Мемуары Энн Ламберт #1: Голоса прошлого

Рыбу Кит потрошил умело, но без души. Как будто мысли его витали где-то отдельно и очень далеко от работавших по давней привычке рук. Негативом от парня несло на добрый килопарсек. Этакая мобильная чёрная дыра, заглянувшая между делом в гости. Я удивлялась, как Ляська ничего не чувствует, щебечет всё да щебечет. Но потом подумала, что именно из-за Кита она, скорее всего, и щебечет. Пытается взбодрить, отвлечь и развлечь внезапно захандрившего друга, не понимая истинной причины его тоски.

— Ребята,— сказала я,— вы ведь с ночёвкой, верно?

— Если можно,— осторожно уточнила Ляська.— Если вы не заняты, Энн.

— Нет, не занята,— ответила я.— Вот что предлагаю: рыбу можно запечь на костре. Взаперти сидеть совсем не хочется...

Ляська немедленно загорелась желанием показать мне 'наш' водопад:

— Пойдёмте. Это далековато, но там просто здорово!

Кит скривился. Я за ним наблюдала: все мысли на лице, под протокол. Дивное дитя. Сказать бы пару ласковых слов его мамочке...

— Каждый планетарный год Океания проводит парусную регату,— рассказывала Ляська, ловко перепрыгивая с камня на камень.— Десять дней лодки идут каждая по своему маршруту, и каждый этап либо повышает рейтинг, либо понижает его. Можно участвовать командой, но не более трёх человек. В прошлом году мы с Китом вошли в двадцатку лучших! И заслужили право отобраться на следующий тур. А он проходит уже в масштабе всего сектора, то есть, участники соберутся с разных планет, и раз в три года... Начнётся через семнадцать дней. Энн, вы обязательно должны придти на открытие! Приходите, там будет на что посмотреть!

— Поглядим,— сказала я, ступая за ней следом.

Я несла пластиковый контейнер с нарезанной, натёртой специями рыбой. А Ляська сбегала к лодкам и принесла гитару в чёрном чехле. Гитару девочка пристроила себе на спину и старалась ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не разбить инструмент. Да. Пока существуют на свете солнце, воздух и ветер, романтические юнцы и юницы будут таскать с собой гитары.

Кит уныло плёлся сзади. Тащил дрова в бумажной упаковке. Не надо бы, конечно, к нему спиной поворачиваться, вводить, так сказать, в искушение. А впрочем, если совсем дурак, пускай его. Позвонки мальчишке считать очень не хотелось, но если попросит, отчего бы не посчитать. Только осторожно, вон какие валуны кругом... чтобы же не свернуть нечаянно балбесу шею...

— Как же ты в парусный спорт пришла?— спросила я.— На Радуаре ведь нет ни океанов, ни морей. А поселения вы предпочитаете строить в космосе...

— А я здесь уже пятый год живу,— объяснила Ляська.— У меня папа — хирург... его пригласили в здешний Реабилитационный Центр работать. Вот мы и переехали... Алан Шихрайон, вы должны знать его, Энн!

— Нет,— ответила я, извини, не знаю. Целитель?

— Нет, натуральнорождённый... О, мы пришли. Осторожно, здесь надо спрыгнуть...

За скальным выступом оказалась небольшая уютная бухточка с песчаным пляжем. Волны неспешно набегали на берег, окрашивая песок в яркие оранжевые цвета. Недоступная океану суша сверкала на солнце желтоватой, с кварцевым отблеском, белизной. Скрипели под ногами водоросли, выброшенные штормами и ссохшиеся на солнце в большие неряшливые клубки. В глубине бухточки, по гладкой, серой с ржавыми подтёками, скале, стекала широкая лента воды, и над нею дрожали разноцветные радуги. Вода уходила в естественную чашу небольшого озерца, имевшего, как видно, подземный сток — речки, бегущей от водопада к океану, я не увидела. Бросила камешек в прозрачную толщу озерца, подсчитала время. Близость дна оказалась обманом. С поправкой на силу тяжести на Океании глубина получалась метра четыре, не меньше.

Мы развели костёр Как Надо. Ляська не уставала рассказывать детали и тонкости регаты; в испытания входили ночёвки на берегу, добывание пропитания и прочие прелести первобытной жизни. Систему оценивания успеха выдумали очень сложную: полно тонкостей и нюансов. Как костёр развести, например. Ляська показывала как, я с интересом смотрела.

Игры в первобытность всегда смешны тем, что это именно игры. Ты знаешь, что после церемонии закрытия вернёшься в тёплый уютный дом, примешь душ или ванну, переоденешься в чистое, включишь информ и будешь взахлёб делиться с приятелями и родственниками деталями своих похождений. Тебе невдомёк, каково это, ложиться спать голодным, точно зная, что и завтра кинуть в брюхо ничего существенного не получится. Слушать свист метели за пологом из шкур, закрывающим вход в пещеру. Разводить костёр как получается и там, где приходится, а не по правилам, соблюдая каждую запятую тех правил, иначе с общего зачёта баллы снимут. Прижигать рану головнёй, за неимением поблизости медицинского центра с хирургами высокой квалификации. Держать за руку температурящего ребёнка и гадать, доживёт ли он до утра... И так не день, не год и не два, безо всякой надежды на спасение.

Кит ловко нанизывал на шампура белое рыбье мясо. Я смотрела, как он двигается, и в памяти плавало смутное, но очень нехорошее узнавание. Лицом мальчишка весь на отца, здесь сомнений не было. Но в языке его тела сквозило нечто другое, принадлежащее кому-то другому. Кому?

Ляська взяла гитару. Играла она неплохо, но пела на радуарском русском, я этого языка не знала. Красивая мелодия, грустная, но совершенно непонятная...

Кит почувствовал моё внимание. Вскинул голову характерным движением... Я вспомнила! Образ пришёл из такого глубокого прошлого, я удивилась, что вообще хоть что-то помню оттуда. А потом поняла, что ничего другого из тех времён помнить не могла в принципе. Только это. Синее озеро под корнями гигантского дерева, ярко-розовые цветы на гладкой водной поверхности. Враг у тонких, резных перил, обернувшийся на звук моих шагов...

'А ведь ты — прямой потомок Шаттирема ак-лидана',— сказала я смотревшему на меня мальчику.— 'Забавно. Я думала, у него была всего одна дочь. А оказывается, есть ещё и вторая...'

У него дёрнулись руки, глаза стали бешеными:

'Ненавижу...'

— Энн,— вклинилась Ляська, — научите меня вот так разговаривать!

— Тебе лучше суггестофильм заказать,— посоветовала я.— Курс на семнадцать дней... В языке жестов около трёх тысяч устоявшихся фраз и до пятисот оттеночных элементов. У этих друзей,— кивнула я на Кита,— на жестовую речь генетическая память первого порядка, им проще. А ты без гипноза не разберёшься.

— Хорошо, так и сделаю,— пообещала Ляська.— А вы всё равно покажите, хоть немного! Самое простое!

Над рдеющими углями вился терпко пахнущий дымок. Рыба истекала соком, разнося по ветру дразнящий аромат. В холодной воде озера, спущенные на прочной верёвке, дожидались кувшины с квасом и слабым вином. Славный выйдет ужин...

— Смотри,— начала я объяснять.— Вот — приветствие... и будь внимательна, небрежная поспешность вполне способна превратить его в оскорбление...

— Ух,— выдохнула Ляська, когда я поправила ей пальцы как должно.— Ух!

Кит закатился беззвучным смехом. Неуклюжесть подруги, не знавшей специальных, нарочно для жестовой речи созданных упражнений для рук, и впрямь выглядела смешно. Но Ляська училась быстро. Очень быстро. Довольно скоро она сумела сложить простую фразу, и понять ответ Кита.

— Тренируйся, будет получаться лучше,— сказала я.— Ты молодец...

У меня не было времени на семнадцатидневный курс. Капитан Великова открыла мне канал через инфосферу, науку я восприняла за несколько спрессованных информационным потоком минут. Но обеспечить должной гибкостью пальцы полученное взаймы знание не помогло. Изначально задача ставилась на понимание, а возможность научиться вести разговор на равных оставлялась на моё усмотрение. Что ж, многолетние свирепые тренировки себя оправдали: знание жестовой речи спасло мне жизнь в конечном итоге. Хотя, принимая решение не останавливаться на полпути, я не могла предвидеть последствий. Просто интуитивно почувствовала: надо. Нравится или не нравится, надо. И всё.

Я объясняла Ляське тонкости великосветского разговора. И упустила ухмылочку Кита. Он давно уже нехорошо ухмылялся, но я умудрилась упустить. Увлеклась обучающим моментом. Прохлопала ушами, как сказала бы Ванесса.

— А вот этот жест ты, Ляся, никому и никогда не показывай, — сказала я медленно, с трудом усмиряя внезапно выхлестнувшее бешенство.

Мальчишка снова ухмыльнулся. Гадёныш. Я выбросила руку, ухватила его за ухо и сжала пальцы:

— Болван. Кого и чему ты учишь? Подумай о матери, неполноценный. Каково ей пришлось, чтобы сохранить жизнь тебе, идиоту! И ради чего? Чтобы ты, недоумок, здесь выделывался как говно на лопате?

— Энн, отпустите его!— испуганно вскрикнула Ляська.

Я выпустила ухо. Кит сразу прижал его обеими ладонями. Смотрел на меня бешено, ну-ну.

— Ты, кажется, считаешь себя мужчиной, способным поднять семейный Долг,— добила я.— Вот и будь мужчиной, а не избалованным дерьмецом!

Он вскочил. Пнул мангал, рыба опрокинулась в костёр, угли гневно зашипели, выбрасывая в вечерний воздух чад от горящей органики.

— Кит!— крикнула Ляська.— Ты чего? Ты куда?!

— Сиди,— коротко приказала я, и девочка не посмела ослушаться.

Я стала невозмутимо спасать рыбу. Брала шампур за шампуром, втыкала острым концом в песок. Металлические рукоятки жглись, пришлось обернуть руки слоем психокинетической защиты. Защита всегда удавалась мне лучше всего. Ну, что сделаешь, моя паранорма изначально затачивалась не под войну.

Ляська встала.

— Пойду... извините, Энн.

— Сиди!— велела я снова.

Она села. Сказала чуть не плача:

— Ну что вы, в самом деле! А если он на камнях споткнётся?! А если лодку возьмёт и...

— Пусть берёт. Вы ведь уже ходили в ночь под парусами, что он, по-твоему, не справится?

— В одиночку?!— изумилась Ляська.— Энн, вы что? Вы с ума сошли!

Служба Спасения Океании не вмешивается в опасные выходки любителей экстрима без серьёзного повода. Особенно если эти выходки не угрожают посторонним людям. С собой человек имеет право творить всё, что ему вздумается... до определённого предела. Если Кит возьмёт лодку, флаг, как говорится, ему в руки. Проследят, но вмешаются только тогда, когда мальчишка начнёт тонуть или ошибётся с курсом и проскочит мимо обитаемых островов в открытый океан.

— Ты ему кто?— поинтересовалась я.— Мать, сестра, любовница?

— Ну, знаете ли!— возмутилась девочка, вскакивая.— Какое вам...

— Знаешь, что именно он тебе показал?— негромко спросила я, и тут же сама ответила:— Этот жест означает пожелание совокупиться с грязным, больным расстройством кишечника животным, поедателем падали. Тяжкое оскорбление, из тех, за которые отрубают руки по локоть. А теперь представь себе, что ты, по незнанию, показываешь это его матери. Или ещё кому-нибудь где-нибудь... Так как теперь?

Ляська с изменившимся лицом села обратно.

— Я... я... я... — и вдруг расплакалась.

Уткнулась лицом в колени и расплакалась.

Я положила руку ей на плечо. Молчала. Что тут скажешь... На неё сейчас упало небо, что уж тут не понять. Граждане Радуарского Альянса помешаны на этикете и церемониях; Ляська слишком живо представила себе последствия выходки приятеля.

— Он в последнее время сам не свой сделался,— хлюпая носом, выговорила девочка.— Не узнать просто. Злой стал, дёрганый... и вот сегодня ещё... За что он со мной так, почему? Что я ему сделала?!

Я тихо вздохнула. Когда-то, давно, я говорила о том же самом с другой девушкой. Салешнармай, голос прошлого, властно перекрывающий настоящее. В Федерации сказали бы — 'де жа вю'...

— Ничего ты не сделала, Ляська,— сказала я.— Просто ты уже не ребёнок, а половозрелая девушка, биологически готовая к материнству. И ты видишь в своём приятеле мужчину и поневоле ждёшь от него мужских поступков... На которые он пока не способен, потому что попросту ещё не дорос. Ни физически, ни психологически.

— Но Кит же старше меня на целый год!— возмутилась Ляська.

— На год, на два, на десять лет, — неважно. Он — нумрой. Уже не мальчик, но ещё не юноша. Он видит в тебе не свою девушку, понимаешь? А просто старшего друга. И ты должна вести себя с ним не как влюблённая дурочка, а именно как старший в паре. То есть, держать младшего железной рукой. Нумрой должен знать своё место. Ты же его распустила совершенно. Никакой дисциплины.

— Но...

Я развела руками:

— Пока к нему не придёт второй каскад наследственной памяти, он — нумрой и твой младший. Второй каскад запустит механизм взросления, даст толчок к гормональной перестройке организма. Только после завершения этого процесса ты сможешь попытаться выстроить отношения на равных. А до тех пор, раз уж ты допустила, чтобы нумрой к тебе привязался, ты за него в ответе. Как старший за младшего. Странно, что ты таких элементарных вещей не знаешь. Ты же сама — Шихралиа!

— Я...— Ляська шмыгнула носом,— Мы олегопетровские, северный геном не сохранили совсем. Олегопетровский округ — это самый центр русскоговорящего Юга. У нас даже второй планетарный не все учат, незачем...

В бухте медленно сгущались сиреневые сумерки. Солнце зависло на горизонтом, кутаясь в лиловую вуаль перистых облаков. На такой высоте облака состоят из кристалликов льда. Может быть, именно поэтому они выглядят как хрупкие стеклянные нити. Тронь рукой, если сможешь, — и зазвенит...

— А когда у Кита начнётся второй каскад?— спросила Ляська.

Хороший вопрос...

— Не знаю,— честно ответила я.— Обычно он приходит в интервале от четырнадцати до двадцати лет по метрике Федерации... Но твой друг — мареса-палькифаль, а у них сложно всё очень. Вдобавок он явно родился вопреки запрету Службы Генетического Контроля. Память может не проснуться никогда...

— Никогда? И что тогда?

— Так и останется беспамятным. С ограниченными правами. Нумрои не могут вступать в брак, служить в армии, распоряжаться имуществом, занимать административные должности... Это справедливо, ведь они просто не в состоянии принять на себя права и обязанности взрослого гражданина.

Ляська молча смотрела на меня. Не верила, отказывалась верить... эх, угораздило же её, бедолагу...

— Лучше бы тебе полюбить кого-нибудь другого,— искренне сказала я.

Она отвернулась. И сказала с неожиданно взрослой горечью:

— Вы так говорите, Энн... Вы-то сами любили когда-нибудь?

— Да,— помолчав, сказала я.— Да, любила...

Девочка развернулась ко мне всем телом, внимательно посмотрела в глаза. Спросила с вызовом:

— И как?

— Больно,— честно призналась я, отводя взгляд.— Ладно... пошли обратно... Давай, соберём это всё, и пойдём. Пока не стемнело. В потёмках ноги себе переломаем как пить дать.

Обратный путь тянулся в невесёлом молчании. Шипел океан, налегая на каменистый берег. Лёгкий бриз ласково трогал щёки, волосы. Гнал на камни небольшую волну. 'Свирр, свирр, свирр',— пели на разные лады какие-то насекомые, прятавшиеся в камнях.

Кит всё же остерёгся уходить с острова в одиночку. Он сидел на причале возле лодок, спиной к набережной. Он не обернулся на звук наших шагов.