— Ну че там, Сиу?
— Принес чего?
— Что за работа?
— Мне бы покурить.
— Мне бы дорожку или уколоться, пока не свихнулся.
Дерганые движения, худые тела, мятые лица. Вряд ли кто-то из них был старше Генри.
— Дай сигарету, Сиу, что тебе стоит, ублюдок, — дрожащий юный голос плохо сочетался с оскалом на посеченном шрамами лице. — Какая же ты лживая сука, Сиу. Сказал мне, что у тебя есть работа. Что заплатишь. Я тут уже полдня сижу. На стены лезу. Какого хера нужно было нас запирать?
— Заткнись, — буркнул Сиу.
— Что за работа, ублюдок?!
— Он сам не знает, — клацнул зубами коротышка в желтой майке. — Правда, Сиу? Он знает столько же, сколько и мы. Он делает то, что ему скажет Ливи. Или Очоа. Или Хавьер. Сиу тупой мул. Когда придет Ливи?
Сиу толкнул Генри внутрь и закрыл дверь.
Единственным источником света стали дырки в стенах. Созвездие справа, две пересекающиеся линии — слева. Но и они темнели по мере того как снаружи истекал день.
— Вы могли напасть на него, — буркнул коротышка в желтой майке.
— А что толку? — Шрам почесал шею, впился ногтями в плечо и ускорился, будто хотел содрать кожу.
Генри видел похожее в клинике. Так лихорадочно чесались героинщики в ломке. Стоило вспомнить клинику, в глаза бросились и другие детали: высокий нервно подергивал плечами и губами, у желтой футболки на внутренней стороне локтей расползались синяки. Такие же синяки темнели на щиколотках обутых в шлепанцы ног.
— Ливи всегда хорошо платит, — сказал высокий.
— Это Лонарди хорошо платил, — буркнул желтая майка. — Очоа — псих, в прошлом году пристрелил пацана за то, что тот с поста поссать отлучился.
— Надо было яйца ему отрезать, — заржал Шрам и принялся шарить по полкам у стены.
Полки и покосившиеся шкафы под ними. Их здесь было полно, как в автомобильной мастерской — только пустые.
— Откуда тебе знать про Ливи и Очоа, Пепе, — высокий шмыгнул носом. — Ты с ними не работал. С двенадцати под крылышком у Санчес старух трахал.
Желтая майка закатил глаза:
— Завидуешь, Тито?
Высокий метнулся, толкнул Пепе в грудь. Желтая майка отлетел в тень.
Забившись в угол, Генри смотрел, как они мечутся и кричат друг на друга. Желтый Пепе перешел на визг. Придавив его коленом к полу, высокий Тито втирал о своих заслугах. Он помог Ливи собрать людей для Хименос, он помог шлюхе Лонарди захватить и заминировать отель в центре города.
— У кого есть зажигалка? — Шрам отлепился от полок и сел посреди гаража, сложив ноги по-турецки.
Ладонь левой руки он держал перед собой так бережно, будто поймал птицу. Или жука. Тито и Пепе отцепились друг от друга и приблизились посмотреть.
— Руки прочь, — прикрикнул Шрам.
— Это стиральный порошок, — желтый Пепе покачал головой.
— Держи, — высокий Тито щелкнул колесиком зажигалки.
Шрам достал из кармана ложку, ссыпал в нее белые крошки с ладони, поплевал сверху.
— Жаль спирта или пива нет, — бормотал он, подогревая ложку зажигалкой. — У моей мамаши подружка была, медсестрой работала, так она всегда опиум физраствором с глюкозой разводила. — А ну уйди! Руки прочь, Тито. Здесь для меня одного мало, — он полез в карман и вытащил шприц. Пластмассовый, одноразовый, но без упаковки и, похоже, уже побывший в употреблении. Шрам повозил иголкой по ложке.
Как долго этот шприц и ложка провалялись у него в кармане Генри даже думать не хотел. Его тошнило. Он задыхался от духоты и вони. Вони грязных тел, пыли и мочи. Со своего место он видел, как Шрам пускает по вене разведённый слюной порошок. Видел, как он с блаженной улыбкой откидывается на спину. А потом Шрам забился в судорогах. Ногой зацепил один из металических шкафов. Эхо заметалось по тесному помещнию. Генри вскочил на ноги одновременно с Тито и Пепе.
— Надо его перевернуть на бок иначе захлебнется блевотиной! — завизжал Пепе.
— Лучше на живот!
Только это была не блевотина. Изо рта Шрама пошла пена. Глаза закатились. Он хрипел и хватался пальцами за все подряд. Потянул Генри за джинсы так сильно, что тот едва не упал.
— Не стой столбом! — орал Пепе. — Сделай ему искуственное дыхание.
— Ты ебнулся, торчок конченый? Ты видел его шприц? Это ток-ток-ток... — Тито заело, как старую пластинку. С каждым оборотом голос становился все монотонее и монотонее.— То-ток...
Генри и сам не понял, зачем лупит замершего Шрама кулаком по груди. Неужели пытался запустить остановившееся сердце? Скорее от отчаяния. От отчаяния он бросился к двери и замолотил руками по жестянке. Что плачет, Генри заметил, только когда дверь распахнулась, и прохладный воздух омыл лицо.
— Какого хера? — засмеялся Сиу.
— Отбой дети, хорош буянить. Пора спать, — второй мужчина был выше Сиу на голову. Улыбчив и смешлив.
От обоих несло марихуаной.
— Перес умер. Перес нашел порошок... — желтый Пепе после каждого слова клацал зубами.
— Порошок? — хохотнул здоровяк. — Здесь разве что крысиный яд мог найтись.
Смех Сиу был похож на хрюканье. Хрюкая и пошатываясь, они со здоровяком зависли над телом Шрама.
— Это крысиный яд.
— Нет, пена изо рта синяя. Значит порошок. Видел, какая пена из сломанной стиральной машинки обычно течет?
— Вот же идиот.
— Чемпион среди придурков.
— Будет теперь вам дети урок. Кто пихает в себя все подряд, долго не живет, — заржал здоровяк.
Его смех вывел Генри из оцепенения, и он попятился к двери.
— Где он взял эту дрянь?
Еще шаг.
— Здесь или с собой притащил?
Пепе зашмыгал носом.
До двери и темнеющей за ней свободы Генри оставалось два шага.
— А где он шприц раздобыл?
— Так, выверните-ка карманы, дети, — скомандовал Сиу. — Не хочу, чтобы кто-то ещё сдох раньше времени.
Генри споткнулся на пороге. В волосы впился ветер. Он глубоко вздохнул, собираясь бежать. Но удар под колени свалил его на землю.
— Сиу, Рамон, вы совсем обалдели? — прокричал человек, нависающий над Генри.
Темная фигура, блестящая пряжка ремня. Он схватил Генри за шиворот и затащил в гараж. Сиу вытаращился на Генри так, будто видел впервые. Генри думал он ударит, но вместо этого Сиу на пару со здоровяком подхватили мертвого Шрама за руки и ноги и выволокли на улицу. Блестящая Пряжка захлопнул дверь.
Долгое время в гараже царила тишина, было слышно, как на пустыре воют собаки, потом Тито и Пепе начали шепотом переругиваться. Генри подобрался к дыркам в стене и прислушался. Услышал голоса Сиу и приятелей, услышал, как они упоминают Ливи и Лонарди.
Ливи хочет закончить то, что начал Лонарди, вспомнил Генри. Но у него нет денег, чтобы платить исполнителям. Потому он собирает в гараже наркоманов, готовых на все за дозу? Чтобы выдрессировать их и послать на дело? Что это за дело? Генри вспомнил слова Очоа: какой смысл теперь, после смерти Лонарди, взрывать избирательные участки? Вспомнил и понял, почему Ливи запер его. Почему Ливи не позволит ему уйти.
Всю ночь Генри мучился от жажды. Под утро начал мерзнуть. Рядом храпели, пердели и вскрикивали Тито и Пепе.
На рассвете Рамон приоткрыл дверь и бросил в гараж бутылку воды. Ноль тридцать три литра на троих. Тито схватил её первым. Пепе прыгнул ему на спину, и они покатились по полу. Врезались в железный шкаф, выбивая из него звон и эхо, заставляя вонючий воздух внутри гаража выть и вибрировать. Звук как будто усилил вонь. Старое тряпье, пот, рвота и моча.
Стараясь дышать ртом, чтобы его не стошнило, Генри убеждал себя, что он еще не настолько свихнулся, чтобы драться из-за воды. Не свихнулся. Не дошел до края. До предела. Он вспомнил, как Сиу заехал ему в зубы. Как Блестящая Пряжка свалил ударом под колени. Вспомнил и почувствовал облегчение. Это пустяки, после того, что с ним делал Анхель. Он заставлял Генри плакать, просить, надеяться. Анхель оставлял его в камере, уходил так надолго, что Генри начинал бояться одиночества и ждать его возвращения. А потом Анхель возвращался и бесконечно долго говорил с ним, бил, ломал пальцы, резал, и Генри мечтал об одиночестве. Каждый раз когда Генри думал, что больше не вынесет, издевательство продолжалось. Иногда самым страшным были вопросы, которые задавал Анхель. Генри не знал ответов, но верил, что от них зависит его жизнь и отчаянно пытался угадать. Иногда хуже всего были прикосновения. Анхель сделал так, что Генри уже не понимал, что хуже — боль или страх.
Нет, по сравнению с тюрьмой здесь Генри на отдыхе. Не беда, если комната отдыха провонялась рвотой и мочой.
Тито хрустел пустой бутылкой — мял и гнул её. Пепе кусал ноготь на большом пальце, в какой-то момент сорвался на крик:
— Прекрати!
Генри подошёл к стене. Через верхние дырки просвечивалось небо, в нижние -лезла трава. Тонкая и острая, как иголки. За дырками на уровне глаз и груди просматривался пустырь. Сорняки, кучи мусора и тропинка между ними раскачивались в такт движений Генри. В такт его дыхания. Прильнув к одной из дыр, он рассмотрел сломанное кресло-качалку, через другую увидел угол здания без окон и сетку забора. Еще одна дыра целилась в машину на дороге. Генри перешёл к другой стене. Отсюда открывались "глазки" на надписи на соседнем гараже и металлический хлам.
Заметив движения Генри, Тито и Пепе тоже повскакивали на ноги. Перемещались от дыры к дыре, толкались и комментировали: инвалидное кресло, выброшенный телевизор, крыса. Собака без хвоста. У моей бабушки была такая же. Врешь, ты даже породу не знаешь. Идиот, чтобы узнать такая или нет, мне не нужно знать название породы. Генри заметил, что Тито постоянно злился и обижался. Пепе соображал быстрее на пару оборотов.
— Сиу приехал, — Пепе переступил с ноги на ногу. — Привез семерых торчков.
Генри и Тито встали за спиной Пепе.
— Эй, этого я знаю. Клянчил деньги на дозу перед ночными клубами в центре.
— Дай посмотреть, — Тито оттолкнул Пепе.
Когда он уступил "глазок" Генри, открылась дверь гаража.
Новички зашли, оглядываясь по сторонам. У одного из них из заднего кармана торчал шоколадный батончик. Целый день Генри, Тито и Пепе ничего не ели, увидев шоколад, Тито выхватил его и запихнул в рот. "Шоколадный батончик" свалил Тито на землю и принялся избивать его ногами.
К нему присоединились еще трое. У одного расстенутая на груди рубашка, при каждом движении полы отлетали за спину обнажая безволосую грудь и худые бока с просвечивающимися через кожу рёбрами. Другой был босым. Больше всех усердствовал парень со сломанным носом в ковбойских сапогах. Когда он занес каблук над головой Тито, Генри и Пепе схватила его за плечи и оттащили назад. Два шага, и он выровнял равновесие, впечатал локоть Генри в губы, Пепе в солнечное сплетение.
Не отпускать, иначе он затопчет тебя ногами. Размозжит голову каблуком, как собирался сделать это с Тито. Не глядя на Пепе, Генри знал, что тот чувствует то же самое. Осознание опасности напоминало рефлекс, инстинкт выживания и самосохранения заставил их повиснуть на Ковбойских Сапогах.
Втроем они завалились на землю, перепутались руками и ногами, в рот и нос Генри набилась пыль и грязь. Перед глазами поплыли красные круги.
Он пропусти момент, когда Тито и другие начали разнимать их. Новичок в расстегнутой рубахе оседлал Ковбойские Сапоги, Босой схватил за руки Генри.
— Хватит, — Тито вжал мордой в пол Пепе.
Шоколадный Батончик запищал как девчонка:
— Тупые козлы!
Пыль мешала дышать, лезла в глаза.
— Отпусти, — прохрипел Генри.
Миг Босой удерживал ладонь на его груди, потом помог ему сесть, похлопал по спине.
"Ковбойские сапоги" тоже сел и оскалился. Во рту у него не доставало двух верхних зубов.
— Идиот!
— Говноед.
— Членосос.
— Сукин сын.
Вялая перебранка, такие же вялые попытки дотянуться друг до друга. Генри встретился взглядом с Пепе, и у обоих заурчало в животе.
— Как давно вы здесь? — Ковбойские Сапоги кивнул Тито.— Ливи видели?
— Когда они могли его видеть? Он вчера целый день в суде торчал, — фыркнул новичок с дредами.
— Откуда ты знаешь?
— Шарился в торговом центре по карманам, увидел по телевизору в кафе.
— Суд это типа над шлюхой, что Лонарди пристрелила? — "Расстегнутая Рубашка" повернулся к Тито. — Я тебя знаю. Два года назад мы сцепились на празднике в районе Цветов. Помнишь?
— Неа. Слишком пьян был.
— Правда, что ты со шлюхой Лонарди отель в центре заминировал?
Тито сплюнул на землю. От этого Генри только больше захотелось пить.
— Был.
— Ливи сказал, что она застрелила Лонарди из ревности, — сказал Дреды. — Как только его с другой бабой увидела, так у неё крышу и сорвало.
— Правда, что Ливи ранен? — всполошился новенький с веревочными браслетами на запястьях.
— На инвалидном кресле в суд прикатил.
— Он еще сказал, будто Лонарди весь переворот сам замутил.
— Гонишь. Нандо ему помогал.
— Думай, что несёшь, Нандо всю жизнь сидел в джунглях и слушался приказов Лонарди, — рявкнул Ковбойские Сапоги.
-Лонарди великий человек...
-Ради переворота он отказался от всего...
-От карьеры военного, от генеральского чина, от управления президентским фондом...
— Я слышал, Лонарди и неудачный переворот год назад оплачивал...
— На какие шиши?
— Это сейчас он деньги из фонда президента увел.
— Правда, что нам за работу из них заплатят?
— Они все уже вышли, на покупку сторонников Хименос, верно, Тито?
Тито важно выпятил нижнюю челюсть и промямлил:
— Там еще больше половины осталось.
— Значит нам заплатят. Хорошо.
— Что тебе сказали нужно сделать? — спросил "Веревочные Браслеты" у Генри.
Он пожал плечами, за него ответил Расстегнутая Рубашка:
— Устроить погром на избирательных участках.
— Зачем?
— Чтобы Хименос выиграли выборы, остолоп!
День вытек через дыру в небе. Генри всматривался в "глазки" и слушал пустырь. Расстегнутая Рубашка вспомнил прошлое: однажды Ливи и Очоа посадили его следить за домом, в котором держали семью европейцев. Выкуп за них заплатили то ли два, то ли три миллиона. Наверняка, в фонде Лонарди осталось не меньше. У Ливи полно денег, нам хорошо заплатят.
Слева от гаража Генри увидел огонек сигареты. Миг назад Генри чувствовал себя цельным, но сейчас разваливался на части.
— Чушь! Про избирательные участки слухи поползли, после того как о них рассказала шлюха на суде.
Драка подарила Генри ощущение принадлежности к группе, теперь он снова был бесконечно одинок.
— Может, шлюха придумала, что Лонарди хотел взорвать избирательные участки, чтобы обвинить его и обелить себя?
Генри следил за огоньком сигареты. Он отдал бы все, чтобы оказаться за стенами гаража. На свободе.
Ночью он долго не мог заснуть. Шоколадный батончик постоянно шмыгал носом. Тито дважды вставал и копал Сопливого в бок, но это не помогало. Хлюп-хлюп отмеряли время в гараже, как часы.
Во сне Генри был ребенком. Шеннон красилась и причесывалась перед зеркалом. Среди духов и тюбиков помады стоял стакан воды. Почему-то Генри не мог сам до него дотянуться. Вместо этого он просил мать. Умолял, кричал и плакал. Но она даже не повернулась в его сторону.
