Мемуары Энн Ламберт #1: Голоса прошлого

Но это будут очень неприятные секунды.

А как ты хотела, пришёл эмоциональный ответ. Война — не увеселительная прогулка. Честный бой только тот, который выиграла ты. Остальное неважно.

Как я думала... Я не думала, я чувствовала. Нутром восставала против этой осознанной необходимости, все мои чувства бунтовали. Нечестно, несправедливо, неправильно! Так нельзя. Нельзя так, пусть даже с врагом, всё равно...

А как можно? Такой же яркий, насыщенный эмоциональными образами, ответ. Положить половину личного состава в горах,— можно?..

Наверное, нет.

Ты всё забудешь потом.

Если я захочу помнить?

Ты будешь всё помнить.

Я понимала, Ванесса права. Любой ценой, любыми средствами, но обеспечить преимущество, это важно. Но отчего-то мне казалось, что важно не только это.

Что-то ещё. Неуловимое, но составляющее саму сущность Человека. Стоит утратить его, и...

И я обнаружила вдруг, что уже дошла, и капитан Огнев смотрит на меня с усмешкой, ждёт, когда опомнюсь.

— Комадар Ламберт прибыла в ваше распоряжение, господин капитан.

— Вольно,— бросил Огнев.— Пойдём, посмотришь на этого... фрукта.

'Фрукт' держался очень прямо, напоказ: вот он я, весь из себя гордый, вас презираю, погибну смертью достойных. При мысли о том, что я сейчас с ним сделаю, меня затошнило. Достойная смерть там и близко не стояла.

Он встретился со мной взглядом, и сильно вздрогнул. Испугался. Кто осудит? Телепатическая паранорма — зло.

Дальше пошло стремительно. Пленник рванулся, мгновенная драка, один из конвоиров лежит, второй хватает ртом воздух... А уж как парень смог освободить из магнитных наручников руки, знал только он сам. Оружия у него не было, подобрать не успел и не стремился; ему хотелось удушить меня. И удушил бы. Голыми руками. Такая в нём клокотала ненависть, такая почти первобытная ярость, страшно было смотреть.

Капитан Огнев вскинул руки, и на его сомкнутых кулаках с тяжким гулом родилось багровое пламя. Все знают, на что способны оллирейнские солдаты даже и без оружия. Пусть этот был пилотом, неважно. Потомственный воин, в зрелом возрасте и на пике формы, такому только подставься — сожрёт, и не подавится.

Я подняла ладонь: не вмешиваться. Краем сознания прошёл испуг. Кому это я приказываю, капитану! Но чувство минуло, растворилось в чётком осознании последовательности действий.

Мне всего-то навсего надо было прикоснуться к врагу. Неважно, где, неважно как. Касание, хотя бы даже вскользь. Всего одно.

Прямой блок. Ощущение — будто ахнуло стальной балкой. Показалось или мне вправду послышался хруст ломающейся кости?.. Не до боли, есть касание!

Разорвать сосуды, питающие спинной мозг...

Клиническая картина... ещё та. Полный паралич. Расстройство функций органов малого таза. Запахи... Точнее, вонь. Затруднённое судорожное дыхание и слеза по щеке, слеза отчаяния и бессильной ярости.

В пальцах возникло знакомое покалывание. Психокинетическое поле, загадка и чудо природы, способное вытащить пациента из совершенно безнадёжной ситуации. Да, я могла спасти вражеского пилота. Даже сейчас могла. Транс исцеления, почти уже начавшийся...

Но мне поставили совсем другую задачу. И цепко держали сознание и волю, не давая сорваться в спасительное безумие истерики.

Привычным жестом я 'прогрела' ладони, проверяя стабильность психокинетического поля, обнимавшего кисти тугими полусферами.

И наклонилась над неподвижным телом.

.

Я говорила почти час. Язык опух рассказывать то, что при телепатическом обмене было бы передано за пару секунд.

Потом я долго сидела на мягком диванчике в холле. Как дошла до него, не помнила. Сидела, съёжившись, и ни о чём не думала. Симптоматика нарастала стремительно. Острая эмоциональная недостаточность. Некроз сознания. Инфаркт души...

Пустота.

— Держи.

В руках оказалась горячая чашечка кофе. Кофе со стимуляторами, ядрёный коктейль из всякой химической гадости; самое то при упадке сил после психокинетического выплеска. Я бездумно грела ладони, не торопясь пить. Кипяток не пьют, им обжигаются.

— Ты как, Ламберт? Врача вызвать?

Капитан Огнев. Кофе мне принёс, заботливый наш.

— Никак,— ответила я устало.— Не надо врача. Сама...

— Е**ть вашу мать!— с чувством выразился Огнев.— Бабы в десанте. Всех бы вас собрать, и — в транспортник, в тыл! Рожать, детей растить, цветы сажать...— он пристукнул кулачищем себя по бедру и добавил свирепо:— крестиком вышивать!

Вышивать, крестиком. Эк его проняло.

Я бы, может, и вышивала сейчас в своё удовольствие. Крестиком. Если бы только мне позволили вырасти у отца и матери в доме.

Я поставила чашечку с невыпитым кофе на пол, взялась ладонями за виски. —

— 'Уходи в доктора, Ламберт, тебе не место в десанте',— озвучила капитанские мысли. Их легко было прочесть и без обострённой телепатической восприимчивости: Огнев высказывался по теме неоднократно и порядком мне уже надоел.— Игорь Валентинович, если вы снова скажете это вслух, то я дам вам в глаз.

— Ты?— изумился он.— В глаз! Капитану?!

— Его звали Никнаульфэрп Шокквалем,— тяжело сказала я.— Всё, что осталось отнего, во мне. Его боль, его отчаяние и ярость... Я смотрю сейчас его глазами, ненавижу его ненавистью. Это пройдёт, но пока не прошло, вам лучше уйти, Игорь Валентинович. Пожалуйста, уйдите. Просто уйдите. Это же ведь нетрудно?

— Дура ты, Ламберт,— искренне сказал Огнев, поднимаясь,— набитая. Точно уверена, насчёт доктора?

— Точно уверена.

— Смотри...

Я пожала плечами. На том и сошлись.

Никнаульфэрп Лейран-литтарем Шокквалем катарг.

Приблизительно двадцать четыре года по метрике Земной Федерации.

Из детства: ласковые руки матери, нежный голос и наполненные тёплым светом безмятежные дни.

Первые шаги по мягкому шёлку трав детской поляны. Первый взгляд сквозь по-дневному прозрачную стену на волнующееся зелёное море лесов родного мира.

Горький смысл слова 'война': эвакуация под огнём, хаос, море огня — слева, солдаты Чужих — справа, а впереди... спасение... если успеешь добежать.

Они не успели.

На всю жизнь в памяти и в памяти будущих потомков: взгляд матери, прижимавшей к себе младшую дочку, ещё не выучившуюся как следует ходить. Отразившееся в её глазах пламя. И тихий, спокойный, безмятежный шаг влево...

Не успел.

Замешкался.

Не спас.

Хотя что мог сделать тогда для неё мальчишка, едва открывший глаза? У него не было при себе даже ножа.

Фильтрационный лагерь, новые слова: 'Земная Федерация', 'Третий флот' и 'Адмирал Гартман'.

Адмирала Гартмана видел в записи, собрал о нём почти всё, что мог, радовался, когда тот нашёл свою смерть, вместе с планетой, которую защищал, но защитить не сумел*. И плакал от бессильной ярости, от того, что слишком мал и не может служить во флоте наравне с теми, кто бил проклятых Чужих по всему обитаемому космосу.

Любил летать. Небо вошло в кровь навсегда после первого же полёта в атмосферной спарке с отцом. Инструктора отмечали талант и дар, а он... В его крови кипело Небо.

— — — — — — — — — — — — — — — —

* Ясная Поляна, локальное пространство сектор Новой России. Была атакована Объединённом флотом под командованием Лаутари Ми-Скайона лантарга и уничтожена боеголовками планетарного поражения; на данный момент локальв возвращена в пространство Земной Федерации; Ясная Поляна включена в программу вторичного терраформирования. Цена восстановления по оценкам экспертов — от ста пятидесяти до двухсот пятидесяти стандартных лет по метрике Федерации...

Это называлось охотой...

Здесь Чужие отказались принимать протекторат. Они сражались за свой мир до последнего, но — вполне закономерно!— проиграли. Изначально приняли неверное решение сопротивляться. Что ж, формула на такие случаи одна: побеждённый плачет.

Города Чужих, оставленные хозяевами, ветшали и разрушались. Их заливало наводнениями весной, заносило снегом зимой, их захватывал лес или разрушали пустыни. Кто выжил, те ещё прятались в горах, под землёй, там, где их было очень трудно обнаружить и уничтожить. Называли себя 'партизанами' и 'Сопротивлением', но из года в год их становилось всё меньше, а урон, который они могли нанести, слабее.

Это называлось охотой.

Если бы кто-то определил мальчишек мерзавцами, он с братьями и друзьями удивились бы и очень оскорбились. Мерзавец сознает, что поступает плохо, и наслаждается этим. Они с их точки зрения — не совершали ничего плохого и недостойного.

Древо их мира стояло на прочной, как гранит, Основе.

Есть Родные. Те, с кем делил пространство детской поляны — братья и сёстры, по отцу и по матери, сыновья и дочери братьев и сестёр отца и матери. Это — лист малой ветви большого дерева. Сама малая ветвь и Родовое Древо — тоже Родные, но уже дальше. Есть другие Родовые Деревья — это не-Родные, но Свои. Безродные, лишённые корня, не нашедшие себя в Озёрах Памяти — это тоже Свои, хотя уже совсем не близкие.

Все вместе — Оль Лейран Луараветаларем Неше, Старшие Дети Мирового Древа.

И есть Чужие.

Чужих много, они разные. Но все они — это либо мёртвые враги, либо полностью принявшие волю Старших приспешники. Только так. И никак иначе.

Желания, мечты, обычаи, законы, память Чужих могли быть смешны, любопытны, забавны, отвратительны или же нейтральны, но лежали под каблуками обуви Старших. С Чужими можно было до некоторой степени считаться, пока они в силе, но только пока. Время не щадило их; как штормовая волна, бьющая в гранитный утёс, теряет после бури свою силу и уходит обратно в океан, так и цивилизации Чужих отступали в забвение перед натиском Старших. А хорошие бури всегда идут на пользу лесу: выживают сильнейшие, расширяясь в пространстве и времени...

Так или не так он думал, когда впервые вышел на охоту, он не помнил. Но узкая тропа над обрывом запомнилась. Девчонка-Чужая с малышом на руках — запомнилась. Малыш скулил на одной протяжной ноте, а она пятилась по тропе молча. Ей советовали остановиться, не быть дурой. Для неё нашлось бы место в садах лиданареома, а её сына можно было бы воспитать приспешником. Но в её глазах вспыхнуло вдруг давнее пламя, горевшее когда-то во взгляде его матери. Увидел, но не успел развернуть ловчее поле; несколько мгновений на прогрев и регенерацию и именно их не хватило. Девчонка шагнула вниз, и свирепая горная река, с грохотом ворочающая громадными валунами, приняла её.

Несколько лет спустя. Те же горы и та же тропа. Место считалось безопасным, уже много лет здесь не встречалось ни одного Чужого. Ни с оружием, ни без.

Стрела прилетела из-за деревьев. Самодельная стрела из самодельного лука. Она не смогла бы пробить походную одежду из прочной ткани. Вот только воткнулась не в защищённое одеждой место.

В глаз.

Навылет.

И та, в чьём имени жил солнечный свет, перестала быть в одно мгновение.

Мальчишка-оборвыш, непонятно откуда здесь взявшийся. Наверное, он мог бы привести к своим, но гнев и ярость — плохие советчики. Свернул ублюдку тощую шею, но смерть обратить вспять не сумел.

Лилово-фиолетовое пламя обряда Прощания.

Та, чьё имя горело солнечным светом, ушла тропою снов к давно почившем в корнях родового Древа предкам.

Согласно обычаю, он взял за себя её сестру. Имя сестры серебрилось звёздной пылью на ночной росе. За короткое время она родила сыновей и дочь и он приходил к малышам на детскую поляну, а сам думал о предстоящем вылете, о боевом патрулировании, о том, что снова и снова будет искать проклятых недобитков, выжигать огнём их вонючие норы до тех пор, пока не останется ни одной.

А потом на планету пришла армия.

Ненадолго. К местной локали уже спешили объединённые флоты нескольких родовых деревьев. Пространственные бои принесут победу. Армия Чужих окажется в ловушке, и будет уничтожена; иного ожидать не следовало.

Жаль, самому увидеть не придётся. Попал в плен, так глупо, так нелепо... Случайность, не давшая погибнуть в воздухе вместе с ведомым. Случайность... Но что Чужие сделают с ним? Среди них нет, и не могло быть телепатов, а обычных пыток он не боялся. Пусть пытают до скончания мира.

Но они откуда-то привели её.

Безжалостный тёмно-серый взгляд. Сталь и хрусталь. Острый скальпель, без наркоза разделывающий душу.

Но сквозь броню и страх внезапно прорвалась боль.

Боль потерь, соизмеримых с его собственными потерями. Ненависть, ставшая его собственной ненавистью. Общие на двоих чувства. И ужас осознания: это конец. Бесславный, — не удалось сохранить в тайне от врага ничего, что должно было сохранить,— и от того особенно страшный.

О последнем милосердии для себя не думалось; бой проигран, это — война. Будущие муки не радовали, но избавления не предвиделось, как не осталось и надежды. Принять смерть с достоинством, как полагается мужчине и воину. Несмотря ни на что и вопреки всему. Но память с отчаянием цеплялась за картинку: жена и дети, спящие в цветах детской поляны. Никогда не обратился бы с подобной просьбой к мужчине, но женщина...

Женщина есть женщина, дажа такая изломанная войной, как она.

Дети в домашних цветах.

Если встретишь их, пощади...

Она не дала ответа. Стальная броня во взгляде всё-таки дрогнула. Не обещание, не клятва, не надежда.

Просто сердцу внезапно стало легче.

Его сердцу больше не надо было перекачивать по изломанному телу кровь.

Благодарность.

Прощание.

Пустота.

Холод.

В модулях давно уже все спали. Я старалась идти бесшумно и тихо. Зачем тревожить солдатский сон; выспаться на войне — самое трудное дело. Даже тёплый душ не настолько важен, как крепкий, согласно регламента, сон.

Я тихонько скользнула в наш блок. Постояла на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку.

— Явилась,— недовольным шёпотом, вроде бы себе под нос, но так, чтобы я непременно услышала. Каждый слог услышала во фразе-предположении, где была, чем занималась и в какой позе. Патока, по голосу опознала. Кто бы сомневался...

Шевеление, глухой звук кулака, воткнувшегося в тело, возня...

— Ат-ставить драку,— скомандовала я, возня тут же утихла.— Спать.

Села на свою неразобранную постель. Не было сил. Ладони снова замёрзли, до боли в пальцах. Но пойти приготовить себе кофе значило, что придётся вставать. Вставать не хотелось сильнее. Не было сил.

— Что с тобой, Энн?— Хмельнёва. И тут же догадывается, что:— Телепатический допрос? С пленными возилась?

Села рядом. Белое пятно лица в полумраке, тёмные провалы глаз, заострившиеся скулы. Нож в глазнице, капля тёмно-вишнёвой крови по щеке, как слеза... Я помотала головой, с усилием сворачивая паранорму.

— Алеська,— выговорила с трудом,— скажи что-нибудь. Мне не хватает злости. Скажи... Только тихо, не перебуди всех...

Заговорила, негромко, как я просила, но о чём! И как. Её надо было видеть. И слышать.