Правила жестоких игр

— По той же причине, почему ты сегодня звонил мне во время игры — нам обоим отчего-то не наплевать на нее. — Буркнул Филипп, усаживая Сашу на переднее сиденье, и заставил ремень безопасности пристегнуть девушку. Деликатно щелкнул замок. — Только, в отличие от тебя, я не собираюсь ее убивать. — Спокойно заявил он, обходя машину.

Филипп завел двигатель, дотронувшись пальцем до личинки замка зажигания. Они все пользовались ключами только на людях, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Автомобиль довольно заурчал, Филипп не отрывал взгляда от Заккери, пытаясь прочитать его воспоминания. Бесполезно.

Тот стоял перед капотом, хмурый и злой, а когда автомобиль тронулся, не торопясь, отошел на шаг.

В середине ночи Филипп, наконец, добрался до дома Саши. На звонок дверь моментально открыли, усатый рыжий мужчина смотрел на красивого пришельца почти с мистическим страхом, пока не понял, что большой сверток в руках парня — и есть его дочь.

— Могу зайти? — Тихо спросил ночной гость, не спуская взгляда с нахмурившегося отца девушки.

— Конечно. — Тот словно очнулся, поспешно пропуская его.

Филипп перешагнул через порог, а из комнаты уже выбежала взлохмаченная заплаканная женщина с ярко-рыжими, как у Саши, волосами. Следом выскочил неприятный типчик, с которым девушка знакомила его на выставке.

— Что с ней произошло? — Прошептала женщина, хватаясь за горло.

— Я не знаю. Она спит сейчас. — Соврал Филипп, передавая девушку отцу. — Она позвонила. Я приехал за ней. Все.

Типчик с круглым лицом злобно буравил его, не веря ни единому произнесенному звуку. Одетый в помятый костюм и белую рубашку с ослабленным галстуком он выглядел жалко.

— Она исчезла из ресторана. — Для чего-то поведала ему женщина и громко всхлипнула, приложив ко рту ладонь, а потом вдруг прошептала: — Она под кайфом, да?

Саша тихо застонала, пытаясь пошевелиться на руках отца.

— Я пойду. — Филипп быстро ретировался, пока девушка не очнулась окончательно.

ГЛАВА 8.

Страх в глазах

Снова бесконечная дорога перед глазами. Тонкие струйки крови на руке, странный шрам латинскими буквами "мой второй шанс". Из груди вырвался сип, и вытолкнул меня из кошмара.

Комнату заливали утренние сумерки, распахнутые шторы выказывали серое дождливое небо. Через открытую форточку в спальню врывался холод, замерзли нос и грязные ступни, высунутые из-под золотистого совершенно незнакомого покрывала. Тело ныло так сильно, словно меня заставили в одиночку за короткие ночные часы разгрузить вагон с углем. Изумленно я села на кровати, диковато оглядываясь вокруг и с облегчением узнавая на стене плакат взъерошенного Эйнштейна с высунутым языком, мною же приколоченный гвоздями лет пять назад. В голове не нашлось ни единой идеи, каким образом из дымного ресторана меня перенесло в родные пенаты. Нелепое зеленое платье исчезло, на мне был надет черный мужской свитер, от которого шел приятный тонкий запах одеколона.

Последнее воспоминание застывшее в голове — круглое лицо Пашки со сломанным носом, приятель что-то настойчиво пытался мне доказать и нервно курил. С еще большим удивлением я поднесла к лицу кулак, почувствовав, как спрятанная в нем вещь, буквально режет кожу острыми кромками. Черт, кажется, вечером еще были кольца!

По одному разжались пальцы, в ладони обнаружился круглый медальон с необычным искусно выгравированным знаком, и в тот момент нахлынули образы, накрыв меня с макушкой и заставив затрястись от ужаса. Мост, ветер, синяя вспышка, лица, запахи, боль — каждая представшая в ресторане картинка, а вслед им прорисовалась черная пропасть.

Выходит, видения не обманули!

Я разглядывала амулет, принадлежащий Заккери Вестичу, и тряслась, как бездомная собака. На глазах выступили слезы, похолодевшая рука подрагивала, в горле застрял комок.

Что они со мной сделали?!

Словно лунатик, ищущий поддержки, я, пошатнувшись, встала с кровати и добрела до кухни. Родители сидели за столом, пребывая в гробовом молчании. Мама судорожно курила и нервной рукой стряхивала пепел в полную окурков хрустальную пепельницу. Отец методично барабанил пальцами по столу. Складывалось ощущение, что сегодняшней ночью они не ложились спать и, похоже, лучше меня знали, каким образом, а главное кто, вернул меня домой. Оставалась слабая надежда, что неожиданным спасителем после случившейся со мной беды окажется Пашка.

Я тихонечко села на стул и поджала колени к подбородку, натянув на них чужой мужской свитер. Никто из родителей не повернул головы. Барабанная дробь пальцами отца становилась все громче и яростнее, пока не оборвалась резко, в один момент, и он заговорил:

— Расскажешь, что вчера произошло?

Я кашлянула и честно призналась:

— Вряд ли. Это сложно объяснить, а еще сложнее понять.

— Замечательно. — Он говорил тоном, означавшим, что его демократичному подходу к воспитанию великовозрастных барышень пришел конец. — Почему ты сбежала от Паши?

— Он, кажется, кольца купил.

— Господи, Саша. — У мамы, вступившей в разговор, сильно осип голос, а на осунувшемся лице темнели круги под глазами. Мне было по-настоящему стыдно. — Ты нас вчера очень сильно напугала, когда неожиданно исчезла. Мы все морги и больницы обзвонили. Думали, что с тобой опять... — Тут она осеклась и судорожно всхлипнула. — А потом к утру тебя приносит в бессознательном состоянии этот парень...

— Какой парень? — Насторожилась мгновенно я, чувствуя, как щеки заливает румянец.

— Высокий такой, темноволосый. Мрачный. У него очень необычные синие глаза. Он только сказал, что ты позвонила ему, и он привез тебя домой.

Мама сбивчиво описывала Филиппа, и у меня внутри стал опухолью разрастаться страх, такой сильный, что потемнело в глазах. Я сжала кулаки, стараясь справиться с ним, но ужас побеждал, завладевая каждой клеточкой души.

— Ну, раз он так сказал, — пожала я плечами, едва сдерживая дрожь в голосе, — значит, так и было.

— Это из-за него ты пыталась покончить с собой? — С нажимом спросил отец.

— Ага, — пробормотала я зло, — значит, версию с избиением вы отбросили!

Я вскочила со стула и, запутавшись в свитере, чуть не упала.

— Я никогда не смогу причинить себе вред! — Мой голос взвился до крика, от обиды хотелось плакать. — Как я могу убить себя, когда только чудом выжила?!

В нашей страшно современной семье никто никогда не скандалил. Я никогда не мучалась проблемами переходного возраста, ведь любое проявление подросткового максимализма означало для меня сотню тестов и вопросов. Я не стучала по столу кулаком, пытаясь доказать свою независимость, подобное было чревато двухнедельными исследованиями и протоколированием в диссертацию. Посему родители, впервые увидевшие истерику, изумились.

— Шурочка?! — Прошептала мама и тут же прикурила заново.

Я захлопнула рот и, судорожно шмыгнув, вытерла нос рукавом.

— Дочь, — снова заговорил отец, — мы с мамой очень волнуемся. С тобой происходят странные вещи, которых ты не хочешь объяснять, только уходишь от ответов. Мы готовы верить тебе, но с каждым днем становится все хуже. Я не хочу давить, но пора рассказать правду, какой бы она ни была.

Он, как таракан, шевелил рыжими усами, находясь в сильно взвинченном состоянии.

Я глубоко вздохнула и выпалила:

— Я знаю, что вам это не понравится, но я хочу забрать документы с факультета. — Эта версия правды пришлась как раз вовремя.

Философия не для меня, она приносит одни несчастья.

В кухне воцарилась грозная тишина. Отец коротко сердито выдохнул, а после паузы пробормотал явно расстроено:

— Если каждый месяц менять институт, то так недолго выучиться на уборщицу.

— Вряд ли я доживу до конца учебы. — Пожала я плечами, высказывая еще одну страшную, витающую вокруг нас правду.

Мама подавилась сигаретным дымом и хрипло раскашлялась. Отец открыл рот, собираясь что-то сказать, но вместо этого посмотрел на меня с омерзительной жалостью.

— Саша, что ты такое говоришь? — Выдохнула мамаша.

— Ладно, мам, — я криво усмехнулась, снова усаживаясь на стул, — шутка неудачная.

— Саш, — папа помолчал, — ну, если ты считаешь, что тебе так будет лучше. Только обидно, если ты решила оставить учебу из-за этого парня, — проворчал он сердито.

— Я ухожу, потому что больше не верю во вторые шансы, если вам угодно. — Безразлично пожала я плечами. — Можете занести этот факт в диссертацию.

Родители ничего не ответили, тяжело переглянувшись. Потом папа признался:

— Мы думаем, что ты что-то употребляешь.

Я только усмехнулась, покачав головой. Мой наркотик носит мужское имя — Филипп, и именно он убивает меня.

В этот день я так и не смогла найти в себе важной крупицы смелости, чтобы пойти на факультет. От одной мысли, что, возможно, придется лицом к лицу столкнуться с обоими братьями Вестичами, перехватывало дыхание и влажнели ладони. Вечером я трусливо позвонила Катерине, предложив завтра поехать вместе. Приятельница обрадовалась, вероятно, ощущая ко мне искреннюю симпатию. Чувство самосохранения требовало защиты и невольных охранников.

На следующий день страх отступил, и налетели чувства гораздо сложнее и противоречивее. Жалобная обида на Филиппа за его буквальное насилие надо мной терзала и мучила. Но холодный рассудок повторял, как заевшая граммофонная пластинка, что от него, чертовой злой феи, причинявшей мне одни страдания и вред, стоит держаться подальше. Как можно дальше. И мне не хотелось признаваться самой себе, что мои резкие, угловатые движения, пока я одевалась и умывалась, пропитаны истерикой.

От ливня, сбивавшего желтые листья под колеса автомобилей, на улице даже утром царили грязные сумерки. Налетал холодный ветер, желая растрепать косу, он бросал в лицо пригоршни острых дождевых капель и выворачивал наизнанку зонт. Всю дорогу в метро Катя весело щебетала, как всегда румяная и жизнерадостная. Похоже, даже паршивая погода была не в состоянии испортить ее хорошее настроение. Когда мы шли по аллее, заваленной опавшей листвой, от станции подземки к зданию факультета, то у меня, как у последней трусишки, дрожали руки. Зонт пришлось положить на плечо, чтобы подруга не заметила моего взвинченного состояния. Но, когда на автомобильной стоянке, не оказалось знакомых спортивных купе, то я облегченно перевела дыхание.

В большом холле с широкой лестницей мельтешили студенты, стоял непрекращающийся ни на минуту привычный гомон. На стене как раз напротив входа с хмурым охранником у дверей, проверявшим студенческие билеты, висели портреты известных философов, и через бежевую краску проглядывался символ перекрещенных серпа и молота. Говорили, что его закрашивали каждое лето, но красные знаки, все равно проявлялись будто заколдованные.

Попрощавшись с Катей, спешившей на первую пару, я поднялась на лифте, направляясь в деканат. К счастью, в приемной не оказалось девушки-цербера, ее компьютер спал темным одиноким экраном, а стол радовал чистотой. Я постучалась в кабинет и, не дождавшись разрешения, заглянула, с изумлением обнаружив за столом преподавателя по латыни, имени которого так и не сподобилась запомнить. Похоже, именно он являлся главным начальником на факультете.

Мужчина с неудовольствием оторвался от изучения каких-то бумаг, а, завидев меня, и вовсе кисло сморщился, констатировав, как самый печальный за весь сегодняшний день факт:

— Александра Антонова.

— Здрасте. — Я топталась на пороге и мяла лямки рюкзака. — Можно?

— Надолго? — Он снял очки и потер переносицу. — За три предложения уложишься? По латыни.

Я кивнула и выпалила, путая латинские и английские слова, отчего получилась неудобоваримая смесь:

— Я решила уйти с факультета и хочу забрать документы. Что мне нужно для этого сделать?

— Чего ты сказала? — Вытаращился преподаватель.

— Я поняла, что философия не мое. — Потерпев полное фиаско в объяснениях, повторила я уже по-русски.

— Так. — Он скривился и ткнул пальцем на стул напротив себя. — Садись.

Нерешительно я прошла и присела на краешек, примостив рюкзак на полу в ногах.

— Ты зачем сюда поступала? — Задал он очередной вопрос.

— Думала, что философия поможет мне разобраться в себе, но сейчас поняла — мне поможет только хороший психиатр. В моем доме как раз живут двое, поэтому...

— Ты поняла, это за четыре недели учебы? — Уточнил декан, отчего-то краснея. На его лысине блеснули капельки пота, и мужчина быстро обтер голову мятым носовым платком.

— Да. — Каялась я, как на исповеди. — Хуже всего логика. Никогда еще не встречала более алогичного предмета. К тому же нас еще не успели чему-то научить, а уже заставили сдать десяток контрольных. Ну, — пришлось признаться, — или не сдать.

— Так. — Глубокомысленно выдавил он и снова замолчал, поэтому пришлось продолжить, чтобы заполнить возникшую неловкую паузу:

— Я знаю, что нужно написать заявление и получить справку. Я сама все сделаю в ректорате, просто будет нужна ваша виза, иначе документы не отдадут...

— Ты понимаешь, что, поступив сюда, ты заняла место того, кто действительно хотел изучать предмет? Ты сейчас уходишь, а тот замечательный студент оставил свою мечту и учится на какого-нибудь инженера, — в голосе декана прозвучало презрение. — Ты разрушила своими руками чьи-то устремления.

— Это все философия. — Усмехнулась я. — Я не намерена думать за других, и серьезно хочу уйти.

— Родители знают? — Тон поменялся из нравоучительного в деловой.

— Да.

— Что говорят?

— Это мои решения. Я достаточно взрослая, чтобы принимать их.

— Ты так считаешь?

— Я читала свою жизнь в диссертации родителей, на шестистах листах они проанализировали все мои поступки от младенчества до юности. Когда такое видишь, быстро взрослеешь.

— Я не поставлю тебе визу. — Спокойно заявил декан и довольно откинулся на скрипнувшую спинку кресла на колесиках.

— Как? — Вытаращилась я, открыв рот.

— Ты третий человек на моей памяти, кто лучше меня говорит по латыни.

Вспоминая Заккери Вестича, изучавшего старинный томик на мертвом языке всех докторов и философов, становилось понятно каких именно оставшихся двух студентов имеет ввиду декан.

— И в тебе философии больше, чем в любом из находящихся на твоем курсе студентов. — Продолжил он.

— Почему вы так решили?

— Ну, ты же веришь во второй шанс. — Усмехнулся мужчина, обратно нацепляя очки, и хитро глянув из-за стеклышек. — Я видел надпись у тебя на руке. Александра, дай себе время все обдумать, не руби с плеча. Если станет совсем не интересно, то заберешь документы после окончания первого семестра.

Тут я не нашлась, что ответить. Похоже, преподаватель, в отличие от меня, очень верил во второй шанс и продавливал его политику.

— Договорились? — Он изобразил на лице дипломатичную улыбку. — И постарайся опаздывать на первое занятее хотя бы на десять, а не на сорок минут.

— А? Хорошо. — Смутилась я, поднимаясь.

Аудиенция закончилась. Выйдя в коридор, наполненный людьми, я недоуменно повертела головой. Похоже, самым странным образом меня только что обхитрили. Новый институт, как и новый мир, наполненный страхом, угрозами и крайне опасными красивыми молодыми людьми, затянув в свои сети, не хотел меня отпускать.