Дворянство (Ойкумена-3, главы 1-3)

— Это более чем интересно, не буду скрывать. Но кое-какие числа требуют проверки, — сказал, наконец, Вартенслебен, положив монокль на стол, выложенный тончайшими плитками гематита.

— Увы, эти бумаги должны остаться со мной, — отозвался Курцио с показным сожалением. — Пришлось немало потрудиться, чтобы добыть копии, ведь мое влияние нынче уже не то, что прежде.

Он встретил несколько удивленный взгляд герцога и графа прямо, с непроницаемой улыбкой. Добавил:

— Мы ведь договорились называть вещи своими именами, не так ли? Нет позора в том, чтобы отметить очевидное.

— Да, действительно, — согласился Вартенслебен.

— И потому копии эти после нашей беседы я, скорее всего, уничтожу. Пепел тайны не выдает.

— Понимаю. Тогда... — герцог достал из внутреннего кармана мантии небольшую записную книжку со свинцовым карандашом в переплете. — Вы не будете возражать, если я сделаю несколько заметок своей рукой и на моей бумаге?

— Нисколько.

Граф Шотан встал, мягко и пружинисто, как гиена, достаточно сытая, чтобы не бросаться на окружающих, однако не настолько, чтобы тяжесть в животе забрала хоть малую толику хищной ловкости. Курцио лишь сейчас подумал, что у Шотана абсолютно чистое лицо, ни единого шрама, даже легонькой черточки. То есть либо молва про его подвиги лжет, либо граф действительно продал душу за неуязвимость, либо он просто великий боец на любом оружии. Шотан молча взял из чаши бокал вина, рассыпав кристаллики подтаявшего льда, однако едва пригубил.

— Хорошо, — сказал граф. — Раз мы говорим откровенно, как боевые товарищи, мародеры, упивающиеся кислым вином из краденого бочонка... Скажу прямо. Я заинтересован. Было ясно, что у Регентского совета дела идут не столь хорошо, однако я не предполагал, что... настолько.

— Да уж, — герцог перелистнул страничку блокнота. — В былые времена, лет тридцать назад я бы заломил руки с воплем 'Господи, спаси нас и помилуй!'. Сейчас просто спрошу: как вы настолько запустили дела?

Граф Шотан так и не сел, прислонившись плечом к резной панели и скрестив руки на груди. Однако слушал он, судя по виду, крайне внимательно.

— Наши проблемы оказались... несколько глубже, чем ожидалось, — с этими словами Курцио расправил длинные свободные рукава, вдохнул, готовя легкие и глотку к не слишком короткому монологу.

Граф и герцог (а несколько ранее и князь) не обладали всеми сведениями относительно того как обстоят дела в Ойкумене, однако в силу положения знали существенно больше обычного мещанина или даже чиновника. А неизвестное могли домыслить, опираясь на слухи, донесения шпионов и другие источники. Чего им на самом деле не хватало, так это обобщения, того, что далекая Хель назвала бы 'комплексным, системным взглядом'. Именно этот взгляд Курцио предоставил сейчас визави, подкрепив слова тайными отчетами и финансовыми сводками.

Давным-давно Империя не только называлась, но и была фактически 'империей', где закон един на восемь сторон света, а слово Императора, произнесенное утром, еще до заката становилось обязательным к исполнению в самых далеких уголках мира. Четыре главных провинции назывались 'королевствами' символически, в качестве отголоска стародавних времен, когда императоры собрали мировую державу, нагнув под свое колено твердые шеи независимых владык и упразднив старые порядки. Но та великая страна погибла, и 'королевства' опять стали королевствами, живущими в целом своей жизнью, подчиняющимися столице в ограниченных вопросах, да и то не всегда.

Смену императора короли-тетрархи восприняли с пониманием и одобрением, их даже не пришлось дорого покупать — замашки молодого Готдуа, приценивающегося к единовластию, не нравились никому. Королевским дворам было достаточно и того, что все вернется к старому порядку. Но... людям всегда хочется больше. Когда стало ясно, что новая ветвь династии держится за трон не столь уж крепко, местная власть начала показывать зубы.

Семья Алеинсэ вложила большие деньги в подготовку заговора, в том числе и обеспечение его вооруженной силой. Требовалось умножить силы императорского Двора и перекупить их верность. Укрепить военное присутствие в крупных городах, растоптать любое неповиновение новой ветви династии Готдуа. Но это великое напряжение сил замышлялось как временное, а по достижению целей, разумеется, следовало разжать хватку. Аккуратно, палец за пальцем, но убрать стальную перчатку с финансовых жил империи. А расходы на людей войны включить в общий счет, который Алеинсэ намеревались взыскать с Короны, уже по-родственному, распоряжаясь казной напрямую.

Теперь красивый план сломался, разбитый стечением обстоятельств, которые никто не мог предвидеть.

— Артиго Готдуа, — вымолвил Шотан, и слова упали тяжело, будто камень в пруд.

Курцио расставил ноги шире и скрестил руки на груди, явно готовясь дать отповедь, но граф поднял вверх ладонь миролюбивым жестом, и выглядело это поистине неожиданно. Так, что Курцио запнулся и чуть не подавился уже готовыми вырваться резкими словами.

— Да, я знаю, что вы здесь не при чем, — сказал Шотан, резко и зло. — Знаю и то, что вы не поддержали такой образ действий после, оттого и находитесь в опале. Мой гнев обращен не в вашу сторону.

Курцио молча склонил голову, чуть набок, так чтобы это выглядело не поклоном, а скорее вежливым признанием.

— Черт возьми, как можно было позволить Артиго старшему и Малиссе пользоваться такой свободой?! — рявкнул граф, на мгновение выглянув из-за брони аристократической холодности, как оскаленный мародер из горящего дома. — Хватило бы одной фразы, и мои люди задержали бы их, всех троих. Откуда такая глупость?!

— Это не глупость, — вздохнул Курцио. — Это проблема любого сложного плана. Слишком много людей, которые должны совершить слишком много взаимоувязанных действий, притом зачастую не подозревая об этой увязанности. Наши эмиссары перекрыли все возможные пути отступления для Готдуа-Пиэвиелльэ, а те нашли еще один, который никто предусмотреть не мог. Так же как никто не предусмотрел, что родители готовы пожертвовать собой.

— И теперь проклятый мальчишка бродит черт знает где, в империи фактическое двоевластие, к счастью, не все еще это поняли. Многократный рост дворянских междоусобиц и граничных конфликтов. Империю трясет по швам. Каждый паршивый барон возомнил себя хозяином жизни.

Курцио, который в запутанной системе рангов семьи Алеинсэ носил староимперский титул 'али-ишпан', соответствующий как раз барону, поджал губы, однако не стал конфликтовать и сказал:

— Это так. Но, к сожалению, в том лишь половина беды.

Он снова запустил руку в шкатулку, и тут Вартенслебен исчерпывающе подтвердил свою репутацию одного из умнейших людей Ойкумены. Причем сделал он это лишь одним словом, но вложил в него бездну смыслов с искусством человека, десятилетиями постигающего науку плетения речей.

— Хлеб?

Да, хлеб. Один голодный год в масштабах Ойкумены ничего не значил, как и два подряд. Даже многолетний недород — что временами случалось — как правило, ограничивался одним регионом. Кто-то умирал, кто-то богател или разорялся, но обширный и условно единый рынок так или иначе позволял манипулировать поставками, компенсируя недород. Собственно задачей Императора — самой главной, на которой и держался авторитет имперской власти — как раз были чрезвычайные меры на случай большого голода, происходившего раз в десять-двенадцать лет.

— Вот сводки от хлеботорговцев, — Курцио слегка встряхнул бумажным листом и положил его в центр стола. — Цены и заготовки по главным городам и королевским столицам за десять лет. А это, — следующая бумага легла рядом с первой. — Ожидания на будущий год.

— У нас есть такая служба? — удивился граф.

— Нет, но Остров собирает сведения круглогодично. Сальтолучард, в числе прочего, крупнейший перевозчик зерна морскими путями. Для увеличения прибыли мы всегда должны знать, где стоит дорого, а где дешево. Где покупать и куда продавать.

— Понятно.

— Последние шесть лет выдались тяжелыми, но терпимыми. В каждом королевстве случилось хотя бы два 'тощих' года подряд, однако они не накладывались друг на друга, и покойный Готдуа хорошо справлялся.

— Уж не этим ли вы купили часть поддержки материкового купечества и аристократии? — сардонически усмехнулся Шотан. — Магнаты 'Золотого пояса', которым твердые цены, обязанность складировать долю хлебных заготовок и столичные комиты были как нож в горле?

— Я воздержусь от комментариев, — сумрачно отозвался Курцио. — Продолжим?

— Да, — граф поморщился и с явным усилием закончил. — Будьте любезны, я внимательно слушаю.

— Но сейчас все сведения, что стекаются в Совет Зерна и Вина, буквально вопиют: на следующий год хлеба не будет. Нигде.

— Подтверждаю, — герцог указал карандашом на бумаги островитянина. — Как владетель приморского города и порта. Вчера я получил письмо от младшей дочери. Она ведет семейные дела в Малэрсиде и пишет, что во всей закатной части Ойкумены, хоть на севере, хоть на юге, хлеба на продажу нет. По любой цене.

— Я видел Флессу... — Шотан переглянулся с Гайотом, и оба качнули головами, будто вспоминая что-то. — Очень решительная и разумная девица, несмотря на юный возраст. Неужели она не решилась на конфискации?

— Решилась, — усмехнулся герцог со сдержанной гордостью. — Вплоть до взятия заложников из купеческих семей.

— И что? Неужели не сработало?

— На этот раз нет.

— Простите, не верю. Подобное невозможно.

— Я бы согласился с вами, — герцог совершенно не оскорбился, и это лучше всего демонстрировало значимость ситуации. — Как показывает практика, веревка на шее заставляет купцов отказаться даже от пятикратной прибыли. Но здесь речь о таких суммах, что гильдии хлеботорговцев идут на любые жертвы. Они готовы сжигать склады и бросать резиденции, но не продавать зерно, придерживая товар до лета.

— Так... — Шотан скрестил пальцы обеих рук, отодвинулся от резной панели. — О какой же наценке идет речь? Десятикратная?

— Любезный, вы не поняли, — терпеливо объяснил Курцио. — Весной все и каждый поймут то, что сейчас знает ограниченный круг лиц, в том числе присутствующие здесь. Урожай пропал. Везде. Хлеба не будет. Нигде. И зерно утратит цену как некий установленный эквивалент товара. Продавец сможет требовать все. Обмен по весу зерна на серебро. Продажу в рабство жен и детей. Все, что угодно.

Шотан вздохнул, повел головой, будто у него затекли шейные мышцы и плечи.

— Да, — вымолвил он после некоторого молчания. — В недобрый час вы решили убивать Императора.

— Это была не моя идея, — недовольно отрезал Курцио. — Я стоял за то, чтобы медленно задушить молодого Готдуа долговой петлей. Да, это потребовало бы многих лет, и деньги нам возвращал бы, скорее всего, сын, а может и внук покойного. Но Алеинсэ может позволить себе роскошь не торопиться. Однако я был в меньшинстве, увы. Справедливости ради следует заметить, что никто не мог предвидеть такую осень и зиму. Мало снега, много дождей, голая земля, в которой зерно или гниет, или вымерзает без снежного покрывала. И так по всей Ойкумене.

— Отпишу Флессе, чтобы утопила всех астрологов Малэрсида, — пробормотал Вартенслебен, делая короткую пометку в книжечке. — Один вред от них, хоть бы раз предсказали что-нибудь в точности... хуже магов.

— Ваше право, — согласился Курцио. — Но мне кажется, лучше им платить, чтобы они во всеуслышание предсказывали вещи, полезные для владетеля. Это обходится не слишком дорого и бывает очень своевременно.

— Или так, — проворчал герцог.

— Давайте уточним, — лицо графа Шотана казалось неподвижной маской. — Итак, насколько я понимаю, великий Голод неизбежен. Империя балансирует на грани всеобщей смуты. Если Регентский совет уменьшит войско до прежней численности, мы получим гражданскую войну, как во времена всевластия королей. Если не распустит, получим ту же войну, пытаясь собрать деньги на его содержание. Есть еще возможность освободить служилых людей до лета и тем сэкономить хотя бы треть расходов, но это не выход, потому что толком собрать воинов после уже не удастся. Я ничего не упустил?

— Увы, нет.

— А теперь мы подходим к самому интересному, — оскалился в недоброй усмешке Вартенслебен. — О какой сумме идет речь? Будьте любезны, дайте последний из ваших документов. Если зрение меня не обманывает, я вижу там пометку следующего года. Полагаю, это роспись запланированных трат?

— Не обманывает, — согласился Курцио, выполняя пожелание.

— Какая прелесть, — пробормотал Вартенслебен, пробежав глазами по мелко исписанному листу, затем передал его графу. Шотан вчитывался намного дольше, едва заметно шевеля губами, а после буквально швырнул бумагу по столу.

— Два миллиона, — хмыкнул герцог, выстукивая карандашом незатейливый ритм. — И, насколько я понимаю, в казне такой суммы нет. Да что там, я просто уверен.

Гайот прикрыл лицо широкой ладонью без перстней и даже без привычных для горцев шелковых лент, спрятал в руке ироничную улыбку, припоминая разговор, состоявшийся несколькими днями ранее в доме Курцио. Тогда князь сказал те же слова, правда, с другой интонацией.

* * *

— Два миллиона?! — Гайот помолчал, борясь с желанием по-детски прикусить губу. — Этого не может быть.

— Увы, — скривил губы Курцио. — Может. Обратите внимание на вот эти строчки, они отчеркнуты красным. В настоящий момент на содержании имперской короны находится две с половиной тысячи жандармов. Каждый получает годового жалования в среднем сто двадцать пять золотых мерков. Десять тысяч прочей кавалерии с годовым жалованием около шестидесяти мерков на одного всадника. Горской пехоты — девять тысяч, годовое содержание двадцать пять мерков. Обычной пехоты и особой стражи двадцать пять тысяч, содержание от двух до двенадцати мерков. Итого миллион семьсот тысяч золотых. С поправкой на неизбежное воровство и незапланированные траты, два миллиона. Это сумма, в которую обходится власть Алеинсэ над Ойкуменой.

— Но это же немыслимо много! — покачал головой князь. — Мы как будто ведем сражение насмерть.

— А вы думали, перевороты стоят дешево?

— Нет, конечно, но, получается, вы запланировали на будущий год сохранение и преумножение вооруженной силы. Зачем? Сальтолучарду некуда девать деньги? Ведь все уже сделано!

— Вы как будто против военных расходов? — иронически улыбнулся Курцио.

— Я категорически люблю военные расходы! — Гайот перешел, было, на повышенный тон, но опомнился и понизил голос. — Нет ничего лучше честной денежки за добрую пехотную работу. Но... сколько расходовала казна прежде?

— С учетом личных доходов Императора от ярмарки, имперская казна тратила за год около четырехсот пятидесяти тысяч мерков.

— Полмиллиона золотых, — повторил Гайот. — И это на все, от почтовой службы до содержания резиденций Его Величества.

— Да, так и есть.

— И вы говорите, что Островные казначеи намерены потратить в будущем году только на войско два миллиона. Я никогда не был мытарем, но даже мне ясно, что такую сумму невозможно собрать. А это значит, что кому-то не заплатят.