Чтобы собрать и экипировать эту группу, пришлось свернуть все работы на поверхности, кроме самых неотложных. Когда они покинули убежище, наверху остались действовать только три звена — "продуктовое", "топливное" и "лекарственное".
Уладив все дела в медпункте, Маша быстрым шагом шла по коридору в направлении шлюза, на ходу проверяя содержимое аптечки. Цистамин, калия йодид... До отправления оставалось двадцать минут, пора было раздать пацанам защитные средства.
— Подожди! — послышался знакомый голос.
Не успела она обернуться, как откуда ни возьмись появился Вася Лапшин, техник из звена материально-технического снабжения, и без лишних слов всучил ей какой-то предмет, завернутый в промасленную ветошь. Был он хмурый, злой, с опухшим лицом, не иначе как с похмелюги.
— Это еще что? — слегка опешила она.
Ее ладони теперь покрывало липкое машинное масло.
— Пистолет Марголина МЦ-У, — равнодушным тоном ответил Вася. — Распишись.
Парень протянул ей отпечатанную на серой бумаге форму и авторучку, и Чернышева машинально поставила размашистый иероглиф раньше, чем сообразила, за что расписывается.
— А на хрена он мне сдался, Вася?
— Ничего не знаю, — оружейник покачал начинавшей лысеть головой. — Распоряжение Борисыча, никому без ствола не выходить.
— Так я во вспомогательном формировании, — попыталась отбиться девушка. — Мне-то зачем?
— По-русски сказано, никому, — отрезал парень, глянув на нее поверх очков с толстыми стеклами. — Ты не в курсе, что десять минут назад еще трое накрылись?
— Где?
Маше хотелось сказать спокойнее, но голос выдал ее.
— В Караганде... На засаду нарвались почти у самых ворот. Пятерых еле дотащили, ими сейчас ваши занимаются.
У девушки немного отлегло от сердца — в том звене ее знакомых не было. Но все равно скверно. Что же это получается?.. Три смертельных. Пятеро раненых. Такого еще не было. Нет, без вести пропадали и вчетвером, но это другое. Кто их знает, может, просто до хаты подались вместе со снаряжением. А тут три покойника...
Чернышева понимала, что это означает. Вылазки будут прекращены со дня на день. Возможно, они — одна из последних групп. И уж точно для нее это последний выход. Как ни хочет батя обеспечить убежище всем необходимым на десять лет вперед, он не станет посылать людей на убой.
— И что я этой финтифлюшкой делать буду? — спросила девушка, взвешивая пистолет на ладони. — Застрелюсь, если припрет?
— А это уж сугубо твои проблемы, — пожал плечами Василий. — Или думаешь, что я сейчас тебе персонально пулемет подгоню.
— Себе оставь, хам, — прыснула Мария. — А ты чего такой кислый? На складе средство для протирки оптики закончилось? Так зайди к нам в здравпункт, там нальют.
— Данке шён, — блеснул техник знанием немецкого. — А вообще, я не врубаюсь, как вы там выдерживаете. На этих постоянно смотреть... Да после этого для тебя, поди, наверху как на курорте.
Места в "палате" давно не хватало, больных клали в общем зале и даже в отсеке коридора, примыкающем к здравпункту. Не самых тяжелых, конечно. Таких держали в отдельной отгороженной секции. Не для того, чтоб не травмировать чувства остальных, а из соображений санитарии.
После нескольких часов рядом с этими человеческими обломками, которые лежали под капельницами, замотанные как мумии, медикам мучительно хотелось выбраться на свежий воздух. Даже если он радиоактивный и ледяной.
— Ты это... осторожнее там, — выдавил парень из себя дежурное напутствие любому, кто отправлялся наверх.
— Да не понтись, — хлопнула его по плечу Чернышева. — Я же знаю, за что ты переживаешь. Будет тебе сувенирчик. Разве я друзей кидаю? Ну, давай, вали, тебя уже, наверное, начальство обыскалось.
Спохватившись и хлопнув себе по лбу, Лапшин убежал, даже не махнув ей на прощанье, а Маша еще раз скептически оглядела полученное оружие.
Оружие ли это или спортивный пугач? Да из такого только по фанерным мишеням стрелять. Наверно, и убойной силы никакой. Разве что на крысу с таким ходить. Хоть это и был единственный пистолет, который девушке доводилось держать в руках, свой уровень владения им она оценивала на тройку с минусом. В тире, который недавно был организован в подземном переходе, она успела побывать всего дважды.
Страстью Сергея Борисовича была организация досуга подчиненных. Редко-редко у них выпадала свободная минутка, но и ее практичный руководитель любил занять разнообразной деятельностью, например, стрелковой подготовкой, физзарядкой, лекциями, полезными и не очень, благо в убежище оказались специалисты почти любого профиля.
Он явно считал, что солдата, свободного от выполнения боевых задач, нужно загрузить по максимуму, чтобы не заводилось лишних мыслей в стриженой голове, не ослабела дисциплина и не расшатался моральный дух. То, что у него в подчинении на девяносто процентов находились гражданские лица, майора не останавливало. Наоборот, он считал, что к непривычным к несению службы "шпакам" надо прилагать вдвое больше усилий.
К тому же причин для возникновения этих нехороших мыслей было через край. Например, он не дал воссоединиться семьям. А ведь многие рвались, хотя это означало бы "воссоединение" на небесах. Майор не отпустил даже тех, у кого близкие проживали в самом Академгородке, не говоря уже о других населенных пунктах, и не делал никаких поблажек для тех, кто хотел первым делом спасать своих близких. Только в общем порядке.
Чернышева хотела было сказать Василию, что у нее в звене будут двое с автоматами. Если уж и они ее не защитят, то от ее пукалки проку не будет. Хотела, но тот уже скрылся за поворотом коридора. Так уж и быть, для очистки начальственной совести она эту штуку возьмет. Карман не оттянет, хотя могли бы и кобуру дать. Хотя, может, в рюкзак?.. Нет, его на всякий случай надо держать свободным.
Глава 14. Схождение в ад
Через полчаса они уже ехали по вымершим улицам.
Их отделение сократилось до звена — вшестером они вольготно расположились в кузове и кабине бывшей "Скорой помощи". Больше народу не требовалось, да и иначе не осталось бы места под ценный груз.
Полноприводный УАЗ был для таких вылазок машиной почти идеальной. Транспортное средство большей грузоподъемности не требовалось — все-таки не уголь везти, а проходимость была достоинством, которое трудно переоценить. Ведь теперь почти все асфальтированные дороги разом превратились в бездорожье, даже те, где не торчало ни одного застрявшего автомобиля и ни одного упавшего обломка.
Дело было не только в снеге. Повсюду в черте города само дорожное полотно вздыбилось, покрылось широкими трещинами и колдобинами. Если некоторые из них представляли опасность для колеса или моста, то в других могла по самую крышу скрыться легковушка. И поминай как звали. Разведка докладывала, что по мере приближения к эпицентру эти разрушения становятся все сильнее.
Звено было сборной солянкой. Возглавлял его младший лейтенант Ефремов, самый молодой из офицеров, но мужик упертый и непреклонный, которого "парнем" язык не повернется назвать. Он тоже принадлежал к породе тех, кому нечего терять. Он никому об этом не говорил, но в замкнутом пространстве слухи циркулируют быстрее, чем воздух. И даже если ты ничего не расскажешь сам, окружающие все равно выведают твою подноготную.
Девушка знала, что его жена и ребенок в тот самый момент находились где-то неподалеку. Поэтому он имел редкую возможность, которой были лишены другие — не абстрактно "потерять" их, а убедиться во всем самому во время очередной плановой операции. Сама Маша от такой возможности с радостью отказалась бы.
Как дозиметрист Чернышева перед каждым выходом раздавала звену, а раньше — отделению, индивидуальные дозиметры, а по возвращении снимала с них показания. Ее уже дня три терзали смутные подозрения, что Павел химичит со своим приборчиком, нарочно занижая полученную дозу. Уж слишком маленькая она у него получалась для такого количества выходов. А ведь с него сталось бы. Зарядное устройство, с помощью которого можно было обнулять показания, находилось в рюкзаке у командира. И тот мог скручивать свой счетчик как душе угодно.
По внешним признакам она могла диагностировать у Павла лучевую болезнь легкой степени. Этот выход у него должен был быть последним, иначе изменения состава крови могли бы стать необратимыми.
Маша плохо относилась к стукачеству, но решила для себя, что если он не остановится, то она расскажет кому надо и будет права. Что бы человек ни испытывал, так себя гробить нельзя.
Несмотря на дневное время, фары были включены, но и это помогало мало. Машина двигались в густом вязком киселе, прокладывая в нем туннель, который тут же смыкался позади. Повсюду был снег, похожий на пепел. Хлопья его кружились вокруг машины и падали на лобовое стекло, как надоедливые насекомые.
Они ехали медленно, не больше двадцати километров в час, но это была экстремальная езда — по тротуарам, лавируя среди поваленных деревьев и столбов, все дальше и дальше в глубь неразведанных районов. Широкие улицы давали некоторый простор для маневра, но пару раз они все же оказались в тупике, когда хаотическое нагромождение автомобилей или обвалившаяся стена создавали впереди непреодолимую преграду. Водителю приходилось разворачиваться, а если просвет был слишком узок — выруливать задним ходом и искать пропущенный поворот в темном лабиринте когда-то знакомых улиц. По мере того как между ними и убежищем ложились новые километры, вокруг оставалось все меньше ориентиров. Пожары утихли, но город непрерывно менялся. Энтропия продолжала набирать обороты, и там, где еще вчера можно было проехать свободно, теперь тянулись бесконечные завалы. Очень скоро карта стала бесполезной, и если бы не геометрически-правильная планировка, то им никогда не удалось бы найти нужную улицу.
Сергей Борисович рассказал, что эти широченные проспекты прокладывались вовсе не для того, чтобы компенсировать жителям тесноту их "хрущевок". Главной целью при планировании районов новостроек в пятидесятых — восьмидесятых годах была минимизация последствий ядерного удара. Майор клонил к тому, что следует отдать должное предусмотрительности советских градостроителей. А еще к тому, что на тесных переулках центра столицы не выжил никто.
На четвертом повороте что-то хрустнуло под колесами. Машина притормозила на секунду, а потом снова набрала скорость, но Чернышевой хватило этого времени, чтобы рассмотреть внезапную помеху.
Сколько она их уже перевидала... Скрюченное тело, раскрытый в предсмертной агонии рот, почерневшая кожа, серые лохмотья одежды, по которой уже не разобрать, кто перед ними — бездомный или банкир. Поперек его живота тянулся отчетливый след протектора.
Вот к этому Маша привыкнуть еще не могла. Ей делалось нехорошо от той бесцеремонности, с которой им приходится обращаться с теми людьми, которые недавно могли быть их соседями. Ни медицинское образование, ни посещение морга с прозекторской ее к этому не подготовили.
Трупов на их пути становилось все больше и больше. Там и тут свет фар выхватывал из серой пелены останки, лежащие на асфальте останки. Водитель, матюгаясь, изо всех сил пытался объехать их, но узкий тротуар почти не оставлял ему пространства для маневра. Когда что-то трещало под колесами и стучало о днище, машина даже не замедляла хода.
У них не было достаточно времени, чтобы позаботиться о живых, что уж говорить о мертвых. Если поставить себе задачу предать земле всех мертвецов в городе, то на это понадобится как минимум сто тысяч человеко-часов. И то при условии механизации работ.
Однако в радиусе километра от главного входа тела были убраны уже через полторы недели после трагедии. Не столько из этических соображений, сколько и из санитарных. Тогда никто еще не предполагал, что похолодание превратится в зиму, поэтому и торопились убрать тела, чтоб не иметь под боком источник заразы и пищи для крыс. Маша принимала участие в этой малоприятной операции, хотя могла бы и отсидеться в относительном комфорте медпункта. Но медработник требовался каждому подразделению, работавшему наверху, и она посчитала себя не вправе уклониться.
Когда стало ясно, что они застрянут в Убежище надолго, Демьянов в авральном порядке выгнал на эту страшную "уборку территории" все аварийно-спасательные формирования. Официально их маленький отряд тогда назывался "звеном по опознанию и захоронению тел погибших", но на самом деле никто не утруждал себя установлением личностей жертв катастрофы. На эту роскошь не было времени, да и документы нашлись бы не у каждого. Они просто рыли и заполняли могилы, а еще чаще использовали готовые котлованы и траншеи.
Командовал сержант-контрактник, четверо солдат носили тела, двое стояли в кузове самосвала, принимали их и укладывали рядами. Роль же Маши как сандружинницы сводилась к тому, чтобы быть начеку и при необходимости оказывать первую помощь — своим. Окажись на "площадке" чудом уцелевший, она не смогла бы сделать для него ничего. Вряд ли они даже довезли бы его до убежища, медпункт которого и так был переполнен.
Маше повезло, и ей не пришлось вступать в ненужный конфликт со своей совестью. Никто ей не встретился. К исходу десятого дня там было некого спасать, ведь все, кто мог уйти — ушли, а кто не мог — отправились в лучший мир. Работа осталась только для "похоронщиков".
Не все могли выдержать этот ад. Один бывший ракетчик, не сорви она с него противогаз, захлебнулся бы рвотными массами. Другой, увидев то, что Бог не должен дозволять человеку видеть, прошел еще десять метров и сполз по стене — свалился в глубокий обморок, так что его пришлось отправить обратно прямо во время операции. Говорили, что после этого он попросил перевести его на любую работу под землей и начал заикаться так, что трудно было разобрать хоть слово.
Еще рассказывали, что после работы в похоронной команде какой-то сержант стал седым как старик, но Маша считала это выдумками. Из того, что она помнила о строении человеческого волоса, никак не следовало, что тот может потерять весь пигмент за пару минут или даже за час. Для этого он должен как минимум, выпасть, а на его месте вырасти из луковицы новый. Если бы это было так просто, то она сама давно ходила бы с волосами цвета снега.
Но в основном обходилось без эксцессов. Слабонервных среди "гарнизона" почти не оказалось, да и те за эти дни огрубели душой почище, чем санитары морга. За воскресенье одна их группа совершила три полных рейса. Пунктом назначения была ближайшая стройка, где имелся котлован под фундамент подходящих размеров, чтобы стать временным захоронением. Там бортовой "КамАЗ", превращенный в ладью Харона, подъезжал вплотную к братской могиле, борт откидывался, и бойцы начинали сбрасывать содержимое кузова в глубокую яму. И так раз за разом.
Последний рейс выдался самым тяжелым. На повороте тяжелую машину занесло на мокром от радиоактивного ливня асфальте, и она застряла в глубокой выбоине. Пятнадцать человек долго толкали ее, стоя в луже, а из-под колес им в лицо летели холодные брызги и комья глины. По уши в грязи, продрогшие и промокшие до костей в своем ОЗК, третий час не снимавшие противогазов, с утра во рту маковой росинки не имевшие, они чувствовали себя не героями, а самыми жалкими идиотами на свете.
