— Как зовут американку, которая рассказала тебе о фонде?
— Миа Фергюс. Она журналистка.
— Я знаю её, — сказал Франц. — Видел в офисе фонда на следующий день после его создания.
— Тогда она спала с Лонарди, чтобы подобраться поближе к его секретам, — отмахнулся Ансельмо.
— Спасибо, — Франц пожал ему руку. — Скажи свой эмейл, и я перешлю тебе подробную информацию по счетам фонда. Можешь использовать её, как пожелаешь.
— Кому она нужна? Цена ей сейчас, как траве. Хотите? — он помахал бурым пакетиком.
Франц покачал головой, а Генри протянул руку.
Когда они направились к двери через комнату забитую матрасами, Ансельмо закричал неожиданно громко:
— Подъем народ! Поприветствуйте своего нового короля!
Полуодетые люди разлепили опухшие веки и заёрзали. Франц отвесил глубокий поклон. Этот шутовской жест помог Генри осознать насколько по-разному на них с Францем действует трава. Франца еще пёрло, а Генри почти полностью проветрился.
Ансельмо довел их до двери и похлопал по спинам. Генри увернулся и первым ступил на темный балкон. Синее небо над каменным колодцем, во дворе тень настолько густая, что не рассмотреть машину. Проход по внешнему балкону заслоняли мешки и тряпье, будто с наступлением сумерек все жильцы дома выставляли в общий коридор хлам из квартир.
Машина оказалась на месте и цела, если не считать погнутого — битой? — багажника и разбитого окна. Ныряя в салон, Генри пытался угадать, о чем сейчас думает Франц. К сожалению, по выражению лица Франца невозможно было определить насколько он удивлен, потрясен и расстроен.
Вечерний город напоминал стадион перед рок-сценой. Светофоры, фонари и светящиеся окна — словно зажигалки и включенные телефоны в руках зрителей. Обычно их поднимают над головами, когда музыканты затягивают самую сентиментальную песню альбома. Генри покрутил кистью, проверяя свободу движений.
— Смотри на дорогу, — напомнил он Францу, когда тот повернул голову. Миг в машине было так тихо, что слышно дыхание, а потом они оба рассмеялись.
— Я думаю, это Лонарди слил Миа Фергюс информацию о фонде. Мой отец открыл фонд на мое имя в рамках предвыборной компании. Он хотел повысить свою популярность перед грядущими выборами, — Франц поморщился. Думал ли он как и Генри, что благотворительность дешёвый пиар для президента, способного влиять на законодательство? — Лонарди не было смысла красть деньги, если он сам участвовал в махинациях фонда.
За плечом Франца проплыл универмаг, за освещенной витриной корчились манекены.
— Я встречусь с Миа Фергюс. Хочу услышать её версию событий. Скорей всего, Лонарди подставили так же как меня. Подставили с целью очернить моего отца.
Подходит ли Лонарди на роль невиновного? Он не сделал Генри ничего плохого, но Генри испытывал к нему неприязнь. Генри тряхнул головой, по большому счёту ему насрать на фонд, Освободительную Армию, торговлю наркотиками и людьми. Плен сделал его равнодушным, сузил интересы, ограничил способности оценивать, судить и делать выводы. Единственное, чего он хотел, это быть с Францем честным.
— Луиза. Луиза Гудисон, помнишь, она была на приёме во дворце? Вышла на веранду, когда мы целовались.
— Помню.
— Она была со мной в джунглях. Она помогла мне выжить, помогла бежать.
— Она тоже заложница?
— Нет, те, кто похитили меня, освободили её. Полиция арестовала её на демонстрации и привезли в тайную тюрьму. Касто пытал её, отрезал ухо, заставил смотреть на расстрел других арестованных.
— Тайная тюрьма? — переспросил Франц.
— В Дома Офицеров. Я слышал, туда можно попасть, если ты просто сходил на митинг в университете, общался не с тем, с кем следовало, пишешь курсовую у профессора, который сотрудничает с Международной амнистией.
— Завтра попрошу Рамиреса проверить.
— Хорошо, — согласился Генри.
Франц остановил машину перед похожим на двухэтажный барак здание. На первом этаже горел свет, в комнатах двигались, шатались, толкались человеческие фигуры.
— Что здесь? — спросил Генри.
— Частный пансион. Спецы ютуба по дешевым путешествиям советуют снять в нём номер, если ты студент и путешествуешь с пустыми карманами.
— Никогда не останавливался в таких местах, — усмехнулся Генри щербатой арке над входом. В коридоре выкрашенном акриловой краской мигала тусклая лампа и пахло жаренными овощами.
Хозяйка была худой женщиной с опухшими кистями и щиколотками. Вместе с ключом вручила им чистое постельное белье и полотенца. Предложила доплатить за ужин, телевизор, интернет и горячую воду. Глядя как Франц расчитывается, Генри задавался вопросом сколько налички он успел снять, прежде чем отец заморозил его счета.
О том, чтобы взять две комнаты Франц не заикнулся, и Генри расценил это как новый виток сближения и доверия. Раскачивая бутылкой, он поднялся за Фрацем на второй этаж и переступил порог пятиугольной комнаты с волнистыми стенами и такими же неровными диваном и кроватью. При взгляде на убогую обстановку Генри охватило веселье. Глотнув рома, он поставил бутылку на мелкий пыльный стол и шагнул к Францу. Прижал его к стене и поцеловал. Ему почудилось, или Франц вздохнул с облегчением? Подался навстречу?
Пульс и дыхание у обоих ускорилось. Но в этом ускорении скрывалось спокойствие особого рода. Генри снова стал таким как прежде. Сейчас он двигался, чувствовал и даже думал, как раньше, до плена. Никакой тебе дрожи и страха.
— Он спросил тебя про твой первый поцелуй, а ты ничего не ответил, — кончиками пальцев Генри касался скул, ушей и шеи Франца. Искал пульс, наслаждался сердцебиением и дыханием, упругостью кожи и пробивавшейся из-под неё щетиной. — Сколько тебе было лет?
— Семнадцать.
Ресницы Франца пощекотали щёку Генри.
— Семнадцать? Правда?
До четырнадцати лет Генри во всем подчинялся матери. Одевался и стригся в тех салонах, что она. Перед театральными премьерами и интервью позволял её гримеру возить кисточкой по своему лицу. А в четырнадцать сорвался: убегал на концерты, вечеринки и дискотеки, курил траву, заводил новых друзей. Под мигание дискотечных софитов Генри поцеловался впервые. Кажется, мужчина, с которым он тогда танцевал был лет на двадцать его старше. В туалетной кабинке под громыхание ударников Генри впервые позволил отсосать себе, впервые отсосал он. На огромной кровати в чужом доме впервые кого-то трахнул, на узкой кровати яхты впервые подставился сам. У парня, который разложил его задницей кверху было широкое платиновое кольцо на мизинце. У того, кто первым расставил перед Генри ноги, — пирсинг в пупке. Генри не помнил лиц и имен, лишь восторг влюблённости. Мимолетной, но голодной и всепоглощающей, оттого одновременно поверхностной и глубокой.
— Семнадцать, — с упоением протянул Генри. Не цифра, не возраст, а секретный код. Воплощение интимности. Предвкушение откровенности. — Это случилось в интернате?
— Да.
Не слово, не звук, выдох. Не ответ на вопрос, а необходимость неожиданно случайно непредсказуемо оформившаяся в слова.
— Кем он был?
Кожа под пальцами гладкая и влажная. Ямка пупка. Глубже, чем у Генри.
— Сын итальянского мафиози.
— Не может быть, — собственный смех вскружил Генри голову, — тот самый итальянец, — он оцарапал ногтем живот Франца, — глядя на которого, ты думал, хорошо, что у моего отца репутация лучше?
Франц засмеялся. Желая впитать в себя его смех, Генри прижался губами к его кадыку.
— Кто кого поцеловал первым?
Франц дёрнул кадыком, переступил с ноги на ногу.
— Не помню. — Его дыхание пощекотало макушку Генри.
— Кто первый отсосал тебе?
Ремень Франца был слишком жёстким. Болты на джинсах поддавались с трудом. Или координация Генри сбоила от нетерпения?
— В университете.
Они одновременно коснулись членов друг друга.
— Он был красив?
— Да.
Снова не ответ, нечто более важное, глубокое. Желанное? Бессмысленное?
— Выше или ниже тебя? Младше или старше? — Генри рассмеялся в ключицу Франца. Что веселило его больше — подробности сексуальной жизни Франца или вкус его кожи?
— Старше.
Что-то подобное Генри чувствовал в детстве на качелях — вдох, ветер, выдох, движение — границы тела размываются как линия горизонта. Не разобрать где заканчиваешься ты, и начинается мир.
— Тебе понравилось?
— Тогда это было самое прекрасное, что я когда-либо испытывал.
Слишком длинная фраза. После неё Франц запыхался и замер. Генри приревновало его к словам.
— Когда? — Генри должен выяснить всё — подробности, детали, примерить их на себя, сравнить себя с Францем, сравнить себя с тем, другим, кто брал у него в рот, кто отпускался перед ним на колени. Или они делали это на кровати? Как бы Генри хотел отсосать Францу? Стоя перед ним на коленях? Или лёжа на кровати?
— Год назад.
— Отношения или одноразовый минет? — Генри экономил слова, берег дыхание и верил, что сейчас они с Францем создают новый язык из прикосновений-намёков, обнаженных подтекстов и интимных смыслов.
— Мы встретились раз пять или шесть, — просипел Франц, как человек приближающийся к разрядке.
Нужно говорить, ни в коем случае не умолкать, Генри вжался носом под ухом Франца и глубоко вздохнул, — говорить, растягивать удовольствие, балансировать на краю, в шаге от оргазма.
— Скажи это еще раз, — взмолился Генри. — Я не узнаю твой голос... Что случилось потом? Вы поссорились?
— Нет. — Шипящее, через стиснутые зубы, звенящее от напряжения и удовольствия.
— Почему вы расстались?
— Он был занудой.
— Правда? — у Генри подвело живот. То ли от желания рассмеяться, то ли от близости оргазма.
— Правда. — Ответ Франца он скорее почувствовал, чем услышал. Невесомые прикосновения губ к волосам.
— Он отсасывал тебе, ты отсосал ему?
— Да.
— Почему он был занудой? — прошептал Генри Францу в губы.
— Настаивал на сексе с проникновением.
Генри показалось, или Франц дрожит?
-А ты не хотел? Когда и с кем... — Франц не позволил ему договорить, зажмурился, напрягся, окаменел под руками и выплеснулся в кулак Генри.
— С тобой, — произнес Франц вечность спустя.
Оргазм помешал Генри осознать его слова. Понимание пришло медленно, закололо под ложечкой, встряхнуло, накрыло шумом в ушах.
— Тебе надо меньше курить, Франц.
Франц оттолкнулся от стены и потянулся за полотенцем.
— Или больше, — Генри шёл за ним по пятам, наступал на пятки, разглядывал шею и затылок. Заглянул через плечо — белое тонкое полотенце в полумраке походило на лист бумаги в смуглых руках Франца.
— Это мое или твое? — спросил Генри, ощупывая влажную ткань, вытирая себя тем же полотенцем, что вытирался Франц.
— Они одинаковые.
Генри увлёк его на диван. Франц завалился сверху, поцеловал и скатился в сторону.
Диван оказался не только тесным и неровным, но и твердым. Матрасы в логове Ансельмо, наверное, и то мягче, Генри усмехнулся и пристроил голову на плече Франца. Тот завозился, скинул кроссовки — сначала свои, потом подцепил пальцами задники кроссовок Генри. Кажется, они смеялись, ворочаясь. Кажется, Генри подумал, что не плохо бы еще выпить или выкурить косяк, чтобы спать без пробуждений. Но поленился вставать. Он заснул у Франца на плече, положив руку на его живот.
* * *
Генри снилась Шеннон. Пробуждение было резким, будто он упал с высоты и из легких выбило воздух. За окном бултыхалось ранее утро, мутное как вода с разведенным в ней аспирином. Франц сидел с ноутбуком на полу около дивана. Перебрался туда, чтобы не будить Генри? На экране скакали фотографии. Развороченный "Бентли". Полупустая ночная дорога. Девушка с залитым кровью лицом. Мирия Себаса. Почему у нее залито кровью лицо, Генри сел, ведь Ансельмо сказал, что ее распилило пополам.
— Привет, — Франц повернулся к Генри. Темные круги под глазами. Бледные щеки.
— Давно встал?
Франц рассеянно посмотрел на ноутбук, а потом снова на Генри, будто пытался, но не мог что-то вспомнить.
Они приняли душ по очереди. Стоило Францу скрыться в ванной, у Генри появилось ощущние, что за ним следят. Казалось вот-то постучат в дверь. Шестерки Варгаса. Или Касто.
— Гугл советует позавтракать в кафе местной кухни неподалеку, — сказал Франц проверяя свою сумку. Положил пистолет сверху, застегнул.
Видимо, ночевать здесь еще раз они не планируют. Подхватив свои вещи, Генри вышел вслед за Францем. Даже когда Франц улыбался хозяйке внизу, Генри замечал его усталость. На лобовом стекле их развалюхи виднелось пятно птичьего помёта.
— К деньгам? — усмехнулся Франц.
— Или к новостям.
Безумие думать о приметах в их случае. Вытянутая между высотками улица пустовала: ни машин, ни людей, ни звуков. В конце улицы помигивал светофор, открывая ворота в мир скользящих машин, скрипа тормозов и вскриков клаксонов. Тревожных, дергающих нервы.
— Ты узнал, где живет Миа Фергюс? — спросил Генри.
Улица вроде вела вниз, но развалюха Рамиреса пыхтела, будто карабкалась на гору.
— Да. Нужно подождать хотя бы до девяти, потом можно ее навестить.
Местная кухня означала мясо с овощами на завтрак вместо булочек. Мясо и крепкий кофе, от которого сушило больше, чем с похмелья.
После завтрака Франц позвонил Рамиресу. Говорил про тайные тюрьмы, катаясь по городу. Дети с ранцами перебегали дороги на красный. Разносчики газет толкались на узких тротуарах. Автобусы плевались выхлопными газами. Из подворотни летели газеты и клеились к ногам прохожих. В магазинах поутру мыли витрины. К фасадам и асфальту липли пятна масла и плесени.
Миа Фергюс жила в районе разноцветных домов. Розовые трехъэтажки прислонились к синим семиэтажкам, как кубики конструктора, тесно, плотно и без зазора. У подъездов продавали фрукты, вокруг уличных музыкантов топтались туристов в белых шляпах.
Франц оставил машину перед фонтаном — медная женщина с отбитым лицом лила мутную воду в каменную чашу. Рядом поскрипывало ветками сваленное ветром дерево.
В доме с кованными решетками на окнах Франц и Генри поднялись на третий этаж и позвонили в железную дверь. Несколько мгновений они прислушивались к шагам, музыке и голосам, что источал дом, потом дверь открылась.
Их встретила маленькая женщина с необычно тонкими запястьями, щиколотками и шеей заштрихованной морщинами. Кожа на лице выглядела натянутой и гладкой, Шеннон выглядела точно так же после подтяжки золотыми нитями.
— Привет, — улыбнулся Франц. — Я хотел бы поговорить с Миа Фергюс.
— Все хотели бы,— женщина подняла глаза к потолку.
— Я Франц Варгас, — он протянул руку.
Генри подумал, что улыбка Франца хорошо смотрелась бы на фотографии. Не впервые Франц использовал свое имя как пропуск, как щит, как талисман.
— Сабрина Мартинес, — она вцепилась в руку Франца и не отпускала, пока сканировала взглядом его и Генри. — Проходите.
В коридоре и в гостиной на стенах висели черно-белые фотографии, кое-где пришпиленные неровно, одна поверх другой. На диване, журнальном столике и под ним валялись местные газеты и журналы. Из приоткрытой двери в спальню выглядывала неубранная кровать, с бельем такого же графитового цвета, как буквы в газетах.
