Осенний реквием

Мужчину завали Родриге, было ему где-то под шестьдесят, худой, дёрганный человечек, основной приметой которого был рот, постоянно стремящийся расплыться в услужливой улыбке. Больше двух третей своей жизни он проработал картографом в Церестийском отделении Имперского Картографического Общества в чине ничего не решающем, но денежном. Был он к тому же неплохим резчиком по кости, а по совместительству заядлый рыбак — как говорится: "От бога".

За прошедшее с начала нашей совместной поездки время, он много рассказывал об этих своих "хобби" и большая часть разговоров непременно отводилась именно речной рыбе. Из общения с ним, я узнал о ней столько, что готов был хоть сейчас выстругать себе без ножа из молоденького деревца удочку и привязав к ней нитку, идти ловить железную форель на водяного паука. И всё это в протоках безымянной речки, что в трёх километрах от неприметной с виду таверны "Вуэра дэ Виль". А если в этом без сомнений достойном заведении шепнуть его хозяину, что я знаком со стариком Раулем, то меня точно угостят фирменным и очень редким блюдом в виде тушеного под персиковым кремом молочного поросёнка за две трети от стоимости оного.

Сам я рыбалкой по правде никогда особо не увлекался, да и не привлекала меня романтика пустынных берегов, да тихих всплесков в мареве утренних туманов. Однако внимательно слушал и запоминал кое-что из неторопливой болтовни старого картографа. Конечно, съездить в "Вуэра де Виль" отведать тушеную хрюшку мне вряд ли когда-либо случится, но кто знает, может, когда пригодиться знание о том, как без удочки и прочих снастей, поймать себе на ужин какую-нибудь речную рыбёшку.

Супруга Родриге — Марфа оказалась выходцем из уничтоженной несколько поколений назад дворянской семьи. Перебралась она в Церестию лет сорок пять назад, вместе с приютившим её отчимом и теперь владела оставленным ей в наследство хлебным делом. Женщина содержала мельницу, а так же пекарню с небольшим булочным магазинчиком. Первые несколько дней, она то и дело потчевала всех окружающих своей гордостью: крендельками, сушками и пряниками и прочими долгоиграющими лакомствами собственной выпечки.

Из разговоров само собой выяснилось, что чета моих попутчиков держала путь в сельскохозяйственный городок Мёльн, затерянный где-то в глухих лесах Новой Касталонии по неотложному делу. Там в большой и дружной семье успешного фермера, готовилась к родам их любимая младшая дочка. Марфа и её муж, последние несколько дней по очереди переживали за своё чадо. То беспокоились, что это знаменательное событие либо случится до их приезда и они не успеют прочитать над роженицей благословляющую молитву, то пугали друг друга, что что-то как назло пойдёт не так как должно, а затем находили ещё множество других поводов потрепать себе и без того расшатанные в дороге нервы.

Сейчас рокот громовых раскатов, блеск молний и быстро потяжелевший, наполнившийся неприятными запахами воздух разбудили задремавших под вечер пожилых людей. Бушующее за окном ненастье стёрло с их лиц улыбки, а гнетущая, затхлая атмосфера заставила замолчать и нахохлиться. Супруги, ставшие в этот момент очень похожими, хмуро рассматривали грязный, усеянный многочисленными лужицами пол.

Родриге был бледен и крепко сжимал сведённые в замок руки, Марфа же перебирая дрожащими пальцами алебастровые чётки, тихо-тихо шептала какую-то длинную, многоярусную молитву. Кажется, это была "Славься ты — поддержавший огонь в очаге!", но только с каким-то неуловимым для меня местным колоритом. Временами умолкнув, она неподвижно сидела, лишь изредка бросая тревожный взгляд в потемневшие окна.

Ещё одним пассажиром был молодой человек, на вид лет двадцати, а может быть двадцати пяти. Из-за особенностей его лица, я затруднялся точно определить его возраст. Тонкие, точёные черты, острый чем-то напоминающий птичий клюв нос, чуть раскосый разрез глаз и худощавое телосложение, делали его похожим на уроженца западных провинций, хотя никогда не видел у них таких необычайно чистых, зелёных радужек глаз.

Хмурый и неразговорчивый ехал он с нами меньше суток. Подсел в дилижанс часов в одиннадцать, ни с кем не общался, да и вообще кажется, я не слышал от него ни единого слова.

К тому моменту мы уже пару дней колесили по дорогам Новой Касталонии. Край этот будто растрескавшаяся крынка был испещрён паутиной рек, ручьёв, протоков и заводей между которыми, петляя от переправы к переправе, лежало полотно древнего тракта.

Перед очередным старым, словно сам мир состоявшим из пяти последовательных арок мостом, перекинутом через водные глади то ли "Верны", то ли "Вирны", экипаж остановил патруль Провинциальной Стражи. Солдаты, устроившие блокпост перед въездом на первый, лишь слегка изогнутый пролёт, разворачивали на дальние переправы всех желавших попасть на другую сторону этой широкой и полноводной реки.

О том, что послужило причиной закрытия моста, и как следствие нашей вынужденной остановки сообщить пассажирам никто не удосужился. Пока нам выделяли положенный почтовым каретам эскорт, а наш кучер и офицеры Стражи до хрипоты спорили: куда нас направить и сколько отправить с нами всадников сопровождения, около дверей фургона появился этот молодой человек. Не знаю уж как сумел он договориться с извозчиками и что те получили за свою сговорчивость, однако, не отвечая на приветствия супружеской пары, парень занял своё место и с тех пор почти не шевелился, игнорируя всё, что происходило вокруг.

Закутанный в щегольскую накидку, пошитую из серой обесцвеченной замши по заграничному крою, надвинув капюшон и откинув голову на спинку кресла, он полулежал напротив. На лицо его падали глубокие тени и я никак не мог видеть его глаза, хотя почему-то мне казалось, что он неотрывно сверлит меня взглядом.

По внешнему виду и манере держаться, его можно было с лёгкостью отнести к франтам мелко-дворянского происхождения. К тем, что называли себя "Новой Интеллигенцией". Надменные и самовлюблённые, в одежде предпочитающие давно вышедшие из моды дорогостоящие заграничные тряпки, они презирали всех окружающих и люто ненавидели тех, кто не разделял их так называемые "общеразумные ценности".

Особенной нелюбовью в этой среде пользовался простой люд, тем более проживающий вне стен крупных городов. Крестьян, шахтёров, да и рабочих — вообще всех, кто занимал низкое социальное положение в имперском обществе, они именовали "быдлом", военных — мясниками, а прочих: рабами и холуями. Народ отвечал им той же монетой. Заносчивых молодых аристократов откровенно не любили как в высшей среде, где их величали "потерянным поколением", а среди рабочего люда звали их не иначе как матерно, да с тройным приложением.

Сидящий напротив меня человек казалось, был прямой квинтэссенцией этой самой "интеллигенции" — "ново-инов" как сокращали это словосочетание малограмотные горожане стараясь не сломать себе язык на трудном и умном слове. Холодное отчуждение и высокомерность выдавали породу. Богатая шитая золотом отделка накидки, лишённая даже пятнышка грязи дорогущая замша, не знавшие дорожной пыли лакированные сапоги.

Единственное, что не вписывалось в образ — отсутствие шпаги, или рапиры. Оружия, которое среди ново-инов считалось "благородным" и которым многие из них умели очень неплохо пользоваться. Возможно, у него и были при себе какие-нибудь другие, не менее смертоносные "игрушки", но заметить их под ниспадающими волнами серой кожи мне так и не удалось.

Кстати, именно это было самым странным в этом загадочном человеке. В конце концов, есть тысяча и один способ как избавиться от грязи и всепроникающей дорожной пыли — были бы деньги. Однако, путешествовать вот так вот, безоружным, да ещё и в одиночку, пусть даже имея пару пистолетов, ножей или кинжалов, да хоть при наличии всего этого арсенала в кармане — непростительная глупость. Вопрос даже не в разбойниках, периодически собирающих кровавую дань с неосторожных путников. В конце концов, от стрелы пущенной из-под кроны придорожного дерева в спину не ожидавшей того жертве, не спасёт ни щит, ни меч, ни копьё. Просто, без бандитов, монстров и диких зверей, на лесных дорогах Империи всегда было полно и тех, кто не прочь полакомиться свежим мясом или выпотрошить карманы путешественника, но никогда не рискнёт нападать на человека, открыто носящего при себе оружие.

Дилижанс ощутимо тряхнуло. Мимо нас с грохотом промчалась пара упряжек и грязная вода из под колёс волной брызг обдала стёкла фургона. Мои доспехи под жёстким, непромокаемым тёмно-синим плащом, недовольно звякнули. Мужчина в сером внезапно очнулся, тихо и зло выругался, поправляя взметнувшийся капюшон. Голос у ново-ина оказался высокий, неприятный, скрежещущий. Такой ожидаешь услышать от престарелого архивариуса, шипящего на нарушающих тишину библиотеки студиозусов или от озлобленного калеки чьё единственное развлечение в жизни — сыпать из окна проклятия влюблённым парочкам, нашедшим укромный уголок в в его неухоженном саду.

Карета совершила поворот и сквозь измазанное, ставшее мутным окно из-за пелены дождя, будто фонари на борту военной эскадры выплыли многочисленные огни. Далёкий Ладрильо-Рохо медленно проступал из водянистой ночной мглы. Крупный имперский город, заложенный лет пятьсот назад, выросший и живущий по сей день за счёт питающего его торгового тракта.

Картограф и его супруга оживились: начали вглядываться в окна и радостно перешептываясь, осенять себя святыми знаменьями. Ново-ин так же вдруг подобрался, проявил на несколько секунд интерес к происходящему. Мужчина взглянул на приближающийся город, чуть приподнял капюшон, от чего стало видно его остроносое лицо и прищуренные глаза. Слегка прикусив нижнюю губу человек, какое-то время рассматривал далёкие огни, медленно кивая своим мыслям. Затем опять напустив на лицо маску надменного безразличия, отвернулся от стекла и откровенно враждебно уставился прямо на меня.

Поймав его взгляд, я улыбнулся и словно норовистому жеребцу смотрел в глаза до тех пор, пока он не заморгал и будто нашкодивший пёс отвернулся, найдя что-то достойное своего внимания за противоположенным стеклом салона. Сделав в памяти засечку в память об этой безусловно достойной победе, я слегка повертев шеей погрузился в размышления о предстоящих делах и насущных проблемах.

Этот город, был одним из последних пунктов моего долгого путешествия. В первую очередь по прибытии я намеревался найти таверну и хорошенько выспаться. Поутру же мне предстоял непростой выбор: отправиться ли в замок местного феодала, что располагался рядом с столицей провинции, городом под названием Сомбра или обосноваться на какое-то время здесь, в Ладрильо-Рохо.

Тряска резко затихла, фургон выехал на хорошо замощенную предвратную дорогу и его колёса теперь мерно тренькали по ровной брусчатке. Мимо почти скрытые дождём замелькали пригородные домики, склады и сараи и свинарники. Дилижанс слегка ускорился, забирая по широкой дуге влево и медленно приближаясь к массивному порталу городских ворот

* * *

Копыта лошадей застучали по дереву и могучие равелины, сложенные из крупных каменных блоков проступили из темноты по обеим сторонам экипажа. Фургон мягко качнулся и подавшись назад остановился. Вспыхнул яркий свет, сквозь перепачканные окна проникающий в салон дилижанса оказавшегося зажатым на пересечении трёх мощных лучей. Прожекторы, установленные на остроконечных выносах равелин и на надвратных башнях, осветили фургон, разгоняя малейшую тень, в которой могло прятаться нечто желающее проникнуть за городские стены.

Ливень почти затих, превратившись в обыкновенный дождь, который предвещая скорое наступление осени, мог идти хоть всю ночь напролёт. Мрак отступил и стало видно, что рва у Ладрильо-Рохо не было, его роль выполнял восьмиметровый контрэскарп по периметру опоясывающий стены города. Арка ворот так же оказалась приподнята над землёй, дилижанс стоял на откидном мосту, что в два пролёта тянулся к длинному пандусу подъёма, который я в темноте принял за предвратную дорогу.

Кучер, кряхтя и чертыхаясь, выглянул из бокового окошка своей кабинки, откинул с крыши раструб рупора и выдув из него воду, громко крикнул, что-то неразборчивое стражникам на воротах. Толстые стёкла, напитавшиеся влагой стенки дилижанса и шум дождя, глушили слова, превращая их в нечто напоминающее собачий лай. Через пару минут с ворот пришёл ответ, который очень не понравился нашему возничему. Экипаж слегка накренился, в окошко я увидел уже знакомую фигуру одного из извозчиков. Выбравшись из своей кабинки он прошёл немного вперёд и остановившись рядом с передней парой лошадей вновь, что-то закричал.

Прошло минут десять, кучер всё это время неподвижно стоял под тугими струями падавшей с неба воды. Тело его под быстро промокшим дорожным плащом то и дело сотрясалось от приступов кашля и тогда с его широкополой, похожей на перевёрнутый подосиновик шляпы на деревянные брусья моста срывались настоящие водопады. Переговоры затягивались. Постовые то ли развлекались, потешаясь над вынужденным мокнуть под дождём человеком, то ли у них был строгий приказ не пускать никого в город в ночную смену, однако кучер был настойчив.

Неожиданно дело сдвинулось с мёртвой точки. В пятно света, расползающееся в разные стороны вокруг дилижанса, выбежало несколько людей, в форме которых я с удивлением опознал бойцов Провинциальной Стражи. К уже вконец продрогшему извозчику подошёл стражник одетый в цвета городской охраны, сержант, если судить по гравировке на небольшой чашке левого наплечника. Они о чём-то заговорили с кучером, а Провинциалы тем временем, придирчиво осматривали наш экипаж, просветили с помощью зеркала под фургоном и подойдя к кабинке где терпеливо ждал второй возница попросили его разблокировать двери пассажирского салона.

Ново-ин ощутимо занервничал. Глаза забегали, губы сжались в тонкую линию. Впрочем, он быстро взял себя в руки и принял всё тоже невозмутимое выражение лица. Дверь с моей стороны с глухим щелчком отперлась и стоящий перед ней Провинциал несколько раз постучав, распахнул её. Откинув подножку он, держа перед собой чадящий фонарь, больше чем на половину влез в салон.

— Дамы и господа прошу не волноваться, обычная проверка. — он несколько секунд по очереди осматривал наши лица, затем остановив свой взгляд на сидящем напротив меня человеке нахмурился и произнёс. — Сударь не могли бы вы выйти из экипажа для личного досмотра.

Ново-ин не стал спорить, ловко выпрыгнув вслед за стражем из салона, проследовал с ним к остальным Провинциалам. Кучер, тем временем чихая и кашляя, продолжал свои затянувшиеся переговоры с сержантом. Вот он на несколько секунд вернулся к кабинке и взял, что-то у своего напарника. В лучах электрического света в его руке блеснул жёлтый кругляш полновесного, золотого империала. Вернувшись к представителю местной Охранки, он ещё пару минут о чём-то с ним говорил, а затем отдал тому мзду.

— Он... Он, что потребовал денег? — тихо возмутилась видевшая это Марфа. — Но это же взятка!

Я отрицательно покачал головой и бросил взгляд на кучера, который стержнем серебряного карандаша подписывал какие-то бумаги, тщательно прикрывая их от капель дождя.