— Тише, все позади, — она словно видела и слышала себя со стороны. Ей нравилась слабость пленника и собственная уверенность. — Успокойся. Меня зовут Луиза. Мы встречались на приеме во дворце президента. Ты был там с матерью.
Пленник всхлипнул, и это Луизе тоже понравилось.
— Как тебя зовут?
— Генри, — прошептал он.
— Хорошо, Генри, — Луиза погладила его по щеке. — Все будет хорошо. Никто тебя больше не тронет. Я позабочусь об этом.
Он сглотнул. Он по-прежнему прижимал затылок к земле.
— Генри, — Луиза вспомнила, как Альба возился с ней после тюрьмы. — Позволь, я тебя осмотрю.
Он не сопротивлялся, когда она расстегнула армейскую рубашку. Он носил ее на голое тело, без футболки. Его живот, бока и поясницу покрывали гематомы. Опасаясь внутренних кровотечений, Луиза ощупала края самых крупных. Генри сначала вздрагивал от ее прикосновений, потом его начала бить нервная дрожь. Такая сильная, что он едва не прикусил себе язык.
— Ребра не сломаны? — Луиза провела пальцем сначала по одному, потом по другому.
Генри покачал головой.
— Я в порядке, — прошептал он.
Луиза помогла ему сесть и облокотиться спиной об опору навеса для пленников. Французы наблюдали за ними, затаив дыхание.
— Попей, — Луиза поднесла к губам Генри бутылку воды, и он сделал глотк.
— Спасибо, — сказал он. На этот раз его голос звучал тверже. Луиза догадалась, что он давно не пил.
Генри покосился на изувеченное ухо Луизы. Она сжала кулак, сдерживая порыв прикрыться.
— В Готе, — начала Луиза, запнулась, прочистила горло и продолжила: — через два дня после приема меня на улице задержала полиция.
Луиза впервые говорила об этом вслух. Генри оказался хорошим слушателем. Смотрел на нее широко распахнутыми глазами. В его взгляде плескался страх. Будто несмотря на все, что случилось с ним, его пугала история Луизы. Постепенно голос Луизы окреп.
— Они вырубили меня, — Луиза коснулась своего затылка. — Вырубили и забрали в тюрьму. Сначала заперли в камере с мертвой девушкой. Я звала на помощь, просила позвонить моим родителями. За это полицейские сломали мне пальцы. Потом они допрашивали и пытали меня. Отрезали мне ухо, грозили вырезать глаз. Потом вывели меня и других арестованных во двор. Полицейские приставляли нам пистолет к затылку, убивали нас одного за другим.
Она снова прикоснулась к своему затылку. Генри тяжело сглотнул.
— Потом меня спас Годо и привел сюда, — Луиза перевела дыхание.
Генри не выдал никакого дерьма типа "мне так жаль", "сочувствую", "не представляю каково тебе". Он продолжал внимательно смотреть на Луизу, будто чувствовал, она рассказала не всё.
— Все будет хорошо, — сказала она и потрепала его по руке.— Никто тебя больше не тронет.
Он внимательно смотрел Луизе вслед, когда она удалялась.
Годо и Сесар сидели около костра. На ужин сегодня был тапир. Альба и Фло распинались о том, как выследили его и пристрелили, а потом притащили в лагерь. Конечно, сделали они это все после того, как Сесар отказался охотиться.
— Иногда чувствую себя твоей мамочкой, — прикалывался Альба. — Таскаю тебе мясо как сраному щенку.
— Передай косяк, мамочка, — фыркнул Сесар.
Альба сделал затяжку. Он сидел далеко от Сесара, потому передал косяк через Луизу. Она коротко затянулась, вдохнула вместе с дымом запах костра и жира. В носу защекотало, глаза заслезились.
Годо по обыкновению ковырял землю палкой. По радио — старый приёмник с плоскогубцами вместо тумблера — сообщили об убийстве журналистки, которая делала репортажи о связях полиции с наркоторговцами. Неизвестный в мотоциклентой маске подкараулил журналистку около ее дома. Девушке было двадцать шесть лет.
Мясо тапира было сочным. Луиза отрезала кусок для Генри.
— Завела себе питомца? — сказал Фло, когда она поднялась от костра.
Луиза шаркнула ногой — мелкие комья земли упали на деревянный настил рядом с Фло.
— Что за питомец? — удаляясь, Луиза услышала голос Сесара.
— Сын Шеннон Элвуд.
— Оставь её в покое, он американец, как и она, — сказал Годо.
Альбер
Миа Фергюс была американской журналисткой. Зимой ей исполнилось сорок пять, она считала: если женщина скрывает свой возраст, она уступает патриархальному обществу. Уступка достойная презрения и высмеивания. В Готе Миа презирала и высмеивала женщин, восхищалась мужчинами и их недостатками, слепо поклоняясь человеческой самоуверенности.
В джунглях она как все туристы рассуждала о странностях местного климата — почему несмотря на влажность постоянно хочется пить.
Больше всего Альберу нравилась шея Мии. Удивительно длинная и белая, без единой морщины. Миа часто промакала ее платком. Будто знала о её красоте и подчеркивала её. А может, знание было неосознанным. С возрастом Альбер убедился, тело разбирается в человеческих слабостях и достоинствах лучше, чем разум. Разум накладывает ограничения, тело делится тайнами.
В первый день пути Миа рассуждала о латиноамериканской литературе. Суть магического реализма сводится к тому, что он бесконечно красиво описывает скелеты в шкафу, сказала Миа и промокнула платком шею. Настолько красиво, что читателю становится стыдно за отсутсвие личных шафов со скелетами.
Я живу в огромном доме, пошутил Альбер, только я и моя сумасшедшая бабушка, она не выходит из своей комнаты пятьдесят лет.
На второй день Миа без умолку говорила о лагерях смерти в Северной Корее. Их видно со спутников. У правозащитников накопилось более пятисот свидетельств бывших узников. Миа хотела знать, читал ли Альбер книгу шестидесятилетнего журналиста Вашингтон Пост о ребенке из лагеря смерти.
Альбер сказал, что не верит старикам и детям. Он хотел снова увидеть, как Миа смеется. Смеясь, она откидывала назад голову и выставляла напоказ шею.
На третий день пути они встретили первую группу партизан, и Миа занялась репортажем. Фотографии и короткие интервью.
В лагере Нандо журналистку встретили с восторгом.
Нандо поцеловал Миа руку и угостил её местным самогоном.
— Как поживают ваши американские рынки? Спокойны, нервничают, не врали ли в депрессию? Как там говорят у вас в биржевых новостях? Рынок выровнялся, испытал потрясение, переживает депрессию? Их послушать, можно подумать, речь идет не о деньгах, а о живых людях. Вам круглосуточно промывают мозги, убеждая что деньги и капитал функционируют сами по себе, без людей. Фетишизм чистой воды!
Альбер кивал и изображал восхищение. Ту же волну против либерализма, демократии и глобализации Нандо гнал и десять лет назад, когда Альбер встретил его впервые. Внешне Нандо тоже мало изменился, по-прежнему походил на обманчиво доброго и обманчиво образованного фермера. Инерция джунглей в действии. Если что в джунглях и менялось, так это люди окружавшие Нандо. Последний раз Альбер гостил у Нандо год назад, сегодня повсюду встречал незнакомые молодые лица.
После кружки самогона глаза Миа засияли.
-Можно я включу диктофон?
Она мечтала об интервью с Нандо, Альбер обещал устроить.
— Я с удовольствием дам интервью позже. Сейчас хотел бы переговорить со старым другом, — Нандо коснулся колена американки. Так фамильярно он общался со всеми женщинами. — Коломбо, моя правая рука, будет счастлив показать вам лагерь.
Коломбо оказался незнакомым Альберу молодым человеком в очках на резинке. Ходил вразвалку, сжимал кулаки в карманах и улыбался, как чиновник, одними губами. Судя по тому с каким интересом Коломбо глазел на Альбера, он догадывался о их делах с Нандо.
— Я привез тебе подарок, — сказал Альбер, когда они остались с Нандо одни под армейским пятнистым навесом. На его опорах виднелись короткие зарубки. В десяти шагах молодые солдаты баловались косяком у костра. — "Камел", как ты любишь, — Альбер достал из рюкзака блок сигарет.
Нандо воспользовался предлогом, чтобы подвинуться ближе.
— Связался с американской родней певички? — разорвал целлофан.
Альбер включил телефон и протянул его Нандо. Тот прочитал завещание Шеннон дважды.
— О чем она думала, оставляя с голой жопой мальчишку, который привык к роскоши?
Альбер пожал плечами, видимо, о театре и фонде по борьбе с раком груди, раз завещала им все свои деньги.
Нандо закурил. После каждой затяжки он опускал руку с сигаретой на колено. В глаза бросался раздвоенный как копыто тапира ноготь на большом пальце.
-Зачем вы увезли Шеннон из города? — спросил Альбер.
— За моими людьми следили.
Альбер разглядывал дерево на краю поляны. Половина листьев у него пожелтела, истончилась и сморщилась, другая — манила влажной зеленью.
— Кто за ними следил? — Альбер поморщился. — Я плачу полицейским, чтобы держались от трущоб подальше.
— Не полицейские. Какие-то туристы околачивались рядом. Никто раньше их там не видел, — Нандо вздохнул.
— И твои громилы запаниковали и потащили Шеннон в джунгли, не связавшись с тобой? Не спросив у тебя разрешения?
Нандо затушил сигарету и закурил новую. Старый лгун, подумал Альбер.
— Или ты всё-таки дал им разрешение? — уточнил он. — Дал разрешение, зная как важно время? Чем меньше времени проходит после похищения, тем больше шансов на удачный обмен. Потом обычно все идёт на перкосяк. Раньше ты придерживался этого правила. А теперь решил, что тебе в руки попала настолько важная добыча, что можно пренебречь всем?
— Ты сам сказал, что президент согласится отпустить сотню политзаключённых в обмен на её жизнь, — Нандо пожал плечами.
— Только она мертва.
— Шеннон с сыном пытались бежать.
— Мальчишка хоть жив? Или я торговался с американцами за мертвеца?
— Жив.
Альбер посмотрел на солдата, подкидывающего ветки в костер. Жиденькие усы над верхней губой, костлявая спина. Другой у костра что-то говорил, кривя губы на правую сторону. Говорил и смотрел на товарища. Искал его расположения? Рассчитывал на поддержку? Возможно, они были друзьями? Из одной деревни? Вместе ходили в школу? Пламя между ними дернулось, искры полетели над землей, изрисованной следами людей.
Вечером, за ужином, Альбер присматривался к командирам отрядов. Братья Хименос с нечесаными бородами трещали о налёте на заставу военных. Рохас, статный и подтянутый с замашками армейского сержанта — Альбер слышал, он служил офицером связи — смотрел на Альбера исподлобья, поджав губы. Такой взгляд обычно означал неприязнь. Видимо, Рохас был из тех людей, кто впечатлительно реагировал на слухи, которые ходили о Альбере Лонарди. Таких людей, как и возмущающих их слухов накопилось немало.
Двое других командиров были мелкими бандитами. Рассказывали за столом о планах ограблений и просчитывали выгоду.
Ещё двое отмалчивались. А значит, на первый взгляд не определить идейные они, тупоголовые или ушлые.
Альбер предпочел бы иметь дело с идейными. Еще лучше для его замысла подошли бы фанатики.
Когда за столом вскользь упомянули, что Годо, мужчина с торчащими ушами и серым лицом, недавно напал на секретную тюрьму в Доме Офицеров, Альбер заинтересовался.
Для фанатика Годо выглядел слишком вялым, но факт, что он не только провернул операцию по освобождению заключённых, но и втянул в эту сомнительную авантюру других, говорил о его изобретательности и уме. Собразительность, ум и любовь к риску? Хорошо бы было узнать, что Годо толкнуло на этот поступок.
Наблюдая, как Годо мелко режет мясо и пьет маленькими глотками самогон, Альбер решил, что скорей всего, им двигало отчаяние. Годо либо мстил за кого-то, либо спасал кого-то.
— Нет, — громко засмеялась Миа и взмахнула рукой. — Если я выпью еще хоть глоток, я упаду на землю и не смогу подняться.
Лишь трое из командиров посмеялись над ее шуткой. Шире всех улыбнулся Нандо. Он поцеловал Миа руку и познакомил ее со своими женами. Старше на вид было около двадцати, младшей, худенькой и круглолицей, тринадцать — пятнадцать. С обоими Нандо обвенчался в церкви.
— Как можно обвенчаться с одной, не разведясь с другой? — икнула Миа.
— Давным-давно на этой земле жил мудрый народ инков, — Нандо усадил младшую из девушек себе на колени. На ее правом запястье болтались ленты-браслеты от сглаза.
— Инки это племя с узелковым письмом? — Миа хотела закинуть ногу на ногу, но не справилась.
— Богатые и знатные люди инков всегда брали несколько жен. Это было одновременно знаком уважения, восхищения, покровительства и защиты.
— Обвенчались вы тоже по традиции инков? — Миа указала пальцем на Нандо.
— Пойдем, я уложу тебя спать, — Альбер подхватил ее за локти и поднял из-за стола.
— Спокойной ночи, — Нандо наклонил голову.
Им выделили палатку ядовито-салатового цвета. Некогда полукруглые каркасы перекосились и ощетинились углами, внутри едва хватало места для двоих.
— Тебе не кажется, что одна из его жен слишком молода для замужества? — пробормотала Миа.
— Все может быть, — пожал плечами Альбер.
— Они тут все слишком молоды, — Миа уселась на спальник и достала фотоаппарат. — Как школьники в лагере скаутов. Хочешь посмотреть?
Она протянула ему камеру. С маленького дисплея улыбались четыре девушки. Они позировали с автоматами на берегу реки. Все в трусах и лифчиках. Толстую ляжку одной из девушек покрывали красные пятна. Альбер на собственном опыте знал, такие следы остаются от укусов песчаных мух.
Миа назвала каждую девушку по имени, коротко пересказала их истории. Одна бежала от сутенера, другая от нищеты, третья от распускавшего руки отца, про четвертую Альберт не слушал.
— У Годо, ты его сегодня видел за ужином, в отряде есть американка, — Миа показала новый снимок. — Девочка из хорошей семьи, с образованием, обостренным чувством справедливости и радикальными убеждениями. Что-то вроде Тани Неймар. Надеюсь, завтра мне удастся с ней поговорить.
У Альбера всегда была хорошая память на лица, труднее он запоминал имена. Лия? Лаура? Луиза?
— Бедняга, интересно, эти увечья она получила в бою?
Судя по огрызку плоти, что остался от уха Луизы-Лауры-Лии, его отрезали острым ножом. Альберт не стал озвучивать свои мысли. Если девчонка захочет, сама расскажет Миа о себе.
Миа что-то еще говорила, расшнуровывая кроссовки и стягивая носки. Ее щеки покраснели, а на лбу проступили капли пота. Она забросила голые ступни на колени Альбера. Он потянулся к поясу ее джинсов, Миа гортанно засмеялась и откинула назад голову, обнажая длинную шею, которую ему так нравилось целовать.
* * *
Альбер родился и вырос в семье потомственных военных. Когда ему исполнилось двенадцать, отец отослал его в училище. С тех пор Альбер всегда просыпался в четыре утра. Даже на выходные и во время отпуска. Проснувшись в четыре, он не мог снова заснуть, если его не согревало тепло человеческого тела. Ему было все равно с кем спать — с женщинами или с мужчинами. Людьми, с которыми он переспал можно было заполнить зал для приемов в президентском дворце. Забавное бы вышло зрелище: богачи и оборванцы, толкающие друг друга локтями. Либидо Альбера всегда отличалось демократичностью.
