безусловно, — согласился Кеноби. — Я же не имел права разглашать определенных подробностей.
Мэйс кивнул. Затем открыл ящик стола и вытащил две папки. Положил рядом.
— Здесь — ваш рапорт Совету Безопасности. С многочисленными "туманными формулировками". На которые, несомненно, в Совете Безопасности никто не обратит внимания. Я имею в виду именно ту часть рапорта, которая касается ваших приключений на Триибе. А вот здесь — ваш рапорт главе Ордена. Конфиденциальный. Составленный, как оказалось, большей частью на основании слов некоего майора Службы безопасности...
— На основании его собственного рапорта, — заметил Кеноби.
Мэйс помолчал, не спуская глаз с рыцаря. Затем снова открыл ящик стола и вынул третью папку с распечатками.
— Я читал рапорт этого майора. К сожалению, даже в нем есть несколько моментов, которые не дают мне увидеть общую картину произошедшего.
— Например?
— Каким образом Скайуокеру удалось доказать, что он ситх? Почему неймодианец поверил? Как ему удалось задавить Гренемайера? Михо Каару?
— Полагаю, у него не было другого выхода, кроме как использовать их страх.
— Вы полагаете или знаете точно?
— Я знаю.
— Вы говорили с ним об этом?
— Мне как-то не представилось возможности расспрашивать пациента госпиталя. Я говорил с майором Оллредом.
— И как же он это объяснил?
— Они обсуждали этот вопрос, когда планировали операцию. Анакин надеялся, что ему удастся...
— Запугать их, — закончил фразу Мэйс. — Запугать помощника главы Торговой Федерации, лучшего бизнесмена системы и ее самого влиятельного политика.
Кеноби почти театрально вздохнул.
— Жаль, что к власти зачастую приходят персоны, не одаренные силой воли .
— Жаль, что одаренные Силой персоны зачастую не думают о последствиях применения своего дара, — парировал Винду.
— Полагаю, Анакин сознавал, что все последствия — это его собственный риск.
— А вам не приходило в голову, почему Скайуокер вообще согласился участвовать в этой авантюре?
— Никто другой не согласился.
— Или он просто рассчитывал на вашу порядочность? На то, что вы не сможете не дать ему превосходной характеристики в рапорте?
— Я давал характеристику боевому командиру.
— Командира я вижу. Я не вижу человека.
Отвечать рыцарь не стал.
— Как Скайуокер отнесся к вашему появлению на борту корабля?
— Предсказуемо.
— То есть с недоверием?
— Разумеется.
— Он изменился?
— Он повзрослел.
— И стал образцом выдержки и дисциплинированности?
— Он стал образцом преданности своему делу.
— Это вы хорошо подметили, рыцарь, — веско сказал Мэйс. Сцепил пальцы и добавил. — Своему делу.
Хотелось подняться с кресла и в который раз перемерить собственный кабинет широкими шагами.
Приковать себя к креслу — силой воли — лучше, чем выдать откровение о том, что у главы Ордена тоже есть эмоции. Много эмоций.
— Скайуокер показался вам агрессивным?
— Он вырос на войне.
— Мы все выросли на войне. Даже больше: мы на ней родились.
Кеноби кивнул.
— Война началась тысячу лет назад, в тот момент, когда при нашем участии был подписан мирный договор и принята конституция Республики.
— Ваши слова не лишены зерна истины.
— Это не мои слова, магистр, — рыцарь улыбнулся. — Это слова Анакина.
Мэйс помедлил, затем вернул удар.
— Тогда я рад, что я их, наконец, услышал. И что вы не стали играть роль молчаливого наблюдателя.
— Дипломату такая роль не к лицу, — согласился Кеноби. — Так же, как и роль шпиона.
Винду ответил резко:
— А вас никто и не посылал шпионить. Вас посылали посмотреть на следствие того, чем обернулось ваше упрямство. Вы поставили обещание вашему учителю выше традиций Ордена.
— Вы бы поступили иначе?
Не то чтобы Мэйс не хотел отвечать — он просто не мог представить себя в такой ситуации.
— Прошу прощения, магистр. Но я не люблю нарушать обещания, независимо от того, давал ли я их главе Ордена, своему учителю или падавану.
— Вы что-то обещали Скайуокеру?
— Только то, что он станет джедаем. Всего ничего, — Кеноби снова улыбнулся, — и целый мир. К сожалению, я лишь недавно понял, почему оказался посредственным учителем.
— И почему же?
— Анакину не нужен был учитель. Ему был нужен друг.
— Разве Храм не одна семья?
— Где все братья и сестры равны, где ни у кого нет амбиций, честолюбия и желания опередить других.
И занять кабинет в одной из пяти башен Храма, прочел Мэйс во взгляде рыцаря.
— Где все живут одной идеей вот уже тысячу лет. Где все выкладываются ради тех самых недостижимых мира и справедливости. Слишком пафосно для вас? Но это правда, Кеноби. Этот идеализм — наша правда и наша реальность. И, кстати, я даже не предполагал, что ваш... друг оказал на вас настолько сильное влияние.
— Сомневаюсь, что Анакина порадовала бы идея записать меня в его приятели.
— Вы же сами сказали, что втерлись к нему в доверие.
— Магистр, я полагаю, вы согласитесь: между понятиями "втереться в доверие" и "стать друзьями" — целая пропасть.
— Если вам не терпится побыстрее вернуться на "Викторию", чтобы скрасить одиночество вашего бывшего падавана, я могу это устроить.
— Я соглашусь с любым решением Совета.
— Решение Совета вам сообщат. Вы свободны, Кеноби.
Рыцарь легко поклонился и вышел.
Мэйс остался один. По-настоящему один. Никто не топтался за дверью, смиренно ожидая, когда же глава Ордена соизволит закончить медитацию.
Теперь только ночь и серебряные искорки звезд — за прозрачными стенами кабинета.
Вырваться из круговорота храмовых дел, забыть о политике и войне. Прильнуть взглядом к ночной черноте, зачерпнуть ладонью неба. Не отмерять минутами и вдохами эту роскошь — роскошь просто быть наедине с собой, а вобрать в себя все дыхание жизни целиком и сразу. Отпустить мысли, отпустить себя...
Для человека, который только что стоял здесь — это, пожалуй, легко.
Для главы Ордена...
... И кто тогда из нас продукт так называемого храмового воспитания?
... Знаю, что говорят. Поговаривают. Не на улице, конечно — в кругах интеллектуальной элиты нашего развитого демократического общества. Одинаковые одежды, одинаковые миссии, одинаковые мысли. А Храм — это такой конвейер, где выпускают биороботов. Или даже клонов.
Мэйс усмехнулся.
... Оставить Кеноби на флоте? Или нет? К каким это приведет последствиям?
Бывает, решил Винду. Бывают такие альянсы. Сцепки. Не друзья — слишком разные характеры, разные цели, почти ничего общего, кроме этой войны. Не враги — нет причин для вражды.
Пока нет.
Скайуокер свою сторону выбрал. На какую сторону встанет Кеноби? Не на мою, определил Мэйс. На сторону Ордена. И будет жалеть, что врал — искусно, почти ничего не отрицая — и выгораживал.
Что мы получим в итоге?
А получим мы двух идеалистов.
Скайуокер, как ни нелепо, все равно в чем-то идеалист. Все может катиться к ситху, Республика, демократия, все тысячелетние традиции — раз плюнуть, но только не армия и флот. Потому что мы круче всех, мы завоюем галактику, мы наведем порядок, только мы, только я, капитан Скайуокер... "Никто кроме нас" — был такой дурацкий лозунг у какого-то подразделения, ну и ситх с ним...
И Кеноби. Одно слово — рыцарь. Ни амбиций, ни зависти, ни честолюбия. Самый настоящий рыцарь с картинки.
Как все просто.
Два умных взрослых мужика всегда найдут повод набить друг другу морды.
В этот раз на Корускант пришлось лететь без попутчиков. Скайуокер согласился бы лететь и совсем один, наверно, это было бы даже проще и естественней, однако устав запрещал такие упражнения командирам дредноутов.
Ступив на борт шаттла, Анакин сообщил о своих намерениях провести досуг-поневоле или хотя бы некоторую его часть в горизонтальном положении:
— Я сплю, не мешайте и не будите.
И получил в ответ типовое "есть, сэр" вкупе с немым удивлением. Пилот, кажется, искренне не понимал, почему это командир корабля, о работоспособности которого ходили слухи, а кроме слухов все за три месяца успели на своей шкуре ощутить, что это такое — изо всех сил гнобить экипаж, сам не соблюдает распорядка. Скайуокеру хотелось спросить этого парня, каким образом их вахты обеспечивают восемь часов сна, а заодно сообщить, что после вынужденного отдыха в больнице — о котором, к счастью, почти никто из экипажа не знал — у него самого времени для сна почти не было. Он промолчал.
Кроме скуки, все двое суток гиперпрыжка Скайуокера преследовало раздражение. Связь с холонетом в гиперпространстве отсутствовала, а его визит в столицу предполагал, что он будет хотя бы поверхностно представлять себе политический климат. Вернее, это предполагал Цандерс. Анакин с трудом заставил себя прорваться через десяток выпусков еженедельника "Ведомости столицы", скачанных еще на "Виктории". За основными событиями Скайуокер старался следить и прежде — в конце концов, Галактика одна, и именно в ней он собирался прожить долгую и интересную жизнь. Однако попытка разобраться в подводных политических течениях провалилась, и он поймал себя на том, что все его представления о позиции парламентских фракций касательно гражданской войны и флота исчерпываются воспоминаниями о придурошном альдераанском сенаторе.
