... Какая разница, как я выгляжу?
Она поднялась с кресла, прошла в коридор и выбралась на террасу.
Накрапывал дождик. Капли текли по лицу и путались в волосах. Волосы тут же захотелось взъерошить. И не оглядываться на мнение оконного транспаристила. Просто потому что так хочется.
Никого не хочу видеть, подумала Падме.
... И его — тоже. Тем более — его.
... Надоело улыбаться, надоело делать вид. Все надоело.
... Я высплюсь, завтра у меня будет другое настроение, и я прекрасно проведу интервью.
Она решила, что сегодня просто все бросит и уйдет домой. Повернулась спиной к городу и высокоскоростной трассе, и коридор уже обдал ее приветливым теплом, когда по террасе вдруг скользнул совершенно неуместный луч.
Падме обернулась. Кто-то умудрился припарковать двуместный флаер в аккурат за бортиком террасы, а сам уже перелезал через этот бортик.
— Привет.
— А вы время не перепутали?
Улыбка — уголком рта. Очень знакомая улыбка.
— По-моему, я как раз угадал.
— Вообще-то я домой собиралась.
— Могу подвезти.
— Ситх с вами, — выдохнула она. — Только заберу кое-что.
Мимолетным взглядом чиркнуть по транспаристилу — не слишком ли взъерошены волосы. Забрать сумочку, оставить на столе творческий беспорядок с многочисленными культурными слоями, вернуться на террасу и услышать:
— Помочь?
— Вот еще, — сказала она, примериваясь к метровой преграде. И, мимоходом — к человеку, который стоял рядом и с заметным интересом наблюдал за процессом.
Падме бодро закинула ногу за бортик, при этом едва не уронила сумочку вниз. Подтянула вторую ногу и оказалась на другой стороне. Перешагнула через пылающий внизу город.
Разговаривать ей не хотелось. Только обгонять дождевые облака и разглядывать витрины сквозь вечернюю дремоту.
— А куда мы летим?
— Это ваш любимый вопрос?
— Как это?
— Прошлый раз вы тоже это спросили. Где-то на полпути.
— Я хочу домой, — упрямо и не поворачивая головы.
Скайуокер выскочил с трассы и остановил флаер.
— И куда это? Вниз, вверх?
Язвительный тон раздражал.
Падме огляделась, пытаясь не выдать беспомощность. Играть в вежливость ей давно расхотелось, для этого она чувствовала себя слишком разбитой.
— Послушайте, зачем вы пришли?
— Посмотреть, как вы будете злиться. Вам идет.
— Это не ответ.
— Нет, это как раз ответ.
— Разговор получается бессмысленным.
— Ничего. Мы можем потом подискутировать на ваши любимые темы.
— Это на какие?
— Ну, о политике, конечно.
— Так вы для этого пришли? Чтобы поговорить со мной о политике?
— Нет, — звучало честно.
Падме ничего не ответила.
Облако нагнало их, и забарабанило по бортику спидера косыми стрелами. А вокруг был город и миллионы пустых глазниц-окон. Ей показалось, будто ее рассматривают, и она поежилась.
— Вернитесь на трассу. Мне не нравится висеть в воздухе.
— Почему?
— Страшно.
— А лететь не страшно?
— Нет.
Опять знакомая кривая улыбка. Не предвещающая ничего хорошего, подумала Падме. И не ошиблась. Потому что в следующую секунду флаер резко повернул налево, пересек трассу, едва не впечатавшись в грузовик, а потом на максимальной скорости принялся набирать высоту. Ей пришлось вцепиться в поручни.
— Вы издеваетесь?
— Да, — спокойно. — А можно задать вам один вопрос?
Флаер сбавил скорость и теперь ровно плыл по трассе.
— Ну.
— У вас такие длинные ногти для нападения или защиты?
Она резко отдернула руку, сообразив, что то, что она приняла за поручень, было чужим запястьем. Этого не следовало делать. Двигатели флаера замолкли, и машина, едва не перекувырнувшись, начала опускаться вниз.
Теперь ногти впились в руку почти с наслаждением.
— Вам говорили, что у вас склонность к садизму?
— Неоднократно. Включите двигатели!
— Не получается, — он подергал рукоятки.
— Я знаю, что это не так!
— Нет, мы правда падаем.
— Включите двигатели! — заорала она. — Немедленно! Это приказ!
Скайуокер рассмеялся.
— Так точно, — сказал он, и мягко потянул рукояти на себя. — Между прочим, мы почти у вас дома. Ну так что, до завтра?
Флаер медленно спускался на посадочную площадку одного из тишайших районов средних уровней. Одинаковые терракритовые цилиндры зданий хранили в своих внутренностях одинаковые представления обывателей о благополучии и счастье.
Падме не знала, что отвечать. Дурацкие выходки на трассе прогнали усталость. А вместе с усталостью исчезло и что-то другое.
— Завтра наступит уже через три часа.
— Через два с половиной.
— Хотите кофе?
— С коньяком?
— И с коньяком тоже.
Впервые за вечер захотелось улыбнуться. Искренне. И надеяться, что запаса пустой болтовни хватит надолго.
Они прошли внутрь. Ее гость быстро оглядел комнату: белое на белом. Белые стены и белый пол. В середине черный несимметричной формы диван, по которому белой каплей растекалось мохнатое покрывало. Окно в половину стены. И только в стороне — сразу и не заметишь — заваленный датападами и распечатками черный рабочий стол.
— Я сейчас, — она ушла на кухню.
Оглянулась. Отсюда было хорошо видно, как удобно расположился на диванчике Скайуокер. С краю — и она это оценила, потому что терпеть не могла парней, которые считали, что раз их пригласили войти, то нужно плюхнуться седалищем точно в центр.
Пока кухонный дроид что-то с чем-то размешивал, Падме нашла маленькие черные чашечки и бутылку, на две трети выполнявшую ее обещание. Потом она вернулась в комнату с подносом в руках.
— Как вам мой беспорядок, — она кивнула в сторону рабочего стола, — в армии, конечно, такого нет?
— Или это не армия. Давно здесь живете?
— Год. Кажется, — она огляделась, — придется поставить все это прямо на диван.
— Вам нравится Корускант?
— Как он может не нравиться?
— Вы правы.
Падме уловила сожаление. А ведь у него, подумала она, и не было никогда дома. И, конечно, он не хотел, чтобы его мать осталась на Татуине.
Надо было что-то сказать.
— Вы здесь надолго?
— Четвертого обратно.
— Сегодня прилетели?
— Вчера. Сегодня я был на приеме.
— Да? А у кого?
— У канцлера.
— Сочувствую, — вырвалось у нее.
— Почему?
— Не знаю, — а теперь пришлось объясняться. — Терпеть его не могу, честно говоря.
Скайуокер хмыкнул.
— А раньше вы говорили, что Палпатин — самая большая загадка в галактической политике и что он ведет себя так, чтобы быть удобным всем.
— Так ведь это то же самое "терпеть не могу", только в развернутом виде. Нет? Именно это мне и не нравится — то, что он удобен всем. Если его оставили на третий срок — это только подтверждает то, что я сказала. Его не понять. И он будет канцлером еще три года.
— А потом?
— Найдет себе другую должность. Такое не то..., — она запнулась и спешно поправилась, — такие нигде не пропадают.
— А вы знаете, что у него экономическое образование и даже степень?
— Знаю, ну и что? У большинства наших сенаторов такое образование. Или юридическое. Да и со степенями там полно народа.
Он тонко улыбнулся, и поднес чашку к губам. Падме пожалела, что высказалась. Тем более так и с такими эмоциями.
А Скайуокер что-то держал в себе. Не был этот прием пустой формальностью, поняла она. Хм, а какие еще бывают формальности?
Надо что-то сказать, снова вспомнила Падме.
— Вы читали статью?
— Мой командир был в восторге, — он кивнул.
— Вам сильно досталось?
— Ну, раз я здесь сижу, значит, не сильно. Притом, ведь это он дал разрешение на интервью.
Скайуокер опять улыбнулся и опять что-то недоговорил.
Как и раньше.
Как всегда.
Падме принялась снова разливать кофе по чашечкам и почувствовала, что на нее смотрят. Захотелось стряхнуть с себя этот взгляд. И одновременно — пересечься с ним.
Это она и сделала.
А ведь он не фальшивит, подумала Падме. Он просто не договаривает.
Фальшивит здесь кто-то другой.
— Вы так и не выпили свой коньяк, — сказала она.
— Вы тоже.
Глянула в полупустую чашку. Долила кофе спиртным. Выпила одним глотком. Чашку она из рук не выпустила — слишком та была еще теплая.
— Можете брать пример, — сказала она. На иронию сил не хватило.
Скайуокер отвел взгляд на пустую белую стену.
Зачем он вообще пришел, спросила себя Падме. Просто так? Если бы он не пришел, у меня был бы прекрасный вечер. Я бы еще пару часов злилась из-за этого дурацкого проекта, а потом завалилась бы спать. А сейчас? Сейчас можно задать массу дурацких вопросов. Целый список. Самый дурацкий: как у вас дела? Вопрос, на который никогда не получишь честного ответа. Потому что... потому что его не может быть. Как у вас дела на дредноуте, капитан Скайуокер? Почему "Викторию" считают лучшим кораблем флота? Наших читателей интересует, как вам удалось в двадцать четыре стать командиром? И как вы сумели завоевать признание экипажа? Расскажите что-нибудь о ходовых испытаниях дредноута. Что это вообще такое, ходовые испытания? Мы хотим все знать о наших героях. А теперь о сражении у Эхиа. Как вам удалось победить? С каким чувством вы шли в этот бой? О чем вы думали, стоя на мостике? А что бы вы хотели сказать своим соратникам, читающим наше издание?
Завтра.
Это будет завтра.
Улыбаться, выглядеть свежей и привлекательной, и снова улыбаться.
— Спасибо, — вдруг сказал Скайуокер.
— Что? — она не поняла.
— Спасибо.
Он аккуратно поставил чашечку на поднос и поднялся.
— Вы уже уходите?
Ну вот, сказала она себе. Дурацкий вопрос номер один ты уже задала. Молодец.
— Вы устали, — сказал он.
— Вы тоже.
Он легко поклонился и этим поставил домашнее кофепитие на уровень того официоза, где полагается беседовать только о погоде, театре и музыке. Вышел в прихожую.
Надо будет закрыть за ним дверь, подумала Падме. Нет, пусть он сначала уйдет, а потом я встану и закрою дверь. Да, я так и сделаю. Или просто сказать дроиду. Интересно, у кухонного дроида хватит на это мозгов?
— Анакин!
Скайуокер резко обернулся, и теперь она действительно заметила усталость. Такую, которой не было даже в госпитале.
Падме пожалела, что вообще окликнула его.
— Я хочу вам что-то сказать.
Он не ответил. И не улыбнулся.
Внутри вспыхнуло: ты скажешь это, и он больше не придет. Она еще крепче сжала чашечку в руках. Фарфор почти остыл.
... А я не смогу жить — с этим. Просто не могу пересилить себя и светски спросить у него о матери, зная, что там было на самом деле. В госпитале могла бы, а сейчас уже нет.
— Я тогда на Трииб... я хотела что-нибудь о вас узнать. Что-нибудь о вашей операции. И я слышала ваш разговор. С джедаем. В палате. Дверь была приоткрыта. Я осталась в коридоре. Из любопытства. Я просто хотела знать. О вас. Больше ничего. Я не смогла уйти. Я там стояла и все слышала... вы говорили про Татуин. Я все... поняла. Простите меня.
Скайуокер снова смотрел в сторону. Там стоял ее письменный стол, и теперь его как будто заинтересовали датапады.
Завтра он придет на интервью, подумала Падме. Потому что обещал. А мы выпустим материал, и в редакции забудут про этот проект. И все.
... А потом он больше никогда не придет.
Сухие глаза обдало жаром.
Я давно разучилась плакать. Хорошее слово: разучила-сама-себя. Зато я знаю много ненужных слов. Мне жаль. Мне жаль, что так получилось. Мне жаль, что твоей мамы больше нет. Фальшиво. Разве можно так говорить о человеке: мне жаль. Я никогда этого не скажу. Лучше молчать. Я и так знаю все, что будет потом.
... Он сейчас уйдет.
Зато у меня есть кофейник и две черные чашечки. Почему две. Для гостей. И я больше никого никогда не приглашу сюда. Почему? Не знаю. Не хочу.
... Он больше никогда не придет.
Потому что все так хорошо начиналось. Слишком хорошо. Какой мог бы быть роман. Военный и журналистка. Парень в красивом мундире с блестящими погонами и экзальтированная девушка. Еще и бывшая королева. Пикантная история, правда? Ррррррромантика, чтоб ее. Ха-ха-ха. Именно так, мертвым утробным хохотом. Красивая... пара. Парочка. Какое гадкое слово. Ненавижу. Ненавижу себя. Вообще всех.
... Он больше никогда...
Хотелось съежиться, закрыть глаза и дождаться, когда в коридоре стихнут шаги, а входная дверь вздохнет и галантно распахнется перед одиночеством.
Шаги чиркнули по полу.
Растворились в тишине. И снова чиркнули, но уже на кухне.
Потом знакомо скрипнул край дивана — Скайуокер вернулся с двумя стаканами. Разлил коньяк. Осторожно взял чашечку у нее из рук, потом вложил в них стакан.
Без пафосных тостов и приторного звяканья стекла.
Без официоза.
Ни во что не играя. Или... почти не играя.
— Хорошо, — негромко сказал Анакин.
Ничего не хорошо. И слово это ни к чему не относилось и ничего не значило. Просто он должен был что-то произнести, решила Падме, вот и выдал это самое "хорошо". Тоном, которым звучит музыка на похоронах.
Так и было. Скайуокер хоронил свои воспоминания.
Наконец, он допил коньяк и вдруг неожиданно скривил губы.
— Чуть не забыл. Вам привет от старшего лейтенанта Гранци.
— И как он? — тихо и несмело.
— Сделал вывод, что в жизни нельзя никому верить. Особенно симпатичным медсестрам.
Стало тепло. То ли от спиртного, то ли оттого, что сидящий рядом человек все еще продолжал улыбаться.
— А ему ничего не грозит? Разжалование или...
— Нет. Но я передам Гранци, что вы очень о нем беспокоились, гораздо больше, чем о его бывшем командире, который вполне мог впутаться в очень неприятное разбирательство со службами безопасности.
Падме прищурилась. В голову ударил коньяк. Как-то быстро ударил, обычно она могла выхлестать пару рюмок без последствий. Или это был не коньяк. Что-то другое заставило ее вот так прищуриться и ляпнуть какую-нибудь глупость.
— Вы знали, на что шли.
— Я всегда знаю.
— Хотите очень честное мнение? — она облокотилась о спинку дивана и подперла рукой подбородок.
— Давайте.
— Вашу потрясающую самоуверенность легко принять за блеф. И за пустое самолюбование тоже.
— Ну, это проблемы тех...
— ... кто так видит. Понятно. Вам нравится имидж человека, который не ошибается?
— Да нет у меня никакого имиджа, — хмыкнул Анакин.
— Вы еще скажите, что не знаете такого слова на общегалактическом. Вы считаете, что не имеете права на ошибку. Но так невозможно жить.
— Наоборот, — возразил Скайуокер. — Это лучше, чем давать себе право на черновик. А потом на бесконечное его переписывание.
— И что вы будете делать, если ошибетесь? Зачеркнете жизнь и начнете все заново?
— Нет. Это жизнь меня зачеркнет.
Он улыбнулся. Гордо, с безумным разрушительным огнем в глазах. Это был вызов — но не ей. А вот передернуло ее. Стало холодно, захотелось отвернуться и съежиться. Еще лучше — забыть, что так вообще можно улыбаться.
