Мемуары Энн Ламберт #1: Голоса прошлого

Мы отправились к доктору Девлятову: надо было согласовать допуск постороннего специалиста в реанимационную палату.

— Сергей Семёнович, это Ане Ламель, нейрохирург второй категории, открытая лицензия Научно-Исследовательского Центра Номон,— представила я подругу.— Ане, это мой руководитель, Сергей Семёнович Девлятов.

— Приятно познакомиться,— отозвался он.

— И мне,— сказала Ане.

— Сергей Семёнович,— сказала я.— Я попросила доктора Ламель посмотреть Тропинину. Свежий взгляд со стороны и всё такое...

— Ты всё не угомонишься, Ламберт,— сказал он одобрительно.— Хорошо. Сейчас согласуем...

Тропинина не показала нам никаких изменений. Ни в худшую сторону, ни в лучшую. Застряла между жизнью и смертью, пафосные слова, но по другому не скажешь. Гелю Гартман мы из палаты выставили. Я велела ей пойти поужинать, плотно. Иначе покараю соседней койкой с принудительным внутривенным питанием. Геля злобно зыркнула на меня глазом, но подчинилась.

Ане внимательно считала показания приборов, потом попросила нас провести диагностику с выводом на экран терминала. То есть, с ментальным терминалом мучилась я, а Сергей Семёнович связался с Ане телепатически. Не то, чтобы я завидовала. Но без телепатии в медицине действительно мало что сделаешь. Останешься вторым номером. Навсегда.

— Интересная картина,— объявила Ане спустя время.— Совершенно разные показания у вас. Как будто разных пациентов смотрим.

— Типично для безнадёжных случаев,— пожал плечами доктор Девлятов.— Каждый видит своё, и каждый видит одинаковый стоп-сигнал: запрещено к коррекции...

— Коррекцию она и вправду не переживёт, здесь всё правильно,— сказала Ане.— Но вот Энн считает, что шансы есть. Верно, Энн?

— Да,— коротко сказала я.

Я не собиралась спорить со своим руководителем. Пусть он сам разговаривает со специалистом из Номона. Номон — это не просто серьёзно, это очень серьёзно, даже если ты работаешь там всего год. Авторитет Ане не подлежал никакому сомнению.

— Доктор Ламберт проявляет признаки нестабильности,— сухо заявил Сергей Семёнович.— Я не хочу давать ей допуск на коррекцию. Эта коррекция может стать последней в её жизни. Вкратце всё.

— Энн?— обратилась ко мне Ане.

Я пожала плечами.

— Для меня случай небезнадёжный,— сказала я.— Но Сергей Семёнович прав, нестабильность имеется. Одна я не справлюсь.

— Хорошо. Тогда я обращусь к кому-нибудь с первой категорией в нашем Центре,— сказала Ане.— Не возражаете?

Девлятов кивнул. Он не возражал, ему не меньше меня хотелось помочь девочке.

— Перелёт от сектора Таурон в локаль Солнца занимает дней двадцать, за это время мы проведём подготовку к вмешательству,— сказала Ане.— Ещё согласие от родственников, если они есть.

— Есть,— сказала я.— Я организую.

— Тогда всё на сегодня,— Ане чуть развела руками.

Мы вышли из палаты и наткнулись на Гелю. Никуда она не ушла, торчала под дверями, ждала. Мне стало её очень жаль. Она разрывалась между двумя дорогими ей людьми, но если у старшей шансы были прекрасными, плановая операция рутинного хараткера, и дежурить у её постели было незачем, то с младшей — никакой определённости, и страх придти однажды, даже не придти, просто уснуть на минуточку на лавочке под стенкой, и — упустить. Упустить, услышать от нас страшную фразу: мы сделали всё, что могли, но...

Я кивнула Ане, мол, родственница. Подруга поговорила с ней. Обстоятельно всё рассказала, по полочкам разложила, у меня бы так не вышло, наверное. Геля выслушала. Сказала:

— Я могу восполнить затраты на переход по струне гиперпрокола от Номона сюда.

Привилегии у неё были. Имя семьи плюс личные заслуги.

— Это избыточно,— сказала Ане.— К паранормальной коррекции вашу родственницу необходимо подготовить, подготовка займёт не меньше двадцати дней. Раньше не получится.

— Хорошо,— кивнула Геля.— Но у меня условие!

— Какое?

— Доктор Ламберт принимает участие в коррекции,— резко отрезала она.— Не в качестве наблюдателя!

— Позвольте!— начал было Сергей Семёнович, но Ане жестом остановила его.

— Почему?

— Я так хочу.

— Неубедительно,— пожала плечами Ане.— Ещё аргумент?

Геля прикусила губу. Затем вскинула голову, сказала с нажимом:

— Я знаю, что без неё у вас ничего не выйдет.

— Паранормальная интуиция?— заинтересовалась Ане.

Геля покачала головой:

— Я — натуральнорождённая. Но я просто знаю. И всё. Если вы откажетесь, я не подпишу согласия!

— Хорошо, принято,— невозмутимо согласилась Ане.

Она обратилась к доктору Девлятову с вопросом по деталям курса лечения, тот ответил, а я сказала:

— Я позже подойду.

Ане кивнула. Они ушли.

— Пусти,— глухо потребовала она.

— Нет,— отказала я.— Сейчас пойдём вместе, и я прослежу, как ты ешь. Мясо.

Она скривилась. С размаху села на ближайшую лавочку, сцепила руки, опустила голову. Я подумала немного, осторожно присела рядом.

— Что, не справляешься, доктор?— зло спросила она, глядя в пол.— А вот если бы ты осталась тогда, когда просили....

Мы сами не заметили, как перешли на ты и когда именно это случилось. Нас это не волновало нисколько. В конечном счёте, мы делали одно дело: не давали девочке, уставшей от жизни в четырнадцать лет, уйти за грань.

— Если бы я осталась, я бы с тобой сейчас не разговаривала,— ответила я.— Нас не просто так гонят на отдых. Отправили домой, значит, выложилась. И что бы я, по-твоему, смогла бы сделать? На нуле силы?

— Может, и силы никакой не понадобилось бы,— упрямо заявила Геля.— Просто факта твоего присутствия хватило бы.

— Это уже никак не проверить,— сказала я.

— Нечего проверять,— отрезала она.— Я — знаю.

— Знает она,— фыркнула я.— У тебя что, спонтанный дар? В роду были неучтённые психокинетики?

Она устало потёрла ладонями виски, затем выпрямилась, опершись спиной о стену.

— Не знаю,— сказала наконец.— Но я никогда не ошибаюсь.

Я тогда подумала, что самоуверенности в ней хоть ложкой ешь. Не ошибаться совсем невозможно. Хоть где-нибудь, хоть как-нибудь, но накосячишь непременно. Потом, когда я узнала Гелю Гартман получше, я поняла, что это не самоуверенность и не хвастовство. Она действительно не ошибалась. Каким-то чутьём, почти паранормальным, находила верное решение даже тогда, когда казалось, что верных решений нет и быть не может. У натуральнорождённых бывают иногда спонтанные всплески самого разного свойства. Явление неизученное. Хотя когда-то именно наблюдения за подобными проявлениями сверхвозможностей позволили создать и развить все существующие ныне паранормы...

— На,— я сунула ей терминал.— Подписывай.

— Что это?— подозрительно спросила она.

— Согласие на процедуры по предложенному доктором Ламель плану. Или отказ. Ты — опекун, как оказалось. Тебе и решать.

Она молча приложила к сканирующему участку экрана ладонь и полоску своего персонкода. Полыхнуло зелёным: согласие. Правильно. На её месте сложно было бы выбрать что-то иное. Перманентное вегетативное состояние — не та жизнь, за которую надо цепляться. Из него лучше выходить, несмотря на риски.

Потом я отвела её вниз и проследила, чтобы она поела. Ещё рацион для неё составила, и заставила всё съесть. Она съела с тихой ненавистью, но не прекословила. Потом я позволила ей войти в палату, сидеть с Тропининой. Сказала ей, что не больше часа, и что приду проверю, увижу — выгоню с треском. Или нет, на соседнюю койку уложу и включу режим предоперационного сна. Не наркоз, но ей хватит, чтобы восстановиться. Неясно, подействовала угроза или нет. Приду через час, проверю...

Игорь Жаров хорошо знал историю Старой Терры и рассказывал, немногословно, но очень интересно, вплетая в рассказы личные впечатления из детства, когда он с приятелями искал подвигов, как все мальчишки. Мы втроём бродили по Старому Городу в мои выходные дни, иногда я брала с собой Нохораи. Весна наступала на северное полушарие Терры вместе с белыми ночами, снег из колючего и острого, словно осколки стекла, превратился в мягкий, выпадающий крупными хлопьями. Детвора скатывала его в огромные шары, стоявшие в каждом дворе в угрожающих количествах. В середине лета будет примерно дней сорок плюсовой температуры, когда снег растает полностью. Я, правда, слабо представляла себе, как такое количество замёрзшей воды будет таять. Улицы наверняка превратятся в реки, а снегоходы — в лодки...

Взорванный мост через Неву, например, никто не собирался реставрировать. Построили другой, чуть дальше, а этот оставили как есть.

— Памятник,— объяснил Жаров.— В назидание.

Войн эта маленькая планетка пережила за всю свою историю немало. Санкт-Петербург переживал блокаду дважды. В первый раз осадили враги, во второй раз — катастрофически резко изменившийся климат. В обоих случаях город выстоял. И сейчас жил, несмотря ни на что и вопреки всему. На побережье, кстати, стояли климатические станции того периода, неплохо сохранившиеся. Они строились с тем расчётом, чтобы возместить отвернувший от материка тёплый океанический поток, учёные того времени предвидели надвигающуюся катастрофу и постарались упредить её. У них ничего не вышло, планета сорвалась в ледниковый период на много столетий, но станции позволили выжить городу и поселениям-саттелитам в первую, самую трудную, сотню лет, что уже было немало.

Они до сих пор в рабочем состоянии! Девять из двенадцати. В рабочем состоянии, и до сих пор в строю.

Наверное, мне не следовало соглашаться на прогулки с Ане и Жаровым. Смотреть на них было тяжело. Такое искреннее взаимное чувство и такое короткое будущее. Нет ничего хорошего в ясновидении, в пресловутой нашей паранормальной диагностике, её не отключишь просто так, нажав кнопку или изменив настройку, она всегда с тобой. Видеть наперёд, зная, что ничего не можешь изменить, очень тяжело. Я молчала, соблюдая данное Игорю слово. Ане сказала сама...

Игорь как раз отошёл, чтобы взять нам горячий кофе из уличного автомата, раскрашенного отчего-то весёлыми зверушками в нарочито детском стиле.

— Он сказал мне.

Я подняла взгляд. Ане грустно улыбнулась:

— Это ничего не изменило, как видишь. Я люблю его. И он меня тоже. У нас всё серьёзно и взаимно, у нас будут дети. Пять лет? Пусть. Это будут наши пять лет...

Я коснулась ладонью её плеча:

— Мне жаль, Ане...

— Энн, не винись,— строго сказала она.— Работа ведётся. Современная генная инженерия уже совсем на другом уровне, чем раньше. Раньше пирокинетики не доживали даже до тридцати...

— Как будто от этого легче...— тихо сказала я.

— Не легче,— серьёзно сказала Ане.— Но надежда есть. Надежда есть всегда, Энн! Надо только научиться её не терять.

Игорь вернулся с горячими стаканчиками в руках. Мы с Ане кутались в капюшоны-торбы своих пуховиков, под пуховиками на нас было слоя четыре одежды. А Жаров прекрасно чувствовал себя на морозе с непокрытой головой, без перчаток, в лёгкой куртейке. Пирокинез стал неплохим ответом вынужденной изоляции и ледяному веку. Когда Старую Терру открыли во второй раз, подавляющее большинство населения являлись носителями пирокинетической паранормы. Им не страшен холод, им не страшен огонь, они сильны и выносливы, прекрасно чувствуют себя там, где обычный человек загибается через несколько минут. Например, в неадаптированной атмосфере оллирейнских кораблей безо всякой защиты... Но пирокинетики живут мало. Непростительно мало! Средний возраст — пятьдесят четыре года у мужчин, пятьдесят восемь у женщин. Минимальный порог — шестнадцать, максимальный зафиксированный официально — шестьдесят один. И прогерия Эммы Вильсон, возникающая у одного подростка из ста тысяч, как реакция на взросление, гормональную перестройку и выход паранормы на активный режим. При общей численности пирокинетиков в Федерации — цифра страшная, до четырёхсот тысяч в год. Четыреста тысяч детей-пирокинетиков погибают в возрасте шестнадцати-восемнадцати лет. А мы, целители, не боги, мы сами переживаем порог созревания немногим лучше.

За всё приходится платить. Простая истина, от которой иной раз лезешь на стены. И от которой никуда не деться. Никому. Никогда.

Глава 4-4 Посёлок Отрадное, Старая Терра, локальное пространство Солнца, Земная Федерация, двадцать девять лет назад

Дорога улетала назад с приличной скоростью. Я любила скорость, но до таких значений сама ещё не разгонялась. Подежуришь в травматологии, посмотришь на любителей погонять и подумаешь: а, ладно... тише едешь, дольше проживёшь. Впрочем, в городе регламент жёсткий, не разгонишься, даже если захочешь. А за городом я, прожив на Терре почти год, ещё не бывала. Не приходилось к случаю.

За городом на скоростных трассах порог ограничений был иным. Здесь, наоборот, ограничивалась чересчур тихая езда, и оно понятно. Тихоходники могли создать нешуточную угрозу.

Игорь Жаров вёл машину, Нохораи укачалась и задремала на заднем сиденье, а мы с Ане потихоньку болтали о всякой всячине. Обеим было что рассказать. Наконец мы свернули с трассы на дорогу к Отрадному, встречных машин сразу стало намного меньше. В Отрадном жило порядка полутора тысяч семей, как здесь считали. Каждая семья насчитывала несколько поколений, и в общей сложности средняя численность проживающих в одном домовладении колебалась от пятидесяти человек до ста пятидесяти. Традиции...

По правую руку, за заснеженными холмами, разливалось странноватое серебряное свечение, отчётливо видимое в неярком вечернем сумраке белой ночи.

— Что это?— любопытно спросила я.

В тёплом салоне словно повеяло холодом. Ане напряглась, но ответил Игорь:

— Долина Памяти.

— Кладбище,— неохотно пояснила Ане в ответ на мой непонимающий взгляд.

Очень неловко получилось.

Нас встречали. Орава детишек, сумрачный мальчишка лет четырнадцати и девушка с тросточкой. Я сначала не поняла, зачем ей трость, решила, что травма, но, уже в доме, разглядела полностью седые волосы, сухое лицо, по-птичьи тонкие, прозрачные пальцы со старческими пятнами на коже, и мне захотелось бежать отсюда с воплями. Не я ли вчера поминала прогерию Эммы Вильсон? Получи, так сказать, наглядное пособие. Семнадцатилетнюю старушку звали Настей и обращались с ней, как со всеми, то есть, не выделяли особенно и не демонстрировали по отношению к ней какую-то отдельную жалость. Правильно. Жалость убивает даже здорового, а тут...

Младшие Жаровы тут же утянули куда-то в глубину огромного дома Нохораи. Они сразу же назвали её Угольком и спросили, за что её мама поджарила, неужели настолько плохо себя вела, и девочка несмело улыбнулась в ответ грубоватой шутке. Давно пора. А то я уже боялась не дождаться этой улыбки.

И вдруг в конце коридора я увидела ужас. Свой вечный кошмар. Ужас держал на руках ребёнка, совсем маленького, не больше года, и вспышкой врезалось в сознание воспоминание — другая планета и совсем другой мужчина и тоже с ребёнком на руках, то же самое лицо, один в один такое же самое, вот только... только...

Меня шатнуло на стену, в ушах зазвенело и не хватило воздуха для полноценного вдоха. Нет, нет, нет, опять, снова, опять! Вокруг взвилась чудовищная спираль психокинетической силы: я не позволю... не позволю снова... к себе прикоснуться...