|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
СНЕЖНАЯ МАСКА
(1907)
Посвящается Н.Н.В.
А.А. Блок. "Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ":
ПОСВЯЩЕНИЕ К ЦИКЛУ "СНЕЖНАЯ МАСКА"
Посвящаю ЭТИ СТИХИ
(только) Тебе1
высокая женщина в черном
с глазами крылатыми
и влюбленными в огни
и мглу моего снежного
города.
1 — только Тебе,
слово "только" заключено в круглые скобки, затем зачеркнуто синим карандашом.
М.А. Бекетова. "Александр Блок":
"
Скажу одно: поэт не прикрасил свою "снежную деву". Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, как она была дивно обаятельна.
Высокий тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза, именно "крылатые", черные, широко открытые "маки злых очей". И еще поразительна была улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают тьму. Другие говорили: "раскольничья богородица". Н о странно: все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла. Таинственный блеск угас — осталась только хорошенькая брюнетка. Тогда уж нельзя было сказать про нее:
"Вот явилась, заслонила всех нарядных, всех подруг".
"
Валентина Петровна Веригина "Воспоминания":
"
...Дину Глан [театр Комиссаржевской пьеса Юшкевич "В городе"] играла Волохова, так как постарше никого не нашлось. О ней писали в одной газете, что она походила на врубелевского ангела.
...Из-за того, что перед открытием театр ремонтировался, репетировали в доме Комиссаржевской, в новом, неотделанном помещении. Там же пришлось принимать гостей. Н. Н. Сапунова попросили как-нибудь украсить нескладную длинную комнату с узкой эстрадой. Он удивил всех своей изобретательностью. Голубое ажурное полотно, напоминающее сети или, скорее, паутину, окутало стены. Это была часть декорации для "Гедды Габлер". На покрытом сукном столе стояли свечи. Комната преобразилась.
Труппа собралась заранее. У актеров было приподнятое настроение, но вели себя все очень сдержанно. Вера Федоровна, трепещущая и торжественная, как перед первым представлением, ждала гостей. Она была одета парадно: в белом платье, с собольей пелериной на плечах. Наряд казался чужим на ней, да и никакой туалет не прибавил бы ничего к сиянию ее изумительных глаз.
В первый вечер Сологуб читал свою пьесу "Дар мудрых пчел". Я не заметила, когда вошел Блок, только после чтения я увидела его, стоявшего у стены рядом с женой, Любовью Дмитриевной, одетой в черное платье с белым воротничком. Она была высокого роста с нежным розовым лицом. Золотые волосы на прямой пробор закрывали уши. В ней узнавалась подлинно русская женщина и еще в большей степени — героиня северных саг.
...Блок приковал к себе всеобщее внимание, хотя героем вечера должен был быть Ф. Сологуб. Сергей Городецкий делил успех с первым. Оригинальный и обаятельный, он стал нам близок как-то сразу. Из всех стихов, прочитанных Блоком, "Девочка в розовом капоре" [ это про то, что Прекрасная Дама "не ездит на пароходе" ]пленила меня больше всего; мне так захотелось прослушать еще раз это стихотворение, что я обратилась к Блоку с довольно странной просьбой — прочитать мне его. Александр Александрович охотно и просто согласился на это. Мы встали оба за полуоткрытой дверью, и поэт прочел мне со всей проникновенностью "Девочку в розовом капоре".
Те минуты, когда Блок стоял против меня за дверью, отделяющей нас от всего собрания, как завеса его "метелей", я помню так ясно, как будто это было вчера. Серпантин его поэзии обвился вокруг меня. Скоро он должен был опутать остальных участников снежных плясок, предводителем которых стал веселый двойник Блока...
...На втором собрании Блок читал свою пьесу "Король на площади".
...После небольшого перерыва, во время которого обсуждалась прочитанная пьеса, ее автора и других поэтов попросили опять читать стихи. На этот раз Блок прочитал "Незнакомку".
...Этот вечер можно считать началом тесной дружбы Александра Блока с небольшой группой актеров, которая впоследствии принимала участие в его "снежных хороводах". Эта группа — Н. Н. Волохова, Е. М. Мунт, В. В. Иванова, В. П. Веригина, В. Э. Мейерхольд, Б. К. Пронин, позднее А. А. Голубев.
... В театре Комиссаржевской создалась особая атмосфера, близкая поэту Блоку. Актеры и актрисы этого театра не походили на обычных актеров.
...Поэтов и художников приглашали не только в гости, но и на генеральные репетиции. После первого представления "Гедды Габлер" все собрались в фойе театра. Потом мы уже небольшой компанией начали собираться по субботам у Веры Викторовны Ивановой.
...Из всех поэтов чаще всего приходил в наш театр Блок. Александр Александрович всем импонировал, все дорожили его словами, его мнением. Обычно он проводил в антракте некоторое время внизу, перехваченный Мейерхольдом или Ф. Ф. Комиссаржевским, иногда разговаривал с Верой Федоровной, а затем поднимался наверх, в уборную, где гримировались Волохова, Мунт и я.
...На длинном узком столе — три зеркала, перед каждым по две лампы, на белой клеенке грим, пуховки, лапки, растушовки. Если шла пьеса С. Юшкевича "В городе", за столом сидели: Дина Глан с лицом врубелевского ангела (Волохова), большеглазая Ева с голубоватым тоном лица (Мунт) и безумная Элька, вся в ленточках (Веригина). Если шла "Сестра Беатриса", тут были игуменья и три голубые монахини (третья — В. В. Иванова).
...Больше всего, особенно первое время, Блок разговаривал со мной, и Н. Н. Волохова даже думала, что он приходит за кулисы главным образом ради меня, но однажды во время генеральной репетиции "Сестры Беатрисы" она с изумлением узнала настоящую причину его частых посещений.
Блок зашел по обыкновению к нам в уборную. Когда кончился антракт, мы пошли проводить его до лестницы. Он спустился вниз, Волохова осталась стоять наверху и посмотрела ему вслед. Вдруг Александр Александрович обернулся, сделал несколько нерешительных шагов к ней, потом опять отпрянул и, наконец, поднявшись на первые ступени лестницы, сказал смущенно и торжественно, что теперь, сию минуту, он понял, что означало его предчувствие, его смятение последних месяцев. "Я только что увидел это в ваших глазах, только сейчас осознал, что это именно они и ничто другое заставляют меня приходить в театр".
Влюбленность Блока скоро стала очевидной для всех. Каждое стихотворение, посвященное Волоховой, вызывало острый интерес среди поэтов. Первые стихи ей он написал по ее же просьбе. Она просто попросила дать что-нибудь для чтения в концертах. 1 января 1907 года поэт прислал Волоховой красные розы с новыми стихами: "Я в дольний мир вошла, как в ложу. Театр взволнованный погас, и я одна лишь мрак тревожу живым огнем крылатых глаз".
Волохова была восхищена и вместе с тем смущена этими строками и, разумеется, не решилась читать их с эстрады. Вокруг выражения "крылатые глаза" между поэтами возник спор: хорошо ли это, можно ли глаза называть крылатыми? Стихотворение обратило на себя исключительное внимание потому, что оно явилось разрешением смятенного состояния души, в котором находился Блок, естественно, очень интересовавший своих собратьев. Этот интерес был перенесен теперь и на Волохову.
...За два или за три дня до представления "Балаганчика" нам пришла в голову мысль отпраздновать эту постановку. По совету Бориса Пронина решили устроить вечер масок. Вера Викторовна Иванова предложила свою квартиру, в которую потом были перенесены и субботники.
Решили одеться в платья из гофрированной цветной бумаги и из той же бумаги сделать головные уборы. Вечер должен был называться вечером бумажных дам. Мужчинам было разрешено не надевать маскарадного костюма, их только обязывали надевать черные полумаски, которые предлагались при входе каждому.
Вечер состоялся, кажется, после первого представления "Балаганчика".
Почти все дамы были в бумажных костюмах одного фасона. На Н. Н. Волоховой было длинное со шлейфом светло-лиловое бумажное платье. Голову ее украшала диадема, которую Блок назвал в стихах "трехвенечной тиарой". Волохова в этот вечер была как-то призрачно красива. Впрочем, теперь и все остальные кажутся мне чудесными призраками — и Мунт в желтом наряде, как диковинный цветок, и Вера Иванова, вся розовая, тонкая, с нервными и усталыми движениями. Я сама, одетая в красное, показалась себе незнакомой в большом зеркале. У меня тогда мелькнула мысль: не взмахи ли большого веера Веры вызвали нас к жизни? Она сложит веер — и мы пропадем. Я тогда улыбнулась этой мысли, но теперь она мне ничуть не кажется вздорной, потому что, действительно, "вдруг" исчезла наша юность и сама жизнь Блока оборвалась неожиданно и страшно.
...В полумраке, среди других масок, в хороводе бумажных дам, Блок казался нереальным, как некий символ. Однако и здесь за плечом строгого поэта был его веселый двойник. Казалось бы, Блоку было не до шуток: как раз на вечере бумажных дам лиловая маска — Н. Н. Волохова окончательно покорила его. Поэт был трепетным и серьезным... Помню момент в столовой: живописная группа женщин в разноцветных костюмах и мужчин в черном. Поэты читали стихи, сидя за столом. Строгая на вид лиловая маска, рядом с ней поэт Блок. В глазах Волоховой блестел огонь. Наталья Николаевна, по-видимому, прониклась ролью таинственной Бумажной дамы.
...Так после постановки "Балаганчика", с вечера бумажных дам, мы вступили в волшебный круг игры, в котором закружилась наша юность.
...Центром нашего круга игры была блоковская Снежная дева. Она жила не только в Н. Н. Волоховой, но в такой же мере и во всех нас. Не один Блок был "серебром ее веселий оглушен, на воздушной карусели закружен, легкой брагой снежных хмелей напоен", но также и Городецкий, Мейерхольд, Ауслендер и другие. Той же Снежной девой была Вера Иванова с сияющими голубыми глазами. Именно у нее был "синий, синий взор", и у ее шлейфа, тоже "забрызганного звездами", склонялся поэт Городецкий. Правда, он не был ею смирен — он оставался таким же буйным и радостным в ее присутствии, но снежный хмель бродил и в его голове.
Мейерхольд, также завороженный и окруженный масками, был созвучен блоковскому хороводу и, как все мы, жил в серебре блоковских метелей. Тут ничего не было реального — ни надрыва, ни тоски, ни ревности, ни страха, лишь беззаботное кружение масок на белом снегу под темным звездным небом.
Звездный купол сиял над нами даже тогда, когда мы сидели в квартире Блоков или перед камином у В. В. Ивановой. У нее мы стали собираться по субботам тесной компанией, причем у нас был уговор не приходить в будничных платьях, а непременно в своих лучших вечерних нарядах, чтобы чувствовать себя празднично.
...Все театральные события, казавшиеся важными в свое время, потускнели в моей памяти. Игра в театре, которую я так любила, кажется мне теперь далеко не такой волнующей и яркой, как та игра масок в блоковском кругу. Правда, я уже в ту пору не смотрела на наши встречи, собрания и прогулки как на простые развлечения. Несомненно, и другие чувствовали значительность и ценность всего этого. Однако мы не догадывались, что чары поэзии Блока почти лишили всех нас своей реальной сущности, превратив в северных Баутт [Баута — венецианская, традиционно белая атласная маска c резким треугольным профилем и глубокими впадинами для глаз. Баута служила эффективным прикрытием для представителей любого сословия и пола и считалась идеальной маской и для высокопоставленных особ, которые любили анонимно ходить: "...и для того надевают мущины и женщины машкары и платья странное, чтоб друг друга не познавали. Так и все время каранавала ходят все в машкарах: мущины, и жены, и девицы; и гуляют все невозбранно, кто где хочет; и никто никого не знает. — стольник П. А. Толстой, 1697 — Википедия]. "Я какие хочешь сказки расскажу и какие хочешь маски приведу".
...Мария Андреевна Бекетова в своих воспоминаниях о Блоке говорит про Волохову: "Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, какое это было дивное обаяние. Высокая, тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза именно крылатые, черные, широко открытые "маки злых очей". И еще поразительна была улыбка, сверкающая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка... Но странно, все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла."
...Неразрешающаяся романтика мучила. Блок преобразился, но теперь он и Н. Н. Волохову обрек на снежность, на отчуждение от всего жизненного. Он рвал всякую связь ее с людьми и землею, говорил, что она "явилась", а не просто родилась, как все, явилась как комета, как падучая звезда.
...Мне кажется, все, так или иначе соприкасавшиеся с Блоком, должны были видеть в нем "вестника, посланного с вестями из глубины неведомой бесконечности". Даже Любовь Дмитриевна, знавшая его в повседневных буднях, никогда не забывала об этом.
...Однажды Любовь Дмитриевна приехала к Волоховой и прямо спросила: может ли, хочет ли Наталья Николаевна принять Блока на всю жизнь, принять поэта с его высокой миссией, как это сделала она, его Прекрасная дама. Наталья Николаевна говорила мне, что Любовь Дмитриевна была в эту минуту проста и трагична, строга и покорна судьбе. В ее мудрых глазах читалось знание того, кем был ее муж, и ей было непонятно отношение другой женщины, недостаточно его оценившей. Волохова ответила: "Нет". Так же просто и откровенно она сказала, что ей мешает любить его любовью настоящей еще живое чувство к другому [они не так давно расстались], но совсем отказаться от Блока она сейчас не может. Слишком упоительно и радостно было духовное общение с поэтом.
...С Таврической от Вячеслава Иванова и с Васильевского острова от Сологуба мы шли обычно большую часть дороги пешком. Блок, Ауслендер, Мейерхольд и Городецкий провожали четырех дам — Волохову, Иванову, Мунт и меня (мы жили в районе Офицерской). Мне вспоминается одно из таких возвращений. Было тихо и снежно. Мы шли по призрачному городу, через каналы, по фантастическим мостам Северной Венеции и, верно, сами казались призраками, походили на венецианских Баутт прошлого. Высокая фигура Сергея Городецкого, крутящаяся в снежной мгле. Силуэт Блока, этот врезанный в снежную мглу профиль поэта, снежный иней на меховой шапке над "строгой бровью". Звуки "струнных женских голосов". Звездные очи Волоховой. Голубые сияющие глаза Веры Ивановой.
Сезон 1907/08 года начался гастролями в Москве... В Петербург мы вернулись бодрые и радостно вступили опять в круг друзей.
...Журфиксы у В. В. Ивановой не возобновились: у нее развивался туберкулез, и в эту осень она окончательно расхворалась. Доктора советовали ей ехать в Давос.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
