Утраченный покой. (Divinitas-2)

— НЕНАВИЖУ!!! МРАЗЬ!!! — я попыталась в крике выплеснуть хоть часть раздирающей меня ярости.

Я горела и сгорала в этой ненависти.

Ничто не могло её остановить, не за что было зацепиться.

Я умирала.

Умирала в огне ненависти.

Две искры в сердце и рацио сопротивлялись разрушающей черноте, охватившей меня. Я могла думать, несмотря на чёрно-багровый костёр, которым стало моё тело. Избавиться... Как же избавиться от этой ярости? Убить! Убить его! Я не смогу жить с этой ненавистью. Не смогу. Как исторгнуть её?

Я догорала, теряя последние крохи силы, мысли путались, последним отчаянным усилием я выкрикнула клятву и вместе с ней попыталась вытеснить из себя жрущую меня черноту.

— Клянусь жизнью убить отца при встрече!

Мир пошатнулся, как от удара огромного колокола. Чернота — ненависть и ярость — вышла из меня и уставилась невидимыми глазами, как живое существо. Прицениваясь, сдержу ли я клятву, отдам ли ей жизнь Винье, или всё же лучше забрать мою. Я выставила руку, защищаясь от неё.

— Клянусь. Убить. При встрече, — словно растолковывая ей, произнесла я. А затухающее сознание выдало образ стилета, который я воткну в его гнилое сердце. Чернота ухмыльнулась и собралась в одну точку, нет... Не точку — стилет.

На этом всё. Сознание погасло.

* * *

Я пришла в себя от крови. Кто-то поил меня кровью. Зачем? Нет, я не хочу. Тепла! Дайте мне Света и Тепла. Я не хочу этой отравленной обжигающей крови. Но она всё лилась в меня, заполняя пустоту. Хозяйничала.

Я открыла глаза. Седрик. Надо мной.

— Очухалась, розочка. Что ж ты натворила, глупышка, а? — ласково произнёс он. Но тон мне не понравился, в интонации читались голод и угроза. — Чуть не истаяла, дурочка.

— Отпусти, — мне всё же удалось это произнести, хоть и еле слышно. Глаза полуволка раздражённо сузились.

— Куда тебя отпустить? Ты подыхаешь. Мне пришлось покормить тебя.

— Хватит. Больше не надо.

— Ты не соображаешь от опустошённости. Мне виднее, надо или не надо!

— Х-х... — челюсти сомкнулись. Он мысленно отдал приказ силе, чтоб я заткнулась — и я заткнулась. Ведь во мне сейчас только его сила, своей нет.

В глазах Седрика мелькнуло что-то похожее на раскаяние. Мгновения, превратившиеся для меня в часы, в нём шла борьба, он понимал, что поступает плохо, что нельзя меня, пустую, накачивать чуждой тёмной силой, но...

Холодное красивое лицо вдруг стало звериной маской.

— Так надо! Раз это случилось, значит, так надо! — выкрикнул он, пытаясь оправдаться не передо мной, пред собой. — Просто... Просто... — ложь не хотела сходить с его губ. К кормлению то, что он собрался делать, не имело никакого отношения.

— Сама виновата, меньше дразнить надо было, — прорычал он, и я почувствовала, как сдёргивают, рвут одежду на мне.

Оставаться в сознании не было никаких причин.

* * *

Меня утопили. В крови. Она была всюду. Во мне, вокруг меня. Давила на грудь. Не давала дышать. Но я думаю, значит, я не мертва.

Но пошевелиться я не могу.

'Ты заплатила за вс-с-сё, — раздался знакомый голос из ниоткуда. — С-спус-стила лавину, запус-стила цепь с-событий'.

Этот голос как будто что-то освободил, и я почувствовала своё тело, поняла, что могу пошевелиться, открыть глаза. Что я и сделала.

Холодный, сумеречный предрассветный свет проникал в окно.

Рядом раздавались какие-то странные звуки. С трудом перевалив непослушное тело набок, я увидела Седрика. На полу. В конвульсиях. Я такое уже видела, и не надо было напрягать не работающее сейчас vis-зрение, чтобы понять — его терзает Страж.

Всё правильно. Клялся, что не причинит мне зла. А причинил. Во что он меня превратил, накачав, пустую и беззащитную, своей чёрной силой? Смогу ли я восстановиться? От этих вопросов бросило в холодный пот.

Без малейшего сожаления или сочувствия я смотрела на его муки. Вдруг пришло понимание: он не умрёт. Я не желаю ему смерти, но и не прощаю, значит, Страж будет приходить в сумеречный час, пока этот статус-кво не изменится в ту или иную сторону. Стоит Седрику причинить мне вред или злоумышлять против меня, и жизнь его оборвётся. А если я прощу его или восстановлюсь, а я не прощу, если... пока не восстановлюсь, то Страж прекратит свои визиты.

В дверь кто-то ломился и, наконец, выбил. В комнату ворвался Руман, увидел Седрика и бросился к нему. Он не видел Стража, и ничем не мог ему помешать, а Мститель, в свою очередь, никак не трогал волка.

— Что ты с ним сделала? — рыдая, спросил он.

— Я? Ничего. Что он со мной сделал? Спроси его, — край солнца показался над горизонтом, и Страж исчез.

Руман зарычал.

Мутные от боли глаза Седрика прояснились.

— Нет, Руман, нет, — тихо простонал он. — Пати, прости меня, прости, умоляю. Я не владел собой, — он пополз на брюхе, подтягиваясь ослабевшими руками. — Полнолуние... Зверь взял верх над разумом... Прости.

Я смотрела на него, онемевшая от удивления. На что он надеется? Придурок!

Откуда только силы взялись.

— Простить тебя?! Я на это не способна! — и заехала пяткой в лицо, он как раз добрался до края кровати.

Руман бросился ко мне, но получил кулаком в живот. Кулаком и силой Седрика.

Они валялись рядышком на полу, с невыразимым ужасом глядя на меня.

— Да! Да, Седрик! Полюбуйся, что ты натворил! Во что ты меня превратил! Мразь и клятвопреступник! Неблагодарная никчёмная тварь. Не будет тебе прощения, не жди! Хочешь прекратить страдания — убей себя! Понял?!

Ошалевший Руман с удивлением и надеждой взглянул на своего господина, как бы прося заверить, что всё сказанное мною — ложь.

Но нет. Это была чистая правда. И Седрик не мог этого отрицать.

Я схватила какие-то штаны и рубашку и пошла прочь. Вновь я ухожу из дома Седрика, как и много лет назад. Но теперь я проиграла. Мы оба проиграли.

Волки не пытались меня остановить, шарахаясь при моём приближении. Я их пугала, они не хотели верить тому, что видели и чуяли.

Взяв чью-то машину, я поехала прочь. Дороги не помню совсем. Сознание как будто выключалось.

Я не могла думать.

Как только я начинала думать о происшедшем, мне становилось плохо, начинала клубиться ненависть к тому, кто предал моё доверие и дружбу. Ненависть могла заставить пожелать ему смерти от всего сердца, а во мне ещё оставалось достаточно разума, чтобы противиться этому.

Я как будто разделилась надвое. Одна часть, сильная и чужая, ненавидела всех, требовала крови и отмщения, вторая, слабая, бессильная, — это я прежняя. Эти две части боролись за меня, за моё тело и мои поступки, как греко-римские борцы — сцепившись намертво, упёршись в землю, зная: кто дрогнет, тот и будет на лопатках. Тот и истает.

'Я прежняя' была слишком слаба. Всё, на что меня хватало, это не дать мне теперешней стать ещё хуже, ещё сильнее и загасить эти искры, этот занудный голос, не дающий мне проклясть этого полу-пса, как он того заслуживает.

Очнулась я на крыше какой-то старой высотки, кругом, как суровые стражи, стояли стеклянные небоскрёбы. Я жалась к башне лифта, но солнце палило нещадно, и спасения от него не было.

Солнце... Свет... Тепло...

Не радуют, не несут покоя. Они лишь немного усмирили мою тёмную часть. Не получается назвать это половиной, темноты во мне раз в двадцать больше, чем света.

Но благодаря солнышку я очнулась, прекратила борьбу с собой не на жизнь, а на смерть, и задумалась. Как быть? Час, два — и солнце начнёт терять силу, а я вновь погружусь в бессознательное состояние борьбы. Как это ужасно — не помнить себя. Не помнить, как здесь оказалась и что вообще делала несколько часов. Как избавиться хоть от части того, что Седрик в меня влил? Не пожалел, сука, силы. Если бы не клятва и не Страж, я бы сейчас сидела у его ног, как комнатная собачка, у меня не было бы шансов — его сила руководила бы мной, как марионеткой...

В глазах потемнело, из горла вырвалось рычание, а в руке оказалось что-то обжигающее и, тем не менее, правильное и уютное.

Я в ужасе уставилась на руку, в ней был стилет. Тот самый. Моя Ненависть.

Когда он появился, кровавая пелена спала, как будто ему, стилету, не нравилось, что во мне хозяйничает чужая сила.

— 'Ты поможешь мне?' — робко спросила я его.

— 'Если ты захочешь', — пришёл ответ.

Я не спешила сказать 'да, хочу', что-то подсказывало, что нельзя заключать такую сделку. Нельзя давать стилету-ненависти ещё больше силы и власти, чем он взял, выпив меня до дна.

— 'Как знаешь...' — и он втянулся в руку рукояткой вперёд, как нож в хитрые воровские ножны.

Но он всё же помог мне, погасил вспышку, которую я так неосторожно вызвала. Теперь я постаралась быть умнее и думать исключительно о деле.

Увы. Я была в тупике. Просто выплеснуть грязную бурую силу вкуса крови я не могла, она была не моя и совсем меня не слушалась. Хуже того, чем дольше она была во мне, тем больше пропитывала меня. Это как пятно — не смоешь сразу, потом вовек не вытравишь. Обычно в подобных ситуациях наращивают свой, родной vis, и он выедает чуждый.

Но я была искалечена.

Я не могла работать со своей привычной силой.

Как?

Как мне показаться на глаза Лиану? Да нервный флерс и умереть может от такого. Пижма! Пижма точно умрёт... Эта мысль упала с глухим стуком, и я тут же постаралась отвернуться от неё, забыть. Флерсы, мой самый ценный и самый сильный источник, сейчас бесполезны.

Тони и Шон. Но вот беда — их сила чистая, зелёная и красная соответственно, без белой примеси. И та бурая дрянь во мне замечательно усвоит подпитку и лишь укрепится, если я от них покормлюсь.

С людьми-мужчинами та же проблема. Секс из светлого и радостного может легко превратиться в топливо этой грязи.

Вик.... Пожалуй, он единственный мог бы мне помочь.

А если нет? Если, увидев меня такой, он не выдержит, сломается и изменит своё отношение ко мне? Или грязь во мне возьмёт вверх, и я сама всё испорчу и оттолкну его?

Нет. Я не могу рисковать Виком и тем, что между нами есть. Или было.

Сама? А как же я справлюсь с этим сама?

Я билась в сетях сомнений и страхов, не находя выхода. Солнце неумолимо ползло на запад к горизонту, наполняя меня тоскливым ужасом. Как мне ночью остаться в разуме? Как? Как вообще пережить эту ночь? Дальше будет чуть легче, но как сейчас выстоять на острие ножа и не упасть?

Выхода не было.

Я вцепилась в какой-то кабель, решив, что главное — никуда не уйти с этой крыши, главное — оставаться здесь всю ночь. Тогда может быть, я не наделаю глупостей и не потеряю себя окончательно.

Надо думать только о том, как я держусь за кабель, и всё. Держусь за него, и всё. Ничего больше нет. Только этот толстый, грязный кабель на воняющей битумом крыше. И всё.

Я впала в ступор, не полное беспамятство, но и не в разуме. Сидела и смотрела на свои руки, держащиеся за кабель... Темно... Стало совсем темно, но я всё же различала свои руки.

— Пати... Пати... — бархатный вкрадчивый голос, но отчего-то он напоминает восковой плод на витрине. Раньше экзотические фрукты окунали в воск и выставляли для привлечения покупателей; плод гнил, но это не было заметно, пока не растекалась зловонная лужица или кто-то неосторожно не брал его в руки. Голос был таким же: красивым и гнилым.

— Пати...

К моей руке, держащейся за кабель, прикоснулась белая ладонь; меня передёрнуло от брезгливости: никакая змея не может быть столь противной, разве что мёртвая и гнилая.

— Я принёс тебе спасение. Рисковал собой ради тебя, — раздражённо продолжил голос. — Посмотри!

И другая ладонь схватила меня за подбородок и развернула голову.

Я пискнула от брезгливости и даже бросила кабель, чтобы отбиться от него.

— Не прикасайся ко мне!

— Хорошо-хорошо, — он поднял руки, будто сдавался. — Вот, — белая рука указала чуть в сторону. — Это тебе. Это твоё спасение.

— Что это?! — какой-то пластмассовый ящик с ручками... переносной холодильник.

— Святая вода. Там святая вода. Сильная.

Святая вода... Святая... Сила Единого! Да!

Я бросилась к ящику, как голодная собака к кости, и чуть не опрокинула его — крышка была заперта и не открылась, когда я дёрнула.

— Осторожнее! Разольёшь. Там чаши.

В конце концов, я открыла и увидела шесть серебряных кубков с водой.

Спасение? Или смерть?

С трудом отведя взгляд от чаш, я взглянула и, наконец, увидела того, кто принёс их.

Франс.

Я не настолько обезумела, чтобы не понимать — выпив святой воды, я буду беспомощна, как никогда ранее. А вампир не то существо, перед которым можно быть беспомощной.

— Зачем ты здесь?

— Меня уговорили помочь тебе, — неохотно ответил он. — Тебе надо поспешить, сутки истекают, и тогда...

Тогда Седриковская дрянь впитается, и святая вода так запросто её не выест — увеличится риск моей смерти.

— Поспешить? Зачем ты здесь?!

Лицо вампа дрогнуло от гнева, но заговорил он спокойно.

— Я здесь, Пати, потому что ты мне нужна. Мне, Дьявол всё побери, нужен белый универсал в городе! А наш безмозглый заигравшийся с блохастыми глава превратил тебя в кусок дерьма! И это во время осады! Мы в осаде! Все только и ждут, чтобы мы дрогнули. Нью-Йорк — слишком лакомый кусок, и только ваш загадочный альянс сдерживал и божков, и наших от войны за него.

— Я поверю лишь клятве, — устало произнесла я. — Клянись, что не возьмешь мою кровь и не дашь свою. Что не причинишь вреда и поможешь набраться сил.

— Клянусь своей кровью, дающей мне власть, что не отопью твоей крови и не напою своей. Клянусь помогать тебе, пока ты не восстановишься.

И опять воздух дрогнул, как от беззвучного удара колокола.

Я тупо сидела в попытке понять, не упустила ли я чего, не осталось ли лазейки для мертвяка. Но голова не работала.

Я достала кубок, осторожно поднесла ко рту и пригубила. Святая вода жглась в разы сильнее обычного, но это, несомненно, была сила Единого. Я принялась пить, глотая быстро и жадно. Пока не испугалась, пока не стало совсем плохо.

Серебро с глухим стуком выпало из рук на мягкую грязную крышу.

— Поможешь мне выпить всё. Вольёшь, — приказала я вампу, не глядя на него, поскорее поднося к губам следующий кубок.

Ещё кубок. И ещё. Нарастала паника и боль. Я умру.... Я умру — и пусть. Лучше смерть, чем такое существование.

Пятый я разлила — руки дрожали. И не только руки, меня била дрожь, сравнимая с судорогами. Бурая грязь норовила опорожнить желудок и тем спастись, но я держалась. Уронив кубок, я каталась по крыше, зажав себе рот. Нет, я не выплесну своё спасение обратно. Не дождёшься. Часы это длилось или минуты, но борьба vis внутри меня начала ослабевать, вернее, грязь слабела, теряя контроль над телом. Сила Единого хозяйничала, словно невидимая рука внутри меня, собирая и отбирая любой vis, до которого дотягивалась. Я стремительно теряла силы, простые жизненные силы, благодаря которым существо двигается, смотрит, говорит...

Я увидела его, нереально красивого блондина, падшего ангела... 'Вот каким его видят люди'.