Мемуары Энн Ламберт #1: Голоса прошлого

— Энн!— встревожено вскрикнула Ане, хватая меня за руки.— Энн, ты что?

Она проследила мой взгляд, сразу всё поняла, крикнула:

— Мэтт, уйдите немедленно! Потом объясню!

Но куда ей было с её третьим рангом обуздать слетевшую с катушек мощь! Меня трясло, я не могла соображать связно, и исчезновение кошмара из поля зрения ни на что уже повлиять не могло. Внезапно кто-то положил мне на виски горячие ладони. И бешеный ураган сгорел в пламени, так и не сумев вырваться на свободу. Я со всхлипом втянула в себя воздух, задышала мелко и часто.

— Энн,— голос Ане доносился словно бы сквозь толстую стену.— Открой глаза.

Я замотала головой: нет. Опять увижу, и опять будет... нет!

— Не увидишь. Открой.

Я с трудом разлепила веки. Обнаружила прямо перед собой мальчика, в перчатках из вишнёвого пламени и Ане. Ане дрожащей рукой отёрла с лица испарину. Она-то прекрасно понимала, чего именно избежал сейчас дом Жаровых. Видела на станции Кларенс.

— Ане,— жалобно сказала я.— Прости...

— Это ты прости. Я забыла предупредить... Это Мэтт, Мэтуольнеш Шоквенерем, он — алаурахо. Ты не разглядела просто... ошиблась, ну, бывает.

Алаурахо — родственная ольрам раса. У них общие корни. Когда-то, очень давно, так давно, что даже в Оллирейне с их Службой Исторической Памяти толком не знают когда именно и по какому поводу, предки современных алаурахо покинули материнскую планету и ушли в космос. С тех прошло полторы тысячи лет по метрике Федерации или даже две. Алаурахо не пожелали возвращаться в лоно материнской культуры. Выбор у них был невелик: либо Оллирейн, либо Врамеул, либо Федерация, о Радуарском Альянсе тогда, четыреста лет назад, ещё не слышали. Они выбрали Федерацию, потому что врамены ещё хуже ольров, те хоть теплокровные млекопитающие, а титульная нация Врамеула — инсектоиды. И что они делают с попавшими под их протекторат малыми цивилизациями к ночи лучше не вспоминать.

Но это не снимало главной проблемы!

Почему лицо Мэтта Шоквенерема один в один повторяло физиономию Шаттирема Шокквалема?!

— Что у вас здесь?— спросил Игорь, перешагивая через порог.

Он отводил машину в гараж, назад вернулся через сад и основное веселье пропустил.

Тишина стояла оглушающая, только из коридора доносилось размеренное так-так громадных механических напольных часов с маятником. Часы были очень старые, они помнили еще самых первых Жаровых. Неплохо сохранились, за ними тщательно и бережно ухаживали. Вообще в доме было немало старых, может быть, уже не очень нужных, вещей, однако ощущения захламленности не возникало. Каждая вещь находилась на своём месте и использовалась по прямому назначению. Например, круглые сундуки-кадушки из тёмного от времени дерева, в них хранили бельё и одежду. Здесь вообще всё было сделано из огнеупорного дерева. Росло на Старой Терре и такое, оказывается. Огневая лиственница, огневая сосна и ещё ряд пород, с непременной характеристикой 'огневая'. Дерево-пирокинетик, как вам? Оно, конечно, неразумное, и направленно плюнуть огнём не может, но ощутимо прогревает воздух и землю в месте произрастания. Доски из такого дерева обладают огнеупорным свойством и ещё рядом интересных качеств, например, очень хорошо сохраняют тепло. Все дома в Отрадном построены из такого дерева...

Мне с дочкой отвели комнату на втором этаже, с большим окном, в которое заглядывали макушки молоденьких голубых елей, посаженных несколько лет назад взамен старых, сломанных зимней бурей. Мокрый снег вперемешку с дождём шлёпал в стекло. Весна в середине вечной зимы...

Я лежала на широкой кровати, без сна, слушала, как сопит под боком уставшая за вечер Нохораи, и перебирала в уме разговор с Мэттом. Говорил он мало, скупыми короткими фразами, но того, что рассказал, хватило с головой. Мы сидели на небольшой тёплой веранде, пили травяной чай, приготовленный Ане, и старший Жаров был с нами тоже. Ане, видно, слышала уже историю Мэтта, а Игорь знал с юности, просто они решили не оставлять меня одну. Кто их осудит? Оба ведь видели, что я с перепугу сотворила на станции Кларенс, и такой судьбы своему дому не желали.

— Мать моя была алаурахо из семьи Шоквенаурон,— говорил Мэтт.— Семья погибла в конфликте за колонию на Янаурамоне. Это было сорок стандартных лет назад, по метрике Федерации. Янаурамон отбить мы так и не сумели...

Я смотрела на него внимательно, отмечая расовые отличия. Тёмно-розовые, с оттенком в пурпур, прямые волосы, такие же розовые точки-веснушки на лице и руках, общее строение лица, — всё это отличалось от оллирейнского канона. Но издалека спутать всё же было можно.

А ещё я подумала, что дальнейшую судьбу своей матери он может уже не рассказывать. Вывезли, отправили в один из оллирейнских исследовательских центров клана Шокквальми. Соппатский центр был у них не один, а у Шаттирема ак-лидана имелись и соратники и ученики. Мэтт — он такой же, как и я. Только ему повезло чуть больше, он рос при матери.

— Они сумели поднять корабль и уйти с планеты в пространство,— рассказывал Мэтт.— Пятеро юношей-пирокинетиков, две девушки, одна гентабрка, настоящая девушка, как это у них... сничирим.

— Сничаев,— подсказал старший Жаров.

— Да,— кивнул Мэтт.— И моя мама...

Мама. Он так и сказал. Не мать, а — мама.

— Погодите,— сказала я,— погодите... Я плохо помню Соппат, но у нас... у нас была... сказка, легенда. О Семерых, Ушедших в Небо. За эту сказку, кажется, карали, если слышали, но мы рассказывали её всё равно...

Мэтт кивнул.

— Это были они. Моя мама и остальные. Они ушли в гиперпрыжок в атмосфере планеты, это был их единственный шанс. Их отследили, пытались уничтожить, но прыжок завершился в кольце защитных станций одной из звёздных систем Новой России с централью на планете Ясная Поляна. Повезло, можно сказать. Военные заинтересовались кораблём, который истребители клана Шокквальми стремились уничтожить, невзирая ни на что. Вот вся история, вкратце. Мама пыталась найти родных, но у неё не получилось. Все погибли. Тогда она приехала сюда, на Старую Терру, ей предложили, до плена она училась на энерготехника. Ей предоставили место на факультете атомной физики в Тойвальшен-Центре. Я родился уже здесь. В Отрадном.

— Простите меня, Мэтт,— тихо сказала я, касаясь пальцами его руки.

— За что?— удивился он.— Я — сын своего отца, я всё понимаю.

— Нет,— сказала я.— Вы — человек. А он...

— До меня доходили... сведения,— сказал Мэтт.— Я знаю, что Шаттирем Шокквалем умер. Не тревожьте мёртвых, Энн. Они умерли. А вам надо жить дальше. Как живу я. Мы с мамой недавно нашли троюродную сестру её отца. Скоро она прилетит к нам в гости. Может быть, и вам удастся найти кого-то из своих. Не может ведь быть такого, чтобы не осталось совсем никого...

— А с роднёй из клана Шокквальми вы не пытались связаться?— прямо спросила я.

— Нет,— качнул он головой совсем как человек, и свет потолочных светильников зажёг розовую радугу в его глянцевых гладких волосах.— Не вижу смысла. Я для них — полукровка, жертва эксперимента, изгой. А они для меня — враги. Чужие.

— И вы пойдёте против них с оружием в руках?— недоверчиво спросила я.— Если понадобится.

— Надо будет — пойду,— спокойно ответил Мэтт.

Убедил. Я перестала считать его кошмаром. Клокотавшая вокруг психокинетическая сила улеглась, признавая Мэтуольнеша Шоквенерема своим.

Я лежала без сна, обнимая Нохораи, смотрела в потолок и думала, сколько же разорванных судеб оставил после себя так называемый гений, светило биоинженерных наук, Шаттирем мать его Шокквалем. А сколько детей сгинуло вообще без вести в его лабораториях и фиолетовых корпусах! И ведь он-то умер, а его ученики живы. Жива его дочь, мечтающая о возрождении папиных исследований. Может быть, как раз сейчас, в эту вот минуту, она готовится открыть новый Центр по типу Соппатского!

С этим надо было что-то делать.

С этим срочно надо было что-то делать!

Но что именно, я пока толком не представляла ещё себе.

Так-так, стучало за дверью время. Так-так...

День выдался морозным и солнечным. Начавшаяся было оттепель подмёрзла скользким ледком, лужи затянуло снежурой: кашицей из стылой воды и выпавшего за ночь мокрого снега, температура упала и продолжала падать, как всегда на атмосферных планетах при прояснениях. Но цветы на заметённых клумбах доверчиво тянулись к слабому Солнцу белыми, голубыми и жёлтыми, тёплыми даже на вид, лепестками. И сад. Сад цвёл! Нежные, розовато-белые цветы полностью скрывали чёрные ветви. Деревья стояли в нарядной пене, и воздух над ними отчётливо дрожал, испаряя в синюю пронзительную вышину неба тепло.

Детвора барахталась на многоэтажных горках, со знанием дела сотворённых изо льда. Нохораи визжала от счастья, но когда она прибежала ко мне с просьбой развязать шапку и снять капюшон, чтобы стать, как все, я запретила ей это.

— Почему?— возмутилась она.— А они же!

Младшие Жаровы бегали без шапок и без перчаток. Для них шла весна, тёплая весна ледникового периода.

— У них паранорма,— веско сказала я.

— И у меня паранорма!— Нохораи сердито топнула ножкой.

— У тебя другая паранорма, малыш. А знаешь что? Давай в дом пойдём? С такими-то настроениями. Пневмонии мне не хватало только. Двусторонней.

— Ну, ты же вылечишь,— сказала на это Нохораи уверенно.

— Нет,— мстительно заявила я.— Я тебя сдам в терапию, пусть тебя там традиционно лечат. Уколами, капельницами, прогреваниями и клизмой.

— Клизмой?— личико Нохораи вытянулось.

С данным медицинским инструментом она уже познакомилась, когда отравилась какой-то местной пакостью, и пришлось промывать. А вот нечего в рот тянуть всякие ягодки с кустиков! Тем более, прямо предупреждали, что нельзя.

— Да,— сурово сказала я.— Клизмой. Во-от такого размера,— я показала ладонями, какого именно.

— Не-ет, я лучше в шапке останусь,— рассудила вредная девчонка, и унеслась на горку к приятелям.

За детьми присматривал Мэтт Шоквенерем. И у него настолько ловко получалось, даже немного завидно было. Я с одной-то девчонкой не всегда без шлепков справлялась, а у него под началом было голов пятнадцать разновозрастных ухарей.

Я успела узнать, что из старших Жаровых, кроме Игоря, двоих юношей семндацтаи и шестнадцати лет, учившихся в Новогородском Лицее, и младшего брата-подростка, которого звали Андреем, никого уже не осталось. Братья и дядья погибли, мать ушла несколько дней назад по старости. Осталась только мелюзга, умирающая Настя и Мэтт.

За спиной скрипнул снег. Я обернулась и увидела Андрея. Он кивнул мне, я кивнула в ответ. И тогда он сказал, явно имея в виду Мэтта:

— Я его поначалу ненавидел. Не понимал, что мать в нём нашла. Бесился. Считал, что она память отца топчет.

Я тихо слушала. Выговориться парню хотелось, ясное дело.

— А он ничего себе так. Вон с ними возится... любят они его. У нас скоро девчонка его появится.

— Как это?— не поняла я.

Андрей посмотрел на меня. Глаза у него оказались светлые, серые, как у брата.

— Ну, право на посмертного ребёнка,— объяснил он.— Каждый вправе оставить после смерти одного ребёнка. Мать захотела, чтобы девочка и чтобы на Мэтта похожа была. Волосы, глаза, конопушки и всё такое. Так-то она будет наша. Биологически наша, то есть. На алаурахо наши паранормы не адаптированы. Она в Тойвальшен-Центре, в аппарате искусственной утробы, сейчас. Осенью родится. Мы ей уже имя дали, по матери — Ольгой будет.

Я тщательно переварила в себе услышанное. Так вот почему в семье столько маленьких детей! Посмертные дети ушедших, ведь все мужчины Жаровых, и некоторые женщины, служили в федеральных войсках, а там риск получить своё достаточно высок. Плюс короткий срок жизни. Наверное, правильный обычай. Наверное, местным иначе нельзя...

— А Настя?— спросила я.— И она тоже имеет право на ребёнка?

— Нет,— качнул головой Андрей.— Ей нельзя.

Правильно. Жестоко, но правильно. Прогерия Эммы Вильсон передаётся по наследству, до сих пор не известны все сочетания генов, причастных к возникновению этой дряни. Какие-то известны и их стараются исключить при подготовке к зачатию, но не все, иначе такая прогерия не возникала бы у детей же очень давно. Зачем портить генофонд, когда его можно не портить?

— Слушай, Андрей,— сказала я.— Покажешь мне окрестности? Мне любопытно.

Он пожал плечами, кивнул. Я повернулась, собираясь позвать на прогулку Нохораи, но мальчик сказал строго:

— Малую не бери.

— Почему?— удивилась я.

— Малышей до семи лет вывозить за пределы домовладение без двух взрослых на одного — нельзя.

— А мы что, не взрослые?— спросила я.

Он хмуро посмотрел на меня.

— Ты инопланетница,— объяснил, спокойно объяснил, без презрения к моей мягкотелости, просто озвучил по факту.— А я... поток пока не очень стабильно держу. Оставь девчонку, с ней не пойду.

Я возмутилась было на такой непререкаемый тон, и от кого! От мальчишки, на пять лет меня младше! Но потом поняла, что он прав. И согласилась.

— Пошли,— коротко кивнул он мне.

И мы пошли к гаражам. Я объяснила Нохораи, что ухожу на пару-тройку часов, она не огорчилась. Игры на горках занимали её больше моего отсутствия. Она ведь знала, что я вернусь, как возвращалась всегда.

Гаражи, собственно, содержали в себе не только машины и запчасти к ним, и, по сути, назывались гаражами просто по инерции, с тех времён, когда в них действительно стояли только машины. Сегодня, наряду с помещениями для снегоходов и летних машин, здесь находились так же мини-склад продовольствия, тёплой одежды, необходимых для работы в саду инструментов. И оружейная. Приличное и очень серьёзное помещение. Чего здесь только не было! Я узнала несколько моделей. В том числе памятный мне по станции Кларенс "Шорох", только в планетарной модификации, а так же "точки" гражданского образца.

— Зачем это всё?— спросила я удивлённо.— У вас же у всех паранорма.

— На паранорму надейся...— хмуро возразил Андрей.

Расхожая фраза, адаптированная под местные реалии. На паранорму надейся, а сам не плошай. В оригинале было На бога надейся.

Мальчик взял "Шорох", привычным движением проверил заряд.

— А можно мне тоже?— спросила я, кивая на "точки".

Он очень удивился:

— А ты умеешь?

— Конечно,— самодовольно сказала я.

— Хорошо. Будем идти мимо стрельбища, покажешь.

Не верит, ишь ты. Ладно, покажу! Посмотрим, так ли будет улыбаться потом.

На лыжах я ходила неплохо. Конечно же, не так ловко, как местные, привычные к лыжам с детства. Но неплохо. Я тренировалась, водила на занятия и Нохораи. А что делать, лыжи здесь не блажь повёрнутого на спорте фанатика, а средство передвижения. И всё же выдержать темп, заданный мальчишкой, оказалось непросто. Попросить его притормозить не позволяла гордость. Вот и получилось так, что я, пройдя весь посёлок насквозь, посёлка не увидела. Занята была вопросом, как его тут не опозориться.

Так называемое стрельбище являлось общественным полигоном, большим полем за пределами посёлка, с защитными силовыми стенами по периметру. От входа веером разбегались дорожки. Ходить дозволялось строго только по ним. Дорожки вели к точкам входа, небольшим сине-зелёным ярким будкам, над каждой из которых горел огонёк, красный, если место было занято, и зелёной, если свободно. В одну такую мы с Андреем и вошли.