Зверь лютый Книга 32. Птенцы

У Подкидыша, кроме четырёх сотен бойцов, ещё вдвое душ разных было — мастера да слуги, бабы да дети. Всех надо кормить. Взять — только у местных. Ну, пошли брать. С жемчугов-самоцветов сыт да обогрет не будешь. Хотя и их конечно...

Восстание было. Два. Сперва ушкуйники бузу устроили, что им развернуться не дают. Потом местные: что их кибитки, на землю поставленные, на дрова ломают.

Повылезли разные муллы, дервиши... крики всякие. С помахиванием Кораном. Много народа собрали. Бельма повылупили, слюнями позабрызгивались, гневом попреисполнились. Повалили толпой на княжий двор.

Место знатное: прежде там хан жил. А ещё прежде, при хазарах — ихний каган-бек.

* * *

У хазар было два рода: цари от Ашина, и правители от Булана. Каган и каган-бек. Царь занимался делами священными, небесными, а правитель — мирскими, тварными. Вера в божественную силу царя приводила к тому, что в случае несчастья, происходившего со страной, его обвиняли в неудачах и смещали. Жизнь кагана была строго регламентирована — сплошные ритуалы и запреты. При возведении на престол его душили шёлковым шнуром, и он в полубессознательном состоянии должен был сам назвать число лет своего правления. По прошествии этого срока его убивали. Если же он называл непомерно большое число, его всё равно убивали по достижении сорокалетнего возраста — с возрастом божественная сила уходит.

Бек оказывал кагану почести. Входя к нему, становился на колени и держал в руках горящую ветвь. Каган жил в своём дворце, выезжал лишь раз в четыре месяца во главе торжественной процессии или в случае бедствий, постигающих страну.

* * *

Святослав-Барс тут всё, конечно, пожёг. Но стены кирпичные не горят. Дворец бека вроде крепости построен — стена крепкая вокруг. Её подновляли несколько раз при торках. Но невысока, башен нет. Пожалуй, и задавили бы волынцев. Голодный человек страха не имеет, он кушать хочет.

Тут Аким мятежникам в спину и ударил, выручил княжьих.

До тепла дотянули, чуть лёд сошёл — новая напасть. Шайки соседские пограбить являются. Разные рыболовы со здешних болот ночью подскочат и давай по окраинам шарпать. Сперва две-три лодочки, после — больше и больше. Пришли и встали. Наглые, как на своём двору. Дорезают и дограбляют. Лодочники-стервятники.

Местные криком кричат. Умоляют-обещают. Клянутся верой и правдой служить, в воле князя ходить. Зачинщиков мятежа, кто попрятался, выдали. Оружие, майно, кто сховал, отдали. Пришлось защищать.

Подкидыш конно с берега ударил. Разбойнички эти болотные назад, в лодки. А там уже Аким на наших ушкуях поджидает. Побили. С мертвяков ушей понарезали, в вязанки навязали да кое-кого из пленных с ними назад отправили. В родные селения. Как Воевода прежде на Стрелке делал.

Помогло: и саксинцев полонённых вернули, и лазить перестали.

Ждали орду какую из Степи. У Подкидыша и двух сотен нет, он уже и мирских своих, кто помоложе да покрепче, давай в дружину набирать. У Акима и потери меньше, и наших начал он в строй ставить, воинской науке учить — раньше. Сотни полторы, пожалуй, набирается. Но от орды, где тысячи всадников в бой идут, а ты не в крепости сидишь — не отбиться. Ждут-пождут... А нет никого.

Ближние-то, Поволжская орда да башкирды, от тифа повымерли. Дальним, от Яика или с Терека, идти далеко. В самую раннюю весну, пока по степи мокро да травы зелёной нет — у них свои дела, скотину из зимовки выводить надо. Всей ордой не ударить.

Шайки-то разные невеликие — через день. Подкидыш, говорят, сутками с коня не слезал. Но кто посуху приходил — всех побил. А с воды — Аким на ушкуях. Крепко помогал.

— Ты, — говаривал он иному витязю, — ещё у отца в мудях пищал, а я на Вятичевом броде уже с лодок кыпчаков бивал.

"Отец чем детей делает, тем и жалеет" — русская народная мудрость.

Аким большинству русских витязей годился в отцы. Остальных просто считал недорослями. Ну и "жалел". Чем и как умел.

Чуть от этих отбились — прибегает лодочка с взморья.

— Вай! Беда! Ширван дононма! (ширванская армада!)

"Ушные ожерелья" не пропали даром — кое-кто из рыбаков понял, что с новой властью лучше дружить.

Собрали совет.

Извечный наш вопросец: "Что делать?".

И таковой же ответ: "бечь". Бросай город, хватай хабар и уходи берегом вверх. Ну, или помирай.

Дик довольно ухмыльнулся, не отрываясь от трубы. Пересказ ему хода совета "в лицах" был смешным.

Только смех этот — потом. Тогда-то у всех поджилки тряслись. У ширванцев — восемнадцать вымпелов, большие корабли, тысячи три-четыре народу. С русскими силами не сравнить. Подойдут, сойдут на берег где хотят... Город кишкой вдоль реки на десяток вёрст — где любо, там и вылезай. Пара сотен княжих, да не на коне в поле, а на улицах меж домишек... это ж не посадских толпу резать — тут и лягут.

Подкидыш багровым наливается от злобы и бессилия, Боброк бледный как смерть сидит. Остальные бояре потылицы чешут да помалкивают — неохота под княжий гнев попасть. Всем понятно — "ж...па". Глубо-о-окая. Всеобъемлющая и бескрайняя. Но никто сказать это слово не рискует. А охарактеризовать по другому... не объективно.

Ну и кто у нас самый храбрый? Кто рискнёт "правде в глаза посмотреть" и увиденное назвать по имени?

— А ты, Аким Янович, чего скажешь?

Аким смотрит гордо, будто петух с забора. Ещё бы: князь спрашивает, говорит по вежеству, с отчеством. Князь-то он конечно, такой... хазарский. Но всё ж таки. Бешеный, а совета просит.

Одна беда — сказать-то ему нечего. Остаётся только вид держать да гонором гонориться.

— А чего эт вы, лутшие люди саксинские, порядка не знаете, вежества не разумеете? Иль со страху позабывали — как советы советуются, как дума думается? Сперва — молодшие сказать должны. А уж потом люди разумные, воины смысленные. Да вы-то уж понаразговаривали. А мне ещё рано. Дело-то на воде, а мастеров-то на воде боя — и не спросили. Тоже мне, умники-советники. Ну, добры молодцы, чего скажите?

В совете сидят три реко-хода — море-ходов во Всеволжске ещё не выросло. Командир конвоя, который волынских из Мологи притащил, командир охраны того конвоя и командир сгоревшего "Белого Шилохвоста", младший турман Нечай. Из лучших выучеников самого Дика, шестнадцати лет отроду. Толковый парень: увальня да тупицу командиром первого на "Святой Руси" трёхмачтового парусника не поставили бы.

Дик хмыкнул про себя: вспомнил, как Нечай проходил ритуал посвящения. Нужно было поцеловать качающуюся кувалду. Дело нехитрое — поймай момент на излёте. Но парень разволновался, сунулся раньше. Чуть без зубов не остался.

Понятно, что у Нечая и послужной список есть. Хоть короткий, а успел. Сезон на "ласточке" матросом отходил. Другой сезон — на другой "ласточке" капитаном, третий — на "Кон-Тики" в парусной команде старшим. Между сезонами — учение. Тоже не худо.

Так что, при назначении закономерно прозвучало:

— Такого юнца, хоть бы какой был, ни в какой иной земле и вовсе бы не поставили. Но матёрых корабельщиков нет, на таком — никто не ходил. Не в том твоя сила, что умеешь, а в том, что можешь научиться уметь. Мы тебе доверяем, мы на тебя надеемся. Не подведи.

"Пятнадцатилетний капитан". Самому-то, когда первую "ласточку" принял, меньше было. А жо поделаешь?

Дик вспомнил взволнованное, счастливое лицо своего выученика, когда объявил Нечаю о его новом назначении и вручил погоны со звёздочкой. Конечно, великая честь — быть командиром первого такого парусника. Вторым капитаном на такой редкости удивительной.

Первым капитаном Дик считал себя — он же на самой первой "ласточке", самым первым капитаном ходил. Первым во всей "Святой Руси" прошёл под косыми, невиданными прежде, парусами. А первые гики, а шверцы-"уши оладышками", а...

Короче: он — первый. Это всем очевидно и не оспаривается. Вот и первый "шилохвост" он от пристани отвёл, две недели на нём ходил, команды командовал, людей учил, пытался корабль понять.

Нечай от радости тогда чуть не летал. Но не повезло — в первом же походе потерял корабль. Вот же: и довёл хорошо, в целости и сохранности, пару раз дорогой серьёзные ситуации были, но вывернулся. А тут... сожгли. Гады.

Парень сильно переживал, но печалиться некогда. Команда его хоть и поуменьшилась, а осталась. Людьми надо управлять. И в бой их водить, при случае. А главное: не позволить, не дать им "скукситься и скурвиться". Затосковать, в слизь растечься. Не то друг друга загрызут или помрут. Просто с печали и грусти.

С прошлой весны — на берегу. Но не на отдыхе, а в такой службе, что не дай бог никому. Сиди, терпи, не попадайся. Но и людей сбереги. Зубами скрипи, а дело сделай. Ни убежать, ни напасть, ни спрятаться. Смотри, думай, делай. Вперёд на три шага просчитывай, по грани, по лезвию проскакивай. И людей своих проводи. Суровая школа, у других наших такого опыта нет.

Нечай на том совете был из водоплавающих — самый младший командир. Два его товарища постарше, и годами и чином, уже со свежим боевым, после Белого озера, и немалым походным, от Мологи до Саксина, опытом.

— Ну, лодейщик-погорельщик, чего скажешь? Как нам от ширванцев отбиваться?

— Ну ты, Аким Яныч, и нашёл у кого спросить! Он же свою лодию от огня не уберёг! Одно слово — погорелец.

— Ага. И я про то. У кого из вас, господа боярская, такая лодия была? У кого — её вороги сожгли? А? А вот Нечай свою — хоть тушить пробовал. У супротивника лодии — в сходный размер. Может, Нечай и подскажет. Как их огнём пожечь. Или ещё как. Ну, чего молчишь?

Кажется, напоминание Акимом о пожаре, о гибели корабля, и подтолкнула мысли Нечая в соответствующее русло.

"Пожар" и "русло" — два ключевых слова сошлись вместе.

— Э... Сказывал нам Воевода Всеволжский, что есть народ такой. Пруссы называются. Связывают они в ряд лодки, борт к борту. Перекрывают русло реки или пролив. И тем останавливают врагов.

— Чего?! Бред! Хрень! Какие лодки?! Подойдут ширванцы, слезут на те лодки, порубают канаты. А после на тех лодках, на наших же — на берег. На нас! Ворогу подарок сделать хочешь?!

Покричали. Пошумели. Молоко помянули. Которое не обсохло. Яйца. В которых пищат. Ещё там... знания свои кухонные повыказывали.

Только в капитаны (от латинянского капут — голова) на таком паруснике, хоть молодого, хоть старого, которого чужими бородами запинать можно — у нас не ставят. Сильно поклонистых в новое дело брать нельзя, ими в других местах дырки затыкают.

Нечай помолчал, послушал. И — будто и не было слов громких, речей обидных, так, комарики пожужжали.

— Продолжу. Волгу нынче перегородить — во всем свете столько лодок не собрать.

От города до моря сотня вёрст. И поперёк — столько же. Сто вёрст безобразия и бездорожья в любую сторону — половодье в разгаре. Вся дельта залита водой, только бугры кое-где торчат.

— Не собрать. И не надо. Ширванские корабли — глубоко в воде сидят. Не наши плоскодоночки. Им где хочу — не пройти, им по руслу идти надо. А русла-то не видно. Возьмут проводника из местных, который будет рукой махать: туда ходи, сюда не ходи. Пойдут друг за другом. Как гусята за гусыней. По основному руслу. Но нам и так Волгу лодками в ряд не перегородить. Потому предлагаю. Собрать лодейки местные, какие гожие. Добавить к ним учаны. Набить всё сеном-камышом. Полить смолой да маслом, сколь найдётся. Связать верёвками. Аршин в сто каждую. На верёвки — полешки. Чтобы не тонули. Растянуть такую цепь поперёк реки и пустить находникам навстречь. Как сойдёмся с ними — запалить поклажу. Головняк их враз верёвку не прорвёт, не перерубит. Покуда ковыряться будет — река-то несёт — остальные с боков к ширванцам подплывут. И, бог даст, подпалят. А во второй линии пустить ушкуи. Чтобы стрелки с них ворогам мешали. А наших, кто с лодок выпрыгнет, с воды подобрали. Вот.

Дальше пошёл сплошной хай. Громкий и обидный. Пока Подкидыш не рявкнул:

— Кто другое что сказать может?

— Да глупость же!

— Скажи умность. Не можешь? Тогда помалкивай.

"Умность" есть, она очевидна: кидай все, валим с отсюдова нахрен. Но предложить такое Подкидышу... чтобы он своё княжество, свою Русскую Хазарию бросил... На месте зарубит и не заметит. А сбежать по-тихому... малым отрядом... или от своих не уйдёшь, или чужие повстречают.

Говорят ныне: "Подкидыш явил отважность с мудростью".

Мда... От жадности с безысходностью. А повернись чуть наоборот — сказали бы: глупость с наглостью. Но вот трусости — точно не было.

Девять местных лодей покрупнее смогли привести к плавающему состоянию, ободрали в городе последние камышовые крыши, залили всё масло, что нашли, вплоть до лампадного. Хотели ещё и расшиву в "цепь" поставить, но горючего материала столько не нашлось. Во вторую линию к нашим ушкуям ещё два сходных судёнышка местных добавили.

На пятый день опять лодочка бежит:

— Идут! Ширван! В двадцати верстах!

Ну, поехали. Просто вытягивать на реку этот... "цепной брандер" — дашь ума. А уж управлять им... Развернулась такая... конструкция на полверсты. Начали сближаться — е-моё! — ветер-то слабенький и северный! Парусники против ветра и течения идти не могут, тянут их галеры, по паре на каждую. Вот шесть таких "колбасок" "лезут в гору без напору" — на одних вёслах. Вёсел, правда, на каждой галере по тридцать пар.

Скорости — чуть, манёвра — ещё меньше. Да и зачем? Ширванцы были уверены, что русские из Саксина разбегутся. У них-то народу раз в десять больше. Кораблей, крупнее ушкуев, у северян нет, да и тех мало. А тут — "встречный бой".

Увидали-закричали. Нечай, который "цепным брандером" командовал, только одну ошибку допустил.

Учаны шли на краях, предполагалось, что "цепь" столкнётся с противником посередине и два самых больших плывущих факела сомкнуться на колонне противника, отсекая два-три передовых корабля. Но ширванцы, пытаясь уйти от столкновения, приняли влево, западнее. И правый учан, выкидывая клоки летящего огня, буквально лёг на чёрной от смолы нос передней галеры.

Она и полыхнула.

А сама цепь развернулась вдоль построения противника во всю свою длину.

Так из ошибки получилось преимущество.

А второе ширванцы сами сделали: из-за того, что галеры тащили парусники, дистанция между кораблями малая — на длину буксирного каната. Под удар "цепного брандера" попало не два-три, а девять кораблей, половина флотилии. Они, конечно, сразу стали сбрасывать канаты. И уходить влево. А там уже не русло, там мелководье залитое. Два парусника на мель сели. Один снять смогли, другой сдался уже в конце боя.

Галеры из второй половины колонны отцепились. А буксируемые ими парусники подняли паруса и бегом "на выход". В смысле: на юг, к морю. По ветру да по течению быстро получается. Остальные на них посмотрели и следом.

Только одна галера попыталась активно противодействовать. Она-то и сдёрнула севший на мель парусник.

Ну, она и получила. На спасённом паруснике только паруса пожгли, а галеру зажигательными стрелами с шести ушкуев всю истыкали. В конце концов и она занялась. Так, полыхая кормовой надстройкой, и вывалилась в русло, понесло её вниз.