Зверь лютый. Книга 6. Шантаж

— Уходить?! А хабар!? Точно, Ивашка, тебе на господское майно...

— Помолчите оба. Всё в руках за раз не унести. Да и взяв — они ж в лесу догонят. Налегке да свежие — нас гружёных да натоптавшихся... Оставить... "Пауки", если доберутся, всё растащат да попрячут. Потом собирать... Это с каждого двора придётся дитёнка... как этого. Бить их... они смерды мои. Мне их... поголовье — для дела надобно. Надо уходить. Но всё — взять с собой.

— Ну ты, боярич, и загадки загадываешь. Может, коней у них свести?

— Времени нет. Пока будем коней собирать да вьючить... Кровищи будет... Ивашко, а что с лодейкой? Гожая она?

— Во бл... А у меня и из головы вон! Точно! Не... не получится: как пойдём к лодии — они к воротам сбегутся. Как начнут колья метать...

— А на что нам ворота? Мы-то сюда не через ворота зашли.

— Ё! Ну и голова у тя!

И понеслось. Бегом-бегом. Пока не прочухались. Ворота на общинный двор закрыли. Чтобы не дразнить здешних гуманоидов.

"С глаз долой — из сердца вон" — мудрость многоцелевого назначения. И — про любовь, и — наоборот.

Ворота в весь туземцы уже и сами закрыли.

"Не хотят меня пустить.

Злато-серебро стащить".

Это вы, ребята, зря. "Граница на замке"? Точнее: "на бревне" — ворота тесинами заложены. Ну и не надо — "Великие герои всегда идут в обход". Он же — задний проход, он же — дырка потаённая. Он же — аварийный выход из безвыходного положения.

За одну ходку всё вытащить не получилось. Кровавые тряпки на заборе под дождём вообще пришлось оставить. Но мы успели спустить лодочку на воду, загрузиться, с вёслами разобраться.

Только когда Ивашко начал в голос командовать гребцам: "Навались!" — над частоколом появилась кудлатая голова какого-то аборигена. С удивлённо раскрытым ртом.

Интересно: так почему же им вода в рот не заливает?

Мы ожидали погони, но ничего не последовало.

Я ещё не знал, что смерть Пригоды потрясла "Паучью весь". Не собственно фактом смерти девчонки, а наглядным подтверждением моей колдовской силы. Пейзане, обнаружив наличие в окрестностях родного поселения столь могучего и, похоже, враждебного волшебника, пришли в крайнее смущение умов. Или что там у них. И начали, как обычно, с наказания. Естественно, с наказания невиновных — Беспуты и её семейства.

* * *

Уже говорил: принцип коллективной ответственности здесь основополагающий. База хоть "учения о классовой борьбе", хоть проповеди "милости божьей": "... и примкнувшие к ним лица", "... член семьи изменника Родины", "... с чадами и домочадцами", "... всякого мочащегося к стене", "... истреблю первенца в каждом доме".

Есть другой выверт: инверсия идеи десятой казни египетской. На полном серьёзе звучит в начале третьего тысячелетия предложение уголовного наказание родителей за преступление, совершённое их ребёнком. Вполне исконно-посконно, по упомянутому уже "Изборнику". Правда, есть отличие: в 11 веке к ответственности родителей прилагались и адекватные средства воспитания: "и не ослабевай бия младенца".

* * *

Здесь, в "Святой Руси" тема ответственности родителей не обсуждается — она реализуется. Поскольку колдун девку заколдовал, и та умерла, то колдун — злой. Поскольку Беспута колдуну "дала" и ублажала, то она из этих, "ихним продавшимся". Соответственно, и все семейство — "члены семьи изменщицы общины".

Сперва худо соображающая над трупом дочки Кудрина старуха кинулась на Беспуту, потом к ней присоединились остальные родственницы. Беспута сумела вырваться, но разогревшиеся "паучихи" отправились наказывать родителей. Сначала попалась её мать. Общая женская драка от необмытого ещё тела Пригоды распространилась по всему селищу. Где-то под горячую руку попало и мужчинам.

Вскорости в Паучьей веси в ход пошла "тяжёлая артиллерия" — мужики с топорами. Главы домов — "матёрые пауки" — сумели развести драку, не допустить смертоубийства. Но взаимная злоба между крестьянами осталась. Чуть тронь — снова вспыхнет.

"Мужики там дерутся,

Топорами секутся".

Именно этого более всего испугался Всерад, когда получил моё предложение. "Забьют до смерти". Это же и не позволило пейзанам организовать погоню.

Конечно, получить долю в Хохряковой захоронке хотели все. И что настоящих бойцов у меня только двое — им видно. Но биться против колдуна...

— Не, был бы один — мы бы конечно. Мелкий же, сопляк же. Его б тихонько из-за угла поленой какой... И мявкнуть не успел бы... Или, ежели к примеру, без него. Тоже дело. Их-то сколько? А нас-то! А мы-то! Да мы бы их топорами... Да чего топоры марать! Дубьём бы их! Всех бы в мокрое место!... Но — колдун... Слышь, Хрысь, ты с ним рядом сидел. Чего не мог сопляка этого... Ну, ножичком исподтишка... А мы через тебя, гада седатого, столько злата-серебра потеряли! Ну ты и сволочь, Хрысь! Всё обчество — нашего кровного, трудовым потом добытого — лишил! Стыда на тебя нет, страха божьего. Самый ты есть колдунов прихвостень! Бей гада!

Дождь то усиливался, то ослабевал. Четыре пары гребцов потихоньку разгоняли нашу лодочку. Ивашко рулил и покрикивал, а Чарджи учил меня смотреть на воду.

Вести ладью против течения — особое искусство. Когда лодка идёт вниз правило простое: держись стержня, самой быстрой струи течения. А вот когда идёшь вверх... Просто держаться ближе к берегу — сесть на мель. Ближе к середине — течение сносит назад, гребцам пустая работа. Вот и выглядывай — чтоб и глубоко, и не против струи. Кормщик сидит на корме и довольно низко, что под носом у лодки — ему не видно. А если вдаль смотреть — отмели не видны.

Хорошо, хоть топляки для этих долблёных лодок не так опасны, как для дощаников. Нашу "рязаночку" плывущим стволом не прошибёшь. Она сама такая же. Правда, можно перевернуться.

* * *

Издавна на Руси делали лодки. Константин Багрянородный указывает, что по весне подвластные Киеву племена сплавляют к городу колоды, из которых делают лодии. Методом долбёжки.

Ежегодный Киевский караван в Византию составлял 4-5 тысяч тонн груза. Два железнодорожных состава. Один из самых "тяжёлых" грузопотоков средневековья. Караван шёл от устья Днепра на запад к Дунаю. Затем вдоль болгарского берега. В Константинополь лодии не входили. Останавливались ещё до Боспора у европейского берега. Дальше товары шли посуху.

Вот примерно тысячу лодей из здоровенных колод для этого груза и выдалбливали в Киеве каждую весну.

Лодка-долблёнка. Минимальный вариант называется "душегубка". На таких лодочках ещё в 19 веке плавали по северным озёрам. Гребёт в ней стоя один человек одним веслом, перебрасывая его иногда с одного борта на другой. И гребёт, и, сразу же, рулит. Иначе лодка крутится по кругу.

"Гондольеро лесных проток и болотных заводей".

Кроме искусства в работе веслом, такая посудинка требует хорошего навыка в акробатике. Точнее: в балансировании. Потому что при любом неловком движении переворачивается. Отсюда — название.

Дороговизна досок исключает создание чисто дощатых лодок. Насады — та же долблёная колода с нарощенными досками бортами — максимум.

В прежние времена на Днестре делались и иные, "живые" лодки. Не "строились" или "ладились" — "рОстились".

Тамошние жители находили в лесу молодую стройную липу и по весне вбивали в ствол её клинья. Дерево продолжало расти, образуя в месте раскола как бы дупло. Ежегодно клинья заменялись новыми, в подходящего для того местах, и выемка сия увеличивалась. Быстрый рост липы в 20-30 лет давал дерево достаточного размера, представляющее собой едва ли не готовую, но всё ещё растущую лодию.

Тогда оставалось жителям местным лишь срубить сей, выращенный природой и искусством человеческим, корабль. И, очистив его от коры, заострив нос и корму, да сделавши уключины в требуемом количестве, присоединиться к очередному походу князей Киевских на Царьград или в иные, благодатные для поживы, места. Ныне же, после распространения в той, прежде славянами заселённой местности, племён поганских, секрет выращивания сих лодий-скедий утерян.

* * *

— Чарджи, откуда ты это знаешь?

— Ты думаешь, что в степи нет рек? Или что степь — пустое место?

Какие они все... Детка, я в степи поболее твоего прожил! У меня и другая жизнь была, и в ней много чего поместилось. Я знаю степные реки, я по ним и на лодках, и на байдарках ходил. То, что для тебя — "Дикое Поле", то для меня, как бы там погранцов не расставляли — Новороссия. Но я — пешеход, а ты — верховой, принц кобыльский.

— Я понимаю... Но откуда ты знаешь как надо смотреть на воду?

— Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: на текущую воду, на горящий огонь, и на любимую женщину.

— Да, кстати. В Рябиновку заходить будем?

— ? А... Нет, не кстати. Но... надо. Я слышал, что тебе говорили о вире и розыске. Надо или бежать, или придумать что-то... Ха! Вы, руссы, жадные до чужого серебра, вы придумали себе свои законы, вы поставили над собой всяких начальных людей. И теперь ни один храбрец не может просто взять и убить плохого человека. Или гнать его плетью перед собой, ездить на его коне, ласкать его женщин, и наполнять свой живот мясом его скота.

Мда... Формулировки Чингизовой яссы звучали в Великой Степи и до Темуджина.

— Слуги говорят разумно — надо идти в Рябиновку. Надо спросить совета у твоего... отчима. Ваша ссора... Но если сюда придут княжии — Рябиновке тоже будет худо.

Просить совета у этого вздорного старика? Просто потому, что он старше, что у него уже выросла волосня на подбородке? И в этой шерсти уже нарушена пигментация, от чего ожидается ну прямо фонтан мудрости и гейзер осмысленности?

Но в голос голосит мудрость народная: "Возлюби ближнего своего! А то придёт дальний и полюбит вас обоих".

Как раз мой случай.

— Эй, на кормиле! Поворачивай к берегу!

Мы не стали разгружать лодию. Оставили двух часовых и потопали внутрь усадьбы.

Ворота закрыты, но не заперты. Сторожа нет. Во дворе никого — все попрятались от дождя. Караулы — не выставлены, периметр — не контролируется, сигнализация — не включена. Разруха и разгильдяйство. А если бы это были прежние хозяева лодочки?

"А если б он вёз патроны? — А если б он вёз макароны?".

На поварне... Ни Домны, ни Светаны. Ну и ладно: печь тёплая, в горшках каша есть — пусть ребята обсохнут да подкормятся. А я... э-эх... пошли, Ванюша, к Акиму. Мириться.

"Мирись, мирись, мирись.

И больше не дерись".

А то придёт властный, княжий. И будет "любить" нас обоих. Всеми доступными правоохранительной системе способами. Если не до смерти, то до полного разорения. О-хо-хо...

Всё-таки наше появление не прошло незамеченным. По усадьбе пошёл кое-какой шумок и шевеление. Но в столь достопамятные мне сени господского дома со стороны шестиугольной бревенчатой гайки акимовского недостроя, я заявился нежданно.

Ну вот, пришёл, ну сапоги от грязи об доску на крыльце очистил. Ну, постоял... Мда... Пошли хлебать. И расхлёбывать. Ладно... Постучал в дверь. Может, нет никого? Может, Аким по грибы, по ягоды ушёл? Ага, в дождь...

— И хто тама в двери колотит? Головой своей дурацкой постучи.

Нехорошо, однако. Неловко получилось: тут в двери стучаться — не принято. Колотят в закрытые. А я... Толкнул ручку — дверь и открылася.

Немая сцена. Те же и ублюдок.

Те же — это Аким и Яков. Яков лежит на господской постели. И под рукой у него что-то... Наверное — метательное. За спиной держит. Меня углядел, отпустил и назад на подушки откинулся. Это хорошо: "метало не прилетело". Пока.

Справа на лавке — вторая постель. Наверное — Акима. Поскольку он на ней сидит. И читает книгу. Ну, дела! А батюшка-то у меня того... библиотекарь. Гридень-библиофил.

Да что ж я так ёрничаю-нервничаю?!

Книга толстая, здоровенная. Обложка чёрная, глухая. Картинок нет. Какие-то узоры. Что ж ты в темноте-то глаза портишь? Лампочку бы тебе, Аким Янович. Хотя бы — от Ильича.

В сенях темновато. Тут-то и на улице из-за дождя серо. Я пока пригляделся... молчим. Аким дёрнулся. То в книгу, то на меня, то на Якова. Снова в книгу воткнулся. Демонстративно. Занятые они. Читают-с они. Губами шевелят-с. Старпер малограмотный. А я, значит, мелочь мелкая, внимания недостойная.

Дед, а дед. Я уж не про то, что я на восемь с лишним веков тебя старше. Нам же обоим здесь головы поотрывают. И мою — лысую, и твою — седую. Ладно — я. Я сам по себе — попадун-попадист. Что в той жизни, что в этой. Перекати-поле. Мне "с асфальта подыматься" — "плавали-знаем". А вот тебе-то и идти некуда. У тебя тут и жена похоронена, ты и сам к этому месту прирос, тебе-то с отсюда срываться — душу рвать.

Ага. А теперь, Ванюша, проглоти-ка все эти ценные и, безусловно, правильные мысли, и давай по обычаю и традиции. Как оно эти, такие-сякие, туземцы-аборигены, понимают. Потому как цель твоя сейчас — не истина, во всём её ослепляющем великолепии, а тёпленькое взаимопонимание, с его накатанными и разношенными, как старые сапоги, ритуалами.

Господи, да хорошо бы ещё их знать!

— Поздорову ли поживаешь, Аким Янович?

— Хр... гр...

Ноль внимания. Даже головы не поднял. Видать, книжка интересная попалась. Неужто порнушка? Как у них в средневековье с этим делом? Что первые буквы на странице в разные цвета раскрашивали — помню. Доводили буковки даже до состояния многоцветных миниатюр. А вот каких сюжетов — не интересовался. Миниатюры-то разные бывают. С разными... персонажами.

* * *

Как-то раньше я на алфавит с этой точки зрения... Хотя — почему нет? При достаточно широком поле ассоциаций... Художественное видение, извините за выражение, мира... Буква "А", к примеру, в англоязычных странах нашивалась на одежду женщин лёгкого поведения по приговору суда. И что с того, что не похоже? Вы на ножки её посмотрите. Раздвинуты? А вы говорите. А уж наш юс йотированный...

"Психиатр обследует сексуального маньяка:

— Вот лист зелёной бумаги. На нём чёрная точка. Что вы видите?

— Голая негритянка загорает на лугу.

— Понятно. Вот лист синей бумаги с жёлтой точкой.

— Голая китаянка очень далеко заплыла от берега.

— Ну ладно. Вот чистый белый лист...

— Обнажённая норвежка замерзает в ледяной пустыне. Ей же холодно!

— Да, вы — типичный маньяк.

— Я?! Это ещё надо узнать — где вы такие картинки берёте!".

Хороший анекдот. О релятивизме в познании и влиянии субъективного в восприятии объективно существующего. Но, как не откладывай, а процедуру примирения пройти придётся. Пошли в Каноссу, Ванюша? Не только же императорам германским на коленках ползать.

* * *

Я уже говорил, что первым примирение после ссоры предлагает самый умный? — В нашей ссоре с Акимом самым умным оказался Яков.

— Сказывай.

Охо-хо. Лаоканисты... они... такие лаконичные. Ну, алаверды вам.

— Побили.

Ага, сработало. Аким аж взвился. Книжку бросил, рот раскрыл... и остановился. Лишь бы он этим талмудом закусывать не стал: я тоже картинки посмотреть хочу. Ротовое отверстие у Акима ещё не занято, но спрашивает Яков — владетелю невместно.