Спасти Ссср

Политика запустила их еще раньше.

— Дмитрий Васильевич. Я читал ваши предложения... вы предлагаете разработать более совершенную систему показателей, которые не дадут искажать реальные результаты работы предприятий. У меня два вопроса — как быть с зарплатой работников этих предприятий, после того как мы увидим реальные цифры. И второе — как быть с тем сектором экономики, в котором уже набрали силу весьма и весьма нездоровые экономические процессы. Я говорю про торговлю, всю сферу общественного питания, про гостиницы, профилактории. Ведь там ситуация такова, что если людям не платить, они все равно будут продолжать ходить на работу. Вы сами писали в одной из статей про ресторан, в котором не рады посетителям, потому что все что не съедено — можно будет перепродать на черном рынке. Что будем делать с ними?

Валовой явно сбивается с мысли

— Товарищ Горбачев, вы читали ту мою статью?

— При Политбюро работают две комиссии, одна по планируемой реформе, вторая по совершенствованию управления. Разумеется, мы читали ваши статьи.

На самом деле — я подозреваю что в Политбюро никто их не читал. Даже несмотря на то что опубликованы они в Правде.

— Мы можем организовать широкую дискуссию в Правде...

— Пока рано.

...

— Выносить такие вопросы на всеобщее обсуждение, в то время как у нас нет даже общего понимания, что делать — означает взбудоражить общество и усугубить и так идущие в нем нездоровые процессы. Давайте так, — Дмитрий Васильевич. Подумайте над теми двумя вопросами, какие я только что назвал. Хорошо подумайте, и возможно не в одиночку. С привлечением товарищей, но только тех кому можно доверять. А я подумаю над тем, как и в каком качестве подключить вас к работе в комиссии при Политбюро. Договорились?

Интересные дела. В США консультация человека с таким пониманием экономики — стоила бы сотен долларов в час. Здесь люди не молчат, они готовы помогать, причем помогать "за идею", не в расчете залезть во власть и там обогатиться. Почему тогда их никто не слушает и не желает слушать?

Мне конечно проще, я знаю все наперед. Но неужели трудно вчитаться в записку, поданную на имя генсека и выслушать человека, который каждую неделю присутствует на заседании Совмина? Что сложного то? А?

Болезнь все-таки создает некоторые неудобства — горло болит и все такое, надо пить лекарства и ходить на прием к врачу — правда, в моем случае, это врачи ходят на прием ко мне. И, кроме того, если у тебя ангина, то по лесу, по полю не прогуляться. Остается только стоять на пороге, закутанным в шарф и смотреть — на лес, на поле, на сосны, на нетронутый еще весенним солнцем снег...

— Миша...

Раиса Максимовна выскочила из дома, как увидела

— Михаил, ты что? Тебе нельзя...

— Подожди...

Она и сама была легко одета

— Нет, нельзя. Иди в дом, сейчас же...

Я позволил себя увести. На первом этаже было что-то вроде холодной прихожей, не холл, а так — ноги от снега обтрясти. Вот тут мы и присели — я со своими думками, Раиса со своим беспокойством обо мне. И надеюсь, что без третьего — товарища майора в наушниках...

— Ты какой-то не такой все последние дни — сказала вдруг Раиса Максимовна — изменился... даже говорить стал как то иначе.

Вот. То-то и оно. Никто не знает мужика лучше его жены. А какой-то не такой — это еще мягко сказано

— Какой?

— Не знаю... ты каким-то... суровым стал. Даже глядишь иначе.

— Я много думаю, Рая.

— О чем?

— О себе. О нас.

...

— О стране.

...

— Помнишь, Хрущев сказал, что к восьмидесятому году мы построим социализм? Ведь я тогда поверил. А ты? Поверила?

Раиса Максимовна повела плечом

— Наверное, да. Поверила — неуверенно сказала она

— А сейчас? Сейчас кто-то верит?

...

— Что с нами со всеми случилось, Рая? Почему мы больше ни во что не верим?

Раиса Максимовна посмотрела на меня

— Я верю.

— Ты — хорошо. А другие?

...

— Посмотри, хоть кто-то вспоминает что такое — быть коммунистом? Во что превратилась партия? Комсомол?

Раиса Максимовна смотрела на меня, явно не понимая

— Помнишь, Юрий Владимирович сказал в своем докладе. Мы не знаем общества, в котором живем. Боюсь, никто не понимает, насколько он был прав. Я не уверен, что это уже социалистическое общество.

Надеюсь, что тут прослушки все же нет.

— Рая, нужно изучать общество. Я не верю тем докладам, которые идут наверх, в политбюро. Не верю докладам КГБ и МВД. Я уже никому не верю.

— Да, но что я...

— Рая, ты же социолог. Настоящий. Сделать институт...

Раиса Максимовна удивленно посмотрела на меня

— Обвинят же

Да. Скорее всего.

— У тебя же остались связи с однокурсниками. Пусть не ты возглавишь.

Раиса Максимовна задумалась.

— Юра. Юра Левада. Он занимается прикладной социологией.

— Отлично. Когда сможешь связаться?

Я все никак не могу привыкнуть что тут нет ни электронной почты, ни скайпа, ничего такого. Человека тут можно не один день искать.

— Постараюсь побыстрее, если он в Москве.

— Только никто ничего знать не должен, поняла?

— Поняла, но... зачем он тебе?

— Хочу предложить создать что-то типа... службы общественного мнения при Политбюро. Чтобы постоянно опрашивали людей, проводили исследования, как они относятся к тем или иным нововведениям...

В СССР такой службы не было. Были, конечно, институты, занимающиеся обществом — но ни один из них не занимался оперативным реагированием и обработкой информации "с колес". Все были нацелены на исследование долговременных изменений.

Причин, почему не было такой службы, было две. Одна из них фундаментальная - в Политбюро, да и во всей КПСС были уверены, что история может идти только в одном, правильном направлении. Это породило очень опасную иллюзию того, что какие ошибки не совершай, все равно ничего не изменится, коммунизм выживет, и будет продолжать существовать. Вторая - в СССР не было конкурентных выборов, и как таковой не было рекламы. Потому в загоне была практическая психология, как воздействие на поведение людей. В США же прикладная психология сначала развивалась исключительно в направлении рекламы — как наиболее эффективно заставить людей купить твой товар. И только потом — методы коммерческой рекламы перешли в политику.

Но если мы не хотим выпустить ситуацию из-под контроля, как в реальной жизни произошло, такими инструментами, как психология, мониторинг общественного мнения, продвижение — надо заниматься уже сейчас. Потому что когда выйдет из-под контроля толпа, как в том же Андижане или Тбилиси, или начнут стрелять как в Карабахе — будет поздно.

Путин как говорят, каждый день получает результаты исследований общественного мнения. И не сказать, что это плохо.

— А разве КГБ не дает вам материалы?

— Дает, но не те. И не вовремя. Вот скажи, ты ходила по дворам в Ставрополье, опросами занималась. Сколько времени это заняло?

— Разве ты не помнишь? Больше года.

— Вот. А нам нужно принимать решения и получать результаты социологии по ним за несколько дней.

— Миша, это невозможно

— Почему. Если подумать, все возможно

Или в Америку на практику съездить

— И еще. Помнишь, был в вашей группе такой Мераб?

— Конечно.

— Это ведь Мамардашвили. Он сейчас кто? Кандидат? Доктор?

— Кандидат, по-моему

— Мне бы и с ним повидаться

— Но он же занимается историей. И философией. Совершенно не прикладными вещами

— Поговорить есть о чем.

...

— Да и просто... за чаем посидим. Вспомним старые времена.

На самом деле Мамардашвили мне был нужен, чтобы начать, пока концептуально, на философском уровне решать проблему грядущего распада СССР.

Жизнь подкинула мне задачку, на которую я и рассчитывать не рассчитывал — подселила в чужую голову, вместе с моими невеселыми знаниями и опытом. Я знаю, что СССР рухнет, и я знаю, что он рухнет не просто так. Причина тому — отнюдь не слабый Горбачев и своекорыстный Ельцин, если бы не было ни того, ни другого — он бы все равно рухнул или, по крайней мере, находился бы под угрозой распада. В СССР сформировались отдельные политические нации (и их, кстати, больше чем пятнадцать), и у них есть свое представительство. По сути это уже наполовину государства, только без дипломатического признания. И если просто действовать силой или, к примеру изменить конституцию, запретив выход — можно на выходе получить югославский вариант развода.

Причина развала СССР — отсутствие понимания того, почему мы должны жить вместе и вместе тащить нелегкий воз сверхдержавы. Отсутствие этого понимания — дало например девяносто процентов на референдуме за независимость Украины — когда говорят, что трое в Беловежской пуще предали страну, как то забывают, что вообще поводом для разговора стали шокирующие результаты украинского референдума, где девяносто процентов населения проголосовали за независимость — в том числе более восьмидесяти процентов дали Донецкая и Луганская области. Без такого результат референдума — и Кравчук бы не осмелился говорить о полном отделении, и Ельцин вел бы себя иначе.

Как купили украинцев? А так же как и всех нас — дешево. Отделимся и будем все сало себе оставлять — и заживем! А русских купили иначе — хватит кормить тех и этих, мы сами по себе, у нас всего много, уйдут нахлебники — нам больше достанется. Украинцам еще скормили сказку про золото гетьмана Полуботко — и многие поверили кстати. В Белоруссии рассказывали про то что было вот Великое княжество Литовское на территории Белоруссии и столица его у нас была и жили мы куда богаче чем сейчас.

Проблема распада СССР не политическая и не экономическая — она философская. Ни элиты ни народ не понимали, что распад единой, веками складывавшей матрицы — приведет не к национальному и экономическому возрождению, а наоборот, к одичанию. И национальная интеллигенция, которая боролась и выбарывала, не понимала, что настоящая, европейского типа интеллигенция, интеллектуалы европейского уровня — востребованы лишь в общей, большой стране. В национально однородной стране — будет не культура, будет фольклор. А ему интеллигенция не нужна. И распад СССР загубит много культурных феноменов. Начиная от грузинского и прибалтийского кино, которые были востребованы только в большой, общей стране — и заканчивая уникальными, многонациональными городами, со сложной состоящей из нескольких культурами. Одесса, Львов, Тбилиси, Баку, Вильнюс. Все эти города пострадают от вражды, от неустроенности, от массового отъезда, но больше всего — от культурной агрессии титульной нации, которая уничтожает, а не сосуществует с другими культурами. В Одессе не станет евреев, из Баку изгонят армян, из Тбилиси русских — и кто выиграет? А никто. Только те кто раньше и стишка не мог напечатать, а теперь стали "духовными отцами нации", совестью и моралью — сами ни совести ни морали не имеющие.

Зачем нужен Мамардашвили? Затем что он единственный из всей мне известной национальной интеллигенции, который во время националистического ража сохранил здравый рассудок. Это он, когда Гамсахурдиа считали спасителем Грузии, сказал — я не могу понять, как во главе правозащитной Хельсинкской группы Грузии стал человек, не имеющий ни малейшего представления о правах человека. И если народ Грузии проголосует за этого человека — я пойду против своего народа.

Проголосовали.

Мамардашвили начали травить, сделали врагом Грузии. Он умрет от сердечного приступа, когда на него во Внуково набросятся опознавшие его сторонники Звиада Гамсахурдиа. Те самые полусумасшедшие, которые бьются в истерике на митингах, заявляя: "ему не нужны интеллигенты, он сам интеллигент". Потом оказалось что интеллигенты ему все-таки нужны. Такие как составитель сказок Гурам Петриашвили, который на премьере оперы Верди "Аида" заорал "Нам тут не нужны эти ваши русские оперы!" и предлагал бегать босиком. Или доктор наук, профессор и вор в законе Джаба Иоселиани, который создал единственную в мире армию уголовников (Мхедриони) и заявил "Демократия это вам не лобио кушать. Кто не подчинится расстреляем." Но это будет уже потом — Мамардашвили не увидит ни вора в законе во главе страны, ни артиллерии на проспекте Руставели, ни уличных боев за Сухуми.

Мамардашвили сейчас изучает культуру Вены до Первой мировой и искренне считает, что единственный шанс для Грузии и других республик цивилизоваться — это выйти из состава СССР. Но он не понимает, что это путь не к цивилизации, а наоборот к одичанию. Что только в большой стране, возможно то существование интеллигенции, и тот объем интеллектуальной работы, который проделывается сейчас. После развала денег на науку просто не будет, а на место культуры придет "Кто не скачет тот москаль". Табор в центре столицы, именуемый майдан — это и есть самое что ни на есть наглядное выражение культурной деградации.

С этим надо бороться на уровне интеллигенции, придумывать новые смыслы, говорить с людьми, разъяснять — без этого все остальное, как укрепление армии, появление единой, общесоюзной политики — это все будет впустую.

Поймет ли меня Мераб Мамардашвили? Не знаю. Но попытаться я должен.

Москва,

Центральная клиническая больница

Четвёртого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР

22 февраля 1985 года

А в это время — в Центральной клинической больнице, под неусыпным надзором врачей — медленно умирал человек. Он знал что он умирает и осталось недолго. Не знал он того что вместе с ним — умирает и целая эпоха.

Константин Устинович Черненко, как и положено советскому вождю — был родом не из интеллигенции, с самых низов. Украинец, сын родителей переехавших в Сибирь. Его звездным часом оказалось решение о переводе его в Молдавию, точнее — о ссылке в Молдавию. Он был первым секретарем в Пензе, готовилось решение о переводе его в Москву — но доброжелатели настучали о "нестойком моральном облике"— то есть гулял от жены. Перевод отменили и вместо Москвы послали в Молдавию, заведующим отдела агитации и пропаганды. Главой советской Молдавии был тогда Леонид Ильич Брежнев. Два мужика, любящие погулять и не чурающиеся никаких радостей жизни в теплом и солнечном краю, подальше от Москвы. Так они и шли с тех пор — рука об руку.

Черненко никогда не был политиком — для этого он был слишком прост. Но брал другим — аккуратностью, точностью, исполнительностью. Все знали, что если надо быстро провести документ по всем инстанциям — надо идти к Черненко. Брежнев это тоже знал и держал Черненко при себе, как орговика и канцеляриста — но многое из того что Брежнев задумывал, не получилось бы без него, Черненко. Со своей стороны — Черненко никогда не рвался наверх. И это мнительного Брежнева более чем устраивало.