Всю ночь я провела без сна, обтирая незнакомца холодной водой, чтобы унять жар. Мне пришлось еще раз сварить кору ветлы. Но, несмотря на все мои усилия, жар не отпускал. За все время, пока я за ним ухаживала, он так и не пришел в себя.
Под утро, измученная бессонной ночью, тревогой и голодом, я вдруг заметила, что стоит мне только прикоснуться к правому бедру, мужчина начинал стонать и метаться. У меня закрались подозрения.
Я попробовала поднять штанину, но мне это не удалось. Надо было снять с него штаны.
Я покраснела. Никогда мне не приходилось не то, что мужчин раздевать, но даже видеть их без... хм, штанов. Что же делать? Если он очнется, что он подумает? А если матушка или Иллина узнают?
Пока я терзалась, раненый заметался и застонал. Это решило все.
Плюнув на все приличия, я стала расстегивать пояс. Простой кожаный пояс был не новый, но в глаза бросалось, что за ним следят и ухаживают. Мне это очень понравилось. Вообще, если не считать, что сейчас его одежда была грязная и рваная, было заметно, что она добротная. Человек явно следил за собой.
Немного помучавшись с пряжкой, мне удалось с ней справиться. Сгорая от стыда, я развязала штаны и начала их потихоньку, стараясь не потревожить мужчину, их стягивать. То, что я увидела, начисто прогнало из моей головы все мысли, кроме чисто медицинских.
Рана на внутренней стороне бедра чуть выше колена на первый взгляд казалась не опасной и неглубокой. Но кожа вокруг была воспалена и натянута, при прикосновении чувствовалось, что под кожей гной, уже появились красные полосы. Я поняла, что еще немного и начнется заражение.
Какая же я дура, надо было еще вчера внимательно осмотреть, нет ли еще ран. Обработала несколько ран и ожогов и успокоилась, даже не подумала, что могут быть еще ранения. Если он теперь умрет, то виновата буду я!
Делать нечего, надо срочно вскрыть нарыв и выпустить гной. Сбегав за водой, я повесила туесок, чтобы ее нагреть, собрала еще пару охапок хвороста, и вдруг спохватилась, что у меня нет инструмента. Придется резать ножом. И только тут я вспомнила, что уже затупила нож. Резать тупым ножом! Но что же делать. Если не вскрыть нарыв, то человек умрет от заражения, если вскрывать тупым ножом, то, не исключено, измученный организм не выдержит болевого шока.
Выхода из этой ситуации я не видела. А времени становилось с каждым мгновением все меньше.
Я взяла нож и попыталась наточить его об камень. Я постаралась повторять движения нашего кузнеца, когда он точил ножи, косы, серпы и другой инструмент. Вела от рукояти ножа к кончику одной стороной лезвия, переворачивала нож, и от кончика к рукояти другой стороной, считая про себя. Когда я проводила каждые пятьдесят раз, подушечкой большого пальца проверяла остроту лезвия и опять возвращалась к своему занятию.
Наконец, мне показалось, что нож стал намного острее. Неужели получается?!
Я тщательно вымыла теплой водой нож и прокалила его над пламенем. Теперь пора начинать операцию.
Я до смерти боюсь вида крови, и сейчас при одной мысли, что надо резать живого человека, меня начинало мутить, руки тряслись. Несколько раз я подносила нож к коже и убирала его, кляня себя за трусость. Я пыталась успокоиться, но ничего не выходило.
Незнакомец опять застонал. Этот стон подстегнул меня. Глубоко вздохнув, я попыталась унять дрожь в руках. Прикусив до крови губу, я решительным движением полоснула лезвием по коже.
При первом же надрезе струя гноя брызнула мне в лицо. Теперь, когда первый надрез был сделан, я уже более спокойно продолжила вскрывать нарыв. Гноя было много. Отложив нож, я начала смывать его с раны.
Когда часть гноя, мешавшего видеть рану, удалось смыть, я проверила воду, она была уже горячая. Рубашку незнакомца я уже извела на повязки, поэтому я безжалостно порвала свою запасную тунику. Намочив часть лоскутов в горячей воде, я продолжала промывать рану.
Это было очень тяжело, мне приходилось еще бороться с мужчиной. Он так сильно метался, что я, задыхаясь от слез жалости, еле его удерживала. Ему было так больно, а я не могла ему облегчить боль. Надо было тщательно промыть рану, чтобы не осталось ни капли гноя, вырезать отмершие ткани и зашить рану.
Когда края раны побелели, я, внутренне обмирая от страха, стараясь как можно аккуратнее, стала вырезать мертвые участки. После этого, я полезла в свою сумку за лекарствами. Вдруг мне в руки попался пузырек серебряной воды. Я обрадовалась, лучшего средства, которое дезинфицирует и заживляет раны, нет. А я и забыла, что взяла его, так, на всякий случай.
Это самое дорогое лекарство в нашей аптеке, но оно того стоит. У гномов мы покупаем истинное серебро. Кусочек величиной с булавочную головку стоит семь золотых монет. В темную бутылочку я на растущей луне собираю летом росу, туда опускаем серебро и три дня полнолуния оно растворяется. Бутылочку полагается прятать в темное место днем, лишь на ночь ставить так, чтобы на нее подал свет луны. Оно заживляет быстро все раны. В народе называют его почему-то мертвой водой. Его ценят почти все расы, кроме вампиров и...
Я капнула несколько капель из бутылочки на рану. Вдруг мне показалось, что кровь закипела. Раздался громкий крик боли. Я подняла глаза от раны и встретилась с желтыми нечеловеческими глазами незнакомца. Я проглотила комок в горле.
...оборотней.
— Ты что, убить меня хочешь?! — прошипел он сквозь зубы.
Я старалась потихоньку отползти от него подальше, следя за каждым его движением.
— Я не знала, что вы не человек, — заикаясь, прошептала я. Мне казалось, что одно неосторожное движение, и он меня убьет.
— Тогда что ты здесь делаешь?
— Вас лечу, — сказала я правду. Я читала, что оборотни могут сами сращивать свои раны, — Ну, я пошла, у меня дела.
Я хотела как можно быстрее уйти от него. Кто знает, что может сделать оборотень. Говорят, они людей могут загрызть, а мне к бабушке нужно спешить. Знала бы, никогда бы не стала с ним заниматься.
— Ты это куда собралась? — я и не знала, что он заметил мою попытку бегства. — Давай, лечи.
— А вы меня не убьете?
Несмотря на то, что я пыталась уговорить себя его бросить, этого бы никогда я не сделала. Дядя Лука мне всегда говорил, что лечить нужно всех нуждающихся в этом, несмотря на происхождение, иначе нельзя называть себя лекарем или травницей. Но я хотела получить хоть какие-то гарантии.
Он слабо усмехнулся:
— Я не в том состоянии, чтобы кого-то убить, даже если мне захочется.
Я осторожно, вздрагивая от каждого его движения, приблизилась к нему. Протянула руку и несмело коснулась его, готовая тут же отдернуть ее, как от огня. Он старался не шевелиться. Немного осмелев, я стала смывать лекарство, пока оно не сожгло ткани. Как хорошо, что я всего лишь несколько капель использовала.
Когда я подняла глаза на пациента, оказалось, что он опять потерял сознание. Теперь мне стало спокойнее. Взяв иголку и белые нитки, которые я никогда не вынимаю из сумки, чтобы не забыть, я стала крупными стежками зашивать рану. Пока я занималась раной, он так и не пришел в себя.
Дальнейшее я почти не осознавала. Я то поила его жаропонижающим отваром, то протирала тело холодной водой, когда он горел. Затем его начинала бить дрожь, и мне приходилось жарче раздувать костер. А еще промывать и смазывать ожоги и раны на груди. В перерывах я в ручье стирала лоскуты и сушила их, развесив на веточках у костра. Все слилось в одну непрекращающуюся череду. Чтобы успокоиться, я говорила с ним, зная, что он не может меня слышать. Я рассказывала, что работаю в аптеке, что у меня есть брат и сводная сестра, а сейчас я иду к бабушке, которая сидит в тюрьме.
Сколько прошло так времени, я не знаю. Но вот, мне показалось, что моему пациенту стало значительно лучше. Дыхание стало ровнее, хотя он так и не пришел в сознание. От облегчения, я расплакалась. Напряжение спало. И тут я почувствовала, что силы меня покинули, через мгновение я заснула.
Когда я проснулась, никого рядом уже не было. Костер был потушен, мои вещи остались валяться так, как я их бросила, не было только лоскутов, которыми я его перевязывала. Побегав по полянке, покричав на всякий случай, я поняла, что он ушел.
Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы обиды. Я его лечила, ночей (интересно, сколько времени прошло) не спала, а он..! Неблагодарный! Как он мог уйти, ведь был без сознания? А вдруг с ним что-нибудь случится, ведь он сейчас слаб, как котенок? А если раны откроются? Но где его искать?
Мне ничего не оставалось, как поесть, собрать вещи и отправиться в путь.
Солнце уже садилось за горизонт, когда вдалеке показались крыши Дубовиц. Это видение словно прибавило мне сил, я в очередной раз переложила сумки с плеча на плечо, и шумно, коротко выдыхая, как заморенная кляча, заторопилась, чтобы успеть войти в город до закрытия ворот.
Наконец-то я добралась!
Около ворот стояли четверо охранников, на их лицах явно была написана скука. Они заметно оживились, увидев меня, и сразу же подтянулись, дабы внушить мысль, что стража не дремлет, и ни один злоумышленников мимо них не пройдет.
— С какой целью вы прибыли в город? — сурово вопросил старший из них, когда я подошла к воротам.
— К родственникам в гости, — ответила я.
— Заплатите пошлину, с вас три медяка. Деньги-то есть? — он скептически посмотрел на меня.
Я сразу же вспомнила, как я выгляжу. Да, зрелище, наверное, не для слабонервных. Одежда покрыта дорожной грязью, туфли стоптаны, полы рубашки оборваны. Неудивительно, что меня приняли за бродяжку.
Покраснев под взглядами стражи, я открыла одну из сумок и, порывшись в одном из кармашков, достала несколько медных монет. Во время одной из остановок я благоразумно отложила небольшую сумму отдельно, чтобы не показывать все деньги. Не стоит искушать стражу, а то они придумают пару новых налогов или сборов. Потом никаких денег не хватит. Еще не известно, сколько придется заплатить за освобождение бабушки.
Отсчитав положенную сумму, я протянула деньги охраннику. Поняв, что большего он от меня не дождется, он скривился от разочарования и небрежно кинул их в прорезь стоящего рядом ящичка. Не говоря ни слова, жестом показал мне, что можно проходить.
Я немного поколебалась, затем спросила:
— Извините, я давно не была в городе. Не могли бы вы подсказать, где находится здание тюрьмы?
Я, действительно, не знала, где она находится. Когда я была последний раз у бабушки в гостях, никакой тюрьмы и в помине не было. Уж они должны были знать.
— А зачем тебе? — сразу же насторожились охранники.
Зря я спросила.
— У меня бабушку арестовали. Вот, еду ее выручать, — пришлось мне объяснить, а то, чего доброго, и меня арестуют как подозрительную личность. Особенно, если вспомнить, как я сейчас выгляжу.
— А твою бабушку, случаем, не Довина зовут? — неожиданно спросил самый молодой из стражников.
— Да, а что? — удивилась я.
— Тогда, ты — Верена. Я прав?
— Да, — я не могла понять, откуда они об этом узнали.
Они расплылись в улыбках, с трудом сдерживая смех:
— Тебя бургомистр ждет с нетерпением.
— Ага, и комендант тюрьмы.
— Прямо мечтают увидеть.
От их смеха у меня по спине побежали мурашки. Интересно, что там бабуля успела натворить.
— Может, объясните, что произошло? — жалобно попросила я.
— У тебя есть, где переночевать? — вместо ответа спросил стражник.
— В бабушкином доме переночую. Только я хотела бы ее увидеть.
— Комендант уже ушел домой. Тебя не пустят. Придешь завтра. Только, — он окинул меня взглядом с ног до головы, — приведи себя в порядок, а то примут за бродяжку, чего доброго.
— Угу.
— Да ты не расстраивайся, я завтра, как сменюсь, зайду за тобой и провожу к коменданту.
Наверное, чтобы проверить, правду ли я сказала.
Вздохнув, я подобрала сумки и пошла по улице. Убедившись, что от ворот меня не видно, я свернула в сторону, надеясь все-таки повидать сначала бабушку. Я за нее очень беспокоилась, особенно после странного поведения стражи.
Немного поблуждав по улицам, я спросила у одного из прохожих дорогу. Он подозрительно посмотрел на меня, но все же объяснил, как добраться до городской тюрьмы.
Зря я не послушалась стража! Около часа я ходила вокруг тюрьмы, но внутрь пройти мне не удалось. Я покричала, надеясь, что бабушка выглянет, и я смогу с ней пообщаться. В результате я немного охрипла, а доведенная до белого каления моими криками охрана просто-напросто прогнала прочь. Мне ничего не оставалось, как идти к дому бабушки.
Довольно быстро мне удалось сориентироваться, всего лишь пару раз свернув не туда, и я вышла на улочку, на которой находился бабушкин дом. Мне всегда нравилась этот тихий уголок города с уютными небольшими домиками. Дойдя, я толкнула калитку.
Несмотря на то, что бабушка отсутствовала довольно давно, двор был ухожен. В небольшом огородике на грядках не было видно ни одного сорняка, любимые бабушкины розы бережно подстрижены, дорожка к дому выметена.
Это, наверное, соседка постаралась, тетушка Миранта.
Пройдя по дорожке, я подошла к двери и нахмурилась. Бабушка, как всегда, к легкомысленно отнеслась безопасности своего дома. Вместо того чтобы запереть дверь на замок, перед тем как уйти, бабушка просто привязала к дверной ручке веревочку и обмотала ее вокруг гвоздика, вбитого в дверной косяк. Стоит только дернуть, и заходи, кто хочет! Ну, разве можно быть такой беспечной?!
Я вошла в дом и осмотрелась, вокруг было убрано, лишь небольшой слой пыли указывал на то, что в доме некоторое время хозяйки не было. Бабушка терпеть не могла пыль в доме. Поставив в угол сумки, я обула тапочки и пошла на кухню, очень хотелось пить с дороги. Зачерпнув ковшиком воды из ведра, я жадными глотками стала пить. Вдруг я из окна заметила спешащую к дому тетушку Миранту, наверное, она хотела проверить, кто пришел. Напившись, я вышла из кухни, чтобы встретить соседку и успокоить ее.
— А ну, кто тут, выходи! Я сейчас мужа позову! — открыв дверь, с граблями наперевес в дом с воинственным видом ворвалась соседка.
— Это я, тетушка Миранта, Верена, — поспешила успокоить соседку я.
— Слава Единому, — облегченно вздохнула она, опуская грабли и ставя их в угол, рядом с моими сумками, — а то я уж подумала, кто это в доме посторонний ходит. Довина-то дверь не заперла и ключи не оставила, вот я и волнуюсь, мало ли кто в наше беспокойное время заберется. У бабки твоей красть нечего, так ведь вещи попортить могут. Давно приехала?
— Да нет, только что в дом зашла, даже дух перевести не успела.
— А я и не знала, что обоз какой пришел.
— Я не с обозом приехала, через лес пешком шла, — объяснила я.
— С ума девка сошла! — всплеснула она руками, — И как тебя мать-то отпустила!
— Матушка не знает. Я ведь сначала верхом ехала, только потом лошадь пала, пришлось пешком идти.
И почему я опять оправдываюсь?! Я устало оперлась о стенку.
