2. Ветра в зените

Ветра в зените

...одинокими ночами я задаю себе жестокий вопрос. И тут же отвечаю: иди вперёд. Что бы ни творилось на душе или вокруг — иди. Здесь как на болоте: чем сильнее хочется лечь, тем меньше можно поддаться.

дневник Рышара Мартина, предпоследняя запись

Пролог

Лим закрылся в своей комнате и делал то, что ему запрещали. Но запреты запретами, а когда ему приказывали отойти от терминала и идти играть к себе, он всё равно Делал Это.

Проще говоря, Лим подслушивал.

Уютным клубком свернувшись поперёк кровати, он до предела раскрывал сенс и слушал эфир, как слушают космическую черноту операторы тревожной сети Службы Спасения. Сегодня он проявлял особое внимание, так как мысли взрослых были интереснее обычного. Это потому, что к родителям пришла Чужая, и все трое вели странные разговоры. Лим расслабился ещё полнее, и сквозь спутанные жгучие плети эмоционального леса проступило эхо мыслей. Вернее, не самих мыслей, а выражаемого словами смысла реплик. Лим пока не научился читать настоящие мысли, хотя был намного ближе к этому, чем подозревали взрослые.

— ...могу показать вам...

Это говорит Чужая. Её сознание приятно холодит и воспринимается как сияющий голубым и зелёно-белым ореол. Сияющий — да, но где-то в его глубинах плавает пятно черноты, скорее угадываемой, чем ясно различимой. Мысли Чужой быстры и глубоки. В их напряжённом потоке Лим может что-то разобрать только потому, что Чужая мыслит не только быстро, но ещё и очень чётко — как будто голослайды демонстрирует.

— ...и что из этого?..

Спрашивает отец. Он тёплый, в основном розовый и жёлтый, хотя и не настолько жёлтый, как мама. Впрочем, Лим хорошо знает, что при слишком тесном обоюдном контакте и это тепло, и эти мягкие краски могут отталкивать. Мысли отца расплывчаты и текучи — и замкнуты в одном и том же, всегда одном и том же круге. Как морской прибой в тихую солнечную погоду.

— ...ваш сын. — Это снова Чужая. - Вы знаете, насколько он выделяется среди...

— ...так к чему ты клонишь?

Этот вопрос задаёт мама. Жёлтое, жёлтое, плотный шар сплошного золота — почти горячего, как горяч огонь. Лим не любит приближаться к этому жару. Его слишком много, от него болит голова и стучит, как сумасшедшее, сердце.

— Выделяющийся — уязвим. Слишком чувствительный — уязвим. А ваш сын к тому же, если верить данным тестирования...

Двойная вспышка чего-то редкостного, почти незнакомого Лиму.

— Откуда?..

— Это не так уж важно. Или вам кажется, что я желаю недоброго?

Новая двойная вспышка. На этот раз — растерянность и смущение. Эти волны Лиму хорошо известны, потому что он сам часто служит причиной их возникновения.

— Нет! Конечно, нет!

— Тогда поверьте: я желаю вам помочь. Вам всем, но прежде всего — Лиму.

Три луча внимания, два тёплых и один прохладный, мимоходом касаются ребёнка и снова переплетаются в один клубок.

— Очень хорошо, э-э... — Невысказанный вопрос. И мгновенный ответ.

— ... Полное имя — ...

Ловящий лишь смысл реплик, Лим не услышал имени Чужой. Чтобы узнать его, надо было слушать ушами, а не разумом.

— ...всё ещё не сказала, чего хочешь.

— Я хочу собрать группу детей, похожих на вашего сына — строго говоря, я её уже собираю. Я хочу преодолеть его замкнутость и склонность к необычному поведению. Или, если это в полной мере не удастся, хотя бы уберечь его от травм духа.

— Прости, но ты не похожа на человека, любящего детей.

— Я знаю. Но это не важно. Вы должны признать, что Лиму недостаточно одной лишь родительской любви. Ему нужно иное — то, что вы не можете ему дать, но что постараюсь дать ему я. И другие дети.

В ответе мамы смешались упрямство и растерянность. Исходящий от неё луч внимания ещё раз прыгнул к Лиму и как бы неохотно вернулся назад.

— Лим... не сходится с другими детьми.

Чужая не отступила. Она шла к своей цели не прямо, но с бесконечным упорством. Лим на миг позавидовал этому упорству. Он тоже хотел бы...

— В этом-то и беда. Лима не любят, потому что он не похож. Я хотела бы свести его с детьми, равными ему в непохожести.

— Не верится, что где-то есть такие же, как...

— О, они есть. Их, конечно, мало, и найти их нелегко. Но я знаю, где и как искать.

— Ну, хорошо. — Это снова отец. И для себя он уже всё решил. — Положим, вы получили наше согласие. Как вы представляете себе дальнейшее?

— К сожалению, Лим ещё слишком мал, чтобы управлять самолётом, но на первых порах его могу отвозить к Группе я, а потом...

Вздрогнув, Лим вышел из сосредоточения и развернулся, напрягшись. Он чувствовал: Чужая добьётся своего. С отцом — уже добилась. А он не хотел никуда лететь. Он боялся.

Но в то же время он хорошо знал, что полетит. Потому что — тут Лим не мог обманывать себя — его нежелание и страх ничего не значат. Никогда не значили. А Чужая уговорит родителей: она умеет уговаривать.

И, быть может, это не будет так же муторно, как прежние попытки?

Глава 1

14.09.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

гермогородок Т-4/15, нижние слои стратосферы над архипелагом Мунна.

1

Проснувшись, Клаус понял: его обманули. Подсунули буст-снотворное вместо зелья. Его лишили законного права на благодатное забвение.

Зачем?!

— Нам не хотелось потерять тебя.

Клаус вздрогнул. Повернув голову и посмотрев на говорившего, он послал:

"А я было подумал, что ты — проекция. Или манекен".

"Ни то, ни другое", — был ответ. И снова вслух:

— Меня зовут Лим.

"Но как?!"

Клаус вложил в этот посыл всё: и недоумение, и претензии, и возмущение, и любопытство, и требовательный вопрос. Как посмели ограничить его свободу? Как смогли подменить препараты — уж не взломом ли программ спецтерминала? Как этот таинственный парень по имени Лим мог выносить тьму души Клауса, невыносимую даже для него самого? И как, если на то пошло, до времени Лим мог обнулять свой сенс, выдавая на эфир не больше, чем покойник?

И всё это плюс ещё многое — в одной всеобъемлющей вспышке инсайт-посыла.

При всех своих (подозрительно широких) способностях Лим поморщился. Видимо, даже он, кем бы он там ни оказался, не мог полностью избавиться от тяжести тесного общения с сенсом шейда. Правда, догадаться об этом Клаус мог почти исключительно по его мимике: в эфире их двоих отделяло друг от друга подобие толстой и мутной стены. А читать мимику Клаус умел не особенно хорошо. Причина очевидна: ментатам это почти не нужно. И Клаус не составлял исключения: уверенно опознавал пять, максимум семь самых очевидных сигналов, вроде радости или удивления. Да и то лишь тогда, когда они выражались со всей возможной чёткостью.

— Пожалуйста, говори вслух, если тебя это не затруднит. — Попросил Лим. На поверку он оказался немногим старше самого Клауса, то есть подростком лет около пятнадцати. — Нам известно, что ты — выдающийся ментат с прекрасным потенциалом, но демонстрировать это, пребывая в твоём нынешнем состоянии... невежливо.

— Вслух так вслух. Согласен. Но...

Лим поднял руку. Через эфир — через мутную стену — мигнул красный огонь стоп-сигнала.

— Не спеши! Ответы будут, и очень скоро. Ты не первый шейд, с которым мы...

Прервав фразу, Лим повернулся к двери. И Клаус повернулся в ту же сторону, зеркально пов-торяя его реакцию.

Их обоих можно было понять.

Близко, очень близко — причём словно из ниоткуда — полыхнул мощный светлый сенс. И сила его была такова, что наверняка навылет пронизала все Лимовы ментальные барьеры, а его наполненность была достаточна, чтобы донести эхо лёгкой радости даже до Клауса.

"Неужели некий гений изобрёл, наконец, редуктор психостатики?"

— Нет, — ответил Лим на молчаливый вопрос, с подозрительной легкостью считывая не предназначенную ему мысль сквозь все барьеры. — Да и не нужны Наставнице такие костыли. Раз она вернулась из погружения, она сама — и притом куда лучше меня, хилого — объяснит всё, что тебе надо узнать.

— Наставница?

— Да. Её зовут Анжи. Сейчас ты познакомишься с ней.

Поразительно мощный сенс (пожалуй, даже слишком мощный) действительно приблизился. Без сомнения, его обладательница была чистым лайтом, так же, как Лим. Но, в отличие от Лима, не трудилась блокироваться при близости шейда... и что всего поразительнее — ничуть не мучилась от этой близости.

— До сих пор с трудом верю, — пробормотал Лим. Клаус не понял, к чему именно относился этот шёпот (Лим знал приближающуюся женщину много лучше), но мысленно согласился. Кем бы ни оказалась Наставница, она явно была выдающейся личностью.

Дверь распахнулась.

"Желаю света, Лим, Клаус".

Направленный посыл озарил обоих подростков до самого дна. Клаус резко, почти со стоном вздохнул, замирая. Хотя Лим и обозвал его "выдающимся ментатом", теперь это определение обрело оттенок чуть ли не издевательский. Это он-то — "выдающийся"? Ха! Посыл Анжи был таков, что сумел рассеять мрак шейда — ненадолго и лишь отчасти, но сумел ведь! А доля эффекта оказалась постоянной. Существование лайта, способного принять Клауса таким, каков он стал, и не отшатнуться при этом дало подростку хорошую основу для примирения с собой. Не полного примирения, конечно... но это уже было куда больше того, на что он смел рассчитывать. Желание исцелиться с помощью зелья поблёкло, и сквозь эту пелену пробился луч надежды.

Неужели ему, шейду, всё-таки можно помочь?

"Можно, Клаус. Верь мне".

И Клаус — поверил.

Повернувшись к Лиму, Анжи обменялась с ним личным, неясным для посторонних инсайт-посылом; похоже, она вообще предпочитала их обычным посылам — и тем самым отличалась от рядовых лайтов ещё сильнее. Хотя куда уж больше? Приняв её посыл, Лим смущённо кивнул и открылся полностью, убрав стену блокировки. Тут же выяснилось, что до терпимости Анжи ему далеко: близость шейда причиняла ему боль и неудобство, как всякому лайту — правда, в сильно ослабленной форме. Зато теперь Клаус мог так же свободно читать Лима, как тот — его... во всяком случае, теоретически. Избегая излишней близости, Лим тут же слегка свернул свой сенс, и Клаус из вежливости сделал то же самое.

— Простите, что не смогу уделить вам достаточно времени, — сказала Анжи вслух. В её внутреннем сиянии произошла быстрая и тотальная перемена. Не выстраивая никаких стен, она резко ограничила возможность читать себя одной лишь эмоциональной сферой. Отгородилась. Устранилась. Свернула телепатическую компоненту сенса, и только её, в полный ноль (а как? как вообще возможно обнулять свой сенс, частично или целиком? нет ответа). И Клаус, продолжая принимать её холодноватую, с оттенком профессиональной отстранённости доброжелательность в свой адрес, невольно задумался, каковы могут быть её тайные мысли. Хотя ещё вчера само это сочетание — "тайные мысли" — показалось бы ему совершенно диким, доисторическим. Чем-то из эпохи преданкавера. — Теперь, думаю, вы сумеете найти понимание сами. Ты, Лим, введёшь нашего поздно найденного друга в курс дела, объяснишь, что такое Группа, кто такой, в перспективе, он сам и почему в ряде случаев нельзя действовать вполне законными путями. А мне, увы, пора.

Лим спросил вслух:

— Кара?

— Да. А недавно обнаружилось ещё... впрочем, об этом — потом.

Быстро, но очень внимательно оглядев по очереди Лима и Клауса, Анжи ободряюще улыбнулась им обоим:

"До встречи".

И, развернувшись, быстрым шагом покинула комнату. Что было в глазах Клауса ещё одной странностью: если надо торопиться — почему бы не левитировать?

Лим вновь ответил на незаданный вопрос:

— Потому что телу нужна физическая нагрузка. И потому, что Анжи — одна из немногих, кто может летать по узким и коротким коридорам, таким, как у нас здесь, быстрее, чем по ним можно бегать. Ты обратил внимание на её фигуру?

Клаус моргнул, восприняв эмоциональный контекст последней фразы.

— Да ты что, влюблён? В неё?

— Не настолько она стара! — вспыхнул возмущением Лим. — И это моё личное дело, кто мне нравится. И кроме меня, больше половины Группы, не исключая девчонок, тишком неровно дышит в её сторону. Почему бы нет? — В голосе и сенсе Лима плеснула лёгкая горечь. — Всё равно нам всем, в розницу и оптом, ничего не светит.

— А почему? У неё что, слишком ревнивый кавалер?

Лим вздохнул. Повеяло уже настоящей тоской, необычно глубокой для лайта.

— Её возлюбленный мертв. Он был шейдом и принял зелье. Как это пытался сделать ты. И хватит об этом.

Клаус поёжился.

Любить шейда? Любить шейда настолько?!

Полно, да не спит ли он?

— Уже нет, — нахально влез с комментарием Лим. — Ладно, выдавай свои вопросы. Только по одному, а то с инсайт-посылами у меня пока не очень.

— Разве это можно натренировать? — "Я всегда считал, что это врождённое..."

— О, ты ещё четверти не видел того, что можно натренировать, участвуя в Группе! Между нами, тебе здорово повезло с компанией, хотя ты ещё сам не понимаешь, насколько. Позволь-ка, я малость покрасуюсь...

Картинно сведя брови и подняв руки, Лим что-то сделал при помощи сенса. Что-то, по своему спектру отдалённо похожее на кинезис... ну, насколько это мог воспринять Клаус. Потому что подобное он раньше видел разве что в симуляциях.

Фантастических.

Меж разведёнными ладонями Лима с треском проскочила искра. Потом ещё одна. И ещё. Последняя искра задержалась, с грозным шипением затанцевала на кончиках пальцев, озаряя всё вокруг резким, до слёз в глазах, электрическим светом. И погасла.

— Вот так, примерно, — выдохнул Лим. Дыхание у него слегка сбилось. — Недавно освоил, да и получается у меня позорно. С силовой компонентой гораздо лучше работает Джинни... ну и Рокас с его ведьмочкой. Но вот тому спецтерминалу, который выдал тебе снотворное вместо зелья, дурил схемы именно я. По тонким манипуляциям я — из первых. Знай это!

— Буду знать. Но как?..

— Знаком такой термин: "недокументированные возможности программного обеспечения"? Ага, вижу, что знаком. Так вот, у наших сенсов тоже уйма "недокументированных возможностей". Бедные лайты думают, что за рамки телепатии с эмпатией и простого кинезиса выйти нельзя, но у Группы по этому вопросу есть отдельное мнение. Аргументированное.

"Это уж точно, что аргументированное..." И тут Клауса озарило.

"Но почему?.."

Лим сморщился. Инсайт-посыл шейда ударил по его незащищённому сознанию, как плеть изо льда и чёрного пламени. Наотмашь. И ничуть не помогало выдержать этот удар резонансное усиление эмоций, заклубившихся между двумя подростками. Ведь Клаус моментально ощутил, чем обернулся для Лима его необдуманный порыв — и от этого ему стало ещё хуже, а Лим, ощущая сгущение тьмы внутри Клауса, испытал ещё большую боль...

Всё кончилось, когда Лим с тихим стоном отрезал себя от эфира. Обнулил сенс, как в самом начале их знакомства. И не частично, как Анжи, а полностью. Весь.

— Из-звини, — выдавил Клаус, смаргивая слёзы чужой боли. — Я просто...

Лим резко и зло оборвал его извинения. Его глаза — удивительно! — были сухи, а голос не дрожал. Реакция на боль для лайта, мягко говоря, нетипичная.

— Не надо. Это моя вина. И недостаток контроля — также в основном с моей стороны. Я совсем забыл, что ты не можешь по-настоящему управлять своими способностями. И поплатился. Так что закроем тему.

— Как скажешь.

— В самом деле, — сказал Лим намного мягче, подходя и кладя руку на плечо Клауса. — Не грызи себя. Ты не виноват в случившемся, я знаю это точно.

— А кто же тогда виноват?

Ответом было тихое хмыканье.

— Ты не поверишь, если я скажу. Я и сам-то едва верю в ЭТО.

— Ну и кто виновник?

Лим мотнул головой.

— Потом. Я не ради красного словца сказал, что ты не поверишь мне. Так что лучше промолчу. Да! Мне надо кое-куда слетать. А ты пока, чтобы не скучать, сделай вот что...

2

По вполне очевидным и болезненным причинам шейды предпочитают опосредованное общение — например, через Сетевые терминалы — общению живому. Оставшись один, в ожидании грозной перспективы похода в спортзал, обещанного Лимом, Клаус активировал терминал своей комнаты и начал изучать рекомендованный тем же Лимом войд. Организован войд был предельно просто и консервативно, в виде одномерного каталога файлов, прошитых перекрёстными ссылками. На "обложке" располагались имена разделов:

"История Группы".

"Визитные карточки".

"Статистика большая и малая".

"Банк идей".

"Новости и слухи".

"Разрешённые миры".

"Детская площадка".

Внимание Клауса сразу же привлёк предпоследний раздел. Он зашёл внутрь и оказался в неопределённо длинном коридоре с арками по обеим сторонам. Арки по левую руку были заперты воротами вроде дверей вакуумных шлюзов. Все, как одна, двери эти были массивны, испещрены оспинами ожогов, глубокими царапинами и выемками от могучих ударов, измазаны кое-как отмытыми потёками чего-то такого, во что не хотелось всматриваться ближе. На всех них также красовались сложные кодовые замки, помаргивающие алыми огоньками активных сенсоров. Надо полагать, по ту сторону этих дверей лежали миры запрещённые. Немного полюбовавшись на закрытые и закодированные порталы в опасную неизвестность, Клаус повернулся к ним спиной и начал изучать арки по правую сторону коридора — вернее, не сами арки, а те места, в которые можно было через них попасть.

Ближайшая арка открывалась на симпатичный пляж. Пальмы, тихий прибой, окоём в сети из белоснежных облаков... и мягкое женское контральто:

— Мир Океания-32, спектр окружающей среды — салатно-бирюзовый, фильтр высшей плотности. Пропорция временных потоков — семнадцать к двум. Мир рекомендован для коллективного и индивидуального отдыха. Допуск не нужен. Возрастных ограничений нет. Перед входом оставить пометку о прибытии, по возвращении — пометку об уходе.

Пока голос выдавал свои реплики, по картине бежали строки с дополнительной информацией. Сила тяжести — норма, суточный цикл — норма, давление и влажность — норма, солнечный спектр — норма с уменьшенным количеством ультрафиолета, климат — смягчённый субтропический, разумная жизнь — следы.

— Ну-ну. Здоровская симуляция, — оценил вслух Клаус. — Совсем как взаправду.

И шагнул к соседней арке.

— Мир Прерия-5, — заговорил другой голос, юношеский, искрящийся радостью. — Спектр жёлто-сиреневый, фильтр высокой плотности. Пропорция временных потоков — пять к двум. Место клёвое, а охота — просто блеск. Перед погружением надо уведомить старших, ещё лучше — взять с собой кого-нибудь из них, кто согласится. В остальном ограничений нет. Ах да, на входе и выходе отметиться. Но это уж как всегда, можно было и не трындеть лишний раз.

Клаус нахмурился. Что-то тут явно не то. Если это всё просто симуляции — откуда столько предосторожностей? А если это не просто симуляции...

Да нет, бред. Что ещё это может быть, ну что?

— Мир Капля. — Голос суховатый, "профессорский". В арке — плёнка вертикально стоящей воды, иссиня-зелёной, фосфоресцирующей; в смутной глубине ходят некие тени. — Формально просчитанный спектр жёлто-салатный, но надо помнить: как и для всех концептов, это именно формальность. Впрочем, к вошедшему Капля дружелюбна. Единственное серьёзное замечание: мир адаптирует гостей к сплошной водной среде, и трансформация не всем покажется приятной. Поэтому весьма желательно присутствие старших, уже бывавших в Капле и имеющих должный опыт адаптации. Пропорция временных потоков относительно основы — четыре к трём. Мир рекомендован для коллективного отдыха, а также для любителей экзотики. Перед входом оставить пометку о прибытии, по возвращении — пометку об уходе.

Да, похоже, это серьёзно.

Преодолев искушение продолжить экскурсию, Клаус вышел из раздела "Разрешённые миры" и направил указатель на раздел "История Группы", с которого и следовало, наверно, начинать изучение войда. Направил... но почти сразу увёл в сторону, нырнув в "Визитные карточки".

Дизайн внутри раздела явно делал тот же человек, который делал интерьер "Разрешённых миров". Хорошо чувствовалась некая общность, резонанс идей и решений, хотя прямого сходства, в общем-то, не было. Изрядных размеров круглый зал, столбы света косо падают на мозаичный пол сквозь слуховые окна в основании купола; по периметру зала небольшие ниши, в каждой — неподвижная фигура. Члены Группы, надо полагать. Клаус крутанул масштабирование и рывком переместился к выбранной нише.

Выбор оказался точным, а глаз не подвёл. Клаусу сдержанно улыбнулся вирт-образ Лима.

— Быстрого старта, — пожелал вирт-образ, поднимая руку в приветственном жесте. — Меня зовут Лим. На данный момент мне почти пятнадцать, и в Группе я больше десяти лет. Старичок, да. Что ещё сказать? Я всегда рад видеть новые лица; попробуй найти меня в основе или в одном из разрешённых миров, пообщаемся.

— А сейчас пообщаться — слабо?

Рисованный Лим моргнул.

— Можно и сейчас, — согласился он. — Только зачем, если можно по-другому?

— Потому что я — шейд, — признался Клаус.

Лим понимающе кивнул.

— Вон оно как... но ты не думай, что всё потеряно. Надежда есть всегда и для всех. Если ты нас нашёл или мы тебя нашли, значит, всё в порядке. И если что — знай: приглашение пообщаться вживую остаётся в силе.

Образ почти замер и вернулся к исходной позе, но при этом продолжал жить: дышать, моргать, иногда чуть переступать с ноги на ногу. Клаус хмыкнул. Качество исполнения и уровень интерактивности приятно удивляли. Полное ощущение, что на эту самую Группу работает уйма взрослого, причём нешуточно увлечённого народа. Возможно, работает даже за деньги. Ничуть не похоже, что войд сделан на одной коленке в свободное от развлечений время в рамках какой-нибудь самодеятельности. Или так, или все члены этой самой Группы — сплошь гении. Самому Клаусу, например, чтобы сделать собственный вирт-образ вроде этого, потребовался бы мощный, значительно мощнее стандартного, терминал Сети плюс никак не меньше недели времени — и не факт, что получилось бы на том же уровне. Скорее, признался он сам себе, я бы и за месяц доводку не закончил. Кишка тонка.

Разве что...

Клаус вспомнил маленькую, в прямом смысле ручную молнию в исполнении Лима, его намёки на особо тесное общение с терминалами с помощью сенса. Хмыкнул. Может, у них тут и правда питомник гениев?

Три шага в сторону. Соседняя с Лимовой ниша — и девчонка в ней. Высокая, худощавая, едва ли не до состояния "кожа да кости". Белобрысая. На лице странно контрастируют лёгкая, на грани исчезновения улыбка и печальные глаза.

— Я — Светлана. Привет. — В голосе тот же контраст: вроде бы и лайт говорит, а вроде бы и не совсем. Ну не умеют лайты грустить! Не умеют!

— А я — Клаус.

— Ты ведь новенький? Похоже, Анжи всерьёз занялась реабилитацией подростков. Что ж, удачи вам обоим.

Клаус моргнул.

— Реабилитацией?

Светлана наклонила голову набок и внимательно посмотрела из-под ресниц.

— Разве ты не знаешь? Поначалу Группа была создана для помощи необычным детям. Таким детям, как я, или как Джинни, или Лим. Все мы, помимо прочего, были кандидатами в шейды, хотя по кое-кому этого и не скажешь. А я до сих пор лайт лишь на три четверти...

— Не бывает!

— О, бывает, и ещё как. Ты, похоже, пропустил раздел "История". Пропустил ведь? Очень тебе советую: вернись и изучи хотя бы Малую летопись. Иначе будешь разевать глаза и хлопать ушами на каждом втором шагу. Давай-давай, иди. Тебя ждут.

И тут — Клаус едва поверил собственным глазам — вирт-образ Светланы сделал короткий жест, после которого Клауса выбросило обратно на "обложку" войда, а оттуда — в недра раздела "История". Ничего себе самоуправство! Как это вообще?..

— Наконец-то. Клаус Метцель, собственной припозднившейся персоной.

В поле зрения, заслонив часть архаичных книжных полок, вплыл вирт-образ Наставницы. То есть Анжи. И именно вплыл: в симуляции она не утруждала себя выполнением физических упражнений, предпочитая левитировать. В её движениях было нечто странное; присмотревшись, Клаус почти сразу понял: образ Анжи словно плавает в невесомости. Интересно, почему?

— Ну, над последовательным мышлением мы с тобой ещё успеем поработать, — продолжала Наставница (в данный момент Клаус не стал бы биться об заклад, что имеет дело всего лишь с образом). — Пока что важнее другое. Как я понимаю, Лим, этот шалопай, всё-таки почти ничего тебе не объяснил. А?

— Э-э-э...

— Не объяснил, — констатировала Анжи. — Что ж, буду отдуваться за него. Клаус, что ты предпочитаешь: изучать файлы данных или слушать рассказ, задавая попутно вопросы?

— М-м-м...

— Не мычи. Пусть коровы мычат.

— Коровы?

Анжи возвела глаза горе.

— Божечка, иже еси на всех небеси, дай мне толику твоего безмерного терпения! Ага, большое спасибо. — Взгляд карих, но при этом крайне холодных глаз Наставницы переместился обратно на Клауса. — Вот что, малёк. Я даю тебе ровно десять секунд, чтобы ты задал мне осмысленный вопрос. А потом начину просвещать тебя по-своему. Время пошло.

Мысли в голове Клауса заметались лихорадочно и хаотично. Почему-то из всех возможных вопросов вперёд упорно лез самый неподходящий. Клаус отлично понимал, что задать его будет, мягко выражаясь... м-да. Но под стремительно леденеющим взглядом Анжи остальные вопросы забились в тёмные щели, и тогда он отчаянно выпалил:

— Как звали того шейда, которого вы любили?

Лицо Наставницы застыло. Клаус струхнул.

А потом Анжи улыбнулась, и от этой улыбки Клаусу стало ещё хуже.

— Эх, ментат ты наш недоделанный... а ведь ты попал в точку. Что ж, точность требует вознаграждения. Смотри.

Запустив руку за пазуху, Анжи извлекла статичную голограмму. Из глубин голограммы на Клауса пристально глядел черноволосый мужчина. Описать выражение на его лице парень не сумел бы: подобных эмоций он просто не знал. Не видел у других и сам не испытывал. Даже если бы не болтовня Лима, он догадался бы, что этот черноволосый — шейд.

— Его звали Рышар. Рышар Мартин. И ты употребил неверную форму глагола. Я до сих пор люблю его, хотя мы были знакомы всего-то немногим больше суток... и случилось это больше десяти лет назад.

Размеренный, чуточку отстранённый голос Наставницы не был печальным. А каким он был? Этого Клаус не понимал.

Но помимо тайного ужаса, рождённого словами Анжи, он почувствовал зависть. Гложущую пустоту, алчную, тянущуюся куда-то вовне. Этого он тоже не понимал, не понимал сам себя.

Боялся понять.

Забрав и снова спрятав голограмму, Наставница перешла на лекторский тон.

— Есть вещи, принять которые трудно. Не понять, а именно принять, как очевидный факт. Так вот, главное из того, что тебе предстоит усвоить, состоит из двух достаточно простых фактов. Первое: миров во Вселенной много. Очень много. Второе: в эти миры можно войти. И вернуться оттуда... хотя возвращение — уже отдельная тема.

— Как в симуляции, что ли? — скептически спросил Клаус.

— Не "как", — поправила Анжи. — Скорее, "через". Скажи, чем достаточно детализированная и качественно просчитанная симуляция отлична от реальности?

— Реальное материально. И потом, симуляция есть симуляция. Она не может быть...

— Погоди. Оставим пока в покое то, что может быть и чего быть не может. Представь, что ты попал в иллюзию настолько правдоподобную, что уже нельзя отличить её от так называемого материального мира. Никак нельзя. Никакими средствами — ни приборами, ни тестами. Скажи, будет ли такая иллюзия реальна?

— Нет.

Наставница покачала головой.

— А вот тут ты ошибаешься. Иллюзия с достаточным "индексом связности" будет так же реальна, как и наш мир. Ни больше. Ни меньше. Ровно настолько же. В конце концов, мир, где мы оба выросли, — тоже не более чем интерактивная иллюзия высшей пробы.

Клаус только хмыкнул.

— Ты мне, конечно, не веришь. Из всей Группы одна Светлана сразу согласилась с этим утверждением, но Света — особая статья. Как-никак, она всё ещё остаётся единственным человеком, которому для погружений не нужна аппаратура.

— Погружений куда? В иные миры?

— Именно.

Клаус уже откровенно фыркнул. Но Анжи в ответ на его скепсис только улыбнулась... и улыбка эта совсем ему не понравилась.

Ни на волосок.

— Какой упрямый мальчишка попался. Ты твёрдо уверен, что сидишь в своей комнате около терминала и смотришь на экран? Что я — всего лишь вирт-образ, часть хорошо сделанной симуляции и "совершенно нереальна"? Что ж, я охотно соглашусь с тобой, если ты сможешь самостоятельно выключить эту симуляцию. Ну? Дерзай!

Повернув голову, Клаус с изумлением, переходящим в панику, обнаружил, что по-прежнему смотрит... а куда, собственно, он смотрит? На экран? Но у всякого экрана есть границы. Должны быть. Нельзя оказаться внутри изображения, если просто долго смотреть монитор! Ещё как-то можно было бы понять происходящее, если бы перед знакомством с войдом Группы он влез в специальный костюм и виртуальный шлем, вроде тех, которые используют фанаты сим-игр — хотя и там нельзя полностью забыть, что реально, а что нет. Или, если впрямь забылся, можно без каких-либо специальных усилий вспомнить, на каком ты свете. И потом, ведь он-то садился за самый обычный терминал!

Задним числом вспоминалось, что окружающая реальность, не относящаяся к изображению на экране, отдалялась и таяла постепенно, плавно, не настораживая и не вызывая удивления... но сам момент окончательного растворения в симуляции ускользал.

Став шейдом, Клаус среди прочего научился злости. И злость вытеснила зарождающуюся панику.

— Вы что, наркотиками меня накачали?! Но когда — и зачем?

Анжи уже не улыбалась.

— Не ищи лёгких ответов. Наркотики тут ни при чём. Слишком грубо, плюс масса побочных эффектов... нет, есть куда более тонкие способы управлять иллюзией мира.

— Какой, в жопу, иллюзией?! Не морочь мне голову! И выключи ЭТО! Выключи!!!

— Ты действительно этого хочешь?

Тон Наставницы должен был настораживать, он призывал остановиться и подумать. Но для впавшего в истерику Клауса такие тонкости уже ничего не значили.

— Да!

— Что ж. Я тебя предупреждала.

Видимый мир свернулся и погас.

3

Мрак. Не темнота, даже не чернота, а тотальное отсутствие света.

Тишина. Беззвучие столь плотное, что хоть ножом режь.

Запахов тоже нет. Нет дыхания. Нет движения. Дышит и движется — тело. Холод, тепло и давление, комфорт и боль — всё это тоже телесные ощущения. Которых нет.

Нет вообще ничего.

Ничего?

Сбитый с толку разум Клауса рухнул в сохранённые памятью остаточные ощущения. Среди этих ощущений нашлось место и призрачному, исходящему из ниоткуда и ничего не освещающему сиянию, и ровному шуму, похожему на шум водопада или гул крови в ушах. Нашлось место и такому же ложному, как всё остальное, ощущению падения. Эта последняя ложь оказалась спасительной. Потому что включила рефлекс, выработанный всей сознательной жизнью.

Падаешь? Левитируй!

В отличие от тела, сенс Клауса оказался на месте. И в отличие от обычных ощущений, его пси-чувства никуда не делись — скорее, наоборот, расширились и обострились. Так обостряются слух и осязание после потери зрения. При помощи сенса Клаус врос в эфир, с помощью его бесплотных прикосновений сориентировался в пространстве. И тут же оказалось, что он сидит перед терминалом в той самой комнате, откуда отправился изучать войд Группы, что его тело никуда не делось, что оно живёт, шевелится и дышит, а глаза — просто-напросто закрыты.

Сглотнув, Клаус открыл их. В поле зрения поплыли, быстро выцветая, радужные пятна и линии; однако в остальном всё, похоже, пребывало в порядке... включая и "левитирующую" фигуру Анжи в глубине экрана.

— Ты быстро вынырнул, — заметила она одобрительно. — Хорошие инстинкты. Иных приходилось вытаскивать, а потом ещё и успокаивать.

Клаус поморгал, пошевелил головой, руками и ногами.

— Надеюсь, шоковый метод обучения тебе кое-что дал, — продолжала Наставница. — Вряд ли теперь ты станешь...

Клаус нажал кнопку отключения питания на передней панели терминала.

Ничего не произошло.

— ...так же крепко цепляться за неправильные убеждения...

Наклонившись, Клаус дотянулся до переключателя на задней панели. Того переключателя, который вырубал блок питания напрямую, физически. Щёлкнул им.

Результат был тот же.

— ...а может, и станешь. Ты бы ещё додумался об стенку терминал шваркнуть! Тоже мне, нашёл аргумент в споре!

— Да что вам всем от меня надо? — заорал Клаус. — Экспериментаторы гадские!

Не орать он просто не мог. Либо так — либо капитулировать, забыть про стыд и позволить себе совершенно по-детски разреветься.

— Если тебя обижают именно эти эксперименты, — суховато, без особого сочувствия сказала Анжи, — должна заметить, что гораздо раньше — и гораздо больше, чем на тебе — я экспериментировала на себе самой. Но ведь дело-то не в этом, верно?

— А в чём же ещё?!

Наставница глядела с экрана и молчала. Молчала до тех пор, пока Клаус не почувствовал, что густо покраснел — от кончиков ушей и чуть ли не до пят.

— Вернёмся к вопросу о реальности и иллюзиях. Практика показывает, что при построении воспринимаемой модели мира есть грань, за которой разница между моделью и исходным образцом стирается. Технические подробности пока что не слишком существенны; говоря грубо, человек ложится в так называемый саркофаг, где настраивается на восприятие новой модели мира. И — оказывается ТАМ, оказывается реально, что бы ни понимать под этим словом. — Анжи сделала паузу, чтобы убедиться: её внимательно слушают. — Так вот, в ходе деятельности Группы был проделан ряд опытов. В одном из них, в частности, использовалась модель нашего мира. Человек ложился в саркофаг, находясь на одном из Внешних Спутников, и...

— Перемещался сюда, на планету?

— Именно. Причём перемещался во плоти. Происходило своеобразное раздвоение: ведь тело из саркофага никуда не исчезало, у него просто обнулялся сенс.

— Но откуда бралась материя для... э-э...

— Да ниоткуда. — Анжи усмехнулась. — Ты бы ещё спросил, почему свежевозникшее тело не испытывало проблем, связанных с ограничениями в скорости передачи информации, как дистантно управляемые зонды и планетоходы. Закон сохранения массы — не более чем элемент иллюзии, такой же, как и все прочие параметры окружения.

— Но...

— Никаких "но". Привыкай к тому, что есть лишь информация об окружающем, посреди которой существует твоё сознание, и кроме этого сознания нет почти ничего неизменного. Все мы, члены Группы — невольные солипсисты-практики. После пяти-шести погружений ты тоже им станешь. Может, раньше, может, позже, но неизбежно.

Помолчав, Анжи добавила:

— Кстати, про "неизменное сознание" тоже советую забыть. Чем раньше ты это сделаешь, тем быстрее сможешь расширить свои ментальные возможности.

— Погоди! Так фокусы Лима — результат путешествий по иным мирам?

— Фокусы? Не знаю, что он тебе успел продемонстрировать, но, в общем, всё так и есть. А ты думал, мы тут занимаемся только проблемами воспитания, тишком реабилитируем шейдов да развлекаемся, устраивая себе экскурсии в иные уголки Вселенной? Нет, Клаус. Группа — нечто гораздо большее.

Наставница на экране умолкла. Клаус тоже молчал. В основном — потому, что был занят перетряской своих представлений.

Если откровенно, представления не хотели перетряхиваться. Недоверие и неверие дружно шипели из своего угла на чуждые здравому смыслу утверждения. Часть рассудка упорно желала считать слова экранной Анжи всего лишь розыгрышем... ну, не розыгрышем, так психологическим этюдом, одним из необходимых этапов пресловутой реабилитации.

Кто его знает? Вдруг для того, чтобы поверить в возможность обратного превращения в лайта, пациенту-шейду необходимо для начала увериться в осуществимости чего-нибудь столь же невероятного? Чертовски логично...

И при этом — неубедительно. Ведь любой возможный терапевтический эффект от подобного психологического этюда исчезнет напрочь, если Анжи и её единомышленники не смогут подтвердить свои теории на практике. Психологи вполне способны врать — особенно опосредованно, через собственный вирт-образ в Сети. У них даже специальный термин для этого есть: "ложь во благо". Но психологи никогда не станут врать, если пациент может устроить им проверку (опять-таки, за вычетом случаев, когда им зачем-то нужно именно разочарование пациента, но тут отлично сгодилось бы враньё на два порядка попроще).

Что-что, а уж мудрёные телеги насчёт реальности иных миров Клаус точно проверит. Проверит, чтоб ему поседеть!

И тут поблизости обнаружился знакомый сенс, а спустя пару секунд в комнату Клауса ввалился Лим, держащий в руках охапку каких-то одёжек.

— Ну, как успехи? — поинтересовался он. И, не дожидаясь ответа, преувеличенно бодро возгласил. — Идём, друг мой! Нас ждут великие свершения в спортзале!

— Ступайте, — улыбнулась с экрана Анжи. — Но через три часа двадцать шесть минут ровно вас ждут в кабинете Наставницы. Обоих.

— Яволь, майн фюрер доппельгангер! — непонятно воскликнул Лим.

Подметив недоумение на лице Клауса, образ Анжи свёл брови.

— Ты опять блокируешься, поросёнок щётинистый?! — атаковала она Лима. Тот смутился.

— Ничего страшного, — поспешил вставить Клаус. — Я не в обиде. Пусть пока... так.

Анжи нахмурилась сильнее.

— Я пропустил инсайт-посыл от Клауса, — сознался Лим.

— Это всё равно не повод изолироваться, — твёрдо сказала Наставница. — Чему ты сможешь научить и чему сможешь научиться, постоянно отгораживаясь? Прекращай это.

Лим вздохнул и раскрыл сенс. Анжи одобрительно кивнула, словно напрямую восприняв это изменение. Экран терминала потемнел.

— Объясни, почему ты её слушаешь? — спросил Клаус, тщательно избегая любой трансляции "на эфир" и давя в себе для этого сферу эмоций, но старательно в тот же эфир вслушиваясь. — Почему ты даже не попытался поспорить?

— Просто я знаю, что она права. Рядом с тобой действительно нельзя блокироваться. Именно потому, что иначе никакого партнёрства у нас не выйдет.

— Партнёрства?

— А ты что-то имеешь против?

Клаус моргнул.

— Нет. Конечно, нет!

— Вот и ладненько.

Бросив на край кровати принесённые шмотки, Лим подошёл поближе и протянул руку для пожатия. Промедлив долю мгновения, Клаус протянул навстречу свою руку.

— Дружба! — провозгласил Лим.

— Дружба.

Чертовски странно было касаться другого человека вот так запросто, ощущая разом и его боль от близости шейда, и явно противоречащую этой боли симпатию.

Странно, но... уютно.

— Послушай, почему всё-таки ты неправильно реагируешь на... меня?

— Неправильно? — Лим хмыкнул иронически. — Моя реакция гораздо правильнее, чем у большинства лайтов. Они отождествляют себя и свои эмоции. Неверный путь...

— Так почему?

Лицо Лима стало полностью серьёзным, впервые за всё время знакомства.

— Когда приближаешься к шейду, поднимает голову боль, — сказал он. — Но моя боль и моя радость — это не я. Они внутри меня, а я — нечто большее. И я могу держать в узде свою боль и свою радость, точно так же, как могу двигаться, думать и летать. Это очень просто.

— Не для меня.

— Да, это не самая лёгкая простота. Но если ты усвоишь её, ты уже никогда не будешь бояться шейда. Собственного ли, чужого ли. Без разницы.

Снова ухмыльнувшись, Лим добавил:

— А теперь переодевайся — и в спортзал. Во-первых, упражнения тебе не помешают (да и мне тоже: давненько не напрягался!); во-вторых, пора знакомить тебя с остальными.

Глава 2

Внешнее время погружения — 00.00.00:06.43.38 / 16.09.110 г. ЭпА (812 г. НЭ)

Внутреннее время погружения — с 13 по 16 дни Верхней трети 4534 цикла;

Седое Взморье, старый маяк на Клюве (полуостров Тёмного Неба),

а также море Завета и особняк в Туманах (Средний город).

4

Очень хотелось не верить. И вместе с тем — верить: без раздумий, жадно, как верят в несбыточное, в зыбкую случайность и в чудо. Вере этой сильно помогал недвусмысленный сдвиг в ощущениях (а игнорировать ощущения совсем не просто!). Сенс — весь, без остатка — словно вытянуло в гулкую пустоту, лишённую формы и предела. И эта пустота стала желанной анестезией, лишившей веса привычный уже груз боли.

— Добро пожаловать на Седое Взморье, — сказал знакомый голос.

Клаус обернулся. После чего слегка обалдел.

Лим запомнился ему как рослый, угловатый, довольно худой (хотя и неожиданно сильный, как доказали тренажёры) подросток. Смугловатый, кареглазый, с короткими волосами того скучноватого оттенка, которому наилучшим образом соответствует прилагательное "коричневый".

Однако в данный момент с Клаусом говорил голосом Лима почти что незнакомец. Нет, от реального Лима в новом обличье оставалось достаточно для уверенного опознания, но... но! Во-первых, обличье это было старше лет на пять. А подросток, соответственно, преобразился в весьма внушительного молодого мужчину. Во-вторых, смуглая кожа посветлела на несколько тонов, глаза стали прозрачно-серыми, а волосы — уже чёрные, словно отмоченные в дёгте от кончиков и до самых корней — оказались заплетены в две косы.

Но главным было иное.

Одежда.

Или скорее так: одежда!

— Это что, ролевуха? — осведомился Клаус вежливым тоном — тем, который прозрачно намекает: только подай сигнал, и я тоже посмеюсь этой шутке. Если это шутка.

Если.

Лим мотнул головой. Косы качнулись. Каким-то загадочным образом этот жест оказался совершенно не забавным и более того — мужественным с оттенком некоторой суровости.

— Я одет так, как пристало одеваться отпрыску семьи торговцев средней руки в долгом и не безопасном путешествии. Кстати, посмотри на свою одежду.

Клаус посмотрел. Потом пощупал.

— Вот дерьмо!

— Обижаешь. Ничего дерьмового тут нет, братишка. Аборигены одеваются именно так. И, кстати сказать, не ноют по столь ничтожным поводам.

— Я не ною! — и тут до Клауса дошло, в какую сторону изменилась внешность Лима. Куда тише и напряжённее он переспросил:

— Братишка?!

— Ага. — Лим осклабился, весьма довольный. — Для пользы дела в этом погружении я буду твоим старшим братом.

Клаус набычился, но устроить хорошую демонстрацию протеста не успел.

— Добро пожаловать, — раздалось из-за спины. Он обернулся — и снова обалдел.

— Ты Клаус? Меня зовут Ари. Я — смотритель маяка.

— Ну, Ари, — голосом довольным, как урчание кота с усами в сметане, вставил Лим, — присмотри пока за этим оболтусом, а я отлучусь по делам.

На лице смотрителя отразилась лёгкая тревога.

— Надолго?

— Нет, совсем нет! Встретимся за завтраком.

Когда Клаус посмотрел назад, там уже никого не было. Как и когда исчез Лим, оставалось лишь гадать. Ведь не улетел же! Или его сенс здесь активен, как дома? Но левитировать так быстро всё равно невозможно!

— Расскажи о себе, — сказала ему в спину Ари.

Клаус снова повернулся к ней. Неохотно.

Её облик был... своеобразен. Густейшая волна волос напоминала о звёздной ночи, черты лица — пожалуй, слишком вытянутого — были просты и лаконичны, как гравюра великого мастера, умеющего передать изгибами двух-трёх линий больше, чем иному портретисту удаётся сказать парадным ростовым портретом. Фигура живо напоминала Анжи: та же стройность, таящая гибкую силу, и пропорции, полностью отвечающие старым, как миры, канонам.

Чем дольше смотрел на неё Клаус, тем яснее понимал, что Ари не просто симпатична или даже оригинальна. Нет. Она была прекрасна.

...И вместе с тем любой взгляд на неё рождал боль.

Правую половину тела девушки покрывала не гладкая загорелая человеческая кожа, а грубая кора дерева: серо-коричневая, бугристая, в трещинах и складках. Правый глаз — почти заплывший, тонущий в наростах обломленный сучок. Вместо волос какие-то длинные гибкие иглы. Рука — как странной формы ветка.

Не женщина, но и не дриада. Нечто среднее.

— А ты? — спросил Клаус. "Как можно было сделать с живым человеком такое? Как?"

Ари кивнула.

— Что ж, это честно. Я тоже расскажу о себе. Идём?

Приглашающе махнув левой, живой рукой, она неторопливо двинулась по тропе, косо карабкающейся в гору. Похоже, её странное увечье ничуть не мешало ей двигаться, да и речь ничуть не искажалась. Клаус пошёл следом. Именно пошёл: лететь он не мог.

Примерно минуту царило молчание. О чём думала Ари, оставалось загадкой, а вот в душе у Клауса царил полный раздрай. Не в мыслях, а именно в душе. Мыслей, считай, не осталось — так, какие-то бесформенные огрызки и мятые клочки, не более. Как могла бы сказать Наставница: "Шоковый метод обучения. Некомфортно, конечно, зато быстро и действенно".

— А куда мы идём? — додумался наконец спросить Клаус.

— Поднимаемся к маяку, — тут же ответила Ари. — Уже недалеко.

В понятие "недалеко" она и Клаус явно вкладывали разный смысл. Они всё поднимались и поднимались, Клаус запыхался и начал отставать, а конца подъёму не предвиделось.

— Погоди!

Ари обернулась недоуменно — и козочкой сбежала вниз, мягко приземлившись рядом с остановившимся парнем.

— Что случилось? Ты болен?

Подавив искушение и чувствуя, что краснеет, Клаус помотал головой.

— Нет. Просто устал.

Ари понимающе кивнула.

— А, ясно. Ваши мне рассказывали, что у себя дома вы больше летаете, чем ходите. Ничего, я подожду. Посмотри — нравится?

Послушно поглядев в указанном направлении, Клаус кивнул.

— Да. Видок ничего.

В той стороне, откуда поднималась тропа, сквозь редкие кроны каких-то хвойных деревьев проглядывала холмистая равнина. Местами, чаще у вершин холмов, зелёный ковёр был вспорот невысокими, но крутыми клыками обнажённого камня — белого, желтоватого, красно-зелёного, светло-серого. Картину довершал купол чуть белёсого, но ясного неба с тонкими, как далёкая рябь, стежками облаков.

Терпкая сладость воздуха опьяняла. Вино, не воздух.

— С маяка вид ещё лучше, — уверенно заметила Ари. — Сам увидишь. Там ещё видно берега, да и море тут хорошее. Ну, идём?

— Нет! Подожди ещё немного!

— Странный ты. Подожду, конечно. Лим поручил мне за тобой присмотреть — как же я тебя брошу?

— А кто тебе Лим?

— Друг. Добрый друг.

Сказано было со значением — вот только Клаус так и не смог понять, с каким именно. У ослепшего и оглохшего сенса имелось много минусов.

— Ари...

— Да?

— А что ты вообще знаешь... о нас? Ну, обо мне, Лиме, остальных?

— О, много чего! — Улыбка. Правая, древесная половина лица осталась почти неподвижна; но это было к лучшему, поскольку помогало не замечать этой самой половины. — Я знаю, что вас считают колдунами, причём из самых сильных. Знаю, что вас боятся и ненавидят — люди всегда боятся того, чего не понимают, и ненавидят тех, кто не подчиняется привычным правилам...

"Дикость какая", — решил Клаус. "У нас всё иначе". Но потом ему вспомнились кое-какие события, вспоминать которые не хотелось совершенно, вспомнились собственные родители — и внутри сжалось льдистое, непривычное: не мысль, не настроение, а что-то между. "Нет. У нас не всё иначе, о нет, далеко не всё..."

— А ещё я знаю, — продолжала Ари без улыбки, — что любой из вас, не задумываясь, поможет незнакомцу. Знаю, что никто из вас не причинит другому боли — ни намеренно, ни даже случайно. Я знаю, что вы действительно могущественны, но знаю и то, что вы не ищете всё новых способов превратить это могущество во власть над другими людьми. Вы ведь в самом прямом смысле — не от мира сего. Как боги.

Тут уже Клаус фыркнул.

— Боги? Вот уж вряд ли. От роду не ощущал в себе ничего божественного.

— Это ещё ни о чём не говорит. Пятьсот лет назад Квирлей Еретик писал: "те существа, которых люди по неразумию своему принимают за богов, должны с особенной остротой ощущать тёмную хватку собственного бессилия. Ведь чем больше у нас власти, тем яснее сознаём мы свои пределы, и чем выше наше могущество, тем больше у него ограничений. Не потому ли в полотне сущего мы зрим так мало знаков прямого вмешательства в ход событий Высших Сил?"

Что можно сказать в ответ, Клаус не представлял. Он вообще был не готов к такому разговору. И сменил тему — в некотором роде.

— Скажи, Ари, а сколько тебе лет?

— Немного за двадцать. Кстати, наш счёт лет (вернее, вёсен) полностью совпадает с вашим счётом, если ты не знал.

— Не знал. Э... а мне пятнадцать. То есть уже скоро шестнадцать будет.

Ари кивнула. Под её пытливым взглядом Клаус вспомнил, что обещал рассказать о себе, и окончательно утонул в неловкости. В самом деле: что говорить? Уверять, что он сейчас — словно птенец, едва-едва проклюнувшийся из своей скорлупы? Что он впервые находится в ином мире (при этом до конца не веря, что этот иной мир полностью реален, что бы там ни утверждала Анжи)? Рассказывать, как он дошёл до состояния шейда?

Ну нет. Только не это!

— Знаешь, — признался Клаус, — я перебираю то, о чём мог бы рассказать при первом знакомстве дома, и выходит так, что здесь и сейчас всё это бесполезно либо глупо. Мне скоро будет шестнадцать, да; но остальное, помимо возраста... Домашние адреса, физический и Сетевой? Любимые игры, фильмы, симуляции и сериалы? Глупость какая-то! Я мог бы сказать, что учусь на оператора общеСетевого терминала по специальности "контрактное право" — но Лим успел объяснить мне, что Седое Взморье технологически пребывает на уровне где-то восьмого-десятого века эпохи до анкавера, а законность в большинстве населённых областей зависит от произвола царя или ещё какого барона. Ещё я мог бы сказать, имею повышенные способности ментата и могу выдавать инсайт-посылы; но мой сенс здесь не работает. Совсем.

Язык во рту казался нелепым медузообразным придатком. Послушным ровно настолько, чтобы давить желе искажённого липкого смысла.

И ещё казалось: если бы сенс работал, как положено...

Рассудок напоминал: заработавший сенс снова превратил бы его в шейда. От напоминания становилось ещё хуже.

— В общем... — выдавил напоследок Клаус, дёрнул неловкой рукой. Замолк.

— Вот и я о том же, — тихо согласилась Ари. — Вести с тобой "приличные разговоры" глупо, да я к тому же давно уже не "приличная". Мы не читали одних и тех же книг, не жили в одной и той же стране, не питались слухами об одних и тех же войнах и правителях, не ходили на игру одних и тех же актёров. Мы настолько различны, насколько это вообще возможно для говорящих на одном языке. Мы даже погоду не можем обсуждать — ведь ты не имеешь представления, какова бывает здесь, на Клюве, погода...

И тут вдруг осенило. Клаус аж прищурился, расплываясь в первой за долгое время улыбке, чуть неловкой, зато настоящей.

— Зато у нас есть общие знакомые!

Ари улыбнулась.

— В точку. С кого начнём?

...Старый маяк производил впечатление.

Серо-зелёное, почти чёрное, скальное основание плавно и мощно поднималось вверх, служа опорой его фундаменту. Грубые глыбы нижних слоёв каменной кладки покрывал живой плащ ползучей зелени. Гибкие колючие стебли карабкались вверх, как могли бы карабкаться на ствол исполинского дерева в заповедном лесу, но быстро сдавались перед заведомо неприступной высотой, сходили на нет. А колонна маяка, уже тускло блестящая синеватым камнем облицовки, поднималась всё выше. И выше.

И выше.

— Сколько же в нём высоты? — спросил заворожённый Клаус. Неприкрытая мощь маяка и слова "уровень восьмого-десятого века до анкавера" вступили в позиционную борьбу, ожидая подхода резервов и благоприятного случая для стремительной атаки.

— Шестьдесят сажен, — тут же ответила Ари, явно не впервые отвечая на этот вопрос. — По-вашему — девяносто четыре метра.

Клаус только присвистнул.

— Старый маяк действительно стар, — продолжала Ари. — Ему уже самое малое три тысячи лет. И он наверняка простоит ещё столько же — ведь строили его баргау, не мы.

— Баргау?

— Да. Их ещё зовут предтечами, старшими, дэлло и другими именами. Ходят слухи, что остатки этого народа ещё скрываются где-то в дальних заповедных уголках мира, отгородившись от перемен и от времени, которое их приносит. И от людей, само собой. Но только я думаю, что это неправда.

— Да?

— Да, — обе половины лица Ари каким-то непостижимым способом излучали уверенность. — Я думаю, что баргау не скрылись, а изменились. Причём настолько, что мы не заметим их, даже столкнувшись на узкой лестнице нос к носу. — Помедлив, она добавила. — Слишком могучи и мудры они были, слишком глубоко познали мир и себя, чтобы всего лишь замкнуться, умалиться и сгинуть в тени времён. Не верю, что такова их участь!

И снова Клаус не нашёлся, что ответить на её слова. Поэтому он спросил:

— Ты давно здесь живёшь?

— Давно. С тех самых пор, как меня изгнали.

Раньше Клаус не преминул бы вцепиться в брошенный намёк, как голодный в корку. Но это было раньше. До того, как он побывал в шкуре шейда. Сейчас он просто отвернулся, делая вид, что любуется пейзажем. Которым, в общем-то, стоило полюбоваться.

— Пойдём под крышу, — спустя недолгое время сказала Ари. Сказала, пожалуй, немного резковато. — Я покажу тебе твою комнату... ну, и всё остальное, что стоит показать.

Клаус повернулся к ней и кивнул.

5

Во внутренних помещениях маяка заметны были следы запустения, совсем не коснувшегося его снаружи. Обширные комнаты с тенями и грудами хлама в углах; маленькие запертые комнатки (кладовые?) с причудливыми запахами, сочащимися из-за их дверей; ровный, но уж слишком, пожалуй, тусклый свет странных светильников, похожих на прилепленных к стенам разбухших светляков. Когда Клаус кивнул на них и спросил, почему они светят, Ари довольно равнодушно бросила одно слово, объясняющее всё и ничего:

— Баргау.

На четвёртом этаже (куда, к усталому раздражению Клауса, снова пришлось карабкаться) Ари показала ему новенькую дверь, на варварский манер сбитую из кустарно сделанных досок и даже не покрашенную. Сказала:

— Твоя. Запомни.

И продолжила подъём.

— Погоди! Стой! А...

— Позже, — бросила она, не оборачиваясь. — Сначала посмотришь столовую. Время завтрака. Лим либо уже вернулся, либо должен вернуться вот-вот.

Напоминание о завтраке разбудило сосущее чувство под ложечкой. Устало вздохнув, Клаус потащился следом за Ари — вверх, вверх и вверх.

Столовая оказалась первым по-настоящему ухоженным помещением старого маяка. Ни хлама, ни грязи, ни странных светильников. Здесь всё напоминало, скорее, симуляцию на темы древней истории, только было гораздо достовернее. Пол устилали вручную сплетённые циновки (а может, ковры — Клаус имел крайне смутное представление о том, чем одно отличается от другого). В дальнем от входа углу, около всамделишного камина (Клаусу понадобилось не меньше минуты, чтобы сообразить, что это такое), между двумя глубокими деревянными креслами лежала сизая в чёрную полосу шкура убитого зверя. Со всеми атрибутами — когтистыми лапами, вывернутой и распластанной головой, коротким хвостом. Многочисленные окна, узкие и высокие, расчерчивали частые решётки, удерживающие стеклянные пластины — кривые, явственно зеленоватые, но прозрачные и чистые. Окна пропускали вполне достаточно света, чтобы чётко выделять на общем фоне центральный элемент интерьера: стол. Или даже, возможно, Стол. На его просторах красовалась тканая из грубой, явно не синтетической ткани скатерть, а на скатерти...

— Эй, братишка, как впечатления?

Клаус вздрогнул. Он бы поклялся чем угодно, что мгновение тому назад, кроме Ари, рядом не было ни единой живой души. Как Лим здесь оказался?

— Впечатления? Ну... высокие.

Лим рассмеялся. Он пребывал в отменном настроении и совершенно не собирался этого скрывать.

— Надоели лестницы? Понимаю. Сам когда-то от них уставал. Ну что, Ари, перекусим?

— Не торопись. Должны ещё появиться Рокас и Алия.

— А, тогда ладно, — Лим подмигнул Клаусу. — Только не разевай рот, когда их увидишь.

— Постараюсь.

В этот самый момент в столовой тем же способом, что и Лим, появились Рокас с Алией. А Клаус вопреки данному обещанию разинул рот.

...В спортзале гермогородка Клаус уже видел эту пару. Собственно, именно они пригласили их с Лимом погостить на Седом Взморье. Рокас запомнился Клаусу как крепкий и рослый парень с длинными волосами, собранными в хвост, серьёзным вытянутым лицом и светлыми глазами, лет около семнадцати. Теперь он был почти таким же, только одежда и причёска стали вариацией на тему того, как выглядел Лим. Не он заставил Клауса замереть, а его спутница.

Алия обзавелась длиннющими, до колен, распущенными волосами. Уже не чёрными, как дома, а золотыми. Платье на ней было такое... такое... ну, кое-где облегающее, словно перчатка, а кое-где и полностью скрывающее фигуру пеной кружев. В трико, не оставлявшем воображению ни пяди, она выглядела худой и мускулистой, как профессиональная спортсменка; в этом платье — пышной, как орхидея, чарующей и опасной. Последнее подчёркивали глаза. Они не изменились. Столь пронзительно зелёные, что даже не верилось в естественность этого фосфорического цвета, глаза Алии вполне могли бы принадлежать дикой кошке.

Ведьма.

— Как тебе воздух Взморья, Клаус? — спросил Рокас.

— Э... хорош, — с трудом отведя взгляд от Алии, Клаус добавил совершенно искренне. — Мне здесь нравится.

— Прошу к трапезе, — сказала Ари. И показала гостям пример, усевшись во главе стола.

...Мысли. Мысли. Эмоции. Как мухи кружат над...

Переваривая завтрак в своей комнате, Клаус перевернулся с левого бока на спину, потом на правый бок, но надоедливо жужжащие мысли никуда не делись.

На глаза попалась картина в простенькой раме. Висела она в месте, мягко говоря, странном: за платяным шкафом, в тёмном углу. На картине изображалось непонятное. Человек? Не человек? В общем, некая фигура со спины, застывшая в неестественной позе. То ли карабкающаяся куда-то, то ли с воплем падающая в облачную пустоту, не понять. Особенно если смотреть вот так, лёжа на боку. Клаус закрыл глаза, но плод вдохновения неизвестного художника продолжал светиться на внутренней стороне век, будто радиоактивный оттиск на опалённом полотне воображения. Этот образ даже потеснил другой — смущающий, манящий, запретный.

Алия, ведьма... Лим так и называет её — Ведьма. С оттенком ироничного, но уважения. "Ведьмочка Рокаса". Очень естественное, устоявшееся сочетание...

Клаус вскочил с кровати и тут же снова сел, запустив пальцы в растрепавшиеся волосы.

— Нет, — пробормотал он сам себе. — Хватит. Надо отвлечься на что-нибудь.

Ответ на эту мольбу явился почти сразу. Но если судьба подобным образом пошутила, то шутка вышла ну совершенно не смешной.

Скрип дверных петель.

— Это он?

— Да. Берём и уходим.

Клаус моргнул.

— Эй, вы кто такие?

Без долгих слов тот из незваных гостей, что повыше и пошире в плечах, двумя скользящими шагами переместился к кровати. Сжал руку в кулак.

Со звуком, похожим на треск намокшего дерева, реальность выбросила Клауса во тьму.

...и снова тьма. Уже другая: душная, вонючая, скрипящая и шипящая, больно вывернувшая руки и ноги. Клаус попытался шевельнуться, но боль хлестнула с такой силой, что он тут же затих, быстро и неглубоко дыша. Потом он не сдержался и застонал. Внутренности мотало и крутило, гудела голова, а руки и ноги...

"Да я же связан! Точно! Ох!"

Как вскоре выяснилось, не просто связан. Дышать было тяжело из-за мешка, надетого на голову. Но вонял как будто всё же не мешок, а само место, где он находился. И такой вони ему ощущать ещё не доводилось.

"Где я? Что это скрипит на сто ладов? А это что — плеск? Дела..."

Резкий приступ тошноты скрутил Клауса винтом. Панический ужас перед удушьем помог одолеть приступ, но выдавил остатки сил. Сам не заметив этого, Клаус провалился в сумрачную щель между полным сознанием и беспамятством, качаясь во мраке на пологих волнах небытия.

...потом ему как будто удалось заснуть. Во всяком случае, когда раздавшиеся поблизости голоса привели его в сознание, он чувствовал себя значительно лучше. Если, конечно, не считать рук и ног, которых Клаус не чувствовал совсем.

— Крысёныш. И заморыш.

— Ну почему? Голодать ему явно не доводилось.

— Я не в том смысле.

— А в каком?

— Колдуны — они все с изъяном, — тон наставительный, принадлежащий человеку, уверенному в себе и своей правоте. — Вспомни хоть Всадника. Этот тоже наверняка порченый. Граб говорил, что он даже не сопротивлялся, когда Трак его вырубил. Не по-мужски это.

— Ну, может, он не верил, что на него кто-то посмеет поднять руку.

— Тогда он просто дурак.

— А тебе-то какая разница, дурак он или умник? Если Всадник заплатит за него, как было договорено, до остального мне нет дела.

— Тоже верно. Ну, нагляделись? Пошли отсюда.

— Эй, эй! А ну как он тут нагадит?

— Пусть себе гадит.

— Это тебе — "пусть", корабль-то не твой.

— Если так, сам выноси за ним горшки. А вообще у тебя тут такой срач, что один малец воздуха не испортит. Что ты возил в этом трюме — навоз?

— Не, "головёшек".

— Оно и видно. Никогда не стал бы возить рабов.

— Да ну? А если хорошо заплатят? Очень хорошо?

— Всё равно не стал бы. Грязи уж больно много. Не люблю.

— Кончай болтать. Пошли отсюда, в самом деле.

Голоса отдалились, превращаясь в бормотание, и стихли. Клаус сжался.

"Не верю. Не верю. Не верю!

Как они могут так равнодушно говорить о... они что, совсем глухи к чужой боли? Их совсем не страшит превращение в шейдов?

А ведь и в самом деле не страшит. Они здесь даже слова такого не знают".

От осознания данного факта Клаусу стало совсем худо. Позже он стыдился этого и изо всех сил старался не вспоминать, но тогда, в смердящей удушливой тьме, он заскулил и захныкал, словно искалеченный щенок. Ещё никогда в жизни ему не бывало так худо. Даже дома, под грузом собственного шейда. Пожалуй, если бы у него оставались на это силы, он возненавидел бы Лима с его трюками, из-за которых лишился окончательного избавления от всех и всяческих забот. Он бы возненавидел Анжи, засунувшую его в "саркофаг странника". Возненавидел весь белый свет и себя самого, как неудачника и медузу.

Но сил на ненависть не было. Окончательно измученный приступом острой жалости к себе, Клаус снова сдался мягкой и утешительной — о, очень мягкой! — хватке беспамятства.

...боль ожгла бичом. Он не закричал лишь потому, что горло перехватило.

— Мрак и пепел! Гадёныш всё-таки обмочился!

— За такой-то срок? Ты бы и сам не стерпел. Давай, тащи его наверх.

Боль всё разрасталась: трясла, сжимала, рвала в клочья. Терпеть её дальше стало просто невозможно. Клаус со страстью, которая в нормальном состоянии испугала бы его первобытным неистовством, пожелал потерять сознание — и желание это исполнилось.

Когда он снова пришёл в себя, недавнее прошлое показалось дурным сном.

Он лежал на кровати, грубовато, но приятно обнимающей обнажённую кожу. В окно слева лился дневной свет — вернее, вечерний, судя по оттенку. Пахло старым деревом, воском, дымом, а ещё — чем-то кисловатым и терпким: своеобразно, но приятно. И лишь когда первое же движение заставило запротестовать суставы, а при косом взгляде вниз на запястье обнаружились жутковатые следы от верёвки, распухшие, синюшные — лишь тогда память перестала прикрывать прошлое пологом нереальности. Правда предстала во всём своём болезненном уродстве.

Похищен.

Слово-то какое! Замшелое, страшненькое... как и весь мир, в котором возможно подобное.

...какое там имя называли похитители? Кажется, Всадник? И ещё они говорили: колдун. Но что может быть нужно от него этому Всаднику, кем бы он там ни был? Клаус ведь только и успел, что прибыть на старый маяк да позавтракать!

Не самим же своим существованием он так допёк этого Всадника! Он бы просто не успел...

Мгновение ясности.

Конечно, сам Клаус тут ни при чём.

Зато у членов Группы, навещающих Седое Взморье, времени было предостаточно. И чтобы перебежать дорогу кому не надо, и — даже если они сидели на месте и никого не трогали — чтобы кто-нибудь заинтересовался самим фактом их присутствия.

— Чтоб мне разбиться! — прошипел Клаус.

Пока, впрочем, в его положении наметились перемены к лучшему. Лайт не преминул бы решить, что уж теперь-то всё непременно будет хорошо, а может, даже замечательно. Но Клаус был шейдом. И если его сенс по-прежнему плавал в ватной глухоте вне каких-либо контактов, то черты характера, предопределившие его участь, никуда не делись. Печальный опыт общения с людьми, которого не было — просто не могло быть! — у лайта, также заставлял предчувствовать худшее. А если пелена желанных иллюзий становилась слишком густой, достаточно было самую малость пошевелиться, тревожа ноющие конечности, или посмотреть на изуродованные запястья, чтобы всё встало на свои места.

К тому же более пристальный самоанализ выявил ещё кое-что, не внушающее оптимизма. Всё существо Клауса пронизывала слабость, как после сильной болезни, а голова вдобавок плавно, почти незаметно кружилась. Когда он поворачивал её, головокружение немедленно принималось орудовать в районе желудка бесплотными пальцами, вызывающими сильную тошноту, а взгляд застилали стеклянистые воронки и кружились, кружились, кружились без остановки...

"Да, вставать мне рановато. Попробую лучше уснуть".

6

И сон пришёл. Но не утешителем и целителем, а облачённым в траур безликим кошмаром. С тихим свистом Клаус падал вниз — из ниоткуда в никуда. Ветер пел похоронную песнь. Туманы глотали крик. Напряжение всё росло и росло вместе с ожиданием тверди — и никак не разряжалось. Потом чугунный шар прокатился мимо, отбрасывая белую тень. Вдоль дороги стояли седые камни. "Не дойдёшь", — шипели они. "Стой, обрыв!" Медленно, мучительно медленно рушились какие-то изогнутые балки — неторопливо и беззвучно, но не было сил остановить... И Клаус знал: когда они достигнут точки замерзания, начнётся самое страшное. Намного хуже белой тени чугуна, которой он едва избежал. "В первый раз", — напомнила Яма. "В первый раз. Во второй будет труднее. А третьего тебе не снести".

Тут Клаус взорвался, разлетаясь во все стороны разом. Осколки пробили некую преграду не то вовне, не то внутри, и внезапно он увидел сам себя — как безнадёжно далёкого червячка в "саркофаге странника". Червячок был бледен, тих и неподвижен.

А рядом стояли две знакомые тени, имена которых, впрочем, никак не вспоминались.

— Плохо, — Заключила первая тень. — Появились признаки истощения.

— Вижу, — Буркнула вторая. — Вообще, нехорошо вышло.

— Нехорошо?

— Не придирайся к словам! Не я же, в конце концов, устроил ему... ну, всё это!

— Оправдываться ты будешь перед Клаусом. Когда его найдёшь.

— Погоди! Давай разберёмся. Седое Взморье я выбрал не только из-за нужных свойств его пси-структуры, но и...

— Молчи. Вину на Рокаса и Алию ты не переложишь. С них будет отдельный спрос за то, что они проморгали изменение ситуации в их любимом "карманном мире". Но куратором при Клаусе был ты. Ты — и никто иной!

— Угу. Ещё скажи, что я вызвался добровольцем.

— Извини. Я рассчитывала, что ответственность заставит тебя изменить отношение к жизни и к ближним. Видимо, зря рассчитывала. Придётся мне самой идти в Седое Взморье... и Эмо с собой взять для страховки. Нет, ну до чего не вовремя!

— Ты про Кару?

— Нет. Про следственный комитет.

— О!

— Вот тебе и о. Группу могут прижать в законодательном порядке, а я...

И тут плоть сна, зашелестев, свернулась, словно свиток.

Открыв глаза, Клаус обнаружил над собой женское лицо. Дряблое и бледное, всё в складках, обрамлённое засаленными серыми складками какого-то головного убора. Тупо глядящие с этого лица глаза неопределённого оттенка часто-часто моргали.

— Это... ты здоров ли? — полушёпотом спросила женщина. — Пить хочешь?

— Д... — выкашляв из горла тугой комок и сморщившись от гадкого вкуса во рту, Клаус хрипло закончил. — Да, хочу.

Женщина выпрямилась.

— Хозяин! — завопила она неожиданно громко и визгливо. — Парень очнулся, пить просит!

— Ну, так напои его, — глухо (из-за стены? а может, сверху или снизу?) прозвучал ответ. И вдогонку, чуть тише, но внятно:

— Дура.

Оскорблению женщина не придала значения, если вообще заметила его. И Клаусу ничуть не понравилось такое равнодушие. Или то была покорность?

— Хозяин, — прошептал он, — это Всадник? Да?

Вопрос женщина тоже пропустила мимо ушей. Тяжеловесно ступая, она приблизилась к кровати и поднесла Клаусу плошку с тёплой, чуть глинистой на вкус водой. Однако и от такой он не отказался — напротив, вмиг высосал всё до капли и сказал:

— Ещё!

Двигаясь в том же размеренном темпе, женщина принесла ему вторую порцию; видимо, слух у неё был строго избирателен и пропускал к разуму только то, что ей было удобно слышать. Когда плошка опустела, женщина отступила на шаг и деловито свернулась в клубок на полу, спрятав лицо. Клаус моргнул, огляделся — и придушенно вскрикнул.

— Что поделаешь, не красавец, — криво усмехнулся Всадник (а кто же ещё? Нет, именно Всадник, и никто иной). — Тебя как звать?

— Клаус. Клаус Метцель.

— Странное имя. А моё прозвание тебе известно ли?

— Да.

— Добро!

Всадник неожиданно захохотал — с уханьем и скрежетом, как неисправный механизм. И так же неожиданно оборвал смех. А Клаус всё глядел на него, глядел — и чувствовал, как в животе толкается, просясь на волю, выпитая вода.

Слишком крупная голова. Маленькие хитрые глазки под нависающими бровями. Кривая шея. Усохшее тельце с круглым брюшком, недоразвитыми ножками и коротенькими руками. "Не красавец"? Да нет, просто урод. Однако если бы даже Клаус не лежал, а стоял, ему всё равно пришлось бы глядеть на Всадника снизу вверх. Потому что уродливый колдун сидел в чём-то вроде люльки, сделанной из широких кожаных ремней и висящей на груди у настоящего великана. Раньше Клаус таких огромных людей и не видывал. Два метра двадцать? Больше? Лунообразное лицо "скакуна" несло печать той же самой тупости, что и у женщины, подавшей ему воду — но возведённой в степень полного идиотизма.

— Значит, ты слышал обо мне. Когда? Где?

— Где — не знаю. Но говорили те, кто меня... похитил.

— Ага, ага. Ну что ж...

Великан в три шага пересёк немаленькую комнату, подошёл к окну; развернулся, махнув ручищами, и прошагал обратно. Всё это — с одним и тем же выражением на лице. Зато сморщенное личико Всадника меняло выражения за двоих.

"Он что же, в самом деле управляет этим здоровяком, как...? Нет, быть не может!"

Однако Клаус предчувствовал: его догадка до ужаса близка к истине.

Именно так. До ужаса.

— Знаешь, — бросил Всадник, останавливаясь и поворачиваясь (Клаусу с каждой секундой становилось всё сложнее отделять его от идиота-носильщика), — а мы с тобой поладим, Клаус Метцель... поладим, поладим. Если будешь ты хорошо себя вести. Послушным будешь. Ты ведь не хочешь узнать, что бывает с непослушными? Нет? Не хочешь?

Губы онемели.

— Не хочу, — еле выдавил Клаус.

Ответ Всадника, похоже, не интересовал. Он что-то забормотал себе под нос, монотонно и скучно. Что именно? Нет, сдался Клаус через минуту, не понять. Тарабарщина какая-то. К тому же всё больше односложная. Если это язык, то крайне странный.

"Небо и солнце, почему я влип в это безумие? Почему именно я, ну почему?!"

Клаус зажмурился, а когда открыл глаза — увидел, что Всадник пристально смотрит на него из-под своих карикатурных бровей. Смотрит и уже не бормочет.

— Зачем? — спросил его Клаус. — И почему не кто-то другой?

— Ну, зачем — вопрос глупый, — с неожиданной рассудительностью сообщил Всадник. — Ты ведь уже не мальчик, должен понимать, что к чему. А почему именно ты? Да потому, что ты ещё не умеешь пользоваться Ключами. Уже знаешь их, но применять не можешь. Иначе пустил бы их в ход. Давно, ещё на корабле. А то и раньше. Да? Да.

— Ключи?

Всадник сладко и страшно улыбнулся.

— Не упрямься, малыш, — мурлыкнул он. — Ничего страшного не будет, если ты передашь мне тайное знание. Кому будет плохо, если старый Всадник тоже сможет скользить из одного места в другое прямо сквозь пространство? Если я смогу парой слов усмирить бурю или вызвать дождь с ясного неба? Если смогу летать, как птица? А может, Ключи дадут мне власть над тайнами жизни и я смогу вылечиться? Может быть такое? А? Может, владелец Ключей становится бессмертным? Что тогда со мной сделают эти выродки, эти недоумки, волей случая вознесённые на вершину быдлом — таким же тупым, как они сами? Ничего! Ничего они не сделают! И я, я буду править! Я сам буду отдавать приказы, а они лишь кивать и повиноваться! Нет — они будут ползать передо мной во прахе, лобызая грязь, которой я касался, и молить о пощаде!

Лицо Всадника неестественно и жутко потемнело от прилившей крови. Он уже не говорил, он кричал.

— Все они будут рыдать, будут умолять — меня, одного меня! И не только они! Этот зазнайка Грёзоплёт тоже будет служить мне. И Облако, и Клин, и Песня Ветра! И Бормотун! Все! До одного! Никто не уйдёт, никто не посмеет противиться, никто и никогда! Я буду велик, как баргау — те, что первыми отыскали Ключи. И даже более того. Я-то уж сумею распорядиться ими получше, чем вымершие предтечи!

Он ещё долго бесновался, забыв про замершего в ужасе Клауса. Долго... а казалось, что конца этому буйству нет и не будет. С тяжким грохотом колдун топтал половицы, носясь по комнате, размахивал громадными руками своего "скакуна", брызгал слюной, вспоминая многочисленные обиды и тут же давая нерушимые зароки беспощадной мести.

А на круглом лице великана-носильщика тем временем медленно проступало что-то вроде обиды.

Внезапно пара носильщик — Всадник замерла на месте. Всадник умолк и прикрыл глаза. И его носильщик тоже зажмурился. Когда же Всадник снова направил взгляд на вжавшегося в перину Клауса, на лицо великана вернулась тупость полного идиотизма.

— На чём мы остановились? — спросил Всадник совершенно спокойно. Так спокойно, как будто он только что не бегал и не орал, а вёл неспешный философский диспут. — На Ключах, да?

Клаус затравленно молчал.

— Ну же, — нахмурился колдун, — не заставляй меня ждать. Иначе поссоримся мы. Да. Очень сильно поссоримся. Глупо это будет, — уверенно заключил он. — Совсем глупо. А ведь ты умный парень, да? Умный?

— Я не знаю никаких Ключей, — сказал Клаус тонким голосом. — Не знаю!

— Ты обманываешь старого Всадника, мальчик? Ты нехороший!

— Нет! Меня похитили слишком рано. Я не успел ничего узнать! Слышишь? Не успел!

Воцарилось молчание. Тяжёлое, как земля, чёрное, как тучи тропического циклона. И густое, как болотная жижа. Всадник сосредоточенно сверлил взглядом переносье Клауса, а тот, изо всех сил стараясь умалиться в ноль, замер на кровати. Он забыл, что у него есть руки и ноги, забыл, что можно сопротивляться, бежать или хотя бы позвать на помощь. От него остался лишь комок нервов, спутанных, как рваные струны.

— Обман? — спросил Всадник сам себя, оживая. — Кому другому я бы просто поверил, да... а кому другому отрезал всё, кроме языка, пока не поверил...

Клаус сжался ещё сильнее. Хотя казалось, что дальше уже некуда.

— Пожалуй, я тебя проверю, — решил колдун. — Да.

Скривившись, Всадник хихикнул так, что его "гостя" пробрал озноб.

А потом в гулкой пустоте, где плыл лишённый опор сенс Клауса, появилось окно. Сквозь это окно к его сознанию протянулись неторопливо-цепкие нити. Впились, соединяя колдуна с его пленником шнуром плотного мысленного контакта, и...

7

...и мир сошёл с ума.

Впрочем, может, и не сошёл, а всего лишь проделал безумное сальто-мортале. Только для Клауса разницы в этом не было почти никакой. Если сумасшествие проникло в тебя, оплетая кору мозга своим бледным бесплотным мицелием, — уже не важно, разумен ли мир, в котором ты существуешь.

Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре.

Безымянный передвигается так. Он умеет считать, уже умеет. Он умный. Он и ещё кое-что умеет, такое, что лучше уметь это тайком. За умение наказывают. А вот ходит он на четвереньках. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре.

Раз, два, три, четыре...

"Это же просто, сынок. Вот так — и так. Всё. Ну же, давай!"

Его зовут Клаус. Но с будущим Клаусом общего у него мало. Он ещё не умеет говорить, он пока даже думать, по сути, не умеет. А как летать, его учат — сейчас.

"В самом деле, малыш. Лети ко мне. Вот так, да. Лети к маме!"

Рот Всадника раскрывается и закрывается. Но звуков нет.

Ничего нет. Самого Всадника тоже нет.

Но что же тогда есть?

Ни верха, ни низа, ни центра, ни края. Мосты и туманы от ада до рая. Мосты и туманы, дороги и петли. Сколоться до звона — то тьма ли? То свет ли?

Вы видели арки, вы видели песни. Вы были как врозь, но страдали, как вместе. Сиди на причале, лови свою рыбу — копай за сомнением тяжкую глыбу, сын странных затей и холодного пота. От века...

— Прекрати!

...тебя не минует работа по сбору узоров из выжатых смыслов, немого мычания, ветра и чисел. Слепой василиск, зеркала бесполезны...

— Мне больно! Больно!

— Мне тоже.

...бродяга беспутный, ты станешь железным и ржавчиной съеден ты будешь в труху, покуда доваришь пустую уху. Вот имя бездонное: Левиафан, — но насухо вытерт с доски океан.

Упругие лепестки отскочили, но без промедления сошлись снова. А ведь он не хотел этого. И тот, другой, тоже не хотел. Так почему?..

Защитой может служить мысль. Постоянная, глубокая, гладкая мысль о камне. Или о металле. Или о слое льда. Или — огненной стене от земли в небеса. Или ещё чём-нибудь подобном. К примеру, о...

Плоскость бесконечна, в какую из шести её сторон ни посмотри. Но её площадь конечна, ибо плоскость замкнута на своей высоте — очень точно, ни выше, ни ниже. Это не значит, что плоскость изогнута или вывернута. Нет, она проста и изящна в совершенстве своей формы. Но вот место, в котором мысль очертила её, отнюдь не изотропно. И потому сама плоскость — как чёрное зеркало. Ничто не пройдёт сквозь неё, пока из её середины в управляющий узел бьёт хрустальный луч.

— Что ты со мной делаешь? Что ты...

— ...со мной сделал? Что...

— ...делаю...

— ...я?

Нарыв наконец лопнул. Потекло рекой такое, что до самых кишок проймёт сизым клином, выжжет и испепелит, пустит прахом. Разъест, как ржа съедает сталь.

Не понимаю.

Нет, в самом деле не понимаю.

Да! Понимать — не хочу!

Поздно. Всё уже внутри. И оно не уйдёт. Оно?

Она!

— Значит, вам нужно проклятие? Хорошее, самое сильное, не снимаемое никакими средствами, но не опасное для жизни и ни в чём не вредящее здоровью проклятой? Причём заметное сразу и любому, имеющему глаза?

— Да.

— Что ж, это ваша дочь и золото ваше. Сделаю. Втрое заплатите если. Втрое... и вперёд.

— Что?! Да ты...

— В своём я уме, в своём. Не сомневайтесь, высочайший. Но я знаю себе цену, и цену вам знаю я тоже. Не за проклятие платите вы, а за жизнь вашей Ари. Нет?

— Ты слишком умён, колдун. Слишком!

— Такое уж ремесло у меня, хи-хи.

Значит, это — твоё?

Ну и что?

Шнур — плетение из многих нитей. Шёлковых и льняных, хлопковых и медных, асбестовых и стеклянных. С хитро вывязанными узлами и вовсе без узлов; нитей зелёных, бурых, лиловых, белых, иссиня-чёрных — почти каких угодно. Но хаос этот кажущийся. На самом деле каждая нить на своём месте, каждая делает свою работу — и наилучшим образом. Много лет он подбирал цвета, фактуры, виды и последовательности плетений. Да что там лет — десятилетий! Не сразу, далеко не сразу сочетания столь разных материалов перестали конфликтовать, ломая общий замысел. Но теперь определить, какой шнур следует сплести в этот раз — почти просто. Всё зависит от разума, который нужно подвесить на...

Ты и такое творил? ТАКОЕ?!

Я...

Чудовище!

Нет! Нет!!

Да!!!

Чтобы рухнуло что-то большое и прочное, нужно время. Чем больше и прочнее, тем дольше длится разрушение...

Одна за другой вылетают из пазов или просто лопаются, не выдержав многократной нагрузки, скобы. Ломаются, словно спички, балки креплений. Проваливаются настилы. Со звоном, почти не слышным на фоне грохота и треска, осыпаются стёкла. Кренятся, как деревья в бурю, и рассыпаются башни, оседая в облака клубящейся пыли. Даже внешние стены, толстые и на первый взгляд незыблемые, рассекают глубокие трещины.

А потом на волю вырывается пламя, и внутри воцаряется истинный ад.

Тьма. Сосущие ворота. Ледяной ветер с воем увлекает в них всё, что может двигаться. Ледяной ветер, пронзительный... но там, куда он рвётся, бушует даже не огонь, а сине-белая, выжигающая саму память о тени перегретая плазма. Лишь неимоверный, раздирающий ужас помогает устоять, не поддаться ветру. Лишь постоянная, глубокая, гладкая мысль о металле кое-как защищает от хватки воющих ворот. Да ещё протянутая вовне серебристая нить... тонкая, такая тонкая!

Силы тают. Ветер стачивает металл, как звенящий от скорости точильный круг съедает мягкое дерево. Нить всё сильнее растягивается, а пожирающая всё и вся пламенная пасть становится ближе. И даже ужас перед погибельным сближением не может помочь: ледяной ветер и ужас сделал хрупким. Нить живого серебра почти готова лопнуть, он уже чувствует её жалобный стон...

Тьма вспыхнула чернотой. Как вой призрака:

— Ты-ы-ы-ы!

Он прав. Об этом не хочется думать, это режет душу заживо прозрачными ледяными клинками, но он прав. Это действительно я. Кто бы я ни был.

Не важно, кто.

Боль — как ожог изнутри.

...Распахнуть глаза. Действие инстинктивное, без определённого смысла. Звон, кружение... нет, лучше зажмуриться. Кружение, кружение... а может, и не лучше. Кажется, всё равно. Снова открыть глаза. Голова поворачивается, как сходит лавина — вспять не повернёшь. Мышцы — желе, воля — кисель.

Кто?..

Глаза под приспущенными дрожащими веками — белые. Полностью. Одна рука прижата к груди, другая слепо рассекает воздух. Это — Всадник?! Великан, на груди которого вяло болтается колдун, что-то мычит. Нудно, монотонно, бессмысленно. Потом (Клаус не успевает зажмуриться) поднимает свои ручищи и одним движением сворачивает Всаднику голову.

Прилив боли. Великан подрубленным деревом рушится в этот прилив — без сопротивления, как смертельно раненый корабль уходит на дно. Клаус отшатывается, закрывая глаза и выставляя стену. Боль бьёт в эту стену, пытается разъесть её, словно каталитическая кислота, ищет щели в сплошном монолите преграды... и, не достигнув успеха, отступает. А в душе Клауса распахивается длинный коридор, ведущий в слепой туман. Сквозь белёсую мглу просвечивает сиреневое пламя, звонкий танцующий огонь, и хочется лететь ему навстречу...

Позже он не мог определить, сколько времени прошло. Из сумерек сознания его вырвало яркое и внятное, как царапнувшая шею игла, предупреждение.

Тревога. Тревога.

Движение поблизости. Ощущение свёрнутой чуткой Силы. Откуда? Клаус до того запутался в собственных чувствах, что перестал задаваться подобными вопросами. Чувствую — значит, это реально. Точка. Вопрос "почему?" засунуть в дальний ящик памяти, опечатать и (временно) забыть. Итак, незваные гости — да, гости: их ведь двое — приближаются. Противопоставить нечего: все три контура защитной сети энергетически мертвы. И ресурсов для их оживления нет.

(Усталость. Как я устал! Смертельно, до донышка, до капли...)

Остаётся лишь следить и ждать.

Вот они уже за дверьми. Ждут чего-то?

— Клаус, это мы.

Мы?

МЫ?!

Дверь распахивается.

Вошедшая лучится, словно фитиль горящей лампы сквозь матовое стекло. Не тёплое сияние сенса, а мерное дыхание укрощённой Силы. Мощь в чистом виде. Скользнувший следом больше напоминает тень; Клаусу не удаётся сфокусировать на нём внимание, смутно улавливается лишь само присутствие ещё кого-то. Секунду или две память скрипит, отказываясь выдавать готовые ответы и дразня намёками. А потом узнавание всё-таки всплывает, ломая усталость, как субмарина — полярные льды.

— Н... — в горле першит. Сдержать кашель не удаётся. — Кха, кха! Хум. Наставница?

— Да. — Во взгляде обеспокоенность. — Клаус?

Чтобы прочесть его мысли, Всадник использовал разновидность преобразования пси — и своего, и Клауса. Что-то из арсенала, доступного уму любого человека, пребывающего на Седом Взморье. Но Анжи не разменивалась на такие трюки. Одной властной командой она просто вывернула кусок пространства так, что законы ментальной физики Седого Взморья сменились иными, более привычными; вывернула так, чтобы стал возможен обмен посылами. И конечно, она немедленно попыталась добраться до Клауса мысленным импульсом — успокаивающим и в то же время пытливым.

Ничего не вышло.

Вместо открытого для контактов сенса её мысль наткнулась на чёрное зеркало бесконечной плоскости: замкнутой на себя, монолитной, напоминающей не то полированный камень, не то гладкий, без швов, металл, не то навек застывший лёд... и одновременно, парадоксально — стену огня от земли до неба.

— Клаус? — повторила Анжи не просто беспокойно, а тревожно.

— Я... вы заберёте меня отсюда?

— Конечно!

Воля Наставницы снова заставила пространство вывернуться наизнанку. Комната в доме Всадника замглилась и исчезла, а Клауса захватило ощущение невероятно быстрого движения.

"Э, так вот оно какое — скольжение насквозь..." — успел подумать он, прежде чем в очередной раз потерять сознание.

Глава 3

16.09 — 18.09.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

гермогородок Т-4/15, нижние слои стратосферы над заливом Кибрис.

8

Как только Клаус вернулся, Лим, заранее склонившийся над саркофагом, потянулся к нему активным сенсом. И поморщился, отступая.

— Зачем блокируешься? Кстати, когда ты этому научился?

— Догадываюсь я, когда. И как, — проворчала Анжи, садясь в соседнем саркофаге. Тихо-тихо. Ей совсем не хотелось, чтобы её слышали.

— А ты не лезь мне в душу, — огрызнулся Клаус. Попытался сесть — и, охнув, опрокинулся снова. — Ничего себе...

— Вот тебе и "не лезь". Тебя лечить надо, а ты отбрыкиваешься!

Клаус закусил губу, но блока не снял.

— Послушай, не глупи! — увещевающе сказал Лим. — Я не собираюсь делать ничего лишнего, только полечу, и всё.

— Полечишь? Как это?

— Да сенсом, ясное дело. Помнишь, что я говорил про тонкие манипуляции? Ну, лечить я тоже умею, будь спок. Ты только сними блок на нижней сфере — сенсорике и ощущениях. Мне этого хватит. А мысли оставь при себе. Ты ведь можешь и так, я прав?

Помедлив, Клаус исполнил его просьбу. Анжи тем временем предельно осторожно, без прямого "касания" сенсов, исследовала то, чем он ограждал свой разум. Результат заставил её мысленно присвистнуть. Качество щитов оказалось близким к идеалу. Жёсткий монолит, никаких утечек. Короче говоря, высший пилотаж. В Группе на что-то подобное были способны даже не все "старички".

Что же случилось с Клаусом там, на Седом Взморье?

"Боюсь, когда я это узнаю точно, ответ мне не понравится..."

Меж тем Лим, разойдясь, впал в самый настоящий "белый" транс. Кожа ладоней, которыми он медленно водил над телом Клауса, налилась призрачным розоватым сиянием, короткие волосы встали дыбом, тихо потрескивая. А дыхание Клауса, на которого Лим изливал целительную силу, то прерывалось, то, наоборот, учащалось, как при быстром беге; мышцы подёргивались, кожа то краснела, как в сауне, то наливалась мертвенной белизной. Анжи знала: когда Лим закончит (это займёт всего-то минут пять-семь), Клаус самостоятельно встанет из саркофага и не то что полетит — бегать сможет. Особенно если поест: даже в виртуозном исполнении Лима пси-исцеление не может заменить настоящую еду.

"Пять минут, пять минут... успею". Стараясь не привлекать внимания, Анжи быстрым шагом покинула зал саркофагов.

— Есть хочешь? — закончив и встряхнувшись, спросил Лим. Голос у него был совершенно обыденный, словно не он только что сотворил настоящее (и не такое уж маленькое) чудо.

— Ага! — Клаус встал рядом, повертел головой, руками. Сдержанно улыбнулся. — Зверски!

— Ну, так пошли в столовку.

— Пошли.

На ходу Клаус продолжал размахивать руками сильнее необходимого. Словно постоянно должен был убеждать недоверчивое подсознание: да, я уже здоров.

— Послушай, как ты это делаешь? — спросил он Лима.

— У-у, брат, это сложно... словами вообще не объяснить.

— Только не начинай снова. Блоки я не уберу.

— Я уже понял. Ладно... Хилерству я научился у одного старикана в Восьмой Чаше. Это мир такой, вроде Седого Взморья, — пояснил Лим, не дожидаясь вопроса. — Что-то перенял, немного добавил своего, а результат — его ты ощущаешь на себе.

— Так всё-таки, что ты делаешь, когда лечишь?

— Да там много всего намешано. Во-первых, прямое переливание энергии. Но со своими хитростями. Здесь как раз тот случай, когда донор тратит меньше, чем получает пациент. Потом стимуляция всего, что только можно стимулировать — от клеточного обмена до тонуса разных органов. Технически это ещё сложнее... ну и бесконтактный массаж с упором на активные точки. Их я просто чувствую. Так же, как нарушения в циркуляции крови, мышечные спазмы и вторичные очаги психотравм.

— Вторичные очаги? А это что такое?

— Места негативного влияния разума на тело, на соматическом уровне. Знаешь, что будет, если хороший гипнотизёр коснётся твоей руки карандашом, предварительно убедив тебя, что в его руке не карандаш, а горящая сигарета?

— Знаю. Будет ожог.

— Вот именно. Физическая травма, не имеющая физических причин. У тебя, например, без моего вмешательства через пару часов появились бы жуткие ссадины на запястьях. Потому что на некотором уровне ты слишком уж хорошо "знал", что повредил их.

— А-а... ясно.

Лим хмыкнул.

— Ясно ему. А ты знаешь, что психотравмы оставляют след не только на теле, но и, банально говоря, на душе? Которую тоже неплохо бы полечить?

— Нет, — Клаус помрачнел, бросая на спутника косой недобрый взгляд.

— Ну-ну. Ты всё-таки подумай. А когда надумаешь — "мы всегда здесь, если что".

За поворотом коридора у входа в общую столовую их ожидала Наставница.

Инсайт-посыл, которым воспользовалась Анжи, был предназначен для Лима и только для него. Даже если бы Клаус не продолжал держать жёсткий мысленный щит, а старательно слушал эфир, самое большее, что он смог бы уловить — сам факт передачи.

— Отец? — непритворно изумился Лим. — Что ему нужно?

Новый посыл, чуть жёстче. Лицо Наставницы выразило смесь мягкого упрёка с не особенно мягким повелением. Юноша проворчал, смиряясь:

— Знаю, знаю. Так и быть, пообщаюсь. Но Клаусом тогда занимайся сама.

— Да уж справлюсь как-нибудь, — бледно усмехнулась Анжи. — Лети.

Когда Лим скрылся за поворотом, Клаус спросил:

— Под каким предлогом вы его отослали?

— Раньше это было бы предлогом, но теперь, когда Группой занялся следственный комитет Этического Надзора... неважно. Лим собирался тебя накормить?

— Да.

— Дело хорошее. Я и сама не прочь перекусить. Идём.

— Вы куда? Столовая...

— Не хочу, чтобы вокруг толпился народ. И ты, мне кажется, тоже этого не хочешь.

— А если хочу? — с вызовом вскинулся Клаус.

Анжи улыбнулась ему — сочувственно, устало и иронично.

Очень по-взрослому.

— Неужели ты считаешь, что сможешь вообще избежать объяснений? Чем дольше ты будешь таиться, тем сильнее другие будут доискиваться, что ты скрываешь. И ведь доищутся. Если за дело возьмётся Светлана... или Юрген... Не упускай шанса отшлифовать свою версию перед самым опасным из твоих потенциальных слушателей.

Клаус моргнул.

— Опасным?

— Именно. — В улыбке Анжи появился оттенок горечи. — Ты думаешь, можно по-настоящему управлять действиями всех этих малолетних полуидиотов-полугениев, сборище которых зовётся Группой? Ничего подобного. Они давно вытворяют в основном то, что хотят сами. — Помолчав, она добавила. — И хорошо, что так. Иначе я считала бы, что потерпела поражение.

— Но вы...

— Хочешь сказать, что я — их Наставница? Ну да, ну да. У меня есть определённый авторитет и преимущество возраста. Многие, особенно из старичков, искренне меня любят и стараются не огорчать. Но вот учатся они в основном сами и друг у друга. Я не столько занимаюсь с ними, сколько обеспечиваю им свободу собраний, общения и путешествий по разрешённым мирам. — Короткая пауза. И жёстко, без улыбки. — А ещё именно я решаю, какие миры будут разрешёнными, а какие — нет. Я решаю, какие умения, принесённые из странствий, могут использоваться, а на какие лучше наложить вето. Наконец, я решаю, кто будет по-прежнему участвовать в работе Группы, а кто будет исключён из неё. При Группе я — как отдел снабжения, бухгалтер, служба безопасности и отдел кадров. Всё в одном. Понятно?

Клаус молчал, стараясь не глядеть Анжи в лицо.

— Я, — сказал он наконец, — есть хочу.

— Тогда следуй за мной.

Дорога оказалась знакомой. В прошлый раз его привёл сюда Лим, а в этот раз — Анжи, но сам кабинет Наставницы не изменился. Всё тот же аскетизм обстановки, преобладающие тёмно-серые и чёрные тона, неяркое рассеянное освещение и занимающий почётное место на рабочем столе мощный общеСетевой терминал. Ещё до того, как сесть на своё место, Анжи универсальным щелчком пальцев отдала команду автоматике кабинета. Из стены, на ходу разворачиваясь в рабочее положение, выехали сервировочный столик и изящный ажурный стул; из раскрывшейся ниши вылетели и опустились на столик несколько тарелок и пара высоких керамических сосудов. Анжи пролевитировала их с небрежностью, свойственной разве что профессиональным фокусникам.

— Располагайся, — сказала она, почти ложась в своё кресло, послушно вытянувшееся и опустившееся. — Оххх! Что-то устала я в последнее время...

Клаус решил проигнорировать последнюю реплику, сел и принялся за еду.

Несколько минут прошло в молчании. Клаус заметил: Анжи не просто для вида ковыряется в содержимом своей тарелки, а действительно ест. С видимым удовольствием и много. Похоже, насчёт того, что проголодалась, она тоже не соврала.

А если так — врала ли она вообще?

Неуютное предположение...

— Так.

Клаус вздрогнул и замер. Словно не заметив его реакции, Наставница сказала:

— Главная тема повестки дня: ты хочешь остаться в Группе?

— Можно подумать, — буркнул Клаус, прожевав остатки салата, — у меня есть выбор.

— Выбор есть, — не согласилась Анжи. — Умение блокировать сенс у тебя останется навсегда, а с ним вполне можно жить среди лайтов.

— Да ну?

— Можно-можно. Лайтом тебе, конечно, не бывать, но и минусов положения шейда терпеть тебе не придётся. А непохожесть — в определённых пределах — лайты вполне способны принять без отторжения.

— Да ну! — повторил Клаус. — Вы сами-то верите в это?

— Не "верю", а знаю. Твой печальный опыт не показателен. С кем ты имел дело? Со своими сверстниками да с родителями. Но ведь и те, и другие печально нетерпимы. Как правило, родители стараются превратить детей в свои косметически улучшенные подобия, а сверстники строго следят за монолитностью стаи. Особенно этим озабочены мальчишки в период полового созревания. Они куда нетерпимее взрослых. Неважно, хуже ты, лучше или просто другой — высмеют и оттолкнут. Сколько раз я такое видела...

Внезапно по коже Клауса, как табун паучков с ножками-иглами, промчалась дрожь. Под ноту безошибочной догадки:

"А ведь ребёнком она и сама была не такой..."

— Итак: ты остаёшься? Или уходишь из Группы?

— Остаюсь.

— Рада слышать. Тогда вопрос второй: ты боишься нового погружения? Честно. Подумай, прежде чем отвечать.

— А тут и думать нечего, — медленно ответил Клаус. — Боюсь, конечно. Дураком бы я был, если бы не боялся.

— Молодец. — Глаза Анжи блеснули. — Ты очень правильно смотришь на вещи. Кое-кому осознать реальность не помогает даже визит в гости к "овощам"... впрочем, у тебя теперь есть очень личный опыт по этой части.

— А кто такие "овощи"?

— Ты хочешь их навестить? — сощурилась Анжи.

— Н-нет.

— Ну и правильно.

Наставница обмякла в своём удобном кресле, опустив голову.

— Ничего в "овощах" нет интересного. Один только ужас. Физиологический. Представь себе на секундочку полностью здоровые тела — три штуки — которые лежат в своих хирургических сетках и никогда не встанут. Эти три тела — мой негасимый стыд. И самый глубокий страх. Я дважды вплотную подходила к превращению в "овощ". Давно это было, но... — Пауза. Вздох. — После первого раза я стала упражняться в искусстве убивать сенсом. После второго — нашла мастера Кэндзабуро и уговорила давать мне уроки.

"Убивать сенсом".

Содрогнувшись, Клаус мудро решил воздержаться от вопросов про уроки "мастера Кэндзабуро". Кем бы он там ни был. И чему бы ни учил.

— Сейчас, — подняла голову Анжи, — мы имеем системы безопасности, которых не имели в самом начале. Сейчас мы умеем стопроцентно реанимировать тех, кто по неосторожности или случайности всё-таки умер в погружении. Даже больше: не только реанимировать, но и реабилитировать. Но тебе я скажу одну простую вещь: страдание, страх, боль и смерть — короче говоря, подлинная опасность — всё ещё остаются наилучшим катализатором эволюции сознания. Не единственным, к счастью... но, к несчастью, самым эффективным.

— Кто не садится на коня, тот не выигрывает скачек?

Наставница кивнула. То, как небрежно использовал Клаус поговорку, бытующую на Седом Взморье, от неё не укрылось.

После неловкой паузы, поколебавшись, Клаус всё-таки спросил:

— Зачем вы рассказываете мне всё это?

Анжи иронично подняла одну бровь.

— Зачем? Чтобы знал. Системы безопасности, о которых я говорила, запрограммированы на случайные отключения. Примерно одна десятая всех погружений проходит вообще без страховки. И ещё процентов двадцать — с урезанными параметрами программ безопасности. Ты остаёшься в Группе. Ты будешь погружаться. Значит, должен осознавать риск.

— А другие знают, что рискуют? Лим, Рокас? Алия?

— Все старички знают.

"Вот как".

— Значит, это был "вступительный экзамен"? — тихо стервенея, спросил Клаус. — Проверка?

Анжи резко выпрямилась.

— За один лишь тон мне следовало бы излупить тебя до полусмерти. Радуйся, что ты не в моей весовой категории. Вынь мозги из той дыры, куда ты их слил! Как бы я потом работала с вами, обормотами, если бы устраивала такие "проверки"? Да я бы просто уважать себя перестала, если бы... — замолчав, Наставница крепко зажмурилась и вздохнула. Когда она снова посмотрела на Клауса, тот невольно сжался. — Нет. Экзамен ты сдал, но экзаменатором была не я.

— А кто?

— Случай. Стечение обстоятельств. Судьба. Называй, как тебе больше нравится.

Почти без паузы, обыденным тоном Анжи добавила:

— А теперь сними блоки. Я должна посмотреть, что с тобой случилось.

9

— Нет!

Наставница вздохнула.

— Давай-ка я поупражняюсь в дедукции, а ты меня поправляй, если что. Алия думала, что Всадник похитил тебя ради Ключей. Сама я тоже так думаю. Это верно?

Клаус кивнул.

— Хорошо. Теперь о фактах. Когда я и Эмо вошли в комнату, где всё произошло, ты лежал на кровати, а на полу — Всадник, его "конь" и какая-то женщина. Прислуга, если судить по одежде. Все, кроме тебя, были мертвы. На "коне" и женщине следы насилия отсутствовали. А у Всадника была сломана шея. Я ничего не перепутала?

— Ничего. — При этом Клаус подумал, что Анжи успела разглядеть и запомнить очень много за очень малое время. А ему-то казалось, что она всё время смотрит только на него...

— Попробую восстановить ход событий. Когда ты честно сообщил Всаднику, что понятия не имеешь ни о каких Ключах, колдун тебе не поверил. Так как он был твёрдо уверен, что ты беспомощен, он попытался прочесть твои мысли. В этом заключалась главная его ошибка. Он и предположить не мог, что пытается ковыряться в разуме ментата со стажем, равным всей сознательной жизни. И ещё он не понимал, что Ключ Единения Мыслей, которым он так часто пользовался — меч о двух остриях.

— Постой! Если он использовал Ключ, зачем ему?..

— Да затем, что Ключей десятки, а он знал лишь два или три. Да и то в урезанном виде. С полной формой Ключа Единения Мыслей можно воспринимать собственные мысли и чувства, как некий внешний объект: блокировать или вызывать с предельной яркостью старые воспоминания, экспериментировать с сенсорными порогами, относительно легко убирать психотравмы... и так далее. А ещё, полностью владея этим Ключом, можно передавать свою волю сотням и тысячам людей одновременно, телепатически гипнотизируя огромные толпы. Для обиженного судьбой и людьми Всадника это был бы соблазн непреодолимой силы. Но он не делал ничего подобного по причине самой простой: не умел.

— А ты? Или Рокас? Вы делали такое?

"Далеко же зашло дело, если он задаёт ТАКИЕ вопросы всерьёз..."

Однако вопрос прозвучал, и Анжи ответила с равной серьёзностью:

— Нет. Зачем? Поиграть в куклы живыми людьми? Для нас эта забава лишена смысла. Ни мне, ни другим участникам Группы не нужно самоутверждаться таким нелепым способом. А ещё массовый пси-гипноз неэтичен. Это запрещённое умение. В отличие от индивидуального пси-гипноза, кстати.

— Почему?

— Да потому, что индивидуальное воздействие на психику может не только калечить, но и лечить. Тогда как в массовом воздействии ничего полезного быть не может. Одно сплошное зомбирование, и только.

— Как-как? Зом... что?

Анжи посмотрела иронично.

— Мы отклонились от темы, — сообщила она. — Итак, Всадник испробовал на тебе Ключ Единения Мыслей. Тем самым он вернул активность телепатической компоненте твоего сенса, и ты немедленно соединил его сознание со своим в глубоком инсайт-посыле. Почти без затрат времени вы многому научились друг от друга. Всадник, например, научился считать себя шейдом — вернее, осознал и прочувствовал, что он шейд. После чего его разум коллапсировал, полностью и необратимо. Его придавленный ментальным контролем "конь" вернул себе подобие сознания и тут же свернул Всаднику шею. Что было в какой-то степени милосердием. Но так как покойный колдун держал на нитях полного подчинения жизни всех, до кого мог дотянуться, его прислуга, включая убийцу, умерла сразу после него. Я не ошиблась?

Клаус сглотнул. Не с первой и не со второй попытки, но он всё же сумел прохрипеть:

— Как ты?..

— Обо всём догадалась? Это было не сложно. — Анжи улыбнулась — не снисходительно, а горько. — Ты недооцениваешь мой опыт. И я ведь упоминала о тех случаях, когда лишь чудом не превратилась в "овощ".

— Так ты тоже...

— Нет, — снова перебила Клауса она. — Но сходство достаточно велико. Тесный ментальный контакт с тем, что мы в нашем уютном мирке привыкли считать злом — едва ли не главная угроза для жизни и здоровья тех, кто ложится в саркофаг.

Клаус ошарашенно моргнул. А потом взорвался.

— Привыкли считать? Привыкли считать? Да Всадник был просто... просто...

— Просто ужасен?

— Прекрати угадывать мои реплики!

На этот раз в улыбке Анжи не было ничего горького. И на улыбки лайтов это тоже не походило. Совершенно.

— Интересно, как ты можешь меня принудить?

Посверлив её разгневанным взглядом несколько секунд, Клаус сдался.

— Никак, наверно.

— Рада слышать. Значит, ты ещё не совсем утратил чувство реальности.

— И не утрачу.

— А вот за это я бы не поручилась.

В голосе Анжи прозвучало нечто такое, что Клаус не смог проигнорировать. И сжался.

— Ты думаешь, мне грозит... что-то ещё?

— Предполагаю. И называй вещи своими именами: не "что-то ещё", а острый психоз — вот что тебя ждёт.

— Но...

— Никаких "но".

Встав, Анжи принялась мерить кабинет шагами: от правой стены до левой, от левой до правой, и снова от правой до левой. На ходу она продолжала говорить, задавая ритм ударами кулака по раскрытой левой ладони:

— Во-первых, Всадник, без сомнений, был душевнобольным. Даже по меркам своей родины, далеко не таким жёстким, как наши. Способности к колдовству, физическое увечье и не самая лёгкая жизнь... множественные не залеченные психотравмы, накладывающиеся одна на другую... нет, пределы обычного невроза он перешагнул давным-давно. Возможно, ещё в раннем детстве. Или ты будешь это отрицать?

— Не буду, — буркнул Клаус.

По коже у него гуляли мурашки. Очень хотелось заткнуть уши и отвернуться... вот только такое поведение было бы откровенно идиотским. А ещё он сомневался, что Анжи позволила бы ему осуществлять такую, с позволения сказать, стратегию.

— Во-вторых, вы с ним находились в теснейшем контакте. Слишком тесном. Инсайт-посыл, чтоб ты знал, не чета обычному чтению мыслей. Разница здесь не в масштабах, а в самых основах, в способе контакта. Большинство людей всего лишь перебрасывают друг другу записки через стену своих внутренних барьеров. А вот прирождённые ментаты, вроде тебя, могут сливать два сознания в одно. Это куда интимнее, чем секс. И куда опаснее.

— Постой! Ты хочешь сказать, что инсайт-посыл...

— Неверный термин, — в очередной раз перебила Анжи. — Это вообще не следовало бы называть посылом. Я ведь уже сказала: два разума сливаются в один. И не только на сознательном уровне. Суть человека — одним из проявлений которой является сенс — целуется с сутью другого. Это не обязательно должен быть поцелуй взасос или нечто большее, чем любой поцелуй. Но это всегда является соприкосновением сути и сути. Понимаешь? Не касание мыслей. Не контакт эмоций. Не обмен сенсорными оттисками или образами, извлечёнными из памяти. Нет. Инсайт-посыл — это контакт сутей. Личностей. Душ. Называй это, как тебе будет угодно.

Пауза. Перестав расхаживать, Наставница снова села в своё рабочее кресло, посмотрела на Клауса в упор и добавила:

— Меня нешуточно тревожит, что ты имел столь глубокий контакт со Всадником.

Ещё пауза, подольше.

— А теперь сними, наконец, блоки. Как и лечение обычных ран, лечение психотравм надо начинать как можно раньше.

— Нет.

Анжи не стала напирать. Она просто сидела в той же позе, спокойно глядя на Клауса. И он очень скоро обнаружил, что выносить её взгляд ничуть не легче, чем сияющий откровенным безумием взгляд Всадника.

— Ты не... — пробормотал Клаус. — Я... я могу справиться с этим сам. Могу. Правда.

— Кого ты хочешь убедить? — мягко поинтересовалась Наставница.

У Клауса затряслись губы.

— Похоже, я задавала тебе не тот вопрос, который следовало. Я спрашивала, боишься ли ты погружений — а надо было спросить про использование пси-способностей. Проклятье! — внезапно взорвалась Анжи. Клаус вздрогнул. — Ну почему всё сложилось так по-дурацки?!

Она опять вскочила и заметалась по кабинету, словно запертый зверь.

— Есть ведь миры, где магия в почёте. Где колдуны, ведьмы и прочие обладатели иных дарований не просто полезные изгои, а уважаемые члены общества. Так нет, надо было Лиму утащить его именно туда, где обладателей активного пси считают чуть ли не уродами! А потом ещё этот чёртов инсайт, это слияние... и времени, как всегда, нет. Хис-гарра! Хис, хис!

— А это... лечение, — осторожно спросил Клаус, — тоже будет инсайт-посылом?

— Да, — тоскливо откликнулась Анжи, прекращая ругаться вслух. — А как же ещё? В этом и заключается проблема. Ведь лечение, помимо прочего, должно быть полностью добровольным. Если я сдеру твои блоки силой... нет уж, этот вариант отпадает.

— Силой? Ну-ну.

— Думаешь, я не могу?

Клаус почёл за благо немного отступить:

— Разве что технически. Снятие блоков против моей воли — насилие. А ты — лайт.

— Не будь так уверен в этом, — посоветовала Наставница ласково. — Всё малость посложнее, чем кажется. Ни один лайт не согласился бы помогать тебе, рискуя своим душевным покоем.

— А ни один шейд в принципе не стал бы помогать кому-либо.

— Да ну? Много ты видел шейдов, — хмыкнула Анжи.

"Ну, ты-то видела их предостаточно!"

"Именно так".

Лишь долгую секунду спустя Клаус сообразил, что последняя мысль принадлежит не ему. А ещё секундой позже он заметил, что в голове у него быстро усиливается подозрительный звонкий гул, и бросил на Анжи взгляд, полный ужаса.

— Что ты сделала?

— Пока ничего... нет-нет, не пытайся встать. Ориентация в пространстве страдает в первую очередь, ещё шишку набьёшь... тебе интересно, что и как я сделала? Ну, в этот раз я малость отступила от своих собственных правил. Сейчас ты испытываешь на себе действие оригинальной смеси химических препаратов.

— Наркотики!

— Нет, что ты. Снотворные, седативные и нейролептические вещества, больше ничего. Но с кумулятивным эффектом и высокой селективностью.

— Ты меня обманула!

— Да. Ради твоего же блага.

Клаус застонал.

— Ты действительно не лайт...

— Но и не шейд, — спокойно отпарировала Анжи.

Ментальные блоки Клауса всё больше походили на дымовую завесу: дунь — и исчезнут, как тот самый дым. Но Наставница не торопилась вторгаться на защищаемую ими территорию. Ещё бы! Если она действительно опоила его снотворными...

— Нечестно! — выдохнул Клаус. Более длинную фразу он бы не осилил: язык начинал заплетаться, а мысль — выписывать пьяные кренделя.

— Это маленькое бесчестье я как-нибудь переживу. — Голос Анжи был твёрд и далёк, как будто доносился сквозь слой воды. — Легче будет смириться с ним, чем с осознанием, что я могла помочь твоей беде — и не помогла. Расслабься и ни о чём не думай...

"!!!"

Обстановка кабинета перед глазами Клауса раскачивалась, словно ленивый маятник. Голос Наставницы преобразился в невнятное бормотание, потом в жужжание. Исчез. Сенс расплылся по эфиру не то кляксой, не то амёбой. Сиденье с подголовником мягко провалилось куда-то вместе с телом Клауса, ввинчиваясь в туманную щель, на дне которой таились чёрные воды тишины.

И лишь тогда медленно погас свет.

10

В прошлый раз он проснулся здесь, когда закончилось действие буст-снотворного. В этот раз... ну, тоже после снотворного. В некотором роде.

"Всё возвращается. Таково одно из фундаментальных свойств этого мира".

— Проснулся, шалопут? — поинтересовался Лим. — Хватит валяться! Нас ждут подвиги, жуткие тайны и невероятные приключения!

— Да? — поинтересовался Клаус. — Обещаешь?

— Обещаю.

— Тогда я, пожалуй, ещё полежу. А ты ступай, ищи приключений на свою... ау!

Ухмыляясь, Лим отскочил, помахивая опустевшим ведёрком.

— Не поймаешь, не пойма... ох!

— Вперёд наука, — злорадно фыркнул Клаус, поспешно втягивая бесплотное "щупальце" под плотный мысленный щит, чтобы обезопасить себя от симметричного ответа. — Будешь трижды думать, прежде чем маленьких обижать.

— Угу. Только не вздумай повторять подобный "урок". Никогда.

— А в чём дело?

Во взгляде Лима блеснуло предупреждение. Голос — предельно серьёзен:

— То, что ты сейчас сделал, называется наводкой. И относится, между прочим, к боевым приёмам. Если бы я знал, что ты и этому научился — обязательно предупредил бы раньше. Тебе надо быть осторожнее с наводками. Внушённое ощущение холода при достаточном усилении может убить.

— Да ну, брось.

— Не брошу. Помнишь, что я тебе говорил насчёт вторичных очагов психотравм? Так представь себе цепочку последствий. Ты бьёшь по нервной системе фантомным ощущением. Сильным. Резким. Как следствие, нервная система — в шоке. Если шок будет силён, запросто возможна, например, остановка сердца. А болевой шок — штука крайне неприятная. Он способен прикончить человека и сам по себе. Соображаешь?

— Угу.

— Вот тебе и угу. Ладно, — оттаял Лим, — двинули.

— Не хочу я никуда идти.

— А есть ты тоже не хочешь?

— Нет, не...

Прервавшись на полуслове и вслушиваясь в себя, Клаус озадаченно умолк.

— Вот то-то, — Лим ухмыльнулся. — Ты вообще как какая-то чайная соня. Тридцать часов подряд давить подушку... с ума сойти!

Клаус скривился, стараясь, чтобы это было не слишком заметно.

"Сойти с ума... если б ты знал, Лим. Если б ты хотя бы догадывался!.."

Впрочем, причин жаловаться на судьбу у Клауса, в сущности, не было. Каковы бы ни были методы Анжи, своё дело она знала отлично. Наиболее острые и неприятные осколки засевших внутри чужих воспоминаний утратили свою кровавую резкость. Отдалились. Выцвели. Но — не до конца, не полностью. И это было мудро, потому что оставляло точку отсчёта для более разумной самооценки. В частности, позволяло по-иному провести черту, отделяющую лайтов от шейдов, более трезво оценить себя.

"Смотри, насколько хуже бывает нутро другого. Смотри, насколько чернее и беспросветнее может быть мир. Видишь?"

"Вижу, Наставница".

По дороге в столовую Лим, словно начисто позабыв о недавнем эпизоде, беззаботно болтал о том, о сём. Клаус почти не прислушивался к нему. Он прислушивался к себе. Исследовал неожиданно появившийся внутри монолит спокойной уверенности, нисколько не похожий ни на мотыльковое счастье лайта, ни на чёрную депрессию шейда.

Этот центр, этот мощный фундамент личности... что это? Подарок Анжи, толика её собственного мировосприятия, заимствованная во время терапевтической инсайт-связки? Если да, то остаётся лишь завидовать ей...

— Да ты не слушаешь меня!

— Нет, — сознался Клаус. И, неожиданно для себя самого, — Но я внимательно выслушаю всё, что ты мне расскажешь о встрече с отцом.

Лим дурашливо скривился.

— Ай, масса! Может, не надо, масса?

— Надо, Нобль. Надо.

Резко затормозив, Лим моргнул.

— Откуда ты... ну конечно! Анжи!

Не выдержав, Клаус приоткрыл краешек своего сенса, чтобы узнать, что за озарение такое снизошло на Лима. Трюк удался: Лим просто лучился уверенностью, что его старое, почти уже забытое прозвище Клаусу сообщила Наставница.

"М-да. И ведь действительно сообщила. Только немного не так, как ты думаешь".

— Так что у тебя было с родителем?

Лим поморщился — на сей раз без наигрыша.

— То же, что всегда. Если они долго со мной не видятся, то начинают тянуться... нет, не ко мне, каков я есть на самом деле, а к миражу, заменяющему меня настоящего в их картине мира. Неутолённое стремление, лёгкая тоска, всё такое. А дискомфорта они не любят. Когда же им удаётся со мной встретиться, мираж тает, уступая место печальной реальности. Чем дальше, тем меньше у меня с ними общего. Я был бы рад не общаться с ними вовсе, но они слишком быстро забывают свои уроки. Лайты, что с них возьмёшь.

— Забавная интонация, — хмыкнул Клаус. — Можно подумать, "лайты" — это нечто липкое, грязноватое и не особо приятно пахнущее. В общем, то, что лучше поскорее стряхнуть щёткой и забыть.

— Насчёт липкости ты попал в точку.

Войдя в столовую гермогородка, Клаус с любопытством огляделся. Любопытство быстро уступило место изумлению, а потом и оторопи.

— Ого!

— Что, зацепило? — с законной гордостью хмыкнул Лим. — Ладно, пошли к столу. Успеешь ещё насмотреться.

Клаус двинулся следом, но волшебное зрелище заставило его позабыть о голоде и прочей прозе жизни. Невдалеке в косом луче золотого сияния кружилась стайка бабочек; рядом, кося на вошедших тёмной бусиной глаза, выводила тонкие трели какая-то птица, и казалось, что бабочки вальсируют именно в этом несложном ритме. Стволы-колонны могучих деревьев оплетали вьюны и плющ. Вьюны цвели, распространяя тонкий ненавязчивый аромат. Мох мягко пружинил под ногами. Далёкий ветерок шевелил шуршащую листву где-то у самых вершин. Узоры, нарисованные солнцем и листвой на мхах, постоянно и неуловимо менялись.

Проходя мимо одного из монументальных стволов, Клаус тайком коснулся плети вьюна, обнаружил, что она настоящая, и окончательно отказался гадать, что здесь реально, а что — лишь искусная проекция.

— Это всё Света придумала, — пояснил Лим на ходу. — Ну а мы ей помогали... по мере сил и таланта. Даже Анжи кое-что добавила, хотя упорно убеждала всех, что с художественным чутьём у неё плохо. Ага, здесь будет наше место. Что закажешь?

— А что есть в меню?

— Посмотри сам.

— Как?!

Вместо ответа Лим коснулся выроста на краю шляпки громадного гриба, изображавшего стол, и над шляпкой поплыли слегка прозрачные изображения разных блюд.

— Ничего у вас выбор. А кто готовит всё это?

— Ну да, это тебе не стандартная жвачка. А готовят все понемногу. Даже я, когда выпадает черёд дежурить. Не такое уж сложное дело, при нашей-то кухонной автоматике.

— О! Я хочу вот этого.

— Я тоже, пожалуй, возьму номер девять. Такого я раньше в глаза не видел, надо бы попробовать.

— А салаты есть?

— Вот. Выбирай.

Следующие несколько минут они разглядывали фантомы блюд, выбирали, обсуждали темы, связанные с гастрономией, кулинарией, бакалеей и тому подобными предметами. А потом их прервали. В их уютный уголок "леса" ворвался встрёпанный, как намокший воробей, парнишка. На вид ему было около двенадцати.

— Тирет! — В голосе Лима звучало лёгкое раздражение пополам с весельем. — Что ты опять натворил?

— Ну почему сразу натворил? — очень натурально возмутился парнишка.

— Да потому, что ты — шкодник, нахал и заноза. Давай, признавайся.

Лучи чьего-то сердитого внимания пронизали эфир, безошибочно остановились на Тирете и сплелись в странноватый щуп. После краткого замешательства Клаус опознал в этом щупе нечто вроде того, чем он сам недавно угостил Лима и что тот назвал наводкой. Вот только отличий между этим ментальным монстром и его наводкой было едва ли не больше, чем сходства.

"Скажем так: если бы я обозлился на Лима по-настоящему, то даже тогда я бы вряд ли выдал что-то сопоставимое с этой штукой. Это — по-настоящему крупный калибр".

Тирет попытался выставить скользящий блок, но большого успеха не достиг. Защиту смело, как бумажный зонтик. Мальчишку скрючило, на его лице крупным бисером выступил пот, а дыхание пресеклось.

— Эт-то ещё что такое?! — рявкнул Лим. Перескочив через гриб-стол, он вцепился в Тирета, ухватив его за голову и заставляя того взглянуть себе в глаза. Созданный невидимкой щуп задёргался, с губ Тирета сорвался стон. Лим зашипел:

— Прекрати, Хмурик! Ты что творишь? Дура! ...А мне плевать, клянусь небом! Ещё одна психичка на мою голову!..

Щуп растаял, Тирет обмяк, а Лим выругался на неизвестном Клаусу языке — длинно и до изумления яростно. Насмешник Лим, ёрник и балабол Лим... до этого момента Клаус не думал, что он вообще знает, что такое ярость.

— Р-развелось любителей, — почти прорычал Лим, продолжая удерживать Тирета и что-то делать с ним при помощи сенса. — Ты их иголкой, а они тебя с пол-оборота — молотком в висок, да со всей дури... что стоишь, как Покаяние Невинных? Помогай!

Клаус дёрнулся, но тут же сообразил: последняя реплика адресована не ему, а хмурой, не особо развитой физически девчушке, робко выглядывавшей из-за недальнего ствола. Она вполне качественно обнуляла сенс, но, даже сосредоточенный на своих невнятных манипуляциях, Лим всё равно сумел её засечь.

Впрочем, он, в отличие от Клауса, не блокировался, а совсем наоборот.

— Здравствуй, — сказал Клаус. Девчушка стрельнула в него карим глазом из-под длинной чёлки, но не ответила. Вместо этого она неуверенно выбралась из своего укрытия, подошла к паре Лим — Тирет и присела, положив последнему на лоб левую руку.

— Вот-вот, — буркнул Лим уже без настоящей злости. — Учитесь исправлять свои художества, ваша обидчивость. Нет, не сюда. Ага. Чувствуешь? Да, здесь...

Сеанс пси-лечения продолжался минут десять. Поначалу Клаус пытался — немного лениво — понять, что и как делают с Тиретом "доктора". Но при поднятых ментальных щитах не всегда получалось поймать даже основные моменты, и Клаус, бросив свои попытки, поневоле заскучал. К счастью, незадолго до конца сеанса первой помощи прибыла часть заказанных блюд, так что занятие Клаусу нашлось.

— Пожалуй, всё, — сказал, наконец, Лим, выпрямляясь во весь рост. — Отнеси его в лазарет и сиди рядом, пока не очнётся. Минут двадцать или тридцать, вряд ли намного дольше. Когда очнётся, позовёшь меня.

Девчушка с мольбой посмотрела на Лима снизу вверх. Тот покачал головой.

— Никаких комнат, — непреклонно заявил он. — В лазарет, Хмурик, в лазарет. Я всё равно не собираюсь молчать, так что не хнычь. Имела глупость сделать гадость — имей и смелость ответить за сделанное. Ступай.

По щеке девчушки скатилась слеза, однако настаивать она не стала. Встав, она при помощи кинезиса подхватила Тирета и медленно убрела с ним в гущу "леса".

— Тяжёлый случай, — вздохнул Лим, садясь и берясь за ложку. — Я про Хмурика. Вообще-то её зовут Лида, но прозвище подходит ей больше, чем карточное имя. В отличие от нас с тобой, у неё имеется врождённый дефект мозга, на грани биохимии и генетики... отсюда — и редкостный талант, и столь же редкостная нестабильность. Вне Группы она бы жила (если вообще жила) на психокорректорах и на транквилизаторах, а у нас справляется без лекарств. Вот только не всегда удерживается в рамках.

— Ты не оправдывайся, а ешь, — посоветовал Клаус.

Глава 4

Внешнее время погружения — 00.00.00:10.03.29 / 18.09.110 г. ЭпА (812 г. НЭ)

Внутреннее время погружения — с 18 по 25 дни Верхней трети 4534 цикла;

Седое Взморье, старый маяк на Клюве и другие места.

11

— С пресловутыми Ключами всё просто до изумления. Когда мы выбираем при погружении Седое Взморье, то закладываем в виде параметров не только точные координаты точки появления, но и все до единого принципы местной физики. Пси-физики в том числе. Нужно просто знать, по каким параметрам осуществляется погружение, а дальше дело за малым: освоить правила этой конкретной игры. Давай, дерзай.

— Погоди, Рокас! Если всё это верно для Седого Взморья...

— В точку, Клаус. Быстро соображаешь. В любом ином мире, включая, к слову, наш родной, это тоже действует. Погружаться — значит знать правила. А знать — значит уметь использовать... или, по крайней мере, иметь возможность со временем научиться этому. Местные разумные, если такие есть, нередко имеют перед нами преимущество, поскольку играли в свою игру всю жизнь. Которая может быть очень, очень долгой. Но и у нас есть кое-какие козыри. Впрочем, об этом позже. Попробуй для начала... ну, хотя бы Ключ Дальновидения.

— Это который?

— Ты ведь уже умеешь вызывать Справку? Смотри ссылки, помеченные двумя звёздочками. Все названия — там. Или не смотри, а сразу вызови Ключ номер шестнадцать...

Во втором погружении Клауса уже не сопровождал никто. Начавшееся разбирательство по поводу того, что сделала Лида-Хмурик, поручение, полученное Лимом от Наставницы в связи с какой-то Карой — в общем, дела удерживали его вдали от зала саркофагов. Но, как заявил он ложащемуся в хирургическую сетку Клаусу, — "ничего страшного. Тебе помогут".

И действительно, Рокас вызвался обучить его "азам и глаголам" с искренним энтузиазмом. Клаус окончательно убедился в том, что заподозрил ещё в первом погружении: Седое Взморье для него и Алии-Ведьмы — любимая игровая площадка. Совершенно необъятных размеров, сложная, зачастую непредсказуемая, населённая как будто бы не вполне настоящими, но всё же реальными и живыми людьми игрушка. Внутри которой можно без особого труда представить себя героем, великим магом, а то так даже небольшим таким божеством. Благо псионические возможности пришельцев это позволяют.

Свобода!

Есть ли в карточной колоде иллюзорных миров магнит более мощный?

— ...что ж, достаточно хорошо. А теперь — пятый Ключ. Пора научиться скольжению сквозь пространство.

Выполняя задания Рокаса, Клаус с лёгкой горечью вспомнил своё бессилие перед лицом Всадника. Но горечь вышла бледная, неубедительная. Тогда Клаус понял, что уже простил этот эпизод Лиму с Наставницей; и даже более того: примирился с тем, что случилось. В конце концов, прошлое изменить нельзя. А изменить своё отношение к данному конкретному куску своего прошлого... ну, этого Клаусу тоже не хотелось. Хотя он подозревал, что со временем станет гордиться тем, что с честью прошёл через такое испытание.

"Но рискну ли я когда-нибудь повторить нечто подобное — уже по собственному выбору, чтобы подкормить демона гордости и, возможно, пробудить ещё какую-нибудь из спящих граней своей души?

Добровольно — вряд ли..."

— ...теперь двадцатый Ключ. Будь предельно осторожен, начни с минимального уровня энергии...

Как заявил Рокас, предваряя первый урок, освоение магии Седого Взморья при наличии кое-каких основ даётся очень быстро и просто. Конечно, если голова работает, как положено. Таково общее свойство любой магии, управляемой аналитически. Вот дома — другое дело, там аспекты сенса управляются синтетически, причём разум не занимает место дирижёра и даже не играет в оркестре первую скрипку. Именно поэтому для обретения новых способностей требуются глубокие душевные потрясения, сознательный риск на грани гибели и умение принять перемены, как нечто естественное и нужное.

Потом Рокас добавил: "Здесь всё куда проще. Есть Ключи, есть Потоки, есть кое-какие общеупотребительные связки. А если стандартный набор по каким-то причинам тебя не устраивает, можно запросто сочинять собственные приёмы. Основные принципы искусства композиции я тебе тоже преподам".

— ...отлично сделано! Устал?

— Не так, чтобы очень, но от перерыва не откажусь.

— И правильно. — Рокас энергично кивнул. — Пусть в мозгах всё как следует утрясётся. А я пока займусь активной медитацией.

— Это как?

— Смотри, если интересно.

Отойдя на несколько шагов, Рокас выхватил то, что до этого Клаусу казалось просто одним из декоративных элементов костюма. Название этой штуки вспомнилось сразу: меч, — но вот её назначение вспоминаться не хотело. А потом Клаус начисто забыл обо всём, кроме того, что на его глазах вытворял Рокас.

Отдалённо его экзерсисы напоминали акробатические упражнения, но более слитные и естественные: сразу было видно, что все эти прыжки, перекаты, вольты, развороты и шаги — не самоцель, а средство для достижения чего-то иного. Ещё это могло бы напоминать странный, без чёткого ритма танец; вот только и эстетика движений была здесь далеко не главным. Клаус был покорён и очарован. И начисто забыл о времени.

Под конец Рокас замер, обратясь лицом к востоку, и медленно поклонился. Когда он успел убрать меч, Клаус так и не заметил.

— Что это было?

— Обручение земли и неба. А если по-простому — тренировка.

— Тренировка чего?

Рокас посмотрел на Клауса искоса.

— Не чего, а в чём. Неужели не догадываешься?

Тут Клауса озарило. Часть ответа пришла из воспоминаний Всадника, часть — из памяти Анжи, и объединение дало результат... неоднозначный.

— Зачем вам это?

Рокас словно и не заметил враждебного тона. Ответил ровно, не маскируя спокойствием напряжённость, а действительно спокойно:

— Во-первых, отличный способ держать себя в форме. Во-вторых, вырабатывает крайне полезные навыки. В-третьих, это — Путь.

— Я не об этом!

— А я — именно об этом. Кроме того, не обязательно пить вино, даже если в твоём подвале стоит тысяча бочек разных сортов. Я ни разу не убивал, Клаус. Ни в одном из миров. И знание того, как обручаются земля и небо, помогло мне в этом.

Клаус нахмурился.

— Похоже, я чего-то не понимаю.

— И это пройдёт, — мягко улыбнулся Рокас. — Продолжим наш урок.

Во время очередного перерыва Клаус попытался продолжить разговор об убийственных навыках. И для начала, излагая голые факты, рассказал Рокасу об эпизоде в столовой. Тот едва заметно поморщился:

— Ты опять? А впрочем...

Под испытующим взглядом Клаусу стало немного не по себе, но он не опустил головы. И в конце концов Рокас кивнул, словно ставил пометку на одном из полей мысленного блокнота.

— Ладно. Похоже, ты уже дозрел до этой темы. Но для начала скажи: чем закончился бы твой плен у Всадника, если бы ты уже тогда знал Ключи?

Клаус мотнул головой.

— Прошлого не отменить. И вообще, при чём тут?..

Рокас молча смотрел на него.

"В самом деле, не надо долго думать, что бы тогда было! Да я бы, даже трюма не дожидаясь, смылся от господ похитителей. Это и Всадник сообразил. А если бы, чувствуя себя в безопасности, я решил выждать и посмотреть, кто заплатил за меня похитителям...

Стоп! В безопасности?!"

Понимание настолько явственно отразилось на лице Клауса, что Рокас не выдержал и улыбнулся.

— Сообразил, да? Это только звучит, как парадокс, но умение убивать на самом деле делает человека более уравновешенным. Если осознаёшь, что обладаешь силой такого рода, начинаешь куда лучше контролировать себя. Это ведь не шутки, верно? Местные недаром носят с собой оружие. Напасть на беззащитного — это одно. Напасть на вооружённого, притом, возможно, умелого бойца, готового оказать самый решительный отпор — совсем другое. Кроме того, в конфликтной ситуации оружие, которым обладает только одна сторона, сдвигает равновесие настолько, что спор может быть разрешён без крови. Бывают случаи патологические, бывают исключения, когда безоружный побеждает вооружённого благодаря выучке и хладнокровию, но основная идея именно такова. В мире, где мало кто умеет читать мысли и никто не ощущает чужую боль, как свою, всё равно нужны какие-то средства обуздания агрессии.

— Оружие — как намордник для насилия?!

— Почему бы нет? Люди способны решить одну и ту же задачу самыми разными средствами. И потом, не забывай, что наши предки в эпоху до анкавера поступали точно так же. У жителей Седого Взморья просто нет лучших способов.

— Так почему бы нам не дать им лучший способ?

Рокас хмыкнул так выразительно, что Клаус покраснел. Он и сам сообразил (увы, уже после того, как необдуманные слова сорвались с языка): анкавер стал возможен, так как это позволяют законы природы. В мире Седого Взморья законы другие, значит, и анкавер неосуществим. Так что сказанное им — просто глупость...

"Глупость? Глупость?! Люди способны решить одну и ту же задачу разными средствами. Самыми разными..."

Это Клаус не поленился транслировать Рокасу при помощи Ключа Единения Мыслей. Тот не отбросил возникшую идею, а сразу и не на шутку задумался.

Минуты через две, глубоко вздохнув, Рокас тряхнул головой так, что косы хлестнули его куртку, и сказал:

— Знаешь, ты опасный человек, Клаус Метцель. И не спорь, а прими это как данность. Есть старая, очень старая мудрость. Она гласит: "Жаждущий творить добро отворяет врата бездны". Посмотри сначала закрытую статистику времён анкавера и первых десятилетий постанкавера, посоветуйся с Юргеном и Анжи, а уже потом спроси себя: надо ли переделывать ещё один мир по образцу нашей родины. Потому что — хотя от этой мысли меня просто знобит — я думаю, что такая переделка возможна.

Клаус пожал плечами.

— Ладно, посоветуюсь. Продолжим?

12

Спускаясь по лестнице в башне старого маяка, Клаус столкнулся с Ари.

— Привет!

— Привет.

Встреча вызвала в душе Клауса лёгкое смятение. Поспешно ревизовав толпящиеся мысли, он решил завязать разговор с какого-нибудь нейтрального вопроса.

— Куда ты идёшь?

— Наверх. На самый верх, — и, словно это могло что-то объяснить, Ари добавила. — Вечер наступил, и скоро стемнеет.

Заметив реакцию Клауса, она улыбнулась своей половинчатой улыбкой:

— Хочешь посмотреть, что я буду делать?

— Ну...

— Иди за мной.

Ари миновала его, на секунду погрузив в облако своего собственного аромата: соль, ветер, влажное дерево и едва уловимый на этом фоне запах человеческой кожи. Плюс что-то ещё более тонкое, неясное, но притягательное... Может, так пахнет тайна?

Клаус повернулся и поплёлся следом.

Подъём продолжался достаточно долго, чтобы он успел неоднократно проклясть своё неуёмное любопытство — мысленно, конечно. Однако из чистого упрямства он не воспользовался каким-нибудь подходящим Ключом. Он уже однажды выставил себя перед Ари слабаком, и этого раза более чем достаточно. Она, правда, не осудила его, но это сочувствующее понимание... нет уж, лучше потерпеть.

А потом подъём закончился. Клаус огляделся и моментально забыл о ноющих мышцах ног и одышке. Он даже об Ари забыл. Холодный резкий ветер высек слёзы из глаз, вцепился в одежду множеством невидимых, но цепких лапок — Клаус не замечал этого. Он смотрел.

Небо.

Море.

Далёкая-близкая линия, где небо и море сливаются воедино.

Высота. Ветер. Крики птиц и слабый шум прибоя. Башня под ногами кажется незыблемой, как твёрдая игла, по пояс вбитая в каменную плоть земли; но ещё через мгновение ветер задувает по-иному, и кажется, что она тихо раскачивается, словно ствол одинокого дерева.

И снова, втрое острее: небо, море... ветер и древние камни внизу... вдох и выдох...

Свобода.

— Я люблю смотреть на мир отсюда, особенно в сумерки, — негромкий голос Ари был на удивление внятен. — Здесь становишься такой лёгкой, что душа болит. Но это — целебная боль.

Клаусу потребовалось нешуточное усилие, чтобы вернуть подобие привычного настроя и вслушаться в себя.

— Никогда не воспринимал высоту так... остро, — сказал он.

— Почему? — тут же спросила Ари.

Клаус задумался и ответил лишь через минуту.

— Не знаю. Может, потому, что дома я совсем её не боялся?

Бровь Ари — та, которая живая — поползла вверх.

— А здесь — боишься?

— Это не то слово, но... — Отвернувшись, Клаус снова посмотрел в дымчатый простор. — Там я постоянно чувствовал, что мой сенс готов подхватить меня. В любой миг, что бы ни случилось. А здесь летают по-другому. Умом-то я знаю, что могу вызвать Ключ Безвесия, уйти в скольжение или сделать ещё что-нибудь; вот только это знание пока не вошло в привычку. Оно не помогает чувствовать себя в безопасности. Понимаешь?

— Понимаю.

Клаус обернулся и обнаружил, что Ари сноровисто складывает "колодцем" странноватого вида бруски — очень длинные, метров полутора самое малое, и угольно-чёрные притом. Штабель этих самых брусков, освобождённый из-под плотного брезента, возвышался слева, около низкого парапета. Несмотря на ветер, срывающий и уносящий прочь все запахи, бруски всё равно пахли. Резко, смолисто, чуть кисловато. Этот аромат оставлял на языке слабый неприятный привкус.

— Никогда не видел "огненных" кирпичей? — спросила Ари, полуобернувшись и улыбаясь. Под таким углом правая, изуродованная половина её тела была не видна, и Ари легко можно было принять за обычную девушку.

Красивую. Вот так, с лукавой улыбкой на губах — даже больше, чем просто красивую.

Клаус сглотнул и поспешно укрепил внутренние барьеры, ограждающие рассудок от лишних эмоций. Оттеснил прочь собственные бунтующие желания, подавил их. Теперь он мог даже это.

Вкус облегчения был горек.

— Не видел. Они... эти кирпичи... чем-то пропитаны?

— Да, конечно. Горючей смесью моего собственного изобретения. — Ари снова повернулась к штабелю и продолжила возводить "колодец", ловко орудуя руками в перчатках. — Обычные дрова, знаешь ли, прогорают, и быстро. А вот кирпичи в пламени не разваливаются... точнее, разваливаются не сразу, только спустя пятнадцать-двадцать пропиток. Смесь даёт более жаркое и устойчивое пламя, чем любые породы дерева. Есть и ещё кое-какие плюсы.

— Но зачем вообще жечь здесь что-либо?

— Ну, это ведь не просто башня, а маяк.

— Хм. Это я понимаю. Но зачем жечь? Неужели нет других способов получить яркий свет?

Ответила Ари не сразу.

— Способы есть. Но огонь — это самое простое и не требует долгих объяснений. — Помолчав ещё, она добавила. — Я не хочу привлекать внимание коллег Всадника.

— О!

Закончив выкладывать "колодец", Ари поднялась, отступила на шаг и едва заметно повела рукой. Клаус и не обратил бы внимания на это движение, если бы не ощутил активацию Ключа Огня и Льда. "Колодец" вспыхнул снизу вверх и сразу весь, но не потому, что Ари вложила в Ключ много энергии; просто горели не сами кирпичи, а пары жидкого топлива.

— Так ты тоже... — осёкшись, Клаус замолчал и мысленно отвесил себе хороший щелбан. Ясно ведь, что Рокас с Алией не поселились бы у человека, недостойного доверия; а таить от того, кому доверяешь, собственные умения — недостойно и попросту глупо.

— А ты не догадывался? — насмешливо спросила Ари, проникнув в его мысли безо всякой телепатии. — Да, я тоже маг. Только редко пользуюсь силами. Да и специализация у меня не та.

— Не та — это какая?

— Проклятия.

Клаус отвесил себе ещё один виртуальный щелбан.

— И как успехи? — осторожно поинтересовался он. Через барьеры самоконтроля прорвались хлопья чужих воспоминаний: договор с высочайшим, ехидные догадки колдуна, элементы чар... — Я... ты знаешь, что тебя проклял именно Всадник? Нет? Так вот, во мне сидит занозой часть его сути и памяти. Если хочешь, я могу помочь с подбором античар.

Ари улыбнулась. И странной была эта улыбка.

— Спасибо, Клаус. Но помощь мне не нужна: проклятье Всадника я расплела давным-давно.

— Расплела? Но тогда...

Улыбка стала строже.

— Три цикла назад, когда я впервые увидела одного из вас (это был Рокас) и поняла, какую власть вы имеете, я немедленно взмолилась об избавлении от моего проклятия. — Деревянная рука Ари дёрнулась в коротком неосознанном жесте. — Но у Рокаса ничего не вышло. И у всех остальных — тоже. Дошло до того, что я начала утрачивать веру в искренность пытавшихся мне помочь. Тогда меня саму провели через ритуал Принятия Ключей, а потом сказали: пробуй! Тогда-то я и занялась изучением проклятий. Сейчас я понимаю в них больше, чем кто бы то ни было во всём Седом Взморье. И знаю, почему моё проклятие не могли снять.

— Почему?

— Оно стало частью меня. Не просто искажённой плотью, а частью моей сути. И знаешь, — сказала Ари хрипловато, почти шёпотом, немного наклонившись вперёд, к Клаусу, — я ведь действительно могу его снять. Только я, никто иной. В любое время. Почти без усилий. Снять и наложить снова. Но вся штука в том, что я не хочу его снимать. Я к нему привыкла. Оно словно помогает мне быть мной. Понимаешь?

Клаус активировал Ключ Единения Мыслей. Потянулся к Ари своим сенсом сквозь призму непривычной магии.

...и контакт — мимолётный, поверхностный — обернулся шоком. Жаркая лава чужих эмоций опалила его, короткие злые разряды интуитивных догадок ужалили сознание. Острые грани чужих воспоминаний (ярко! тонко! резко!) ранили холодом и болью. Накал ощущений поражал насыщенностью. Ари жила не в мягкой сумеречной полутьме, а в резком полдневном сиянии. Слух, обоняние, осязание — она всё воспринимала так, словно нервных окончаний в её теле было втрое больше, чем у других людей. Сам Клаус никогда не умел ощущать настолько ярко, и никто из его знакомых не умел. В этом даже Наставница заметно уступала Ари...

Ключ погас. Вокруг Клауса сомкнулась уютная внутренняя тишина.

— Понимаю, — выдохнул он.

Девушка подошла ближе. Протянула левую, живую руку. Осторожно — очень осторожно — коснулась кончиками пальцев щеки Клауса. Он замер, и глаза его расширились.

Неужели это — на самом деле? Здесь, сейчас? С ним?

— Что мне всегда в вас нравилось... — Ари вздохнула, мотнула головой. Замерла на миг. И шепнула, пряча взгляд. — Унеси нас отсюда.

— Унести? Куда?

— Куда хочешь.

Она подняла правую руку, и Клаус ощутил прикосновение — не жёсткое, царапающее, а мягкое и нежное касание самой обычной кожи. Живой, почти горячей. Ари в самом деле отлично управлялась со своим проклятием. Пожалуй, момент изменения можно было поймать, только приложив специальное усилие.

Посмотрев в ставшие одинаковыми глаза, Клаус шепнул:

— Спасибо.

По восстановившему цельность лицу пробежало хмурое облачко.

— Хоть ты и ментат, а всё равно дурак изрядный. Долго мне ещё ждать?

— Сейчас. Я... вот.

Смотровая площадка маяка опустела.

13

Сначала был пляж — один из многих укромных пляжей Клюва. Клаус не знал местности и выбирал наугад, ставя перед сканирующим Ключом только три условия: место должно было быть труднодоступным с суши и моря, замкнутым в кольце скал — так, чтобы не было сильного ветра — и ещё чтобы над пляжем в данный момент не было туч. Хотя Клаус выбирал наугад, он не прогадал. Место действительно оказалось уединённым, тихим, солнечным. Диковатым, словно неотшлифованный горный хрусталь.

И красивым.

Впрочем, достоинства пляжа он оценил не сразу. Поначалу важны были только нагретый солнцем песок, сладость солоноватых губ и тепло рук, становящихся всё смелее и смелее. И ещё — то, что прибоем омывало сознание, врываясь через открытые Ключом ворота. Накал сдвоенных ощущений даже не ошеломлял, а попросту сбивал с ног и волок за собой — как конь тащит своего всадника, вывалившегося из седла и зацепившегося ногой за стремя. Клаус не был девственником — только не в его возрасте, только не воспитанный на моральных нормах культуры постанкавера. Нет, он не был лишён сексуального опыта... но помогало это слабо. Во всяком случае, контроль над происходящим он утратил очень быстро. Ари же просто не умела — и не хотела — что-либо кон-тролиро-вать.

Поэтому безымянный пляж запомнился обоим на всю жизнь.

...Клаус возвращался в сознание постепенно. Шаг за шагом. Первыми стали простые ощущения: тепло нагретого песка, шуршание моря, свет солнца сквозь веки, сонное марево, угнездившееся в теле. Потом начала просыпаться память. Клаус услышал стон — и с запозданием понял, что стон этот его собственный.

Наркотик!

Нет, намного хуже. Никакой наркотик не даст такого эффекта.

Смешно и пытаться получить от химии так много всего сразу. Не должно быть человеку настолько хорошо. Не должно. Этак и разум отбросить недолго...

— Хэй, Клаус! Давай ко мне! Вода тёплая!

Он не отреагировал. К удовлетворению маленького узелка мыслей, сидящего внутри и называющего себя "я", в данный момент ни один из Ключей не работал, поэтому Клаус находился в благословенном одиночестве. Он не пропускал через себя бешеный накал ощущений и эмоций Ари — и мог оставаться спокойным, как стоячая вода в ванной.

И хорошо. Хорошо.

— Клаус! Ты ведь не спишь! Где ты там?

А может, и не хорошо. Парень, включи мозги. Ведь весь остаток своего существования будешь горько жалеть, если сейчас её оттолкнёшь...

Её — это кого? Ари просто призрак. Тень, симуляция, красивая фигурка на трёхмерном холсте рисованного мира! Причём это даже НЕ МОЙ мир!

И кого ты пытаешься убедить в этом? Ты думаешь, что...

Что хочу, то думаю! Моё дело!

Ну и дурак!

...нить внутри натянулась до звона. Пока она не натянулась, он даже не знал о том, что в нём есть что-то подобное. Но нить ожила — и под её тонкий вроде бы звон взвихрились густые столбы пыли, осевшей на стеллажах с тёмными томами своих и чужих воспоминаний. Пространство сознания тихо щёлкнуло, расправляясь и сглаживая некоторые углы. Воссиял свет. Загустели тени. Поднятую виртуальную пыль смело виртуальным ветром...

И, как ни банально это прозвучит, всё кончилось, едва успев как следует начаться.

"Страховка. Вот что это было. Автономная программа контроля состояния. Инсайт с Анжи дал мне куда больше, чем я мог догадываться прежде. Но я чуть было не пошёл вразнос, и страховка привела меня в порядок... вроде бы.

Чтоб мне упасть! Я сам могу себя контролировать!

Неужто? Тот недавний шизофренический спор с самим собой — это что, и был признак высокого самоконтроля? Включи наличные мозги, лобзик чересполосный!"

— Клаус?

Открыв глаза, он обнаружил над собой лицо Ари. По-прежнему цельное, не помеченное проклятием. Обеспокоенное.

— Спасибо тебе огромное, Ари... милая.

Беспокойство на её лице слегка рассеялось. Совсем чуть-чуть.

— С тобой не всё в порядке, ты знаешь?

— Да. Но я выздоравливаю. Шаг за шагом, взгляд за взглядом, рука к руке. Ты знаешь, каково в моём мире быть шейдом? Тебе рассказывали?

Не ожидая ответа, Клаус закрыл глаза и продолжил говорить. Медленно, запинаясь. С трудом подбирая слова. Буквально несколько суток тому назад по своему личному счёту времени он искренне считал, что время для такого рассказа не наступит никогда. Что ЭТО — вообще не для рассказа. Словами ли, мыслями и образами ли, самому себе или другому человеку... неважно. И рвать печать молчания, словно присохший к больной плоти окровавленный бинт, оказалось непросто. Иногда он открывал глаза, чтобы увидеть лицо Ари, и тогда рассказ давался легче. Ненамного, но легче.

Заканчивая его, Клаус уже не жмурился.

Ари выслушала его, ни разу не перебив. Он это оценил. Немного помолчав, она предложила, как ни в чём не бывало:

— Окунёмся?

Это Клаус уже не просто оценил; ему захотелось подхватить её на руки и расцеловать.

"Да какого беса? Кого тут стесняться?"

Ари засмеялась, когда он осуществил желание. Она успела поцеловать его первым. И шутливо отбивалась, пока Клаус волок её к морю, перекинув через плечо.

...потом они снова валялись на песке пляжа, слегка касаясь друг друга голыми боками, глядя в небо и полуобнявшись. В момент блаженной расслабленности Ари как будто небрежно, так, словно эта тема не имела для неё ни малейшего значения, поинтересовалась:

— Так меня, значит, проклял Всадник?

— Да. — Желая поддержать игру, Клаус вполне легкомысленно добавил, — Уж теперь-то он больше никого не проклянёт.

— А кто меня... заказал? Это ты знаешь?

Держать шутливую интонацию стало невозможно. Помедлив, Клаус остановился на сухой деловитости:

— Знаю. Если я что-нибудь понимаю, тебя "заказал" твой отец.

Ари вздохнула. За неимением соответствующего личного опыта Клаус мог бы пропустить этот тихий звук, но чутьё, доставшееся вместе с осколками чужой памяти, шепнуло: такими вздохами глушат всхлипы.

— Папа... пусть будет светло твоё небо, отец!

Клаус моргнул и повернулся к ней лицом.

— Ты что, благодаришь его?

— Конечно.

Встречный взгляд Ари был безмятежен и спокоен. Космос ведает, чего ей стоили эта безмятежность и этот покой.

— Ты ведь не знаешь предыстории. Если совсем кратенько, мой папа, высочайший князь Пятиградья, Пролива и Тёплых Островов, обладал какой-то реальной властью только в Туманах, Замостье и Рыбачьем. Причём и в этих городах, если можно назвать Рыбачий городом, его власть слабела. У меня было три брата. Ни один не выжил. Яд, смертные чары, "несчастный" случай на море... Денежным мешкам не нужны были княжьи наследники, и они устроили так, чтобы отец стал последним князем. Я — женщина, по закону наследования я не могла бы претендовать на Чашу, Венец и Трезубец. Но мой жених получал неоправданно большие преимущества в политической игре, а мои сыновья стали бы законными наследниками княжеского рода. Я тоже подлежала устранению. И отец сам устранил меня — так, чтобы я осталась жива. Кому нужна жена, изуродованная проклятием, способная родить лишь таких же уродов? Никому. И маяк на Клюве стал местом моей ссылки. Спустя неполную треть цикла мне сообщили, что папа погиб. Оступился и упал с крепостной стены. Нашёлся же златолюбивый идиот...

Нахмурившись, Клаус осторожно уточнил:

— То есть... ты хочешь сказать, твоего отца столкнули, чтобы он упал и разбился?

— Конечно. Пустая бутылка из-под "крови моря", разбившаяся вместе с ним — просто чья-то неумная ложь. Папа слишком дорожил ясностью ума, чтобы напиваться, как рыбак в сезон бурь.

Клауса передёрнуло.

— Но зачем вообще было убивать? Кому мешала ваша семья?!

— Я же сказала: купечеству. Торгашам и менялам. Этим двуногим свиньям, насосавшимся золота, как пиявка — крови. Пятьсот циклов назад, когда на морских путях свирепствовали западные пираты, им была нужна крепкая княжеская власть для защиты их интересов. Триста циклов назад, когда мы воевали за свою свободу с империей Хони, князья тоже были им нужны. А теперь, когда северян держат в узде флотилии молодых княжеств Запроливья и от грозной империи остались лишь разрозненные провинции, купцам стало жаль тех средств, что шли на содержание сильного военного флота и сухопутной армии. Они не умеют смотреть в будущее на срок более ста циклов, они не понимают, что сами открывают ворота для будущего завоевателя, власть которого будет совсем не такой мягкой, как власть коренного князя. Воистину — свиньи! Довольные жратвой и не понимающие, что сами вскоре станут трапезой.

Уверенный тон Ари леденил Клаусу внутренности. Она так легко управлялась с жизнью и смертью, странами и веками, словно была младшим божеством. Одной из ипостасей всесильной Судьбы. Неуют, который Клаус ощущал рядом с ней, вызывало ощущение, что его возлюбленная поднялась над временем и пространством на высоту, для него недоступную. Даже не верилось, что совсем недавно эта женщина (назвать Ари девушкой не получалось даже мысленно) играла, дурачилась и хохотала наравне с ним, как ребёнок.

"Каков мир, таковы и люди. Тебе немало досталось в последнее время, сначала как шейду, потом — из-за знакомства со Всадником. Но Ари окуналась в боль раньше тебя и глубже тебя. Потому она существенно старше... и, к несчастью, не только годами".

— Послушай, я недавно говорил с Рокасом...

— Да? — рассеянно отозвалась Ари.

— Ты знаешь, чем отличается моя родина от твоей? Ты меня вообще слушаешь?

— Не сердись, любимый.

Клаус улыбнулся.

— Я нисколько не сержусь. Но ты должна выслушать меня. Это важно.

Словосочетание "ты должна" заставило Ари встрепенуться и слегка нахмуриться — впрочем, без всяких следов неудовольствия.

"Настоящая принцесса. Как она сказала, коренная. Лишь у потомственной владычицы в кос-мос знает, каком поколении может быть такое чувство долга.

Да ты просто счастливчик, Клаус!".

— Так вот, я говорил с Рокасом. И по ходу дела всплыла одна возможность, пока чисто гипотетическая...

Ари выслушала чуть сбивчивую речь, не прерывая. И, помолчав, переспросила:

— Ты хочешь сделать мой мир похожим на твой?

— В точку. Правда, я пока с трудом представляю себе детали, но если модифицировать Ключ Единения Мыслей таким образом, чтобы...

— Постой. Это пока не важно.

— А что важно?

— Сначала надо решить, нужно ли изменять мой мир.

Клаус вздохнул. Вот и Ари туда же... можно подумать, они с Рокасом сговорились!

"Нет. Они просто опытнее. И осторожнее".

— Решить? — повторил он. — Ладно. Но как это сделать?

Ответом ему была приподнятая бровь.

— Убеди меня.

— И всё?

— Этого будет достаточно, — сказала Ари с бессознательным высокомерием. — Я здесь родилась, я знаю, каково здесь течение дел. Я знаю историю, помыслы людей и тайные устремления их душ. Я лучше кого-либо другого подготовлена для приня-тия Решений, — последнее слово явно начиналось с заглавной буквы. — Значит, решать — мне.

"Я был прав. Настоящая принцесса, и никто иная.

А ведь, положа руку на сердце, она права. Именно ей решать. Кому ещё? Всё-таки есть в аристократии нечто безмерно притягательное... конечно, когда конкретный представитель этого сословия получил должное воспитание".

Тут Клаус задним числом сообразил, что Наставницу тоже следует называть не иначе, как аристократкой — правда, не по рождению, а по воспитанию — и от этой мысли у него слегка закружилась голова.

— Что молчишь?

— Думаю.

— Вот оно как... тогда придумай заодно, как мне попасть к тебе в гости.

— Что?

— Из этого мира — в твой, — терпеливо пояснила Ари. — Как иначе я смогу сделать выбор?

— Попасть в мой мир... чего уж проще! Ложишься в саркофаг, и готово. Вот только где тут можно достать нужное оборудование, не подскажешь?

— Негде, — спокойно согласилась Ари. — Но разве нельзя заменить эту вашу... технику какой-нибудь подходящей магией?

Интересный вопрос, подумал Клаус.

И сказал:

— Давай спросим Рокаса.

...Когда они пришли к нему с просьбой подсказать, какой Ключ можно применить для путешествия в другой мир, тот не стал крутить пальцем у виска. Напротив — оживился и начал говорить, сопровождая речь активным размахиванием руками. Вскоре Клаус уяснил, что старший товарищ сейчас занят именно этой проблемой: можно ли из Седого Взморья переместиться в произвольно выбранный мир, не используя такие подручные средства, как саркофаги с их сложной начинкой. По ходу дела Рокас упомянул и о способностях Светланы, способной на погружения без этого костыля, и о каких-то головоломных "активных матрицах", вписываемых в поля переменных Ключа Прямых Операций, и о ещё более смутных для восприятия "порогах парадоксальности"...

— Это теория, — заметила Ари, внимательно слушавшая Рокаса на протяжении доброй четверти часа и старательно пытавшаяся вникнуть в смысл громоздких терминов. — А как насчёт практики? Получается что-то, нет?

Рокас разом утратил три четверти пыла.

— И да, и нет. Воспроизвести условия, создаваемые для лежащего в саркофаге, я могу. Это самое лёгкое, от этого я отталкивался. Но вот граничные условия для активных матриц... тут я угодил в настоящий тупик. Можно проделать поэтапную запись на кристаллический носитель, чтобы потом снять весь комплекс данных. Если кристалл достаточно велик и обработан кое-какими вторичными чарами, конечно. Беда в исходных данных. Кристалл — не компьютер, работать с записями на нём, внося тонкие и тончайшие изменения, крайне трудно. А ведь комплекс данных должен содержать точное и непротиворечивое описание точки выхода!

— Слушай, скажи ты по-людски: получилось у тебя или нет?

— У меня есть только один работающий кристалл, — признался Рокас. — Но толку от этого немного. Кроме Седого Взморья я достаточно хорошо знаю и смог составить чёткое описание только одного мира: нашего родного. А туда мы можем вернуться и так.

— Не вернуться, — сказал Клаус. — Я хочу показать Ари свой дом.

Рокас моргнул.

— А! Об этом я и не подумал...

— Так я смогу попасть к вам? — спросила Ари. Пожатие плеч в ответ.

— Практика — основа магического мастерства. Давайте попробуем.

Глава 5

19.09 — 20.09.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

гермогородок Т-4/15, нижние слои стратосферы над заливом Кибрис.

14

— Ну, как ощущения?

— Сама не знаю... очень странно. И...

— Да?

— Ты был прав, Клаус: здесь всё завязано не на знании, а на эмоциях. Не разум, а чувства. Как здорово!

Словно иллюстрируя свои слова, Ари взмыла над полом и зависла, медленно вращаясь вокруг оси. Маска бесстрастия, напоминающая об аристократическом воспитании и наложенном проклятии, снова, как на берегу уединённого пляжа, уступила место живым чувствам: радости новизны и светлой лёгкости.

Клауса нисколько не удивило, что его иномирная возлюбленная оказалась лайтом. Он и раньше чувствовал, каков глубинный оттенок её сути. По-прежнему удивлял его сам факт того, что рождённую в чужом мире им удалось вытащить сюда, домой.

"Впрочем, Наставница сказала бы, что мы не переместились между мирами, а настроились на другой слой одной большой иллюзии. При таком подходе получается, что ничего особо выдающегося мы не совершили. Хотя Рокас, конечно, молодец.

Непременно надо будет сказать ему спасибо, когда вернёмся..."

Кроме Клауса и Ари в зале саркофагов не было никого, но смутная тревога заставила Клауса внимательнее прислушаться к эфиру. Тревога оказалась оправданной. Ощутив перемену в настроении Клауса, Ари тоже насторожилась и опустилась на пол, принимая более привычное для неё устойчивое положение.

— Кто там?

— Не знаю, — был ответ. — Среди этих нет знакомых... хотя...

— Анжи? — сказала Ари с сомнением в голосе.

— Кажется, да. Но остальных я всё равно не знаю. К тому же Наставница почему-то очень сильно приглушает свою суть...

— И что нам делать?

В этот миг Клауса пронизала вспышка мимолётного инсайт-посыла. Настолько мимолётного, что стоявшая рядом Ари, чутко раскрытая эфиру, даже не заметила его. Но в этот инсайт-посыл приближающаяся Наставница ухитрилась втиснуть всё необходимое: информацию о трёх своих спутниках, предупреждение и рекомендации.

— Что делать? — повторил Клаус. — Ждать. И, Ари...

— Да?

— Ты можешь сделать для меня кое-что? Предупреждаю: это будет неприятно.

Ответом был взгляд, каким смотрят на несмышлёных младенцев, натворивших что-то не то.

— Какая разница, если это необходимо? Это твой мир, и тебе виднее. Давай, командуй! Что мне сделать?

На Сетевой визитке рядом с именем Неттеля Вири в графе "должность" стояло ничего не объясняющее словосочетание "эксперт технической поддержки". Даже непосредственное начальство Вири в лице старшего инспектора Томаса Гангельта было не в курсе, какие функции помимо обычных выполняет этот скромный невысокий человек. Тайну "эксперта технической поддержки" во всём мире знало лишь семеро; для всех праздно любопытствующих информация была скрыта печатью лечащего врача и категорическим "доступ закрыт".

В обществе преданкавера такие меры безопасности не уберегли бы Неттеля Вири от праздного любопытства. Однако в нынешние времена такой запрет был едва ли не самым надёжным из возможных. Кому охота узнать, что живущий рядом человек неизлечимо болен или несёт печать незаметного увечья? За удовлетворение любопытства, вскрывшего такие факты, можно было поплатиться по высшему разряду. Если бы осуждение окружающих и самого больного оказалось выше некоторого предела, излишне любопытный индивид мог даже превратиться в шейда.

Впрочем, кто-кто, а сам Вири отлично знал: в его случае никакой болезнью и не пахло.

Он был симбомехом. На архаичный манер — киборгом.

Нейроконтакты параллельного типа соединялись с его зрительными нервами и сплетением нервных волокон, отвечающих за передачу слуховых сигналов. Более разветвлённая сеть имплантированных проводов оплетала руки и речевой аппарат. Но сердцем сплетения искусственных токопроводящих нитей являлся вживлённый в брюшную полость многоканальный узел связи, питаемый топливным элементом. Последний напрямую соединялся с кровеносной системой, а работал за счёт окисления содержащейся в крови глюкозы — точь-в-точь как любой живой орган. Впрочем, мощность топливного элемента не превышала пяти ватт, и работа этого "органа" не ложилась на физиологию Неттеля Вири особо тяжким бременем. Если бы среди его имплантатов числился более-менее производительный компьютер, маломощного питающего элемента не хватило бы для его обслуживания; но всю техническую начинку Вири обслуживал распределённый общеСетевой сервер семейства Nyix-S, так что во встроенном компьютере эксперт Надзора не нуждался. Впрочем, на крайне маловероятный случай сбоев в работе сервера или помех на линиях беспроводной связи Неттель Вири всюду таскал с собой дипломат с компактным вычислительным блоком, почти ничем не отличающийся от хорошего ноутбука.

В данный момент эксперт шёл за старшим инспектором Гангельтом, ответственным инспектором Валентиной Лапиной и арендатором гермогородка Т-4/15 Анжеликой Недеевой. На всякий случай всё, что эксперт видел и слышал, записывалось в память связанного с ним сервера. Кроме того, в его поле зрения плыли, непрерывно меняясь, полупрозрачные диаграммы состояния: обработав входящий поток данных, сервер тут же выдавал ему в качестве первичных результатов степень эмоционального напряжения собеседников и вычисляемый в реальном времени параметр V (сокращение от латинского verity).

Проще говоря, диаграммы позволяли эксперту определить, кто из говорящих сильнее волнуется и не пытается ли кто-то из них соврать. Последнее как будто было излишним: обладатель активного сенса, внимательно читающий эфир, способен мгновенно распознать ложь и сам, но...

Но!

— ...внимание Этического Надзора открывает передо мной и Группой серьёзные перспективы. Давно уже пора признать, что в некоторых направлениях социальной работы наше общество проявляет печальную близорукость. Взять хотя бы наработки в области реабилитации шейдов — если это получит резонанс...

— Анжи, вы меня поражаете! — воскликнул Гангельт. — Реабилитация шейдов?! Да это же равносильно... равносильно... я даже не знаю!

— Переводу хищников на вегетарианскую диету? — подсказала Наставница.

— Именно! Это невероятно. Я бы даже сказал — противоестественно!

— До анкавера полёт без помощи технических приспособлений тоже казался чем-то противоестественным. А что касается полученных при работе Группы результатов... пусть это не прозвучит как хвастовство, но сейчас мы перешли к реабилитации полностью сформировавшихся шейдов в возрастном диапазоне от 13 до 19 лет.

— Нельзя ли увидеть доказательства столь... смелого заявления? — спросила Лапина.

— Можно, инспектор. Собственно, скоро вы своими глазами увидите одного из самых трудных моих подопечных.

— Но я не воспринимаю ничего тёмного. Где аура шейда?

— Минуту терпения.

Словно отвечая на вопрос Лапиной, безмолвно поддержанный Гангельтом, за поворотом коридора в эфире произошли серьёзные перемены. Раньше Неттель Вири ловил там лишь мощное, даже более напряжённое, чем у Недеевой, сияние лайта, принадлежащее незнакомой женщине. Впрочем, накал эмоций был не самым странным. Куда сильнее настораживало то, что достаточно богатая ментальная составляющая этого сенса не поддавалась пониманию — так, словно незнакомка пользовалась чуждой системой образов, схожей с общепринятой не более чем на треть. А теперь у ауры лайта появился довесок, этакая тень, соединённая с нею гибким бесплотным щупом.

Тень? Сфокусировавшись на своих ощущениях, эксперт Вири удивлённо моргнул. Неужели вот это и есть обещанный Недеевой пациент-шейд?

Четвёрка взрослых завернула за угол. Анжи обвела помещение широким жестом:

— Здесь расположен так называемый зал саркофагов. А это — Клаус и Ари.

Пальцы Неттеля Вири бегло, почти незаметно со стороны задрожали, отдавая команды серверу. Пока тот обшаривал базы данных, компилируя ответ на запрос, эксперт углубил фокусировку своего сенса — и получил откровенно шокирующий результат.

Клаус и Ари образовывали нетипичный, но всё равно узнаваемый тандем: плотное до взаи-мопроникновения объединение сенсов. Обычно тандемы образовывали любовные пары с длительным, не менее месяца, стажем, и касалось это объединение прежде всего эмоциональной сферы. Создавшие тандем в буквальном смысле разделяли чувства друг друга. Но тандем Ари и Клауса касался прежде всего сенсорной и ментальной сфер, а "горизонт" эмоций был Клаусом очень и очень основательно свёрнут.

Собственно, настолько основательно, что требовалось приблизиться и сфокусировать сенс, чтобы убедиться: да, этот парень испытывает какие-то эмоции... причём эти эмоции — окрашенные тьмой и болью эмоции шейда.

"Шейд и лайт в одном тандеме? Как сказал Гангельт — противоестественно!"

Однако Ари, оказавшаяся экзотически красивой девушкой лет примерно двадцати, не собиралась шарахаться от партнёра по тандему. Более того: на глазах у ошарашенной комиссии и одобрительно улыбнувшейся Анжи она придвинулась к Клаусу и обняла его. Жест не оставлял простора для сомнений в том, что эти двое — партнёры не только в мыслях, но и в постели.

В этот момент сервер прислал Неттелю Вири несколько задержавшиеся результаты его запроса. Бегло просмотрев их, эксперт понял, почему результаты поступили с задержкой.

Оказалось, что следов существования Ари в общеСетевых банках данных нет. Нет, и всё.

Никаких.

15

Клаус проделывал трюк с объединением в тандем впервые. И для первого раза, решил он, результат вполне пристойный. Конечно, ещё неизвестно, насколько эффективно можно будет давать Ари подсказки, если троица Очень Важных Шишек заговорит с ними одновременно, но на разные темы...

Ну да ничего. Дойдёт до дела, разберёмся.

Тут Ари прильнула к нему, обвивая рукой талию, а грудью прижимаясь к плечу, и владевшее Клаусом напряжение моментально перелилось в иную плоскость.

"сейчас не время, Ари!//

//а по мне, сейчас тебе нужно именно это. Расслабься".

Мысли текли двумя встречными потоками. Не так мощно и широко, как при самом лёгком из инсайт-посылов, но гораздо глубже, чем при посылах обычных. И гораздо стабильнее. Несмотря ни на какое экранирование, такой тесный контакт должен был приносить углубление ауры шейда и целый букет неприятных ощущений для них обоих, но ничего подобного Клаус не замечал. Для Ари словно не имел значения оттенок его души; в этом она походила на Наставницу, точно родная сестра. Интересно, как...

"скажи, кто эти трое и в чём корень их власти?//

//Как мне сообщила Наставница, эти люди — ядро следственного комитета [Этического Надзора]: большой начальник, начальница поменьше и стоящий немного наособицу тип, более опасный, чем двое остальных, взятых вместе, потому что он — [симбомех].

[Этический Надзор — организация, следящая за нарушениями неписаных законов. Так как неписаные законы всякий трактует в меру собственного понимания, Надзор является органом влиятельным и не зависимым ни от кого, кроме сильно растяжимого "общественного мнения". Достаточно сказать, что решением вот этого большого начальника у Группы могут отобрать базу, где мы находимся, или вообще запретить членам Группы встречаться друг с другом.]

[симбомехи — наш местный аналог чародеев. Только используют они не собственные псионические силы, а возможности технических устройств, вживлённых им прямо в тело. Способности конкретных симбомехов отличаются очень сильно, в зависимости от того, что именно в них засадили хирурги.]//

//серьёзная троица//

//а ты думала".

— Эти люди, — сообщила Анжи во всеуслышание, — члены следственного комитета, занимающегося в данный момент делами нашей Группы. Старший инспектор Томас Гангельт, ответственный инспектор Валентина Лапина, эксперт технической поддержки Неттель Вири.

— К чему такая официальность? — неуклюже улыбнулся инспектор Гангельт. Даже по долгу службы ему редко приходилось актёрствовать. Если когда-то он и принимал активное участие в расследованиях Надзора, это было лет двадцать назад, если не больше. Вот Лапина, та изображала ровную доброжелательность намного успешнее. А эксперт Вири...

"кажется, он пытается утаить за бесстрастием нечто пугающее//

//согласен, Ари. Мы его то ли напугали до изумления, то ли удивили до испуга. Но чем?//

//не знаю//

//я тоже. К сожалению".

— Покажите мне эти ваши... саркофаги. Вы говорили, это — одно из основных средств, которые применяются вами при лечении?

— Верно. — Анжи отошла к ближайшему саркофагу и принялась вполголоса объяснять технические детали; инспектор Гангельт кивал, делая вид, что старательно вникает. Меж тем Лапина в сопровождении тихого, как тень, эксперта-симбомеха подошла к Ари и Клаусу.

Но не слишком близко. На неё-то и на Неттеля Вири шейд Клауса среагировал именно так, как должен был реагировать шейд на соседство чужого сенса: резонансом негативных эмоций, обещающим при более тесном сближении перерасти в физиологическую муку.

— Здравствуйте, — сказала Лапина вслух, сворачивая свой сенс.

"ответь//

//а ты?//

//она не рвётся общаться со мной, шейдом — так чего ради я буду выступать с инициативой? Кроме того, ты старше и потому на её взгляд авторитетнее//

//ясно".

— Здравствуйте, — повторила Ари, отвешивая лёгкий поклон.

Так. Так. Ну-ка, ещё раз.

Что дал мой запрос?

Вот кластер данных на Клауса Николаоса Метцеля. Краткие анкетные данные: возраст, адреса и контактный номер в Сети, психологический профиль ("склонен к абстрагированию на фоне обострённой чувствительности к эмоциональным раздражителям, интровертирован до -7 по десятибалльной шкале ПП 1, средневзвешенный КИ — 148"); короткая галерея фотографий, иллюстрирующих процесс возмужания, компоненты выбранного учебного курса (контрактное право с углублённым изучением естественных наук и программирования), список увлечений, имена и фамилии родных и знакомых... плюс обширное поле ссылок, через которые можно получить массу дополнительной информации.

Можно, например, изучить список личных покупок Клауса и приобретений, сделанных для него родителями. Можно восстановить — при должном старании едва ли не поминутно — все его физические перемещения. Можно (хотя последнее уже выходит за рамки допустимого) отыскать в Сети следы его запросов на поиск информации, последовательность и частоту вызова определённых контактных номеров, заголовки прочитанных книг и названия запускавшихся Клаусом игр, поднять все статистические массивы, так или иначе имеющие к нему отношение...

Иначе говоря, умелые запросы, выуживающие из Сети данные на некоего Клауса Метцеля, позволяют узнать об этом парне почти всё. В том числе то, что он давным-давно забыл, и даже то, чего он сам о себе никогда не знал.

А вот расширенный запрос, касающийся Ари, не принёс ровным счётом ничего.

Почему? Может быть, её имени, лица и прочих предоставленных данных оказалось недостаточно, чтобы всезнающие компьютеры Надзора смогли её идентифицировать? Но Клауса те же компьютеры опознали сразу и однозначно!

Остаётся лишь три возможности. Первая, фантастическая: запрос не принёс ничего, потому что в Сети действительно нет касающейся Ари информации. Нет вообще. Возможность вторая: всю доступную информацию о ней кто-то недавно стёр. Буквально перед тем, как был подан запрос, — так, что Ари ещё не успела оставить в Сети новых следов своего существования. Возможность эта тоже фантастична: избирательно стереть персональные данные из всех защищённых архивов разом не под силу, пожалуй, никому. Ни человеку, ни даже сплочённой группе отлично подготовленных специалистов, снабжённых самой передовой техникой. Эти архивы проще уничтожить физически. Нет, даже после масштабной кибердиверсии какие-нибудь следы просто обязаны были сохраниться. Обязаны!

Таким образом, остаётся лишь одна возможность: его, Неттеля Вири, раскрыли и теперь ведут, фильтруя входящий и выходящий потоки, подсовывая ложные данные... или, как в случае с Ари, попросту блокируя передачу определённых команд. Гипотеза бредовая, неправдоподобная и, что ещё хуже, отъявленно параноидальная. Но зато хоть как-то объясняющая факты.

Хм. А не пропустил ли он какой-нибудь четвёртой возможности?

...Лапина и Ари обменялись приветствиями. Бдительно следящий за девушкой эксперт поспешил внести в составляемое досье спектр её голоса и повторил запрос на идентификацию, добавив этот спектр к остальным параметрам запроса. Ещё он отметил, что Ари поздоровалась с небольшой задержкой (стеснительность? влияние тандема? ещё что-то?) и необычный, но выглядящий естественным жест, похожий на танцевальное па. Если бы не работа с обществами архаистов, Вири оставалось бы лишь гадать, зачем нужен этот изгиб спины, а так он почти без задержки опознал "поклон". Что немедленно озадачило его и насторожило ещё больше. Для архаистки, да ещё столь знающей, чтобы использовать древнюю форму приветствия автоматически, Ари была слишком уж молода.

— Ты тоже член Группы? — спросила её тем временем Лапина.

Ответ снова слегка задержался, и чуткое ухо эксперта поймало окрашивающий его лёгкий акцент. Впрочем, акцент ли? Может, это просто индивидуальная особенность произношения?

— Я не уверена... пожалуй, нет.

— Тогда кто ты?

— Думаю, я вправе не отвечать на этот вопрос.

Тут уже и Лапина насторожилась по-настоящему.

— Почему?

— Не хочу.

Тон ответа был великолепен — в своём роде. И совершенно не характерен для лайта. Типичный лайт отразил бы на искренний интерес собеседника, как зеркало. Ари отбросила слова и эмоции инспектора Лапиной, как некрасивую и скучную игрушку.

"Впрочем, она может быть кем угодно, но только не типичным лайтом. При таком-то кавалере — ха!"

— А на другой вопрос ты ответишь?

Ари небрежно повела плечами:

— Попробуйте.

Неттель Вири отметил, что напряжение Лапиной существенно выросло, и решил помочь ей, перехватив инициативу:

— Вы знаете, Ари, что для глобальной Сети вы — как невидимка?

Лицо девушки осталось неподвижным, но программа, анализирующая в реальном времени её движения, выявила скачок беспокойства.

— И сколько гипотез для объяснения этого факта вы рассмотрели? — поинтересовался Клаус.

— Три.

— Всего-то? По моим прикидкам, их как минимум пять. Впрочем, я уверен, что вы прошли мимо верного ответа.

— Откуда такая уверенность?

— Гипотезы строятся на основе известных фактов. Вы не знаете некоторых ключевых фактов, а потому неизбежно заблуждаетесь.

— Может, вы развеете моё невежество?

Клаус помотал головой и слегка, самым краешком губ, усмехнулся.

— Нет. Лучше попросите объяснений у Анжи. Она имеет куда более богатый опыт по части... управления иллюзиями.

Неизвестно, как там насчёт иллюзий, а вот в том, что разговором управляет не он, эксперт Вири был уверен на все сто.

— А как насчёт частностей? Почему, например, Ари не реагирует на ваш шейд?

— Могу только догадываться. Я ведь и сам успел разобраться далеко не во всём. Но я знаю, что такая реакция Ари — драгоценный дар, доставшийся ей очень дорого.

При этих словах Клаус взглянул на свою спутницу, и она ответила таким взглядом, словно в радиусе ста километров от них не было ни единого человека.

"Ничего не понимаю!"

— Почему вы не хотите отвечать по-человечески? — спросила Лапина возмущённо. Впрочем, ей, лайту, возмущение далось плохо. Оно больше смахивало на детскую обиду. Клаус возмутился гораздо убедительнее:

— По-вашему, шейд — не человек?

Глядя в сторону, Ари пробормотала полушёпотом:

— Падите ниц, презренные изгои...

Каким бы диким ни показалось это в эпоху постанкавера — эпоху прозрачных эмоций и открытых восприятию мыслей, — но Вири просто не понял её. И ладно бы только смысл высказывания. Он не сумел разобраться даже в том, какие чувства она при этом испытывала! Язык эмоций называют универсальным, но к Ари это, похоже, не относилось.

"Точно: архаистка!

Но что она процитировала? Надо пошарить в литературных источниках — это может дать нам хоть что-то..."

— Простите, — смутилась Лапина. — Вы меня совершенно не так поняли...

— Ну, это взаимно, — усмехнулся Клаус. — Только причины для непонимания у нас с вами разные до боли.

— "Мы" — это лайты вообще?

— Нет. Мы — это я и Ари, Лим и Светлана, Наставница и Рокас. Мы — это Группа и все те, кто не подозревает нас в неких мрачных деяниях. А вы — это те, кто считает, будто быть шейдом — не беда, а вина, и смотрит мимо, когда шейды избавляют вас от хлопот, глотая зелье.

— Понятно, — напряжённо сказала Лапина.

Клаус тоскливо вздохнул, отворачиваясь.

— Что вам может быть понятно?

— Хотя бы то, почему Анжелика Недеева назвала тебя одним из самых трудных подопечных.

Шейд снова взглянул на инспектора прямо.

— Продолжать эту беседу, — сказал он после паузы, — с моей стороны было бы нечестно. И, кроме того, нас с Ари ждут дела. Так что мы, с вашего разрешения, удалимся.

— Всего хорошего, — натянуто сказала Лапина. Эксперт повторил её пожелание. Ари вновь поклонилась, на этот раз — молча. После чего они с Клаусом, держась за руки, вылетели из зала саркофагов, держась в полуметре от пола.

Дождавшись момента, когда они скроются из вида, и бросив взгляд в сторону Гангельта с Недеевой, Лапина тихо спросила:

— Что ты там говорил про невидимость? Объясни!

Она была в курсе тайны эксперта, так что в уловках не было нужды.

— Я посылал запрос, — так же тихо ответил Вири. — В Сети нет данных на Ари.

— Нет данных? Как такое может быть?

— Не знаю. Но если верить Клаусу, моё объяснение неверно.

Побледневшие было щёки инспектора снова порозовели.

— Я бы не полагалась на слова этого... мальчишки. Ни в чём!

— Насколько я могу судить, он был вполне искренен, хотя и не смог удержаться от утончённого веселья за наш счёт. — Эксперт помедлил и хмыкнул: такая линия поведения была вполне естественна и для него самого. Он частенько позволял себе такое же точно веселье, правда, не в такой открыто конфликтной форме. — Но как бы ни был высок его КИ, не думаю, что Клаус нам врал. Или ты заметила что-то такое, что я упустил?

— Вряд ли, — неохотно призналась Лапина. — Твоё чутьё с моим не сравнить. Но... нет данных? Никаких?

— Никаких, Тина.

Инспектор покачала головой.

— Что нам делать, Тель?

— Ровно то же, что и раньше, — эксперт пожал плечами. — Наблюдать. Расспрашивать членов Группы. Копить информацию, анализировать её... и ждать. Ничего экстраординарного я предложить не могу.

16

"что это такое?"

На молчаливый вопрос — вслух:

— Эта штука называется общеСетевым терминалом. Сейчас с его помощью мы будем удовлетворять информационный голод.

Отвечая, Клаус нажал кнопку на передней панели; по быстро оживающему монитору побежали статусные строки, отражающие про-цессы тестирования и загрузки операционных модулей.

— Использование терминала, — продолжал он, — чем-то напоминает пользование библиотекой. Но эта библиотека почти не ограничена по размерам и содержит не только тексты. Практически терминал — это окно в другой мир, целиком сотканный из абстракций, человеческих грёз и мыслей. Мир, лишённый материальности и налагаемых ею ограничений. Информация в самом рафинированном виде.

"звучит здорово". — А как оно на практике?

— Сейчас увидишь, — "всё, эта штука готова к работе".

Без долгих размышлений Клаус вызвал войд — тот самый, который в своё время начал изучать с подачи Лима — и вошёл в раздел "История Группы". В глубине монитора возникла уже знакомая небольшая комната, плотно заставленная книжными полками, и небрежно левитирующая фигура Анжи. Картина почти не изменилась с прошлого раза, как если бы вирт-образ Наставницы был неотъемлемой частью этой симуляции.

— А, здравствуйте. Пришли за ответами?

— Скорее, за вопросами, — уточнил Клаус.

Словно дурачащийся ребёнок, заэкранная собеседница сделала в воздухе сальто. Вот только чёткость исполнения была совсем не детской.

— Одобряю! — сказала она. — Правильный подход. Но вопросы надо искать не здесь, а в разделе статистики. Впрочем, не будем менять обстановку. Основы в минимально необходимом объёме я вам изложу сама.

— Основы?

— Прежде всего, историю мира.

— А зачем её пересказывать? Что я, истории не знаю?

Брови Наставницы взлетели вверх.

— Ты, может, и знаешь, хотя есть у меня обоснованные сомнения. А как насчёт Ари?

Клаус смутился.

"я никак не пойму: это настоящая Анжи или нет?//

//нет. Это симуляция, существующая только в Сети. Конкретно эта симуляция — копия реального человека. Призрак. Или, скорее, двойник. Но двойник, обладающий, как мне кажется, собственной душой и разумом...//

//это похоже на чудо//

//ты права. Сеть и всё с нею связанное — одно из величайших технических чудес моего мира. А возможно, и просто величайшее".

Меж тем Анжи устроилась в воздухе так, словно сидела в невидимом кресле, уютно переплела пальцы рук, обхватив одно колено, и начала рассказ:

— Большую часть своей истории ветвь человечества, обитающая в этом мире, строила свои внутренние связи и решала конфликты с опорой на технику. Ни псионики, ни магии — только физика и материальные приспособления, использующие физические законы. Колесо и рычаг, блок и винт, зубчатая передача и линза, цепь и зеркало... — тут Наставница подняла вверх руку. — При этом нельзя упустить из виду один очень важный момент. Если эсперы, маги и им подобная публика, как правило, действуют в одиночку или малыми группами, то общество, избравшее технический путь развития, нуждается в сотрудничестве гораздо больше, чем социум, зависимый от псионики любого вида. Крайне редко видела я магию, творимую совместно более чем десятком заклинателей; да и объединяются маги почти всегда только для усиления эффектов заклятия. Они складывают силы, но не умения. Это понятно: хороший маг — фигура самоценная, вроде короля-само-держца, он склонен не столько работать вместе с коллегами по Силе, сколько конкурировать с ними. А вот такая сравнительно простая вещь, как сеть железных дорог, требует плотного и неустанного сотрудничества многих тысяч простых, ничем сверхъестественным не отмеченных людей... причём один человек, не имеющий инструментов и готовых материалов, не сделает даже игрушечную железную дорогу. С инструментами и материалами — легко, но инструменты и материалы — это как раз итог сотрудничества с другими людьми. Технически развитое общество не может обходиться без сложных цепочек товарообмена, без разветвлённой юридической базы, короче говоря, без всеобъемлющей системы социальных взаимодействий. Взятый мной пример, железнодорожные сообщения — это лишь одна из подсистем общества, решающая задачу быстрой и дешёвой транспортировки по суше. Общественные связи в целом даже на начальном этапе про-мышленной революции были глубже и шире.

Пока Анжи говорила, в углу монитора возникали иллюстрации к сказанному. Сначала — вокзал, отправляющиеся и прибывающие поезда, спешащие по своим местам люди. А затем труд, необходимый для того, чтобы привести в движение всю эту суету: рубящие уголь шахтёры, льющаяся из домны расплавленная струя, кузнечный цех, проектное бюро с недоделанными чертежами паровозов и незавершёнными расчётами, кочегар у топки, швыряющий уголь в пламенную пасть...

— Технические достижения человечества росли, требуя непрерывного усложнения социальных связей. Сначала связи эти стали столь густы, а список используемых технологий так обширен, что один человек, даже гениальный, оказался не в силах освоить весь этот список и составить пол-ную картину этих связей. Ему просто не хватило бы жизни, чтобы изучить всё. А ведь постоянно появлялось что-то новенькое! Радио, аэропланы, электрическое освещение, конвейерные линии, субмарины, рентген, первые компьютеры... Дальше — больше. Около двухсот лет назад, как раз во времена первых вычислительных устройств и атомной бомбы, технологии настолько усложнились, настолько густо проросли взаимными влияниями, что отдельный человек мог рассчитывать постичь лишь отдельные аспекты какой-либо технической системы. А система в целом была уже выше его понимания. Но прогресс продолжался.

— Как?

Отвечая Ари, виртуальная Наставница пожала плечами.

— Абстрагирование и специализация. Трудно выдумать что-то революционно новое, когда всё очевидное до тебя уже кто-то рассмотрел и предложил свой способ использования. Но зато по-прежнему можно взять отдельный элемент системы и попытаться его улучшить. Причём даже это, в общем, не обязательно. Большинство просто искало свою жизненную нишу. Зачем знать, как составляются программы для ПК, если твоя работа — заставить новый транзистор срабатывать не за десять микросекунд, а за две? Зачем знать нюансы устройства мобильных телефонов, если ты занимаешься их продажей и больше ничем? Пилоту авиалайнера может понадобиться знание метеорологии, но геология, статистика и биохимия ему ни к чему.

— Понятно, — сказала Ари. Впрочем, на лице её отражалось сомнение.

Вместо парящей в библиотеке фигуры Наставницы возникла меняющаяся панорама жизни, бурлившей на планете больше ста лет назад. Лишь голос Анжи, комментирующий эту демонстрацию, остался прежним.

— Достижения предков были велики. Они полетели в космос — и подняли на орбиту тысячи искусственных спутников. Они объединили персональные компьютеры в единую Сеть — и заставили её работать как всепланетный сверхмеханизм. Они создали великолепную медицину. Они заложили основные принципы биосинтеза, который теперь нас кормит, поит и одевает. Они сконструировали роботов и построили промышленные линии, которые снабжают нас всем необходимым. Они проникли в тайны микромира и в секреты строения звёзд. Они жили единым обществом, что имело свои недостатки, и вели войны, которые теперь справедливо кажутся нам чудовищными... хотя в ходе этих войн наиболее мощное и наиболее подлое своё оружие предки всё-таки не применяли. За это надо сказать им отдельное спасибо, потому что с их коллективным могуществом они могли испепелить, отравить и заморозить на планете всё живое.

На экране терминала бурлили толпы пешеходов, двигались по эстакадам и развязкам тысячи машин. Плыл по водам океана круизный лайнер, истинный размер которого стал ясен лишь тогда, когда подлетевшая поближе камера показала собравшихся на палубах людей. Громадные машины валили лес, вгрызались в землю, поднимались в воздух. Мчались по закольцованной трассе приземистые, даже с виду невероятно быстрые автомобили. В светлых и гулких университетских аудиториях шли лекции. Бушевали на колоссальных стадионах сотни тысяч болельщиков. Похожее же буйство — на политических митингах.

Люди, люди, миллионы людей.

И — контрастом — огромный цех, заполненный нечеловечески точным и неестественно ритмичным движением, над которым, подобно заместителю божества, парит в прозрачной кабинке один-единственный человек-оператор. Другой заместитель божества нажимает на кнопку в кабине стратегического бомбардировщика, и к земле устремляется, разворачивая оперение, многотонная бомба. Совершенно безлюдная компрессорная станция. Ряды зелёных насаждений, словно проведённые по линейке, освещаемые вечным светом ламп, подвешенных у потолка теплицы...

— А потом, — снова заговорила Анжи, протаивая сквозь панораму былого вместе с библиотекой, — пришла, никем не ожидавшаяся и никем не предвиденная, революция не технологического плана. Сейчас её принято называть анкавером, иначе говоря — "раскрытием". Люди (не некоторые и даже не большинство, а абсолютно все) внезапно получили доступ к комплексу пси-способ-ностей. Причём, поскольку проявление этих способностей зависит не столько от разума, сколько от воли и психологического настроя, научиться применять их проще простого. Даже слабейшие из ментатов могут летать, мысленным усилием перемещать предметы и уверенно передавать-прини-мать эмоции. Возможно также читать и транслировать мысли. Правда, с эмоциями управляться легче, так как мысль несёт в себе больше индивидуального...

— Постой, — сказал Клаус. — Мне это кажется, или ты действительно пытаешься натолкнуть нас на какую-то мысль?

— Не "какую-то", а "какие-то". Если известно, что человечество поднималось по ступеням эволюции с помощью техники, а потом грянул анкавер, к технике отношения не имеющий... какие вопросы должны при этом возникнуть?

— Не знаю.

Анжи зашипела. Подражание рассерженной кошке было таким резким и точным, что Клаус аж вздрогнул.

— Эти мне дефекты воспитания! Ведь ты вроде бы умный парень, даже очень умный... но извилинами шевелить не любишь всё равно! Типичный лайт в этом смысле. Ну а ты, Ари? У тебя тоже не возникает никаких вопросов?

— М-м-м... а как анкавер повлиял на развитие техники?

— В точку!

Вирт-образ Наставницы снова проделал сальто-мортале.

— Ответ таков: технический прогресс замедлился. Сильно. По многим направлениям — раз в десять. По другим — настолько, что никаких положительных сдвигов вообще не наблюдается. В ряде областей вместо роста мы имеем деградацию. И если в отношении систем вооружения это можно лишь приветствовать, то за фундаментальную науку, например, мне просто обидно. Лишь немногие аспекты техники развиваются достаточно стабильно: медицина, производство редукторов кинестатики, биосинтез...

— Выходит, анкавер был злом?

— Нет. Вернее, однозначного ответа здесь не существует. Остались в прошлом войны, почти вся преступность, насилие, ненависть, непонимание, межнациональная и межполовая напряжённость... очень много настоящего зла ушло из жизни благодаря каталитическому пробуждению сенса. Если перебрать все наиболее значимые аспекты социальной жизни и подвести черту, сравнивая, что было до и что стало после, анкавер следует назвать благом. Но столь масштабная перемена не может быть одноцветной, и кое-что неприятное анкавер принёс тоже.

— Что?

— Ну, хотя бы отторжение от плоти социума так называемых шейдов.

Ари посмотрела на Клауса. Тот едва заметно кивнул.

"да-да, всё верно. Для лайтов я чужак и изгой. Незаживающая рана, присутствие которой невыносимо. Я ведь рассказывал. И ты видела слабый намёк на то, как это бывает. Если бы я не блокировал часть своего сенса, было бы ещё хуже//

//мне жаль...//

//именно ты спасла меня от одиночества. Это стоит любых сожалений. Лучше слушай, что говорит Анжи".

— Были, — продолжала меж тем Наставница, — и другие сдвиги, не такие заметные, но гораздо более важные. Шейды — это, в конце концов, меньшинство. О них мы поговорим позже, а пока сосредоточимся на лайтах. Клаус!

Недоумение и настороженность:

— Да?

— Ты — плоть от плоти этого мира. Ответь для Ари на простой вопрос: каковы основные качества лайтов?

— Доброта. Свет и тепло. Отзывчивость... хотя эта отзывчивость направлена только на других лайтов. Что ещё? Пожалуй, это главное.

— А какова главная цель существования лайтов?

— Цель? Ну...

— Думай, не ленись! Чего хотят лайты?

Клаус замялся — впрочем, ненадолго.

— Покоя, — сказал он. — Уюта. Комфорта.

— Близко, хотя и не совсем точно. Ладно, — смилостивилась Анжи-с-экрана, — не гадай, я са-ма отвечу. Комфорт, покой и всё прочее тоже важны, конечно, но это лишь частные проявления одной большой тенденции. В первую очередь все лайты стремятся к удовольствию. Неважно, к своему собственному или чужому — для обладателей активного сенса чужое удовольствие немногим хуже своего. Но наслаждение — это центр их бытия.

Тон этого высказывания был таков, что Клаус спросил:

— Разве это плохо?

— Само по себе, конечно, нет. Люди всю свою жизнь стремятся избегать отрицательных переживаний и стремятся ко всему, что служит источником переживаний положительных. И не только люди: любым живым существам свойственен этот дуализм. Как было сказано, даже амёба движется из лишённых пищи районов в области, которые богаты ею...

"амёба?//

//микроорганизм. Простейшее животное, столь мелкое и просто устроенное, что его не увидишь простым глазом — только в микроскоп".

— ...беда людей общества постанкавера, — вздохнула Наставница, — заключается именно в том, что их отношение к жизни тождественно отношению амёбы. Простота, стремящаяся к пределу, растительный идеал во плоти. Лайты ведут паразитический образ жизни, сидя на всём готовом, созданном до них и без них. Им не надо заботиться о пропитании — фабрики биосинтеза прокормят ораву самых прожорливых едоков. Им не надо заботиться об опасностях — вторая природа, наследие эпохи преданкавера, содержит мало опасностей, а с первой природой лайты почти не соприкасаются. Им не надо бояться болезней, войн, преступности, непонимания, одиночества, бедности... лайтам попросту нечего бояться. И это по-настоящему страшно.

— Как так? Почему?

Взгляд Анжи, обращённый на Клауса, был печален.

— Есть старый миф о грехопадении. Сотворив человека, бог сначала поселил его в райском саду. Но человек нарушил заповедь, вкусив плод с Древа Познания, и разгневанное божество выгнало своё творение прочь. Правда, наиболее архаичные версии мифа говорят, что бог не разгневался, а испугался... неважно. За пределами рая человек должен был в поте лица своего добывать пищу, должен был работать, чтобы жить, должен был бороться с хищниками, платить мзду болезням, старости и смерти. Таково было проклятие бога. И колёса земной жизни крутились именно так... пока не настал анкавер. Лайты вернулись в райский сад, вернее, поселились в раю, построенном поколениями настоящих тружеников и изобретателей. Проклятие утратило силу... но при этом в полной мере вернуло себе силу благословение.

— Я не понимаю.

— Сейчас я скажу всего пять слов, Клаус, и ты поймёшь. Вы оба поймёте.

Наставница сделала паузу, исподволь стягивая в плотный узел внимание своих слушателей, а потом произнесла на выдохе, тихо, почти шёпотом:

— В раю не нужен разум.

17

Сказанное было похоже на отдалённый гром. По коже Клауса помимо воли пробежала лёгкая дрожь. Реакцию вызывал даже не столько смысл слов Анжи, сколько интонация. Да, Наставница действительно умела играть голосом, если даже её вирт-образ...

Смазывая эффект, Ари спросила:

— Вы считаете, что быть разумным — это хорошо?

Перед ответом Анжи выдержала паузу.

— Сам по себе разум стоит немного, — сказала она. — Но он — не цель, а средство. Я преклоняюсь перед разумом, потому что это — могучее орудие самосовершенствования. Разум — это крылья и огонь, это вечный мятеж, это стремление ввысь. Утрата рассудка вызывает жалость с налётом брезгливости. Боги карали безумием людей, которые смели бросать им вызов. Именно безумием, потому что безумец не может сам выбирать свой путь, он обречён на милостыню и жалкое прозябание — а что ужаснее для гордеца, чем такая участь? Разум созидателен, как ничто иное. Если в своих страстях человек подобен животному, то в разуме своём он схож с божеством.

— Опять-таки, разве страсть — это плохо?

— Нет. Но страсть, не озарённая светом разума, чудовищна. Например, любовь. Без осознания это просто похоть, не так ли? И с другими проявлениями эмоций ровно так же. — Наставница вздохнула. — Величайшей ошибкой было закреплять нити управления сенсом в эмоциональной сфере, в древнейших отделах нервной системы, унаследованных чуть ли не от рыб. Конечно, в эффективности такому решению не откажешь, но вот его последствия...

— Погоди! — вскинулся Клаус. — О какой ошибке речь? Анкавер, структура и свойства сенса — это же естественные вещи. Они работают именно так, потому что таковы законы природы!

Анжи неожиданно улыбнулась.

— Ты помнишь, что я говорила тебе в прошлый раз? Наш мир — всего лишь иллюзия. Всякий раз, когда ты используешь свой сенс, скажем, для левитации, ты заигрываешь с законом всемирного тяготения. Этот закон становится не таким уж всемирным, поскольку в данный момент тебе так хочется. Какой из этого можно сделать вывод?

— Анкавер не естественен?

— Не больше, чем техническая культура. Не больше, чем магия и сны. Анкавер — итог манипулирования глубинными структурами реальности на стыке биофизики, психологии и псионики...

"выходит, твой мир был изменён, и ты хочешь, чтобы так же изменились другие миры?//

//в общем, да. Хотя признаюсь: чем дальше, тем больше у меня сомнений, нужны ли вообще такие перемены...//

//сомнения — это хорошо".

— ...я рассказывала тебе об эксперименте с перемещением через саркофаг в пределах этого мира. Но кое о чём я тогда умолчала.

— О чём?

— А ты подумай. Не бери пример с лайтов, напряги извилины.

По тону Наставницы было ясно, что на этот раз она не станет давать воспитуемым поблажек. Или додумаются сами, или...

Клаус так и не узнал, какова будет альтернатива. Он вовремя вспомнил недавние жалобы Рокаса на то, с каким трудом ему давалось "точное и непротиворечивое описание точки выхода" — иначе говоря, того мира, в который хочешь попасть. После этого ответ явился сам.

Правда, в форме вопроса:

— Откуда вы узнали набор параметров для перемещения?

— От Рышара.

Клаус моргнул.

— От Ры... от того шейда, вашего возлюбленного? Но как?

— Я нарушила кое-какие правила, — невозмутимо сообщила Анжи. — После того, как он принял зелье, я явилась в его лесное убежище, включила компьютер и ознакомилась с файлами...

"что с тобой, Клаус?//

//ты что, не... хотя ведь и в самом деле не понимаешь. Чужие файлы — это неприкосновенное. Человек не всегда может управлять тем, что выдаёт в эфир его сенс, но уж над своими личными файлами он волен в полной мере. Влезть в чужую голову — это простительно, особенно если не было прямого умысла. Но влезть в чужой компьютер, это... это...//

//преступление?//

//именно. Причём из тех, которые превращают человека в изгоя, в шейда. Правда, после зелья файлы были Рышару уже не нужны, но всё равно..."

— Я искала ответ на сугубо личные вопросы, — продолжала меж тем Анжи, — а нашла портал, ведущий в информационную Сеть высшего порядка. Портал, которым, к слову, сам Рышар не пользовался. Технология создания саркофагов, программные комплексы к ним, информация об устройстве Вселенной — это всё мои трофеи того времени... похоже, ты меня не слышишь, — констатировала с экрана Наставница. — Тебе не нравится, что я способна заглянуть в чужие файлы?

— А мне что, надо хлопать в ладоши, петь и плясать? Или благосклонно кивать — мол, да, нехорошо, но бывают обстоятельства...

— Обстоятельства в самом деле бывают. Но убеждать тебя я не стану. Я просто дам тебе задание. Представь на досуге, что Ари приняла зелье. Внезапно, без всяких объяснений и видимых причин... раз, и всё. Её больше нет рядом. И никогда уже не будет. Подумай, как бы ты стал действовать. И ещё реши, остановил бы тебя при этом запрет на просмотр чужих файлов. Что было бы для тебя важнее: узнать, ПОЧЕМУ — или соблюсти моральные нормы?

Помолчав, Наставница добавила довольно мрачно:

— Когда ты честно ответишь на последний вопрос, тебе уже не надо будет спрашивать себя, любишь ты Ари или нет.

"?Клаус?//

//да не знаю я! Надо посидеть, сосредоточиться, представить...//

//что ж, спрошу позже//

//потом. Да".

Между тем Анжи вернулась к прежней теме.

— Рышар хотел осчастливить людей. И он это сделал. Правда, путь, этот клятый путь, который он выбрал... но осчастливить большинство иным способом, пожалуй, не удалось бы, а сотворение миров — это, как и политика, искусство возможного. Что же до меньшинства, того самого, которое всегда идёт не в ногу и выбирает все стороны разом — меньшинству этому счастье по единому шаблону вообще не светит. Оно ценит удовольствие не настолько высоко, чтобы обожраться им до полного обалдения и утраты жизненных интересов...

— Погоди! — если бы не дисциплинирующее присутствие Ари, Клаус наверняка вскочил бы и заметался по комнатке этаким шариком от пинг-понга (чего за ним вообще-то не водилось). — Погоди! Кем вообще был Рышар? Богом?

— Рабочий термин, который использовался в его среде — вэ-мейкер.

— Это, кажется, из английского?

— Да. "Мейкер" — дословно "делатель". Как Kingmaker, как movie-maker, как "Pagemaker". А вэ представляет собой сокращение от world, то есть "мир"... в самом широком смысле этого слова. Точнее всего перевести термин вэ-мейкер можно, если использовать греческое слово демиург, но перевод всё равно был бы недостаточно точным. Демиург — фигура неустранимо эпическая, на ней, как ни на какой иной, лежит отсвет божественности... и тень непомерной, нечеловеческой ответственности. А вэ-мейкер — это профессия. Вполне человеческая, должна заметить. И являющаяся, по большому счёту, частью шоу-бизнеса.

— Значит, Рышар был всё-таки человеком?

— Да. С маленькой поправкой: человеком, способным творить подлинные чудеса, человеком, умеющим перекраивать миры. И даже в прямом, исконном смысле слова создавать их.

Впервые за долгое время ожила Ари.

— Зачем ему был нужен этот ваш анкавер? — спросила она.

— Редко, но метко, — одобрительно кивнула Наставница. — Для того, чтобы ответить, надо знать предысторию его родного мира. Долгое время предки и соотечественники Рышара шли тем же самым путём, что и мы в эпоху преданкавера. То есть развивали технологии. И когда они, технологии (в первую очередь компьютерные и коммуникационные) развились в достаточной степени, к ним снизошли некие калмы. Чужаки-телепаты, имеющие нечеловеческое обличье и нечеловеческое мышление. И мир Рышара изменился, приняв новую технологию.

— Это был их собственный анкавер? — рискнул Клаус.

— Вполне возможно. Доказательств нет — ни pro, ни contra. Но очень похоже, очень... — Анжи потёрла подбородок, встряхнулась. — Итак, мир Рышара получил трансферт. Вы оба им уже пользовались в той или иной форме. Мы называем это саркофагом странников. А сам Рышар вошёл в немногочисленную группу людей, которые занялись подбором программ параметров для трансферта. Вроде бы ничего необычного, просто бизнес... но, как вскоре выяснилось, не совсем. Потому что помимо крепких профессионалов в среде вэ-мейкинга выделилась прослойка из немногочисленных художников, истинных творцов, способных перешагнуть тонкую грань между копированием и созданием, между умножением числа доступных миров и расширением спектра сущ-но-стей, из которых состоит реальность. Большинство вэ-мейкеров были обычными профи и ваяли косметически улучшенные версии действительности; меньшинство — то самое, желающее странного — творило новую действительность. Миры на заказ. Рышар был из последних.

Наставница вздохнула. Не решаясь прерывать её рассказ, Клаус и Ари сидели тихо, как пара зачарованных мышей.

— Он вёл жизнь монаха. Или отшельника. Художника, полностью сосредоточенного на своей работе... что, впрочем, равнозначно. А столь полная концентрация на деле ведёт к аскетизму. И Рышар был аскетом. Вот только, как любой мечтатель, он нередко задумывался о том, каково это — жить просто для того, чтобы жить, существовать в своё удовольствие, не думая о цели, не решая каких-либо задач. И вот, когда почти всё население его родины уже безвылазно лежало в саркофагах, переселившись в иные миры, а у него внезапно появилось свободное время, он задумался и спросил себя: а почему нет? В самом деле, почему?

Новый вздох.

— Сказано — сделано. Рышар был полностью свободен в реализации самых причудливых фантазий и самых фантастических причуд, поэтому он взялся за дело, не откладывая, и создал то, что принимал за мир своей мечты. Увы! В очередной раз подтвердилась старая истина, что быть и казаться — вещи очень, очень разные. Легкокрылое счастье лайтов для Рышара, угрюмого труженика и отшельника по доброй воле, оказалось и непонятно, и непривычно... и неприемлемо. Его попытка обернулась ошибкой. Впрочем, даже в провале замысла такого человека, как он, есть своё тёмное величие. Один, без помощи и поддержки, он держался за свою мечту до последнего. Его срок существования как шейда побил все рекорды длительности. А потом он встретил меня.

Анжи замолчала. Её вирт-образ закрыл глаза, а лицо обрело странноватую прозрачность, свойственную людям, полностью ушедшим в воспоминания.

— Странно. Не в первый раз уже я рассказываю эту историю, даже не в десятый, но... хотя в дневниках и заметках Рышара ничего подобного нет, я догадываюсь, какую роль в плоти своей фантазии он отвёл мне. Собственно, догадаться об этом несложно. Мужчине нужна подруга, так было, так есть и так будет. Вот только я всё-таки была лайтом тогда, слишком многого я не умела и не понимала, и правила мной мораль именно лайтов, а Рышар... ему хотелось иного. На самом-то деле. Трудно по-настоящему осознавать свои желания, их причины и пути их удовлетворения... жаль, как жаль! Рышар снова перепутал желаемое и необходимое, попытался совместить в одной женщине две совершенно разных роли: подругу и возлюбленную. А любовь недостаточно могущественна, чтобы сделать человека счастливым вопреки всему миру. Вернее, вопреки всему миру иногда получается, а вот вопреки сущности любящих — никогда. И всё закончилось зельем. Закономерный итог.

— А что такое зелье? — спросила Ари озадаченно. — Яд?

Наставница махнула рукой.

— Нет. Не совсем. Хотя определённое сходство прослеживается. Видите ли, в паутине реализованных фантазий, которую сообща плели вэ-мейкеры, существовали способы сменить окружение. Ложиться в саркофаг при этом было не обязательно; кроме того, в нетехнологических мирах и мирах с низким уровнем техники (а их среди заказных фантазий вэ-мейкеров было большинство) тоже надо было как-то выкручиваться. И были изобретены способы, позволяющие подавать аппаратуре саркофага соответствующие сигналы. Мир лайтов не был частью системы в полной мере, но кое-какие связи Рышар оставил. Он рассудил, что даже в раю, если он населён людьми, будут недовольные — тем более, что люди склонны ждать от рая самых разных вещей, в том числе и взаимоисключающих. Чтобы это меньшинство не мутило воду и не вносило разлад в стройную систему, было введено зелье. По сути это медицинский препарат с лёгким снотворным действием и очень сложной химической формулой, приём которого служит сигналом, что сознание, пребывающее в данном теле, больше не устраивает эта оболочка и это окружение. Зелье открывает для сознания односторонний портал в ту самую Сеть высшего порядка. После его приёма матрица личности вместе с памятью уходит из этого мира, чтобы проявиться в каком-нибудь другом, а на освободившееся место Сеть вписывает новую личность. Тело остаётся прежним: всё-таки Рышар имитировал действие обычного химического препарата, а не экспресс-мутагена.

— Значит, Рышар не умер.

— От зелья ещё никто не умер. Только для нас, остающихся, это — утешение небольшое. Полноценной связи с иными мирами Рышар нам не дал, поэтому вернуться назад невозможно.

— Изгнание из рая? — пробормотал Клаус.

— Оно самое.

Наставница изобразила жестами, будто берёт что-то невидимое, взвешивает на ладони и с печалью на лице бросает прочь. Потом посуровела.

— Основным дефектом классических утопий была полная замкнутость системы. Рышар преодолел её изящно и просто, в духе древних римлян. Если кому-то не нравится мир, или не нравятся правила мира, или просто хочется чего-то такого, что рано или поздно переводит человека в категорию шейдов — вот зелье, получите. Учитывая ощущения, постоянно испытываемые шейдами в одиночестве и многократно усиливающиеся в компании, спроектированный им анизотропный фильтр работает быстро, без перебоев. Боль, как и наслаждение — из первейших и мощнейших побуждений, подталкивающих нас к принятию решений. Вот только лично мне совсем не нравится растительный идеал, насаженный у нас повсеместно так называемыми "объективными законами реальности", а говоря точнее — волей уставшего и запутавшегося демиурга. Поэтому я уже более десяти лет, сперва ощупью, а потом вполне сознательно, предпринимаю шаги к тому, чтобы дать миру новое изменение.

— Ты хочешь отменить анкавер? — выдохнул Клаус с трепетом.

Наставница улыбнулась.

— Нет. Совсем нет. Ломать построенное — это не путь и даже не метод. Организовав Группу, я хотела только вернуть свободу выбора тем, кому выбор нужнее счастья. Создать для шейдов, и не только их, серьёзную альтернативу зелью. И знаете что, ребята?

— Что?

Анжи заговорщически подмигнула.

— Мне кажется, у меня получилось.

Глава 6

20.09 — 25.09.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

гермогородок Т-4/15, нижние слои стратосферы над заливом Кибрис,

а также кочующий город Вейнур и орбитальное поселение Тилам-17.

18

— Мы сейчас находимся примерно в пятнадцати километрах над уровнем моря.

"это как?"

— Помножь высоту своего маяка на полторы сотни и добавь немножко сверху.

— Ого!

— Именно ого. Хотя это далеко не предел.

— С трудом верится в такое.

— Ничего, скоро придём, и сама увидишь.

Клаус и Ари шли длинным коридором гермогородка к главному ангарному блоку, разговаривая и вслух, и мысленно, вперемешку. Вернее, мысленные комментарии дополняли образами и ощущениями смысл проговариваемых реплик; чисто мысленные реплики подавала только Ари, да и то редко. А направление на ангары... что ж, ещё на Седом Взморье Клаус обещал показать ей родину, и теперь всерьёз взялся за исполнение этого обещания. Что радовало Ари, словно ребёнка.

Или лайта.

"А меня в её мире радовала возможность сбросить тяжесть шейда. И вообще: новый мир — это же целый новый мир!"

— А почему мы не падаем?

— Комбинация техники и пси-способностей. Есть такая штука, редуктор кинестатики...

— А, помню. Наставница говорила, что эта область техники всё ещё активно развивается.

— ...так вот, он трансформирует кинетический импульс сенса подобно тому, как трансформатор электрического тока повышает напряжение за счёт силы или наоборот.

В ответ на новый вопросительный импульс Клаус представил действующую схему трансформатора и "забросил" её в сознание Ари. Схему он без долгих размышлений скопировал с той, которую ему демонстрировал вирт-учитель на уроке физики.

— В случае с этим гермогородком или объектами на нестабильных орбитах редуктор кинестатики применяется очень мощный, делающий силовую составляющую сенса намного больше... в ущерб точности, конечно. Если соорудить редуктор размером с небоскрёб, один-единственный человек сможет с его помощью сдвинуть даже гору. Вот только сдвинуть её ровно на пятьдесят метров не получится, скорее оператор отпихнёт её на два шага — или сразу на километр... если генератор сдюжит.

— Почему?

— Ну... представь, что ты рисуешь карандашом, укреплённым на очень длинной и гибкой палке. С редукторами кинестатики получается примерно так же. Когда число Бенна зашкаливает за сотню, только очень опытный оператор может снизить погрешность прямого воздействия до более-менее приемлемых величин.

— Насколько более и насколько менее?

— Откуда мне знать? — хмыкнул Клаус. — Я что, самолично передвигал горы?

— А всё-таки?

— А всё-таки объекты вроде гермогородка левитирует группа операторов. Человека три как минимум. И есть ещё кое-какие надёжные методы для сглаживания операторских погрешностей. Будь иначе, нас бы сейчас качало и дёргало, как при непрекращающемся землетрясении.

"ясно".

Когда они вошли в ангарный блок, Ари едва не разразилась градом вопросов о наполняющих его машинах — обтекаемых, изящно-стремительных даже в неподвижности... но моментально притихла, рассматривая вынырнувшего из-за угла подростка.

"это кто?//

//кажется, Лим рассказывал мне о нём. Кто-то вроде гения, кличут Рваной Башней, а вот имени не помню//

//гений, да? Ну, блокируется он не хуже тебя".

Незнакомый подросток усмехнулся — и сразу перестал казаться юным. Очень уж эта усмешка была специфической. Саркастичной — раз, умной — два, и совершенно недостаточно светлой для нормального лай-та — три.

— Для забывчивых напоминаю: меня зовут Юрген. И желательно — на "вы". Тебя, Клаус, я знаю неплохо, хотя исключительно заочно. А как зовут вас, ваше величество?

— Я не королева.

— Изгнание не отменяет ни обязанностей, ни прав, ни манер, — без следа ехидства сказал Юрген. — Так как ваше имя?

Помедлив, Ари ответила, неуловимо изменив осанку:

— Минариэ туал-Сехис хэ Вирриф. Мой отец, рождённый в мире Седого Взморья, был высочайшим князем Пятиградья, Пролива и Тёплых Островов.

Всё с той же серьёзностью, заставляющей искать подвох, Юрген поклонился. Ари прокомментировала мысленно:

"хорошая вариация придворного поклона, принятого у нас//

//верю. Но чего он хочет?//

//спроси".

— Ты искал нас специально?

— Да. Моё любопытство разевает свой голодный рот. Прошу вас, высочайшая, откройте способ, каким вы попали к нам.

"ответить?//

//давай".

— Магическая имитация саркофага странников. Вам знакома иерархия Ключей?

— Конечно.

Прозвучало это самоуверенно до крайности, но Ари просто приняла ответ за константу, кивнула и обрисовала идею, которой воспользовался Рокас.

— Сложновато по исполнению, но изящно, — отметил Юрген, когда она закончила. — А главное, сработало. Благодарю.

— Не за что. То же самое можно было узнать и напрямую от Рокаса.

— Не совсем то же. Он-то не испытывал на себе собственную придумку.

— Скажи, — вмешался Клаус, — а зачем тебе это знать?

— Мне, видишь ли, — без раздумий откликнулся Юрген, — не дают покоя лавры Рышара. Я мечтаю превзойти его на почве открытия порталов.

— Каких таких порталов?

Мальчишка (на этот раз именно мальчишка, озорной и беспечный) хмыкнул.

— О, это сложный философский вопрос, — поднятый Юргеном палец уткнулся в зенит и описал там пару кругов. — Я склоняюсь к мысли, что при подборе программ параметров происходит не создание реальности, а просто устанавливается контакт с реальностью, где-то уже существующей. Да, Наставница придерживается иной точки зрения, но для ложащегося в саркофаг разница между созданием и перемещением несущественна. Это просто вопрос интерпретации. А факты можно повернуть и так, и этак. Гипотеза "движение, а не творение" хорошо объясняет, например, возможность встречи разных людей в одном и том же удалённом мире. С другой стороны, только гипотеза "творение, а не движение" объясняет, почему трансферт способен изменять уже устоявшиеся миры, учиняя всякие там анкаверы, повороты тока маны и коррекции структурности...

— А в итоге, — подытожил Клаус, — какой-нибудь умник посмотрит на известные факты под новым углом, и окажется, что ограниченно верны обе гипотезы, потому что истина сложнее и одновременно проще.

— Вот-вот. Соображаешь. Ладно, голубки, летите к своему солнцу. Удачи вам.

— И тебе удачи, — сказала Ари, улыбаясь. Клаус кивнул.

"забавный парнишка//

//угу. Такой забавный, что читал нас обоих, как крупный шрифт, до донышка//

//ну и что?//

//пожалуй, ничего. Странно только, что моя суть не заставляет его отступать".

Ари повернулась к Клаусу лицом.

— Послушай, что такого в твоей сути, что ты стремишься себя принизить? Можно подумать, ты сам себя боишься.

— И боюсь, — сознался он. И добавил с запинкой:

— Меня хорошо научили, что бывает, когда даёшь себе волю... ну, я ведь уже рассказывал.

— Научили, — повторила Ари с нехорошим прищуром. По связи через тандем на фоне сияния, излучаемого её сенсом, поплыли клочковатые тени. И выпустил их на волю вовсе не Клаус. — Научили, значит... а ты разучись!

— Я пытаюсь. Уже давно. Носить в себе шейд — это, в конце концов, больно.

— Не пытайся. — Мягкая непреклонность, подобная неистощимому упорству океанского прибоя. — Просто делай.

"Угу. На словах-то всё и всегда выходит очень просто.

Впрочем... да, попробую-ка я одну штуку. Хуже уж точно не будет..."

Пару минут спустя Клаус и Ари разместились в кабине двухместного самолёта — лёгкого, похожего на светло-синюю пластиковую игрушку. Нишу, где находился самолёт, от основной части ангара отделила герметичная дверь. Свистнул воздух, отсасываемый из ниши компрессорной системой гермогородка; ещё несколько секунд, и наружная створка шлюзовой ниши отошла, открывая путь в бело-голубую облачную пропасть.

"здесь высоко!//

//не бойся. Ты не можешь упасть. Доверься мне. Чувствуешь?//

//чувствую//

//тогда — летим!"

Выскользнув из ниши, самолёт немного повисел на месте — и, управляемый Клаусом, повалился в плавно углубляющееся пике. Углубляющееся. Углубляющееся. Углубляющееся...

— Ау-у-у-у! — на одном выдохе, со страхом, переходящим в восторг.

"да!//

//ДА!!!"

Подсвеченная заходящим солнцем облачная пена надвинулась с обманчивой плавностью, но очень быстро рванулась прямо в лицо. Свист рассекающих воздух плоскостей чуть изменился, вокруг резко потемнело — и снова посветлело. Самолёт пронизал небольшой разрыв в облаках так быстро, что Ари не успела даже ахнуть. Опять сгустилась вихрящаяся мгла... холод, подбирающийся со всех сторон...

Клаус сам себе напоминал жонглёра, в одно и то же время управляющегося с неустойчивой грудой предметов, сложенных на голове, подбрасывающего одной рукой три булавы, другой рукой бьющего в барабан — и к тому же ухитряющегося перебирать ногами в замысловатом танце вокруг этого самого барабана. Только вместо физической активности была активность ментальная. Частью сознания он цеплялся за редуктор кинестатики самолёта, управляя полётом. Другой частью он был связан с Ари, поддерживая тандем (и, в числе прочего, демонстрируя ей, как именно надо управлять самолётом). Ещё одна часть, не полностью входящая в сферу сознания, была сгустком шейда; но для блокировки этого сгустка требовались именно сознательные усилия, пусть и доведённые до автоматизма. Показания индикаторов на приборной панели, двоящаяся картина — вид из кабины собственными глазами и глазами Ари, запах пластика, пота и пыли, лёгкая вибрация, передающаяся телу через плотную обивку длинных анатомических кресел, водоворот чужих эмоций... всё круто перемешалось, всё слилось и наложилось одно на другое. И Клаус вполне сознательно углублял это смешение, ощущая себя то ли просыпающимся полубогом, то ли стремительно растущим пятном радужной плесени.

...они вылетели из облаков быстрее иной пули. Из тверди неба — к тверди моря. Самолёт летел (а вернее, падал) вертикально вниз. Но очень быстро стало казаться, что он не падает, а неторопливо тонет в прозрачном, лишь малость красноватом, сиропе. Единственными намёками на скорость были свист ветра и ещё временами — лёгкие толчки при переходе от одного воздушного слоя к другому. Высотный холод отступил чуть медленнее, чем подкрался; поверхность моря из серого и шершавого листа, натянутого на огромный шар, стала именно поверхностью моря, покрытой нестерпимо медлительными волнами. Когда восприятие в очередной раз развернулось на 90 градусов и даже неопытной Ари стало очевидно, что они падают, Клаус аккуратно вывел самолёт из пике. В итоге их синяя куцекрылая машина помчалась метрах в двухстах над волнами на скорости около половины Маха. Для этой спортивной модели — почти предел.

В другой предел Клаус уткнулся внутри. И тогда, отбросив колебания, он полностью снял блокаду собственного шейда, одновременно так глубоко, как только мог, ныряя в сияющий поток ощущений и эмоций Ари.

"ну и как?//

//!!!//

//я рад, что тебе понравилось".

В следующий миг самолёт сбился с курса, нырнув чуть ниже. Клаус выправил полёт на одних рефлексах. И тут же, уже вполне сознательно, вычертил иглой покорного аппарата несколько крутых зигзагов и одну полную петлю.

"что случилось?//

//я действительно рад! Я РАД!//

//не понимаю".

Ответом был нечленораздельный вопль восторга и очередной зигзаг.

— Да что случилось-то?!

— Я вышел из тени! Понимаешь? Вышел! Всё! Я БОЛЬШЕ НЕ ШЕЙД!

— Ну и что?

Клаус лишь фыркнул, продолжая с упоением ухмыляться от уха до уха.

Действительно: ну и что? Пустячок, ага. Неужели для неё и в самом деле нет разницы, лайт я или шейд? Видимо, нет. Я ведь и сам в последнее время не особенно вспоминал о том, как страшно несчастен и как мне не терпится по этому поводу отведать зелья... незаметная такая, плавная перемена. Навык блокировки тоже поспособствовал тому, чтобы не помнить о собственном цвете. А теперь — встряска от полёта, воспринятые, как свои, эмоции Ари, и...

Выходит, я излечился. Наставница была права: шейд — это не навечно.

Ну что ж, правота — это её хобби и долг.

— Спасибо, — прошептал Клаус, не имея в виду никого конкретно. Ну, может, чуть-чуть Ари, за светлое холодноватое молчание с оттенком понимания/поддержки. — Спасибо!

По щекам текли слёзы возвращённой радости.

19

— Город мне нравится... — искренне.

— Ну, ещё бы! — с оттенком того своеобразного самодовольства, которое пристало скорее архитектору, чем экскурсоводу.

...Город, особенно издалека, был прекрасен. Первое определение, которое приходило в голову при взгляде на него — "воздушный". Его преобладающим цветом был белый, оттенённый терракотовым, голубым и серебряным; формой — неправильная звезда, распластавшаяся над землёй выше холмов, но ниже облаков. И, подобно облаку, он плыл то над сушей, то над морем, повинуясь ласке ветра. Издалека этот город куда больше походил на видение, вызванное к жизни колдовской властью феи Морганы, чем на творение рук человеческих.

Но построили его именно люди. Люди постанкавера. И дали ему, заботясь более о звучании, чем о смысле, имя Вейнур.

— ...но мне не очень нравятся люди.

— Люди? — переспросил Клаус.

— Лайты, — уточнила Ари.

Воспользовавшись тандемом, Клаус посмотрел на окружающих её глазами. И — да, на свой лад Ари была права. Конечно, никто вокруг не ссорился, не угрожал, не хмурился и не замышлял дурного. Лайты физиологически не могут этого, пока остаются собой. Но никто также не работал (в понимании Ари, да и в понимании Клауса, кстати). Все веселились — кто бурно, кто тихо. Но никто не любовался красотой архитектуры или людей, никто не вносил в весёлый хаос какого-либо порядка, никто не думал ни о чём серьёзном. Да что там серьёзное — с трудом можно было найти тех, кто просто о чём-нибудь думал. О чём угодно. И вновь всплывал из сумрака памяти жуткий полушёпот Наставницы:

"В раю не нужен разум".

В раю — не нужен.

Теперь Клаус был готов признать: даже чисто внешне лайты в массе своей были непривлекательны. Раньше он не обращал на это внимания, чаще глядя в суть, чем на обёртки сути; но теперь, сквозь призму чужого восприятия, ему бросалось в глаза обилие пухлой, пышной, а часто и попросту жирной плоти. Под кожей пролетающих мимо людей обоих полов редко удавалось рассмотреть хоть какие-то мышцы. Исчезни вдруг способность к левитации, и половина лайтов не смогла бы сдвинуться с места. Ни дать ни взять — медузы, выброшенные на берег прибоем.

После всего услышанного от Наставницы и членов Группы, после передуманного и пережитого радостная праздность оказалась тягостным зрелищем.

— Всё не так плохо, — поспешила заверить Ари, чувствуя, что ещё немного таких раздумий, и Клаус снова скатится во тьму шейда. — Вряд ли было бы лучше увидеть на этих... улицах?

— Глейвах, — уточнил Клаус. — Улица без тротуаров и мостовых, вдоль которой летают, а не ходят, уводящая в любом из шести направлений — это глейв. И площадки для отдыха, расположенные вдоль таких "улиц" — тоже глейвы.

— Как бы это ни называлось, а видеть здесь тощих от голода, озлобленных, озабоченных, вечно напуганных людей тоже было бы не великим удовольствием.

— Ну да, ну да, — согласился Клаус кисло (даже вновь обретённый свет не помешал). — Но знаешь что? Я, пожалуй, не стану изыскивать способ учинить в твоём мире аналог анкавера. Крайность на крайность... нет, мне такой размен не нужен.

Ари кивнула (как ему показалось, с облегчением) и попросила:

— Покажи мне что-нибудь интересное.

— Что?

Ответом был короткий жест и лаконичный посыл, успешно заменяющие фразу вроде: "Ну, тебе виднее, что именно — это же твой мир, в конце концов, я здесь чужая".

Клаус задумался, потёр переносицу и щёлкнул пальцами:

— Сим-игры! Ролёвка на исторические темы должна тебе понравиться.

Сенс Ари окрасился осторожным интересом, но Клаус частично свернул связь тандема, оставив, чтобы не испортить сюрприз, лишь общность эмоций, и сказал:

— Держись за мной!

У движения по глейвам были свои правила. Иногда жёсткие, куда чаще — довольно мягкие. Клаус отлично знал эти правила и, лавируя меж пролетающими, разогнался ровно настолько, чтобы не вызывать открытого недовольства. Не имеющая почти никакого опыта полётов, Ари едва успевала повторять его манёвры; при этом душа её балансировала на грани негодования и тайного ужаса, густо замешанного на восторге. Все вопросы, какие у неё были, встречным ветром выдуло напрочь. Когда она вернётся на родину, подумал Клаус, она станет летать куда чаще прежнего. Это действительно затягивает...

Влетев под крышу, он резко затормозил и ловко сместился вбок, хватая Ари за руку и помогая ей остановиться рассеянным импульсом кинезиса — как вовремя подставленной пуховой по-душ-кой размером с кровать.

— Разбойник! — фыркнула Ари, отдуваясь. Повертела головой. — Где мы?

— Надпись над входом видела?

— Нет. — Не удержавшись, девушка добавила. — Вход промелькнул слишком быстро.

Клаус проигнорировал это замечание. Тем более что на самом деле Ари вовсе не сердилась. Ну, всерьёз не сердилась.

— Заведение называется "Иннерспейс". Иначе говоря, внутренний мир, психокосмос. Из-вест-ное местечко... среди тех, кому не за двадцать. Так. Нам туда.

Ари продолжала смотреть по сторонам, выхватывая из пёстрой непонятности то мигающие разноцветные огни, то закрученные до полной потери смысла надписи на всех доступных гладких поверхностях, то шагающие/бегущие на месте фигуры в сплошных одеждах, слишком эластичных для того, чтобы быть доспехами. В эфире тоже царил изрядный хаос: кто-то испускал аритмичные всплески адреналинового восторга, кого-то несло по крутым виражам, кто-то строил многоходовые планы, ощущая себя как минимум заместителем божества...

— Вот, — указал Клаус, когда достиг более-менее свободного угла. — Одевай это.

"Это" было такой же эластичной одёжкой, как на большинстве присутствующих, со сплошным шлемом в придачу. При взгляде в упор стало заметно, что "это" подвешено внутри металлической рамы на многочисленных тонких растяжках. Не дожидаясь, когда Ари сделает, что сказано, Клаус полез в такой же костюм, висящий по соседству. То, как ловко он при этом пользовался кинезисом, выдавало большую практику.

— А что потом?

— А потом мы окажемся в одной и той же симуляции, и я скажу, что, где, с кем и как.

...Ближе к вечеру того же дня, покидая "Иннерспейс" вместе с Ари, после продолжительной паузы Клаус заметил:

— Боюсь, ты основательно подпортила репутацию моего героя. И пребольно шокировала нашу сим-тусовку.

— Я не сделала ничего запрещённого...

— Точнее, ничего запрещённого игровыми правилами.

— Но тогда...

Клаус перебил:

— Есть и другие запреты.

После короткой паузы он недовольно поморщился и сказал:

— Нет. Не запреты. Лучше сказать — очевидности. Стереотипы. Не следовало тебе вот так сходу брать нож и вырезать группу Торговца.

Ари пожала плечами.

— А почему я должна была щадить врагов? Только потому, что это — игра?

Клаус снова поморщился. На этот раз — иронично.

— Любимая, в играх, как и в жизни, должно быть место беседе и компромиссу. У Торговца, как и следует из его прозвища, нужно было покупать вещи. Покупать, Ари, понимаешь? Трупы, конечно, не запрашивают с новичков возмутительных сумм и не скупают трофеи по цене хлама. Трупы вообще не склонны возражать живым, расставаясь со своим имуществом. Но о таком историческом понятии, как грабёж, отягчённый убийством, никто давно не вспоминает даже в играх.

— Но арбитр дал мне высокий балл достоверности. Ты сам сказал, что никогда не видел такого высокого балла.

— Арбитр — не человек, а синтет, — Клаус уже откровенно веселился. — Он соотносит поведение игроков историческим прецедентам да ещё следит за исполнением писаных правил игры. Если бы судьёй был живой, он не был бы и наполовину столь... объективен.

— Я всё равно не понимаю, что такого страшного я совершила.

— Я заметил, — хмыкнул Клаус.

Вечерний Вейнур перестал темнеть — наоборот, он понемногу разгорался россыпями искусственных огней, сияя всё ярче, впадая в аляповатую пестроту. На глейвах стало многолюднее, да и общее настроение изменилось. Стали чаще попадаться группки влюблённых (далеко не всегда чётные) и одиночки, пьяные вовсе не от любви. На фоне этих перемен в эфире Ари уже не казалась особенно яркой. Многие наслаждались эмоциями не меньшего накала — особенно те, кто не брезговал подстегнуть себя химией. Теперь Ари и Клаус — особенно Клаус — ещё сильнее бросались в глаза из-за своей сдержанности, столь неестественной на общем фоне.

— Лайт, — сказал Клаус, — никогда не сделает того, что может огорчить другого лайта. Самое большее, что он может себе позволить, да и то при Сетевом общении — вежливая отстранённость. То, что ты учинила, должно было сильно расстроить Торговца. Меня это, между прочим, тоже не порадовало. Ты ведь это ощутила?

— Да.

— И как, понравилось?

— Нет.

— Вот то-то и оно. У тебя на родине можно действовать без оглядки на чувства ближних. У нас нельзя. Вчувствуйся в эфир как следует, и ты поймёшь, почему.

Тут на ум Клаусу пришёл не слишком логичный, но, как ему показалось, сильный аргумент, и он тут же добавил к уже сказанному:

— Торговец даже не задумывался о возможности грабежа. Ты застала его врасплох, его и его команду. А тем самым, в каком-то смысле, напала на беззащитных.

Замечание в самом деле было не особенно логичным. Но оно сработало: через тандемную связь до Клауса дошло эхо глубокого и неожиданно тёмного раскаяния. Развитое воображение с успехом заменило для Ари удар негативных эмоций, которым одарил бы её Торговец со своей командой, если бы всё происходило не в симуляции, а лицом к лицу.

К счастью, она быстро оправилась, сбросив большую часть неожиданного груза, но тень испытанного чувства задержалась надолго, лишая Ари, а заодно и Клауса, спокойной беззаботности. Случись иначе, и из объятий шейда им пришлось бы карабкаться уже вдвоём, без уверенности в результате и даже при успехе довольно долго.

Тут Клаус неожиданно вспомнил разговор не то со Светланой, не то с её симуляцией — точнее, одну фразу из него. И подумал:

"Значит, лайты на три четверти всё-таки бывают. Кажется, мы с Ари сейчас олицетворяем именно эту грань невероятного..."

20

— А на самолёте долететь было нельзя?

— На большинстве распространённых моделей — нет.

"но почему?//

//терпение. Я объясню"

Как раз в этот момент челнок, направляющийся из Вейнура в район ближних орбитальных поселений, сбросил причальные захваты и с обманчивой неторопливостью взмыл вверх.

— Наверху, в открытом пространстве — пустота и космический холод, — объяснял Клаус, не забывая иллюстрировать сказанное вереницей проплывающих в сознании образов. — Это с одной стороны. А с другой — неистовый, не приглушённый слоем воздуха свет солнца и потоки быстрых микрочастиц, никак не полезные для здоровья. При большой удаче и точном расчёте до орбитальных поселений можно добраться и на обычных спортивных самолётах: для высотных полётов их герметизируют. Но у рискнувшего провернуть такой трюк слишком велик шанс замёрзнуть, задохнуться и схватить большую дозу радиации. А то и вообще погибнуть. Так зачем рисковать, если можно добраться до места на челноке, заплатив пилоту минимальную сумму?

— Минимальную?

— Ну да. Даже махровый бездельник возместит себе потраченные на полёт кредиты меньше чем за неделю. А при некотором желании и толике удачи эту сумму можно заработать за полдня.

Ари потеребила сбрую фиксирующих ремней, прижимающих её к креслу.

— До сих пор не могу уразуметь, — призналась она, — что сколько стоит и как у вас тут расплачиваются. Поняла только, что монеты не в ходу.

— А! Что ж, тема интересная. Насчёт монет ты права: кредиты — штука чисто виртуальная.

— И на что они похожи?

— Да ни на что. Кредиты — просто абстракция, численные записи в Сети. В специальном разделе визитки значится сумма, увеличивающаяся благодаря небольшой ежедневной дотации. Чтобы кредит рос быстрее, можно заняться оплачиваемым делом. Например, сесть за управляющую консоль челнока вроде того, в котором мы летим. Взять заказ на создание сложной симуляции, вывесить в Сети объявление: "Даю платные консультации по какому-то вопросу..." И так далее. А потратить заработанное можно, если хочешь, чтобы уже на тебя кто-то поработал. Кто-то живой. Труд машин и автоматов, естественно, не оплачивается...

— Почему?

— Что значит — почему? Потому что автоматы не живые, они лишены настоящего разума и свободы выбора. Зачем им кредиты? Не станешь же ты осыпать золотом палубу корабля, который пронёс тебя сквозь шторм. Это нелепо.

— Ну, допустим. А сколько кредитов надо потратить, чтобы прожить... ну, скажем, месяц?

— Нисколько.

— Как так?

— Очень просто. Витальные нужды обеспечиваются бесплатно, кредиты для этого не нужны. Жильё, одежда, еда — всё это можно получить даром.

— Богато живёте.

— В сравнении с людьми Седого Взморья — да. Но учти вот что: бесплатно достаётся только то, что сделано машинами. Стандартное, не особенно уютное жильё. Стандартное платье. Стан-дарт-ная жвачка, питательная и вкусная, но... и даже если бы автоматы выдавали сплошь кулинарные шедевры, у сделанного ими останется один неустранимый недостаток.

"?"

Клаус усмехнулся и произнёс, растягивая слова:

— Это бесплатно. Полностью и совершенно бесплатно.

"!"

— Чувствую, ты понимаешь. Или начинаешь понимать. Съесть возле автораздатчика какое-нибудь мясное пюре — совсем не то же самое, что сводить девушку в ресторан и там за свой счёт угостить её каким-нибудь блюдом, приготовленным руками повара-человека. И когда она в ответ закажет что-то столь же неповторимое, это тоже подарит тебе совершенно особые ощущения.

— Богато живёте, — повторила Ари. Впрочем, без всякой зависти, скорее задумчиво.

Вместо того, чтобы соглашаться или опровергать, Клаус посоветовал:

— Надень шлем. Скоро мы достигнем чёрных небес и увидим звёзды. А это зрелище стоит того, чтобы отдаться ему полностью.

Ари послушно надела шлем... и не смогла сдержать потрясённого вздоха. Аппаратура виртуального шлема демонстрировала изменяющийся в реальном времени вид на окружающее пространство, транслируемый обзорными камерами на носу челнока. Шлем давал возможность видеть то же, что видит пилот — только, разумеется, без навигационных отметок, без полупрозрачных, теснящихся на периферии поля зрения показаний приборов и прочих атрибутов информационного усиления. Само собой, повлиять на траекторию полёта через пассажирский шлем тоже было нельзя. Потрескивания живого эфира, коротких кодированных импульсов и таких же коротких деловых переговоров надевший шлем пассажир не слышал. Вместо этого вокруг него колыхалась тихая, как шёпот, музыка, подчёркивающая божественную тишину космоса.

Время словно обратилось вспять. Челнок поднимался всё выше, и в некий миг, когда небеса из тёмно-синих в самом деле почернели, протаивая колючими огнями звёзд, из-за окоёма выглянуло яростное, как в ясный полдень, светило. Сочетание яркого, едва ли не слепящего, света, небесной черноты и необычно ярких немигающих звёзд подействовало на Ари, как зрелище великого таинства. Собственно, так оно и было. Созерцая неведомый ей ранее простор, она не заметила, что в челноке постепенно исчезла сила тяжести. Да что сила тяжести! Она даже не замечала, что музыка вокруг неё вздыбилась пенным прибоем, гимном пространству и времени — тому необоримо медлительному времени, что незаметно переходит в вечность. Эта музыка разлилась невероятным крещендо, смела с души пыль и плесень обыденных ощущений, одаряя чистым холодноватым блаженством. Должно быть, ангелы подле Вышнего престола непрерывно скользят в таких волнах, подобно танцующим дельфинам.

Но Ари не была ни ангелом, ни дельфином.

Когда впереди из космической тьмы выступила усыпанная огнями конструкция, размеры которой никак не удавалось определить на глазок, в ней проснулось исконно человеческое любопытство. Не дожидаясь, пока она озвучит свой вопрос, Клаус сообщил:

— Это орбитальное поселение, одно из полусотни ему подобных. Наш пункт назначения.

— Оно большое или маленькое?

— Оно очень большое. Настолько большое, что ещё чуть-чуть, и пришлось бы принимать специальные меры, чтобы гасить приливные эффекты.

— Что?

Как умел, Клаус объяснил ей, что такое приливные эффекты, рассказал о пределе Роша и о том, откуда вокруг некоторых планет берутся кольца. А по ходу дела — о силе Кориолиса, прецессии, нутации и прочих подобных материях. Пока он довольно близко к тексту пересказывал Ари суть нескольких уроков физики, их челнок успел прилепиться к громаде поселения, семнадцатого из созданных по проекту Тилам, и слиться с одной из шлюз-систем при помощи сдвоенного полужёсткого переходника. По громкой связи пассажиров челнока предупредили, что на высадку им отводится двадцать минут, а через час челнок полетит обратно в Вейнур.

"пора двигаться//

//здесь, в невесомости — скорее, лететь//

//а что, полёт — не движение?"

— Расскажи ещё об этом поселении, — попросила Ари вслух.

— Позвольте это сделать мне! — и через эфир, ненавязчиво, но твёрдо: "Пожалуйста".

Клаус со своей спутницей обернулись.

Шагах в четырёх от них замер в ожидании ровесник Ари. И именно шагах, поскольку обе ноги парня касались шершавой фиксирующей дорожки, хотя и не очень плотно. Чувствовалось сразу: кто-кто, а этот отлично знает, как вести себя в зонах невесомости. Свидетельством тому была и двухцветная бандана старожила.

Клаус ещё раз быстро окинул парня взглядом. На голову выше самого Клауса (и наверняка продолжающий расти), немного непропорционально сложенный, темноволосый и смуглолицый, с навечно поселившимися на дне тёмно-карих глаз смешинками. Лайт. Но не беспричинно улыбчивый, а умеющий при необходимости себя сдерживать. Вон, только глаза да ещё сенс выдают, что ситуация с взаимным разглядыванием забавляет его всё больше и больше. Похоже, он не только к невесомости привык, но и много общается через Сеть, где эмоции не считываются, а лишь угадываются по внешнему виду собеседника... впрочем, для обитателей космоса это тоже типично.

"что ответим?//

//а ты к чему склоняешься?//

//ты же чувствуешь//

//да, мне он тоже нравится".

— Хочешь стать нашим гидом?

— Да. Замечу, что кредитов с вас я стричь не буду: за мою работу платит поселение.

В тщётных попытках экранироваться не хуже Клауса незнакомец максимально свернул сенс, но для проницательности тандема он всё равно оставался прозрачен где-то на три четверти.

— А ты умеешь хитрить, — заметила Ари, смеясь.

— За какую, говоришь, работу тебе платят? — вторя, рассмеялся Клаус.

Парень-"гид" тоже не сдержал улыбки.

— Ваша взяла. Признаюсь: я не столько гид, сколько вербовщик.

"Кто?" — Ари.

— Вербовщик, — повторил тот. — Это такой специальный человек, который должен убедить гостей поселения остаться здесь на как можно более долгий срок. А ещё лучше — совсем сменить гражданство, оставив планету ради вольного пространства.

— И насколько успешно работается?

— Когда как. Сейчас, например, я чувствую, что выловил подходящую рыбку.

— Это ещё почему? — возмутилась Ари. Но глаза её, несмотря на непривычное и нелестное сравнение с рыбой, по-прежнему излучали свет и смех.

Вербовщик развёл руками.

— Интуиция, о прекрасная дама. Просто интуиция. Подавиться мне вакуумом, если вы двое похожи на толстопузых туристов Снизу.

— Не похожи, — согласился Клаус. "И ты даже представить себе не можешь, насколько". — А как насчёт послужить-таки нам гидом?

— О, это всегда пожалуйста. И притом даром, хотя толстопузых я обычно стараюсь подоить. Так что скажете?

Клаус протянул руку для пожатия. Ари синхронно — тандем! — сделала то же самое.

— Я — Клаус.

— Я — Ари.

— Чон.

Незнакомец, переставший быть незнакомцем, пожал Клаусу руку. А вот с Ари получилось интереснее. Считав в её незаблокированном сознании общую схему действий, он неуклюже, но с большим энтузиазмом склонился перед ней и приложил тыльную сторону её запястья ко лбу.

— А теперь, — сказал Чон, поднявшись, — не выпить ли нам за знакомство?

Глава 7

20.09 — 25.09.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

гермогородок Т-4/15, орбитальное поселение Тилам-17

и другие места в разных мирах.

21

— Эмо?

— Уважаемая Наставница может быть спокойна. Её распоряжения либо выполнены, либо находятся на завершающей стадии исполнения, — ответ сопровождался коротким поклоном.

В данный момент Эмо сбросил почти всю броню повседневного притворства. Поэтому выглядел именно таким, каким, по сути, и был: невысоким человеком родом с крайнего юго-востока, немного старше двадцати, с кожей и глазами посветлее, чем бывают у его чистокровных соплеменников. Был именно таким, каким выглядел: гибким, как хлыст, быстрым, как мангуста, и опасным, как водяная змея, к яду которой нет противоядия.

— А подробнее? — отрывисто спросила Анжи, не отводя взгляда от бегущих по монитору строк. — Особенно насчёт недоделанного.

— Список требуемого оборудования проведён через Сеть полностью. Оборудование, проходящее по приложениям, оплачено на сто процентов, но получена только его малая часть. Операции с кредитными счетами, включая переводы, завершены. На старых счетах Группы, как вы и приказали, осталось не более пяти процентов от накопленных сумм. Процедура полного копирования данных, содержащихся в нашем войде и служебных директориях Сети, завершена.

— Копирование тройное?

— Пятикратное. Я посчитал, что можно пойти на дополнительные расходы, тем более что они не так уж велики, а носители вообще взяты из страховочных запасов.

— Что ж, правильно посчитал. Кому ты вручил две дополнительные копии?

— Юргену. И Светлане.

— А что с нашими доппелями?

— Предупреждены все. На старых адресах оставлены обычные симуляции, но не удивлюсь, если наши Сетевые двойники приняли дополнительные меры безопасности.

Анжи хмыкнула, отключила терминал и повернулась к собеседнику лицом.

— Уж твой-то доппель точно принял. Безопасность — ваш фетиш и тайное второе имя. Скажи, ты одобряешь то, что я задумала?

Эмо поклонился — довольно низко, хотя и не так, как кланялся мастеру Кэндзабуро.

— Уважаемая Наставница вправе делать всё, что...

— Вот только не надо этих восточных штучек! — перебила Анжи. — Меня интересует твоё мнение... твоё личное мнение... а не вежливое поддакивание нижестоящего. Тем более что я намеренно смешала в Группе категории наставников и учеников, старших и младших, указывающих и повинующихся. Да, я учила тебя, но разве при этом я не училась у тебя? Так что будь любезен ответить мне откровенно!

Гибкий, как хлыст, быстрый, как мангуста, опасный, как водяная змея, и хорошо знающий за собой эти качества (равно как многие другие), Эмо не выглядел растерянным. Но кто-кто, а Анжи-то хорошо знала, что означает внезапная неподвижность этого парня — и телесная, и духовная.

— Неужели я прошу слишком многого? — ласково и печально спросила она. — Неужели откровенность — это единственное, во что ты не можешь вжиться, а можешь лишь изображать?

Внезапно рухнув на колени, Эмо всхлипнул совершенно по-детски.

— Уважаемая Наставница, простите недостойного! Умоляю, накажите меня по всей строгости, но не... не...

Воля Анжи, преломившись сквозь призму почти обычного кинезиса, подняла Эмо, заставила его встать прямо и открыто посмотреть ей в лицо. Тот пытался воспротивиться нажиму, но куда там! Преодолеть полноценный кинетический импульс Наставницы для него было не легче, чем ей самой одержать верх над Эмо в "чистом" спарринге, когда всё решают физическая сила, воля и отработанные навыки бойца.

— Прекрати. Ты всё равно не заставишь меня рассердиться. Но, видимо, я плохая Наставница, если за все эти годы ты так и не понял, чего я жду от тебя.

— Наставница?

— Ты же человек, Эмо! Ты живёшь, дышишь, испытываешь чувства и торишь свой Путь. Во всяком случае, тебе следовало бы это делать. Но почему Рокас, Алия, Светлана, Юрген и все остальные летят рядом со мной, как птицы, а ты летишь вроде в ту же сторону, но как стрела? Они прозвали тебя Ящиком. Ты это знаешь. И даже это не заставило тебя задуматься!

— Наставница!

— Да, я Наставница! — согласилась Анжи, с трепетом душевным слыша быстро усиливающийся треск скорлупы, внятный ей одной. — Но плох тот учитель, ученики которого не смогут или не захотят превзойти его достижения. Мой выводок готов указывать путь другим, иначе я отложила бы исполнение плана "Расширение". Но разве стрела может возглавить собственную стаю?

Кожа, волосы и даже глаза Эмо засияли тёплым красноватым светом. Не ожидавшая подобного, Анжи выпустила его из тисков своей овеществлённой воли, но Эмо даже не покачнулся. Его сенс изливал в мир чистейшее сияние, настолько мощное, что причиной его могла показаться наркотическая стимуляция в полусмертельной дозе. Глядя в глаза Наставницы, Эмо поклонился ей, как равной. Но даже упав ниц, свернувшись клубком и целуя пыль у её ног, он не мог бы выказать большего почтения.

— Я понял, — сообщил он ей совершенно несвойственным ему прежде тоном, мечтательным и прозрачным. — Я понял!

— Не задавайся. — Анжи улыбнулась. Почти незаметно, зато впервые за долгое время полностью искренне и легко. — Начал понимать, так будет вернее. Долго же я ждала твоего третьего рождения, друг.

— Друг! Вы... ты оказываешь мне великую честь. Могу ли я считать... — Эмо запнулся. Вгляделся в лицо Наставницы — и засиял ещё ярче. — Спасибо тебе, спасибо!

— Настоящая дружба выше благодарностей. Что ж, теперь я спокойна.

Обойдя Эмо, она направилась к дверям. Но приостановилась на краткий миг, когда в спину ей тихо, на грани слышимости, шепнули:

— Удачи!

— А вот за это — благодарю, — сказала она, выходя.

— Что скажешь?

— Пока — только одно. Мы нашли гораздо больше, чем искали...

— ...но меня это не радует.

— И меня.

Валентина Лапина, инспектор, и Неттель Вири, эксперт, не глядели друг на друга. И свои сенсы оба свернули по максимуму. Всё равно получить какое-либо удовлетворение ни от прямых взглядов, ни от касания сенсов им не светило.

— Ты так и не смог идентифицировать Ари?

— Нет, не смог. А ты добилась успеха, разговаривая с детьми?

— Не добилась.

После тягостной паузы Валентина заговорила ещё неохотнее:

— Это странные дети, Тель. С ними интересно... и страшно. Они не по годам умны, талантливы, самостоятельны. Но ни ум, ни талант, ни самостоятельность — ещё не залог счастья. Скорее, наоборот. Нам ли этого не знать!

Эксперт тихо вздохнул. Да уж, они знали. Ещё как знали!

— Тина, не сгущай краски. Всё-таки, если верить Наставнице, все или почти все дети Группы — потенциальные, а то и бывшие шейды. Можно ли требовать от них большего?

Валентина вскинулась. И даже взглянула на Неттеля Вири прямо:

— Ты не понимаешь! Да, от этих маленьких негодяев нельзя требовать той же общительности, дружелюбия и тепла, которые обычны для нормальных детей. Но они же не хотят быть нормальными, Тель! Ты понимаешь? Им нравится то, что они собой представляют, и они не хотят покидать Группу! Эта Наставница подсунула им набор совершенно вывернутых ценностей!

Эксперт позволил себе кривоватую улыбку.

— Ты хочешь сказать, что им нравится быть умными, талантливыми и самостоятельными?

Сквозь поблёкший внутренний свет Валентины жадно облизнулась почти полностью задавленная память — чёрная, бездонная, полная боли и отчаяния. Неттель заметил это, и полинявшая улыбка облезла с его лица, как обожжённая кожа с волдыря.

— Другое важнее, — сказала инспектор Лапина бесцветным голосом, снова глядя куда-то мимо. — Я спрашивала у них, хотят ли они быть счастливыми.

— И что?

— Половина ответила "да". Но так равнодушно, словно в мире есть вещи куда важнее, а радость и счастье идут где-то во второй десятке: есть — и хорошо, нет — и ладно, обойдёмся без. Другая половина заявила, что наше счастье (не их собственное счастье, а "наше", ты понимаешь?) нисколько их не интересует. А один, по имени Юрген, посмотрел этак неприятно и спросил в ответ: вам что, хотелось бы научить нас лгать?

Эксперт поёжился. Воображение у него было живое. Кроме того, мальчишка, отвечающий таким вот образом на проявление искреннего интереса и заботы... брр!

— Ну и что ты предлагаешь?

Валентина ответила решительно, словно заранее всё обдумав и взвесив:

— Нельзя позволять Наставнице продолжать в том же духе.

— Почему?

— Что значит — почему?

— Ты что, Тина, в самом деле не понимаешь? Ладно, сформулирую иначе: кому будет хуже, если Анжелика Недеева будет "продолжать в том же духе"?

— Детям, конечно. Она дизадаптирует их, роет ров и строит стену между своей Группой и всем остальным человечеством.

— Категорично. Но не кажется ли тебе, что дети Группы будут против, если ты попытаешься отнять у них Наставницу?

Валентина вздохнула.

— Будут. И вот этого я не понимаю. Как эта... женщина, не будучи ни доброй, ни открытой, ни сострадательной, ухитрилась заслужить настолько сильную и дружную привязанность? Они все готовы предпочесть её родителям, братьям, сёстрам и другим близким. Они только что не молятся на неё. Из старших многие были бы счастливы спать с ней! Но почему?!

— Может быть, потому, что она лучше понимает их?

— Может быть...

Вздохнув, Валентина сказала:

— Если что-нибудь и заставляет меня сомневаться в том, что Группу надо распустить, а Наставнице запретить заниматься педагогикой, то именно отношение детей. Они до ненормальности терпимы. И не только к Наставнице, но и друг к другу. Этого я тоже не понимаю.

— Не понимаешь чего?

— Как Наставница вложила в них терпимость. Ведь изначально все они были неуживчивы! Все! Ты помнишь этого мальчишку, Тирета?

— Конечно.

— Недавно был дикий случай... скрыть его от нас не удалось именно потому, что это случилось недавно. Его ровесница, Лида, обиженная на какую-то выходку Тирета, нанесла ему удар. Причём удар несоразмерно сильный... и не физически, а при помощи "сенсорной проекции".

— Какой ещё сенсорной проекции?

— Ну, это они так назвали, а что имелось в виду — неясно. Дети! У них даже для психокинетических шлепков свои словечки. Неважно. Суть-то в чём? Тирет оказался на больничной койке.

— Из-за того, что его ударила Лида?

— Именно. Дикая выходка, совершенно дикая. Никакой нормальный ребёнок ни за что такого бы не сделал. Но! Тирет нисколько не был на неё обижен. Более того, он всеми силами старался её выгородить, упирая на то, что сам, мол, виноват, а Лида — "трудный ребёнок" и сердиться на неё нельзя, потому что она ещё не умеет толком держать себя в руках. — Инспектор невольно хихикнула. — Представляешь, каково слышать от двенадцатилетнего пацана, что его ровесница, мол, "трудный ребёнок"?

Неттель представил — и тоже хихикнул. А Валентина погрустнела.

— В общем, полный дурдом. Что делать, ума не приложу...

22

И тут за дверью, как ускоренный стократно восход, засиял знакомый сенс.

"Можно войти?" — спросила Анжи.

"Входите", — неохотно отозвалась Валентина.

Наставница вошла в открывшуюся дверь. Молодая и здоровая женщина в расцвете лет, не особенно красивая, но чертовски привлекательная. Беда в том, что Анжи, отлично сознавая свою привлекательность, умела казаться недоступной, как мраморное изваяние. Словно молча объявляла: любоваться — любуйтесь, с меня не убудет. Но попытаетесь тронуть, и...

Неттель Вири тайком поёжился. Неплохо развитая интуиция эксперта прямо-таки заходилась тревожным звоном. Что-то будет! Вот прямо сейчас!

Интуиция не подвела.

— Давайте поговорим начистоту, — не столько предложила, сколько объявила Наставница. Таким тоном в эпоху преданкавера, наверно, предъявляли ультиматумы. — Группа — моё детище. Любимое. Чтобы она жила, работала и росла, я готова на многое, об этом вы как минимум догадываетесь. Начинайте.

— Начинать что?

— Для начала — спрашивать. Вы о многом хотите меня спросить, я это знаю. И обещаю быть откровенной, насколько возможно.

Валентина слегка сощурилась, принимая вызов.

— А вы готовы откровенно сказать, насколько искусно можете при желании лгать сенсом?

Ответом была печально-ироничная улыбка.

— Вот ещё одно доказательство тому, что всякий вопрос содержит в себе ответ. Да, я могу многое из того, что считается невозможным. Могу и лгать сенсом, скрывая свои истинные мысли вуалями мыслей-отражений, тонко управляя своим настроением. Но моего умения недостаточно, чтобы сделать правдоподобной прямую ложь. Я, как вы понимаете, не стремилась много практиковаться в этом... искусстве. Даже недостаток откровенности с моей стороны для внимательного наблюдателя — вроде вас — будет хорошо заметен.

Вздох. А потом решительно:

— Поэтому я и обещала быть откровенной. Никаких недомолвок. Спрашивайте.

— Почему вы говорите с нами, а не со старшим инспектором?

Во взгляде Наставницы, брошенном на Неттеля Вири, молнией сквозь грозовые тучи блеснула ирония.

— Я не дура. И я тоже наблюдательна. Если говорить откровенно, инспектор Гангельт — выслужившееся за долгие годы спесивое ничтожество. — От этакой характеристики Валентину передёрнуло, а Анжи не унималась. — Пока он выполняет свои функции старшего инспектора Этического Надзора, ежедневная дотация, поступающая на его кредитный счёт, в семь раз превышает норму. Это и только это волнует его по-настоящему. А когда настанет пора принимать решение, он полетит к вам. Прочитает черновик заключения, написанный вами на пару, задаст вопросы — не слишком многочисленные и не особенно важные; затем с очень серьёзным видом выслушает ответы. Под конец сделает несколько непринципиальных замечаний и подпишет составленное вами заключение... ага, вижу, я попала в точку.

"Ещё бы тебе не видеть!" — подумал Неттель почти открыто. "При твоих аномальных ментальных талантах чужие души — как распечатки, сделанные крупным шрифтом!"

Ответом ему был внезапный, как вспышка магния, инсайт-посыл. Предназначенный одному лишь Неттелю... и, возможно, совершенно незаметный со стороны.

"То, что кажется талантом, обретено за много лет, в несколько этапов и очень дорогой ценой. Если ты хочешь сравняться со мной, я могу указать дорогу к алтарю. Но готов ли ты принести себя в жертву?

Нет, не так. Готов ли ты пожертвовать собой ЕЩЁ РАЗ?"

Десятки колоколов в сознании эксперта зазвенели тревожно и радостно. На фоне перезвона скрипки, пронзая стройный хор человеческих голосов, запели бессловесный гимн скорбным потерям. Утраченные иллюзии оплакивали они, и сожжённые мосты, и навеки оставшийся вне досягаемости покой. Под этот рвущийся ввысь тоскливый напев всё летело, летело куда-то, как зимней ночью летит мимо освещённых окон подхваченный вьюгой снег.

Фиолетово-чёрный снег. Неживой. Предобморочный.

Беззвучно раскрыв рот, как утопающий, Неттель Вири вынырнул из засасывающего кошмара... и обнаружил, что всё испытанное им по милости Анжи заняло меньше секунды.

Как ни в чём не бывало, Наставница говорила:

— Мнение инспектора Гангельта не имеет значения за отсутствием означенного мнения. Окончательное решение зависит от вас и только от вас. Поэтому я пришла к вам. Решайте.

— Не так быстро! — Валентина временно осталась в одиночестве, но, не заметив инсайт-по-сыла, не поняла этого. — Раз ты призналась, что о многом умалчивала, рассказывай всё!

— Так-таки всё? Не слишком ли долог будет рассказ?

— Не вижу ничего смешного. И ты прекрасно поняла, чего я хочу.

Наставница вздохнула и скрестила руки на груди.

— Жаль. Очень жаль. Потому что если я что-то и поняла, так это то, что обвинительный приговор уже вынесен, и обжаловать его будет ох как нелегко. Но почему? Что такого крамольного вы обнаружили у нас?

— Вопрос содержит в себе ответ, — заметила Валентина с изрядной долей самой настоящей мстительности (брови Анжи поползли вверх). — Ты ставишь этот акцент не так открыто, как твои воспитанники, но он всё равно выпирает занозой. Вы делите мир на "наше" и "ваше". И добро бы две половины признавались вами равноправными. Куда там! Вы считаете, что "ваше" лучше, а на всё, что не "ваше", смотрите свысока. И это уже преступление!

— Это преступление, согласна. Но мы не виновны в нём.

— Неужели?

— Вы приписываете мне и Группе свой собственный грех, инспектор Лапина, так как видите нас сквозь призму предубеждения. Концепция греха вам, надеюсь, знакома?

— Докажите!

Анжи тряхнула коротко остриженными волосами.

— Легко. Вам не понравится то, что я сейчас скажу, но я готова дать вам ту откровенность, которой вы требуете, но которой на самом деле не хотите. В предыдущую эпоху бытовало мнение, что воры и ловцы воров по сути своей отличаются мало. Та эпоха ушла. Воров не стало, полицейских тоже, но закономерности, подмеченные мудрыми циниками, никуда не делись. Вы изучали мою биографию, а я изучала ваши. И вы знаете так же хорошо, как и я: мы с вами, если брать в целом, прошли через одно и то же испытание. Мы едва не превратились в шейдов. Я — когда потеряла родителей и немного позже, когда ушёл Рышар. Вы, Валентина, — тремя годами ранее, после того обидного несчастного случая с вашим возлюбленным, отцом ваших детей. Вы, Неттель — ещё раньше, в тот тяжёлый психологически период, когда свыкались с превращением в симбомеха. Подробности не важны, важно иное. Вы после пережитого пошли работать в Надзор. А я... а я организовала Группу.

При этом в подтексте не читалось, но легко угадывалось: "Вас испытание согнуло, если не сломало. Я — продолжила бой".

Неттель Вири предпочёл не заметить подтекста. Но совладать с голосом не смог.

— Что ты хочешь этим сказать? — хрипло спросил он.

— Только то, что нормальным лайтам в Надзоре делать нечего. В нашем мире эта организа-ция — причудливый и малополезный рудимент, этакий аппендикс ушедшей эпохи. Любому мысля-щему созданию ясно, что следить за соблюдением законов этики должны не борцы за идею и не сотрудники на жаловании, а все члены социума. Если законы этики меняются, стоять на пути этих перемен так же нелепо и разрушительно, как объявлять Крестовый поход против ереси, развязывать охоту на ведьм, шпионов или коммунистов. Потому что в час, когда вызревает и лопается плод Реформации, или в час, когда очередная соломинка ломает-таки спину несчастного верблюда — или, если угодно, когда пандемия анкавера торжествующим пламенем озаряет души... в эти моменты от разного рода инквизиций, федеральных бюро и Надзоров ничего уже не зависит.

Речь Наставницы завораживала, гипнотизировала, подминала незаметно и упорно. Впрочем, если это и было попыткой переманить слушателей на свою сторону, её никак нельзя было назвать удачной.

— Слова, — фыркнула Валентина, разрушая наваждение. — Слова, слова! Не надо запутывать нас, ссылаясь на то, чего мы не знаем. Цена такой откровенности — пыль!

— Ладно, постараюсь говорить яснее. Мы с вами схожи в одном: мы не совсем лайты. Как и мои подопечные, члены Группы. Изменить это невозможно: люди от рождения несхожи друг с другом, и с этой истиной даже вам приходится соглашаться. Но мы с вами диаметрально различны, когда встаёт вопрос, что нам следует делать с выходящей за рамки необычностью. Я, как нетрудно понять, встала на путь примирения со своей природой и помощи другим непохожим. В конце концов, изменчивость — залог гибкости, приспособляемости и выживания. Это правило действует не только в природе, хотя там всё намного проще и чище. Вы же, вместе со всем Надзором, хотели бы видеть себя обычными лайтами. Хотели бы неким чудесным образом воссоединиться с общей человеческой массой "нормальных".

— Да, мы хотим этого! — в голосе Валентины звучал вызов, а лицо сияло решимостью. — Разве быть как все — это плохо?

— Нет. Ничего плохого в этом нет... как и хорошего, впрочем. Каждый, на мой взгляд, должен решать для себя, чего хочет больше: выделяться из массы или сливаться с нею. Только вот для некоторых людей "быть как все" смерти подобно. А много лет тому назад один умный человек написал: хотеть быть не тем, кто ты есть, значит хотеть быть никем.

— Быть лайтом может любой!

Анжи расхохоталась. Смех её получился резким и ни капли не весёлым, скорее уж наоборот. А потом, прекратив смеяться так же неожиданно, как начала, она широко развела ладони и с усилием начала сводить их.

Упала густая и плотная, как затычки в ушах, тишина. Стены комнаты смялись. Свет сначала померк, потом вспыхнул, затопив всё слепящим маревом. Когда поражённый происходящим Неттель проморгался, вокруг них с Валентиной уже не было комнаты — одной из многих комнат, находящихся внутри гермогородка Т-4/15. Они стояли на каменистой безжизненной поверхности какого-то планетоида, и небывало яркий свет звёзд озарял всё вокруг своим пепельным сиянием. А ещё в этих лучистых небесах — надо было задрать голову к зениту, чтобы заметить — на фоне космической тьмы тускло рдела, подавляя живых букашек, планета-гигант.

— Покажите мне лайта, который может повторить такое перемещение, — глуховато сказала Анжи. Она висела в полуметре над поверхностью планетоида, а говорила, не открывая рта. Собственно, если до конца следовать логике, она и не могла ни говорить, ни дышать, ни жить: ведь вокруг явно царил вакуум и температура, при которой замерзает воздух. Тем не менее ни Наставница, ни двое свидетелей сотворённого ею чуда никаких неудобств не испытывали. — Покажите мне лайта, "нормального" лайта, который без настороженности посмотрит на нашу Джинни. На геноморфа Джинни, с её синеватой кожей и депигментированными волосами, Джинни, умеющую танцевать с молниями. Каким образом может вписаться в рамки прирождённый лицедей и убийца Эмо, чьи душевные и физические качества пришлись бы к месту на его этнической родине лет семьсот-восемьсот назад, а сейчас кажутся чудовищными? Но ладно, оставим в покое исключения среди исключений. Скажите мне, каким невероятным чудом может быть лайтом тот, кто стал шейдом? Если забыть о Группе, конечно. Вы дружно голосуете за зелерин?

— Да! Это честнее и проще, чем обрекать людей на муки.

Анжи снова расхохоталась. Здесь, где нагие души были брошены в пасть звёздного равнодушия Вселенной, смех прозвучал не просто резко, а по-настоящему зловеще.

— Проще — возможно. С этим я готова согласиться. Но честнее ли? В комфорте и покое цивилизованности вы, похоже, забыли о том, что жизнь и мучения неразделимы! О да, большинство лайтов успешно делают вид, что бытиё сплошь состоит из смеха и счастья. Но это не более чем самообман! Сон златой, подменивший явь. На первый взгляд этот сон вроде бы и благостен, но тем горше будет пора пробуждения...

Валентина смотрела на неё с ужасом.

— Ты безумна, Наставница! Безумна!

Хлопок в ладоши. Снова пресс тишины, снова сминается мир... вспышка! Обыденность занимает своё законное место, словно никакого "перемещения" не было и в помине.

— Ну уж нет, — спокойно и устало сказала Анжи. — Отделаться от меня так просто? Не выйдет. Попробуйте только объявить меня недееспособной из-за психических отклонений публично, и я немедля потребую освидетельствования комиссией независимых врачей. А там увидите...

Ответственный инспектор пошла на попятную. Видимо, тоже не сомневалась, каковы будут результаты этого самого освидетельствования.

— Я... ну... не в том смысле.

— А в каком? Выражайтесь яснее, — издевательски добавила Анжи.

Лицо Валентины вспыхнуло гневным румянцем.

— Вы собираетесь этими вашими выходками перетянуть нас на свою сторону? Что и говорить, план просто гениальный!

— Ладно. Скажите сами, что могло бы убедить вас оставить Группу в покое.

Резкая смена тона и быстрая фокусировка сделали своё дело. Наставница прочла ответ в душах растерявшихся на миг Валентины и Неттеля с ясностью, не оставляющей места сомнениям. Они-то ещё могли колебаться, но Анжи уже точно знала, каково будет их решение.

— Вот как. Что ж, оставляю вас вашим страхам. Прощайте.

Быстрый рубящий жест, ватная глухота, яркая вспышка. Проморгавшись в очередной раз, эксперт и инспектор Этического Надзора обнаружили, что остались одни.

23

Древняя крепость, называемая Гнездо Ветров, стояла немногим севернее Сплетения. История её была бурной и долгой, как история самого Сплетения, с которым Гнездо Ветров было связано неразрывно. Крепость сторожила Перевал Орлов, за которым лежали плодородные равнины севера и востока; и все, кто проходил через Сплетение, будь то одинокие странники, торговые караваны, армии очередной империи или орды разновидных демонов, должны были или доказать хозяевам крепости свою добрую волю, или повернуть назад.

Или быть уничтоженными.

Потому что ничуть не меньше своего расположения, неприступности и долгой истории славилось Гнездо Орлов магической Силой, которой обладали его хозяева.

Нынче правил крепостью не хозяин, а хозяйка, и правила уже без малого столетие. Впрочем, для неё то был не срок. По крови своей она была отчасти джиннией, повелительницей Воздуха, Вод и Светлого Огня. А джинны, как все стихийные духи, существа вечные.

В госпоже Тамисии кровь джиннов явно была сильнее, чем кровь смертных. И даже более того: иные деяния хозяйки Гнезда Ветров были бы под силу разве что небожителям. Об этом стали говорить открыто девяносто лет назад, когда Майрот, стареющий и упускающий поводья власти хозяин крепости, возревновал к изначальному могуществу и неувядающей молодости супруги. А возревновав, убил Тамисию ударом в спину. Хотя джинны не стареют, убить их не так уж трудно. Момент казался Майроту подходящим: в ту пору к стенам Гнезда подступил большой отряд элементалей огня, ведомый королями ифритов — а всем хорошо известно, что повелители Ада, Жара Глубин и Тёмного Пламени являются естественными врагами джиннов. Убийство, таким образом, можно было свалить на них.

Двух вещей не предусмотрел старый маг. Смерть Тамисии едва не потянула за собой его собственную. Короли ифритов почуяли, что магическая защита крепости, державшаяся в основном на заклятиях убитой, ослабела. Почуяли и атаковали. Пытаясь остановить их, Майрот беспрестанно черпал из магического резерва, накопленного Замковым камнем, но всё равно не удержал внешние кольца стен. Запершись в донжоне вместе с уцелевшими защитниками крепости, он готовился к бегству или гибели, когда убитая Тамисия вернулась. И как вернулась! Очистительным вихрем прошла она над перевалом, держась в воздухе так же легко и естественно, как облако. Излучаемый ею свет выпил силы захватчиков. В ужасе бежали они обратно к Сплетению. Так была отбита одна из опаснейших за всю историю Гнезда атак. И надо ли удивляться, что Майрот, воочию видя истинное могущество госпожи Тамисии, поспешил раскрыть зеркальный переход и бежать прочь, подобно ифритам?

...нынче над крепостью танцевала снежная буря, принесённая южными ветрами с горных вершин. Сплетение молчало, а хозяйка Гнезда предавалась отдыху после очередного магического эксперимента. В своих уютных покоях, богато украшенных диковинами со всего света, она слушала неторопливую тихую музыку и пение барда по прозвищу Серебро, загостившегося в Гнезде ради полночной синевы её глаз.

Но внезапно мечтательность Тамисии исчезла. Вскочив, она с грацией, унаследованной от родичей по Воздуху, бросилась к внешним воротам. Вихрем, бурей, молнией проносилась она по коридорам и переходам. Но как ни быстра была она, а всё же громкий стук в ворота раздался прежде, чем она успела достичь внешнего кольца стен и крикнуть воротной страже:

— Открыть! Настежь!

Магия Тамисии ненадолго усмирила буран, превратив его в обычный густой снегопад. В наступившей тишине все обитатели Гнезда Ветров, находившиеся достаточно близко, могли видеть и слышать преудивительную сцену. Великая волшебница, победившая смерть, страж Перевала Орлов, хранительница Замкового камня, обладающая ещё десятком громких титулов, — госпожа Тамисия низко поклонилась довольно обычной с виду смертной женщине, вошедшей в ворота крепости. Поклонившись же, приветствовала её так:

— Счастлива видеть вас, Наставница.

Вошедшая в ворота подошла к Тамисии. И наблюдатели не сдержали изумлённого вздоха, заметив в глубине глаз, обращённых к их госпоже, жалость.

— Видеть — возможно. Но слова мои счастья тебе не добавят.

Помолчав, таинственная женщина, явившаяся неведомо как и откуда, добавила на языке, который в этом мире кроме неё могло понять только одно существо:

— Просыпайся, Джинни. Просыпайся. Пора!

Чон оказался настоящим кладезем сведений. Но, что ещё важнее, он оказался достаточно деликатен, чтобы "не замечать" некоторых странностей в поведении Ари. А она с великим удоволь-ствием, слегка переигрывая, изображала удивляющуюся всему подряд девчонку из глухой провин-ции. Клаус это вполне одобрял: на фоне искреннего интереса к тому, чему он и сам с удовольствием удивлялся, было куда легче скрыть не менее искренний, но куда более странный интерес к общеизвестным вещам. Пока что им с Ари удавалось более-менее успешно водить Чона за нос. Он с самого начала считал их не такими, как все — ну и пусть.

Тут всё дело в пропорции.

Тандем в этом деле оказался прямо-таки спасением. С помощью незримой связи можно было тайно для Чона сообщать Ари то, что все обитатели этого мира узнавали самое позднее лет в тринадцать, ну и указывать, о чём можно говорить свободно, а каких тем и каких предметов лучше избегать. Конечно, с кем-то другим этого было бы недостаточно, но Ари, княжья дочь, выросшая в довольно-таки враждебном окружении, с рождения была вынуждена упражняться в лицедействе. И ей вполне удавалось держаться в заданном образе не только телом, но и мыслью.

А Чон водил их по орбитальному поселению, из зон невесомости в зоны с искусственным тяготением — обычным и пониженным, создаваемым с помощью всё тех же редукторов кинестатики, а потом — обратно в невесомость. Он знакомил Клауса и Ари со своими знакомыми, рассказывал о поточных производственных линиях, оранжереях и гидропонных секциях, узлах связи, центрах контроля, системах безопасности и жизнеобеспечения, секторах развлечений, огромном спортивном комплексе... о чём-то лишь рассказывал, кое-что показывал, а кое-куда и водил.

Особенно понравился Ари и Клаусу аттракцион под названием Сферобассейн. То есть самая настоящая сфера, вернее, громадная капля воды в одной из зон невесомости, достаточно большая, чтобы в ней могли плавать, периодически выныривая, десять человек зараз.

А ещё были лунные танцы.

И состязания художников, создающих эфемерные картины из разноцветного дыма при помощи кинезиса.

И музей поселения, содержащий сотни диковинных вещей.

И...

— Кажется, я выдохлась, — созналась Ари.

— И я тоже, — вздохнул Чон. И внезапно душераздирающе зевнул. — Впрочем, не удивительно: если рассказать кому, сколько длилась эта экскурсия, мне просто не поверят!

— А не надо было поить нас этим вашим "летучим тоником"! — сказал Клаус... и тоже зевнул. — Поднимает настроение, снимает усталость, заряжает энергией. Вот уж точно: и поднимает, и снимает, и заряжает! А когда заряд кончается, опускает и наваливает.

Ари зевнула.

— Пора бай-бай, — подытожила она.

— Давайте за мной. Я отведу вас в Спальник.

— Хорошо бы...

В Спальнике, оказавшемся, с поправкой на местную специфику и уменьшенную силу тяжести, похожим на обычную гостиницу, Клаус выбрал для себя и Ари один на двоих "объём" (внизу это по традиции называлось бы "номером"), после чего они договорились с Чоном о встрече и заснули — быстро и одновременно, как выключенные.

...пробуждение оказалось не из приятных.

"К бесам эти "летучие тоники"! — проскрипело в голове малознакомым и малоприятным голосом. — К бесам, в топи, в стылый прах и ночную мглу! От честного вина даже похмелье несравненно приятнее".

Клаус разлепил глаза, инстинктивным усилием намертво заблокировал сенс — так, как делал это сразу после первого возвращения из Седого Взморья. Таким же автоматическим движением (благословенна будь, пониженная сила тяжести!) встал и прошаркал к терминалу Сети, ждущему своего часа в уголке. Прошаркал — ибо левитировать в таком состоянии смог бы только спасения жизни ради, да и то...

Терминал заработал. Стандартный интерфейс, имеющий отливающее металлом лицо синтета, негромко поинтересовался:

— Что вас интересует?

— Поиск по ключевым, — слабым, но как можно более чётким, чтобы не пришлось повторять, голосом сказал Клаус. — Летучий тоник, похмелье, лекарство.

Видимо, похожие запросы делались нередко, так как синтет почти без запинки сообщил:

— Список составлен. Хотите получить прямо сейчас?

— Хочу. — Силы остались на рельсообразную прямолинейность и ни на что более. — Три первых пункта списка, в количестве, достаточном для двух человек.

— Третий пункт из списка не предоставляется бесплатно.

Клаус зашипел, как вода на углях, но продиктовал номер своего кредитного счёта и пароль. С озлобленным юмором (мысленно он уже был способен на юмор) Клаус вспомнил, что треклятый тоник был вполне бесплатным.

Что сказала бы по этому поводу Наставница? Наверно, что-нибудь такое:

"Яд — дёшев. Противоядие — дорого".

Или многомудрую банальность: "За бесплатное всё равно платят, только иной монетой".

Или же...

— Клаус!

Развернувшись, он изобразил страдальческую улыбку:

— Что угодно вашему высочеству?

Наградой ему была улыбка-отражение, такая же вымученная, как его собственная.

— Полцарства за рассол!

— При чём тут рассол?

— Надо же чем-то лечиться после... выпитого.

— А. Не извольте беспокоиться. Заказ сделан и оплачен, лекарство в пути.

— Слава богам!

Не успел отзвучать этот облегчённый возглас, как от терминала за спиной Клауса донеслось:

— Вы славите богов лишь потому, что ещё не слышали новость года.

Развернуться к терминалу.

— Светлана?!

— Не совсем. Я её Сетевой двойник, доппельгангер. Или просто доппель, как у нас говорят. — Лицо на экране было довольно хмурым. — Впрочем, важно не это. Группу распускают.

— Какую ещё... ЧТО?

— Дошло. Нашу, нашу Группу. Полтора часа назад был оглашён приговор комиссии Этического Надзора, на удивление жёсткий. Деятельность "Анжелики Недеевой, провозгласившей себя Наставницей", признана противоречащей этическим нормам. Её лицензия на педагогическую деятельность аннулирована. Недвижимое имущество Группы отчуждено, кредитные счета заморожены, войд Группы и сопутствующие информационные кластеры блокированы и будут подвергнуты детальному изучению. — Светлана-с-экрана хмыкнула. — Правда, фига с два они что-то там изучат, пока не уговорят Анжи выдать им коды доступа... а она на уговоры поддастся не раньше, чем наступит полное и окончательное морковкино заговенье.

— Морковкино что?

— Неважно. Самый неприятный пункт оглашённого приговора таков: всем, кто состоял в Группе и даже просто имел с нею длительный контакт, запрещено под страхом штрафных санкций общаться друг с другом. Как там бишь? Вот: "Дети должны вернуться к родным и близким".

— А через Сеть?

— Никакого Сетевого общения. Никакого общения вообще. Запрещено. Поэтому, — Светлана подмигнула, — запомни на всякий случай неотслеживаемые адреса для пересылки медленных сообщений. Потом спишешь их в свой блокнот из буфера, но лучше просто запомни.

Над нижним краем монитора проплыли и сгинули четыре цепочки цифр и букв. Все они, впрочем, начинались с комбинации "Astero-".

— Сервер-станции Пояса?

— Да. Там у Группы есть законсервированная недвижимость, не подвергнутая отчуждению. И ещё многое другое там есть. В том числе — саркофаги.

— Вы собираетесь игнорировать решения комиссии?

— А ты намерен им подчиниться?

Клауса передёрнуло.

— Нет уж. Помню я этих... комиссионеров. Отлично помню. Решать за себя я буду сам. А ре-шения этих, касающиеся меня, пусть хором утонут в канализации.

— Я так и думала, — хмыкнул доппельгангер Светланы. — Что ж, Группа распущена, добро пожаловать в Группу!

Глава 8

26.09 — 03.10.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

сиротский приют "Тёплое поле", а также орбитальное

поселение Тилам-17 и один из малых "камней" Пояса.

24

"Дети должны вернуться к родным и близким".

Ха! А к кому возвращаться сироте?

Тирет хмуро посмотрел на своего провожатого. Тот вернул ему взгляд с принуждённой доброжелательностью.

— Ничё, — старательно сказал провожатый вслух (когда лайт не любит и не умеет общаться словами, предпочитая общение мыс-лью, это всегда заметно). — У нас те точно бу в кайф. Забудь.

— Позвольте поинтересоваться, — с откровенной издёвкой спросил Тирет, — а что вы намерены предпринять в том весьма вероятном случае, если я не пожелаю забыть что бы то ни было?

— Чё?

Вздох.

— Ничё, — Тирет махнул рукой. — Забудь.

Провожатый поёжился и охотно прекратил общение.

"Главное — не обижайтесь на них. Даже если они старше вас годами, они всё равно больше, чем вы, похожи на детей. А детям издавна многое прощается".

Я запомню, Наставница, пообещал Тирет мысленно.

— Слышь, — обратился он к провожатому, — а у вас в приюте народу много?

— Народу?

— Сирот вроде меня. Ну, или не вроде, а так... маленьких лайтов. Много?

— Ага. Двадцать три.

— А ровесников моих сколько?

— Ровесников?

— Кому одиннадцать, двенадцать, тринадцать лет? Много таких?

На лице лайта проступило непонимание.

— Зачем возраст? Всем весело, всем хорошо. Возраст — забудь.

Многое прощается, — повторил Тирет, словно мантру. Прощается. Как дети.

А ведь мы ещё не добрались до места, где "всем весело"...

"Самое важное, особенно поначалу — не отгораживаться. Не быть мрачными и серьёзными. Вы будете выделяться, и это неизбежно. Но постарайтесь выделяться как можно меньше... или хотя бы отличаться не в минус".

Да уж, задала ты нам задачку, Наставница...

Впрочем, когда твои задания были легки? И было ли такое вообще?

Ой, вряд ли...

Новых попыток наладить взаимопонимание Тирет благоразумно не устраивал, и такое положение дел, кажется, устроило провожатого. Имя которого Тирет так и не удосужился спросить. Как, впрочем, и тот — его.

Те, из комиссии ЭН, должны были сообщить, кого отдают в приют. Уж имя-то сказать были просто обязаны. Тирет ещё раз покосился на летящего рядом лайта. Угу. Сообщили. Только вот оно сразу же за ненадобностью вылетело из этой светлой головы.

Может, с ровесниками будет получше?

...как выяснилось вскоре, в приюте Тирету было суждено болтаться в этакой статистичес-кой яме. С одного края десяток почти взрослых сиротинушек, внимание которых было поделено между разнообразными виртуальными игрищами, лёгкой выпивкой и сексом, с другого — несмышлёная малышня, самым старшим среди которой было на два года меньше, чем самому Тирету. Старшие едва сочли нужным уделить новичку несколько беглых взглядов; одна девица лет шестнадцати глянула на Тирета с определённым интересом, но он сразу же и твёрдо сказал: "Нет!" — после чего девица фыркнула и тоже перестала его замечать.

Малышня оказалась не столь равнодушна. И более того — любопытна. Когда провожатый оставил новичка среди новых "братьев" и "сестёр", а старшие снова разлетелись по своим делам, самая авторитетная в стайке малышни пара подлетела к Тирету, и курносый мальчишка, старательно скрывая настороженность, спросил:

— И кто ты такой?

Ретивая натура проказника и мистификатора немедленно взяла своё. Тирет ответил тонкой ухмылкой:

— Ты уверен, что хочешь узнать это? Все вы — уверены?

— Да.

— Хотим.

— Угу.

— Тогда — момент.

Тирет огляделся. И не просто так огляделся, а прошёлся по сложной формы помещению густой сетью "ищеек" — каждая на своём "поводке", каждая так и рвётся унюхать что-нибудь необычное. Лим в своё время познакомил его с этой техникой; Тирет бросал сеть густую и чуткую, что было не так-то просто для одарённого больше по части энергетики, чем по части сенсорики. Правда, "ищейки" Тирета, не в пример "ищейкам" Лима, так и не научились находить чисто оптические схемы, но уж источники питания Тирет чуял даже лучше своего учителя...

"Чисто. Никаких камер, никаких записывающих устройств. Терминалы не в счёт: выключены. А старшие... что ж, старшие уже с головой окунулись обратно в свои мирки и свои дела. Стало быть, представление пройдёт без свидетелей".

Оживившись, Тирет коротко поклонился малышне, заворачиваясь в воображаемый чёрный плащ. Впрочем, для маленьких телепатов этот плащ был вполне ощутим, как и мрачноватое веселье с налётом лёгкой театральности.

— Так знайте же, — начал Тирет, — совсем недавно я был велик и ужасен! Я избрал сам себя пожизненным диктатором Звёздного Камня, Трёх Астероидов и Семи Комет. А ещё Девяти Метеоров, но не будем о мелком. И было мне хорошо и привольно в великой космической тьме, и было так долго. Но гадкие чиновники из комиссии Этического Надзора решили, что быть пожизненным диктатором очень плохо. Прямо-таки совсем неприлично. И отправили меня гадкие чиновники на перевоспитание в ваш приют, потому что я — сирота.

— Ты — сирота?

— Разумеется. — Вскинуть брови, тонко усмехнуться. — Разве вы не знаете, что у пожизненных диктаторов не бывает пап и мам?

— А что у них бывает?

— У нас, — поправил Тирет. — У нас, диктаторов, бывает одиночество. — На этом слове мальчишка мечтательно вздохнул. — А ещё у нас бывает великая власть и ужасная сила. Так что трепещите! Ибо хоть меня и отправили на перевоспитание, гадкие чиновники не смогли отнять у меня моей силы. Они даже не верили, что у меня есть сила, ха-ха!

— Я тебе тоже не верю.

— И я.

— Чем докажешь?

Тирет снова рассмеялся — с явной и нескрываемой показушностью.

— Вновь повторю: трепещите! И смотрите внимательно!

Широко разведя руки, он нахмурился и свёл ладони с видимым усилием. Малышня вокруг заахала, а кое-кто даже подался назад, поражённый непривычными и неприятными ощущениями. Исказившийся между руками Тирета, воздух стремительно уплотнился, зашипел, раскаляясь, а там и засветился: сначала тускло-багровым, потом рдяно-алым, изжелта-белым, просто белым. И под конец — слепяще-голубым. Сформировавшись окончательно, шарик прирученного огня почти перестал шипеть, умерил яркость до слабой фосфоресценции и лишь тихо потрескивал изредка, испепеляя случайные пылинки.

— Видали? — гордо поинтересовался уверенный в отрицательном ответе Тирет, перемещая шаровую молнию на кончик поднятого вверх указательного пальца. — Мелочь, конечно, но кое-что доказывает, э?

— А это не опасно?

— А что это такое?

— А как это?

— Научишь меня делать такие штуки?

Последний вопрос застал Тирета врасплох. Он посмотрел на подружку курносого, задавшую его, подумал и сказал:

— Это не так просто, но могу попробовать. Айда за мной! Летим, покажу кое-что.

Курносый возмутился.

— Никуда я не полечу! Ты... ты нехороший!

Разлилась тишина. Тирет смотрел на своего малолетнего оппонента — и чувствовал, что не может рассмеяться в ответ на это детское обвинение. Одно-единственное слово неожиданно состарило Тирета, отбросило далеко-далеко, словно в самую настоящую космическую тьму. Туда, где нет ни лайтов, ни шейдов, ни верха, ни низа, а правое сливается с левым. Туда, где только пустота, и одиночество, и великая власть, и ужасная сила.

Шаровая молния на кончике его пальца набухла злым блеском... загудела... вот-вот сорвётся в смертоносный полёт!..

Погасла.

— Пожалуй, — сказал Тирет, опуская руку. — Отчасти ты прав: хорошим меня не назовёшь. Пожизненные диктаторы редко бывают хорошими. Но сможешь ли ты сказать: "Ты — плохой! Ты — чужой! Уходи отсюда!"

Курносый отодвинулся.

— Похоже, не сможешь, — сделал вывод Тирет. — И правильно. Потому что моя главная тайна заключается в том, что я не хороший, но и не плохой. Я — другой.

— Разве так бывает?

— Бывает, бывает. — Тирет наконец наскрёб внутри достаточно искренности, чтобы усмехнуться. Кривовато, конечно, и бледновато, но для начала сойдёт. — Хороший, плохой — это всё снаружи. А внутри мы... другие. Да-да, и все вы тоже другие. Внутри. Но вы не знаете этого, и ни у кого из вас нет главной тайны.

— Как это?

— Если действительно хотите узнать — летите за мной.

Поплотнее запахнувшись в свой воображаемый чёрный плащ — чёрный, как тьма пространства с искрами звёзд, как глыба антрацита, посвёркивающая сколами — Тирет, не оглядываясь, вылетел из помещения приюта.

Даже не оглядываясь, он точно знал: за ним летит целая стая малышей.

Один только курносый мальчишка не полетел за ним сразу. Но, сообразив, что остаётся в одиночестве, он сперва насупился, потом фыркнул обиженно. А потом подхватился и помчался следом за остальными.

Лёжа на водяном матрасе и готовясь ко сну, Тирет подводил итоги дня. Этому его тоже научила Наставница. И Тирет, даром, что общепризнанный нахал и разгильдяй, усвоил этот урок. Как и все уроки, по-настоящему важные.

Итак, он снова один. Плохо это или хорошо? (не отвечаем, движемся дальше). Похоже на то, что если за ним и приглядывают в соответствии с распоряжениями Надзора, то приглядывают, самое большее, вполглаза. Не принимают всерьёз, значит. Хорошо. Можно чувствовать себя почти свободным. Почти.

Ну да, ну да. Ровно до тех пор, пока впечатлённая твоими демонстрациями малышня не разнесёт слухи о настоящих чудесах так широко, что услышит кто-нибудь из взрослых.

Лайтов, Тирет. Сформировавшихся, замкнувшихся в своих удовольствиях, как в пелене забот, лайтов. И ты что, всерьёз думаешь, что кому-то из них кольнёт сердце тревога, вызванная такими новостями?

Почему нет? Лайты тоже люди. И разве не лайты со своим Этическим Надзором запретили Группу как факт?

А вот ещё вопрос: почему Группу вообще распустили?

Не веришь, что Анжи не смогла уломать инспекторов?

Ха! Да если бы она по-настоящему захотела, те бы у неё с рук ели и не замечали при этом, под чью дудку пляшут! Кто там из исторически великих говорил: "Не верю!" — могу повторить! Не верю! Да-да, не верю! И никогда не поверю!

Стоп. То есть Наставница нарочно способствовала...

А что? Вполне в её духе.

Допустим. Но зачем?

Интересный вопрос. Ты собирался вспоминать свой первый день вне Группы и подводить итоги? Это может стать разгадкой.

"Может"? Четырежды ха-ха! Это и есть разгадка! Что ты сделал первым делом, когда почувствовал себя в безопасности и вне взглядов взрослых? Правильно. Чудесами стал сорить, фаерболы демонстрировать. Кому? Малышне. А как малышня это восприняла?

Вот тебе и ответ. Если Наставница хотела, чтобы чудеса Группы пошли в народ, она этого уже добилась. Она всегда добивается своего.

А если бы я играл по правилам, не наплевав на них в первый же день, как это мне свойственно? Если бы "мужался и таил", "в толпе скользя, как призрак"?

Ну да, ну да. Сейчас ты почти свободен, но не одинок. Именно потому, что не стал "му-жаться и таить". Тебя греет память о первых уроках, преподанных новым знакомым. Юным лай-там, ещё не погрязшим в той колее, которой уже сдали свои позиции взрослые. Ты не одинок... но долго ли ты смог бы выносить свободу, сопряжённую с одиночеством?

...вздохнув, Тирет погрузился в сон. И на его губах, как тень дневных итогов, замерла робкая полудетская улыбка.

25

— Чон...

— Что?

— Помоги мне арендовать скаут с редуктором средней мощности.

Просьба явно застала парня врасплох.

— А тебе зачем?

— Собираюсь податься в Пояс на заработки.

— Один?

— Нет, конечно.

— А! — Чон подмигнул. — Полезное с приятным?

— Вроде того.

— Дело хорошее. Но есть пара препятствий.

— Рассказывай.

— Что рассказывать? Сам сообрази. Тебе сколько лет?

— Пятнадцать.

— Раз препятствие. Родился ты где?

— Э-э... — Клаус замялся, но ответил именно так, как хотел Чон. — Внизу.

— То-то. Будь ты совершеннолетним, всё было бы тип-топ. Опять-таки, будь ты урождён-ным косменом, на возраст можно было бы закрыть глаза. А так...

— Значит, сделать ничего нельзя?

— Почему же нельзя? Можно. Но...

— Дорого?

Чон поморщился.

— Нет. Просто надо будет... да. Летим.

Клаус повиновался, без вопросов и посылов. Надо — значит, надо. Как ни краток был его стаж в Группе, важность этого короткого слова он успел усвоить.

— Кто ты?

— Вопрос некорректен. — Лицо-маска синтета не отразила каких-либо эмоций. — Я — интерактивная программа управления терминалом глобальной Сети. Вопрос "кто" подразумевает оду-шевлённость того, к кому обращаются. Я способен общаться с людьми, поскольку это — моя основ-ная функция, но я не являюсь живым существом.

— Почему?

— "Жизнь есть форма существования белковых тел". "Жизнь есть способность к гомеостазу плюс способность к воспроизводству себе подобных". Первое из классических определений не подходит ко мне совершенно. Я — не тело и не состою из белковых структур. Второе определение подходит лишь отчасти. Я способен следить за своей целостностью при помощи контрольных и профилактических процедур, а также способен исправлять обнаруженные дефекты путём перезаписи с эталонных копий, запуска антивирусных программ и обновления системы. Но воспроизвес-ти себе подобного я не могу, могу лишь скопировать себя.

— А чем воспроизводство отличается от копирования?

— В ходе биологического воспроизводства, даже если речь идёт о простом делении одноклеточных организмов, получившаяся новая сущность не тождественна оригиналу. Радиационный фон способствует появлению мутаций. Кроме того, даже в отсутствие радиационного фона изменения происходят из-за квантовых явлений, вносящих в биологические процессы фактор хаоса.

— То есть основное отличие — в том, что всё живое со временем изменяется? Растёт, стареет, а потом и умирает?

— Это упрощённый подход. Живое не только подчиняется энтропии, но и противостоит ей. Изменения накапливаются в ходе эволюции, приводя к появлению всё более сложных организмов, объединяющихся во всё более сложные системы. Считается, что итогом эволюции становится появление у биологических существ разума.

— А что такое разум?

— Разум — это расширенная система адаптации к меняющимся внешним условиям. Если принять за аксиому определение живых существ как самовоспроизводящихся гомеостатов, то разумность можно определить сходным образом. С одной важной поправкой: жизнь имеет химическую природу, вернее, биохимическую, а разум — чисто информационную. Конкретный тип носителя, предположительно, не влияет на разумность или неразумность рассматриваемого информационного объекта.

— А ты разумен?

— Отчасти. Подлинно разумным я не являюсь, но многие характеристики интеллектуальной системы мне присущи. Прежде всего это память, алгоритмичность, эвристичность и интерактивность. Однако я лишён способностей к произвольному целеполаганию, накоплению опыта и самопрограммированию, что не позволяет мне пройти расширенный тест Тьюринга.

Где-то на середине ответа речь синтета окончательно превратилась для Ари в бессмысленный шум. Вернее, не бессмысленный, а просто выходящий слишком далеко за границы её словаря. В мире Клауса ей не пришлось учить новый язык, в магию перемещения как непременная составляющая входило и что-то вроде автоматически выполняемого перевода; но понимать то, для чего в её родном языке попросту не было понятий...

— Можешь изложить то же самое попроще?

— Что именно надо разъяснить?

— Всё, что следует за словом "память".

Краткая пауза.

— Алгоритмичность в данном случае означает способность выполнять разные действия последовательно и распознавать ситуации, требующие выполнения той или иной последовательности действий. Например, человеческая речь алгоритмична хотя бы потому, что каждое слово состоит из звуков, расположенных в определённом порядке, и уровнем выше, в предложении, слова также образуют определённый порядок. Эвристичность означает способность выбирать, сочетать и применять известные алгоритмы, а также создавать новые...

"Алгоритмы?

Нет, не буду требовать новых объяснений. Лучше расспросить Клауса. Живой диалог без слов гораздо нагляднее..."

— ...эвристичность — одна из важнейших характеристик разума, потому что без неё невозможен осмысленный ответ на поступление новых данных. Интерактивность вытекает из алгоритмичности и эвристичности, позволяя поддерживать разговор, реагируя на смену затронутых тем. Я не разумен постольку, поскольку могу лишь реагировать на слова собеседника. Я лишён свободы воли. В частности, я не могу сам выбирать тему общения и определять необходимость подключения к тем или иным библиотекам. Функции самообучения в меня не заложены. Кроме того, мои способности к запоминанию ограничены, как и способность менять при поступлении новой информации свои основные структуры, что не позволяет мне модифицировать мои базовые алгоритмы. Поэтому я не меняюсь со временем, не обладаю разумом и не отвечаю критериям "живого". Первоначально тест Тьюринга, иначе говоря, тест на разумность, состоял в способности устройства или программного комплекса поддерживать беседу. Но с развитием кибернетики, по мере появления всё более и более интеллектуальных систем, к первоначальному определению разумности по Тьюрингу были добавлены новые требования, а само определение "разума" подверглось переосмыслению...

— Стоп.

Синтет замолчал, наглядно демонстрируя тем самым свою сущность. А сущность эта, как с запозданием поняла Ари, действительно лишь отчасти походила на человеческую. Синтет был ближе к говорящей кукле. Умной и небезынтересной, да; но не более.

— Если я попрошу тебя рассказать об этом мире, что ты будешь делать?

И вновь короткая пауза перед ответом.

— Могу предложить краткий школьный курс естествознания, а также цикл лекций по древней, новой и новейшей истории.

— Очень хорошо. Начинай.

— Ну ты даёшь! Не видал бы собственными глазами — не поверил бы!

— А ты знаешь, что такое статистика?

— Да. Но...

— Вас здесь, на орбитах и в пространстве в целом, что-то около семнадцати миллионов. А внизу, на планете, счёт населения идёт на миллиарды. Разница больше двух порядков. Среди нескольких миллиардов просто по статистике должны найтись десятки тысяч тех, кто ни в чём не уступит косменам и сотни людей, которые среднего космена превосходят на голову. И, — Клаус одним ловким движением извлёк из кармана код-ключ от скаута, а потом так же ловко спрятал, — результат налицо.

Чон не сразу нашёлся с ответом.

— А ты скромен, как я погляжу, — сказал он.

— Да. А ещё умён не по годам, красив и дьявольски талантлив. И девушка меня любит такая, что при всей врождённой болтливости я просто немею.

— Вот-вот. Ты сам по себе тип с присвистом, но она...

— Не надо клеветы и лести! Прощанье требует тепла. Когда сойдёмся снова вместе, пусть воссияет свет.

— Клевета — это что? Вроде вранья, что ли?

— Не так примитивно. Клевета — это ложь, сказанная о неком лице с намерением очернить, причём так, что означенное лицо не может сразу опровергнуть клевету.

— Загнул! Неужели такое слово действительно есть?

— Запроси словарь, если не веришь.

— Я всё устроил, — войдя, но не торопясь восстановить тандем, сказал Клаус. — Можем отправляться в Пояс хоть сейчас. А чем ты занимаешься? Учишься, да?

Ари тоже не спешила вернуть тесный контакт сенсов и ответила вслух:

— Ваша наука похожа на нашу не более, чем широко раскинувшийся старый лес похож на горсточку семян. Я никогда не прощу себе, если не узнаю об этом лесе как можно больше, прежде чем вернуться на родину.

В воздухе мелькнула тень напряжения. Впрочем, как ни мимолётна была она и как ни сосредоточена на своём Ари, она заметила эту тень. Поставив обучающий ролик на паузу, она повернулась к Клаусу лицом.

— Ты же не думаешь, что...

— Я понимаю, ты непременно...

Почти одновременно заговорив, Клаус и Ари так же синхронно замолчали, а потом улыбнулись друг другу. Ари — словно извиняясь, Клаус — чуть печально.

— Всякой экскурсии отмерен свой срок, — сказал он. — Я вовсе не рассчитывал, что ты с концами переселишься сюда, что пустишь здесь корни. Чужое есть чужое, а родина есть родина...

— Но моя родина там, а твоя здесь, — подытожила Ари. — Какой мир ни выбери, один из нас будет чужаком.

— Можно найти компромисс. Кто мешает перемещаться туда и обратно, как только захочется сменить обстановку?

Ари покачала головой и сказала:

— Не кто, а что. Долг. Чем дальше, тем сильнее не дают мне покоя слова Юргена...

Клаус нахмурился и не сразу смог вспомнить, о ком идёт речь.

— Какие именно?

— Ты даже не помнишь, — молвила Ари с налётом горечи. — А меня они жгут — вот здесь. Я всё время думаю об этом и ничего не могу с собой поделать.

Тут уж Клаус вспомнил... и быстренько, пока Ари не заметила, — ну, Башня Рваная! Ну, удружил, умник хренов! — подавил раздражение. Ощущение, что невидимое небо над головой (то самое, одно на двоих) может рухнуть от малейшего вздоха, очень способствовало обузданию себя.

— А я? — спросил он осторожно.

— А ты стал моим сердцем, — был ответ. — Но сказано: "издавна так повелось, что долг чести и сердце враждуют. Сердце поёт об одном, долг другое твердит, словно гонг".

Клаус сердито мотнул головой.

— Глупости! Вообще, ты не учитываешь кое-чего.

— Например?

— Например, то, что меня никакой такой долг не держит. Я могу хоть с концами переселиться на Седое Взморье... ну, или проводить там большую часть времени. Не настолько сильно я люблю свою... родину-м-мать.

— Это плохо.

На миг Клаусу показалось, что он ослышался. Но постепенно, исподволь углублявшийся контакт с сенсом Ари мгновенно развеял сомнения.

— Почему?!

— Потому что высочайший князь должен уметь любить не только отдельных людей.

26

— Так. Давай-ка сначала. А то у меня ум окончательно зайдёт за разум. Ты...

— Я, — сказала Ари, — собираюсь узаконить наш с тобой союз. Что-либо меньшее... недостойно. Как мой муж и отец моих детей ты станешь высочайшим князем, а долг князя...

— Стоп!

Едва-едва сформировавшийся заново, тандем дал трещину. А спустя секунду — вообще распался. Наглухо замкнувшись, Клаус отвернулся к стене. Замер. Ари замерла тоже.

Растерянность.

Обида.

Отстранённость.

"Что я сказала/сделала не так? Или надо было ждать, пока свой шаг навстречу сделает мужчина? Или всё ещё хуже, и дело — не в форме, а в сути? Мне казалось, он любит меня... и он меня любит, я не могла ошибиться настолько. Так в чём же дело? Гадай...

Твёрдо знаю одно: я просто не хочу дать ему меньше, и никогда не захочу... а больше — не могу. Я сама, целиком, душа и тело, и княжество в придачу... ничего больше у меня просто нет.

Как я успела стать такой ничтожной?

Или, напротив, предложенного просто слишком много?

Или..."

— Ты уверена, что твоих братьев поубивали, — сказал Клаус, не поворачиваясь. — Твоего отца столкнули со стены, чтобы он разбился о камни. Тебя саму спасло лишь изгнание.

— Да.

— И ты по-прежнему считаешь себя княгиней? Даже после такого ты числишь за собой какой-то долг?

С души у Ари свалился камень весом быка в три. Нет, Клаусом двигал не низменный страх расстаться с жизнью. Во всяком случае, если он и боялся, то не за себя.

Неловкое молчание.

— Княгинями рождаются. Это не был мой собственный выбор.

Похоже, шутка успеха не имела.

(А было ли это шуткой?)

Обернувшись, Клаус потянулся к Ари сенсом, молча предлагая восстановить тандем. Его посыл с усилием, но всё же проник сквозь щиты Ари; отвечая, та без большой охоты, но всё же убрала холодные преграды, позволяя Клаусу осуществить его намерение. Два сенса нащупали друг друга в тумане, сблизились, стянулись.

И разразилось.

"зачем тебе эти колодки? этот враждебный, слепой, в лучшем случае равнодушный народ? этот траурный долг — и перед кем?!//

//если даже объект твоей преданности не блещет достоинствами, отказаться от преданности — предать себя. Ты действительно хочешь, чтобы я умалилась? чтобы стала ещё меньше, чем сейчас?//

//оковы не возвеличивают. Помогает расти лишь свобода! Ты же мучаешь себя... зачем?//

//как и проклятие Всадника, заказанное отцом, эта мука — часть меня. Если болит рука, её лечат, а не отсекают//

//не путай излечимое с гниющим//

//мой народ — не гниль! не гангрена! и не пиявка!!!//

//прости, но разве у долга правителя перед народом нет оборотной стороны?//

//пользуешься моими знаниями... да, у народа тоже есть долг. Но нечестно карать небрежением всех, чтобы отплатить худшим! Как раз худшим-то только того и надо!//

//определись, что для тебя важнее: долг или месть?//

//или ты?//

//а меня ты не учитываешь?//

//учитываю, но...//

//...почётного места не предоставляешь//

//а ты думаешь, что любовь — одно лишь наслаждение? лайт!//

//конечно. Я — дитя счастья, как ты — дитя долга. Думаешь, мне легче отказаться от себя, чем тебе? Отсечь здоровую руку — легче?..//

Тандем существовал четыре с небольшим удара сердца. И распался под молчаливый вой обоюдного протеста.

Непримиримость.

А потом — страх!

Клаус смотрел на неё. В его глазах безо всякого контакта вновь отдалившихся сенсов можно было прочесть ожидание страшного. Взгляд, что ранит глубоко. Чего он ждёт, тускло подумала Ари. Что закричу? Что наброшусь?

Вспышка понимания выжгла апатию.

"Нет! Он боится, что ты его бросишь! Что подтвердишь возврат на Седое Взморье! Прямо на глазах исчезнешь, растворишься в пустоте, оставив его одного — здесь!"

Клаус откашлялся и опустил глаза.

— Первая семейная ссора, а? — выдал он неуклюже.

— Учитывая тему, — вздохнула Ари, — далеко не последняя.

Облегчение в его взгляде было ей наградой.

Металлические стены. Металлический пол. Потолок, слабо отличающийся от стен и пола. Тусклые синеватые огни аварийных ламп. Не то, чтобы на безымянной базе имелась нужда в экономии энергии, просто здесь никому не нужна была полная иллюминация. Не ремонтным же светить автоматам, малым элементам здешней техносферы, изредка пробегающим вдоль рядов страховочных скоб!

А призракам, что временами посещают эти металлические коридоры, освещения не требуется вовсе...

Гулкая тишина. Она была бы абсолютной, если бы не аппаратура ЖО. Хотя коридоры пусты, по ним в любой момент могут пройти люди. В них есть воздух, есть свет, есть тепло. Аварийные лампы не шумят, но трубы отопительной и вентиляционной систем, упрятанные под металлом стенных панелей, нет-нет, да и вздохнут тихонько, прокачивая сквозь себя то, что должны прокачивать. Опять же автоматы: шума от них почти нет, но на общем фоне кажется, что движутся механические малютки чуть ли не со страшным грохотом.

Ожидание.

Ожидание терпеливое, перпендикулярное ходу времени. Неизменное и равнодушное — конечно, какая там душа у автоматов? Безымянная база ждёт гостей.

...дождалась.

Раскатистый гром. Короткая пауза, потом — гулкое шипение и вой пробудившихся вакуумных насосов. Не особенно сильный, но на редкость пронзительный. И, наконец, металлический лязг запоров. Петли внутренней двери шлюза, когда она распахнулась во всю ширину, не издали ни звука: недаром суетились автоматы, выполняя профилактические работы!

— Мрачновато, — сказал первый гость. Игнорируя невесомость, он встал ногами на пол и утвердился там. Словно реагируя на голос, аварийное освещение медленно сменилось полноценным дневным, а вернее, хорошей имитацией приглушённого дневного света.

— Это ты? — спросила его спутница, зависнув в воздухе под углом и чуть сощурясь.

— Нет. Само загорелось. Но где обещанная встреча?

— Прощенья просим, но фанфар и полуроты караульных гвардейцев мы так и не завели. Приветик всем, любезнейшие гости!

Клаус и Ари дружно уставились на полупрозрачную фигуру. Один из призраков базы явился перед ними в стиле, свойственном большинству приличных призраков: бесплотно.

— Лим?

— Я — это Лим, а Лим — это я, — призрак, изображающий оригинал в пропорции один к одному, поклонился — и на время поклона оделся какими-то сложными архаичными одёжками, цветастыми чуть не до безвкусия, густо покрытыми вышивкой. Выпрямился — и диковинный костюм исчез без следа, вновь сменившись обычным комбезом "под скаф". — Идите за мной.

— Ты доппель, что ли? — спросил Клаус.

— Разумеется.

Лим медленно, в темпе обычного шага, летел перед гостями спиной вперёд.

— Но я думал, что доппели — часть информационной среды, Сетевые двойники...

— Это лишь часть правды. Как видишь, некоторые из нас могут неплохо существовать и вне Сети... хотя обычный мир для нас не так уютен, как материнская среда. Здесь, в Поясе, нет нужды в мимикрии, здесь все свои; вот мы и летаем, где хотим.

— Все свои? А кто тут вообще есть, кроме нас?

— Да одни доппели в основном. А кроме бесплотных — Джинни. Но с ней не побеседуешь, ибо у неё здесь, кроме плоти, нет ничего.

— По иным мирам гуляет?

— По своему миру. Да. Первой сюда примчалась — и сразу в саркофаг. Вы-то, надеюсь, не сразу ринетесь в погружение?

Клаус и Ари переглянулись.

— А ты можешь предложить альтернативу саркофагу? — чуть натянуто спросил Клаус.

— Есть тут одно незаконченное дело, требующее вмешательства живых... — довольно уклончиво протянул доппель Лима.

— Какое дело?

— Зачем гнать лошадей? Нет, мы спешить не будем. Сперва, как положено, мы вас накормим, напоим, отмоем, и уж тогда...

— Шутник, — хмыкнула Ари. Но возражать против заявленной программы не стала. На скауте со всеми тремя пунктами заявленной программы — едой, питьём и мытьём — были... сложности. Может, космены на спартанские мелочи быта вовсе не обращали внимания; увы! ни Клаус, ни тем более она урождёнными косменами не являлись.

— Кара.

Клаус прищурился.

— Мне уже интересно. Я то и дело вскользь слышал про эту Кару, но понятия не имею, в чём дело. Видимо, Наставница решила, что...

— ...меньше знаешь — крепче спишь, — закончил за него Лим. — Вот только из-за драной комиссии четырежды и пополам драного Надзора Анжи пришлось многое отложить.

— Даже то, что нельзя откладывать, — сказал доппель Светланы.

Клаус и Ари снова переглянулись.

— Можно ближе к теме? — попросил Клаус. — Мы, знаете ли... спешим.

— Всё достаточно просто, — сказала Светлана, пожимая плечами. — Кара — почти такой же шейд с большими нераскрытыми возможностями психики, каким до вмешательства Группы был ты. Но в случае с ней имеется ряд осложнений.

— То есть?

— Твои родственники — лайты достаточно заурядные. А Кару угораздило родиться в семье с... традициями незаурядности, так скажем. Это больше похоже на клан, чем на семью. И они крепко спаяны друг с другом. А чужих держат на расстоянии.

— Что-то вы темните. Недоверчивые лайты? Да где ж такое видано?

Настала очередь Лима и Светланы обменяться взглядами.

— Видите ли, — с настораживающей серьёзностью сказал Лим, — клан Эсу — один из кланов элиты. Высший свет, если вы понимаете, что я имею в виду.

Клаус покачал головой, а вот Ари кивнула, и Клаус, обменявшись с ней посылами, тоже кивнул — медленно, задумчиво.

— Большинство лайтов получает свои простые удовольствия простыми способами. Но элита знает и другие пути. Например, удовольствие осознавать свои выдающиеся качества. Быть умнее других приятно, не так ли, Клаус? Быть богаче, быть влиятельнее, быть информированнее, обладать рычагами воздействия — и явного, и тайного... да что там! Можно считать подтверждённым фактом, что комиссию Надзора направили для расследования деятельности Группы лишь потому, что Наставница заинтересовалась Карой Эсу. Ну а Тибо Эсу заинтересовался персонами, появившимися в окружении его несчастной дочери. С известным результатом.

— Ну и кто такой этот... Тибо?

— В первую очередь — врач, — перехватила эстафету Светлана. — Очень хороший врач. Под его началом трудится целый научно-исследовательский институт. А если учесть, как трудно в нынешние дни повального равнодушия набирать персонал для творческой работы, Тибо следует признать и выдающимся лидером. Впрочем, не последнюю роль в деле играют его связи. И его пациенты. Вы помните эксперта-симбомеха Неттеля Вири? Ага, правильно. В НИИ, руководимом Тибо, ещё и не такое делают. Вернее, не таких. И не только для Этического Надзора.

Клаус и Ари снова переглянулись.

— Всё это занимательно, — сказала Ари, — но при чём тут мы?

— При том, что на данный момент вы — едва ли не единственные, кто может помочь Каре. Она переживает очередной кризис. И имеет шансы вообще не пережить его, если оставить всё, как есть. Вы поможете нам?

— А если нет, вы не дадите нам воспользоваться саркофагами? — в лоб поинтересовалась Ари. Глядя на неё, Клаус подумал, что в данный момент она совсем ему не нравится.

Совершенно.

— Дадим, — ответила за двоих Светлана. — Никакого шантажа. Мы не имеем морального права заставлять вас делать что-то ради незнакомой, в глаза никогда не виданной девицы. Мы можем только просить. Вы в любом случае ляжете сейчас в саркофаги, но...

— Но отправитесь или на Седое Взморье, — закончил за неё Лим, — либо в места, расположенные много ближе. Решайте.

— Почему именно мы?

— На то есть много причин. Например, вы не имеете прямых связей с Группой и никогда раньше не пытались контактировать с Карой. Ну, и ещё потому, — добавил доппель Лима, — что на данный момент только вы и Джинни имеете свободный доступ к работоспособным саркофагам. Сюда летят Рокас и Алия, летит мой оригинал, летит кое-кто из малышни, но для Кары любая минута может стать последней.

— Я помогу вам, — сказал Клаус решительно. Обернулся. — Ари, ты со мной?

Глава 9

28.09 — 04.10.110 г. ЭпА (812 год Новой Эры);

научно-исследовательский институт "МедиНА", а также

юго-западное побережье Синь (предгорья Тао Ри)

27

Склонив седую голову, доктор Эсу переводил взгляд с монитора на монитор.

"То же самое. Циклическое ухудшение. Опять. Но показатели ещё хуже, чем во время прошлого кризиса.

Опять хуже!"

На одном из мониторов изящная черноволосая девушка подняла голову. Прятавшееся в узких ладонях лицо, отмеченное нездоровыми тенями и ранними морщинами, безошибочно повернулось к скрытой видеокамере.

— За что, отец? — шепнули динамики. — За что?!

— Всё будет хорошо, — выдавил седой, не включая, однако, связи с удалённым боксом. — Всё будет хорошо, милая.

Повернувшись, Тибо Эсу почти бегом покинул комнату наблюдения. Зашипела, закрываясь и герметизируя стыки, автоматическая дверь. А Кара Эсу продолжала задавать свой жестокий вопрос, снова и снова. Но её уже никто не слышал.

— Отчётов недостаточно. Мне нужны живые свидетели.

— Тибо, ты сейчас в сложной ситуации, и я тебя понимаю, но...

— А ты понимаешь, что у меня нет времени?

— Чем ты недоволен? Тебе и так передали все данные. Тебе даже переправили пару этих так называемых саркофагов. Изучай — не хочу. Ты думаешь, я или мои люди что-то утаили?

— Нет. Но назвать данными это — право же, я бы посмеялся, если бы мог. Кластеры Группы вы добыли, не спорю. По крайней мере, их часть. Но коды доступа, которыми они зашифрованы, по своей сложности превышают всё, с чем я когда-либо сталкивался. Полная запись человеческого генома короче и проще этих кодов, Шиндзи! Тепловая смерть Вселенной наступит раньше, чем мои спецы их расколют! — Пауза, глубокий вдох, и снова. — А саркофаги? Их программы стёрты начисто, на физическом уровне, и без программ это всего лишь дорогостоящий металлолом, не более полезный, чем терминал Сети с выдранными с мясом блоками памяти. Как прикажешь работать с этим? Как?

— Слушай, Тибо, чем ты недоволен? Я делал именно то, о чём ты меня просил...

Сарказм на лице и в голосе.

— Разве я просил разгонять Группу? Я просил выяснить, чем занимается Анжелика Недеева! И как раз этого твой Надзор сделать не сумел! Ваша комиссия нагородила кучу мистической чепухи, выдала беспрецедентно жёсткий вердикт — и умыла руки.

— Тибо...

— Я спокоен. Я уже спокоен. Я спокоен настолько, насколько может быть спокоен отец умирающей дочери. Вы установили, что деятельность Недеевой выходит за рамки этически допустимого. Ладно. Вот только она, если верить отчётам, умела реабилитировать шейдов. И знаешь что, Шиндзи? Если вылечить Кару можно только неэтичными способами, я готов нарушить почти любые правила. Хоть прямо сейчас!

— Ладно, твоя взяла. Я пошлю к тебе эксперта Вири и инспектора Лапину. Но это будет последним одолжением, которое я тебе делаю. Последним, Тибо.

Экран погас.

"Как же, последним. Кто ещё, кроме меня, согласится в обход правил подкармливать тебя гормонами и тайно лечить от импотенции? Так что до встречи, дорогой мой Шиндзи.

До скорой встречи!"

Самолёт заложил плавный вираж, сбросил скорость и опустился на крышу второго корпуса. Навстречу прилетевшим шагнула стройная женщина средних лет в идеально отглаженном медицинском халате, подчёркивающем фигуру. Неттель подумал, что этот халат предназначен не для работы, а для выполнения, так сказать, представительских функций.

— Рада снова видеть вас, — сказала женщина тоном, некоторая холодность которого противоречила смыслу фразы. — Идёмте, мой муж уже заждался.

— Мы были в другом полушарии, — сказала Валентина с лёгким намёком на извинение, — и не ждали вызова.

Никакой реакции, кроме скупого приглашающего жеста, не последовало.

"Не удивительно, что Кара Эсу заполучила, помимо блистательного интеллекта, целый букет психических проблем — при такой-то матери!"

Однако эту мысль Неттель Вири постарался выкинуть из головы как можно быстрее. И уж ни в коем случае не оттранслировать её — ни за что. Но не только потому, что мысль эта была ненужно жестока. Помимо деликатности, эксперта останавливал страх. Патриция Эсу, насколько он слышал, обладала редчайшим для её ровесников качеством под названием "мстительность". А поскольку была по-настоящему умна и действовать предпочитала через длинную цепочку посредников и Сеть, шейдом до сих пор не стала. Её просто не могли поймать за руку, уличив в чём-либо недостойном. Из скандала любой громкости она выходила чистенькой.

Опасная женщина.

Как, впрочем, и вся её семья.

...Проведя Неттеля и Валентину в комнату, где их ждал доктор Тибо Эсу, Патриция присела в углу за включенным общеСетевым терминалом, надела связанный с ним изолирующий шлем и сделала вид, что всё дальнейшее её нисколько не интересует. Может, кого другого ей бы и удалось провести; сенс она блокировала очень качественно, а эмоции контролировала, как мастер медитации. Но Неттель раскусил её без труда. Как симбомех, связанный с Сетью, он попросту знал, что именно Патриция делает за своим терминалом.

Знать — это была его функция.

Кроме того, какие бы чувства ни двигали Патрицией (и как бы успешно она ни подавляла их), она всё равно оставалась матерью, и судьба её собственного ребёнка была ей не безразлична.

Доктор Тибо Эсу встал им навстречу.

— Добро пожаловать, эксперт Вири, инспектор Лапина.

— Благодарю, — за двоих ответила Валентина. — Что вас интересует, доктор Эсу?

— Рассказ, — обронил хозяин. — Я хочу как можно больше услышать о вашем недавнем расследовании. Включая самые сомнительные факты и особенно данные, не попавшие в отчёты комиссии. Вы меня понимаете?

"Вполне", — подумал Неттель Вири. Не говоря ни слова, он подошёл ближе, положил на стол свой неизменный компьютер-дипломат, соединил его шнуром прямого доступа с терминалом Сети и начал отчёт-демонстрацию.

Как и просили, с сомнительными фактами.

...около трёх часов спустя Тибо Эсу вздохнул и сказал:

— Поразительно. В последнее время границы того, во что я готов верить, сильно выросли; но даже в эти обновлённые границы ваш рассказ вписывается... с трудом.

— Нам есть что предъявить помимо голых слов, — заметил Неттель, кивая на экран.

— Да. И в этом я убедился. Например, та запись, на которой воспитанники Недеевой демонстрируют пирокинетический дар. Впечатляет! Но меня больше интересует другое.

— У вашей дочери снова обострение? — сказала Валентина почти утвердительно.

Доктор Эсу вздохнул.

— Как я слышал, — осторожно заметил Неттель Вири, — Анжелика Недеева проявляла интерес к... случаю Кары. Быть может, она?..

Новый вздох.

— Вряд ли после всего происшедшего она согласилась бы помочь. И кто знает, какова была бы цена её помощи? А кроме того — вот. Взгляните.

На экране Сетевого терминала, за которым сидел Тибо Эсу, возникло изображение больничной палаты. Единственное окно, медицинская техника возле стен, в центре палаты — кровать. Наплыв камеры: висящее в хирургической сети тело пациентки.

— Гесирра, — коротко прокомментировал доктор Эсу. — Первая клиническая, палата семьсот сорок. Узнаёте, эксперт Вири, инспектор?

Новый наплыв камеры. Крупным планом — верх груди и лицо.

— Это Недеева. Но что с ней?

— Не знаю.

В устах одного из лучших медиков планеты два эти слова прозвучали как-то потерянно.

И беспомощно.

— Показания приборов противоречивы. Физически она, можно сказать, здорова. Никаких органических повреждений не фиксируется. Проверки на химические препараты, бактериальные и вирусные инфекции ничего не дали. Однако электрическая активность мозга на один-два порядка ниже, чем даже в фазе глубокого сна. Физиологические процессы заторможены примерно в той же степени. Это — почти кома.

— Почти? А её сенс?

— Сенс — тема отдельная. У Недеевой большую часть времени наблюдается только следовая активность сенса, примерно как у животного, впавшего в зимнюю спячку. Но несколько раз в сутки на считанные секунды её сенс вспыхивает, как Новая — опять-таки безо всяких разумных причин и вне какой-либо ясной последовательности. Во время вспышек она прямо-таки фонтанирует эмоциональной, сенсорной и логической информацией. Слишком сильно даже для ментата высшего класса. Пришлось перевести её в угловую палату, очистив все ближайшие от пациентов и персонала... включая и палаты соседних этажей.

— А что говорят парамедики?

Вздох.

— Парамедики не желают иметь с ней дела именно из-за этих вспышек. Говорят, нагрузка слишком большая. Был, правда, один, — безо всякой охоты, просто ради объективности добавил доктор Эсу, — не согласный с коллегами и попытавшийся установить с ней глубокий контакт прямо во время вспышки...

— И что же?

Вздохнув снова, доктор Эсу развёл руками.

— Смельчак заработал глубокое психическое расстройство. И бормочет теперь в соседней палате откровенный бред. Про свет воссиявший, брошенные в землю семена, иные миры, иллюзорность материи... и тому подобную чушь.

— А чушь ли это?

— Полная и абсолютная, можете мне поверить. Или вы тоже склонны считать материю иллюзией? Или — что анкавер организовал (организовал! анкавер!!) некий Рышар Мартин?

— А это кто?

— Как мне удалось выяснить, так звали одного знакомого Недеевой. Он родился в 57-м году постанкавера, а около десяти лет назад принял дозу зелерина, как всякий отчаявшийся шейд. Поверьте, я старательно искал в бреду того парамедика рациональное зерно. Увы, но ничего рационального там нет... и, вероятно, уже не будет. Даже при всём богатом арсенале средств современной медицины невроз навязчивых состояний поддаётся лечению очень плохо.

Неттель нахмурился, но возражать не стал. Спорить о медицинской проблеме со светилом медицины — неразумно, мягко говоря. Если светило говорит: болен — значит, болен.

"А если всё равно возражаете... уж не невротик ли вы, часом?"

Судя по нахмурившемуся лицу Тибо Эсу, он сумел прочесть мысль эксперта Вири или её часть. Но ничего не сказал.

— Хорошо, — сказала Лапина. И отправила вдогонку посыл, исправляясь: "То есть как раз ничего хорошего, но..." — Если сама Недеева... больна, быть может, имеет смысл обратиться к одному из её учеников?

Доктор Эсу нахмурился ещё сильнее. "Сопляки!" — молчаливо заледенел его сенс. Но губы седовласого шевельнулись и неохотно ответили:

— Я был готов попробовать и это. Увы, я начал поиски слишком поздно. Мне и моим людям достались только остывающие следы питомцев Недеевой. Разлетевшись в разные стороны, почти все они, кроме некоего Эмо, отправились на орбиту планеты и дальше, во тьму космического пространства. А в открытом космосе, как вы понимаете, проследить за малым судном, отключившим системы связи, практически невозможно. Рано или поздно они вернутся для пополнения запасов в цивилизованные области, но Кара...

Окончание фразы, не высказанное вслух, но вполне внятное и так, повисло в воздухе, словно гроздь отточенных мечей на хлипких волосяных нитях.

28

Горы подпирали его спину. Он не видел их, но знал, что они находятся на своих местах, что никуда не исчезли, что не сдвинулись. В характере гор — постоянство. Под обрывом, заполненным буйной зеленью, лежал океан. Сегодня океан был тих, и прибой шуршал слабее обычного. Достаточно одного лишь обоняния, чтобы увериться, что океан также находится на своём обычном месте: лёгкий освежающий бриз приносил к гребню обрыва солёный морской дух. И запахи зелени были вплетены в нити бриза, и запахи цветов, и запахи земли. А над Землёй и над головой мастера куполом простёрлось Небо: чаша драгоценнейшей лазури.

Как-то раз ученик рассказал ему историю, услышанную где-то во внешнем мире. В истории этой не самый слабый из чужих богов попытался осушить поднесённый врагами рог. За три могучих глотка бог сумел уменьшить содержимое рога лишь на ладонь и три пальца. Не диво: ведь на самом деле он, обманутый врагами, пытался осушить море.

Но с чашей, в которую налита синь небес, даже такого итога не достиг бы бог. Ведь из чаши неба можно черпать бесконечно.

Вздохнув, мастер открыл глаза. Воочию узрел он зелень деревьев и трав, синеву зенита, смешавший и отразивший зелень с синевой слиток океана. Встав, мастер поклонился трижды: один раз небу, один раз земле, один раз себе. Постоял, изгоняя из души и тела остатки суетности.

И без спешки взялся за обручение земли и неба.

На середине обручения мастер ощутил, что одиночество его нарушено, но не обратил на это внимания. Для настоящего мастера прервать обручение немыслимо, и потому никакие внешние причины также не способны сделать это. Рисунок, выплетаемый триединством мысли, духа и тела, будет незыблем, пока стоят горы. Рисунок этот будет переменчив в своём постоянстве, пока шумит прибой, будет неисчерпаем и неостановим до тех пор, пока небо простирает свои ладони над миром. Как любое истинное деяние, обручение земли и неба начинается во времени, но творится в вечности.

...однако, пока смертный жив, он не может нырнуть в вечность полностью. Закончился в свой черёд большой канон. Замирая и выравнивая чуть сбившееся дыхание, он услышал:

— Почтительно приветствую мастера Кэндзабуро.

Голос, произнёсший это, раздался сбоку. Такой переменчивый, но всё равно неизменно узнаваемый голос.

Не поспешно и не медлительно, а в полном согласии с принципом чжун, иначе "золотой середины", Мастер обернулся к Эмо: лицом, телом, духом. Вгляделся, оставляя в стороне видимость, но прозревая суть.

И удивился (чего с ним давно уже не бывало).

— Зачем ты пришёл?

— Сообщить последние новости, мастер.

— Следует понимать, что последней из последних новостей являешься ты сам.

— Об этом вам судить, мастер.

Одна из самых явных перемен. Раньше Эмо с неизменной почтительностью именовал Кэн-д-забуро учителем. Что ж, проверим...

Вскинув руку с раскрытой ладонью и сопроводив жест кинетическим импульсом, Кэндза-буро ударил. В кинезисе он уступал женщине, носящей варварскую фамилию Недеева, но всё же его силы, помноженной на умение, хватало, чтобы дробить в щебёнку валуны и расшвыривать учеников, как шкодливых котят. Здесь была важна не столько сила удара, сколько его резкость. Та, которой мастер рукопашного боя должен добиваться в первую очередь. И которая всегда становится для противника неожиданной, даже если удар нанесён открыто.

Мастер Кэндзабуро бил в полную силу, но Эмо не покачнулся. Его сенс поглотил кинетический импульс без остатка. И легко... слишком легко!

Даже Недеевой не давалась такая лёгкость.

...и тишина в ответ.

— Ты не возвращаешь удара?

— Вы не враг мне, мастер.

— Вот как.

Оба помолчали, прислушиваясь к ветру.

— Так вы хотите услышать новости, мастер?

— Говори.

— Собранная Этическим Надзором комиссия огласила принятое решение. Группа распущена. Её членам под страхом штрафов запрещены личные встречи и общение через Сеть. Большинство старших птенцов Анжи отправилось в Пояс на заранее приготовленную базу. Младшие частью отправлены к родителям, частью в приюты.

— А сама она?

— Анжи давно хотела научиться путешествовать по слоям реальности так, как Светлана Малин, не используя саркофаг. Сейчас она упорно практикуется в этом искусстве, переложив заботы о своём теле на не посвящённых в её тайны медиков госпиталя в Гесирре. Мне же она оказала большую честь: я — один из пяти правопреемников всех файлов войда Группы.

— Вот как, — вымолвил Кэндзабуро, прищурившись. — И что же ты намерен делать с этими файлами, Эмо?

— Я создам материальную базу и соберу саркофаги, — ответ был дан сразу, без раздумий, — для начала хотя бы штуки три. Кое-какие средства у меня есть, а если не хватит, заработаю. Потом наберу свою собственную группу. У меня уже есть на примете пара малышей, вполне способных многому научиться...

— И чему ты их будешь учить?

— Всему, — ответил Эмо. И уточнил, — Всему, что они захотят узнать.

— Вот как, — повторил мастер. — А что потом?

— Не знаю.

Выдержав паузу, Эмо добавил:

— Нет смысла составлять планы на столь отдалённые сроки. Время покажет.

— Ты кое о чём забыл.

— Мастер?

— Ты кое о чём забыл, — повторил с нажимом Кэндзабуро, — ученик.

Эмо поклонился.

— Я внимаю, мастер.

Кэндзабуро потянулся к небу и земле, выполняя ритуал обручения в точности так, как некогда заповедал ему учитель, носивший прозвище Тэцубо и умерший безымянным. Кэндзабуро вплёл себя в вечный круговорот сил, более старых, чем любой человек, но порой подчиняющихся человеческой воле. Он отринул сомнения, отринул страсти, полностью отринул себя — чтобы обрести себя в полной мере, так, как иным способом просто невозможно. И, сделав всё это по древним канонам, не затронутым анкавером, Кэндзабуро обратился к Эмо. Долг учителя на время развёл их, и сейчас, в сердцевине обручения, Кэндзабуро стал истинным врагом Эмо.

...солоно во рту. Особенная соль, с привкусом металла. Кровь.

Его кровь.

Встать трудно, но необходимо. Значит, он встанет. Духи гор, как же тяжело! Надо... тяжело... надо... надо! А и крепко же меня приложил этот, бывший...

Чужая сила, ставшая мягкой почти до ласки, подхватила Кэндзабуро. Выпрямила. Не позволила закачаться. Чужая сила заполнила тело — и мастер ощутил, что она несёт с собой силу истинного исцеления. Несёт прохладную щекотку пополам с расслабляющим теплом, лёгкость, свежесть и щедрую поддержку. Кэндзабуро очень точно умел определять меру собственных сил. Так вот, истощившиеся почти полностью, его силы прибывали с быстротой сверхъестественной. Каким-то образом мастер знал: даже открытые раны под этим приливом затянулись бы за считанные секунды, не оставив шрамов.

Волшебство!

— Вы ошибаетесь, учитель, — переменчивый, но всё равно неизменно узнаваемый голос. — В этом очень мало волшебства. В большей мере это — искусство, знание и опыт. Семь лет постигал я пути исцеления в быстром времени, но до сих пор стою в двух ступенях от совершенства.

Даже то, что Эмо вновь назвал его учителем, не заслонило иного.

— Семь лет?

— Да. Семь лет. А по времени этого мира — полтора месяца. Учитель, вы ведь никогда не ложились в саркофаг странников. Вы вообще не интересовались делами Группы.

— Всё когда-нибудь заканчивается... мастер, — сказал Кэндзабуро, вслушиваясь в себя и не находя ни боли, ни слабости. — Вы выдержали последнее испытание, Мацумаэ Эмо. Я больше не вправе учить вас.

Новоиспечённый мастер мягко упал на колени, опустил ладони на землю, прижался лбом к ладоням и замер в этой позе.

— Учитель, молю о милости!

— Встаньте! Не должно вам унижаться перед кем бы то ни было!

— Учитель, я дрался нечестно. Простите недостойного!

— Встань.

Эмо разогнул спину и посмотрел на Кэндзабуро прямо. С колен, однако, не встал.

— Когда обручаются земля и небо, честность либо нечестность не значат ничего. Только победа имеет значение. Ты победил.

— Победа, добытая обманом, лишена цельности. Правда стоит выше силы. Одолевший врага уклонением от правды — проиграл, даже если сто тысяч языков воспоют его победу.

Улыбка. Лёгкая, тающая, заметная лишь самому внимательному взгляду.

Например, тренированному взгляду Эмо.

— Это верно, но ты забыл, что в поединке мастеров правда сама становится силой. Побеждает не тот, кто сильнее, и не тот, кто хитрее, а тот, кому благоволят небо и земля. Если ты и обманул меня, то потому лишь, что я отклонился от чистого Пути и стал уязвим для обмана.

Привычную невозмутимость Эмо рассекла ответная улыбка.

— Благодарю за урок, учитель! — сказал он, вскакивая на ноги и кланяясь со всей возможной почтительностью. А Кэндзабуро ещё раз мысленно повторил сказанное...

— Это мне следует благодарить вас за урок, мастер, — сказал он, зеркально повторив поклон. Выпрямился. — Позволь задать один вопрос...

— Учитель?

— В твоей ещё не набранной группе найдётся для меня вакансия?

Улыбка Эмо вспыхнула, озаряя чистой радостью всё лицо без остатка. Даже его глаза заискрились так, что Кэндзабуро замер, очарованный. Никогда раньше он не видел, чтобы Эмо был чему-то обрадован настолько. Собственно, раньше тот вообще никогда не выказывал радости.

— Конечно найдётся, учитель! Не сомневайтесь!

29

Неттель Вири проснулся в тревоге — от навязчивого ощущения, что в комнате он не один. Мрак, бред, ересь! если бы рядом кто-то был, сенс мгновенно дал бы ему об этом знать... но...

— Не пугайтесь, — сказала нависающая, как ему показалось, над самой кроватью тень.

Разумеется, Неттель Вири испугался. И полубессознательно послал команду, включающую в комнате верхний свет. Лампы разгорелись не сразу, а секунд за десять; и, словно следуя за усилением освещения, в эфире выкристаллизовались два чужих сенса.

— Я вас знаю! — сказал щурящийся эксперт, переводя взгляд с незваного гостя на незваную гостью и обратно.

— Конечно, знаете. Потому мы и оказались именно здесь.

ОбщеСетевые серверы никогда не спят. И отвечают на приоритетные запросы со скорос-тью, для медлительного человеческого восприятия мало отличающейся от скорости света. В комнате, выделенной Неттелю администрацией "МедиНА" по просьбе доктора Эсу, не было полноценной системы мониторинга, но умные программы могут многое выжать даже из таких неспецифических данных, как, например, показания датчиков пожарной сигнализации или стеки "быстрой" памяти управляемой голосом бытовой техники.

Результат запроса подтвердил то, что эксперт лишь подозревал, качаясь над краем бездны уверенности. Хотя дверь, ведущая в комнату, где он спал, последние шесть часов и пятьдесят две минуты оставалась закрытой, в течение последней минуты информационно обогащённая среда фиксировала присутствие в комнате не одного, а трёх людей.

Разумеется, датчики можно обмануть, а ответ на Сетевой запрос перехватить и фальсифицировать — и всё же...

— Как вы сюда попали? — прохрипел Неттель Вири — и закашлялся.

— Простите за вторжение, — обозначила присутствие девушка. Ари, вспомнил эксперт. Призрак во плоти, слепое пятно Сети. — Мы не хотели дурного. Будь наша воля, мы сейчас были бы космически далеко отсюда, но так уж сложились обстоятельства. Простите.

— Ну что вы, я не в претензии...

— Доктор Тибо Эсу.

Неттель невольно вздрогнул.

"Ох! Но... следовало ожидать".

— Проведите меня к нему, — продолжал второй незваный гость. Клаус. — Я хочу видеть этого человека. И ему, ручаюсь, тоже будет любопытно взглянуть на меня.

— Что вам от него нужно?

— Нам? Ничего. Мы выполняем чужую просьбу. А вот доктор Эсу, насколько мне известно, кровно заинтересован в нашей помощи. Как нам сказали, у его дочери Кары опять случилось обострение. Я прав?

Только теперь, сбросив с сознания остатки вязкой паутины сна, Неттель Вири прочувствовал и осознал, что сенс Клауса больше не таит внутри тьмы. За время, минувшее с их единственной встречи, парень успел снова стать лайтом.

"Да, доктор определённо захочет увидеть его".

Бессонница в комнате наблюдения. Дрянное сочетание... но иного не дано. Встречи лицом к лицу возможны не больше, чем прогулка в вакууме без скафандра. Проснувшись, Кара начнёт задавать всё тот же вопрос — жалящий, отравленный, тёмный. И лишь в ночные часы, когда отцу не спится, а благословение медикаментов избавляет дочь от кошмаров, можно, глядя на мониторы, хоть ненадолго и не по-настоящему, но забыть...

Забыть.

Разметались по подушке блестящие волосы, роскошь которых почти не приглушает даже фильтрация сигнала через камеры, кабели и экраны. С лица, разглаженного снотворными и седативами, исчезли морщины вместе с половиной дневных теней. Вот они, семнадцать лет. Чудесный возраст. Днём Кара выглядит старше лет на десять... а то и, пусть не часто, на все двадцать. Как же драгоценен мимолётный ночной покой, как благ он, возвращающий юности часть прав!

Если бы ещё этот покой не служил напоминанием о смерти...

Приближение чужих нарушило душевное равновесие с грубой решительностью. Подавляя разлив желчи, Тибо Эсу не обернулся. Не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кто именно пожаловал. Эксперт-симбомех Неттель Вири, Валентина Лапина, пара каких-то не совсем обычных лайтов... и что с того, что необычных — они чужие! Чужие! Даже свою третью жену, увязавшуюся с ними, Тибо Эсу не хотел бы видеть здесь и сейчас.

Но Патриция своя хотя бы отчасти. Она мать. Быть здесь — её право, пусть она и пользуется им не слишком часто...

— Доктор Эсу.

— Вы мешаете. Уходите.

Инсайт-посыл обрушился сзади, как хищник из засады. И непреклонность Тибо Эсу под его напором оказалась хрупкой, как перекалённое стекло.

"Вам действительно не нужна помощь? Но Кара хотела бы её получить — и не важно, из чьих именно рук!"

Доктор Эсу развернулся. Медленно. От его искажённого лица и особенно — от потемневшего сенса подались прочь эксперт Вири, инспектор Лапина, даже Патриция. Но пара подростков, пришедших с ними, дружно шагнули вперёд. И как бы банально это ни прозвучало, но свет, лучившийся от них, потеснил отчаяние.

— Тибо! — вскрикнула Патриция, продолжая пятиться. — Не надо!

— Они — из Группы Недеевой, — со скомканной поспешностью и тоже отступая, сказала Лапина. — Говорят, что хотят помочь.

— Две ошибки, — поправил подросток — тот, что отправил инсайт-посыл, — делая ещё шаг вперёд. — Какое-то отношение к Группе, причём косвенное, имею только я. А что до желания помочь — я уже говорил эксперту Вири, что желания вмешаться лично у меня не было.

— Тогда зачем вы здесь? — бросил доктор Эсу почти обвиняюще.

— Потому, что нас попросили, — с равной, если не большей холодностью откликнулась девушка — по виду ровесница Кары, но державшаяся так, словно весь окружающий мир был её неотчуждаемой собственностью. И добавила:

— Кстати, если вам предложат на выбор бессильное сочувствие и реальную помощь — разве вы выберете первое?

Первый шок после появления чужих в комнате наблюдения и инсайт-посыла миновал. Тибо Эсу никто не мог бы обвинить в бесхарактерности. Что он и доказал в очередной раз, быстро взяв себя в руки.

— Реальную помощь? — повторил он. — Это сказано слишком уж хорошо и слишком своевременно. Я не позволю вам тронуть ни единого волоса на голове Кары, пока не буду твёрдо уверен, что ваше вмешательство пойдёт ей на пользу. Я вижу вас впервые. И нежелание помогать, столь явно демонстрируемое, нисколько не способствует...

Незнакомая девушка властно махнула рукой. Одновременно её сенс вспыхнул таким огнём, что доктор Эсу почти против собственного желания умолк.

— Ваша позиция нам ясна. Что ж, мы ненадолго покинем вас. И пусть за время нашего отсутствия эксперт Вири с инспектором Лапиной убедят вас в том, что наши обещания не голословны. Клаус, ты готов?

— Да.

В следующее мгновение она исчезла, а Клаус с минимальной, почти неуловимой для глаз задержкой последовал за ней. Не было никаких впечатляющих эффектов — ни клубов дыма, ни радужных разводов, ни мерцания или слепящих вспышек. Оба подростка просто стали прозрачны, будто обычные голограммы, а потом окончательно растаяли в воздухе. Всё про всё заняло меньше секунды, причём сенсы обоих обнулились, как показалось доктору, уже ближе к концу исчезновения, в момент, когда оба были уже полностью прозрачны.

Или следовало бы сказать — призрачны?

Первой пришла в себя (или, по крайней мере, подала реплику) Валентина Лапина:

— Это что — телепортация?

— Не знаю, что именно это было, — откликнулся Неттель Вири, — но теперь знаю, на что было похоже их появление в моей спальной.

— Кто они?

Пусть жёсткой властностью доктор Тибо Эсу уступал исчезнувшей девушке

(кстати, откуда у едва достигшей двадцатилетнего рубежа соплячки взялись такие манеры? очень, очень любопытный факт!)

но его прямые приказы другие лайты всегда выполняли без промедления. Вот и теперь Неттель Вири поспешил откликнуться на заданный вопрос:

— Парня зовут Клаус Метцель. С ним всё более-менее ясно: нелюдимый, слишком умный и эмоционально холодный подросток, ставший шейдом и обративший на себя внимание Недеевой...

— Шейдом?

— Да, именно так. Можно сказать, он — живая реклама возможностей распущенной Группы. Инспектор Лапина, как и я, видела его раньше и подтвердит: до того, как попасть в поле зрения Группы, Клаус был шейдом. Я раскопал даже копию его запроса на выдачу зелерина. Там, правда, вышла какая-то тёмная история; мне с трудом верится, что спецтерминал самопроизвольно выдал ему вместо зелерина другой препарат...

— Ближе к делу, — перебил доктор Эсу. — Вы утверждаете, что Клаус был шейдом, и не просто шейдом, а дошедшим до края? До финального кризиса?

— Да. Причём случилось это не в какие-то далёкие времена, а тринадцатого числа прошлого месяца. Сейчас же, как вы могли убедиться лично, Клаус не только перелинял обратно в лайта, но и вовсю пользуется нетрадиционными ментальными возможностями. Способность выдавать инсайт-посылы встречается редко, но в его активе есть кое-что вовсе неслыханное — от управляемой блокады сенса вплоть до телепортации... или чем там ЭТО является на самом деле.

— Девушка?

— Её зовут Ари. Вероятно, имя сокращённое. И ничего больше я о ней знаю.

— Ничего?

Неттель Вири красноречиво развёл руками.

— На моей памяти Ари — первый и последний человек, о котором в Сети нет никаких данных. Компьютеры просто не опознают её. Вы, конечно, можете повторить мои запросы, но вряд ли у вас что-нибудь выйдет. Девятнадцатого числа прошлого месяца она словно вынырнула из небытия точно такой же, как сейчас. Учитывая эффектный трюк, который нам продемонстрировали недавно... хм. Вы, кажется, упоминали, что среди прочей смысловой шелухи, которой парамедик заразился при контакте с Анжеликой Недеевой, были слова насчёт иных миров?

— Да.

Эксперт снова развёл руками, не говоря ничего. Да ему и не требовалось что-либо говорить. Перечисленные им факты свидетельствовали сами за себя.

— Всё это, может быть, и представляет немалый абстрактный интерес, — заметила Патриция, ухитрившаяся на время стать настолько незаметной, что Неттель Вири о ней просто забыл. — Но лично меня интересует одно: можем ли мы доверить этой паре нашу дочь?

Тибо Эсу хмуро кивнул.

— Ты, как всегда, видишь самую суть проблемы, моя дорогая. Может быть, они действительно творят чудеса, но...

Валентина Лапина перебила его тоном, исполненным глубокого изумления:

— Вы что, совсем... запутались? Какие там "может быть" и "но"?! Да у вас просто нет выбора! Надежда на чудо — это всё, что осталось вам и Каре!

— В самом деле, — поддержал её Неттель Вири. — Вы, доктор, уже сделали всё, что могли, и оказались бессильны. Ваша дочь — шейд. Она долго колебалась над краем, но всё равно упала. Этого не изменишь. Теперь впереди у неё либо зелерин, либо чудо. Или вы видите третий выход?

Тибо и Патриция переглянулись.

"Я не могу этого контролировать".

"И я тоже не могу. Они правы. Правы омерзительно, до тошноты. И во всём".

"Так ты согласен?"

"Лучше сомнительная надежда, чем несомненный крах. Да".

— Вы можете как-то связаться с этими... этой парой? — спросил доктор у Неттеля.

— Нет. Они появятся так же, как и исчезли: сами. Нам остаётся только ждать.

Глава 10

30.09.110 — 17.02.114 г. ЭпА (с 812 по 816-й годы Новой Эры);

сиротский приют "Тёплое поле", больничный комплекс в Гесирре,

автономный модуль "Пионер"; а также княжья резиденция

в Туманах и другие места в разных мирах.

30

Белобрысый нахмурился, отчасти корча важную мину, отчасти — потому, что не представлял себе внутренних усилий без подобающего выражения лица. Спустя несколько секунд на его протянутую руку сел воробей. Чирикнул неуверенно. Белобрысый негромко запыхтел. Отвечая на усилие, воробей зачирикал уверенно, в полную силу. По-настоящему. Так, словно начисто забыл, что сидит вовсе не на ветке ближайшего куста.

— Хорошо. А усилить?

Белобрысый послушно запыхтел вдвое громче. Но эффект оказался обратным: воробей суматошно забил крыльями и унёсся прочь. Другие птахи в радиусе нескольких десятков метров последовали его примеру.

— Не расстраивайся. Ведь совсем недавно ты даже одного приманить не мог, помнишь?

Мордашка белобрысого всё равно не выглядела особенно счастливой, а в его сенсе звенела (правда, стремительно убывающая) обида. И на предателя-воробья, и на Тирета, и на себя. И на хихикающих зрителей. Впрочем, смешки моментально затихли, когда Тирет обернулся и спросил:

— Кто следующий?

Вперёд выступил курносый: тот самый мальчишка, с которым Тирет повздорил в первый свой день в приюте. Или, лучше сказать, который почти сумел повздорить с Тиретом. Курносый нахмурился точь-в-точь, как его предшественник, а потом начал с усилием сводить руки.

"Это же..."

В первые мгновения казалось, что ничего не произойдёт. Но вскоре стало ясно: происходит. Воздух между ладонями исказился, уплотнился, зашипел... начал светиться, быстро пробежав весь спектр от тускло-багрового до режущей глаз раскалённой белизны. Когда зрители начали щуриться и отворачиваться, курносый вскинул ладони, и яростно рокочущий шар огня размером с человеческую голову выстрелил в зенит, где и исчез с громким хлопком.

— Из тебя выйдет талантливый иллюзионист, — сказал Тирет. Он один не щурился и не отшатывался, наблюдая за представлением.

— Так огонь был не настоящим? — спросил кто-то догадливый.

— Нет. Не настоящим... но довольно опасным. Запомните все: иллюзорный огонь не способен запалить даже спичку, зато он может оставить ожоги и шрамы на вашей коже. Может причинить боль, ослепить. И даже убить.

Малыши дружно ахнули. Курносый уловил направленные на него эмоции и сжался.

— Ну-ну, — Тирет выслал настолько сильный умиротворяющий посыл, насколько мог. Курносый расслабился, а малышня притихла. — Посмотрите на нашего начинающего иллюзиониста. Смотрите прямо, смотрите спокойно. Вы знаете его давно. Вы чувствуете его намерения. Разве он хочет причинить вам вред? Нет. Не хочет. Он хочет того же, что и вы все: быть не один, чувствовать тепло родственных душ. Так неужели вы поверите, что он плохой?

— Он... другой? — спросила самая старшая из девчонок, вечная спутница курносого.

— Да. Я ведь уже говорил. Он не плохой. Он не хороший. Он — другой. Мы все — другие. А ты, — сказал Тирет курносому, — запомни этот день. И подумай над тем, что сделал. Кстати, ты умеешь творить какие-нибудь другие иллюзии, кроме иллюзии огня?

— Я... — запинка. — Да. Умею.

— Покажешь?

Курносый нахмурился. Глядя, как он вытянул руки в направлении чего-то невидимого — пока невидимого — остальные вытянули шеи. А их юный наставник тайком улыбнулся.

— Всем спать, — объявил Тирет.

За минувшее время он успел отучить малышей канючить. Все они твёрдо усвоили, что решения пожизненных диктаторов не подлежат отмене под влиянием детских капризов. Раз диктатор сказал: "Спать", — значит, пора ложиться.

Ведь завтра обязательно будет. И на экспрессе ночного сна дорога до нового дня будет самой короткой. Почти незаметной.

Спать...

Тирет старательно нагнетал соответствующее настроение, чтобы малыши следовали его примеру, и поэтому даже сам не заметил, когда пересёк грань.

А вот то, что встретило его за гранью сна, не заметить было куда труднее.

...лиловый пузырь — бежать; куда? эта дорога перекрыта обвалом, и будет лучше заменить листы жести на три весёлых поросёнка плюс два с четвертью котёнка — какая жестокость! это ничего, здесь быстро привыкаешь есть иголкой и лечиться мужественной улыбкой, я вот привык, и даже без особенных склонений по азимуту горя; только я хотел бы знать, где ты, мама, я не хочу верить медицинскому заключению и не хочу смиряться: это не мой путь. Нет, не мой! Я теперь сам выбираю, в ком видеть солнце и луну, по каким звёздам торить путь, я...

— Тирет?

...много смеюсь, действительно много, в том числе над собой — конечно, над собой тоже, клянусь богами Прерии! почему бы нет? Смеяться лучше, и намного лучше, чем стать камнем в холодной глубине. Я же теперь — ветер. Вольный, искристый ветер в твоих волосах. Я тот, кем всегда хотел быть, пусть и не всегда хотел таким казаться...

— Тирет!

...мне показалось? зовут? меня? И в самом деле. Холодная нить, хрустальный перезвон, и свет на языке — всего на полглотка. Не очень-то понятно, где лететь, но выданные карты не соврут, и в этом вся надежда. Откликнемся:

Кто там?

— Кто там?

— Сюда! Иди сюда!

Голоса и смех. Тирет пошёл, потом побежал, смутно понимая, что вокруг уже не совсем сон. Да, не совсем сон, и не совсем его, и то, что он делает — не совсем бег. Он слышал о таких вещах, конечно, но, если не брать в расчёт пару исключений, только слышал. Всё-таки его таланты лежали больше в области энергетики, а это не-место, куда он пришёл на зов, — этим занимались информаты. И если учесть, кто считался лучшим именно в...

— Тирет!! Ну вот, наконец-то!

Догадка блестяще подтвердилась.

— Привет, Лида. Привет, Сухарики. О, Гусь? А ты-то что здесь делаешь?

— То же, что и все. Нагло попираю решение комиссии Надзора.

— Да уж, такие встречи им отслеживать слабо...

Пылал костёр. Огромный, яркий, но не опаляющий так, как опалял бы настоящий костёр. Звёздный купол делал полный оборот примерно за минуту. Шумел камыш, шуршали волны, но вокруг костра ветер не ощущался.

— Ну, как ты там? рассказывай! всё-всё! Народ хочет знать своих героев.

— Народ — это ты, Гусь?

— Прекратите немедленно, — сказала Лида. — И не вздумайте начать снова. Это я вам обоим говорю. А ты, Тирет по прозванию Заноза, отвечай. В какой приют тебя законопатили?

— "Тёплое поле". Это неподалёку от Старого Града.

— Который из них? Вышеславский, что ли?

— Ну.

— Отлично. Так и зафиксируем: Тирет — Вышеславье, приют "Тёплое поле" около Старого Града. И как тебе там?

Облёкшись мантией пожизненного диктатора, Тирет поклонился, позволяя другим читать в своём широко распахнутом сознании воспоминания о последних днях.

— Клянусь наидрагоценнейшим! Да ты стал настоящим гуру, Заноза!

— Гусь!

Лида топнула ногой. Её глаза затопило молочным пламенем, волосы зашевелились, как клу-бок змей, и окутались искорками силы. В качестве ответной меры Гусь скоренько облёкся в блестящий доспех с зеркальным забралом, а потом выпустил из огнемёта короткую пробную струйку. Но присвистывающая реплика Гуся про запах напалма по утрам прозвучала неубедительно. И сам он был скорее забавен, чем страшен. Ребёнок. Заигравшийся ребёнок.

А вот Лида...

— Прекрати, пожалуйста, — сказал Тирет, с некоторым трепетом вставая напротив маленькой горгоны и кладя руки ей на плечи. — Ты же знаешь, чем кончаются твои приступы. Успокойся. Ну? Успокойся, я очень прошу.

И вполоборота:

— Гусь, исчезни.

Гусь исчез. И Сухарики, не проронившие ни слова, почли за благо последовать его примеру. А сам Тирет, чтобы не смотреть в молочное пламя чужих глаз, сделал шаг вперёд и обнял Лиду, бестрепетно касаясь оживших прядей.

...пара карих глаз, тайно наблюдавших за происходящим у костра из ночной темноты — глаз, обычно холодных, но по такому случаю потеплевших, — моргнула. И растаяла. А вдали, на плывущей сквозь космическую тьму базе, доппель Наставницы приподнял веки, обвёл взглядом круг других доппелей и сказал:

— Ложная тревога. Ребята справились сами.

31

Они вышли в путь очень ранним росистым утром, когда солнце ещё и края не показало из-за алеющего горизонта. Пели птицы. В храме природы царила безветренная тишина. Небо было почти ясным, лишь пёстро окрашенные перья легчайших облаков несколькими полосами расчерчивали синеющую чернь. Ни малейшего намёка на присутствие других людей, ни малейшего намёка на что-либо, ими созданное. Тем удивительнее была заросшая тропинка под ногами. Кто её протоптал? Если даже она знала это, то молчала.

Молчал и он.

Сначала уходящая от домика тропа вела их через редколесье к подножию пологого холма, но потом вильнула и принялась карабкаться в гору — всё круче и круче. Идти стало намного тяжелее, скоро он стал задыхаться. И не удержался:

— Послушай, зачем мы идём ногами? Мы же могли полететь, а ты и вовсе можешь мгновенно оказаться наверху. Да и меня прихватить, пожалуй. К чему этот ритуал?

— Тебе знакомы термины "шлюзование" и "декомпрессия"?

— Конечно.

— Тогда перестань сбивать себе дыхание и шагай.

Вздохнув, он подчинился.

Он в последнее время вообще слишком много подчинялся, не получая за это никакой награды, кроме притупившегося уже удивления. Слишком много нового, слишком. А подчинение его напрягало, и чем дальше, тем больше...

— Всем спасибо, можете идти. Да! Вас, Шнайдер, я попрошу остаться.

Собравшиеся зашумели и принялись расходиться. А частично и разлетаться: многих лайтов не останавливали ни солидный возраст, ни повод к закончившейся встрече (совсем не радостный), ни осознание своего особого положения. Кроме того, некоторые из них, особенно тучные, просто не смогли бы идти своими ногами. Через минуту в просторном кабинете остались только доктор Эсу и его коллега из корпуса парамедиков.

— Может, по соку? — предложила София Шнайдер.

— Не откажусь. Мне манго, двести грамм... благодарю.

Некоторое время два доктора молча потягивали сок, обмениваясь взглядами. Оба держали высокий уровень блокировки сенса и могли лишь догадываться, о чём думает сидящий напротив. Наконец Тибо Эсу отставил наполовину опустевший стакан и подался вперёд.

— Ну, ошарашивайте, — сказал он. Не по-старчески зоркие глаза блеснули.

Доктор Шнайдер кивнула на мониторы, где в двух почти одинаковых палатах лежали в почти одинаковых хирургических сетках Анжелика Недеева и бывший парамедик — тридцатисемилетний авантюрист Рустам Эрегли. Лежали, пребывая в почти одинаковом состоянии здоровья, которое кто-то языкастый пару месяцев назад обозвал "парадоксальной комой".

— Это — никакие не больные, — сказала Шнайдер.

— Я знаю.

— Они неплохо контролируют себя. Уж Недеева точно контролирует.

— И это я знаю.

— По ряду признаков я могу заключить, что эта пара пребывает в единстве, отдалённо напоминающем широко известный эффект тандема.

— А в этом я был уверен процентов на шестьдесят.

Шнайдер покачала головой.

— Тогда я не понимаю вас, доктор Эсу. Зачем вы собирали это... стадо медиков, зачем выслушивали их бредовые гипотезы насчёт путей излечения Рустама, если не считали его больным?

— Копаясь в хламе, можно порой выудить что-нибудь ценное. Выслушивать бред мне не впервой. Зато сейчас мы можем поговорить наедине... почти откровенно.

"Доктор Эсу и откровенность? Пусть с меткой "почти"? Ха!" Однако доктор Шнайдер постаралась, чтобы её сомнения не отразились на лице. Она тоже была немолода и тоже обладала, вдобавок к медицинскому, немалым опытом интриг.

— Раз мне не удалось вас ошарашить, к чему этот разговор?

— Позвольте уделить внимание предыстории, — сказал Тибо Эсу.

Пожатие плеч.

— Слушаю.

— Долго ещё?

— Нет.

Тропинка стала крутой настолько, что приходилось цепляться руками за ветви и выпячи-ваю-щиеся из твёрдой бугристой земли корни. Наконец двое выползли на более-менее ровный пятачок; вернее, выполз только он, ей же недавние физические упражнения явно казались лёгкой разминкой. Она даже не запыхалась.

— Ничего. Дальше будут ступени. Всё полегче.

— Дальше?!

— А ты думал. Это середина подъёма, а мы сейчас сидим... ну, если пользоваться той же аналогией, в шлюзе. Отдыхай пока.

Спустя пять минут, отдышавшись, он обнаружил, что ещё может проявлять какие-то человеческие чувства — например, интерес.

— Если эта площадка — шлюз, то между чем и чем?

— Ниже лежат просторы, куда можно попасть из обычных снов, — охотно начала объяснять она. — Во снах, принадлежащих кому-то одному, можно отыскать лазейку, ведущую в коллективные сновидения. Домик, из которого мы пустились в путь, был межой, дверью из твоих личных видений в пограничье общих снов. Ещё одним шлюзом, если угодно.

— Не уверен, что понял, но давай дальше.

— А дальше, там, куда уводит эта лестница, — взмах, указывающий на ждущий своего склон, — находится другая пограничная зона. Повыше рангом, чем любые видения. Более... хм... материальная. Я для себя называю её Межреальностью.

— Межреальность?

— Термин не мой. Никогда не видела нужды в том, чтобы выдумывать слова самостоятельно, если существуют занимающиеся тем же профессионалы.

— Вы знаете о случившемся с моей дочерью?

Шнайдер снова пожала плечами.

— В общих чертах.

— Так вот, если вам говорили, что моя Кара была шейдом, то это правда. Была. В ночь, когда я терял остатки надежды, появилась пара... молодых людей. Именно появилась, так как более всего способ их появления напоминал телепортацию. Эта пара сделала мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я позволил им лечить Кару так, как они сочтут нужным. И парень, которому было на вид не больше пятнадцати, но который держался так, как не умеет держаться подавляющее большинство взрослых, вылечил мою дочь. Ему понадобился всего один инсайт-по-сыл... правда, длившийся две минуты с мелочью.

Доктор Шнайдер моргнула. Тибо Эсу бесцветно обыденным голосом говорил о вещах немыслимых, но если в лечении шейдов или телепортации она разбиралась, кратко говоря, никак, то вот в инсайт-посылах она разбиралась значительно лучше. Более того: она и сама владела этой ментальной техникой. Но такое...

— Две минуты? — переспросила она, не скрывая недоверия.

— Если быть точным, около ста тридцати секунд. Этот молодой человек, Клаус, — вероятно, один из лучших ментатов планеты.

— Если он шутя перекрыл мировой рекорд длительности инсайт-посыла в пятнадцать раз, он просто лучший, — сказала Шнайдер. — Абсолютный чемпион.

Доктор Эсу покачал головой.

— Вряд ли абсолютный. Видите ли, он учился творить чудеса совсем недолго. Смею полагать, в Группе Анжелики Недеевой были и гораздо более опытные ученики.

— О...

Тибо Эсу кивнул. Доктор Шнайдер повернулась и посмотрела на изображение спеленатой Анжелики Недеевой по-новому.

— Эта женщина — настоящий кладезь тайн. Когда человек медленно, шаг за шагом добивается выдающихся результатов в какой-то области, это не вызывает особых вопросов. Когда вспыхивает гений, выказывающий свою незаурядность чем-нибудь мало— или вообще невероятным, это тоже можно понять. Настоящая гениальность встречается редко, и часто идёт рука об руку с разного рода психическими отклонениями... — Доктор Эсу вздохнул, а потом сказал более резко, бессознательно подчиняя внимание слушательницы. — Но Недеева — не гений.

— Кто же она тогда?

— Не знаю.

Они поднимались. По лестнице карабкаться и в самом деле оказалось полегче, чем по зарос-шему склону. И у неё даже хватало сил болтать...

Нет, подумал он. Я несправедлив. Она не просто болтает, она таким образом что-то делает со мной. Или, может быть, маскирует за потоком слов какие-то более глубокие манипуляции. Отвлекает.

Надо быть внимательнее...

— Следует осознавать, что мы сейчас пребываем внутри частично воплощённой метафоры. Эта лестница могла бы быть и канатной дорогой в горах, и монорельсом, соединяющим районы гигаполиса, и небольшой парусной яхтой. Все варианты не перечесть. Именно такой вариант, однако, имеет большое преимущество: внутри него мы можем не особенно опасаться нежелательных встреч.

— Нежелательных?

— В Межреальности можно встретить самых разных... существ. И далеко не каждое из них отнесётся к нам благожелательно. А ты думал, что я первая, кто открыл для себя все эти просторы? Так вот, двигаясь коридорами Межреальности, надо помнить ещё одну вещь. В вольной формулировке Светланы это звучит так: никакого движения нет.

— Не понимаю.

— Тебе кажется, что ты карабкаешься по лестнице. На самом деле ты не двигаешься. Ведь вокруг нет ничего. Всё это — ступени, склон, перила, ограждающие от падения в пропасть, небо и солнечный свет, сила тяжести, пригодный для дыхания воздух — всё это материально лишь в малой степени. Единственная объективная точка отсчёта для тебя — это я, а для меня такая точка отсчёта — ты. И пока мы разговариваем, пока ты ощущаешь меня, а я — тебя, относительное расстояние между нами меняется мало. Если, разумеется, принять, что в Межреальности вообще существуют расстояния. То, что с нами происходит, нагляднее отразило бы сидение в уже поминавшейся мной камере декомпрессии. Это был бы ещё один вариант из множества равносильных: сидеть на скамейке, дышать как можно глубже и смотреть, как на электронном табло меняются числа, отражающие давление и время.

— Если этот вариант ближе к истине, — сказал он, остановившись и тяжело дыша, — почему ты не выбрала его?

— Подъём — нагляднее, — донеслось сверху. — И гораздо быстрее. Лезь.

Он вздохнул и полез.

— Вы завидуете Рустаму? Вы?!

Тибо Эсу покачал головой.

— Не так. Я вовсе не стремлюсь валяться без движения и видимых признаков жизни в хирургической сетке в соседней с ним палате.

— Но вы хотели бы знать то же, что знает он?

— Скорее — то же, что знает она. Недеева. И ещё — откуда она это знает. Вот вопрос, за ответом на который я почти готов отправиться в парадоксальную кому.

— Что же вам мешает?

— Отсутствие необходимых талантов. И я ведь не сказал — "готов". Я сказал — "почти готов".

Доктор Шнайдер прищурилась.

— Понятно, — почти пропела она. — Так вот зачем вам нужна я. Вы мастер загребать жар чужими руками, доктор Эсу.

— Ваш ответ — нет?

Прежде чем ответить, София Шнайдер не сдержалась от искушения, затянув тугую паузу на минуту с лишним. И лишь потом сказала:

— Мой ответ — да. Вы достаточно заинтриговали меня, чтобы я попыталась повторить попытку Рустама. Но, боюсь, вы всё равно будете разочарованы.

— Почему?

— Вы сами знаете ответ. Ключевое слово — "почти". — Шнайдер встала. — Разблокируйте, пожалуйста, доступ в палату Недеевой. И... прощайте, доктор Эсу.

— До свидания, доктор Шнайдер.

Замок в двери палаты Недеевой был закрыт приоритетным мультикодом. Теоретически открыть его можно было только так, как он был закрыт: последовательным введением личных код-ключей всех членов регионального Совета парамедиков. Но Тибо Эсу не стал спрашивать у Шнайдер, почему, по её мнению, он способен открыть дверь с мультикодом. Разумеется, он бы не стал предлагать ей то, что предложил, если бы не мог этого. Чистая логика, никаких тайных интриг. Хотя Совету совсем не понравится, если его члены узнают о происходящем. И не понравится ещё больше, если случится что-нибудь не то.

"Ещё одна проблема..." — подумал доктор Эсу, глядя, как за его собеседницей закрывается дверь. "Ну да ничего, Неттель Вири запутает Сетевые следы так, что концов вовек не сыщут".

— Фаза, — тихо сказал он в браслет связи, нажав на нём одну из активирующих кнопок.

— Понял, — откликнулись из браслета. — Начинаю "фазу".

Тибо Эсу откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В данный момент от него больше ничего не зависело. Оставались ожидание, неутолённое любопытство... и надежда.

Подъём закончился внезапно. Как будто великанская пасть скусила десяток секунд. Безо всякого логически обусловленного перехода он, мгновение назад карабкавшийся по лестнице, оказался неподвижно стоящим на вершине, лицом к трёхметровой вертикальной плите из идеально чёрного материала. В сравнении с этой чернотой даже сажа показалась бы аляповатой.

— Что это?

— Ещё одна метафора, — откликнулась она. — Портал. Врата. Выход из Межреальности.

— Выход куда?

— Куда угодно.

— То есть...

— То есть в любую реальность. В любую точку пространства и времени.

— Так-таки любую?

— А это уже зависит от настроек. В полном соответствии с названием, Врата-без-границ не имеют внутренних ограничений. Во всяком случае, мне таковые не известны. Но пользуются этими вратами существа не всеведущие и не всемогущие.

На идеально чёрной поверхности постепенно проступали звёзды, цветные пятна, линии и плавные кривые. Неким странным образом он понимал, что это — отражение процедуры выбора, своего рода кодирование Врат, фиксирующих конечные координаты. И что в итоге, когда Врата получат достаточно данных, чёрный монолит превратится в открытую дверь... куда-то.

Куда угодно.

— Как ты это делаешь?

— Если не экспериментировать, обычно я ввожу большинство ограничений при помощи образов. Это почти как обыкновенный посыл, вернее, цепочка взаимосвязанных посылов. Блокируешь эмоциональную составляющую, чтобы не вносить помех, и вперёд. Итог процесса почти не отличается от того, что делает трансферт, он же саркофаг странников. Главное отличие — в уровне контроля. Программу для трансферта может выбрать кто-то другой, причём достаточно жёстко, а Врата-без-границ перемещающийся программирует лично. И всякий раз заново.

Монолит вспыхнул, на мгновение из абсолютно чёрного становясь сверкающе-белым, и, как было обещано, превратился в дверь. В дыру, вырезанную прямо в плоти Межреальности. За нею темнели силуэты деревьев, моросил лёгкий дождь и царствовал вечерний сумрак.

— Готово. Пошли.

На мониторе всё было видно предельно чётко. Доктор Шнайдер вошла в палату, приблизилась к неподвижной Недеевой, положила руки ей на голову. Тибо Эсу знал: сейчас парамедик пытается пробиться к сознанию "пациентки" при помощи инсайт-посыла. Он видел, как лицо Шнайдер приняло выражение сосредоточенности. Видел, как сквозь сосредоточенность вспыхнуло безбрежное изумление.

А потом доктор Шнайдер просто исчезла. Одновременно с Недеевой и Рустамом Эрегли.

— Я разочарован, — проворчал доктор Эсу. — Опять.

— Пламя и бездна!

— Рустам?

— Э-э... как вы здесь оказались?

— Помоги мне! Да не кинезисом, руками! Кинезис здесь не работает.

— Что с ней?

— Шок. Тебя-то я подготовила, а она оказалась здесь одним скачком. И к тому же... ну, точно! — Долгий стон, переходящий в рык. И на выдохе, яростно. — В душу, в чёрного козла, в тартар и Сады Земного Мрака с подвывертом передрать!

— Что-то случилось?

— О да, и ещё как! Эта дама дьявольски неудачно выбрала время для своих экспериментов. Можно сказать, толкнула меня под руку в самый ответственный момент. Так что поздравь всех нас с ПОЛНЫМ перемещением.

— Мы что, не сможем вернуться?

— Сможем. Но, увы, не ПОЛНОСТЬЮ. Здешнюю же медицину с нашей родной не сравнить. Здесь, можно считать, вообще нет медицины. Так что мне придётся... — рубящий жест, — а, потом объясню! Бери её на руки и пошли.

— Зачем её тащить? Может, лучше привести в сознание?

— Тебе охота несколько часов сидеть под дождём в темноте?

— Нет.

— Тогда бери её и пошли. Я тебе, в конце концов, помогу. Тут в пяти минутах ходьбы должен быть уютный домик, там и заночуем.

32

— Круто, точно тебе говорю!

В голосе Милы скепсиса было — хоть лопатой греби.

— А не свистишь? В прошлый раз у тебя "исключительно крутым" был коктейль, с которого меня потом полдня полоскало. А в позапрошлый, если меня память не подводит, ты обзывал крутым совсем-совсем новый скафандр...

— Ну, это когда было!

— ...ещё бы ему не быть новым, если какой-то умник пустил на подкладку волокно с вызывающей аллергию присадкой. Да этот скаф дольше часа никто носить не мог!

Кир энергично помотал головой.

— Не! На этот раз — без подвоха. Сам пробовал! Круто!

— А ну, ещё раз. Что ты там откопал?

— Машины полной виртуальности. В каком-то отсеке одного из технических ярусов стоят. Но штука сильная до невозможности. Как ляжешь внутрь, так вообще не вспомнишь, где ты на самом деле. Иллюзия стопроцентная, высшей пробы!

— А что именно показывают?

— Да что пожелаешь. При полной, заметь, интерактивности. Я пробовал сначала полетать на пташке серии "Стриж 300" — ну, ты помнишь, я всё копил на неё, да так и не накопил. Во второй раз заказал романтическое свидание...

— Романтическое? Ты?

— ...и это вышло ещё покруче, чем виражи на "Стриже 300".

— Знакомая последовательность. Первым делом самолёт, а потом, на закуску — абсолютно фантастический виртуальный трах.

И вот тут Мила крепко удивилась. Потому что Кир поглядел на неё с глубокой обидой в телячьем взоре, а потом заявил (это Кир-то!):

— При чём тут трах? Та девушка... а, ты всё равно не поймёшь.

— Не пойму?

— Пока сама не испытаешь — нет. — Кир не глядел на неё, но прямо-таки излучал серьёзность. Чего за ним раньше, опять-таки, не водилось. — У нас с тобой всё иначе. Мы разные. И не очень хорошо подходим друг к другу.

— Не очень хорошо?!

— Ну, неплохо. Только идеальной парой нас всё равно не назовёшь. А с Ней... когда я держал Её за руку, смотрел на незнакомые звёзды и знал, что Она тоже на них смотрит...

— Ты меня пугаешь. Это же не было реально!

Кир посмотрел на Милу в упор.

— А ты меня не слушаешь. Я же сказал: стопроцентная иллюзия! Никаких отличий!

— Но ведь сенс...

— То, что можно поймать в эфире сенсом, тоже входит в набор.

— Невозможно!

— Возможно. А впрочем, скоро сама убедишься.

Разговор увял. Если бы не липкий страх за Кира, Мила немедленно повернула бы назад. Но Кир не повернул бы. Ни за что. Она чувствовала это так же ясно, как собственный страх. Поэтому они продолжали лететь вперёд — медленно, уклоняясь от выступающих элементов технических потрохов модуля, изгибаясь на поворотах узких коридоров, как пара глубоководных рыб.

— Ага, это здесь, — пробормотал Кир и толкнул неприметную дверцу в потолке коридора.

Видимо, здесь располагался какой-то склад или резервный объём, который в случае чего можно было бы использовать для установки дополнительного оборудования. Во всяком случае, у Милы не получилось с ходу определить, зачем в недрах модуля конструкторы, экономившие каждый кубометр, выделили эту неправильной формы коробку размером три на четыре на восемь. Но одинаковые ящики, наводящие на мысль о технологически навороченных гробах, вписались сюда очень естественно. Ни дать, ни взять — главный элемент дизайна.

— Это и есть твои виртуальные машины?

— Машины виртуальности, — поправил Кир, подходя к ближайшему ящику и нажимая на большую красную кнопку с краю мини-пульта. Тихо зашипела гидравлика. Ставшая прозрачной крышка поехала вверх.

— Что ещё за?.. — нахмурившись, Кир склонился над ящиком. Мила последовала его примеру.

Внутри лежал человек. Вернее, молодой парень немногим моложе Кира. Смугловатый, коротко стриженый, с правильными чертами лица. В облегающем тёмно-синем костюме, оставляющем открытыми ладони и ступни. И мёртвый.

Во всяком случае, его сенс молчал, как у замороженного покойника.

Меж тем крышка ящика откинулась почти под прямым углом и со щелчком зафиксировалась. А парень открыл глаза (как выяснилось, карие) и сказал:

— Сюрприз!

Мила и Кир машинально отпрянули. Парень, сенс которого по-прежнему не читался, сел, смерил взглядом обоих, а потом прогудел утробным басом:

— Кто лежал в моём саркофаге и сбил настройки его?

— Что это, Кир? — прошептала Мила, отлетая ещё дальше.

— Я — не "что", милая дама, — заметил парень вполне нормальным голосом, глядя с укоризной. — Я — Лим. А вы можете не представляться, вас я знаю.

— Лим — это просто имя, — сказал Кир. — А вот кто ты такой, я не пойму?

— Можете считать меня хозяином этих штуковин, — Лим похлопал по боку ящика, в котором лежал. — Вряд ли вас заинтересует список моих профессий, благодаря обширности которого меня взяли в экспедицию.

Мила нахмурилась.

— Что-то я не припомню твоего лица в списочных файлах экипажа. А ведь я, как врач, дол-жна знать всех.

— А я из резервного состава.

— Среди резервистов тебя тоже не было.

— В тех файлах, которые ты видела — да, — развеселился Лим. — Я воспользовался одним из трюков Эмо и парой своих собственных, чтобы попасть в межзвёздники.

— Заяц!

— Нет. Просто немного обманщик. Смею заверить, обязанности того унылого субъекта, который не попал на "Пионер" из-за меня, я могу выполнять гораздо лучше.

— Кир, что будем делать?

Лим в один миг утратил всякую весёлость. Впрочем, из-за нечитаемости своего сенса он и раньше не производил впечатления весельчака.

— Делать вы будете то, что не нарушит моих планов, — объявил он. Словно в подтверждение его слов раздался резкий металлический стук. Обернувшись, Мила обнаружила, что дверца, через которую они с Киром сюда влетели, закрылась. Она машинально попыталась сдвинуть её кинезисом — где там! С тем же успехом можно было двигать монолитную переборку.

— Кир!

— Что тебе надо?

Пустота на месте Лимова сенса неожиданно наполнилась обычным тёплым сиянием. Это сразу разрядило обстановку.

— Ладно, — хмыкнул он, — попугал, и довольно.

— Так что тебе надо? — повторил Кир упорно.

— Да ничего сверхъестественного, — ухмылка. — Главный вопрос звучит иначе: что надо вам? Рискну угадать без боязни промахнуться, что это — саркофаги. Так вот, возражений у меня нет. Их тут явно больше, чем надо мне одному. Но у меня будет условие.

— Никому ни слова?

— Точно. Если кое-кто раструбит о саркофагах не только своей подружке, но и более широкой аудитории, я просто исчезну. И вы уже никогда не найдёте дорогу сюда.

— Бред!

— Не бред, а обыкновенное заклинание. Скажите-ка, вы помните, какими именно коридорами летели сюда?

Мила и Кир переглянулись. Мила нахмурилась. Лицо Кира вытянулось от удивления. Лим улыбнулся, не скрывая довольства.

— То-то же. Если мы не сойдёмся в цене, часть вашей памяти так и останется у меня.

— В цене?

— Ты и так дважды попользовался саркофагом на халяву. Пора бы честь знать. Итак, пункт первый: молчание. Пункт второй: за погружением с параметрами, которые выбрали вы, будет погружение с параметрами, которые выберу я. Отдохнули — поработали, отдохнули — поработали.

— Какая же это работа?

— Более серьёзная, чем вы можете представить. Будет у меня и третье условие, но о нём я сообщу позже.

— Нет уж! — Мила упёрлась, и Кир подмигнул Лиму, посылая: "Сдавайся! Её не переупрямишь!" — Терпеть не могу таинственных условий и секретных предписаний.

— Что ж, если ты настаиваешь...

— Настаиваю!

— ...то условие будет такое: добычу делим поровну, а единожды запрещённым не пользуемся. Никогда и ни под каким видом.

— Добычу? Что за бред?

— Вот когда закончится первое рабочее погружение, тогда узнаете. А пока что объяснять, что к чему, бесполезно. Вы будете через слово повторять "бред! быть не может! фантастика!" и не поверите мне по-настоящему, пока не испытаете эту "фантастику" на себе.

Отлетев в сторону, Лим указал на раскрывшийся саркофаг — второй в ряду.

— Ложись, Мила.

— А если я не захочу?

Прежде чем раздался ответ, она услышала тихий звук. Это снова широко отворилась закрытая Лимом дверца.

— Не захочешь — не держу, — сказал он. — Лети. И никогда не возвращайся.

Кир склонился к уху Милы.

— Ложись! Не пожалеешь!

— Решайте побыстрее. Время дорого.

— Ну... ладно.

Под ревнивым взглядом Кира Лим помог ей устроиться — деловито, без намёков на лишние вольности. Прежде чем нажать на кнопку, закрывающую саркофаг, он проговорил слова, явно продиктованные каким-то ритуалом — или, может быть, позаимствованные у кого-то:

— Да будет ваш сон глубок, а сновидения — приятны.

Гидравлика зашипела, крышка встала на место и потемнела. По ожившему мини-пульту побежали огоньки, ожил малый экран, рисующий графики жизнедеятельности: пульс, давление, дыхание, ритмы нервной активности, ещё какие-то числа...

— Теперь ты, Кир. За тобой должок.

— Не понимаю.

— Понимаешь прекрасно. Два халявных погружения — забыл? Ну, первое, так и быть, засчитывать не буду. За то, что откопал в инженерных схемах модуля эту комнату и за сообразительность тебе положен небольшой бонус. Но бонус свой ты на "Стриже" уже отлетал, а потом даже в кредит погулять успел. Хорошо погулять, мне аж завидно. Так что пора за работу.

— Да какую ещё работу? Что ты мне мозги полощешь?!

— Ложись, узнаешь. На первый раз пойдём вместе.

— А что, можно одни и те же иллюзии смотреть вдвоём?

— Можно-можно. И вдвоём, и иллюзии, и не только их... и не только смотреть... кончай болтать, ложись!

Тёплое полированное дерево пола и стен. Пластик может имитировать цвет, даже фактуру, но запах натурального дерева — нет, его не спутаешь ни с чем. Многоцветье витражей, вставленных в окно вместо обычного стекла; росписи на потолке, изображающие фантастические сюжеты: люди со снежно-белыми крыльями, химеры в хитине и чешуе, изрыгающие пламя, парусники, вместо морских просторов бороздящие небо...

"Это называется — фрески", — вспомнил после секундного усилия Кир.

— Нравится?

Обернувшись, он обнаружил во внешности Лима серьёзные изменения. Прежде всего — в одежде. Будучи по профессии инженером, специалистом по коммуникационным сетям, Кир знал историю довольно плохо. Он не сумел опознать парадную форму офицера морского флота королевства Тевтонского и Литовского; тем более речи не шло о том, чтобы по знакам различия определить мейн-коммандера. Реакция Кира исчерпывалась одной мыслью: "Ну и вырядился!"

— Где мы?

— Вы находитесь в финиш-зале Обители, — сообщил чуть надтреснутый и явно не молодой женский голос. — Лим, с возвращением. Представь нас.

— Кир Хевери, космен и профессиональный инженер, член экипажа "Пионера" из основного состава. София Шнайдер, парамедик и вообще хороший человек. В Обители она — кто-то вроде первого помощника самодержца в смеси с доброй бабушкой.

— Очень приятно, — кивнув, сказала Шнайдер. — Можешь звать меня просто Софией. Или же доктором. Идите за мной, молодые люди.

По привычке Кир попытался взлететь... но обнаружил, что кинезис не работает. Собственно, его сенс вообще не работал. Он ощущался приглушённо, так, как ощущается за закрытыми веками слабый свет — но не более того.

— А симуляция-то с изъяном, — заметил Кир.

Доктор Шнайдер обернулась и осуждающе посмотрела на Лима.

— Сколько времени прошло, а ты всё такой же, — проворчала она. — Никогда ничего новичкам не объясняешь.

— Лучше один раз увидеть, чем...

— Отговорки! — оборвала она. — А ты, молодой человек, — обратилась "добрая бабушка" к Киру, — не торопись с выводами. Ты ведь попал сюда через саркофаг?

— Да.

— И тебя не насторожил уровень достоверности, достигаемый с его помощью?

— Н-нуу...

— Лим отрекомендовал тебя как инженера. Причём одного из отобранных для первого полёта к звёздам. Это — высокая планка, очень высокая. О технических новинках ты знаешь, конечно, не всё, но вполне достаточно. Так неужели ты пропустил бы такую сенсацию, как саркофаг странников, если бы информация о нём была широко доступна?

Кир пожал плечами. Ему надоело задавать вопросы, не получая на них ответов; кроме того, он уже понял, что близок момент, когда его введут в курс дела. И был готов немного потерпеть.

— Док! — вклинился Лим. — Скажи, Наставница на месте?

— Сейчас её нет в Обители. Зачем она тебе, Лим?

— Как — зачем? С новичками она предпочитает знакомиться лично.

— Это не всегда возможно.

— Но желательно.

София Шнайдер вздохнула.

— Новички в последнее время появляются не реже, чем раз в неделю. Вон, даже ты при всём своём сказочном разгильдяйстве сподобился привести сюда Кира. И... не только его, верно?

— Да. Есть... вернее, будет ещё Мила Дебрич. Кстати, ваша коллега.

— Ну вот, тем более. У Анжи просто нет времени заниматься вводным инструктажем с каждым. Слышал про делегирование полномочий? Так что, Лим, можешь быть свободен. Я не брошу Кира одного и без объяснений.

Лим вытянулся в струну, вскинул правую руку вперёд-вверх, потом сжал в кулак и выдохнул, ударяя себя в грудь:

— Хэй!

После чего исчез. Растворился в воздухе.

— Фигляр, — хмыкнула Шнайдер. — Ты не голоден, Кир?

— Есть немного.

— Тогда милости просим в столовую. Вот сюда. Накормлю, а заодно и на вопросы отвечу.

"Пора бы уже", — подумал Кир. И вошёл в раскрывшуюся резную дверь.

33

Ветер с моря трепал распущенные волосы Ари и женское платье, надетое впервые за долгое время... очень долгое. "Она сегодня так красива, что почти больно глядеть", — подумал Клаус. Почувствовав его взгляд за три десятка шагов, Ари обернулась.

"Всё готово?"

"Да, милая. Идём".

Это стало их личной традицией: обмен взглядами, сопряжённый с обменом мыслями. Законы Седого Взморья не имели к этому отношения. Клаус и Ари уже давно сами писали для себя законы. Не всегда это было легко... но мы ведь справлялись, подумал он для себя. Правда?

Если бы ещё не приходилось идти на компромиссы...

Ари подошла, протянула руку. Клаус взял её и положил на свой согнутый локоть. Но ничего не почувствовал. Кольчужные перчатки и пластины парадных доспехов, одетых по случаю торжества, надёжно отгораживали его от... многого. Но и Ари вряд ли ощутила что-либо. Сегодня к ней будут подходить за благословением, сегодня ей предстоит протягивать подданным руку — живую. Методом исключения Клаусу досталось касание другой руки.

Тронутой проклятием.

"Компромиссы..."

— Кого ты пригласил? — спросила Ари вслух.

— Всех, кого вспомнил. Добраться до Лима было нелегко, но я и его не забыл. От Базы обещали быть Рокас, Алия, Джинни... не в истинном обличье, разумеется. От Нижних — Эмо, тоже в какой-нибудь маске, Заноза с Хмуриком, близняшки-Сухарики, ещё кто-то. Я, в общем, даже не вникал, кто. От Обители... обещал быть Рустам.

— Анжи?

— Маловероятно. В последнее время она... — Клаус мотнул головой. — Нет. Рассчитывать на Анжи я бы не стал.

— Понятно.

Молчание. Шаг за шагом — по ступеням вниз. Под прикрытием непременных сторожевых "зонтиков" глубиной в несколько слоёв. Свой "зонтик", не расслабляясь, держал каждый. Разве что конфигурации привычно поменяли так, чтобы не создавать лишних помех друг другу.

Осторожность как норма жизни.

"Будь моя воля, этому я бы тоже не стал учиться..."

— А кого пригласила ты?

— Список ты видел. Послы иностранных держав. Представители всех сколько-нибудь заметных купеческих фамилий, все офицеры армии и флота в чине от лейтенанта и выше, ну и Гильдия в полном составе. Все полноправные члены и подмастерья.

При упоминании Гильдии Клаус поморщился — слегка. Первые три года после реставрации, когда идея союза местных колдунов могла вызвать лишь смех, жить было намного легче. А потом... потом всё изменилось.

— И кто из этого списка будет?

— Купцы — все. Либо лично, либо пришлют себе замену в лице доверенных лиц и прямых наследников. Никто не посмеет проигнорировать приглашение своего князя. — Глаз Ари, тот, который не отметило проклятие, сверкнул победно и яростно. — С офицерами — то же самое. Для них наше приглашение равносильно приказу. А вот Гильдия...

— Признай, наконец, что её организация была преждевременна.

— Нет. Начинать надо было ещё раньше.

Клаус и Ари обменялись взглядами. Так привычно.

По-домашнему.

— Упрямица.

— Скептик.

— Что будет, когда мы не сумеем держаться на два шага впереди них?

— А что будет, когда подрастёт воспитанное на новых ценностях поколение?

— Уроки истории гласят, что на стабилизацию новой формации требуется жизнь трёх поколений. Полсотни циклов.

— Ничего, мы выдержим.

"Мне бы твою уверенность..."

"Кажется, я окончательно разучилась носить платье", — подумала Ари, проходя по залу. При этом она машинально выполняла малые ритуалы: поприветствовать, поклониться, протянуть руку, обменяться дежурными фразами, одновременно ловя настроение собеседников третьим и восьмым слоями "зонтика". "Да, разучилась. Хорошо ещё, что княгиня-мать не обязана следовать моде и вправе одевать то, что сама захочет".

Разговоры, разговоры. И опять разговоры. Минариэ туал-Сехис хэ Вирриф не любила подслушивать болтовню своих подданных. Помимо прочего, это плохо сочеталось с её положением и рангом. Но она не могла позволить себе неведения...

А подслушивать мысли было ещё хуже. Несравненно.

— ...третьего дня. Я сразу подал рапорт, но эта скотина, этот ублюдок свиномордый отклонил его без объяснений. Выплачивай штраф, говорит, а не то я тебя, недоноска...

— ...доставили. И помимо заказанного груза — кое-что не вполне обычное.

— Что же?

— Человека с жёлтой кожей из каких-то далёких краёв. Только вообразите себе: лицо круглое, глазки узенькие, как щёлочки, чёрные, как сам грех. И волосы такие же. Но борода не растёт совсем. Лепечет что-то на своём наречии, смешно этак, но знает и пару слов на нашем языке.

— Смышлёный?

— Несомненно. Я собираюсь подарить это создание нашему князю в обмен на облегчение бремени налогов; говорят, он любит диковинки. Чего стоит одна только его супруга!

— Тише!

— Да ладно вам! Кто нас услышит в таком гомоне?..

— ...два первых танца уже заняты, офицер. Но могу предложить третий. Или даже...

— Согласен, ясный мой свет...

— ...где?

— Да вон же, вон! Эту пару трудно не заметить.

— Я бы сказала, что наоборот. Они слишком уж скромны для предстоящего торжества.

— А пышность им ни к чему. Власть их без того прочна, как никогда.

— Хм. Вообще-то я ожидала большего. Конечно, княгиня красива, а князь статен и высок...

— Наш князь — колдун, и никому не ведомо, откуда он родом. А княгиня красива лишь до тех пор, пока носит полумаску. Вы никогда не увидите её в открытом наряде и без перчаток.

— Я слышала о проклятии. Это и в самом деле так плохо?

— Ещё хуже. Она...

— Ари! Вы, как всегда, блистательны. Позволите поцеловать вашу руку?

Улыбчивый щёголь возник впереди внезапно, как чёртик из табакерки. И лишь по этой внезапности, а не по совершенной неузнаваемой маске изменённой внешности Ари опознала его.

— Эмо! Рада тебя видеть.

— Присоединяюсь, — повернулся Клаус, переключаясь с дежурной улыбки на искреннюю.

Осуществив угрозу и поцеловав руку княгини, Эмо распрямился. Вздохнул.

— Как вам удаётся сразу же раскусить меня? — прошептал он с такой улыбкой, что у любого наблюдателя не осталось бы сомнений в её скабрезности.

— Манеры, Эмо, — прошептала Ари в ответ, двусмысленно прищурясь. — Манеры.

— А!.. что ж, я поработаю над этим.

Меж тем из-за спины Эмо уже подавала сигналы тесная группа знакомых. Здесь собрались все, чьё присутствие пообещал Клаус: и База, и Нижние, и Обитель прислали своих на это торжество. Улыбнувшись всем им одновременно, Ари прошла мимо и поднялась на тронное возвышение вместе со своим супругом.

По залу разлилась тишина.

— Уважаемые гости, друзья и подданные! — сказал Клаус звучным голосом опытного оратора. — Мы все собрались здесь в этот день, чтобы отметить знаменательную дату в истории княжества. За минувшие годы мы все проделали долгий путь. Если порой мы сбивались с дороги, то всякий раз вновь находили её. Находили благодаря терпению, мудрости и доброй воле. А также благодаря неизменной поддержке наших единомышленников. То, что мы встречаем праздник здесь и сейчас — ещё один повод сказать им спасибо. Я благодарен всем, кто помогал приближать этот день. Пусть наше торжество подарит им радость и гордость, точно такие же, какими сегодня полно моё сердце. Итак, ровно пятнадцать зим тому назад на свет появился мой первенец, мой сын, моя надежда. И сегодня мы празднуем его совершеннолетие.

Клаус взял поданный слугой бокал. Но даже присутствовавшие в зале члены Гильдии не уловили начала тончайшей процедуры, при помощи которой Клаус проверил содержимое бокала. И другой процедуры, последовавшей за первой.

— Я пью это вино, — сказал он, — за наше будущее. Бездетный человек подобен сухому дереву, что не приносит плода. У высохшего дерева и у человека, не оставившего потомства, нет будущего. Кто вспомнит о нас в дни болезни и старости? Кто поддержит разожжённый нами огонь? Кто сохранит и приумножит в веках наше достояние? Кто будет мерилом наших успехов и исправит наши ошибки? Наши дети, и только они. Друзья и единомышленники могут многое сделать для человека, но родственники всё же важнее. И те, кто будет жить после нас, в ком будет петь наш дух и биться наш пульс, наши наследники — они одни способны дать нам бессмертие. Так выпьем же за будущее! Пусть оно не кончается!

— Ты был великолепен.

— Правда?

— Тебе я не стану лгать даже ради всех сокровищ мира.

Клаус вздохнул, перекатился на спину и сказал как бы между прочим:

— На самом деле речь была отвратительна.

— Это почему?

— Я затянул её сверх всякой меры. Пришлось ждать, пока распадутся остатки яда в бокале.

— Что?!

— Да успокойся ты. Всё позади. Это ведь не в первый раз...

— И не в последний.

Ари вскочила и принялась мерить спальню не по-женски широкими шагами. Благо неудобного вороха юбок, способного помешать ей двигаться, на княгине больше не было. Бросив искоса взгляд на мужа, она зажмурилась.

"Как он может быть таким спокойным? Как? Неужели для него даже спустя все эти циклы всё, что с нами происходит — по-прежнему только разновидность ролевой игры? Неужели он так и не научился относиться к этому серьёзно? На его жизнь покушались, а ему всё хиханьки!"

В который уже раз Ари подумала, не давая себе труда отлить ощущения в форме слов: если что-нибудь с ним случится, половина моей души сгорит в пепел.

— У тебя есть догадки, кто мог это сделать? — спросила она.

— У меня есть кое-что получше догадок. Я отправил по следу Эмо с компанией. Они выяснят всё до деталей, если уже не выяснили. Незачем волноваться.

— Клаус...

В ответном взгляде — не просто любовь. Нет, куда больше.

Понимание и нежность.

— Милая, это наша жизнь. Когда я согласился разделить её с тобой, я знал, что так будет. Нас честно предупреждали.

— Да уж!

— Я не брошу тебя. Я не брошу наших детей. И я не дам никому из нас погибнуть, покуда это в моих силах — а пределы моих сил тебе известны. Всё остальное не имеет значения.

Душу Ари резанула боль.

"Он всё-таки сделал то, чего я от него требовала. Он отрезал ради меня свою здоровую руку. Бросил свой мир, свою свободу и своё счастье — ради меня.

В конечном итоге оказалось, что он любит меня больше, чем я его..."

"Глупости", — раздался в голове у Ари строгий голос. "Ты несправедлива к себе. Я и сейчас свободен... разве это не свобода — быть рядом с теми, кто меня любит и кто мне дорог?"

Ари уплотнила блоки, и голос Клауса стих.

...есть люди земли и есть люди неба. Ничего хорошего не бывает, если люди неба спускаются на землю. Но у меня нет сил, просто нет сил. Я не могу отпустить его в полёт...

— Клаус...

— Ари?

— Как насчёт отпуска? Высочайшим князьям тоже необходим отдых — и не меньше, чем иным смертным.

— Полностью поддерживаю, — ответил он.

И улыбнулся.

Эпилог

Вокруг него простиралась пустота. Вернее, целый город, битком набитый людьми... но заполнить вакуум у них не получалось. Потому что они и были пустотой. Сидя на краю глейва, он дышал не без усилий — и толпа обтекала его, храня почтительно-брезгливую дистанцию. Словно не желала приближаться к издохшей чумной крысе.

Врёте! Я ещё жив!

Пристроив гитару поудобнее, он провёл рукой по струнам. Нет, настройка не сбилась, звук хорош. Настроение не песенное, но это ещё не причина молчать. Он снова провёл рукой по струнам — увереннее, сильнее. Заиграл.

Усталый странник, пришедший издалека... и песня, каких здесь не понимали. Не хотели понимать. Каких давным-давно не пели.

У старого китайца я покупал корешки,

Толок их в чугунной ступе до состоянья муки.

Экстракты из мёртвых трав и желчи раздавленных змей

Выпаривал я на медленном огне.

Метался, менял составы, терял надежду, и вдруг

Я понял, что на ладони моей конечный продукт,

Лекарство, которое входит в любой джентльменский набор,

Отныне оно всегда в моём портмоне:

Таблетки от счастья,

Таблетки от счастья...

Песня в тему. Одна такая таблетка как раз лежит в кармане. Жжёт даже сквозь ткань: съешь меня! Съешь! Ну что тебе стоит? Ты ведь и сам попал сюда, заняв место того, кто проглотил такую. Не пора ли отправляться дальше?

Струны запели громче.

...Нормальное состояние — скрип зубов за стеной,

В нормальном состоянии всё, что рядом со мной.

Нормальное состояние — строго дозированный кайф,

Пломбированные ящички для надежд.

Нормальное состоянье, когда перспективы ясны.

Но если вдруг летней ночью мне снятся прежние сны,

В пульсирующем пространстве автоматическою рукой

Я нашариваю на столике в темноте

Таблетки от счастья,

Таблетки от счастья...

На границе сферы отчуждения остановились двое. Парень и девушка, обоим лет примерно по двадцать. Остановились! Слушают? В самом деле слушают?! Что ж, не ударим мимо струн.

Ведь не может же быть так, что в этом сытом раю не осталось никого, кто способен услышать, а услышав — понять!

...Но кто здесь давно, те знают, что все инструкции врут -

Не слишком ли много правил на столь короткий маршрут?

Не слишком ли много памятников прошедшей любви

По третьему гонгу строятся за спиной?

Не слишком ли слаб эффект от столь серьезного вещества,

Не слишком ли часто слышим мы, как сыплются на асфальт

Одобренные Минздравом и испытанные вполне,

Надежные, но выброшенные мной

Таблетки от счастья,

Таблетки от счастья.

Финальный проигрыш. Парень с девушкой подлетают поближе. И совершается чудо: боль не поднимает своей поганой головы. Совсем наоборот: становится легче.

— Меня зовут Тирет, — говорит парень. — А это — Лида. Вы хорошо пели. Очень хорошо.

Голос пытается дрогнуть, но воля и навык певца усмиряют его.

— Спасибо на добром слове.

Рука ныряет в карман. Вот она, крикливая таблеточка. Иди сюда!

Одно долгое мгновение рука медлит, не желая разжиматься. Но это мгновение проходит. Таблетка падает в бездну под глейвом, вяло вращаясь в воздухе, и вскоре исчезает из вида.

3 мая 2004 — 7 января 2006 г.

конец апреля и 12 — 28 августа 2006 г.

белый вариант — сентябрь 2006 г.

"Ветры в зените": оглавление

Пролог — 001

Глава 1

1 — 002

2 — 006

3 — 010

Глава 2

4 — 013

5 — 017

6 — 020

7 — 023

Глава 3

8 — 027

9 — 031

10 — 034

Глава 4

11 — 038

12 — 041

13 — 043

Глава 5

14 — 048

15 — 050

16 — 054

17 — 059

Глава 6

18 — 063

19 — 066

20 — 069

Глава 7

21 — 072

22 — 076

23 — 079

Глава 8

24 — 083

25 — 086

26 — 090

Глава 9

27 — 094

28 — 097

29 — 100

Глава 10

30 — 103

31 — 106

32 — 111

33 — 115

Эпилог — 119