Спасти Ссср

— Николай Иванович — сказал я, смотря на материалы — все вы конечно хорошо говорите, но. Давайте будем откровенны, теневая экономика у нас уже есть. Процветает спекуляция. По сути большая часть торговли поражена вирусом рвачества и стяжательства. Предлагаемые меры не создадут новое, они скорее послужат делу легализации всего этого безобразия, которое мы сейчас не видим, не замечаем.

Рыжков кивнул, но было видно, что он не знает чем парировать.

— С другой стороны, у нас по сути есть форма, которая в общем то и есть кооператив. Только по обработке земли. Это колхоз, верно?

...

— У нас уже давно не решается вопрос о развитии сельских территорий. Честное слово, сердце болит, как иной раз видишь, как там люди живут. Двенадцатая пятилетка на носу — а у нас есть еще негазифицированные села, без нормальной дороги. В малых городах молодежь бежит, в селах я и не говорю, что там творится. Вы то сами откуда?

Рыжков вздохнул

— Из Донецкой области. Шахтерский поселок

— Давно были?

— Был, Михаил Сергеевич. Там хоть и шахта помогает, а все равно ваша правда — люди лучше должны жить.

— Вот то-то и оно.

Я выдержал паузу

— Можно вместо артелей и кооперативов разрешить колхозам заниматься определенными видами промышленного производства. Например, пошивом. Промышленную швейную машинку купить несложно, прокредитовать прокредитуем, научиться тоже несложно — раньше в селе швейную машинку в приданое давали. Найти помещение в селе или малом городе можно, швей еще легче найти. А товар пойдет хоть и через рынки, хоть через торговую сеть. А то в магазине костюма нормального не купить, стыдобина!

Рыжков молчал. Я продолжал развивать мысль.

— За колхозной системой есть присмотр. Есть финуправление, есть отчетность. Всякие спекулянты на село не поедут. Дать клич — кто хочет, тем даем кредиты на развитие. Строго добровольно. В каждом районе найдется как минимум два — три передовых хозяйства, которые возглавляют мужики с хозяйской жилкой. Им и карты в руки. Швейка, несложное производство. Те же прищепки — много ли надо для того чтобы делать прищепки, там всего то — деревяшка и пружинка. А прищепок дефицит. Ту же одежду в любом областном центре с руками оторвут.

...

— Так мы еще две задачи решим — удержим молодежь на селе и дадим селу ресурсы для развития. В конце концов, если предприятие будет процветающим — за этот счет и ДК построят, и школу и жилье нормальное. Тут главное почин дать. Как считаете, а, Николай Иванович?

Рыжков молча сидел, потом кивнул

— Я все понял, Михаил Сергеевич. Внесу исправления.

— Не спешите. Подумайте, какие виды деятельности разрешить, как помочь в самом начале, какие кредиты дать, откуда.

— Я понял. Все сделаю.

Рыжков пошел к двери, но на пороге обернулся

— Михаил Сергеевич...

...

— Вы это сами придумали?

Я кивнул

— В Ставрополе была еще мысль. Не успел, правда

Рыжков ничего не сказав, молча вышел.

Вот так вот, товарищи. Если думать — рано или поздно что и придумается. Мне легче, потому что я итог предыдущих исканий знаю. Но все равно — можно было бы и предположить, чем кончится разрешение кооперативов в стране, на которую уже прыгнул лев.

А не подумали.

Вечером я уже собрался уезжать — когда ко мне зашел заведующий отделом ЦК, сибиряк Егор Кузьмич Лигачев. Влияния у него было побольше чем у иного члена Политбюро — он заведующий отделом организационно-партийной работы. В переводе с новояза — это кадры.

Лигачев...

Егор Лигачев — по должности младше меня, но тут кстати еще играет роль возраст. Лигачев по возрасту старше и это дает ему право с высоты своего возраста наставлять меня, как "старший товарищ". Ну и понятное дело, его влияние связанное с кадровыми вопросами. Он так же один из секретарей ЦК.

Будущий лидер антиперестроечных сил.

Возможно, от него потом придется избавляться, но может и нет. Я не собираюсь вести политическую реформу, так как она была проведена. А экономическая — еще не факт, что Лигачев будет против нее. Подадим как продолжение идей Косыгина. Ведь мало кто знает, что Косыгин пытался получить статус наибольшего благоприятствования в торговле с США и вопрос был близок к разрешению. Если бы не еврейское лобби и поправка Джексона-Вэника. Если бы не эта поправка — может, американские инвесторы пришли бы в СССР еще при Брежневе. Так то Лигачев проявил себя в Томске именно как технократ, пытался даже внедрять ЕГАИС в области после того как его зарубили на самом верху. А это один из прообразов интернета.

— Михаил Сергеевич...

— Егор Кузьмич... чаю будете?

— Нет, воздержусь...

С истинно большевистской деловитостью Лигачев почти сразу перешел к делу.

— Ко мне заглянул Николай Иванович. Рыжков...

Ясно...

— Он прямо напуган. Говорит, вы собираетесь фонды обрезать на Сибирь и Урал.

Вот стадо идиотов, а.

— Егор Кузьмич. Ну не надо из мухи слона то делать. Кто я такой чтобы обрезать утвержденные уже фонды...

Сказал — и вдруг понял... они боятся, что я начинаю лоббировать интересы своего Ставрополя и вообще юга и южных республик. Ай, молодцы какие.

А ведь из этого, пока внешне безобидного перетягивания одеяла на себя— потом пойдет такое... Практически вся история СССР и России — это история бюджетной сверхцентрализации — сначала все отправляем в центр, потом ездим и выпрашиваем трансферты. А ведь это плохо, из этого целый букет потом болячек вырастет. В том числе и непонимание республиками, сколько они на самом деле зарабатывают, и сколько им дает центр. Если бы большая часть заработанного оставалась в самой республике и были бы нормальные отношения между ними — не получил бы такого распространения лозунг "Хватит кормить центр", и не выходили бы на площадь грузины, которые потребляли в четыре раза больше чем производили.

Да... если в мире и есть что бесконечное, то это глупость людская.

— Да Николай Иванович сам не понял, испугался больше — поспешил отступить Лигачев

— Да я уж понял. Кстати, Егор Кузьмич. У вас с Новосибирском ведь связи остались?

— Как не остались, работал я поблизости, Михаил Сергеевич. Помнят меня

— А я помню, был в свое время такой академик Глушков. Он, по-моему, продвигал идею автоматизированной системы управления.

Лигачев заинтересованно потянулся

— Да, но ее потом ... признали несвоевременной.

— Разве? Ну сейчас это вполне своевременно. Посмотрите, как мы работаем, сколько времени тратим на переписку, на справки. Штат не увеличивают, работы все больше и больше.

— Это да — согласился Лигачев — даже технических работников ставки не дают. Как тут экономический отдел пробивали, с каким боем...

— Так может пойти по пути технического прогресса. Автоматизация. Хранение данных. У вас там целые институты, поговорите с людьми. А то ведь работать невозможно.

По пути домой подумал о том что еще можно сделать, не разгоняя смертельную спираль инфляции и не размыкая контуры денежного обращения.

По идее, американцы выиграли научно-техническую гонку одним решением — они разрешили научным коллективам патентовать изделия, полученные в рамках научных программ на государственные средства на свое имя и использовать эти патенты для предпринимательства. И — всё. Дело было сделано. Вопрос не в том, что американцы придумали больше чем мы. Или быстрее чем мы. Просто мы все что придумали — так и похоронили на складах и в запасниках. А они вывели на рынок.

Получается, наряду с колхозами еще одно место, где можно разрешить заниматься коммерческой деятельностью — это ВУЗы и НИИ. С одной стороны — в СССР полно безответственных болтунов и мудаков, которые считают себя учеными. С другой стороны — хватает и гениев, а ректоры и директора НИИ — среди них много приличных управленцев. Пусть берутся, пусть коммерциализируют свои разработки, пусть строят малые предприятия. Ведь еще одна наша проблема извечная — внедрение. Большинству директоров нахрен ничего не надо — план выполняется и ладно, дефицит такой что возьмут и старое. Единственный способ разрубить этот гордиев узел — предоставить ВУЗам и НИИ право самим делать малые предприятия и выводить свой продукт на рынок.

И я, кстати, прекрасно понимаю риски и там и там. И в случае с колхозами и в случае с ВУЗами и НИИ — когда в руках людей окажутся большие деньги, многих это испортит. Но, во-первых — многих и не испортит. Во-вторых — самой системе это вряд ли будет угрожать, не то, что наскоро разрешенные кооперативы. А в третьих — нам все равно надо учиться плавать. И пока в бассейн не нальешь воду — все равно ничему не научишься...

— Ты говорил, что война начинается. Это правда

— Ты опять тут?

— Это моя голова в конце то концов!

— К сожалению. Ты не думал, за что боженька тебя так наказал — меня подселил? Может, есть за что?

— Какой боженька?

— Проехали.

— Ты так говоришь странно... по-русски, но как и не по-русски.

— Ой, вот кто бы говорил. Вот кому уроки грамотной речи давать — только не тебе. Сорок лет прошло — а твои перлы все еще помнят. Процесс пошел.

— Правда?! Меня помнят?!

— Да и матерятся каждый раз при этом.

— Матерятся это нехорошо.

— Еще бы нехорошо. Ты хоть понимаешь, каких бед ты наделал? Ты страну развалил!

— Как так? СССР что — нет?

— А ты только что понял? Нет.

— А что есть?

— Россия. Все пятнадцать республик теперь отдельные государства.

— Как отдельные? А СССР?

— Ты тормоз или как? Нету СССР, распустили в декабре девяносто первого в Беловежской пуще. Потом в Алма-Ате подтвердили.

— А как же... партия...

— Запретили. Потом КПРФ сделали.

— Армия! КГБ!

— Все промолчали в тряпочку! Впрочем, ты и тут отличился. Тебе предлагали собрать чрезвычайный Съезд. Ты ничего не сделал. Впрочем, как всегда*.

Вечером — решил поговорить с Раисой Максимовной. С Волгой вопрос пока не решил, но ее любимые Елисейские поля раздобыл. Через помощника, а то ведь я и знать не знаю, откуда в СССР такие вещи добываются , дорогу к партийному распределителю не найду...

Уже стемнело, где-то вдалеке светились огоньки, было холодно, но уже мягко холодно. По-весеннему...

И я не чувствовал здесь себя чужим, как чувствовал много лет назад в другой стране...

— Рая... — сказал я

Она повернулась. Думаю, она поняла, почему я ее позвал гулять — здесь всё прослушивается

— Рая — сказал я — я решил бороться за пост Генерального секретаря.

Она смотрела на меня. И я видел, что она за меня боится.

— Ты, правда, так решил? — сказала она

— Да. Стране нужны перемены. Еще один — два старика — и всё. Конец.

Ветерок задул и почти сразу стих

— Ты как то изменился... — сказала она

— Я принял решение, Рая. Ты со мной?

— Ну а как иначе

Мы обнялись. Целоваться не стали... как то нехорошо... да и я понял, что они были скорее друзьями и соратниками, чем мужем и женой.

Но честными друзьями и соратниками

— Пошли?

Мы пошли к дому. И тут вдруг Раиса сказала задумчиво и с каким-то подтекстом

— Ирина...

Я не понял

— Что?

— Хорошо, что успели выдать. Она под другой фамилией...

Господи...

И тут я понял... до печенок осознал, во что я ввязываюсь. Что это не просто политика, не просто выборы. Всего сорок лет назад — тут могли всю семью...

А потом пришла мысль — может, меня для того сюда и забросили, как разведчика без возврата? Чтобы попробовать все это изменить, чтобы оставить эту страну лучшей, чем я ее нашел. И чтобы навсегда изгнать из людских душ этот страх, оставив их свободными.

Ведь свобода здесь — это, прежде всего свобода от страха. И вот это-то и надо менять.

* Потом Горбачев заявил, что ждал решения Верховного совета — пусть парламент решает. Но все три парламента — России, Украины и Белоруссии — роспуск СССР одобрили.

Москва, Кремль

22 февраля 1985 года

Плохо спится...

Все это... безумие, это не так просто принять. Вот представьте себе — вы живете в стране свободных и отважных, у вас какой-никакой бизнес, свой дом, машина, вам не надо бояться просрочить очередной платеж за дом. И хотя бояться есть чего — например того, что меня можно арестовать только на основании незаконного въезда в страну по чужим документам... но если ты в США живешь тихо и ни во что не лезешь, не выделяешься, тихонько платишь местные и федеральные налоги... то так можно и до конца жизни дожить, не возбуждая никаких подозрений.

И тут — бах!

И ты в другой стране, в другом времени... и не в своем теле.

Мне все время кажется, что это дурной сон, и что я в какой-то момент проснусь.

Другой момент — проснусь где? В морге? В ФБР? В федеральном коррекционном центре, откуда выход — только на тот свет. Ну, или в душевую, где уже поджидают черные братья...

Моя ли это страна?

Мы ведь совсем другие. Девяностые — это разлом, за ним другое время, другой народ, все другое. Я здесь чужак, только наблюдателем быть не получится. Да и... совести не хватит смотреть, как все здесь идет к черту.

Интересно, где здесь сейчас я?

Заканчиваю школу. В голове... а что в голове? Девчонки, да записи западных групп, которые доставали из-под полы, переписывая на использованные рентгеновские пленки. Мать говорит, думай, куда ты поступать будешь, и вообще кем ты будешь. Но у меня в одно ухо влетает, в другое вылетает...

Впереди Афган...

Впереди возвращение из Афгана.

Впереди ВДА.

Впереди развал страны.

Впереди оперативная работа.

Впереди Турция. Потом дальше.

Опыт, который я получил — какой ценой я его получил?

А может, все же не надо?

В каких жизненных университетах мы защищали свои диссертации?

Единственно, что знаю про себя — свою защиту я не провалил. И теперь не должен провалить.

Утро порадовало простуженным горлом — все-таки привык к Америке, где простудиться сложно. Но решил, что горячий чай поможет — и надо на работу. Чисто американская привычка — это тут чуть что на бюллетень. Там не поболеешь.

По приезду на работу обрадовали — оказывается мне надо вести Политбюро! Вести Политбюро — вы представляете?

Пришлось с повинной, точнее с больной головой идти к Лигачеву — секретарь ЦК, он был ответственен за техническую подготовку заседаний Политбюро. Тот оценил сразу.

— Бери больничный.

— Егор Кузьмич, сегодня заседание...

— Опросным путем проведем...

Как потом оказалось — больным своим горлом я избежал серьезных неприятностей — настучали доброжелатели Тихонову, что я вмешиваюсь в деятельность Совмина. Он, сам стоя одной ногой в могиле — решил мне с ходу дать бой.