Зверь лютый. Книга 6. Шантаж

Времени нет, инструментов нет, информации нет.

Предложить ему, как волхву голядскому, сказочку рассказать?

Не выйдёт: волхв — мудрец, а это... витинг. Нечто среднее между викингом и витязем. "Жизнь — за награбленное, честь — никому".

Придурок: меч просит. У меня что, других забот мало, чтобы фехтованием сейчас заниматься? Честь ему, видите ли, сохранить надо! Честь — у честных. А которые баб режут да детей малых потрошат — у таких может быть только... "благородная честь".

А, кстати... Факеншит! Нет данных. Но попробовать-то можно. Исходя из общих цивизационно-социологически-сакрально-родовых... и дыр с пыром... предположений.

— Перун не примет тебя в своих чертогах. Ты не будешь пить вино, и петь песни за одним столом с величайшими из героев. В лучшем случае, тебе позволят убирать навоз за божественными свиньями. Раз они там пьют, то и закусывают. Ну не будут же герои гулять без закуски. Это ж не алкаши подзаборные. Следовательно, там, в вашем раю, есть хлев со свиньями и навозом. Или вы как мусульмане — свинину не едите? Тогда будешь убирать за баранами. Там, в дерьме вечности, до самого Рагнарека — твоё место. Ибо Перун не садится за стол с бесчестными людьми.

— Ха! Что ты, вонючий слизняк из-под коры сгнившего дерева, можешь знать о чести витинга? Я — воин Перуна, а ты христианин — прах под ногами настоящих мужчин.

"Прах под ногами"... Ну, это ещё уважительно. Не под копытами же. Рыжих меринов.

— Красиво говоришь, Фалет. Тогда, может быть, тебе знакомы такие руны:

"Эти камни в пыли

Под ногами у нас

Были раньше зрачками

Пленительных глаз"?

Не только "пленительных" — смелых, добрых, думающих... Человеческих. И твои там будут. Не будь так невнимателен к праху, витинг. Даже великому воину полезно смотреть под ноги. Но ты — не великий. Ты — бесчестный.

— Ха! И повторю тебе: ха! Смерть в бою — честь, смерть под пыткой — честь! И что ты, ничтожный сопляк из народа рабов, можешь сделать со мной, кроме смерти?

— Многое. Например, молча погрустить о твоём бесчестии. Или — громко объявить о нём. Я могу дать тебе возможность умереть с мечом в руке. Как ты хочешь. Или — не дать.

Расширение его зрачков от боли уже прошло, но теперь глаза и "сами собой на лоб лезут". Поговори со мною парень, поговори. И ты будешь целовать мне руки в припадке религиозной благодарности. Пока я буду перерезать тебе горло.

— Ты попал, Фалет. Вы все попали. Но ты больше всех. Потому что дожил до разговора со мной. Ты попал в бесчестие, витинг. По самые ноздри твоей души. Посмотри туда.

Я ткнул большим пальцем себе за спину. Там Звяга с "горнистом" вытаскивали за ноги из-под стола тело зарезанного юноши. За ним по полу тянулась широкая полоса крови.

— В чертогах Перкунаса мне смешон гнев князей руссов.

Так, Николай не зря перепугался. Вид этого трупа сразу вызывает мысли о гневе князей. Почему-то. Это — позже. Сейчас — колем придурка.

— Разве я говорю о русских князьях? Я говорю о гневе Перуна. Этот парень пришёл к вам, и вы взяли его в лодию. Как гостя. В ваш дом. Вы приняли его. Вы делили с ним хлеб и тепло костра. Как и положено по закону гостеприимства. А сегодня вы убили его. Вы убили гостя. Вы убили его подло, обманно, ударом в спину. Вы — бесчестны.

Теперь пришло и мне время сказать "Ха!". Парень, я поймал вашу логику! Я уловил вашу систему ценностей! А уж доказать, что ты — сволочь...

"Ни ума, ни чести, ни совести — беспартийный".

Если ты умеешь отличать хорошее от плохого, если ты твёрдо знаешь, что есть "зло" и что есть "добро"... Хоть какое! И ты к этому "добру", к этому твоему хорошему — стремишься... Если на тебя одели узду законов, правил, приличий, обычаев, ценностей... То ты — взнуздан! Ухватить за эту уздечку — дело техники. Чем крепче ты веришь в истинность своего понимания, своего определения добра и зла, чем сильнее ты веришь в свою праведность, в свою доблесть и исключительность — хоть какую! — арийца или самурая, в несгибаемость или приверженность, в богоизбранность или сверхчеловечность, в исконную посконность... тем крепче вросла твоя упряжь в плоть твоей души.

Ты взнуздан и осёдлан! И "мундштуки" твоей "правильности" рвут в кровь "губы" душе твоей!

Бесчестный всадник в седле твоём. "Бесчестный", потому что — без твоей "чести". Со своей, но не с твоей. А твоя "честь" для него — инструмент. Жестокие поводья на голове твоей, и тяжкий кнут для спины твоей, и острые шпоры для боков твоих.

Только так. Ибо кони — не ездят. Кони не садятся в сёдла, они в них только бегают.

Седло — трон для обезьяны. Думающий по-лошадиному — не поедет верхом.

Ты — жил, ты — дышал, ты — думал. Чувствовал и оценивал. И этого уже достаточно, чтобы тебе стало стыдно.

"Человек? Виновен!" — это не от Иисуса, это от тебя самого, хомнутый сапиенс.

Так вези же наездника своего. Двуногий мерин.

Труп старика-кормщика со спущенными штанами и перерезанным горлом во дворе. Это — по чести. Кормщик — нанятый. Слуга, простолюдин. Прирезать безродного нанятого работника — "честно". Несколько убитых мужчин и женщин из мирного местного населения — "честно". Смерды. Цены несуразные требовали. Труп выпотрошенного и освежёванного ребёнка на заборе под дождём — "честно". Его дура-мать не хотела сказать, где спрятаны деньги мужа. Сама виновата.

Чего стыдиться? — Всё — "честно". В рамках воинской доблести, храбрости и чести. Викингов, витингов, витязей.

Но этот юноша... От которого осталась здоровенная лужа крови... Он не похож на простолюдина. Или — на наёмного слугу. Он — равный. Где-то, как-то... Христианин не может быть равен язычнику. Но воинская доблесть не различает веры. Он пришёл к ним на лодию. И вы его приняли как равного. Как гостя.

Ладья для норманнов, варягов, руссов — второй дом. Плавучий и последний.

Похоже, и пруссы имеют сходные представления. А значит: "гость в дом — бог в дом". Убить гостя — стыдность, бесчестие, смертный грех.

— Я его не убивал. И не я привёл его на лодию. Перкунасу нет причин гневаться на меня.

— Ты плохо слышишь? Тебе не повезло: ты дожил до разговора со мной. Сейчас ты умрёшь. Я перережу тебе горло и отрежу ухо. Я запишу на бересте эту историю. Как вы убили в спину своего гостя. Сложу эти две вещи вместе и пошлю своего слугу в Новгород. Там ваших — целая улица.

— Ха!

— Не хакай! Я знаю, что у вас нет своего письма. Но мой человек прочитает мою грамоту перед людьми твоего народа. И он будет повторять это каждый день. Каждое утро он будет приходить к жилищам твоих соплеменников, читать мою грамотку и показывать твоё ухо. Пока все в Новгороде не запомнят слово в слово. А потом ваши купцы вернутся в вашу землю. И повторят написанное мною. И перед вашими князьями, и перед витингами, и перед жрецами. Великий Криве-Кривайто не будет молиться за тебя под священным дубом. Твои родственники будут выть и плакать, разрывая на себе волосы и одежды. От злобы на тебя, от позора, который ты навлёк на свой род. Все соседи твоего дома отвернутся от них. И ваши мужчины, витинг Фалет из рода Витавоев, погибнут в ссорах с соседями. А женщин погонят греть постели настоящим витингам — не таким как ты. Тем, кто знает, что такое честь. Ваша честь, витинг. Ты убил не юношу-христианина, ты убил свой род.

Глава 115

* * *

Ну, вообще-то да. "Какой-то прадед накосячил, а правнуки отмыться не могут".

Так это — мирная ситуация. В среде миролюбивого, законопослушного и безоружного населения. А у пруссов — мира нет. Владетельные господа вооружены и постоянно воюют друг с другом. Род, потерявший честь, выпадает из круга равных. Становится изгнанным родом. "Общественное мнение" порицает парию, и "порицание" выразится в стуке мечей, поджогах, коно— ското— рабо— и жёно-крадстве...

Даже если его род сильнее любого из соседей, он не сильнее их всех. Стая голодных собак валит одинокого медведя. Племенные князья не могут установить твёрдый порядок, и единственное, что сдерживает бесконечную вендетту с примесью грабежа и охоты за наложницами — верховный жрец, Криве-Кривайто. Но бесчестье...

Никто не вступится.

"...ты убил свой род".

* * *

Интересно было наблюдать, как до прусса медленно доходила предложенная ему дилемма.

"С одной стороны нельзя не признать. С другой стороны нельзя не признаться".

"Честь" требует поплеваться во врага и, распевая песни, принять смерть. И она же, пресловутая "честь витинга", требует защищать свой род. Исполнить моё требование, подчиниться — бесчестие, не исполнить, обречь на гибель всех своих — тоже бесчестие.

"Куда не кинь — везде клин" — вот его и заклинило.

Маска наглого превосходства сваливалась с него кусками. Сначала исчезла презрительная ухмылка с губ. Ушёл и высокомерный прищур. Глаза раскрылись и заметались в поисках выхода. Лицо стало мягче, проще, моложе. Сколько же ему? 16-18? Потрошителю младенцев, убийце гостей...

— Я не убивал!

— Я тебе верю. Но в послании твоему народу, которое я напишу, будет только одно имя — твоё.

— Я не убивал!!!

— Но ты — дожил! До разговора со мной. И назвал мне своё имя. Да, ваш Перун загонит в хлев, к своим свиньям, вас всех. Он — бог, он видит правду. Ну и бог с ним, с вашим богом. Здесь, на земле, именно твой род примет на себя весь позор, весь стыд, всё бесчестье. За вас за всех. И его не будет. Витавои исчезнут, станут пылью, прахом. "Эти камни в пыли под ногами у нас были раньше зрачками...". Зеницами глаз твоих братьев и сестёр. Это сделал ты, витинг.

Мда... Ну и обороты у тебя, Ванюша: "бог с ним, с богом". Плохо быть бестолковым: возможно, было и более изысканное решение. Там у них пантеон из десятка богов. Может, что-то покруче можно было придумать? Опять же — обычаи. Они там пьют кумыс и едят конину. Как-то на этом сыграть? Мало знаю.

"Учиться, учиться и ещё раз учиться". Дорогой ты наш Владимир Ильич! Кто ж против?! Учителей где взять...

— Чего ты хочешь? Чтобы не посылать грамотку?

Всё правильно: пруссы неграмотны и относятся с огромным удивлением и подозрением к умению таким образом сохранять и передавать информацию.

Сами они используют какой-то вариант примитивного узелкового письма. В основном — для счета и календаря. А вот буквы вызывают у них подозрения в нехорошем волшебстве. Витинг боится не просто отправки сообщения, слуха, болтовни, сплетни, а именно письменного.

"Написанное пером — не вырубишь топором" — чисто русская народная мудрость. А вот ощущение — общечеловеческое.

— Рассказывай. О себе. Кто вы и зачем пришли сюда.

Здесь не было такого профессионально-накатанного песенно-напевного повествования, каким развлекал меня битый волхв в Рябиновском порубе.

Ноготок, уяснив, что пленник "склонен к сотрудничеству", откинул свой раскалённый прут в сторону и занялся Суханом.

Кольчуга ножом не пробивается. Но удары были сильные, у моего зомби под кольчугой образовалось два очень нехороших синяка: под левой лопаткой и возле печени.

Ивашко с Чарджи вполголоса обсуждали полезность нижнего острия на лезвиях прусских топоров и примеряли по руке странные мечи покойников с асимметрично расширяющимися на конце клинками.

Моя команда перетаскивала на дворе трупы, развешивала по забору под дождём окровавленные тряпки, а чистые тоже развешивала — по стенам общинного дома изнутри, ближе к печке.

Ряд мокрых штанов на верёвке через всё помещение — банно-прачечный день в гарнизоне. И — юбок.

Мда... Гарнизон был... дамским.

Ребята перекладывали, сортировали, упаковывали разные разности. Десять прекрасных точильных камней — это здорово. А то с нашим лесоповалом топоры приходится точить почти так же часто как косы на покосе. В каждом узле в личных вещах — пара-тройка кусочков янтаря. Толком не обточены, не отшлифованы. Ещё одна забота: как это оптимально применить...

Витинг не очень хорошо говорил по-русски. И вообще, не очень хорошо говорил. Многие вещи дошли до меня позднее. Но суть истории такова.

Весной, после особенно голодной зимы, компания молодых благородных пруссов, решила подзаработать.

— Я жену хочу купить. Мы с отцом договорились — пополам. Сначала она его женой будет, потом, через три года — моей. Хотел из ваших какую-то взять. Ваши девки — выносливые. И в поле, и в постели. А потом можно и первую жену брать. У нас, обычно, три жены. Первая, главная — из наших.

Нанялись в гребцы на корабль к зимовавшему на "Янтарном берегу" новгородскому купцу. На таких лодках гребцы выступают и в роли охранников. Так что ущербу чести не было. Плаванье прошло спокойно. По прибытию в Новгород, купец с нанятой командой честь по чести расплатился и гребцов распустил.

* * *

Мы — дети железных дорог. Полтора века регулярного железнодорожного сообщения в России выбили из массового сознания понятие сезонности транспортных операций. Всё твёрдо уверены, что в нужное место всегда можно добраться в любое время.

Нет, бывает какой-то экстрим, какие-то катастрофы, временное прекращение движения, исландские вулканы... просто отсутствие билетов, наконец. Но и самолёты, и пароходы, и автобусы должны доставлять грузы и пассажиров в нужное место всегда. Как поезд — по расписанию.

Здесь — нет. Зимние штормы напрочь останавливают мореплавание по Чёрному и Балтийскому морям. Но это-то "Святую Русь" не очень волнует. А вот ледостав и ледоход... два месяца в году все отлёживаются по домам: реки непроходимы. Русь сидит по рекам. Поэтому у всей Руси — сплошная непроходимость.

Летом всё прекрасно:

"Плыла-качалась лодочка

По Яузе-реке".

Зимой — тоже ничего:

"Чу! Снег по речке-реченьке

Под полозом скрипит.

Лошадка мохноногая

Торопится, бежит".

К этому привязываются все перемещения по Руси. Хоть людей, хоть товаров. Хоть воинский поход, хоть богомолье, хоть торговые операции. "24/7" — можно. Но не — ".../365".

* * *

Купец-наниматель пришёл домой. И назад не собирается. А весенние новогородские караваны из города уже ушли. В иной год из Новгорода уходит до 300 лодей. Почти всё мужское население.

Для сравнения: традиционный ежегодный Киевский караван ещё при первых князьях Вещем Олеге и Игоре включал в себя от 500 до 1000 морских лодей.

В Новгороде два каравана: весенний и осенний. Оба уходят быстро, в два момента. Или сразу как сойдёт лёд на Волхове, за одну неделю. Или — глубокой осенью, тоже за неделю, когда первые заморозки ударят.

Гребцы оказались при деньгах, но без дела. Мой собеседник уж присмотрел и сторговал "переходящую супругу".

— Купить жену пополам с отцом — это ж так нормально! И пользовать её потом в очередь — чего тут стыдного-то? У нас все так делают. Конечно проверил. Как же товар — да не проверить-то. Не, всё проверить не дали, так только... потрогал.

Как говаривал старина Вольтер: "Все пороки человеческие происходят от безделья". "Безделья" у пруссов было много, "пороки" — произошли.