Нет разницы. Нет времени. Границ — и нет того, что запирали в доме. Ребёнок вырос... и перелинял, и прожил жизнь, и возродился к жизни. Смотри на хаос. Как прекрасен он! В нём — зёрна прорастающих порядков, войны и мира, радостей и бед... губ жарких леденящее касанье, бессмыслица несдержанная рифм, далёкие, как вздохи, блики радуг, сгоревшей карамели аромат, аккорды бесконечного единства, безжалостные линии гравюр, растоптанных ботинками солдата; осколки сердца, плавленый февраль, броня ростков, свирепость материнства, блеск крови, ставшей солнцем в облаках... и многое, и многое ещё, о чём лишь второпях поведать можно. Смотри на хаос! Это — тоже ты: в тебе, тобой, через тебя, без края... и до тех пор, пока не скажешь "нет", и даже много, много, много после, поскольку время розни позади...
{Ступай Тропой — и будешь Бесконечен, как хаос мыслей и порядок их.}
Разговор взглядов.
Истекающий усталостью, как сукровицей: "Ну, что будем делать?"
Растерянность, переходящая в отчаяние: "Не знаю. Это была последняя доза эликсира..."
"Может, попросить помощи?"
"У кого?"
"Не знаю..." И вдруг — проблеск мысли с долей сумасшествия. Рука ныряет в походный мешок, роет, торопливо и небрежно выкидывая прочь аккуратно уложенные вещи. Выныривает с тряпицей, в которую завёрнуто... нечто.
— Спятил? — хрипит вслух Гред.
— Хуже всяко не будет, — почти оправдывается Хилльсат. Несколько секунд игры в гляделки. Наконец близнецы дружно, точно по команде, обращают взгляды к костру. Хилльсат медленно, почти нерешительно разматывает тряпицу...
— Не мучь мой пальчик.
Потерявшие дар речи близнецы застыли. Пользуясь их замешательством, Игла, шагнувшая в круг света от костра, подхватила с ладони Хилльсата вощёную тряпицу со своим собственным мизинцем — и преспокойно бросила в костёр. Как машинально отметили братья, оба её мизинца находились на своих местах.
— Пусть прах станет пеплом. Долго же вы думали, парни!
— Мы вообще не думали...
— Оно и видно.
Склонясь над свёртком, лежащим на вдвое сложенном одеяле, Игла с минуту ругалась. Тихо, но всё более яростно.
— Два придурка, одинаковых с лица! — закончила она. — Неужели вместо того, чтобы накачивать бедняжку эликсирами, нельзя было позвать меня сразу после ухода из башни Темриза?
— Ты что, следила за нами? — насупился Гред.
— Больно надо! — фыркнула Игла. — Я просто почувствовала возню с моим пальчиком. Ну и явилась на зов.
— Но откуда тогда ты знаешь...
— {Я знаю, и этого довольно! Не мешайте!}
Близнецов заморозил настоящий столбняк.
Для них с момента их первой встречи с Иглой прошло пять дней. За это время братья успели добраться до башни Темриза Скользкого, с трудом одолели обычную и колдовскую охрану башни, а под конец, с ещё большим трудом — самого Скользкого. Греда с Хилльсатом до сих пор бросало в дрожь, стоило вспомнить, за что Темриз получил своё прозвище, весьма странное для колдуна. Впрочем, особого значения это не имело. Главное — они всё-таки смогли вытащить младшую сестру живой. Сняли прямо с алтаря.
Да, она была ещё живой. Но невредимой — увы...
...и все бурные события, в которых принимали участие близнецы, бледнели рядом с простеньким фактом: всего за пять дней Игла изучила Бесконечное наречие настолько, что смогла составить на нём законченную фразу.
Нет. Не только. На глазах у Греда и Хилльсата, понемногу лезущих на лоб от изумления, Игла Запела. А это означало, что за пять дней она стала не старшим послушником, вроде них самих, а настоящим аколитом. Её Песня скрутила пространство, обратила вспять время, вывернула воспоминания близнецов, как старый линялый носок. Выцвела и отдалилась их общая уверенность в том, что спасённая сестра была спасена слишком поздно и умирала. Щёлк! Спасение оказалось более чем своевременным, сестра же — отнюдь не умирающей, но полностью здоровой, хотя и сильно напуганной. Благодаря не иначе как счастливому случаю один из охранников угодил разрядом Пламенного камня в походный мешок Хилльсата, тот самый, где хранился палец Иглы. И та пришла на помощь, хотя специально никто из близнецов даже не думал её звать, и помогла разобраться с миньонами Темриза, и заставила колдуна отдать жертву, за которой явились близнецы... и не позволила им убить Скользкого...
— Эй! Зачем ты так?
— {Жизнь за жизнь,} — ответила Игла. Отзвуки Песни ещё висели в воздухе мерцающей обманной кисеёй. — Можете считать, что я пощадила Темриза из цеховой солидарности. Я — тоже тёмный маг.
Гред оскалился:
— Да? И теперь Скользкий продолжит свои...
— {Нет!} — Слово раскатилось ударом гонга. Близнецы побледнели, их сестра свернулась клубочком, пытаясь стать как можно меньше. — Жертвоприношений больше не будет, — добавила Игла уже обычным голосом на Простом наречии. — Темриз уяснил, что я с ним сделаю, если он возьмётся за старое, и вынужденно сменил тактику... извлечения Силы.
— Ты хочешь сказать, сменит?
— Что сказала, то сказала. Сменил — значит, сменил. — Игла задержала дыхание, словно вглядываясь во что-то далёкое. — Будет ещё два исключения из правила "никаких разумных на алтаре", но за эти исключения Темриза можно лишь поблагодарить.
— Да неужели?
— Я не собираюсь с вами спорить, братцы. Можете вернуться к башне и попытаться повторить штурм... только учтите: в этом случае я буду на стороне Скользкого. Возвращайтесь-ка вы лучше в Дирмаг, а потом — в Обитель, заканчивать обучение. Я же свой долг перед вами выплатила с процентами. Прощайте.
Мгновенное колебание.
— Ещё одно. Моё истинное, данное от рождения имя — Эйрас сур Тральгим.
— А...
— Замена пальцу. Случится что-то интересное, зовите.
Шагнув прочь от костра, Игла слилась с тенями, как будто сама была лишь тенью.
— {Амазонка...}
— {Волк?}
Я не повернула головы. Турэу, переменивший собственную природу, подошёл и встал рядом, глядя в одном направлении со мной. А я смотрела, как Прядка, не оглядываясь, очень решительно поднимается к вершине холма, забирая вправо, ко входу, похожему на зев пещеры.
— {Мне кажется,} — сказал последний из Основателей, когда Прядка окончательно скрылась из вида, — {пора устроить тебе последнее испытание.}
— {Кажется?} — переспросила я.
— {Ты вполне можешь отказаться,} — сказал Волк. И добавил, улыбнувшись. — {Твой выбор.}
— {Разве тебе нужны догадки, чтобы знать, что именно я выберу?}
— {Свобода,} — напомнил он.
— {Вот поэтому я никогда больше не взойду на этот холм. Там, где разные сущности сливаются в единстве Песни, нет свободы, которая мне нужна.}
— {Или той, что нужна Лицедею... или мне...}
— {...так что пусть будет последнее испытание. В какой форме, кстати?}
— {А разве есть разница? Можно устроить рыбалку в чайной чашке; можно считать звёзды до заката, на скорость; можно играть в прятки, используя один носовой платок и три соломинки на всю Обитель. Однако это было бы слишком просто для Амазонки, которая Пела шесть ночей подряд и сумела завершить свою партию в хоре...}
— {С твоей помощью.}
— {С ней или без неё! Ты Пела, и я слышал тебя. Аколитам не спеть глубже.}
— {Ты хочешь, чтобы моё испытание послужило к пользе Обители?}
— {Да. Потому что для тебя это будет формальностью. Как было когда-то формальностью последнее испытание твоего друга, который остаётся собой в любом облике.}
— {Тогда пойдём в Дом Девяти Орудий.}
— {Твой выбор.}
Никаких громогласных объявлений не было, но в Доме словно сами по себе собрались все десять наставников. Не только уже знакомые мне Шорох и Свист с Коброй, но также люди (и нелюди), которых я видела лишь мельком — или даже вообще ещё не видела. Явившиеся наставники по очереди принимали свои боевые аспекты, а я...
Что ж, я тоже принимала боевые аспекты.
...пятиголовая кобра запуталась в клейких нитях паутины, которую за считанные мгновения сплела гигантская паучиха. Если, конечно, бывают паучихи о девяти глазах и шестнадцати лапах. Пленённый сетями, более прочными, чем сталь, Кобра мог лишь бессильно шипеть, признав полное и безоговорочное поражение.
...мастер рукопашного боя не изменял человеческому виду. Зато менял размер. С каждым шагом навстречу он прибавлял в росте вдвое. Когда мы сошлись, его голова уже подпирала облака. Лодыжки стали в обхвате толще, чем стволы слоновых деревьев, руки могли бы передвигать холмы с места на место, как песочные куличики, а голова... голову ему пришлось задирать, потому что когда Шорох глядел вперёд, взгляд его приходился мне чуть ниже колен. Отступив, он молча поклонился, признавая поражение по факту радикальной разницы в весовых категориях.
...со Свистом пришлось нелегко. Чтобы победить ветер, надо сначала его поймать. Но мокрый песок успешно погасил его порывы, и когда мы оставили боевые аспекты, Свист лежал лицом вниз, а я фиксировала его надёжнейшим из удушающих захватов, который заодно насмерть блокировал его правую руку...
Остальные семеро наставников также не задержали меня надолго.
По окончании последнего из поединков Волк произнёс фразу явно ритуального характера:
— {Иди, куда хочешь. Действуй достойно. Возвращайся, когда пожелаешь.}
Вот и все церемонии. Наставники начали расходиться... а я кое-что вспомнила.
— {Волк, у меня есть кое-какие опасения. Судьба Отравы внушает мне беспокойство, да и угроза гибели, нависшая над Дикарём...}
Ответом была широкая улыбка, слишком клыкастая для человека.
— {Не надо опасений. Своим вмешательством ты отменила гибель Темриза Скользкого и подарила ему новую судьбу. Неужели ты полагаешь, что ради своих учеников я, последний из Основателей, сделаю меньше?}
Я глубоко поклонилась Волку, повернулась и покинула Обитель. Раз уж меня напутствовали так щедро, буду действовать достойно.
Тысячелетний турэу не оставил мне выбора, однако сумел подарить свободу.
"Возможно, когда-нибудь я вернусь сюда", — подумала я, исчезая из одной точки пространства-времени, чтобы реализоваться в другой. И добавила: "Когда пожелаю".
— Приветик. А почему ты не в Обители?
Я поглядела на Эмо, выразив взглядом искреннее недоумение.
— Разве?
— Судя по тому, что я вижу тебя у ворот замка, ты находишься довольно далеко от неё.
— Вопрос точки зрения, — кротко заметила я. — Ты должен знать: расстояние не имеет особого значения. И состояние — тоже. Стоит завернуть за угол, как окажется, что я по-прежнему Пою, стоя лицом к Основателям.
Глаза Эмо (все три, поскольку в данный момент его тело не было гуманоидным) сверкнули.
— {Докажи!} — потребовал он.
— Пусть доказательствами дети балуются, — ответила я, подчиняясь императиву и одновременно игнорируя его.
И тогда Эмо улыбнулся.
15 июня — 8 сентября, 27 октября 2008 г.
Гастроли без правил
1
Она хорошо сохранилась. Консервирующая жидкость постаралась. Если бы не лёгкая муть, можно было бы рассмотреть покойницу в мельчайших деталях.
Недлинные светлые волосы развеваются клубком водорослей. Немигающие светлые глаза неопределённого цвета не то наполовину закрыты, не то наполовину открыты — кому как больше нравится. Губы синие, словно от холода. Щёки полные. Слишком узкий и крупный нос плохо подходит к почти квадратному лицу. Никто не потрудился её раздеть, поэтому она плавает в смеси, как есть: в синем свитере и синих же штанах особого покроя... как их... а, "джинсах". Универсальная одежда! ЗДЕСЬ такую носят мужчины и женщины, дети, подростки и старики, богачи и нищие. Хотя марки выпускаемых джинсов, ясное дело, разные. И фирмы, занимающиеся их пошивом, тоже. И цены на почти одинаковые во всём, кроме "лейблов", предметы...
Впрочем, это касается не только "джинсы".
— Значит, "фабричное производство" позволяет дёшево шить одинаковые вещи?
— Именно.
— А зачем?
— Как — зачем? Потому что так выходит дешевле.
— Не вижу смысла. Почему люди готовы ходить в одинаковых поделках?
— Причин уйма, — "и все они совершенно не относятся к делу".
От нарочито "громкой" мысли я чуть не поморщилась. И сменила тему:
— Хотя бы детей у неё не было?
— У неё никого не было, — оскалился рослый широкоплечий хлыщ, по милости которого я торчала рядом с могильным аквариумом, мысленно примеряя на себя его содержимое.
Ну ладно, ладно. Хлыщ с замашками великого телепата, с самого момента знакомства нагло пытающийся залезть в мой разум как можно глубже — вовсе не главная причина браться за это задание. И даже не главная причина заранее хмуриться, преисполняясь недовольства пополам с дурными предчувствиями.
— В каком смысле — никого?
— Прямом. Прямее не бывает. Солла Виэнаф — приютская дочь, замкнутая, боязливая. Ни мужа, ни хотя бы постоянного бойфренда. Типичный интроверт. — "Прямо как ты, дикарка". — Только и достоинств, что талантлива в своей узкой области... была.
— А я смогу её изобразить? Чужой талант подделать — не внешность скопировать.
— Это не понадобится. Вам не надо продвигать её исследования или даже выполнять её работу. Надо выяснить, не причастен ли к её смерти кто-то со стороны. И вообще, её "талант", если меня правильно информировал Странник, числится среди ваших... хм... навыков.
— Спасибо на добром слове. И всё же — что за талант?
— Хирургия.
— И только-то?
Хлыщ не изменился в лице (у многих генетических псионов КИПИС с мимикой туго), но счёл возможным послать мне очередную оскорбительную мысль. "Глупая натуралка!" После чего объяснил так многословно, что это тоже могло сойти за оскорбление:
— Сделайте поправку на специфику континуума. Когда глубина доступного пси стремится к нулю, для многих категорий больных хирург становится единственной надеждой на выздоровление. Когда глубина пси почти нуль, хирургу приходится заучивать уйму разных сведений, чтобы не ошибиться при планировании операции. Неправильный разрез никто не исцелит, верное направление разреза не выйдет просто почувствовать. И так далее.
— Ясно.
На наглость, с какой хлыщ пытался меня читать, я отвечала равнодушным пренебрежением. Каковое задевало его больше, чем могла бы задеть ответная — как правило, бессильная — злоба.
Не в последнюю очередь раздражение хлыща объяснялось сбоем в нормальной (для него) системе отношений. Он привык, что функционалы КИПИС — Коллегии Интеллектуальной Портальной Иридосети — элита из элит. Столетия направленных мутаций и тщательного отбора, которому подвергались доноры генного материала, использовавшегося для создания его и таких, как он, с последующими прижизненными модификациями возносили хлыща в собственных глазах на недосягаемую высоту. Кое-какие основания для самодовольства у него были. Благодаря имплантатам и активному М-интерфейсу его мозг мог такое, о чём и мечтать не смели рядовые граждане с нефорсированными мозгами. Вдобавок активная практика дознавателя в Седьмом отделе, практика, длившаяся раза в полтора дольше жизненного срока того самого рядового гражданина, довела сенсоиндекс хлыща до отметки 15,3. Но ни симбиоз с микротехникой предпоследнего поколения, ни личная сверхчувствительность не помогали ему пробиться сквозь второй слой моих мысленных щитов, укрывающий память и ядро личности. Напряжённые усилия хлыща позволяли ему прочесть в моём сознании не больше, чем я сама позволю.
