Вход в лежбище располагался где-то между двух ближних холмов. Ари осторожно поднялся на склон, но ничего не разглядел. Ровное белое одеяло скрывало ложбину полностью. На ощупь спускаясь, вглядываясь под ноги, он все-таки не смог угадать — вход оказался узким лазом, полностью закрытым снегом.
И, сделав двадцать шагов, Ари рухнул прямо в него, чуть не сломав лыжи.
* * *
Под холмами, скрытая в снегах, притаилась небольшая пещера. Стены горели холодным голубым светом, и, в отличие от поверхности, отлично видны были камни. Он снял лыжи — здесь, в логове, от лыж мало толку. Вспоминая, где они подняли зверя в прошлый раз, Ари оглянулся. Центральная зала полукругом десять на десять шагов охватывала пятачок, покрытый нанесенным сверху снегом. Неприятной особенностью залы были стены. Голубой свет давал гранит, и познания Алхимии Тьмы однозначно предостерегали — этот камень притягивал холод Тьмы и забирал тепло из воздуха. Находиться долго здесь не стоило; но и снежный зверь вряд ли остался бы на морозе.
Он вгляделся в стены. Слева в темноту уходила широкая трещина. Второй лаз в глубине залы ярко освещался голубым сиянием. Логика подсказывала, что гранитные стены отпугивали животных и лежбище притаилось в первом проходе, но ведь система пещер была гораздо сложнее.
Он чувствовал, что начинает мерзнуть — гранит забирал тепло. Следовало поторопиться. Слева, в темном проходе, тянуло свежим, холодным воздухом. Теплее, как ни странно, казалось впереди, и Ари, не колеблясь, прокрался вдоль залы.
Снежные звери впадают в спячку, если не живут вместе с людьми. Их лежбища обычны на Каменном щите, но спрятаны так хорошо, что удача при поиске логова даже в хорошую погоду не помешает. Внутри зверь спит на принесенных ветках и разрытом, засохшем мху. Охотник может подкрасться почти вплотную, но в любой момент следует опасаться неожиданного пробуждения. Ари хорошо знал, как ловить снежных зверей — в Снегах все юноши, для сноровки и развлечения, ходили на такую охоту. Главным было не разбудить спящее животное.
Сейчас это не удалось. Шум падения выдал охотника. Свернувшийся клубком в прилегающем круглом отнорке снежный зверь мгновенно поднял голову, и черные глаза уставились на человека. Ари подобрался, поднимая заранее подготовленную веревку; снежный зверь встал. Это был крупный, в пояс человека самец с клочковатой бело-серой шерстью, морду пятнала черная шерсть. Уши с кисточками настороженно торчали, зверь поводил сухим носом. Человек шагнул в сторону. Зверь попытался отпрыгнуть, но мышцы после сна подвели, и его немного повело. Ари тут же прыгнул вперед. Зверь зарычал и попытался укусить человека, но юноша ловко увернулся, сбивая его с ног. Передняя лапа зацепилась за плащ и разорвала мех подбивки, но брошенная тяжелая ткань уже накрыла зверя, и Ари смог наконец перехватить пасть веревкой.
Ари опустился на мох подстилки. Здесь, в сухом логове, он перевязал наново руку — пальцы были слегка поморожены, и наскоро закрепил разорванный подклад. Снежный зверь, связанный веревкой, ворчал в углу.
Задание учителя было почти выполнено. Юноша немного отдохнул и отправился назад, к выходу из пещер, взвалив рычащего зверя на плечи.
* * *
Обратный путь к Сияющей отнял много сил. Колкая ярость бури иссякла, и лишь мягкий, приятный западный ветер теперь подгонял в спину. Тучи немного рассеялись, и сквозь пелену проникали голубые лучи света Высокого неба и белые отблески Края мира, ярко горящего на горизонте. Увенчанная туманной короной Сияющая с предгорьями раскинулась впереди, попирая снежное поле.
Снежный зверь перестал вырываться и лишь изредка порыкивал. Ари с раздражением понял, что животное просто уснуло. Пять часов спустя, еле переставляя лыжи по хрусткому насту, он вошел на горб огромного ледника. Предстоял долгий путь наверх, к истоку, и подъем по забитому камнями длинному ущелью.
Юноша мерно шагал, по привычке находя ровные, свободные от трещин участки. Лишь однажды он остановился — в трех шагах от тропы виднелось занесенное поземкой тело. Ари заметил его лишь из-за растаявшего под плащом снега; Лемгрену так и не удалось подняться к ущелью Теней прошлой ночью.
Пусть тебя примет Тьма, подумал Ари. Испытание оказалось слишком сложным для мастера-алхимика.
* * *
В небольшой пещере по стенам плясали тени. Оранжево-зеленый язычок Ночного огня не столько согревал, сколько радовал глаз. Хёд спал или медитировал в углу, замерев под черным плащом. Зенгар разогревал коричневатое варево — снежные ягоды, перетертое мясо. Ари мрачно наблюдал, как проснувшийся снежный зверь, получивший забавную кличку Жарок, бодро лакает из побитой деревянной плошки стряпню наставника.
— Учитель... — начал Ари.
Зенгар отвлекся от котелка. Запах варева казался неаппетитным — в пещере все пропиталось серным духом.
— Этот зверь ручной?
— Три оборота назад сбежал из охотничьего стана на западе, у предгорий, — подтвердил Зенгар, принюхиваясь. Смесь в котелке вязко булькала. — Ты поймал единственного ручного зверя на Каменном щите.
— Значит, Лемгрен...
— Тьма не терпит ошибок. Он не нашел нужного пути.
— Но ведь и я нашел логово почти случайно! — воскликнул Ари. Сожаление и обида боролись в нем. — Мы все могли погибнуть!
— Дембир-гран вернулся к отцу и торговле мехом, — усмехнулся Зенгар, и юноша понял, что его возмущение напрасно. Их смерть ничего не значила для учителя. — И потом, ты забыл, что для Тьмы нет случайностей. Готов ли ты принять судьбу, что уготована моему ученику? И готов ли ты к смерти?
— Да, учитель, — Ари сосредоточился, как учил Хёд, и погрузил разум в холодную оболочку Тьмы. Сомнения исчезли. — Я готов.
Зенгар аккуратно положил ложку на камень, перестав помешивать. Снежный зверь, довольно ворча, улегся рядом.
— Завтра, в час Дневной вершины, когда я закончу с твоим снаряжением, выйдешь по старой тропе к Ледяному приюту. В зале старейшин будет ждать Бьёра Аскароттар, торговка мехом. С ней ты пойдешь в Аргор и встретишься там с девушкой, о которой расскажет Бьёра-ри. После твоя дорога идет к Яме, в горячие пещеры, к темным озерам подземелий...
Ари внимательно слушал. Гордость поднималась в нем, побеждая усталость, страх и боль в отмороженных пальцах. Все-таки он остался лучшим. Учитель Зенг не ошибся тогда, десять лет назад, когда вошел в старую лачугу на окраине Ледяного приюта и забрал прижавшегося к стене мальчика с собой.
-2. Мира. Предчувствие бури-
Далеко внизу, темным пятном на зеленых лугах — городские дома. Квартал за кварталом проплывает, пытаясь дотянуться крышами. Она высоко, почти у белых клубов облаков, игрушка ветра. На груди, сдавливая, крепко сжимая, крепежные ремни. Руки держат надежные петли из сыромятной кожи. Широкие крылья за спиной поднимают, тянут вверх, ловят теплые потоки, трепещут. Не обернуться — лишь темная тень, не крылья. И слезы на глазах.
Вот воздушный поток, и она катится по нему, словно с ледяной горы. Ветер играет, треплет материю крыльев, и дрожь передается телу, пробегая по спине, плечам, затухая в кистях. Вот шевельнулись в сознании лепестки темного цветка, распустились, легким ароматом сумрачного тумана затянули все вокруг. Ниточки-паутинки вплетаются в ткань крыльев, и легче, быстрее становится полет.
Крылья — как продолжение руки, отзываются на малейшее движение мышц, мелькнувшее в голове желание. Если высвободить руку из петель, держащих крыло, можно дотянуться до белых полос, что горят, кажется, рядом, на выпуклой сфере Высокого неба.
А вот вниз смотреть не хочется. Оседлавшая ветер, будто ноггла, летунья боится высоты. Вдруг задрожали крылья, не слушаясь, отпуская поток. Ремни резко натянулись, сдавили грудь, но тут же отпустили. Ветер исчез. Крылья повисли, бессильно трепеща, вытягивая руки, обрывая ремни. Аромат сумрака истончился, испарился, исчез... А внутри — лишь пустота, холод и клочья тумана, ничего не осталось, исчезла и паутина, рождающая легкость в крыле.
Сияние удалялось, и облака вокруг вытянулись колодцем. Летунью позвала земля. Все быстрее, быстрее, быстрее. Ветер, потеплевший, донес запахи дыма и травы, страх насквозь пронзил ее, холодом поразил, остановил мысли, заставил закрыть глаза.
Исчезли верх и низ, лишь бесконечная, темная ночь, и где-то в сердцевине ночи — одинокая, испуганная девушка.
* * *
Свет еле брезжил, только разгораясь, расплываясь белыми полосами сияния. Мира открыла глаза, дрожа от холода. Сердце как птица билось в груди, едва не выпархивая наружу. Она злилась на себя, на сон, вором прокравшийся в мысли, укравший спокойствие, на холод и нетопленный очаг, на тусклый свет... на все. Смутная тревога будоражила, не давала уснуть уже несколько дней, возвращаясь даже во сне.
Что-то подкрадывалось, оставляя след в тенях на улицах и в окнах домов, в темноте лавки и в толчее храмового зала, в разговорах и поведении людей. Город глухо рокотал, как гейзеры Подземной страны, и оставалось только ждать, во что переродится напряжение, висящее в воздухе, давящее, вездесущее.
Мира поплелась в закуток, служащий кухней, разбитая и раздраженная. Одеяло из шкур ноггла как мантия тащилось по полу за невысокой и хрупкой девушкой.
Начинался новый день в Аргоре, столице Острова Дильмун, городе большого Храма, что возвышался на холме у Холодной реки, опираясь крыльями смелой постройки на каменные мосты. Городе узких улиц и почти соприкасающихся над ними, тянущихся друг к другу старых домов. Городе хмурого, увенчанного черной башней дворца наместника Храма Света, что извергает каждое утро в час Первого света пронзительную песнь жреческих труб, эхом плывущую по улицам и площадям.
Девушка поднялась в небольшую пристройку, ступая по каменному полу босыми ступнями, и подошла к закрытому окну. Сквозь щель в ставнях она видела каменную стену соседнего дома, обшитого потемневшими от времени и дождей досками.
Она зажгла свечу и, одевшись, спустилась по скрипучей лестнице в нижнюю залу. В пыльном помещении теснились ящики и нависали полки, забитые фигурками птиц — резными, сшитыми, склеенными. На широком столе стояла оплавленная свеча. Нужно было открывать лавку, снова ждать посетителей, торговцев, жрецов, снова и снова предлагать разномастные статуэтки, убеждая, рассказывая, слушая. Но сегодня Мира не могла так легко начать день. Хоть она и не прислушивалась к людскому многоголосью, даже бывая в Храме на утренней встрече дня, , ее пугало приближающееся нечто. То там, то здесь что-то происходило, нарушалось, исчезало и изменялось — как предвестники грядущей бури, нарастающее напряжение. От этого Мире было плохо, словно болезнь вцепилась в нее и не отпускала, вытягивая силы. Будь у нее такая возможность, она бы избегала выходить на улицу, закрыла лавку, спряталась, замерла...
Из полусонного состояния Миру вывел звук открывшейся двери черного хода. По ногам потянуло холодом, в лавку ворвался шум переулка. Раздались тяжелые шаги, явно принадлежавшие крупному, рослому человеку. Поначалу забеспокоившись, девушка почти сразу расслабилась. Бояться было нечего — она узнала эти шаги, как знала и того, кто вот так запросто, без стука, мог в любое время войти в ее небогатое жилище.
Мира поднялась навстречу вошедшему мужчине. Кряжистый и сильный, с кудрявой бородой и кудрявыми же волосами, светлыми, в рыжину. Седые пряди тщательно, но будто бы небрежно спрятаны. Румяное с утреннего мороза лицо дышит здоровьем, хоть и прожил он почти вдвое дольше Миры, и светло-голубые, глубоко посаженные глаза с вечным прищуром все также внимательно смотрят вокруг. Снорри Олаффсон, опекун Миры, не был богат или излишне добр, но девушка любила человека, заменившего отца и мать и научившего ее всему.
— Храни тебя Свет, Мира! — шумно вошел в лавку торговец. — Что ты сидишь в темноте, дочка? Новый день пришел!
— Прости, Сноррин-ри, — тихо ответила Мира, пожелав опекуну доброго дня. — Плохой сон, не могу оправиться.
Снорри прошел к прилавку и со стеклянным звоном сдвинул тускло светящиеся в темноте склянки с клеем и краской, которыми Мира покрывала крылья птичьих фигурок. Нимало не опасаясь обжечься, он затеплил небрежным движением пластинку Ночного огня, и язычок пламени осветил комнату. Добродушно поругивая холод, торговец прошел к дверям и откинул засовы, впустив день и шум улицы в лавку.
Мира равнодушно наблюдала за ним. Снорри обернулся:
— Вставай и иди наверх, готовься, дочка, сегодня в городе знаменитый день!
— Что-то случилось?
— На площади Света собрались жрецы из самих Святых пределов, будет большая проповедь. Говорят, с караваном пришел сам великий Горта, речи которого обратили в веру Храма язычников северного леса в прошлом году. Все собираются послушать.
Снорри говорил и дальше, но Мира почувствовала легкую иронию в голосе опекуна и непроизвольно улыбнулась. Большего безбожника и противника власти жрецов, чем Снорри Олаффсон, еще надо было поискать.
— Мы немного поторгуем вместе, а потом пойдем слушать медовые речи великого проповедника, и да поможет нам Свет не увлечься ими настолько, чтобы отправиться в паломничество к Янтарной башне сразу же, ведь к нам завтра прибудут торговые гости из Ледяного приюта, освети их милость Храма...
Мира поднялась наверх и начала переодеваться. В Храм на главной площади ходили только в светлых одеждах, не скрывая лиц под капюшонами плащей. Мира выбрала белый, с серой вышивкой меховой жилет, подаренный Снорри — он теплый, из меха снежных зверей, длинную в пол юбку из шерсти ноггла, хоть и жалко было времени, что придется потратить на чистку подола потом, после возвращения в лавку, ведь на улицах наверняка грязь после вчерашнего мокрого снега с дождем. Натянув плотные чулки, девушка собрала в хвост волосы и задумалась. Снорри никогда не говорил прямо, боясь соглядатаев жрецов. Что же хотел подсказать ей опекун? Ледяной приют? Гости? Что-то грядет от учителя Йонгрина? Она заглянула в тусклый металл зеркала и спустилась вниз.
Снорри восседал за ее рабочим столом, отодвинув заготовки, и разглядывал каменную фигурку ночной искорки.
— Красота, — вертя фигурку, заявил торговец. — Оторвут с руками, и пусть испепелит меня Свет, если это не достойно храмовых садов!
— Пустое, Сноррин-ри, — улыбнулась Мира. — Жрецы никогда не покупают моих птиц. У них неограниченная запись в Круге торговцев, но мои птицы...
Заразившись ироничностью опекуна, девушка гнусаво протянула голосом Кривого Игнара, старосты жреческого патруля с торговых улиц Аргора:
— Жрец должен быть скромным, Мира-ри. Никто не украшает дом, не носит металлов и камня, не вышивает серебром по ханберу, Мира-ри. Свет — это честность и простота, Мира-ри.
Снорри расхохотался, и, вскочив, поднял Миру, обхватив крепкими руками. Отсмеявшись, он поставил девушку на скамейку и серьезным голосом заявил:
— Мира-ри — жрец. Она может проповедовать лучше Горты, покорителя умов язычников. Скоро наступит день, когда Миру-ри будут слушать на центральной площади торговцы и странники, жрецы и дикие охотники, и все как один последуют за ней.
