Зверь лютый Книга 32. Птенцы

Есть вариант мобилизационный: просто согнать на работы население. Так частенько делали в 16-18 в. В эпоху торжества крепостного права и всеобщей трудовой повинности. И пусть они (работники) там как-нибудь сами... держатся.

Они — "держатся". Но не долго.

В "Святой Руси" есть только один пример стройки сходного объёма: город Ярослава. И то — растянулось на годы.

Чтобы его повторить, надо, как минимум, это население поблизости от стройки иметь. А у нас — Валдай. На Новгородчине в эту эпоху 90% сельских поселений — 1-3 двора. И стоят они вёрст за 5-10 друг от друга.

Я уж не говорю о том, что мы для местных — суздальские, иноземцы-вороги, а спрятаться в здешних лесах они могут так, что не найдёшь. Что они постоянно и делали (в РИ) при всяких польских, татарских, литовских, московских, немецких... нашествиях.

Поэтому туземцев нанимали. Исключительно добровольно. И не только местных: работали артели из Ржевы, Зубца, Твери. И платили им хорошо. Но их никогда не было более двух сотен. Они сделали очень важные работы. Подготовительного и вспомогательного плана. Особенно — в самом начале, весной-летом 1170 г. Вывалка леса, подготовка мест размещения работников...

К 1170 г. мы уже могли обеспечить массу людей не только инструментом, но и продовольствием. Прежде всего — хлебом. Про наше собственное продвижение в этой части, про расширение поставок из Рязани, про избыток Опольского хлеба из-за ограничений, введённых для Белозерья — я уже...

Ещё у нас была отработана схема речного транспорта. Она действовала, пусть и не очень интенсивно, по правобережью Волги до Зубца. Едва война с Новгородом закончилась, как мы начали её расширять и насаждать выше, переваливая через водораздел уже в Западную Двину.

Проще: у нас есть чем строить, есть чем кормить строителей. Осталось только их найти.

Пётр I отправил на строительство Ивановских каналов восемь тысяч пленных шведов после Полтавы.

"В шатре своем он угощает

Своих вождей, вождей чужих,

И славных пленников ласкает,

И за учителей своих

Заздравный кубок подымает".

Вожди поподнимались да поласкались? А рядовой состав — на лопату. Быдло же. Хоть и шведское.

У нас — ни Полтавы, ни шведов. А вот пленные ширванцы — во множестве. Они и наполнили собой расшивы, идущие без груза из-за прекращения торговли, и шустро тянули их по великой русской реке.

Откуда? Вернёмся в Саксин в май 1170 г.

Глава 640

— Аким Янович! Опять ерунда получается! Новосёлы Бехтияровы амбары ломают! Говорят — князь велел. Мы ж уговорились! Те амбары под команды расшивные пойдут!

— Уймись, Дик. Тьфу! Что у тебя за имя поганское! Не то икнул, не то пукнул, не то по матери... Не может быть на Руси имени с одного слога!

— Ой ли? А Пётр, Глеб, Пров?

— Тьфу! Уел. А, всё едино! Гик, дик, сук и гак — один пень. В смысле: дерево. Ладно. Давай по делу. Под команды есть два дома купецких, почти целых. Насельников тамошних, один чёрт, надо в полон гнать.

— А князь разрешит?

— А на что оно нам? Его разрешение. Он анбары забрал, не спросился. И мы тако же те усадьбы заберём.

— Ну... не хорошо же. Свара будет.

— И чё? Он первый начал — с него и спрос.

— Так-то оно так... Но у него три сотни воинов добавилось.

— Ага. Только те воины на Подкидыша зубами скрипят. А мы им никакого худа не делаем. Вот, взяли они теи анбары. И бог им в помощь. Мы ж нуждишки-то людские понимаем. А что князя чуток по носу щёлкнем... так им в радость. Ладно, не об том речь. Лодку добрую для моря, человек на десять сыскать можешь?

— Ну... есть такая.

— Не нукай! Тебя Воевода, что, не учил?! Надо собрать на неё припас. Чтобы на тот край, на южный берег дошла.

— Понял. Сделаю. А груз какой? Много ли?

— А груз, разлюбезный мой Диконя, полста сабель, да шеломов, да щитов, да прочего, чего воину морскому надобно. Афоня нынче собирает. Чтоб и доброе, и попроще. Мы-т много у басурман оружия взяли. Есть с чего выбрать.

— Э... Лызло?

Аким довольно хихикнул.

— Ага. Он самый. Вроде бы, срослося. Он сам, его товарищей двое, моих двое, да из местных трое, да ещё двое из пленных, кто в Христа прежде верил и снова уверовал.

— Сомнительно мне что-то...

— О-ох, Дикушка, а уж мне-то... будто по трясине идёшь. По душам людским. Да только иного тута и быть не может. Души же! Итить их крестить, возносить и окармливать. Верных да крепких в таком деле — нынче не сыскать. А которых сыскать — для такого дела негожи.

Аким тряхнул головой, отгоняя сомнения.

— Так что давай. С тебя — лодка, с Афони — сброя. А с меня, грешного, Лызло с сотоварищи.

Через три дня, ещё до восхода, крепкий баркас отвалил от пристани в Саксине и побежал вниз по реке. К морю Хазарскому. Ещё через пару дней Дик на расшивах, набитых хабаром и полоном, отправился в противоположную сторону.

Воеводе нужны работники, надобно донести собственные соображения по кораблям, передать письма Акима и Афони, возвернуть к месту постоянной дислокации часть бойцов.

Дик поглядывал на степи по низкому левому берегу, на полосу чернеющего у горизонта, там, куда не доходит волжское половодье, леса, пытаясь с утра в холодке выправить составляемую им "Пояснительную записку", особенно упирая на необходимость наблюдать момент прохода линии галфвинда, чтобы не упустить сразу же осаживать фока-галс и шкот, одержать руль и стянуть шкоты кливеров, дабы излишне рыскливое судно по инерции не вышло из ветра, резко пройдя линию бейдевинд.

А в это время Лызло в большой старинной запущенной усадьбе невдалеке от столь памятного ему по разнообразным сексуально-социальным победам городка Энзели проповедовал двум десяткам атаманам пиратских шаек:

— Братья! Храбрецы! Добыча! Войти в Куру, взять Берды... Там — всё! Всем! Никто никогда в жизни...! Мы пойдём как русы! Враги разбегутся в страхе! Возьмём всё! Победа будет за нами! Север нам поможет!

* * *

В здешних краях походы русов двухвековой давности — не только исторические факты. Это поэтические образы, живущие в народной памяти, часть восприятия мира, один из лейтмотивов в здешних культурах.

"У всех на слуху". "Это ж все знают!".

"От владений Ису до кыпчакских владений

Степь оделась в кольчуги, в сверканья их звений.

В бесконечность, казалось, все войско течет,

И нельзя разузнать его точный подсчет.

"Девятьсот видим тысяч, — промолвил в докладе

Счетчик войска, — в одном только русском отряде".

Краснолицые русы сверкали. Они

Так сверкали, как магов сверкают огни.

Посреди встали русы. Сурова их дума:

Им, как видно, не любо владычество Рума!

И от выкриков русов, от криков погони,

Заартачившись, дыбились румские кони.

Кто бесстрашен, коль с ним ратоборствует рус?

И Платон перед ним не Платон — Филатус".

Низами, родившийся и всю жизнь проживший в Гянже, в городе, до которого русы, тогда, два века назад, не дошли пару дневных переходов, вполне воспринял этот общекультурный образ. Оттачивал и раскрашивал его, в меру своего великого таланта. Представлял, следуя поэтическим стандартам своего времени, Александра Македонского императором Рима. А его противниками, единственными достойными противниками такого, величайшего до Чингисхана, покорителя вселенной сделал русов и их союзников — алан, буртасов...

Чтобы показать величие своего героя поэту нужно найти ему великого антагониста.

Против Искандера Двурогого? Который в союзе с китайцами? — Только русы.

"Мощный выехал рус: чье стерпел бы он иго?!

Щеки руса — бакан, очи руса — индиго.

Он являл свою мощь. Он соперников звал.

Он румийских воителей бил наповал.

Исторгавшая душу из вражьего тела,

Булава его всех опрокинуть хотела.

И когда грозный рус, незнакомый со страхом,

Славу Рума затмил в поле взвихренным прахом,

Он, сменив булаву на сверканье меча,

На китайцев напал и рубил их сплеча".

Низам ад-Дин Абу Мухаммад Ильяс ибн Юсуф ибн Заки ибн Муайяд — уже родился. Через сто лет его "малую родину" — Гянджу в Арране, описывают как "полную сокровищ", как один из самых богатых и процветающих городов Ирана.

Он уже получил прекрасное образование и написал свою первую поэму из "Пандж Гандж" — "Махсан аль-Асрар".

В этом году правитель Дербента Дар Музаффарр ад-Дин подарит ему рабыню — половчанку Афак. Низами освободит женщину, и она станет его любимой женой. А он посвятит ей много стихов, называя "величавой обликом, прекрасной, разумной".

Афак не была образованна, но обладала незаурядным умом, прекрасно знала народные сказания и песни, героические легенды своего народа. Она вдохновила на создание пленительных женских образов Ширин, Нушабе, Нистандарджихан. В 1174 г. у них родится сын Мухаммед. Через несколько лет она умрёт.

Низами женится ещё дважды. Каждый раз, когда он заканчивал очередную поэму — умирала его очередная жена. Поэт считал такое личным проклятием, рвал на себе волосы, проливал слёзы. Но прекратить сочинять не мог.

Так — в РИ.

В АИ... Гянджа слишком близко. От Куры — 20 вёрст, от Бердаа (Барда, Берды) — цели похода гилянских разбойников — 70. Нынче это разные государства, но пиратам без разницы.

Низами, как и положено поэту, не врёт в своих сочинениях, а несколько... приукрашивает. Будучи вдруг удивительно точен в деталях.

Я уже писал о вытершихся беличьих шкурках, используемых в Курске в качестве денег. Похоже, что Низами читал ал-Гарнати. Удивление путешественника звучит и стихах поэта.

После победы Искандера его противник Рус приводит в свою сокровищницу. И удивляет деньгами-мехами:

"Цену меха узнав, царь промолвил: "На что же

Служат шкуры вон те, знать хотел бы я тоже?"

Все облезли они, лет казалось им двести,

Но на лучшем они были сложены месте.

Шах взирал в удивленье: на что же, на что ж

Столько вытертых шкур и морщинистых кож?

Молвил рус: "Из потрепанных кож, государь,

Все рождается здесь, как рождалось и встарь:

Не смотри с удивленьем на шкуры сухие.

Это — деньги, и деньги, о царь, неплохие.

Эта жалкая ветошь в ходу и ценна.

Самых мягких мехов драгоценней она.

Что ж, дивясь, обратился ко мне ты с вопросом,

Купишь все малой шкурки куском безволосым".

Государь поразился: какая видна

Здесь покорность веленьям! Безмерна она".

Искандер Двурогий, судя по стихам Низами, относился к криптовалютам, ассигнациям и прочим неметаллическим деньгам, как к показателю "покорности велений". Забавно наблюдать подобный экономизм и в 21 в.

Поприкаловавшись над русами с их деньгами из облезлых шкурок — "ну тупые", Низами не оставляет "не обогретыми" и румийцев с Искандером — "тупые-тупые". Часть мифов о русах — в описании хорошо известного на Руси существа.

"И над сонмищем русов с обоих концов

Подымался неистовый звон бубенцов.

И меж русов, где каждый был блещущий витязь,

Из их ярких рядов вышел к бою — дивитесь! -

Некто в шубе потрепанной. Он выходил

Из их моря, как страшный, большой крокодил.

Был он пешим, но враг его каждый охотней

Повстречался бы в схватке со всадников сотней.

В нем пылала душа, крови вражеской рада.

Он пришел, как ифрит, из преддверия ада.

Он был за ногу цепью привязан; она

Многовесна была, и крепка, и длинна.

И на этой цепи, ее преданный звеньям,

Он все поле мгновенно наполнил смятеньем.

Вот кто вышел на бой! Мест неведомых житель!

Серафимов беда! Всех людей истребитель!

Загребал он воителей, что мурашей,

И немало свернул подвернувшихся шей.

И цепного вояки крутая рука

Многим воинам шаха сломала бока.

Так вельмож пятьдесят, мчась равниною ратной,

Полегли, не помчались дорогой обратной.

Столько храбрых румийцев нашло свой конец,

Что не стало в их стане отважных сердец.

"Это злое исчадье, откуда оно?

Человеку прикончить его не дано.

Он идет без меча; он прикрылся лишь мехом,

Но разит всех мужей, что укрыты доспехом.

Это дикий, из мест, чья безвестна природа.

Хоть с людьми он и схож, не людского он рода".

Так умеют они своей мощью играть,

Что одно существо — словно целая рать.

И самец или самка, коль тронутся к бою, -

Судный день протрубит громогласной трубою.

Соболей, чья окраска, как сумрак, черна,

Порождает одна только их сторона.

Будет он доведен, и, окованный, там

Станет хлеб добывать он своим вожакам.

Водят узника всюду; из окон жилища

Подаются вожатым и деньги и пища,

А когда мощным русам желанна война,

В бой ведут они этого злого слона".

Ну и кто же "Судный день протрубит громогласной трубою" всему "прогрессивному", по Низами, человечеству? Не узнали? Этого невиданного "злого слона"?

Это же медведь скоморохов! "...из окон жилища/ Подаются вожатым и деньги и пища".

В 17 в. на Руси говаривали: русский царь может из одних ярмарочных медведей войско выставить. Похоже, предки-русы выставили одного. Но многим румийцам хватило. А персов (Низами писал на фарси и жил в персидско-курдском городе) — потрясло на века.

При том, что ареал кавказского бурого медведя охватывает Большой Кавказ и Закавказье, кроме южного, юго-западного и Талыша, где смыкается с ареалом ещё одного подвида — сирийского.

Низами не был придворным поэтом — опасался, что "утратит честность". Свои поэмы он "дарил" владетелям. "Лейли и Меджнун" (1188 г.), посвящена Ахситану I. Судя по печали, которая звучит при упоминании ширваншаха в последующих поэмах, два этих человека были дружественны друг другу.

Увы, в эпоху впёрлось попандопуло.

Эпоха, прямо говоря, и так-то не стабильна. Но в РИ Низами и Ахситан политические и военные катаклизмы пережили. Даже катастрофическое землетрясение 1192 г. Успели написать, построить, сделать кое-что, что можно увидеть и в 21 в. Перестроенная "Девичья башня" (Гыз галасы) и замок Мардакян, "Пандж Гандж" — "Пять драгоценностей".

В АИ... ещё один поэтический гений, уничтоженный просто появлением попаданца. Явившегося где-то далеко, за тысячи вёрст, чего-то там прогрессирующего. Не имеющего вражды, даже не думающего о Низами, о Гянджи, о множестве живущих в тех краях. Но волна событий, расходящаяся от дел такой "нелюди", нечеловеческой сущности, "хоть с людьми он и схож, не людского он рода", накрывает людей. Хороших и плохих, гениальных и дебильных. Разных.

"Пять драгоценностей"... останутся в этом мире. В русском переводе, кусками, которые я смогу вспомнить, если будет время...

* * *

Призывы Лызло к собратьям-бандитам были успешны. Не только постоянным упоминаниям успехов древних русов — сами-то те походы окончилась неудачами. Но примерить на себя славу древних героев, ощутить в руках тяжесть их сказочной добычи — хотели многие.

А ошибок мы не повторим, мы ж умные, мы ж местные, мы ж всё знаем! И не будем есть немытые фрукты, как делали русы в Барде два века назад, отчего и нарвались на дизентерию.