Храм Пустоты (ворм)

'Мы' — как агентство, или 'мы' — как мы?

Сара поняла, что думает совсем не о том, о чем нужно, и оборвала себя до того, как... просто 'до того'.

— Старушка снова будет предлагать вступить к ней. — Матиас задумчиво смотрел сквозь нее, барабаня пальцами по стеклу — была у него такая привычка. — Но я не против.

Сара кивнула. Мэфью, как бы не строила из себя классическую протестантскую главу общины, оставалась весьма властолюбивой особой — какими бы целями не оправдывала свои действия. Впрочем, кроме редких попыток завербовать всех подходящих кейпов в свои ряды, ничем предрассудительным хозяйка Бронкса не занималась. И это было достаточно ценно само по себе.

В Нью-Йорке вообще не было ярко выраженных злодеев, даже Элита, монополизировавшая самый криминальный бизнес, была именно что предпринимательской структурой, существующей ради прибыли, и не маравшейся грязью вроде работорговли. Кажется, они даже не продавали наркотики детям. Впрочем, иное было бы странно — городом правил Легенда и первое отделение Протектората, которым приходилось поддерживать видимость соблюдения приличий — хотя бы у себя под носом.

— Тогда пойдем. — Сара кивнула сама себе, мысленно добавляя в ежедневник еще одну строчку на пустующее воскресенье. — Я слышала, звонил Кайзер...

Матиас дернул головой, почти выпрыгивая из окутавшей его расслабленности, и со смесью возбуждения и удивления посмотрел на нее. Сару всегда забавляло то, как обычно спокойный парень превращался в сосредоточенную и сконцентрированную на работе машину при одном упоминании его дяди.

Что характерно, страха в его эмоциях не было.

— Да. Поздравил с открытием филиала, и предложил приехать на следующих выходных. — голос Матиаса был сухим и четким, и Саре даже не хотелось представлять, о чем именно они говорили на самом деле.

В конце-концов, для внука Всеотца, получившего способности подтвержденного козыря-10, было очень странно не стать частью семейной организации. Конечно, его дядя долгое время держал его подальше от кейповских дел, да и не то, чтобы на него давили, но... но.

'По крайней мере, меня это не касается' — и действительно, Лизу Уилборн это не затрагивало никак. И ей даже не нужно было прислушиваться к своей силе, чтобы понять, что Матиас давно об этом позаботился.

Сара покачала головой, и положила руку на его ладонь, до белизны сжавшую подоконник.

Ей было тепло.

* * *

Каждый человек, хоть раз в жизни совмещавший работу и учебу, в один момент всегда с удивлением понимал, что его день расписан по часам. Это не приходило сразу — вовсе нет. Просто потихоньку расписание становилось все плотнее, ежедневник превращался в продолжение руки, а незадачливый трудоголик осознавал, что в понедельник знает, как проведет следующую среду. Поминутно.

Тем сложнее было совмещать с учебой работу сразу в двух личностях. Дела филиала, вторые-третьи собеседования — кадровиков Матиас еще не завел, и основной персонал предпочитал отбирать лично, офисные дела, долгая и витиеватая деловая переписка с крупными клиентами, деловые встречи, контракты, договоры, рекламщики (слава богу, филиалу Медхолла не нужно было заниматься серьзеным маркетингом), проверка бухгалтерии, ежемесячный финансовый двухсторонний аудит, налоги... Реальный опыт прекрасно дополнял материал лекций, но сильнее всего на них хотелось спать, а условные кейсы, предлагаемые учебниками, вызывали только грустный смех. Матиас стремительно учился спать с открытыми глазами, есть на ходу, тогда же просматривать отчеты и новости.

А ведь еще оставался Храм — созданное в качестве отдушины детективное агентство. Пусть большей частью дел в нем занималась Сара, пусть не было ни наемного персонала, ни бухгалтерии, ни этих треклятых налогов, но... оставались встречи с заказчиками, ради которых все, собственно, и затевалось, оставались выезды на расследования и прочая мишура, отнимавшая время. Оставались даже визиты вежливости, чаепития, полезные знакомства, и чужие дни рождения, на которых стоило быть.

Кого-то другого подобный ритм жизни мог бы довести до нервного срыва. Матиас был к нему привычен.

Парень не боялся работы — он боялся остаться без нее. Закончив старшую школу в шестнадцать, тогда же поступив в институт, он ухитрялся совмещать теоретическое обучение с практикой в семейной компании, по полгода на каждый отдел. Впрочем, такая работа отнюдь не освобождала от поручений дяди — простых, но необходимых. Поначалу — забронировать билеты, номера в отелях, обработать и подготовить документы. Потом — собрать за пару дней отчет по совершенно случайно появившейся в голове генерального директора идее, сведя собственные предложения по реализации с экономическим обоснованием. Не важно, сколько времени на часах, какие у него планы, и какая загруженность у отдела — после того, как ему пришел мейл, поручение приходилось выполнять, хоть бы и обзванивая утром более опытных коллег. Так на него постепенно взвалили обязанности секретаря-референта.

Матиас никогда не понимал сокурсников, беспокоившихся из-за экзаменов — формальное образование в доме Макса Андерса считалось отдыхом, а поход в школу или университет — развлечением. Говоря откровенно, у него были для этого основания.

Как же он говорил... 'Если ребенок жалуется на то, что устает, и у него нет свободного времени — заставьте его учить третий язык. Раз у него есть силы жаловаться, значит он устает недостаточно.'

Наверное, сбежавший к Чистоте Тео так не думал.

Матиас вздохнул, вспомнив о младшем... да, пожалуй что и брате. Тео отнюдь не был белой вороной — по крайней мере не настолько, как считал сам. У него был характер, да и трусом его назвать не вышло бы при всем желании, но — нет триггера, нет нужной решительности и совершенно необходимой для такого положения жестокости. От сына Кайзера, который должен через пару десятков лет возглавить Империю, ожидалось куда больше, чем показывал Тео. Надежды возлагались на Астер, которой не исполнилось еще и года, сестер, слишком уютно чувствовавших себя в роли телохранителей, и...

К сожалению, с недавних пор в этом списке оказался Матиас. После того, как он вернул виалы, к нему возникло очень много вопросов — благодарных, но от того ничуть не менее жестко поставленных. Кайзер не умел быть мягким там, где пресекались его интересы.

Вопросов, на которые пришлось весьма художественно отвечать, всеми силами вымарывая из двухдневной погони Сару, вдобавок к слишком полезной способности обладавшую очень неудобным именем. Макса Андерса оно, разумеется, не волновало, но вот Кайзера...

Впрочем, у него хотя бы хватило мозгов не ссылаться на фальшивые документы.

Вздохнув, Матиас прижался лбом к холодной поверхности офисного стола. Это было, безусловно, важно, но сейчас совершенно не нужно и не интересно. Он управляет легальным филиалом — пока что этого достаточно, хотя теперь и придется срываться в Броктон, если там случится что-то серьезное.

Будто бы он этого и так не сделал в ином случае.

Кайзер хотел расширяться в Нью-Йорк, подальше от умирающего города, давно поделенного на устойчивые зоны влияния, которые бессмысленно грызть. Кайзер был совсем не против действовать через местного представителя. Местному представителю требовалось полное знание обстановки, специфики работы и крупных фигур, железная репутация и свои люди.

Храм стремительно терял тонкий флер хобби, становясь очередной работой, и это нервировало.

Впрочем, до того, как это станет проблемой, оставались как минимум пара лет. Империя была так успешна потому, что всегда строила легальный базис перед тем, как углубляться в криминал. Статус крупных налогоплательщиков и региональных филантропов, социальная инфраструктура, по чистой случайности подходящая только белым, плотные связи с полицией и администраций. Только после этого к местным предпринимателям приходили за ежемесячным взносом за 'защиту и представление их интересов', а сторонних кейпов, пытавшихся проникнуть в корпоративный квартал, начинали иногда совсем не фигурально закатывать в бетон. После чего цветное население получало дружелюбные сообщения о том, что квартплата повышается в пару десятков раз (в Нью-Йорке это может не сработать из-за законов, защищающих арендатора, но всегда есть обходные пути), в магазинах его по разным причинам переставали обслуживать, а самых непонятливых гладили ночью битами, пока они не понимали намек, и не сьезжали подальше.

Нужные законы легко лоббировались в местном парламенте, полиция, или оплачиваемая Империей наполовину, или состоящая из имперских сторонников, закрывала на некоторые превышения глаза, а пресса или молчала, или лежала на дне залива. Был, конечно, интернет, но у всех было слишком много серьезных дел, чтобы всерьез воспринимать подростковое развлечение.

К тому же, федеральные новости всегда куда интереснее региональных, и уж тем более — районных и городских.

Матиас вздохнул. Главное, чтобы ему не пришлось заниматься еще и местной политикой — это сулило такое количество головной боли, что виски взрывались от одной мысли о такой работе. Все-таки два, точнее два с половиной параллельных вида деятельности — многовато даже для него. Хотя Кайзер ухитрялся в ручном режиме управлять двумя корпорациями, так что ему было, куда стремится.

Снова вздохнув, Матиас впился зубами в трехслойный сэндвич, пытаясь прожевать его быстрее, чем язык распробует вкус. Не то, чтобы он был плох — просто от таких перекусов парня уже воротило, а салатный лист потихоньку начинал приходить в кошмарах. Какими бы свежими ни были томаты и зелень, каким хрустящим не оказался бы тост, а лосось — сочным, они оставались просто хорошо разрекламированными кусками пластика, на вкус напоминавшими целофан.

Наверное, хорошо верить рекламе. И просто, если не учишься тому, как ее делать.

— Нет, Мэт, ты представляешь? — настойчиво, ярко жестикулируя, ему что-то говорил однокурсник. Он был на четыре года старше, одет в яркую толстовку, а джинсы сверкали декоративными дырами. Он нравился девушкам — по крайней мере, смотрели они на него благосклонно. И Матиас, как ни старался, не мог вспомнить его имя, хотя они три года брали одни и те же курсы. — Они убили всех мужских персонажей! Всех! Остались одни бабы на троне — в средневековье!

В каком-то новомодном сериале создатели решили ввести большое количество женских персонажей в противоречие с исторической достоверностью — и его собеседник источал желчь с каждой интонацией, каждым движением лицевых мышц. Он не мог просто так говорить о сценарии этой... 'игры чего-то там'? Это была страстная полемика с самой сутью гендерных вопросов в кинематографе, совершенно Матиасу не интересная.

Попытка собрать непрошеную и прослушанную в фоновом режиме исповедь в схему провалилась: осталось много личного. Остался гнев, осталась влажная зависть, осталась заостренная морщина в уголке рта. Осталось... много чего осталось, и в первую очередь — полное непонимание того, зачем вообще это понимать.

Матиас вздохнул, в тысячный раз за последние пятнадцать минут жалея, что решил пообедать в университетской столовой. Да, тут не было надоевшего запаха обшитого кожей салона, тут даже был широкий стол — но были люди, которые отчаянно не понимали, что человек, отсевший в дальний угол к окну не хочет, чтобы к нему подсаживались. Тут были толпы, крикливо обсуждавшие новые сериалы, видеоигры, кейпов, федеральную политику, гендерные вопросы, социальную справедливость и еще пару сотен таких же оторванных от жизни вещей. Вещей, о которых он и слышал то, наверное, в первый раз за долгие годы — не считая отголосков, слышавшихся от детского стола на приемах.

Наверное, Матиасу стоило год назад послушать Кайзера, и закрыть все курсы досрочно. Это развлечение стремительно теряло всю свою привлекательность.

* * *

Из-за океана приходило лето. Оно лилось дождем из-за облаков, его день ото дня становилось все больше: в теплых парках, на душных улицах, и в ранних рассветах. День уже сиял непривычно долго, и уже распустились белые бутоны первых, весенних деревьев. Лето копило силы, чтобы ударить всем весом — но пока всего лишь копило. Истекала капелью крыша, а кондиционеры окончательно перешли в режим поддержания температуры.

Эмили Шарп наконец-то выбралась из подаренного им в начале зимы пальто, оказавшегося слишком большим для хрупкого тела. Он предлагал поменять размер, но девушка отказывалась, только плотнее кутаясь в слои толстой ткани. Теперь его сменила голубая ветровка, только подчеркнувшая глубокие тени под глазами.

— Ты как? — он все-таки спросил, сев за высокий столик в приемной. — Хочешь?

Взгляд Эмили скользнул по горячей чашке латте с корицей, задержавшись на появившемся на коричневой пенке смайлике, и замер. Девушка попыталась поднять взгляд, но смешалась, снова уткнувшись в кофе. Матиас ободряюще улыбнулся и отвел глаза — к напитку присоединилась вазочка с печеньем и ягодами.

— Спа... спасибо. — все-таки смогла выговорить она, потянувшись к чашке.

Девушка медленно, крупными глотками пила кофе, не отрывая его от стола — в ее руках чашка начинала трястись. Несмотря на то, что в приемной было тепло, ее колотило, и слегка поколебавшись, Матиас включил подогреватель. Привычное шебуршание аппаратуры, казалось, добавило девушке уверенности.

— Все хорошо. — он улыбнулся. — Ты знаешь, но я повторю. Чистые анализы, девяносто восемь положительных процентов. Никакого заражения.

Эмили кивнула для порядка, ничуть не убежденная — только в глазах добавилось грусти. То, что должно было звучать как радостная новость, ее только расстроило, и Матиас слишком хорошо понимал, почему. Девяносто восемь положительных процентов — это целых два процента негативных. Это огромный штамп в документах, это шепотки вокруг, это постоянный отказ в аренде, это отдельная парта в классе и стол в школьной столовой, если ребята умные, и травля — если идиоты. Это зона отчуждения, в одночасье соткавшаяся вокруг изгоя. Это — нищета, безработица и вечное, глубоко бессмысленное стремление накопить на новые документы. Бессмысленное — потому что смерть вышедших из карантина тщательно проверяют, а попытка исчезнуть обернется федеральным розыском и приказом на уничтожение.

Это шум крови в ушах, в котором всегда слышится чужой голос, это паранойя, не отпускающая ни на минуту и заставляющая сомневаться даже в собственной памяти. Это кошмары вместо снов и десять кругов доброжелательного ада, сквозь который тебя шесть раз в год прогонят умники. Для твоего и общественного блага, но все же, все же...

Это ограничение в социальных правах, это запрет на участие в любых митингах, запрет избираться и быть избранным. Для парней это крест на службе в армии, для девушек — нулевые шансы стать врачом или получить допуск к любой работе с детьми.

Наконец, это полная невозможность слушать громкую музыку, потому что любой человек, попавшийся Симург, внезапно становится очень чувствителен к гармоническим колебаниям с высоким показателем звукового давления.