Спасти Ссср

Преемник Долгих, вторым секретарем при нем работал. Опыт как у Ельцина — самый молодой первый секретарь Союза, в сорок один год. Руководил крупнейшей промышленной областью, много строил. Но в отличие от Ельцина нет заскоков, судя по всему, не так сильно пьет, и есть два очень интересных качества. Первое — секретаря в Красноярске, Федирко большое значение уделял культуре, строил Театр оперы и балета, Дворец пионеров, реконструировал филармонию. Это важно, люди не должны опускаться. Второе — свободно владеет английским и немецким. Ну и фамилия... своим будет и для России и для Украины, хотя по происхождению он — казак.

В общем, думать надо...

Дома меня ожидал сюрприз — с коньяком и с конфетами, приехал Юрий Александрович Левада, сокурсник Раисы и запрещенный социолог, в 1969 году лишенный звания профессора. Ставился вопрос об исключении Левады из партии, что означало гражданскую смерть. Все семидесятые его преследовал Гришин. Причина? На поверхности — слишком мало упоминал в своих лекциях основоположников. На деле же — боялись правды.

Как сказал Юрий Владимирович? Мы не знаем общества, в котором живем. Вот это — правда, но ее он смог сказать только став генсеком. И даже в этом случае не было сделано ничего. Требования приличий, а так же теория о том, что мы идем к коммунизму разрешала признавать отдельные недостатки — но не систему. В том числе и потому что до сих пор действует правило товарища Сталина: у каждой проблемы есть фамилия имя и отчество. Если кто-то встанет и скажет как есть на самом деле — его же и спросят: а ты куда смотрел?

А правду знать надо — наивность руководства в начале перестройки обошлась чрезвычайно дорого. И времени — нет.

Посидели, повспоминали. Песни попели.

Потом я кивнул на кухню. На кухне включил радио на полную и воду пустил...

— Раиса сказала, ты чуть ли не диссидентом стал...

Левада махнул рукой

— Да какой там диссидент.

— Ну, взыскание по партийной у тебя есть.

...

— Хочешь, сниму?

Левала уставился на меня, потом шепотом сказал

— Зачем?

— Ну как... нехорошо, когда в личном деле взыскание по партийной линии. Проблемы будут, изо всех очередей уберут.

— Так и так убрали.

— Поставят?

Левада подумал, потом криво усмехнулся

— Нет, Михаил Сергеевич, не надо.

— Почему?

— Скажут: продался?

Теперь настала пора криво и многозначительно улыбаться мне

— От оно как. Партийное взыскание — как знак отличия в определенных кругах. Только мне вот что непонятно. У тебя совесть чиста. И ты это знаешь и знать будешь. Так в чем проблема?

— Другие то не знают.

— А что другие? А... у вас совесть коллективная. Одна на всех.

Левада посмотрел на меня странным, каким-то загнанным взглядом

— Зачем звал, Михаил? Знаешь же, что я рискую даже сюда приходя. И плетью обуха не перешибить.

— Знаю. Разговор есть. И по совести и по душам. Помощь твоя нужна.

— Тебе?

— Народу. Партии. Мне.

— Э, как...

— То что ты мне сейчас можешь сказать, для меня не новость. Да, в партии были и есть перегибы. Да, есть и такие люди, которых заставь Богу молиться — и весь лоб себе расшибут. Но прошлое не может определять будущее.

— Погоди, ты в этом уверен?

— Да, уверен.

Я и Юрий Левада смотрели друг на друга. Русский интеллигент еврейского происхождения — который как всегда больший интеллигент, чем любой русский — и непонятный гибрид, человек с телом советского человека и разумом адаптировавшегося американца, который искренне не понимает, как это так — прошлое определяет будущее.

Американцы тем и были сильны — сильнее всего мира — что они умели оставлять прошлое в прошлом. Их гениальная отмазка во внешней политике — господа, это все были обязательства предыдущей администрации. И когда они начали копаться в своем прошлом — это и было началом и симптомом конца. Кем был Томас Джефферсон? Гениальным политиком, поборником свободы — или рабовладельцем и лицемером? Если так подумать — а какая разница то? Томас Джефферсон давно умер, оставив своим потомкам сверкающий град на Холме. Его дела говорят сами за себя, и это и есть истинная мера его жизни.

А у нас скоро начнут копаться в сталинских могильниках. Это совсем другое прошлое — черное и страшное. Но потому еще важнее оставить прошлое в прошлом. Советский народ — рождался в грязи и крови Гражданской, и никакая гражданская война — не может оставить крайне дурного отпечатка на всех гражданах, на всей стране. Прецедент братоубийства, войны внутри общества — он просто так не проходит, не зарубцовывается. А потом была Великая отечественная — и как наказание и как искупление. Но эти люди, надрывавшиеся, страдавшие, голодавшие, поднимавшиеся в атаки, жертвовавшие собой и убивавшие — их дела тоже говорят сами за себя. Они оставили нам сверхдержаву. Которую сотворили, как умели и как им позволили. И какой смысл сейчас копаться в могильниках и определять вину, растравливая общество. Не лучше ли и нам — оставить прошлое в прошлом.

— Юра, я в этом уверен, потому что раскопки прошлого ничего не дадут. Только поссорят нас.

— Да, но должен же народ знать правду!?

— Должен? Кому — должен? Зачем — должен?

...

— Что даст эта правда нам — сейчас живущим? Сказать правду о том, что происходит сейчас — это одно. Сказать правду о том, что происходило сорок, пятьдесят лет тому назад — это что-то изменит к лучшему? Скажи, только честно?

Левада долго думал, и потом сделал очень тяжкое для любого интеллигента признание

— Не знаю...

— А я знаю. То что произошло сорок, пятьдесят лет тому назад — там уже ничего не изменить и не поправить. Перестать закрывать глаза на происходящее сейчас — совсем другое. В последнем — я прошу тебя помочь.

— Как?

— Твои наработки в области социологии. Юрий Владимирович правильно сказал — мы не знаем общества в котором живем. Так нельзя, общество нужно изучать, изучать научными методами, а не отговариваться привычными фразами про неизбежность прихода коммунизма и про то что учение Ленина бессмертно потому что оно верно. Мы должны знать, что на самом деле думают люди по самым разным вопросам.

— То есть, ты хочешь, чтобы я у людей в голове ковырялся. Кто что думает на самом деле.

— Примерно так. Это твоя работа.

— А потом? Психушка? Сто первый километр?

— Юра, ты дурак?

Левада и сам смутился.

— Нет — после паузы сказал он — ты сажать не будешь. Вот ты — и не будешь. А товарищи твои.

— А товарищи мои витают в облаках. Ты понимаешь, сколько первых секретарей можно снять одним твоим опросом.

Левада испуганно замолчал. Он вдруг понял, каким оружием он обладает.

Провели, скажем, такой вот опросик с десятком — другим хитрых вопросов, да данные наверх и отправили. А там возьми — выходит, что народ ни хрена ни в какой коммунизм не верит. И что будет?

Как что — оргвыводы. Первого секретаря за развал работы — нах... с пляжа. И какому первому секретарю такое надо?

— Теперь понял?

Левада кивнул. Он понял, что Гришин, прежде всего, его боялся, потому и нападал. Они все боятся...

— Ты хочешь, чтобы я... то есть мы...

— Ошибаешься. Использовать социологию как оружие в ведомственных или политических войнах я не хочу. Грызни и так более чем достаточно. Если начать бросаться обвинениями — раздеремся, и добром это не кончится. Я хочу выйти...

Чуть было не сказал — из зоны комфорта. Хотя тут так никто не выражается — просто не поймут.

— ... из тумана идеологии и посмотреть трезво на наш народ. На то что он на самом деле думает. Во что верит. Чему и кому он верит

Теперь Левада смотрел на меня с ужасом.

— Михаил. Тебе зачем это? Как только выйдет первый опрос... ты же понимаешь

— Это не для прессы — раз. Два — от того что мы спрячем голову в песок как страусы — ничего не поменяется. Тем более что под ногами у нас бетон. И больно и не спрячешь.

...

— Ну, так что?

— Как это будет оформлено?

— Сначала спецсектор. Потом отдельный институт.

Я не сказал — когда я стану генсеком.

— И можно брать кого захочу?

— После проверки КГБ можно.

...

— А ты как думал. Темы секретные. Стоит хотя бы одному отчету просочиться на Запад, на Радио Свобода будет праздник.

...

— Я серьезно, Юра. Использовать полученную информацию, чтобы шатать страну — не выйдет. Такие случаи будут жестко пресекаться.

— Тогда многие не пойдут.

— Понимаю. Только вот над чем подумай.

...

— Есть люди, которые живут с фигой в кармане. Так и живут — фигу в кармане держат, небо коптят, рак от злости зарабатывают. Потом так и на тот свет отправятся — премудрые пескари, премудрость которых никому не нужна. А я предлагаю пусть косвенное, но участие в принятии важнейших стратегических решений. Понимаешь?

...

— Пусть каждый выбор делает. Либо тихо гадить. Либо менять. Пусть не сразу. Не напрямую. Но менять. У кого как совесть позволит...

— Он согласился?

Я покачал головой

— Не знаю.

Мы сидели за чаем — вдвоем с Раисой. Стемнело совсем, к чаю было какое-то варение — домашнее, с югов

— Я с ним поговорю

— Не надо!

...

— Каждый должен принимать такие решения сам. Как совесть позволяет. Или ее отсутствие.

Раиса смотрела на меня

— А ты изменился

Я невесело улыбнулся

— Жизнь заставляет. Дальше будет только хуже.

— Но тебе оно надо?

Я выдержал паузу

— Надо Рая. Надо.

Из дневников Анатолия Черняева

Помощника Генерального секретаря ЦК КПСС

Брежнев — министру черной металлургии Ивану Казанцу

Хвалитесь, что выплавляете больше США... А качество металла? А то, что из каждой тонны только 40% выходит в продукцию по сравнению с американским стандартом, остальное — в шлак и стружку?!

Брежнев - министру легкой промышленности Николаю Тарасову

У вас на складах миллион пар обуви валяются. Их уже никто никогда не купит, потому что фасоны лапотные... Так ведь можно скупить все заграничное сырье и пустить под нож.

...

5 января 1979-го. Мороз до 45 градусов. "В Москве целые районы оказались без электричества и в холоде... Два дня в булочных не было хлеба. Не было молока".

...

Экономика: мяса поступает в розничную продажу 1,5 кг на человека в год; скармливаем около 100 млн тонн пшеницы скоту... 120 млрд рублей на сберкнижках плюс 40 млрд рублей в кубышках. Товарной массой покрывается это на 40%

...

В Лондоне гнездо "одаренных детей" "больших родителей". Завотделом МИДа пожаловался как-то мне: я, говорит, превратился просто в блатмейстера — внук Суслова, зять Громыко, сыновья трех замзавотделами ЦК — Киселева, Соловьева, Щербакова.

Москва, Кремль

28 февраля 1985 года

На следующий день — меня все-таки подловили враги... точнее, те, кто считал меня своим врагом.

Надо было вести заседание Политбюро. Меня трясло, в прямом смысле слова — я перед заседанием, хлебнул какой-то настойки на травах, чтобы не так заметно было. Зашли, расселись — и тут подал реплику Тихонов, предсовмина. Восемьдесят лет, на кладбище прогулы ставят, а все туда же.

— А почему это у нас Политбюро товарищ Горбачев ведет?

Все замерли. Как в детской игре "замри". Потом подал голос Лигачев

— Товарищ Горбачев замещает товарища Черненко, который болеет.

— Нет, а почему все-таки товарищ Горбачев ведет? — упорствовал Тихонов — почему товарищ Гришин не может вести?

— Товарища Горбачева назначил вести заседания в его отсутствие сам товарищ Черненко.

— Могли бы опросным путем провести — упорствовал этот едва дышащий старик — и вообще, что это за моду взяли, справки запрашивать, с людьми встречаться без ведома аппарата совмина. Так не делается...

Вот оно что...

Откуда все это пошло — поняли? Тихонову доложили про мою активность в вопросе экономической реформы, и он встал на дыбы. Зачем встал на дыбы? А просто так — не лезь не в свое дело, молод еще.

Хотите, расскажу про Тихонова? Когда он работал на партийной работе — он и его жена почти всю зарплату отдавали на покупку автобусов для школ. Потом, когда не стало СССР — у него не осталось ничего, он был совершенно нищим, существовал на одну пенсию, охранники скидывались чтобы купить старику фруктов.

Суслов часть заработной платы отдавал на покупку книг для сельских библиотек. Но именно он окончательно угробил теорию, превратив живую при Сталине и даже при Хрущеве теорию, ищущую ответы на вопросы, заданные самой жизнью — в догматизм, начетничество и славословие Генеральному секретарю. Именно этот бессребреник...

Как-то раз мне в Америке дали совет, который я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Если ты хочешь доверить какому-то человеку свои деньги — сначала поинтересуйся, как с деньгами у него самого. Если у него денег нет — то и у тебя их скоро не будет.

С тех пор я никогда не доверял бессребреникам.

Короче говоря, скандал по меркам Политбюро совершенно хамский, привел к тому, что место председательствующего занял Михаил Соломенцев, при этом он пару раз явно демонстративно упомянул "товарища Горбачева" отчего Тихонова всего перекосило. Интересно, где Алиев — в условиях, когда Тихонов практически ничего не соображает, именно он — премьер.

Но нет, не пришел. Отсиживается в тени.

После Политбюро, на котором мы как то все высидели и остались живы — меня догнал уже по ходу Рыжков.

— Михаил Сергеевич...

— Ну? — я остановился

— Моя вина...

Нет, ну что за человек. И как такого премьером поставили.

— Не бери в голову. Без борьбы не бывает и победы

— Егор Кузьмич предлагает у него собраться.

Собрались — могучая кучка. Интриганы, мать их е...

Точнее — нас. А что делать?

Подошел и Соломенцев. Переговорили... что интересно, в выражениях относительно Тихонова никто не стеснялся. Злословили так, что за пределами Кремлевской стены можно и в милицию попасть за такие слова.

Еще что я понял — здесь, в Политбюро, и в самом Политбюро и в аппарате существует группа бывших первых секретарей РСФСР, которая друг друга поддерживает и в обиду не дает против всяких нацменов. И я как бывший первый на Ставрополье — в нее вхожу.

Не так и плохо, кстати. Но и не хорошо. Интриганство в чистом виде.

Посидели, чаю с сушками выпили и, заверив друг друга в верности — разошлись.

Поработал с документами. Потом зашел Болдин, сказал, что у него сидит Воротников...

Виталий Иванович Воротников — был человеком, которого я немного знал, потому что в той, другой жизни читал его воспоминания. Он был типичным партийцем — выдвиженцем, начинал в Воронеже. Потом работал послом на Кубе и замом, потом и предсовмином РСФСР. Я помнил о нем, что он Брежневу сказал — хватит затюкивать Россию*.